Зубровский

2

– Олимпиаду надо сорвать! – громко произнес Закаев, как только вылез из джипа. – Если Аллах не накажет Россию, это сделаем мы!

Гражданский инженер Макс Фриш посмотрел на рыжего бородача в модном черном костюме с оранжевым, под цвет бороды, галстуком, и содрогнулся. Вот так влип! Конечно, полмиллиона, которые пообещали ему за работу, – хорошие деньги, но такое…

– Вы шутите?

Закаев нахмурил кустистые рыжие брови.

– Разве я похож на шутника? Спросите Путина, спросите Медведева – шучу ли я? Да и вам, кажется, следовало бы знать меня получше…

– Да-да, конечно, – поспешил согласиться инженер: нельзя раньше времени выдавать свое раздражение. – Но Олимпиада?!

– Сейчас Сочи – сердце России, – повысил голос Закаев. – Мы должны поразить гадину в самое сердце…

– Ну и дела-а! – торопливо забормотал инженер, незаметно вытирая пот со лба.

Н-да, не надо было соглашаться… Но теперь поздно отказываться: назвался груздем…

Он уже давно понял, что его приезд сюда, в Лондон, в штаб-квартиру так называемого «Правительства Ичкерии в изгнании» не сулит ничего хорошего, и теперь, когда Закаев решительным шагом направлялся к двери своего фешенебельного особняка на Лоунинг-стрит, тащился сзади почти больной от страха. Сорвать Олимпиаду? Что за безумство!

Он видел, как два охранника Закаева многозначительно переглянулись, обменявшись ухмылками.

Пройдя по обсаженной кустами гравийной дорожке к двухэтажному кирпичному дому, на двери которого висела металлическая табличка с надписью золочеными буквами «Правительство Ичкерии. Генеральный эмиссар», Макс оглянулся. Шум на запруженной автомашинами улице стоял оглушительный, но сердце инженера, казалось, стучит еще громче…

Пенсионерка с третьего этажа тихо охнула, когда мотороллер с грохотом упал на мостовую. Напрягая зрение, она перегнулась с балкона, пытаясь понять, что происходит. Какая дикость! За что они ударили парня? Сначала так долго болтали, все было мирно, а потом – нате вам. Она увидела, что парень даже не пытается подняться. В окружении двух темных фигур он, казалось, плакал, скорчившись на мостовой.

– Вставай, стервец! – заорал толстый.

Да, это был настоящий гаишник старой советской закалки, и голос у него был соответствующий – хриплый и грубый. Ужасный голос, как и вся эта ужасная сцена. Вот тебе и демократия. Два десятилетия боролись, а как били, так и бьют…

Поежившись от вечернего холодка, старушка вошла в комнату и закрыла балконную дверь. На кухне было уютно и тепло, работал телевизор с очередной мыльной серией. Продолжая размышлять об увиденном, она налила себе стакан теплого молока. Потом прошла в спальню и поставила стакан на старинный письменный столик. Но раздражение от увиденного не проходило. Что они нашли у парня? Наркотики? Так что же – сразу распускать руки? Что поделаешь с нынешней молодежью… Такое уж современное поколение – кто не колется, тот нюхает. И это ведь не без помощи нашей доблестной милиции оно выросло таким.

Всегда, когда ей становилось не по себе, она начинала медленно массировать виски, пока неприятное ощущение не проходило. Но на сей раз и это не подействовало. Тогда, одним глотком допив молоко, она резким движением сняла со стоявшего на письменном столике старенького телефона трубку и дрожащими старческими пальцами набрала на диске 02.

– Алло! Милиция! – визгливо закричала она в трубку, когда ей ответили. – Что у вас творится, я хочу знать? Да, и заявить тоже… Об избиении… Прямо под окнами… Ваши же сотрудники… Бандиты какие-то, а не сотрудники… Кто грубит, я?… Да как вы смеете? Я заслуженная учительница и не позволю… Хорошо, хорошо… Записывайте адрес…