Звери дедушки Дурова

Чушка-Финтифлюшка

Чушка-Финтифлюшка — обыкновенная свинья, которая попала ко мне поросенком, прямо от матери.

Мне принесли ее в уборную испуганную, визжавшую в то время, как там уже собралась теплая звериная компания. Из угла в угол свободно расхаживали козел, собака, гусь, ворон и — петух, а в сторонке на цепочке сидела мохнатая лисичка с длинным пушистым хвостом. Кругом стояли клетки с голубями, крысами, кроликами. Все это были мои воспитанники, в число которых с этого дня попала и маленькая свинка.

Мои воспитанники уже многое умели: гусь стрелял из ружья, козел прыгал через загородки; собака, как человек, курила папиросы, — одним словом, все мои зверки были уже достаточно образованы. Один — только поросенок ничего не знал и всего боялся.

Его страх усилился еще больше после того, как пришел служащий, чтобы загнать зверков в их клетки, и довольно недружелюбно сказал:

— Ишь, еще одна тварь на мою шею!

В этот день я ничему не учил мою воспитанницу, а на другое утро принялся за ее образование, сказав ей шутливо перед первым уроком:

— Помни, чушка, что терпение да труд к славе ведут.

Чушка меня сначала дичилась. Я приласкал ее и дал ей кусок мяса. Ей было мало. Она просила еще. Тогда, достав из кармана второй кусок, я отбежал от нее на значительное расстояние.

Очевидно Чушка ничего не понимала, но теперь пошла ко мне гораздо смелее, убедившись, что я ничего не сделаю ей дурного, и снова получила кусок мяса.

Так продолжалось несколько дней кряду, пока поросенок не догадался, чего я от него хочу: он должен был всюду следовать за мною.

Однажды я принес кусок хлеба, вымазанный салом, как раз в то время, когда надо было кормить моего поросенка. В этот час свинка проголодалась, и запах сала казался ей особенно заманчивым. Она бросилась ко мне, но я ей не дал лакомого кусочка и водил им над ее головою, поднося то и дело к самому пятачку.

Когда я стал медленно водить рукою вокруг морды Чушки, она потянулась за моей рукой и, понятно, должна была перевернуться на одном месте.

В награду я протянул ей кусочек сала.

Я повторял этот прием несколько раз, приговаривая:

— Чушка-Финтифлюшка, перевернись!

Она перевертывалась и получала награду.

Свинка скоро поняла, что чем чаще она станет вертеться, тем больше будет получать…

На следующий день, едва я показался в дверях, поросенок радостно побежал мне навстречу и быстро повернулся вслед за движением моей руки, но напрасно. Я заставил его перевернуться вторично и только тогда наградил.

Наконец, Чушка поняла, что должна крутиться до тех пор, пока ее не остановят наградой.

Я весело ей сказал:

— Ну, Чушка, теперь ты у меня танцуешь вальс.

На другой день я посадил свинку в клетку. Она сначала не хотела итти, когда служащий хотел ее туда загнать, но в клетку была поставлена миска с пищей, и животное не устояло перед вкусным запахом, добровольно войдя в дверцу.

С этого дня моя новая воспитанница поместилась в своем, деревянном домике в конюшне.

Ее окружил новый мир: конюхи с граблями в руках суетливо бегали взад и вперед; вокруг раздавалось ржание лошадей, мычание быков, рев верблюдов…

Я пришел на новоселье к Чушке, отворил дверцу ее клетки и позвал ее. Она быстро выбежала на мой зов. Я стоял, растопырив ноги и нагнувшись несколько вперед, держал в руках куски мяса и ждал.

Свинка потянулась за моей рукой и просунула морду между моими ногами, но я быстро переложил мясо в другую руку и описал ею полукруг.

Мясо неотступно влекло свинку, и она тянулась вперед.

Пройдя между ногами, она получила награду.

Так скоро она научилась «проходить ворота».

После этого я решил показать ее публике, но сначала должен был устроить репетицию.

Выпустив Чушку из клетки, я стал манить ее куском хлеба по направлению к выходу, на самую арену цирка.

Моя свинка вдруг испугалась артистов, из которых многие, сняв сапоги и пиджаки, суетились на арене, прыгали и кувыркались, и бросилась к выходу. Там ее встретил служащий и погнал ко мне.

Она робко прижалась ко мне, а я стал отталкивать ее от себя и пугать длинным бичом, называемым шамбарьером.

Чушка-Финтифлюшка очень скоро поняла, что должна бегать вокруг барьера в то время, как я подгонял ее, держа все время перед глазами шамбарьер. С другой стороны от нее стоял служитель.

Свинка поняла, что она должна бегать до тех пор, пока видит перед собою кончик шамбарьера. Когда же этот кончик опускался, она должна была подойти к хозяину за наградой.

Но вот принесли небольшую доску, поставив ее на землю так, что один конец упирался в барьер, а другой был в руках служащего.

В воздухе снова хлопнул бич, и Финтифлюшка побежала вдоль барьера к доске, хотела обойти ее, но вновь услышала хлопанье бича и изменила свое намерение, перепрыгнув через доску.

Вместо доски стали ставить барьеры все выше и выше.

Вот Чушка подбежала к барьеру: она немного подобрала под себя задние ноги, сделала некоторое усилие, выпрямилась и перепрыгнула, но зацепилась брюхом за барьер и упала, зарываясь в землю пятачком.

Мало-по-малу она поняла, наконец, чего от нее требовали.

Ее ноги скоро окрепли, мускулы развились, и она сделалась отличным гимнастом-прыгуном.

Тогда я заставил ее становиться передними ногами на маленькую табуретку, приманивая куском хлеба.

Как только свинка, дожевывая хлеб, тянулась к моей руке за другим куском, я клал награду к передним ее ногам. Она нагибалась и спешила съесть хлеб. Я поднимал, правую руку с хлебом над ее пятачком, но так высоко, что она никак не могла достать его ртом.

Я снова клал левой рукой к своим ногам лакомый кусочек. Чушка опускала рыло и получала награду, все еще не понимая, чего от нее хотят.

Покончив с хлебом, свинка подняла морду и потянулась к моей правой руке. Я не дал ей куска, продолжая держать его поднятым вверх, и дал из левой руки, но только тогда, когда свинка опустила голову.

Она начала догадываться, что как только она поднимет и опустит голову, так тотчас же получит награду.

Стремясь поскорее набить живот, Чушка все чаще и чаще поднимала и опускала рыло.

Так я научил ее кланяться. Третий номер для представления «дрессированной свинки» был готов.

Я сказал:

— Ну, Чушка, на сегодня довольно: сытое брюхо к ученью глухо.

И я передал ее служащему.

Раз на арену принесли срезанную пополам бочку. Свинка, вероятно, думала, что нужно перепрыгнуть через нее, разбежалась и вскочила, было, наверх, но сейчас же спрыгнула на другую сторону. За это она не получила ничего… а вареное мясо в моих руках так аппетитно пахло!

Хлопанье шамбарьера снова пригнало свинью к бочке; она перепрыгнула и опять осталась без награды.

Так продолжалось довольно долго; наконец, свинья, видимо, очень устала, и я, вместе со служащим, взяв ее за ошейник, поставил на бочку. После этого она получила лакомый кусок.

Свинья немедленно поняла, чего от нее требовали: она должна была стоять на бочке.

Это сделалось ее любимым номером: и правда, для свиньи ничего не могло быть приятнее, как стоять спокойно на бочке и получать кусок за куском.

Но когда я влез к ней на бочку и занес правую ногу над ее спиной, она испугалась, кинулась в сторону, сбила меня с ноги, когда я упал, бросилась в конюшню…

Чушка была измучена; она проголодалась и в изнеможении опустилась на пол клетки.

Так пролежала она часа два. Когда ей принесли ведро месива, и она принялась за него, я быстрым прыжком вскочил ей на спину и крепко сжал ногами ее бока.

Чушка начала биться, но сбросить меня была не в силах. Есть ей так хотелось, что, забыв все неприятности, она принялась за еду.

Так повторялось изо дня в день, пока Чушка не научилась возить меня на своей спине…

Этими науками закончилась первая часть воспитания моего поросенка. Он умел танцовать вальс, проходить ворота, прыгать через барьер, стоять на бочке, кланяться и даже ходить под верх.

Раз у Чушки-Финтифлюшки выдалось очень беспокойное утро: к ней явился служащий, стал ее мыть, чистить, брызгать лесной водой. Я осмотрел внимательно голову, ноги, туловище Чушки и сказал:

— Смотри, Финтифлюшка, не осрамись у меня!

В этот день я не дал ей обычной порции на обед.

Настал вечер. Засветились газовые рожки, загремел оркестр, зашумела публика; прозвенел звонок… Артисты в нарядных костюмах выстроились в ряд. Представление началось…

Одни номера быстро сменялись другими; лошади поминутно выбегали; конюхи суетились…

Но вот настала моя очередь. Прежде чем выйти на арену, я еще раз подошел к свинье.

Она взглянула на меня как будто с изумлением, — и в самом деле меня трудно было узнать в новом виде: лицо мое было намазано белым, губы подведены красной краской, а на белом блестящем костюме всюду были пришиты портреты Чушки.

Меня позвали. Я вышел, и за мною бросилась моя свинка, но служащий ее не пустил, крепко держа за ошейник.

Служитель подтолкнул Чушку, и она появилась на арене.

Ее появление было встречено громким хохотом и шумными аплодисментами.

Но свинья, видимо, была несколько испугана, и я стал ее успокаивать, поглаживая по спине и приговаривая ласковым голосом:

— Ну, Чушка, не пугайся…

Под этими ласками свинка успокоилась. Хлопанье шамбарьера заставило ее двинуться вперед и прыгнуть через препятствие. Она сделала это без единой ошибки. Когда она подошла ко мне, я спросил:

— Финтифлюшка, хочешь шоколаду?

И я дал ей мяса. Чушка ела, а я говорил:

— Свинья, а тоже вкус понимает!

И я крикнул оркестру:

— Пожалуйста, играйте «свинячий вальс»!

Оркестр заиграл «свинячий вальс», и Финтифлюшка закружилась по арене.

Потом на арене появилась бочка… Свинья вспрыгнула на бочку, а я сел на нее верхом и громко закричал:

— Вот и Дуров на свинье!

Я слез и заставил ее вторично бегать вокруг барьера.

Артисты расставляли на пути моей Финтифлюшки разные препятствия, но она все их преодолела. Наконец, я ловким прыжком вскочил на нее; она с торжеством понесла меня в конюшню. Нас провожали восторженные крики зрителей.

В награду за искусство Финтифлюшка получила от служащего угощение: ведро с прекрасными помоями.

Она с наслаждением поужинала и растянулась, чтобы отдохнуть после стольких волнений и трудной работы, но к ее клетке хлынула публика и, окружив ее, стала восхищаться ее умом и способностями. Разодетые дамы нежно гладили ее затянутыми в перчатки руками и осторожно дотрагивались кончиком зонтика.

Мало-по-малу свинья привыкла к цирку с его шумом и толпою и сделалась развязна до того, что раз даже укусила своего служителя, когда он не позволил ей перевернуть ведро с пойлом, где ее манили куски мяса и совсем не привлекала жидкость.

Вскоре после первого выступления Финтифлюшку пересадили в большой ящик с крошечным окошком, поставили на подводу и куда-то повезли.

Воображаю, какого только беспокойства не натерпелась в это время моя свинка. Клетку ее качало из стороны в сторону; тряска была невозможная. Ноги ее подкашивались; она падала и лишь только снова поднималась, как неожиданный толчок отбрасывал ее в ту сторону, куда наклонялась телега.

Наконец, приехали. Телега остановилась, и клетку с Чушкой поставили в багажный вагон. Служащий принес ей еду и ушел, небрежно захлопнув дверцу.

Прозвенел звонок, раздался свисток, и опять вагон закачался, но уже медленно и ровно.

Нечаянно толкнув мордой дверцу, свинья ее растворила и очутилась в вагоне, наполненном разным грузом.

Она услышала около самой своей морды запах хлебных зерен. Это был овес.

Смело перегрызла Чушка один мешок, вдоволь налакомилась овсом и стала искать другого кушанья, но ничего не могла найти.

Впрочем она наткнулась на корзину с съестными припасами, но все это было не для нее; она перерыла пятачком всю корзинку и не нашла ничего порядочного, чем бы можно было полакомиться.

В эту минуту мы приближались к остановке. Вагон стал, дверь открылась и к Чушке вошли два проводника. Они заметили, что она успела уже похозяйничать, и сказали друг другу:

— Давай-ка мы закусим. Пускай свинья во всем будет виновата.

Сказано — сделано. Вдоволь наевшись и распив бутылку водки, они бросили за клетку Чушки пустую бутылку и ушли.

Я тотчас же пришел за ними в сопровождении администрации железной дороги.

Вагоновожатые пожаловались, что они нашли провизию в багажном вагоне съеденной Дуровской свиньею, и я пришел разобрать дело.

Я сразу понял, как все случилось и кто виноват, и сказал:

— Свинья ничего не могла съесть из этих припасов!

Кондуктор мне с досадой отвечал:

— А вы пойдите и посмотрите, что она там наделала!

Я подошел к клетке, и мне сразу бросилась в глаза пустая бутылка.

Я рассмеялся и крикнул вагоновожатым:

— Ну, и глупы же вы! Ведь сами себя выдаете! Хотя моя свинья и ученая, но откупоривать бутылки и пить водку не может!

Звонок заставил нас разойтись по местами, и честь Финтифлюшки была спасена.

Мы приехали в Москву.

Первый выход Финтифлюшки прошел как нельзя лучше.

Но успехи моей свинки не давали покоя знаменитому клоуну Танти.

В мое отсутствие Танти пробрался к клетке Финтифлюшки и высыпал целую горсть овса ей на спину, а потом начал растирать овес по щетине. Вероятно, свинье это очень понравилось, потому что у нее всегда чесалась спина.

Наступил вечер. Все номера Чушка выполняла как нельзя лучше. Но едва я сел ей на спину, как она стала метаться и вырвалась из под моих ног. Тогда сразу я не понял, что сухой овес и гвозди, которые посыпал на спину Чушки Танти, причиняли ей при нажиме моего тела страшную боль.

Я не ожидал от нее такого резкого движения и упал, ударившись затылком о бочку.

Вскочив на ноги и стараясь скрыть боль, я погнал Чушку хлопаньем шамбарьера; она побежала, но уже не прыгнула на бочку, боясь, что я на нее вскочу.

Я продолжал, подгонять свинью к бочке.

Наконец, свинья устала метаться, подбегать к бочке и отбегать от нее и остановилась, как вкопанная. Я, тяжело дыша, опустил шамбарьер и ждал.

Свинья не двигалась с места, растопырив уши, и ничего не понимала.

Воспользовавшись минутным замешательством служащего, она вдруг проскользнула между его ног в конюшню.

Когда представление окончилось, я стал внимательно осматривать свинью, но ничего в ней не нашел подозрительного. В сотый раз щупал я ей нос, ставил градусник, но все было напрасно. Как только я пробовал садиться на ее спину, она с ужасом вырывалась от меня.

Позвали доктора. Доктор заглянул свинье в рот и насильно влил в него касторку. Однако, и это не помогло. Спасителем Финтифлюшки оказался ее всегдашний мучитель-служащий.

На следующий день, купая Чушку, он увидел, что спина ее поранена. Он начал вычесывать частым гребнем ее щетину, но свинья, очевидно, испытывала такую боль, что невозможно было продолжать вычесывание.

Пришлось класть горячие припарки для размягчения кожи и вынимать чуть не по одному разбухшие зерна и гвозди.

Свинья проболела около двух недель.

Спустя месяца полтора после этого, Чушка выступала в той же Москве в последний раз.

Вот мы и на новом месте — в Петербурге. Здесь живым ключом забила наша кочевая артистическая жизнь.

Чушка вступила в наивысший период своего образования.

Раз на арену, по моему распоряжению, вынесли небольшую доску, в одном конце которой был вставлен пистолет. От курка, почти до самого пола, спускалась веревка с привязанным кусочком мяса.

Чушка не ела с утра и с жадностью бросилась к мясу. Но едва она его понюхала, как ей сунули новый кусок мяса. На другой день приманку зашили в беленький мешочек. Чутье привело свинью к мешочку снова; едва она раскрыла рот, сейчас же получила от меня большой кусок мяса.

В следующий раз она сильно потянула за веревку, схватившись за мешочек; раздался оглушительный треск; минутный туман спустился на арену; Чушка уже хотела броситься прочь, как ее отвлек кусок мяса, положенный ей прямо в рот.

Так, мало-по-малу, Чушка научилась стрелять из пистолета.

Как-то я позвал артиста, который изображает в цирке «рыжего»,[1] просил его, загримировавшись, лечь на арену, когда понадобится.

После выстрела Чушки «рыжий» упал навзничь и задрыгал руками и ногами. Я приманил свинью к нему куском мяса. Чушка подошла, но долго ничего не понимала, не зная, что делать. Запах сала и гумозного пластыря[2] раздразнили аппетит свиньи, и она схватила «рыжего» за нос.

«Рыжий» громко закричал, выбранился, толкнул Чушку локтем, вскочил и убежал в уборную переодеваться.

Тогда на его место лег служащий. Лежа, он показал свинье кусок мяса и положил его себе под поясницу.

Финтифлюшка старалась достать мясо сначала робко, но, видя, что ее за это не бранят, уже смелее подсунула свой пятачок под спину служащего и подбросила его так, что он перевернулся.

Мясо осталось лежать на земле; Чушка быстро его съела, подбежала опять к лежавшему на спине служащему и повторила с ним ту же штуку.

Сначала порции мяса подкладывались часто, потом все реже; Чушке приходилось подбрасывать, или, лучше сказать, катить служащего довольно долго, чтобы получить кусок.

Роль служащего исполнял на спектакле «рыжий».

Таким образом мы с Финтифлюшкой разыграли трагедию смерти «рыжего». Когда тот замертво падал на землю, свинья, подталкивая его своим пятачком, удирала с арены, чтобы скрыть следы своего преступления.

Нас пригласили в приволжские города, и мы туда покатили с моей верной свиньей.

Вот тут-то у нас с Финтифлюшкой случилась пренеприятная история: мы чуть не расстались с жизнью. И мне пришлось доказать на деле, что я глубоко привязан к моим зверкам.

Ехали мы по Волге на пассажирском пароходе. Чушка была привязана на палубе рядом с клеткой громадного медведя.

Ловким ударом лапы ее опасный сосед вдруг открыл плохо запертую дверцу и со страшным ревом бросился на свинью. Надо было видеть заметавшуюся в ужасе Чушку.

Увидев эту картину, я мигом бросился на выручку моей милой, талантливой ученицы, верного товарища моих цирковых горестей и радостей.

Я вскочил на спину медведю, просунул свои пальцы ему в рот и стал тянуть его за щеку. Но это только разжигало ярость медведя; он все сильнее сжимал зубами шею свиньи.

Я продолжал сидеть на медведе верхом, чувствовал, как слабеют мои силы, наклонился к медвежьему уху и стал его кусать.

Медведь заревел и бросил Чушку, потом перевернулся и стал пятиться, таща меня на себе и толкая свинью задом в свою клетку.

Финтифлюшка очутилась между задней стеной громадной клетки и между задом медведя, рядом со мною.

Сбежались служащие, и на медведя со всех сторон устремились железные палки. Мишка с яростью отбивал лапами удары и все сильнее и сильнее жал нас к клетке.

И чем больше колотили снаружи служителя медведя железными прутьями, тем с большею силою он прижимал нас…

Наконец, задняя сторона клетки была сломана, и я отчаянным скачком, весь изорванный, исцарапанный, освободился и освободил бедную перепуганную на смерть Финтифлюшку.

Но этим еще не кончились похождения Мишки. Он бросился на ют парохода, где сидела публика. Мгновенно та сторона, куда явился непрошенный гость, совершенно опустела. И куда только ни направлялся медведь, всюду с криком ужаса и с шумом расчищалась перед ним широкая дорога.

Наконец, служителя его поймали и заперли в тут же наскоро починенную клетку.

А бедная, измятая Топтыгиным Чушка долго после этого болела…

В конце лета я был приглашен в Харьков.

Образование Чушки-Финтифлюшки в это время еще не вполне закончилось; я хотел сделать из нее блестящую артистку.

В одно утро я притащил к ней маленькую тележку, надел хомут и привязал оглобли, а потом попробовал запрячь свинью.

Очевидно это ей показалось очень неудобным; она начала биться, порвала свою упряжь, даже сломала передок коляски, но ничто не помогло: я все-таки ее запряг.

В конце концов Финтифлюшка получила достаточно высокое образование, чтобы не понять, чего от нее требуется.

А я говорил:

— Теперь моя Чушка покажет всем, этим презирающим свинскую породу, что она может исполнять все обязанности лошади.

И она доказала.

Раз я сидел на клетке Финтифлюшки и обдумывал программу следующих выступлений. Ко мне подошли приятели.

— Едем завтра обедать компанией в ресторан «Старое Бильвю!» — весело предложил один из друзей.

— Хорошо, — отвечал я, — охотно поеду, но только не иначе, чем на свинье.

— Еще лучше!

Уговорились о часе. На следующий день я выезжал из цирка в коляске, запряженной свиньею.

Толпа детей провожала меня.

За мной неслись крики, хохот, визг.

— Свинья! Гляди, свинья!

— Вот так конь!

— Не дотащить!

— Привезет в хлев!

— Тащи и нас!

— Вываляй Дурова в луже!

— По Сеньке и шапка!

Всего и не припомнишь, что кричали нам вслед.

Но вот мы попали на большую Екатеринославскую улицу. Здесь началось для нас настоящее торжество. Извозчики, ехавшие на вокзал и с вокзала, сворачивали перед нами с дороги; прохожие останавливались; кучер конки, увидев толпу, и не зная в чем дело, взялся за рожок.

Да, в эту минуту Финтифлюшка должна была бы чувствовать себя весьма важной особой.

Кучер смотрел на нас во все глаза. Он так засмотрелся, что невольно остановил лошадей, и рожок выпал из его рук. Пассажиры приподнялись и, как из ложи в цирке, хлопали в ладоши, крича:

— Браво! Браво!

Под эти крики и аплодисменты я мирно ехал на обед, но едва я остановился у ресторана, как точно из-под земли, вырос полицейский. Он грозно крикнул:

— Кто разрешил вам ехать по городу на свинье?

— Никто, — спокойно отвечал я, — просто у меня нет лошади, и я еду на свинье.

— Хорошо, так и запишем в протокол. А пока что, я требую, чтобы вы немедленно возвратились в цирк со своей скотиной, но только глухими переулками: вы не должны собирать толпы любопытных.

И нам пришлось возвратиться обратно, как говорится, не солоно хлебавши.

А спустя несколько дней, меня потребовали на суд к мировому судье.

Меня судили за то, что я ездил на свинье по городу. Меня обвиняли: 1) за неустановленную езду; 2) за нарушение общественной тишины; 3) за неразрешенную рекламу.

Я отвечал:

— Законом не предусмотрена езда на свиньях, — следовательно, противозаконного я ничего не делал. Общественной тишины я не нарушал, так как свинья, отлично выезжена, ехала по той стороне улицы, по которой езда разрешена, и во все время пути ни разу не хрюкнула…

Эти слова были встречены хохотом собравшейся на суде публики.

— Я не виноват и в том, что будто бы устроил своей поездкой неразрешенную рекламу, — продолжал я, как ни в чем не бывало, — да и какая реклама? Ведь на коляске не было надписей, а на мне не было клоунского костюма. Я ехал в штатском платье и только позволил себе курить папироску и раскланиваться со своими знакомыми. В нем же тут реклама?

— Ведь все вас знают, возразил пристав.

— Чем же я виноват? В таком случае мне вовсе нельзя выходить на улицу, — каждый мой выход будет неразрешенной рекламой.

В конце концов я сказал:

— Напрасно люди с таким пренебрежением смотрят на свиней. Это глубоко несправедливо. Свинья, как это с первого раза ни странно, именно из чувства чистоплотности валяется в грязи: она старается этой грязью стереть микробы, которые находятся на ее теле. Короткая шея мешает ее свободным движениям, и она не может чесаться, как другие животные; дайте ей другое воспитание…

Смех и шум; мировой судья звонит в колокольчик; я кончаю, не обращая внимания на шум:

— Напрасно меня обвиняют. Я хочу доказать, что свиньи могут приносить пользу, перевозя продукты, как перевозят за границей собаки молоко. Я хочу доказать, что свиньи приносят пользу не только после своей смерти, когда их мясо идет на прихотливый стол человека, но и при жизни…

Публика аплодировала. Мировой судья не позволил мне больше говорить и вынес оправдательный приговор.

Вскоре после этой истории мы уехали на юг.