Свенельд. Зов валькирий

Глава 3

Полтора месяца спустя после отъезда из Хольмгарда обоз сборщиков дани приближался к сердцу Мереланда – Мерямаа, как ее называли сами жители.

– Сегодня к вечеру будем в Бьюрланде, – сказал Свенельд в затылок младшего брата утром.

Из-под вотолы только затылок и торчал, да и тот укутанный в шерстяной худ. Разбудил Свенельда легкий шум у очага – сторож подбрасывал дров. Боргар, старший над дружиной, Свенельд, Велерад и двое других десятских – рус Гунни и свей Тьяльвар – занимали лучшие места на широкой лежанке, возле очага. Отроки по очереди всю ночь поддерживали огонь. Очаг не печь – как огонь угас, так он и остыл. Но в погостах вместо печей были устроены очаги, по северному обычаю поднятые над полом, в земляном коробе, обложенном по сторонам деревом, а сверху камнем. Главное, чтобы местные смерды запасли по-настоящему сухие дрова, иначе от дыма невозможно будет находиться в доме и тем более в нем спать; при сухих же дровах, умело сложенных, огонь горел почти без дыма, освещая широкое помещение с лежанками в два яруса с обеих сторон, и довольно быстро прогревал воздух. Над очагом вешали большой котел или жарили на вертелах подстреленную по дороге дичь: в печи на такую толпу каши не сваришь. В эти края по зимам ходила немалая дружина – человек по сто, а дать пристанище такому числу людей, лошадей, саней и разных товаров ни одна словенская или меренская весь была не способна. Поэтому еще при Тородде, который приходился Олаву дедом и первым обложил мерен постоянной данью, вдоль пути объезда были выстроены особые дворы-погосты. Весь год они стояли пустыми и были обитаемы лишь несколько дней, но здесь можно было обогреться, приготовить еду и поспать в тепле и безопасности. И один из главных страхов всякого участника объезда был – дойти вечером до конца перехода и обнаружить погост сгоревшим… А случалось, что и медведь, выломав дверь и натащив веток, с осени заваливался в спячку в углу, и тогда между людьми и зверем происходил настоящий бой за пристанище.

– Уже вставать? – пробурчал Велерад сквозь дрему.

– Да нет! Спи еще. Я говорю, сегодня в Бьюрланде будем к вечеру – сразу велю баню топить. А то завшивеешь тут совсем.

– Отогреемся… – пробормотал Велерад и натянул на голову сбившийся за ночь плащ, которым укрывался поверх кожуха. – Бобры, поди, уже пляшут от радости…

Хоть огонь и поддерживали всю ночь, а в доме, промороженном за зиму, жарко вовсе не было. Но и такой отдых казался счастьем усталым людям, вынужденным весь день сидеть в седле или идти рядом с санями – по снегу, по льду, снабдив обувь ледоходными шипами, чтобы не скользить там, где ветра сдули снег с поверхности рек.

Под началом Боргара находилось три десятка хирдманов и почти столько же словен, нанятых в конюхи и обозные. Еще десятка три составляли купцы со своими людьми – варяги и словене. Везли немало разных товаров: оловянные, медные, бронзовые слитки, хорошее железо из Свеаланда, изделия хольмгардских кузнецов – топоры, ножи, серпы, сошники, наконечники копий, льняное полотно из Хольмгарда и тонкие шерстяные ткани заморской работы. Сначала обоз двигался по реке Мсте, где жили словене, – от погоста к погосту, от одной волости до другой. За день проходили верст по тридцать, если везло с погодой. Заметив обоз на реке, старейшины волости и посылали в погост условленное количество припасов – зерна, рыбы, мяса. Сена для лошадей и дрова для очага полагалось с лета запасти и оставить поблизости. Потом собирались туда и сами. Варяги расспрашивали, хорош ли был урожай, как водится скотина, не случилось ли каких бед, сколько сыграли свадеб и как изменилось число «дымов». Оставляли часть привезенного товара, но с собой пока ничего не брали: возвращаться предстояло тоже через Мсту, так не везти же все добро туда и обратно. В иных местах кто-то из купцов оставался торговать, в ожидании пока обоз пойдет назад и подберет, поэтому ближе к Мерямаа число саней несколько уменьшилось.

В верховьях Мсты словенские поселения и жальники с высокими округлыми могилами заканчивались. Пройдя через заросший лесом край болот и озер – летом здесь было не пройти, и лишь зимой заходили ловцы, – обоз вышел на Меренскую реку[14]. Народ, что жил здесь, отчасти был схож с весью, но говорил уже иным языком. Меренскую реку варяги освоили очень давно, поколений пять-шесть назад. Еще до того как род Олава утвердился в Хольмгарде, они из Ладоги пробирались на северо-восток в поисках мехов, которые ценились далеко на западе, в землях саксов и франков. Выходцы из восточного Свеаланда называли себя «ротс-карлар», что значит «жители проливов»; чудь на своем языке называла их «ротси». Здесь они основали несколько поселений. С местными мерен у них отношения складывались мирно, пришельцы привозили с собой жен из заморья, а иные женились на здешних. В этих лесах для ловкого человека был неисчерпаемый источник богатства: обилие куницы, бобра, лисы, зайца, белки, барсука. Еще первые варяги прозвали эту местность Бьюрланд – Страна Бобров, а ее исконных жителей между собой в шутку именовали «бобрами». Но и те, если слышали, то не обижались – иные роды считали бобра своим предком и даже в могилы клали лапу медведя или бобра, сделанную из глины.

При последних отсветах дня обоз свернул с Меренской реки на ее приток – Огду, иначе Путевую реку: она вытекала из озера Неро и служила дорогой, ведущей сначала к Бьюрланду, а потом к меренским селениям на озерах Неро и Келе.

Под вечер пошел снег – мелкий и частый. Из-под худа поглядывая в небо, Велерад воображал, как Морана на небе мелет ледяное зерно, и то сыплется с туч-жерновов, заваливая землю.

– Шагай дружней, дренги! – подбадривал дружину Боргар, проезжая вдоль цепи саней, влекомых усталыми лошадьми. – Уже почти дома! Всего-то роздых остался! Даг уже наливает нам пива! Я отсюда слышу, как оно журчит!

Боргар хёвдинг был зрелым мужчиной с толстым носом и длинными темно-русыми волосами, куда время щедрой рукой подмешало седину. Опытный и в торговых, и в военных делах, он прошлым летом ездил послом от Олава в Итиль, а следующим летом Олав именно ему собирался доверить честь возглавить собранное с его владений войско. Среди всадников при обозе Боргара выделяла большая шапка из меха черной лисы, нахлобученная низко, почти на самые глаза. Седоватая лиса была почти того же цвета, что и длинная, темная, полуседая борода, из-за чего Боргар носил прозвище Черный Лис. В дороге он простыл, и голос его звучал очень хрипло, но бодрости хёвдинг не терял. Зрелые лета не убавили ему задора, и повадки его казались легкомысленными, но на деле это был человек хитрый и в важных делах осторожный.

На Меренской реке и далее на юг, на озерах Неро и Келе, селения стояли так густо, что от одного в ясную погоду было видно дымы нескольких других. Но обоз держал путь к сердцевине Бьюрланда – небольшой области на севере Мерямаа, заселенной варягами. Здесь, на расстоянии в пеший роздых одно от другого, находились три селения, где жили варяжские торговцы и ремесленники. Каждую весну и лето они, объезжая большие и малые меренские «солы и ялы»[15], вплоть до известных им двориков в чаще, скупали у ловцов-мерен добытые за зиму шкурки, чтобы потом сбыть их приезжим из Хольмгарда. Самое большое из этих селений, куда обоз держал путь, местная мере называла Тумер – Дубрава, а варяги – Силверволл, Поле Серебра.

– Здешние рассказывают, что сорок лет назад сам Тородд конунг, когда впервые мерен данью обложил, по шелягу с дыма, зарыл все то серебро возле дубравы, – рассказывал по дороге Свен брату, который здесь еще ни разу не был. – А набралось там не то полторы, не то две тысячи шелягов. Это сокровище он посвятил богам, и теперь его сила охраняет весь Бьюрланд и приманивает сюда удачу и новые богатства.

– Ну, я понял! – улыбнулся Велерад. – Тородд посеял серебро, чтобы оно взошло и принесло хороший урожай.

– Урожай бывает неплох, – прохрипел Боргар, слышавший их беседу. – Мы у них оставим немало того серебра, что везем. Я еще слыхал, что тот клад иной раз выходит наружу и показывается, будто красивая такая дева в серебряном платье и с волосами из серебра. Будто подходит она к парням и говорит: возьми, дескать, меня замуж. Если кто не оробеет и скажет, мол, согласен, она сразу и рассыплется кучей шелягов!

– Врут, поди! – Свенельд, этой байки не слыхавший, взглянул на хёвдинга с изумлением.

– Может, и врут.

– Да неужели не нашлось такого храброго, чтобы сказал «беру»! – удивился Велерад. – Я бы сразу согласился!

– А может, эта серебряная дева и не нашла еще никого, кто был бы ей по нраву! – хмыкнул Боргар. – Гляди, вон он, Силверволл!

Селение занимало самое высокое место в округе – на склоне длинного холма над мелкой речкой, и на другом берегу виднелось с десяток дворов. От Меренской реки он находился почти за целый роздых, да и от Огды в некотором отдалении, так что прямого доступа к нему по воде, как в Хольмгарде, не было, но большие грузы сюда подвозили только зимой, когда это не имело значения.

По знаку Боргара в обозе затрубил рог. Из селения ответили тем же – их уже заметили. На ближнем склоне перед первыми дворами замелькали люди, загорелись в сумерках факелы, залаяли псы.

Для здешних жителей приход хольмгардского обоза был, пожалуй, главным событием года. Старшие из здешних жителей вышли встречать приехавших с факелами в руках. Это торжественное шествие напомнило Свену о его недавней свадьбе, и он подивился: полтора месяца долгого пути через леса оттеснили домашние воспоминания, и сама Витислава казалась девой из предания, рассказанного о ком-то совсем другом.

Под беспорядочные звуки рогов обоз вступал в Силверволл. Здешний погост находился внутри селения – у самого тына стоял большой дом, с сенями при входе, с очагом в середине большого помещения, где спали, и с другим – в пристройке поменьше, где готовили пищу и тоже спали. При доме было несколько клетей для собранной дани и товара, навесы для лошадей и двор для саней. Примерно зная, когда обоз должен прибыть, здешние хозяева уже несколько дней понемногу топили очаги, поэтому дом был не таким выстуженным, как прочие погосты.

Дотемна шла суета: распрягали и устраивали лошадей, переносили товар в клети. Здешние женщины пришли варить кашу и гороховый кисель. Боргара и Свена с братом, как самых знатных из гостей, позвал к себе Даг – крупнейший из здешних хозяев. Его род принадлежал к числу первых варяжских поселенцев в меренском Тумере и жил здесь уже лет сто; как все такие люди, Даг пользовался большим уважением, был жрецом и хранителем обычаев, ему меренские варяги доверяли судить их и от их имени говорить с князем мерен – Тойсаром и с самим Олавом. Со своего хозяйства он платил наиболее высокую подать – семь куниц в год, как старейшины, – и носил прозвище Конунг Бобров.

Хоть три селения Бьюрланда и считались русскими, русов в них жило меньше, чем мерен, и то у многих мужчин жены были из местных, в том числе и вторая жена у Дага. От первой жены-ладожанки у него имелись два сына и дочь, все уже взрослые. От новой, меренской жены, родилось четверо, но те пока были маленькими. Эта жена, во главе всего семейства, встречала гостей у очага в своем доме. Рог был привезен из Хольмгарда и отделан серебром, а налита в нем была местная медовая брага, называемая «пуре».

Велерад с любопытством рассматривал меренских женщин. Здесь он их видел впервые – в погостах вдоль Меренской реки их встречали только мужчины. От славянок или русинок они заметно отличались – и лицом, и одеждой. Они носили короткие, только до колен, платья и суконные либо кожаные кафтаны, а под ними были узкие порты навроде мужских и толстые обмотки, обвязанные цветными плетежками. Еще больше привлекало взгляд обилие украшений: для встречи важных гостей хозяйка спешно нарядилась, и теперь многочисленные подвески в виде уточек и утиных лапок на литых цепочках блестели в свете огня у нее на груди, на поясе, были подвешены к ожерелью и приколоты на плечи. Даже на кожаных башмаках блестели и звенели какие-то «лапки»!

– Будьте нашими гостями! – говорила хозяйка, за время замужества освоившая кое-что из варяжской речи. – Слава богам, что дали вам добрый путь! Ёлусь па ёлусь![16]

– Ёлусь! – поклонившись, ответил Свенельд, в прошлые поездки тоже немного нахватавшийся самых нужных слов.

Велерад, не расслышав и боясь ошибиться, только улыбнулся хозяйке, поклонился и сказал «Хейль ду!»[17] на северном языке.

Позади хозяйки стояла девушка, одетая в привычное гостям русинское платье, с бронзовыми наплечными застежками и двумя нитями бус мелких между ними – Арнэйд, старшая дочь Дага, от его первой, давно покойной жены. Однако по меренскому обычаю Арнэйд носила в ушах серебряные сережки в виде колечек из проволоки, с серебряными же бусинами на них. Хозяйка с поклоном подавала каждому гостю ковш пива, а когда он выпивал, наставал черед Арнэйд, и она протягивала кусок ржаной лепешки с ломтиком сыра. Велерад было удивился, что угощение после долгого пути так небогато, но его утешил вид большого горшка возле очага: в нем дымилась высокая стопа горячих блинов. Не зная, как вести себя в этом доме, Велерад косился на старших и подражал им: сперва угостили Боргара и Свенельда, а они, уже знакомые со здешними обычаями, по разу откусив от лепешки и сыра, клали их на стол. От Велерада не ускользнуло, что во время угощения Свенельд и Арнэйд бросают друг на друга такие выразительные взгляды, будто им не терпится вступить в разговор, но под надзором строгой хозяйки приходилось дожидаться более подходящего времени.

По очереди хозяйка обошла всех приехавших, и после этого наконец их позвали за стол.

– Садитесь и обогрейтесь! – приглашал Даг, оживленный и обрадованный. Это был крупный, как медведь, мужчина в годах, заметно припадающий на правую ногу; житейская опытность, ум и дружелюбие помогали ему ладить с самыми разными людьми, что в таком месте было необходимо. – Сейчас мы с вами выпьем, а пока наши кухты[18] вам приготовят поесть уж как следует!

– Спасибо тебе, добрый человек! – просипел в ответ Боргар. Сняв шапку, он ладонью стер с высокого морщинистого лба воду от растаявшего снега и пригладил волосы. – Обогреться изнутри будет неплохо, но прикажи еще приготовить нам баню, и я буду тебе благодарен аж до следующей зимы!

– Не поздновато ли для бани? Уже темнеет.

– Пусть кто-нибудь ко мне сунется, сам будет не рад! – с чувством пообещал Свен, готовый пренебречь опасностью встречи с недобрым во тьме банным духом. – Я не лягу спать, пока не помоюсь. А то… – он бросил взгляд на Арнэйд, – а то я не смею подойти поздороваться с твоей дочерью!

Свен подмигнул девушке, и та тихонько засмеялась.

– Здравствуй, Свенельд! – сказала она, пока гости рассаживались. – Вот и нас, в нашем Утгарде, снова посетили боги Асгарда и порадовали не менее, чем приход весны!

– Чтобы увидеть столь прекрасную дочь великана, – Свен мигнул в сторону Дага, – можно забраться и подальше!

– Сам Альмунд в этот раз не приехал? И где же твой доблестный старший брат?

– Годо так устал за лето, что зимой предпочел отдохнуть на супрядках. В этот раз я с младшим.

Подбодренный призывным взглядом, Свен было шагнул к девушке, но тут Боргар прохрипел:

– Даг, не позволяй ему больше целоваться с твоей дочерью! Он недавно женился. А вот моя старуха прошлым летом, пока я был в Итиле, уехала прислуживать Хель…

Девушка перестала улыбаться и вытаращила глаза. Свен с досадой обернулся к Боргару – вот надо было вывалить все новости прямо на пороге! – и заметил, что Арнор, старший сын Дага, прямо просиял.

– Свенельд, ты женился! – воскликнул тот. – Какая замечательная новость! А кто она?

– Да ну что ты? – охнул Даг. – У вас, я смотрю, новостей целый воз! Да садитесь же, поговорим, пока баня топится.

Сейчас, вечером, хозяин мог предложить гостям под пуре только самое простое – хлеб, сало, лук, вяленую рыбу. Завтра же жители Силверволла должны были устроить для прибывших пир, а в следующие дни их обязаны кормить два других селения Бьюрланда, Хаконстад и Ульвхейм. Эти пиры считались частью дани, а потом такой же пир приехавшим должен был дать каждый тукым[19], куда они придут.

Дагово жилище, по здешним меркам, было просторным – сруб на каменной подкладке, чтобы выровнять неровность склона, а заодно уберечь бревна от гниения. К одной стене примыкали ясли для скота: здесь держали и коров, и овец, и коз, и запах хлева порой просачивался сквозь запах очажного дыма. В избе посередине был очаг на земляной подсыпке, а в дальней от входа половине – подпол, откуда две челядинки доставали припасы. Но все же это жилье предназначалось для нужд одной семьи и не могло вместить столько гостей, сколько гридницы знатных людей, и скоро здесь стало не протолкнуться. Младших детей хозяйка загнала на полати, и они, свесившись оттуда, с любопытством таращились на гостей. Велерад, глянув на любопытные рожицы, засмеялся и подмигнул: его смешил местный обычай вдевать сережки в уши даже маленьким детям обоего пола. Купцы, устроив людей на отдых, а товар на хранение, приходили поскорее узнать местные новости, а здешние хозяева, русы и мерен, спешили послушать, что творится в Хольмгарде. То один, то другой поднимался с рогом в руках, чтобы выпить на богов и на здоровье всех присутствующих, но стоял такой шум, что мало кто мог разобрать, что говорят на другом конце стола. Хозяйке – ее звали Ошалче – некогда было «править пиром», как это делала Сванхейд: она спешно смешивала в широком горшке тесто для ячменных лепешек, пока челядинка грела у очага две глиняные сковороды. Даг кричал громче всех, счастливый от такого наплыва людей, говорящих на его родном языке, и не замечал, что вставляет в речь привычные ему меренские слова.

Свенельд старался на пуре особо не налегать: еще мыться идти. Тем не менее вскоре к нему подошла Арнэйд с кувшином, чтобы наполнить его чашу. Чаши здесь подавали самолепные, с довольно толстыми стенками, но были и деревянные, и даже берестяные.

– Ты почти ничего не выпил! – Она заглянула в его чашу. – Тебе не нравится наша пуре? Вы там у себя в Хольмгарде, видать, привыкли к чему получше?

– Мне все здесь нравится, особенно ты! – не подумав, больше по привычке ляпнул Свенельд. – Но я засну, если выпью, а я твердо решил дойти сегодня до бани.

– Так это правда… что ты женился, или Боргар пошутил? – поколебавшись, спросила мучимая любопытством Арнэйд.

– Это правда. Я завтра расскажу на пиру.

– Это очень забавная повесть! – улыбнулся Велерад.

Свенельд толкнул его локтем: он не хотел, чтобы эту славную сагу, предмет его гордости, рассказывал кто-то другой. К тому же его не обрадовала мысль, что Арнэйд узнает, как мало его жена похожа на настоящую женщину – из такой дали Витяша казалась еще меньше, чем была на самом деле. Ему совсем не хотелось, чтобы Арнэйд посмеялась над его женитьбой, пусть и про себя. С этой девушкой они знакомы были очень давно: Альмунд впервые взял Свена в Мерямаа, когда тому было двенадцать лет. Арнэйд он помнил не с начала: тогда она была слишком мала, чтобы он вообще ее заметил. А теперь, гляди-ка! Еще несколько лет назад Арнэйд была девчонкой, а теперь она женщина! Свен снова подумал о Вито: и она подрастет, как подросла Арнэйд. Но как бы устроить, чтобы и те несколько лет проскользнули так же незаметно?

С Арнэйд они виделись раз в год, и то не каждый – иной раз Свену выпадало ездить к веси на север. Помимо этих дней Свен никогда не вспоминал Арнэйд, и у него не было причин думать, будто дочь Дага Бобрового Конунга к нему неравнодушна. Однако сейчас он видел на ее лице невольную досаду, разочарование, как будто она не так ему рада, как обычно.

– Что ты так смотришь? – Арнэйд нахмурилась.

– Да ты уже совсем… – Свенельд хотел сказать «совсем невеста», но запнулся. – Совсем взрослая женщина.

– Мне восемнадцатая зима идет. Еще лето-другое, и ко мне начнут свататься.

– А почему еще лето-другое? – не понял Свен. – Неужели Даг считает тебя молодой для замужества?

Он удивленно окинул взглядом крепкий стан Арнэйд и довольно полную грудь, не оставлявшую желать ничего лучшего. Несмотря на дорожную усталость, вид ее волновал. Вот если бы его Вито была в таких годах, как нынче Арнэйд… и походила на нее во всем… тогда он совсем по-иному радовался бы своей женитьбе! Свен сглотнул, отгоняя неуместные мысли.

– Женихи считают меня слишком молодой! – фыркнула Арнэйд. – У мерен, если ты не знаешь, неприличным считается отдавать дочь замуж, едва лишь она созреет. Она должна поработать по дому и помочь родителям, прежде чем уходить в чужие люди. И мне тут, знаешь ли, работы хватает – сколько у нас скотины, да и Ошалче по ребенку приносит чуть не каждый год. А вот сыновей здесь женят раньше…

– Что ты там толкуешь ему про женитьбу? – окликнул дочь Даг, разобрав сквозь общий говор важные слова. – Рассказываешь про Тойсара? Да, это важная новость! Знаете, я вдвойне рад, что вы приехали! – оживленно продолжал Даг, глядя то на Свена, то на Боргара. – И что ты женился, Свенельд!

– Да что вам всем далась моя женитьба! – сорвался Свен, не понимая, почему это событие огорчило Арнэйд, но явно обрадовало ее отца и братьев. – Я ведь никогда не намекал, будто…

– Конечно, это очень хорошо! – упорно сипел Боргар, которого в тепле сильно развезло от сладкой пуре. – Теперь он уже не жених, а вот я – в самый раз!

– Никто здесь не думал, будто Свенельд… жених! – звонким от досады голосом воскликнула Арнэйд.

– Само собой, – поддержал ее отец, сообразив, о чем идет речь. – Свенельд, не подумай, будто мы рассчитывали… Предки мои были очень достойными людьми, и на этом месте мы сидим уже сто лет, но королевской крови ни у меня, ни у бедной моей покойной Фино не найти даже за все сокровище Тородда.

Свен слегка переменился в лице, успокоившись. Арнэйд – очень привлекательная девушка, но свататься к ней ему никогда бы и в голову не пришло: в их семью требовалась невеста познатнее. Хорошо, что Даг сам это понимает.

– Мы найдем тебе жениха, девушка! – дружелюбно улыбнулся Велерад, видя, что Арнэйд хмурится. – Ведь у нас в Хольмгарде какого только товара нет! Скажи, каким он должен быть, и мы непременно присмотрим тебе именно то, что нужно!

– А если нет – у сарацин возьмем! – со смехом подхватил Дружинка – приехавший с обозом молодой словенский купец.

Надо спросить, как здесь с желающими идти на сарацин, мельком подумал Свенельд. Но едва он вдохнул, собираясь заговорить об этом, как хлопнула дверь, кто-то что-то крикнул хозяину по-меренски.

– Баня готова! – провозгласил Даг.

Махнув рукой на дела, Свен поспешно встал. В нынешнем виде он боялся подойти к Арнэйд слишком близко – как бы девушка не сморщила нос от запаха пропотевшей и давно не стиранной рубахи.

Наутро Свенельд проснулся тролль знает как поздно – за оконцем, куда тянулся над головой дым от горящего очага, уже был ясный день и даже светило солнце. Сев на лежанке, он провел рукой по взъерошенным волосам – вчера после бани лег с влажными. Шевелиться не хотелось, и Свенельд с удовольствием улегся снова. За весь зимний объезд только здесь, на середине пути, появлялась возможность выспаться, а не вскакивать каждый раз в глухой темноте, чтобы за день успеть добраться до следующего погоста и решить все тамошние дела. В Бьюрланде стояли дней пять, а этот срок тоже не давал разлеживаться – хлопот предстояло много. Но хотя бы в первые день-два…

Когда Свенельд наконец встал и в сорочке вышел в прохладные сени умыться, там на него наткнулась Арнэйд – она вошла со двора, неся лукошко яиц. Пока дружина пребывала в Силверволле, обязанность кормить ее возлагалась на местных, и у Дага, к его чести, беспорядка в этом деле не бывало: он заранее распределял по хозяевам, кто чего и сколько присылает.

– Ёлусь! – насмешливо поздоровалась Арнэйд по-меренски.

Сегодня на ней было обычное платье из толстой некрашеной шерсти и беличий кожух, волосы заплетены в косу со звенящей бронзовой подвеской на конце, как носят меренские девушки. На поясе тоже что-то звенело.

– Сама ёлусь, – хмыкнул Свен, забросив рушник на плечо и пригладив волосы.

Отвернувшись, Арнэйд попыталась пройти мимо него в дверь большого покоя, лицо ее выражало пренебрежение, которое Свен не мог оставить без внимания.

– Арнэйд! – передвинувшись, он ловко перекрыл ей путь к двери и взял за локти.

Она дернулась, но лукошко с яйцами мешало ей оказать более действенное сопротивление.

– Ты на меня обиделась? Что я сделал?

Свенельд точно знал: жениться на Арнэйд он не обещал, и она не могла этого ждать. Так почему с ним теперь обращаются, как с обманщиком?

– Ничего я не обиделась, – Арнэйд повела плечом. – Пусти.

– Не пущу. Так и будешь ходить, будто с жабой во рту…

– Я что, похожа на женщину, которую можно одурачить? – полушепотом возмутилась Арнэйд. – Похожа, да? Если я живу в самом дальнем углу Мидгарда, откуда уже Утгард[20] видать, это не значит, что я глупа, как заяц!

– Да кто тебя считает глупой? – Свен и правда подумал, что она не в себе. – Покажи мне того стервеца!

– Чего ты от меня хочешь? Дай пройти! Если ты женился, то на меня тебе и смотреть больше незачем!

Даже будь у нее такое желание, Арнэйд затруднилась бы объяснить, чем Свенельд ей не угодил. Она никогда не ждала, что кто-то из сыновей Альмунда из Хольмгарда к ней посватается, но теперь, когда оказалось, что один из них уже нашел себе жену, она почему-то ощутила себя покинутой и никому не нужной. Свенельд нравился ей больше Годреда, слишком надменного и задиристого; и вот он, хоть и пересмеивался с ней каждую зиму, жену себе сыскал в другом месте. Познатнее. А о ней, сидящей тут среди мерен и медведей, даже не вспомнил, надо думать! Жизнь шла мимо, где-то вдали, как большой морской корабль под полосатым парусом, а она все здесь – яйца собирает, будто она не девушка, а старуха-ётунша!

– Арнэйд, да возьмись за ум! – Свенельд крепче сжал ее плечи и слегка встряхнул. Он не робел перед женщинами, но и ловкачом, умеющим подольститься, никогда не был. – Если ты будешь теперь от меня нос воротить, люди подумают, что я и впрямь тебя одурачил[21]! Не было ж ничего! Слухи пойдут, только позор напрасный и вам, и нам. И что – Дагу меня на остров[22] вызывать?

Девушка молчала, не глядя ему в лицо, в досаде на него и на себя, которую не могла подавить.

– Меня все равно не отдали бы замуж в Хольмгард, – проговорила она чуть погодя. – Отдадут за кого-нибудь из здешних. В Арки-вареж или кому-то из кугыжей[23]. А у них и так по две и по три жены у каждого…

пропела она, на ходу переводя меренскую песню на язык руси, но на последней строчке засмеялась.

– Ты про здешних? – Свенельд не понял, варягов Бьюрланда или мерен она имеет в виду.

– Мерен. Так хочет Ошалче, она уже наметила мне в мужья каких-то своих племянников.

– Но если ты не хочешь… Неужели Даг послушает ее, а не тебя?

– О да-а! – протянула Арнэйд и, наконец подняв глаза, многозначительно взглянула ему в лицо. – Был бы ты неженат, я бы дала тебе совет: не женись на мерен удор[24]!

Свенельд невольно раскрыл глаза, сообразив, что здесь скрыто нечто важное, а Арнэйд зашептала:

– Они владеют искусством забирать мужей в руки, так что те не могут ни в чем им перечить! У них и пословица есть: «Что жена думает, то муж и говорит». Ошалче намекала, что обучит меня этому, но только когда я буду сговорена с кем-то по ее выбору. Я точно не знаю, что это за средства, но догадываюсь… что никакие самые противные сейд-коны[25] таким не занимаются!

– Брать в жены куницу я и не думал, – Свен улыбнулся, радуясь, что она вроде бы перестала сердиться. – Я по-меренски и не знаю ничего, кроме «ёлуся» да как бобры называются.

– Хм! Еще посмотрим, что ты скажешь, когда узнаешь…

– Что я узнаю?

– Думаешь, просто так мои братья так обрадовались твоей женитьбе!

– Девушка, ты говоришь загадками, будто вёльва, но я-то не Один, чтобы их разгадывать!

Теперь Арнэйд смотрела ему в лицо почти в упор – так близко, как они еще никогда друг к другу не подходили. Не сказать чтобы Свенельд сын Альмунда был красавец – слегка припухшие после сна, глубоко посаженные глаза, растрепанные влажные волосы, молодая русая бородка, сбегающая вдоль края щеки к заостренному подбородку. Но это истинно мужское лицо: есть в нем решимость и всегдашняя готовность к действию, пленяющие женщину сильнее красоты. Высокий рост, широкие плечи, соразмерное сложение, легкие и ловкие движения – девушка могла им залюбоваться. Повадки у него не слишком располагающие, однако чувствуешь, что человек он хоть и не улыбчивый, но искренний, и в его прямоте нет злобы. Сейчас, когда ни о чем таком уже вовсе не следовало думать, Арнэйд вдруг стало очень жаль, что они неровня. Такого мужа не пришлось бы стыдиться даже дочери настоящего конунга, не то что «бобрового».

– Скоро ты все узнаешь! – Арнэйд выразительно округлила глаза и наконец оттаяла. – Дай отнести яйца, а то Ошалче пошлет меня искать!

– Здесь мытный сбор за проход с товаром! – не дрогнув лицом, заявил Свенельд.

Арнэйд еще раз округлила глаза, теперь уже с видом незаслуженного страдания. Но не возражала, когда Свен наклонился и слегка поцеловал ее. От прикосновения к ее губам его обдало жаром, сердце забилось как бешеное, но он сам себя осадил, не стал ждать, ответит она или нет. Примирились, и довольно. А то и правда до «острова» недалеко, того, что ясеневыми древками огораживают и по два запасных щита с краю кладут…

Девушка высвободилась и ускользнула в главный покой со своим лукошком. Свен остался в сенях, проводя рукой по щеке и стараясь успокоиться. Странное дело, но теперь, когда он был женат, встреча с Арнэйд взволновала его сильнее, чем в прошлые годы. Может, оттого, что перед лицом зрелой, пышущей жизнью и тайным желанием девушки его женитьба на Вито показалась насмешкой? Если бы не Вито… сейчас он был бы недалек от мысли таки посвататься к Арнэйд, пусть это и неразумно. Даг, хоть и конунг всех здешних бобров и лисиц, все же Свенельду, потомку Халльмунда Старого, неровня.

Но из Арнэйд вышла бы настоящая жена! А не такая, с какой только «в криночки» играть!

Что она там сболтнула про «по две и по три жены»? Позволил бы Даг своей дочери пойти второй женой к человеку знатного рода? Она бы ему очень пригодилась на те годы, пока Вито подрастает!

– А-а, девушка! – донесся сквозь неплотно закрытую дверь голос Боргара – такой же помятый, как утреннее лицо его хозяина. – Хорошо, что ты пришла! Я сам хотел идти тебя искать!

– Чем я могу услужить с утра пораньше такому выдающемуся человеку? – весело и даже игриво ответила Арнэйд, и Свен ощутил нечто вроде ревности.

– Сейчас – разве что ковш воды холодной, а я сговориться насчет пира. Хочу, чтобы ты села со мной рядом и мы могли вести учтивую беседу! Средний Альмундов сын, слава асам, больше не жених, но он привез третьего, такого же бойкого лосося, и я хочу заранее о себе позаботиться!

– Я спрошу у отца, с кем рядом он велит мне сесть, – с неудовольствием ответила Арнэйд. – Если Ошалче позволит мне сидеть за столом – здесь не в обычае, чтобы женщины ели вместе с мужчинами.

На Велерада, бывшего моложе ее на два года, она смотрела лишь с любопытством, как на всякого нового человека. Но Боргар привлекал ее ничуть не больше – с его полуседой бородой и таким лицом, что при взгляде на него приходила на ум доска из китовой кости и «гладильный камень» зеленого стекла, привезенные еще для покойной матери из Свеаланда и доставшиеся Арнэйд по наследству, – уж слишком долго он носит это лицо, совсем измялось!

– А то смотри! Если ты пожелаешь и мы сговоримся с Дагом – нынешней же зимой увезу тебя в Хольмгард!

Арнэйд не ответила, видимо, занятая перекладыванием яиц. Может, уехать в Хольмгард из этого медвежьего угла для нее было бы и недурно, подумал Свен. Но с трудом мог представить Арнэйд, радостно летящую в объятия хитроглазого Черного Лиса.

– Боргар, зачем тебе сейчас жениться? – сказал Свенельд, входя в покой. – Ты забыл, что летом мы отправляемся на Хазарское море?

Днем с десяток местных женщин под предводительством Ошалче явились готовить для приезжих пир. Заранее поставив тесто, они пекли ячменные тыртыши – круглые хлебцы с лесной ягодой, варили уху на молоке, готовили щюрму – похлебку, где отвары из птицы и из рыбы соединяются с луком и репой. С ними пришла и Арнэйд, но Свенельд ее больше не видел до самого вечера – вместе с Дагом и Боргаром он занимался приемом дани с Бьюрланда. Осматривали в клетях шкурки: куница, бобер, лиса, заяц, барсук, белка. С Силверволла следовало получить четыре сорочка куниц, но иные платили не куницей, а другими мехами, которых на ту же стоимость требовалось больше: вместо одной куницы шли два бобра либо двадцать четыре белки. И каждую шкурку нужно было осмотреть, чтобы была без изъяна, правильно снятая, не попорченная при выделке. Взяв что положено за дань, завели торг: теперь ловцы и перекупщики-варяги несли такие же шкурки, но уже за плату. Рассчитывались с ними серебром – сарацинскими шелягами, привезенными из Хольмгарда, или разным товаром. К полудню с тем же делом приехали люди из Хаконстада и Ульвхейма, привезли припасы для корма дружины. Два других варяжских селения были слишком близко – дитя легко дойдет, – чтобы имело смысл перебираться туда на постой, поэтому тамошние жители везли все с них причитающееся и свою долю припасов на прокорм дружины в Силверволл. За осмотром товара и расчетами всем толковым людям работы хватило до самой темноты, и прекратили только, когда Ошалче в третий раз прислала челядина: еда стынет, боги гневаются!