Звездочка-Во-Лбу (Чакра Кентавра)

Башня смерти

Он бесшумно переступил порог их подземного обиталища в тот самый момент, когда Сэниа, не утратившая порывистости движений, с размаху ударилась о только что снятый со штабеля ящик. Он рванулся, чтобы подхватить ее, но в этот миг услышал слова Гаррэля:

— Принцесса, почему ты не хочешь принять моего крэга? Потому что он пестрый?

— Нет, — услышал Юрг потускневший голос жены. — Потому что там, наверху, десятки женщин, ожидающих детей. Они слепы, как и я, но им никто не предложит своего крэга.

У Юрга потемнело в глазах. Если бы Сэниа знала, что он слышит ее, она никогда не произнесла бы этих слов.

Не только десятки женщин, готовящихся стать матерями… Слепо было все человечество Джаспера. И не иносказательно — буквально. Потому что не люди восстали против крэгов, а крэги — против людей.

Не об этой ли альтернативе говорил король?

Когда Юрг, не веря своей удаче, в заброшенном тронном зале осторожно передал Юхану мону Сэниа, еще не пришедшую в себя, он начисто забыл о ее крэге. Только когда они добрались до своего убежища и Юрг опустил жену на жесткую лавку, отгороженную ящиками — нищенские апартаменты владетельных эрлов! — она, наконец, широко раскрыла неподвижные глаза и приподнялась, ожидая привычного шелеста перьев, каждое утро ниспадавших на ее плечи.

И вот тут Юрг вспомнил, что аметистовый крэг остался там, наверху.

Потянулись часы, каждый из которых казался ему самым страшным в его жизни. Мало того, что он был виной их заточения в проклятом подземелье — теперь он еще сделал свою Сэнни слепой. К исходу дня он был уже готов вернуться в тронный зал и затем драться — с кем угодно и на любых условиях. Юхан и Гаррэль с трудом его удерживали от этого шага.

И тогда явился Сэниа-крэг.

Он принес второй ультиматум, перед которым первый казался детской забавой. Во-первых, моне Сэниа категорически предписывалось покинуть подземелье — в этом случае ее крэг, в беспримерной своей преданности, обязывался служить ей до конца дней как ни в чем ни бывало. Этот пункт удивления не вызвал.

Во-вторых, эрл Юхан, брат эрла Юргена, должен был остаться в подземелье до тех пор, пока не соберется новая звездная дружина, которая доставит его на родную планету с условием, что он передаст своему народу безоговорочное запрещение когда-либо появляться вблизи Джаспера, равно как и принимать у себя джаспериан. В безграничной своей справедливости крэги гарантировали ему за это жизнь.

В-третьих, эрл Юрген из рода Брагинов должен был отдать себя на суд крэгов. В безмерном своем милосердии они гарантировали ему легкую смерть.

Пока же пришелец с Чакры Кентавра, посягнувший на тайну крэгов, будет жив, ни один крэг не вернется к своему хозяину.

— Никогда! — запальчиво крикнула мона Сэниа и, подбежав к золотой дверце, выбросила наружу свою сиреневую птицу.

Но это сделать было нетрудно. Труднее оказалось потом не думать о целой планете, населенной беспомощными слепыми людьми, ни в чем не повинными и проклинающими тот день и час, когда их прекрасная принцесса привезла из межзвездной дали беспокойное существо, умудрившееся тут же раскрыть ни много ни мало — тайну крэгов, с которой сами джаспериане спокойно мирились вот уже полторы тысячи лет…

Дни, не отличимые от ночи в темном мерцании золотых сводов, сменяли друг друга, а в подземелье все оставалось по-прежнему: трое мужчин, одна слепая женщина, неродившийся ребенок. И никакой надежды.

Потому что помощь могла прийти только с Земли, а теперь снарядить туда большой корабль было невозможно — на всю звездную дружину Асмура, даже если бы ее и удалось собрать, был один пестрый крэг Гэля. В безмерной своей холодной расчетливости крэги предусмотрели всё. И чтобы у узников подземелья не возникло ненароком какой-нибудь несбыточной мечты, над замком эрлов Муров и прилегающими к нему горами день и ночь кружилась тысячная стая разномастных крылатых созданий, твердо решивших впервые за полторы тысячи лет пренебречь традициями беззаветной преданности и бросить своих незрячих хозяев на произвол судьбы.

Первые дни Кукушонка не выпускали — боялись. Но где-то на десятый день он все-таки осмелел и сделал робкий круг над ущельем. Вернулся сразу же, скупо обронил:

— Мне ничто не угрожает. Они даже хотят, чтобы я полетал над Джаспером. Увидел, что там происходит. Вам рассказал. Я не могу…

Однако на следующий день он полетел. Вернулся в полночь. Своим тихим грассирующим голоском больного ребенка сообщил:

— Затопило две угольные шахты. Сервы не справляются.

На двенадцатый день он заметил лесной пожар. Горела плантация боу — любимых и онень полезных плодов, которыми в основном кормили детей.

На семнадцатый день циклон, вовремя не остановленный метеоракетной службой, смел с побережья все устричные плантации.

На двадцать четвертый день умерли от голода заблудившиеся дети семейства Дальброков. Крылатые кони, посланные вдогонку, не смогли пробиться сквозь колючий трехметровый кустарник.

На тридцать первый день в замке Шу началась эпидемия. Слепые знахари были бессильны.

И все эти дни мона Сэниа, не присаживаясь, по восемнадцать часов подряд ходила взад и вперед по гулким пещерам подземелья, отражавшим своими золотыми сводами тусклый фосфорический свет ползучих грибов, угнездившихся на стенах…

На тридцать второй день не случилось ничего. Младшая сестра Флейжа, которая тоже ожидала ребенка, доползла до утеса, нависшего над морем, и бросилась вниз — видно, боялась, что ее малыш останется умирать от голода в кромешной слепоте, если появится на белый свет. Конь Флейжа, неотступно следовавший за ней, успел раньше и подставил расправленные крылья, перехватив легкое, истощенное голодом тело. Так что ничего не случилось.

Но мона Сэниа, услышав об этом, упала ничком, и когда Юрг поднял ее, он впервые заметил в волосах жены тоненькие седые прядки.

Он отнес ее на убогое ложе, покрытое обрывками ветхих ковров, положил ее голову себе на колени и всю ночь что-то негромко, напевно говорил… Юхан, прикорнувший за стеной из ящиков, старался не слушать — и не мог: Юрг рассказывал сказки. Наивные, полузабытые, переплетающиеся одна с другой, они сменяли друг друга до самого рассвета, и никто не знал, когда мона Сэниа заснула. Сон ее был крепок, и в черных волосах, на которые вот уже столько дней не опускалось привычное опахало аметистовых перьев, неподвижно застыл массивный гребень…

Юрг опустил голову жены на подушку, коснулся губами ее лба, как нечаянно сделал это в самый первый раз, и, мельком оглядез уже крепко спавшего Юхана, вышел из капища в узкую пещеру, где у золотой дверцы Гаррэль ожидал своего крэга, совершавшего печальный облет обреченного Джаспера.

Неслышно приблизившись, Юрг положил руку на плечо юноше.

— Гэль, — негромко сказал он, осознавая, как непросто будет обычными человеческими словами выговорить все то, что он собирался. — Гэль, ты любишь мону Сэниа?

Юноша вскочил, порызисто обернувшись, и Юрг вдруг подумал, что впервые рассмотрел этого человека — не восторженного юношу-пажа, а мужчину, на которого можно положиться. Стройный и тонкий в талии, как бедуин, он был смугл до черноты, и эбеновые пряди волос вились по плечам, не прикрытым пестрым опереньем; и удивительно странными в этом темном обрамлении были глаза — светло-золотые, огромные, доверчивые…

— Почему ты молчишь, Гэль?

— Ты хочешь, чтобы я ответил, эрл Юрг? Я люблю ее больше, чем ты, командор!

У Юрга перехватило дыхание. Ведь Гэль был рядом с первого мига. И до этого часа. Смог пробыть.

— Когда первые лучи солнца упадут на стену ущелья, ты возьмешь мону Сэниа и отнесешь наверх, в замок, — проговорил он с расстановкой, делая над собой невероятное усилие, чтобы голос звучал ровно и буднично. — Уложишь ее на постель и осторожно вынешь из волос гребень… Понял, Гэль? Массивный черный гребень. Сломай его и выброси за окно. Вот, собственно, и все.

— А ты, командор?

— Юхан уже расчистил выход, ведущий к подножью башни. Я, пожалуй, поднимусь на верхушку — давно собирался…

— До середины можно подняться на лифте, — пожал плечами Гаррэль, — ведь так безопаснее. Там закрытая площадка, в которой…

Он осекся и замолчал, только сейчас поняв, что задумал командор. А тот закончил вместо него:

— В которой я хотел устроить трапезную, совсем как у нас, на Земле… Может быть, вы так и сделаете, Гэль. Со временем. Но сейчас я поднимусь своим ходом, благо перила забраны крепкой решеткой. И буду наверху как раз в тот момент, когда над зеленым Джаспером встанет солнце.

— Командор!..

— Времени нет, мой мальчик. Мне надо успеть. А сейчас запомни главное: я долго думал, сопоставлял и понял, что все, до чего успел докопаться, — это еще не тайна крэгов. Потому-то они и подбросили свой ультиматум, что я подошел к ней вплотную… или должен был подойти. Вот так. Ты и Юхан — вы должны ее раскрыть! Проследите каждый мой шаг. Подумайте, с чем я неминуемо должен буду… вернее, столкнулся бы в будущем. Тайна где-то совсем рядом. Ищите. Без этого Джасперу не жить.

Он протянул руку, намереваясь дружески и ободряюще потрепать Гаррэля по плечу — и рука его не послушалась: перед ним стоял муж его Сэнни. Супруг его жены.

Снаружи послышался шорох — возвращался Кукушонок. Юрг отступил на шаг, повернулся, бегом пересек пещеру и исчез прежде, чем Гаррэль смог его увидеть…

И вот — ступени. Бесчисленные, плавно вьющиеся вокруг центрального ствола башни, огражденные частой резной решеткой, сквозь которую не просунуть ни клюв, ни коготь. Но крэги и не нападают, хотя многотысячной стаей уже собрались вокруг башни. Знают, что человек идет добровольно, и не торопятся. Может быть, они были бы рады, если б он шагал вверх помедленнее: ведь это так упоительно — чувствовать в своей власти то единственное существо, которое посмело восстать против них! И они купаются в лунном свете, они позволяют себе напевать, свиристеть, шелестеть крыльями, ворковать — море хаотических звуков… и редкий удар крылом по решетке, чтобы человек вздрогнул. Но он даже не глядит в их сторону.

Он не прошел еще и половины пути, когда небо на востоке стало светлеть. Юрг прибавил шагу. Это он здорово придумал — взобраться на башню. Еще столько же вверх по стремительно бегущим ступеням — и он обессилеет, задохнется, и будет не так мучительно жаль своего молодого, натренированного тела, которое против воли будет восставать и требовать борьбы. А борьбы не получится. Свое он уже сделал — начал. Раскачал. Растревожил. Теперь остается только уйти — ласточкой в рассветную голубизну, пьянящую пронзительной ночной свежестью после затхлости подземелья.

Он облизнул пересохшие губы. Вот этого он не предусмотрел — не захватил хотя бы фляжку с водой. Ну, есть еще надежда, что найдется что-нибудь в чеканной, как серебряная шкатулка, закрытой коробочке центральной площадки. Он обещал Сэнни, что устроит там кафе, как на Останкинской башне…

Нет, не надо! Ни одной мысли о Сэнни, иначе ноги не пойдут.

Он рванул на себя дверцу — как-то они здесь ужинали, должна же сохраниться хоть одна бутылка с водой — и тут же услышал за спиной яростный треск: крэги взламывали решетку. Забеспокоились, гады, — ведь отсюда вниз ведет лифт, не поздно и передумать… В маленькой комнатке было темно, фонарика он тоже не захватил, но питье нашлось само собой — он чуть не упал, наступив на бутылку. Отбил горлышко. В нос ударил терпкий, пьянящий запах каких-то ягод — живой сок, словно кровь самого зеленого Джаспера… Жить бы и жить на этой планете да радоваться, если бы не эти захребетники. Ну, что взбесились? Никуда он от них не собирается убегать. И что они так взъелись, ведь у них-то ничего не отнимается, в любом случае джаспериане будут дарить им необжитые планеты — с их-то способностями это раз плюнуть… Ах, да, власть. Крэги потеряют власть. Ишь, как они беснуются ради сохранения этой самой власти…

А крылатые дьяволы и в самом деле бесновались. Неотличимые друг от друга в предрассветной темноте, они в слепой ярости разгонялись и ударяли грудью в прогибающуюся деревянную решетку. Еще немного, и она треснула бы под напором этих пушистых существ, невесомость которых стократно множилась на скорость и бешенство, но в этот миг верхняя дверца закрытой площадки откинулась, и темная широкоплечая фигура с шапкой светлых волос, вспыхивающих соломенным заревом под узкими лучиками предутренней луны, еще быстрее прежнего заскользила вверх по крутым ступенькам. Теперь он уже окончательно был в их власти — неосторожный чужак, посмевший так близко подобраться к их тайне и возомнивший себя безнаказанным… Он сам выбрал себе смерть — что ж, в бесконечной своей милости крэги простили ему эту дерзость. Но не больше.

Край неба пронзительно зазеленел на востоке, когда пришелец с Чакры Кентавра добрался, наконец, до последнего пролета лестницы. На несколько секунд он замер, вобрав голову в плечи — то ли его обуял последний страх, то ли он намеревался дождаться первого луча солнца… Но в следующее мгновенье, решившись, он распахнул дверцу, ведущую на верхний балкон, прикрыл глаза руками, чтобы не видеть многотысячную стаю крэгов, планирующих вокруг основания башни в ожидании своей жертвы, и, разбежавшись, камнем ухнул за низенький парапет — в холодную рассветную глубину.

С крысиной яростью стая ринулась на него, вкладывая в удары когтей и клювов всю свою неуемную злобу…

А спустя еще немного времени принцесса Сэниа, захлебываясь слезами какого-то страшного, но не запомнившегося сна, открыла глаза, пробудясь внезапно и облегченно. Привычная масса шелковистых перьев одела ее голову и плечи, и она увидела себя в своей опочивальне замка Муров.

Гаррэль, бледный, как алебастр, застыл на пороге.

— А где же… — начала она и осеклась.

Ее возвращение в замок, предупредительность дожидавшегося ее пробуждения крэга, свобода Гэля… Все это могло быть куплено только одной ценой — той, которую потребовали эти крылатые деспоты.

Она не закричала — она была принцессой королевского рода владык Джаспера. Она только глядела на Гаррэля, юношу с пестрым крэгом, и не видела его.

— Принцесса Сэниа, — проговорил он, и это не был юношеский голос. — Я беру тебя в жены и не завещаю никому, потому что никто не будет любить тебя сильнее, чем я.

Он отступил на шаг и плотно закрыл за собой двери. Мона Сэниа услышала лязг меча о ножны — Гаррэль из рода Элей встал на стражу у ее спальни.