Зов пахарей

* Шараканы – средневековые религиозные песнопения.

Геворг, обиженный, покидает родительский дом.

Проходя по селу, он видит, как два багревандских курда зверски трясут орешину во дворе церкви, Геворг в сердцах набрасывается на них. Завязывается драка. Испуганные односельчане прячутся по домам, и Геворг, изрядно побитый, с проломленной головой, уходит из села.

Армяне, беженцы из сел Бсанка, основным своим прибежищем избрали город Алеппо, там они работали большей частью в пекарнях и на мельницах. Арабы, чтобы отличить сасунских армян от прочих, называли их сусани.

Геворг находит двух путников-торговцев, следующих в Дамаск, и присоединяется к ним, а самому ему в Алеппо нужно.

Дойдя до городских ворот, торговцы говорят:

– Вот тот город, что называется Алеппо, а мы дальше идем.

Геворг стоит у входа в незнакомый город и не знает, что делать.

Вот и Арабо, думает он, точно так же стоял, растерянный, перед городскими воротами, когда шел в Алеппо наниматься на работу.

Из-за плоских кровель показывается купол церкви.

– Как название этого храма? – спрашивает он у какого-то араба.

– Сорока Святых Младенцев.

– Кто построил?

– Один сусани.

– Строитель жив?

– Строение есть, а кто построил, того давным-давно уж нет. Тысяча лет этой церкви. Великий халиф Дамаска, – продолжает рассказывать старый араб, – пришел однажды в Алеппо. Никто не встретил его, один только сасунский мастер-кожевенник оказал почести. Халиф растрогался и спрашивает сасунца:

«Что мне сделать для тебя, добрый человек?»

«Я родом из села Гомк Бсанкской провинции. В Сасуне это, великий халиф, – говорит кожевенник. – В нашем селе церковь была Сорока Святых Младенцев. Если хочешь сделать мне милость, дай клочок земли, я построю здесь такую же церковь для живущих в Алеппо сасунцев».

«Сколько земли тебе надо?» – спрашивает халиф.

Сасунец под мышкой держал кусок сыромятной кожи. Бросает на землю и говорит: «С эту вот шкуру бычью».

«Если сравнить с тем, что ты сделал, слишком мало просишь», – замечает халиф и, взяв у него кусок кожи, разрезает на тонкие ремешки и, связав их, получает нужную меру и дает сасунцу в самом центре города клочок земли.

И сасунец строит там свою церковь. …Утром звонарь, направляясь к колокольне, видит: лежит перед храмом юноша с перевязанной головой.

– Кто ты, парень? – спрашивает звонарь, разбудив спящего юношу.

– Я бсанкский Геворг.

– Странник, значит?

– Странник, и голова у меня, видишь, разбита.

Приходят на утреннюю службу алеппские армяне. Выясняется, что два-три человека знают родителей Геворга. Окружают его, спрашивают, зачем, мол, он в эти края пришел.

– Заработаю денег, куплю ружье, пойду спасу страну от султана, – говорит Геворг. Потом рассказывает про то, что случилось с ним в родном селе.

Несколько пекарей и мельников родом из Сасуна думают: от нас проку никакого не было, может, этот чокнутый что сделает? Складываются, покупают для Геворга ружье и отправляют в Сасун – обратно, значит.

– Что ж, ступай спасай армянскую нацию!

Один старый пекарь выражает сомнение.

– Этот парень, – говорит он, – явился сюда с разбитой головой. Избитый двумя курдами из-за каких-то орехов – как мажет такой человек целую нацию спасти?

– А ты поверил бы, если б тебе сказали, что какой-то несчастный кожемяка Гомка попадет в Алеппо и в одиночку целую церковь построит в центре города? Пока человеку не разобьют башку, он боль народа не поймет, – возражает ему другой пекарь.

– Храбрый, видать, парень, пусть пойдет испытает судьбу, – вступает в разговор третий.

А отец с матерью ждут Геворга неделю-другую – сына нет и нет.

– Ох, пропал-погиб наш бедный сын, – говорят они и сокрушенно хлопают себя по коленям.

У отца Геворга было несколько братьев. Один из них высказывает предположение: племянник-де отправился в Алеппо. Решают одного из братьев отправить на поиски.

– Да с добрым утром, Христос ласковый, – говорит старший брат и пускается в путь на заре.

А Геворг, разминувшись с ним, приходит вооруженный в Сасун. По дороге Геворг убивает дикого козла и с тушей за плечами входит в дом. Дом, да какой дом – крепость целая из базальта. Кладет добычу на пол и ложится на тахту лицом к стене.

Входит в дом отец, видит: незнакомый человек спит на тахте, в изголовье ружье висит, на земле убитая дичь лежит.

– Не иначе, это сын мой, – говорит отец и будит спящего юношу.

– Плохой сосед вынудит человека взять в руки оружие, – говорит Геворг.

Взяв ружье, он в тот же день уходит в горы и, разыскав отряд Арабо, присоединяется к нему.

После смерти Арабо Геворг перешел в отряд Родника Сероба. В одном из сражений он убил самого влиятельного чауша султана, за что и получил кличку «Геворг Чауш».

Чуть пониже среднего роста был Геворг, смуглый и плечистый, с горящими глазами. Волосы черные, кудрявые, брови густые, красивого рисунка. Арабо часто рассказывал о нем, но в лицо я его никогда не видел. А Сероб говорил, что он пользуется большой славой среди курдов и так бойко говорит по-курдски, что не отличишь от курда.

В Сасуне настрого запрещается умыкать девушек – чтобы не нарушать мира в армянских деревнях.

– Бороды вам повырываем, если обвенчаете умыкнувшего, – предупреждали сасунцы своих священников.

Когда Родник Сероб гостил у Тер-Каджа, пришла весть о том, что один из дядьев Геворга Чауша умыкнул женщину из сасунского села Ахбик. Сельчане нагнали виновника и привели к Немрутскому Льву. Они пришли как раз в то время, когда я чистил винтовку Родника Сероба.

Ответчик был немолодой мужчина с большущими усами, в трехах из буйволиной кожи.

– Для кого умыкал эту женщину? – спросил Сероб.

– Для себя, – смело ответил мужчина, дядя Геворга.

– Где увидел ее впервые?

– В храме Аракелоц.

– Из какого села сама и почему пошла в храм?

– Из села, что в долине, а выдана замуж в Сасун.

Муж десять лет как ушел из дому, и никакой помощи от него нету. Бедная женщина обратилась в церковный приход Муша: дескать, трудно ей. Приход написал письмо варжапету Ованесу, чтобы тот принял ее в храм с условием, что она будет работать там прислугой и получать за это церковный харч.

– А ты что же в церкви делал?

– Я в церкви хозяйством ведал.

– Эту женщину из села увел или из церкви?

– Из села.

– Где находится село?

– На Цовасаре.

– Ахбикцы вас где настигли?

– На бсанкской дороге.

– У этой женщины муж есть, как смел ты умыкать ее? К тому же ты стар, а она молода.

– В нашей стране тысяча удивительных вещей происходит, паша, пусть это будет тысяча первая, – отвечал сасунец.

– Говори правду, для себя ты эту женщину уводил или для Геворга?

– Для себя, паша.

– Не знал разве, что в Сасуне закон этого не дозволяет?

– Знал, но вот же… получилось…

Человека этого отвели в сторонку. Привели женщину.

– Ты почему с этим человеком бежала? – спросил паша. – Для кого шла, для него или же для кого другого?

– Для кого же еще, паша? Муж мой десять лет меня вдовой продержал, осталась я на милость церкви.

На второй день их снова привели на допрос. Ахбикцы упорно требовали суда над ними. Сероб вызвал к себе старосту Ахбика, несколько князьев из Гели и Тер-Каджа. Они поклонились предводителю своего края и сказали в один голос:

– Поручи расправу над ними нам, паша.

В это время пришли с сообщением – дескать, Геворг Чауш только что пришел в Тахврник. Сероб послал за Геворгом двух солдат.

Село Гели длинное, кварталы его находятся на большом расстоянии, друг от друга. Чтобы позвать кого-нибудь из соседнего квартала, надо кричать во всю мочь.

К Цовасару спускалась гора Хтан неподалеку от Андока. Солдаты Сероба взошли на Хтан и давай кричать:

– Геворг Чауш, иди в дом Тер-Каджа!

– Твой дядя женщину украл из села Ахбик, слышишь, Геворг Чауш!

Геворг Чауш взял ружье и, перейдя гору Хтан, пришел к гайдукскому своему главарю.

– В доме Тер-Каджа к тому времени набилось множество народу. Знатные князья, священник, крестьяне-землепашцы. И Сосе была тут же.

Поздоровался со всеми Геворг Чауш, повесил ружье на балку, сел.

И Немрутский Сероб обратился к нему с вопросом:

– Как же это так, что ты, самый бывалый солдат этой страны, где закон говорит, что сасунцу не должно умыкать женщину, позволил, чтобы твой дядя увел замужнюю женщину из Ахбика?

На это Геворг ответил:

– Ты мацун и сливки съел, а меня на пустую сыворотку позвал?

Сказал и посмотрел Сосе в глаза.

– Если б ты хоть немного уважал своего предводителя, таких слов я бы сейчас не слышал. Это какие такие сливки и мацун я ел, по-твоему?! – прогремел Сероб и в страшном негодовании потянулся за оружием.

Сосе схватила Сероба за руку.

Геворг поднялся.

– Мой дядя совершил это преступление тайком от меня, – сказал он, – ты в этой стране главный, ты и верши суд, как хочешь, так и поступай, твоя воля.

– Ежели моя воля, то это дело поручаю тебе, бывшему солдату Арабо, ныне моему солдату. Иди и суди, -сказал Родник Сероб и тоже поднялся.

– Мне, значит, поручаешь?

– Тебе.

Геворг Чауш, не говоря больше ни слова, взял свою винтовку, и, опустив голову, вышел из дома Тер-Каджа.

Я из любопытства последовал за ним – он прямиком к сараю пошел, где дядя его и женщина из Ахбика были заперты.

Геворг был в ярости и долго не раздумывал. Самолюбие его было задето. Он встал в дверях сарая, и принесенное из Алеппо ружье выстрелило в грудь родного дяди, Вторым выстрелом была убита женщина из Ахбика, после чего Геворг повесил ружье на шею и с сумрачным лицом удалился в сторону шушнамеркских лесов.

В отряд Сероба Геворг больше не вернулся.

Я впервые слышал выстрел с такого близкого расстояния, впервые видел такое.

А было мне в то время семнадцать лет.

Шапинанд На следующий день Родник Сероб подозвал меня и дал приклад от разбитого ружья.

– Отнесешь мастеру Шапину, – сказал он и показал, куда мне идти – в сторону Талворика.

Что ж, сказал я про себя, ежели я из Хлата до Гели добрался, значит, и до Талворика дойду. Чем больше человек повидает белого свету, тем лучше.

Я отправился в путь по талворикской дороге, прошел кварталы Гарипшан, Мхитар и Тех и стал подниматься на Андок. Потом обошел гору Хтан, и тут кто-то окликнул меня. Гляжу, а это поливальщик деревенский.

– Куда идешь, эй!

– В Талворик, – сказал я.

– Вот дурень, – крикнул он, – тебе в Тахврник надо, не в Талворик!

Понял я, что неверно иду, вернулся и направил шаги в Тахврник. Благословен тот, кто быстро находит свою стезю.

Тахврник был одним из кварталов села Гели. Дом, который я искал, прикорнул на высоконькой скале. С толстыми стенами был дом, окнами на юг обращен.

На пороге сидел человек, подперев голову рукой, в другой руке трубку держал. Я обратил внимание на то, что у него большие ноги, обутые в громадные трехи. Сутулая спина и могучие плечи придавали ему сходство с великаном. Я думал, он от моих шагов очнется, но он даже не пошевелился. Спал, наверное.

Смело подошел я к порогу. Дверь была одностворчатая, сколоченная из трех толстых ореховых досок. Толкнул я дверь, вошел в дом.

В сенях было темно. По всей длине дрова на растопку были сложены – большущие коряги, сухие поленья. Повернул я налево и вошел в ту часть дома, где находился очаг. Амбар и погреб остались по правую руку. Очаг был устроен в стене в виде полукружья и соединялся с отверстием в крыше – ердыком. Камни в очаге были еще горячие – огонь, наверное, только-только погас. Тут же стояло корытце, полное слоеного печенья, сверху покрыто зелеными ореховыми листьями. И раз уж я самозванцем вошел в дом сасунца и вижу свежеиспеченную гату, дай-ка съем, думаю.

А потом вдруг засомневался. Вдруг да не в тот дом вошел. Быстро метнулся я в сени, чтобы выскочить на улицу, да за балку задел, что-то с шумом упало. Лампадка была. Ладно, подумал я, что с того, что я съел в чужом доме кусок гаты и опрокинул в темноте светильник, не такое уж это преступление.

Потянулся я рукой к щеколде, и вдруг какой-то глухой звук дошел до моего слуха. Откуда, думаю, это? И вижу – в стене дверь; толкнул ее, очутился в просторном хлеву.

В хлеву было темно, сквозь полутьму я разглядел какого-то человека, он что-то мастерил. Луч солнца, пробившись из узенькой щели, слегка осветил хлев. Я немножко освоился в темноте. Пол в хлеву был вымощен булыжником. Местами камни от сырости блестели, особенно возле ясель, где сидел человек – солнечный блик играл у него на лице.

– Кто тут чинит приклады? – спросил я в нерешительности.

– Что у тебя, давай, мастер Шапин сделает, – отозвался из полутьмы человек, не поднимая головы.

Незнакомый мастер работал, сидя на куске войлока. В руках он держал старый затвор, который пытался вправить. Широкоплечий был мужчина, большелобый, с кругловатым лицом, усы рыжие с загнутыми острыми концами. Среди черных волос выглядывала луной плешь. Рядом с ним стоял сундук, а за спиной – седлообразный помост, который напоминал стол плотника.

Мастер Шапин был родом из Гарахисара. Совсем еще молодым бежал из родного села и после долгих скитаний обосновался в Сасуне. Я слышал, что он сын плотника и унаследовал ремесло отца. Но больше он славился тем, что изготовлял приклады и искусно чинил затворы.

– Вот, паша послал, – сказал я и, вытащив приклад из мешка, протянул ему.

– Паша, говоришь?

– Сероб с Немрута.

– Все сейчас пашами заделались. Может, и ты хочешь пашой стать? – Он взглянул на меня насмешливо.

– Нет, я простых людей сын.

– Ремеслом каким владеешь?

– Сапожничаю малость.

– Хорошее ремесло, в жизни не раз тебе пригодится. А читать умеешь?

– Умею, – сказал я.

– «Пес и кот» читал?

– Да.

– Башмак мой прохудился, залатать сумеешь? – спросил он.

– Сумею, да только инструмента нет.

– У меня есть. Сядь рядом, сынок, займись делом, пока я ружье починю, – сказал он и снял с ноги башмак. В башмак песок набился, он вытряхнул и дал мне. Я понял, что он скорее испытать меня хочет, а не то чтобы всерьез починить предлагает. За спиной у него лежала большая военная сумка. Он вытащил из нее сапожный инструмент, я сел рядом с ним и принялся латать его башмак.

Мастер Шапин починил затвор, с которым до этого возился, и взялся за серобово ружье, а я с пылом занялся своим старым ремеслом. Работали мы молча и словно соревнуясь. Когда я кончил дело, он надел башмак и, положив руку мне на плечо, сказал:

– Ладно сработал, сынок, хорошие у тебя руки. А я вот пришел сюда из Тарона, чиню оружие, а иногда оконные рамы и двери мастерю. Иной раз и в роли судьи выступаю, улаживаю разные споры между крестьянами. Что делать, приходится. И где сижу – в хлеву. Нашего Чато хлев. А тут еще болезнь суставов схватила. «Ветер богородицы» называют в народе. Каждый день с палкой в руках спускаюсь в овраг, ложусь на нагретый солнцем песок, чтоб хоть немного боль отпустила. Да еще вот это малость помогает. – Он наклонился, взял с сундука маленький кувшинчик, поднес ко рту. Водка была. Отхлебнул.

Потом рассказал, как Родник Сероб вначале помог ему, в Саригамише дело было, но когда он пришел к нему в Хлат, Сероб ему оружия не дал и в отряд свой не принял.

Мне хотелось спросить, знает ли он о чудовищном поступке Геворга Чауша, но я сробел. К тому же мне показалось, он знает, но не хочет говорить со мной про это.

– В Гели, говорят, человека убили, правда это? – спросил он.

– Правда, – сказал я. – Бсанский Геворг убил своего дядю.

– Известна причина?

– Тот женщину украл. Из Ахбика.

– И женщину убил?

– Да.

– Чокнутые эти сасунцы, – усмехнулся в усы мастер Шапин и замолчал, не желая, очевидно, продолжать разговор. – Двух птиц сасунцы любят и чтят – куропатку и орла. Куропатку с курами своими в курятнике держат, а орла – на крыше. Едят репу и мацун, а мысли их – превыше божественных. Интересна, какую весть принес Мосе Имо из Европы… Снарядили мы его к королю английскому, вопросы нации поднимаем.

Я хотел спросить, кто такой Мосе Имо, но тут мастер Шапин кончил работу и обратился ко мне:

– Держи, готов приклад Сероба-паши. – Он вытер приклад грубой бумагой и сунул в мой мешок. – Твой паша держал в отряде свою жену, что по законам гайдуков недозволительно. А дядю Геворга Чауша обвиняют в том, что он женщину умыкнул. Преданный идее человек со всех сторон совершенным должен быть, – сказал оружейный мастер и посмотрел в сторону ясель, чтобы определить время. Солнечный луч перепрыгнул к тому времени на ясли. – Песок в овраге нагрелся небось, – сказал он и, взяв кувшин, снова пригубил. – Кто был в дверях, когда ты шел сюда?

– Человек в больших постолах.

– Заметил тебя?

– Нет, он спал.

– Послушай, мой мальчик, – сказал мастер Шапин и убрал пустой кувшин. – Ежели паша спросит обо мне, скажи, что я этой ночью отправляюсь в Шеник. И вот что я хочу, чтобы ты знал мое настоящее имя. Андраник меня звать. А несколько старых сасунцев зовут меня мастер Шапин, иди – коротко – Шапинанд, то есть Андраник с Шапин-горы. С этого дня зови и ты меня этим именем.

– Шапинанд, – повторили мои губы в темноте. Я взял свой мешок, попрощался с Андраником, бесшумно выбрался из темного хлева и направился к дому Тер-Каджа, где меня ждал Родник Сероб.

Фадэ и алианцы Какой-то молодой горец с лопатой на плече шел по тропке, опоясывающей Хтан. Тот самый поливальщик был, что указал мне дорогу в Тахврник. В шапке набекрень шел вниз по течению горного ручья. На нем были старые ботинки, красноватые шерстяные штаны, закатанные до колен, волосатая грудь нараспашку, волосы на груди смешались, спутались с черной шерстью абы.

Я поднялся снизу, он спустился сверху – мы встретились с ним на краю только-только зазеленевшего ячменного поля.

– Да славится имя твое.

– Фадэ мое имя,

– Ты что здесь делаешь, на этой горе, Фадэ? – спросил я,

– Мое дело поливать водой землю, весь сущий мир, – сказал он, – и указывать путь заблудившимся.

– Чем же ты поливаешь весь сущий мир?

– А вот этой лопатой.

Он снял с себя лохматую абу, кинул на камень и сел, зажав между коленями лопату.

Фадэ был родом из Верхней деревни Талворика. Султан дал указ построить в Сасуне казармы. Одну из этих казарм решили возвести на поле Фадэ, засеянном репой. Талворикец пришел в ярость и ночью выбрал из фундамента все камни и побросал в овраг. Наутро камни были снова водворены на место, и таскать их из оврага заставили самого Фадэ. Казарма была выстроена до первых снегов.

И поливальщик Фадэ проклял войско султана и с лопатой на плече ушел из Талворика, перебрался на Хтан. Он нашел укромное местечко на этой горе, подальше от глаз людских. Вместо репы он сеял теперь ячмень.

Известен такой случай с Фадэ. На торжественное открытие казарм в Талворик прибывает наместник Багеша. Сасунцы, празднично одетые, при оружии, выходят встретить его. Один только Фадэ отсутствует.

– Где тот непокорный крестьянин, тот, что не подчинился приказу султана? – спрашивает наместник. – Приведите его сюда.

Фадэ с лопатой на плече, с закатанными штанинами спускается с горы, смело идет, встает перед наместником.

– Весь белый свет в мою честь оружие на себя нацепил, а ты почему с лопатой явился? – попрекает его наместник.

– Эта лопата – создатель всего что ни есть на земле, наместник-паша. Сколько бы снарядов и пуль ни взрывалось, все в конце концов склонятся перед лопатой. Так что, выходит, я тебе еще большую честь оказал, что с лопатой пришел.

– Ты что-то задумал, я вижу.

– Храни тебя господь, паша. Я просто думаю, ежели не завтра – послезавтра этот каземат разрушится, столько камня и извести кто вынесет с моего репного поля?

– С султанским казематом ничего не может случиться.

– Не зарекайся. Поди скажи султану, что саженец репы на поле Фадэ сильнее, чем фундамент его каземата.

– Саженец репы?

– Вот-вот. Так и скажи. И прибавь еще, что мир – это мельница и у обоих у нас однажды кончится ахун*.