Звездный час Уилта

20

– Приказано никого не впускать, – сказал охранник у ворот. – Извините, приказ есть приказ.

– Послушайте, – умоляла Мэвис. – Нам надо только переговорить с ответственным за образование. Его фамилия Блюджон, и…

– Все равно. Такой приказ.

Мэвис глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

– В таком случае я хотела бы поговорить с ним здесь. Будьте любезны, позовите его, раз уж нам нельзя войти.

– Сейчас узнаю, – охранник направился в караульное помещение.

– Бесполезно, – Ева оглядела шлагбаум и высокую изгородь из колючей проволоки. Пространство за ней было уставлено бочками, залитыми цементным раствором; из-за них машины не могли быстро проскочить на территорию, приходилось петлять. – Все равно они ничего не скажут.

– А я хочу знать почему, – настаивала Мэвис.

– Тогда не надо было надевать значок «Матери против бомбы».

Мэвис неохотно сняла значок.

– Возмутительно! Какая же это свободная страна, если…

Она не договорила, в дверях караулки появился лейтенант. Он оглядел гостей и произнес:

– Извините, пожалуйста, у нас служба безопасности проводит учения. Они продлятся недолго. Вы не могли бы заехать завтра?

– Завтра никак нельзя, – сказала Мэвис – Мы непременно должны поговорить с мистером Блюджоном сегодня. Очень вас прошу, позвоните ему или пошлите за ним. Будьте так добры.

– Конечно, конечно. Что ему передать?

– Скажите, что миссис Уилт хочет кое-что выяснить насчет своего мужа, мистера Генри Уилта. Он читает у вас лекции о британской культуре.

– А, мистер Уилт, – оживился лейтенант. – Да-да, капитан Клодиак про него рассказывала. Она ходит на его лекции. Очень довольна. Ну хорошо, сейчас узнаю.

Лейтенант снова ушел в караулку.

– Что я говорила, – заметила Мэвис. – Какая-то девка очень довольна твоим Генри. Интересно, чем он ее так разудовольствовал?

Ева не слышала. Итак, надеяться больше не на что: Генри действительно ее обманывал. Она оглядела унылые постройки и сборный дом за оградой, и ей представилось ее унылое, беспросветное будущее. Генри ушел к другой, может быть, к этой самой Клодиак. Еве придется самой воспитывать близняшек, прозябать в нищете. Отныне она… как это?.. Мать-одиночка? Что же за семья без отца? И где теперь взять денег на школу для близняшек? Неужто идти на поклон к системе социального обеспечения, выстаивать очереди за субсидиями вместе со всякими тетками? Ну уж нет. Ева пойдет работать. В лепешку разобьется, а не допустит, чтобы…

Но Ева недолго предавалась мыслям о безрадостном будущем и собственной стойкости: вернулся лейтенант. Его словно подменили.

– Виноват, произошла ошибка, – отрывисто бросил он. – Уезжайте, пожалуйста. У нас учения по безопасности.

Его бесцеремонность окончательно вывела Мэвис из себя:

– Ошибка? Что еще за ошибка? Вы сами сказали, что муж миссис Уилт…

– Ничего я не говорил, – отрезал лейтенант и, повернувшись на каблуках, приказал поднять шлагбаум и пропустить подъехавший грузовик.

– Ну знаете! – бушевала Мэвис. – Я такой наглости в жизни не видела Ева, ты же слышала, что он недавно говорил, и вот…

Но Ева в порыве решимости устремилась к шлагбауму. Так и есть. Генри на базе! Недаром лейтенант переменился до неузнаваемости: сперва – сама любезность, и вдруг – этот непроницаемый взгляд. И Ева не раздумывая ринулась навстречу унылой жизни без Генри, в пустыню за оградой. Надо срочно разыскать мужа и объясниться. Кто-то бросился наперерез. Замелькали руки, бежавший упал. На Еву накинулись еще трое – она даже не разглядела их лиц, – схватили, потащили назад. Словно в забытьи, Ева слышала крик Мэвис.

– Падай! Падай!

Ева как подкошенная рухнула на землю. Рядом с ней растянулись двое нападавших, а третий пытался вытащить из-под нее свою руку.

Минуты через три Еву выволокли за шлагбаум и положили на дорогу. Она лежала в пыли, сверкая дырой на колготках и стоптанными каблуками. Во время этой возни она не проронила ни слова, только тяжело дышала. Встав на колени, Ева устремила за ограду пристальный взгляд, суливший такие неприятности, по сравнению с которыми стычка с охраной покажется пустяком.

– Вам сюда вход запрещен, – предупредил лейтенант. – Лучше не суйтесь, а то хуже будет.

Ева промолчала. Она поднялась на ноги и поплелась к машине.

– Ну как ты? Цела? – сочувственно спросила Мэвис. Ева кивнула.

– Отвези меня домой, – попросила она.

На этот раз Мэвис ничего не сказала. Ободрять Еву незачем: она и так полна решимости.

Уж если кто и нуждался в ободрении, то это Уилт. Время поджимало, Глаусхоф спешил. Обычные методы допроса не годились, а прибегать к крутым мерам он не имел права. И Глаусхоф измыслил, на его взгляд, весьма изощренный способ добыть новые показания. Для этого потребовалась помощь миссис Глаусхоф, которой надлежало пустить в ход свои сексуальные чары, перед коими, как подозревал майор, не устоял даже лейтенант Хара. Самая же эротичная экипировка представлялась Глаусхофу так: высокие сапоги, пояс с подвязками, бюстгальтер с отверстиями для сосков.

Уилта снова запихнули в машину и отвезли домой к Глаусхофу. Едва Уилт в больничном халате оказался на кровати в форме сердечка, перед ним предстало видение в черных сапогах, поясе с подвязками, красных трусиках и черном бюстгальтере с розовой оторочкой. Открытые части тела отливали загаром, ибо миссис Глаусхоф частенько подвергала себя воздействию кварцевой лампы. И алкоголя: с тех пор как Глауси, как она прежде называла мужа, устроил ей разнос за амурничанье с лейтенантом Харой, миссис Глаусхоф то и дело прикладывалась к бутылке виски. Или даже к флакону Шанели №5. Впрочем, может быть, она использовала духи по прямому назначению – Уилт не разобрал. Ему было не до того. Он совсем растерялся, когда к нему подвалила пьяная потаскуха и сказала, что ее зовут Мона.

– Как?

– Мона, малыш, – мурлыкнула миссис Глаусхоф и, дыхнув ему в лицо перегаром, потрепала по щеке.

– Я вам не малыш!

– Нет, пупсик, ты мне малыш. Слушайся мамочку.

– Вы мне вовсе не мать, – Уилт предпочел бы, чтобы шлюха была его матерью, тогда бы она уже десять лет назад отдала Богу душу.

Рука миссис Глаусхоф скользнула под халат Уилта.

– О черт, – вырвалось у него. Проклятое зелье вновь напомнило о себе.

– Так-то лучше, малыш, – прошептала миссис Глаусхоф, чувствуя, как Уилт весь напрягся. – Ты не робей, я тебя так осчастливю…

– Осчастливлю, – поправил Уилт. В его положении остается тешить себя только знанием правил грамматики. – Если вы думаете, будто… ой!

– Ну что, будешь слушаться мамулю? – спросила миссис Глаусхоф и языком раздвинула ему губы.

Уилт попытался заглянуть ей в глаза, но никак не мог поймать ее взгляд. Ответить он тоже не мог – боялся разжать зубы: змеиный язык миссис Глаусхоф, от которого во рту появился привкус табака и алкоголя, бойко ощупывал его десны, норовя проникнуть глубже. Сгоряча Уилт уже примеривался оттяпать мерзкий язык, но распутница впилась в такую часть его тела, что о последствиях страшно было подумать. И Уилт стал размышлять о более отвлеченных материях. Какого черта на него все шишки валятся? То какой-то полоумный изверг, потрясая револьвером, грозит размазать его мозги по потолку, если Уилт не расскажет ему про бинарные бомбы, а через полчаса он уже лежит на кровати, застеленной покрывалом, и эта похотливая тварь вцепилась ему в причинное место. Чем объяснить этот несусветный бред? Объяснения Уилт найти не успел: миссис Глаусхоф убрала язык.

– Малыш бяка, обижает мамочку, – простонала она и молниеносно куснула его за шею.

– Ну это как сказать, – буркнул. Уилт, клятвенно обещая себе как можно чаще чистить зубы. – Дело в том, что…

Миссис Глаусхоф всей пятерней ухватила его за физиономию и промяукала:

– Розанчик!

– Рофанфик? – с трудом выговорил Уилт.

– Губки у тебя, как розанчик, – миссис Глаусхоф еще сильнее впилась когтями ему в щеки. – Не ротик, а розочка.

– А по вкуфу не похофе. – заметил Уилт и тут же пожалел. Миссис Глаусхоф взгромоздилась на него, и перед самым его носом появился сосок, торчащий из розовых кружев.

– Пососи у мамы сисю.

– Пофла к ферту, – огрызнулся Уилт. Но развить эту мысль ему не удалось. Миссис Глаусхоф навалилась на него грудью, и ее сосок заелозил по его лицу. Уилт начал задыхаться.

За стеной в ванной Глаусхоф тоже задыхался – от бешенства. Он следил за происходящим через полупрозрачное зеркало, которое установил для того. чтобы, лежа в ванной, любоваться, как миссис Глаусхоф надевает наряд его мечты. Глаусхоф уже клял свою хитрую уловку на чем свет стоит. Хитрость называется. Эта шалава совсем совесть потеряла. Патриот Глаусхоф надеялся, что жена просто-напросто вскружит голову русскому шпиону и тем самым тоже выполнит свой патриотический долг. Но трахаться-то с ним зачем? И хуже всего, что обольщала она с явным удовольствием.

Глаусхофу же эта сцена никакого удовольствия не доставляла. Он скрежетал зубами и старался не думать про лейтенанта Хару. Легко сказать – «не думать». А ну как Хара лежал на этой самой кровати и Мона тешила его таким же вот манером? В конце концов Глаусхоф не выдержал, вылетел из ванной в коридор и завопил:

– Ты что же это делаешь, а? Тебе было сказано растормошить стервеца, а ты его возбуждаешь!

– Чего ты бузишь? – удивилась миссис Глаусхоф. поднося к лицу Уилта другую грудь. – Думаешь, я не понимаю, что делаю?

– Я не понимаю, – хрюкнул Уилт. Теперь он мог хоть немного отдышаться.

Миссис Глаусхоф слезла с него и направилась к двери.

– Я думаю, что ты… – начал Глаусхоф.

– Топай отсюда! – взвизгнула миссис Глаусхоф. – Этот парень на меня уже конец навострил!

– Да уж вижу, – проворчал Глаусхоф. – Растормошила, нечего сказать. Дура набитая.

Миссис Глаусхоф стащила сапог.

– Ах, дура? – заголосила она и с завидной меткостью швырнула сапог в голову мужа. – Чтоб меня еще всякий хрыч недоделанный дурой обзывал? Да у тебя же встает, только когда я расхаживаю в этих сапогах, как нацист какой-нибудь, – в дверь полетел второй сапог. – Пока не разоденусь, как Гитлер, ты и на мужика не похож. Смотреть противно. А у этого парня хрен, по сравнению с твоим, – прямо как монумент Вашингтону.

– При чем тут мой хрен? Пойми ты: это коммунист, шпион! Опасный тип!

– Ишь ты, – хмыкнула миссис Глаусхоф и сняла бюстгальтер. – Опасный, говоришь?

– Неправда, я не опасный, – возразил Уилт, потихоньку сползая с кровати. Между тем миссис Глаусхоф, пошатываясь, стягивала с себя пояс.

– Предупреждаю, ты влипнешь в историю, – взывал Глаусхоф. Он отступил подальше от двери, чтобы супруга еще чем-нибудь его не зашибла.

– Уже влипла! – рявкнула миссис Глаусхоф, захлопнула дверь и заперла на ключ. Уилт и ахнуть не успел. как она выбросила ключ в окно и двинулась на него.

– Ну, Красная площадь, вот и я.

– Я не Красная площадь! Почему все думают, будто…

Но миссис Глаусхоф не думала – она действовала С неожиданной ловкостью она повалила Уилта на кровать и, встав рядом на колени, склонилась над ним.

– Ну малышик, ну что ты, как не родной? – простонала она. Что должно было за этим последовать, Уилт догадался без труда. И он на деле доказал, что Глаусхоф не зря назвал его опасным типом: ошалев от ужаса, Уилт укусил настырную майоршу за ляжку.

Глаусхоф у себя в ванной одобрительно крякнул.

– Отменить свои приказы? Отменить свои приказы? – от удивления генерал Бельмонт понизил голос на несколько децибелл. – На территорию базы проникает вражеский агент, возникает угроза диверсионного акта, а вы требуете, чтобы я отменил свои приказы?

– Не требую, а прошу, генерал, – мягко поправил полковник Эрвин. – Я просто объясняю, что в политическом отношении ваши приказы могут иметь нежелательные последствия.

– А если оголтелый фанатик взорвет базу к чертовой матери, это как – желательные последствия? Я этого не допущу. Не хочу, чтобы на моей совести была гибель тысяч невинных американских военнослужащих и членов их семей. Майор Глаусхоф делает именно то, что необходимо в данной ситуации. Никто не знает, что проходимец у нас в руках. Пусть Глаусхоф ему все ребра переломает, я и слова не скажу. Я не…

– Маленькая поправка, сэр. Кое-кому уже известно, что Уилт у нас в руках. О нем справлялись по телефону сотрудники британской полиции. А только что охрана у главных ворот спровадила женщину, которая называла себя его женой. Если пресса узнает…

– Пресса? – завопил генерал. – Чтоб я этого поганого слова не слышал! Я отдал майору приказ исключительной важности, директива номер один: не допускать вмешательства прессы. Этот приказ я не отменю ни под каким видом.

– Я и не предлагаю. Я только хочу сказать, что из-за непродуманных действий Глаусхофа мы рискуем привлечь к себе внимание прессы. Мировой прессы.

– Черт, – генерал поежился. Он уже представлял, как журналисты, взгромоздив телекамеры на грузовики, со всех сторон стекаются к базе. А там, глядишь, и бабы из антивоенного движения пожалуют. Генерал поспешил очнуться от этого кошмара – Почему вы считаете, что Глаусхоф действует непродуманно?

– Он перегибает палку. Из-за особого режима секретности складывается впечатление, что на базе не все в порядке. Это первая ошибка Надо вернуться к обычному режиму, и подозрения утихнут. Ошибка номер два: на базе задержан британский подданный, и если вы позволили майору переломать ему все ребра – а я подозреваю, что…

– Я ему ничего такого не позволял. Я только дал разрешение… ну, в общем, допросить его и… – генерал замялся и, подпустив в голос проникновенные нотки, продолжал: – Да поймите, Джо, Глаусхоф, конечно, олух, но ведь добился же он от Уилта признания в шпионаже. Надо отдать ему должное.

– Это признание – ложь от первого до последнего слова. Я проверил: послал запрос и получил отрицательное подтверждение – чтобы смягчить удар, полковник перешел на привычную для генерала канцелярскую тарабарщину.

Генерал забеспокоился:

– Я не знал. Отрицательное подтверждение? Тогда дело плохо.

– Именно так, сэр. Поэтому я прошу, чтобы вы незамедлительно отдали распоряжение о выведении разведки из-под действия приказа о введении особого режима секретности. Кроме того, я хочу, чтобы новый допрос Уилта был поручен мне. Я его допрошу как положено.

Генерал Бельмонт взвесил эту просьбу, выказав определенную сообразительность.

– Если им руководят не из Москвы, то откуда?

– Вот это и хочет узнать ЦРУ, – ответил полковник.

Через десять минут полковник Эрвин покинул центр управления авиабазы. Он добился своего. Генерал отменил особый режим секретности, а Глаусхофу, под надзором коего пребывал задержанный, предписывалось передать его полковнику Эрвину.

Но это в теории.

На практике же вызволить Уилта оказалось весьма непросто. Сначала полковник наведался в штаб службы безопасности и узнал, что Уилта, по-видимому, целого и невредимого, доставили к майору Глаусхофу для допроса на дом. Полковник в сопровождении двух сержантов отправился к майору. Но у самого дома Эрвин усомнился. что Уилт по-прежнему цел и невредим: сверху доносился ужасающий шум.

– Во балдеют, – заметил один сержант. В доме раздавались яростные вопли миссис Глаусхоф; она грозила кастрировать звездорванца, как только остановит кровь, и возмущалась, почему сукин сын, мать его так, не откроет дверь и не выпустит ее. Майор из дальней комнаты умолял жену успокоиться: он как-нибудь отопрет дверь, стрелять в замок ни к чему и не надо заряжать долбанный револьвер.

Миссис Глаусхоф объясняла, что вовсе не собирается стрелять в долбанный замок, лучше она постреляет в майора и долбанного коммуняку, который ее тяпнул. Вот только зарядит долбанный револьвер, и тогда им не жить. Что же это долбанные патроны, мать их так, не лезут, куда им положено?

В окне мелькнуло лицо Уилта. В тот же миг стекло разлетелось вдребезги, из окна вылетела настольная лампа с огромным абажуром и повисла на шнуре. При виде лампы полковник Эрвин содрогнулся. Даже ядреная похабень, которой сыпала миссис Глаусхоф, не шокировала его так, как этот абажур. Он был оклеен вырезанными из журналов картинками садомазохистского свойства, фотографиями кутят и котят в корзинках, изображениями румяных сердечек и цветочков. Чудовищный коллаж уязвил утонченную душу полковника, и он застыл как вкопанный.

На Глаусхофа конфуз с лампой произвел обратное действие. Его не слишком беспокоило, что пьяная супруга норовит пристрелить русского шпиона – тем более что она, по всей видимости, пытается зарядить револьвер патронами не того калибра. Куда страшнее, если она раскурочит весь дом и выставит необычную домашнюю обстановку на всеобщее обозрение. С перепугу майор покинул относительно безопасное убежище – ванную – и метнулся к двери спальной. Очень некстати, ибо, лишив Уилта последней надежды улизнуть через окно, майорша зарядила-таки револьвер и нажала спусковой крючок. Пуля пробила дверь, плечо Глаусхофа, пластмассовый домик хомяка на стенке над лестницей и воткнулась в ковер.

– Господи! – взвизгнул Глаусхоф. – Она все-таки стреляет! Так ты это серьезно?

– Что-что? – переспросила миссис Глаусхоф. Она сама не ожидала, что простое прикосновение к спусковому крючку может наделать столько шума. Это ее удивило, но не обескуражило. – Что ты говоришь?

– Ужас, – простонал Глаусхоф. опускаясь на пол.

– Думаешь, не смогу отстрелить долбанный замок? – петушилась миссис Глаусхоф. – Думаешь, слабо?

– Нет! Не надо! Господи, я умираю.

– Ипохондрик! – проорала миссис Глаусхоф, очевидно, сводя какие-то старые счеты. – А ну прочь от двери! Щас я выйду.

– Только не это, – пискнул Глаусхоф, во все глаза глядя на пулевое отверстие возле дверной петли. – Не стреляй в замок!

– Почему это?

Глаусхоф не нашел, что ответить. Не дожидаясь, когда жена вновь откроет пальбу, он откатился в сторону и кубарем загремел по лестнице. Грохот падения встревожил майоршу.

– Глауси, ты жив? – спросила она и одновременно нажала курок. На этот раз пуля угодила в декоративный мешочек со всякой дребеденью.

Уилт сообразил, что еще немного – и его постигнет участь мешочка и майора И он решился. Ухватив табуретку с сиденьем, отделанным розовыми оборочками, он хрястнул миссис Глаусхоф по голове.

– Крутой мужик, – пробормотала она и растянулась на полу. Насчет Уилта она, как всегда, заблуждалась.

Уилт раздумывал. Если Глаусхоф жив – а судя по звону стекла этажом ниже, так оно и есть, – то высаживать дверь нет смысла. Уилт подошел к окну.

– Ни с места! – крикнули ему снизу.

Уилт замер. Возле дома застыли пять человек в военной форме с пистолетами наизготовку. В кого они целились, было ясно с первого взгляда.