Звезды не меркнут

2

Город лежал перед Атласовым истерзанный боем, который восемь дней неумолчно гремел на окраинах, а затем бурно хлынул в неширокие улицы и клокотал еще два дня — на земле и в небе…

Первоначальный план командования — пробиться в Калугу с юга излучиной Оки — не удавался.

Отходившие сюда из-под Алексина и Тулы соединения 43-го армейского корпуса генерала Хейнрици успели закрепиться на рубеже Ахлебинино, Никольское, Секиотово, превратив эти села в опорные пункты, и не только ожесточенно оборонялись, но и часто контратаковали, пользуясь большим перевесом в личном составе, артиллерии и особенно в танках. А из города приходили вести одна тревожнее другой: фашисты истязали калужан, жгли дома и предприятия, лихорадочно грузили в эшелоны заводское оборудование, расшивали железнодорожную колею. Тогда 885-й стрелковый полк и был внезапно, в ночь на 25 декабря, развернут фронтом на восток. Без артподготовки, штыковым ударом во фланг полк взял Никольское, истребив там батальон 431-го полка 131-й пехотной дивизии, и к утру был уже в Криушах — на левом берегу Оки. За ним пошла вся дивизия. По шоссе Тула— Калуга, на плечах врага, головные подразделения утром 26-го ворвались в Турынино. Отсюда, с просторных белых высот, Атласов тогда впервые увидел Калугу, рядом, в черных дымах.

Командованием дивизии была обещана награда полку, который первым выйдет к Московскому вокзалу, а также бойцу или командиру, который водрузит на нем красное знамя. «Калуга нас ждет, товарищи! — говорилось в приказе, напечатанном в дивизионной газете „За правое дело“. — Ждут советские люди! Вперед за Родину!» Но враг понимал, что потеря турынинских высот означала для него потерю города; фашисту бросили сюда свежую пехоту, танки, авиацию. За четыре дня боя от красивого села Турынино остались одни чадящие головешки. Только к полудню 30 декабря, обтекая высоты с севера, лесом, бойцы 883-го полка мелкими группами пробились к железной дороге у окраины города и захватили арсенал, наполовину подорванный. Сражение потекло в улицы. В пятом часу утра 31-го разведчики Атласова увидели наконец перед собой маленькую привокзальную площадь. Каменное здание на той стороне дышало огнем. Гитлеровцы стреляли из окон и дверей… Лишь к вечеру, когда соседняя дивизия, наступавшая с юга, от Секиотово, форсировала Оку, враг панически рванулся из города на северо-запад.

…Освещенная красным закатным солнцем, Калуга была хорошо видна Атласову с крыши вокзала — вся, до промятой снежной дороги через Оку на южной окраине. Снег на домах сверкал и местами казался забрызганным кровью; зияли проломами стены; разрушенные кварталы чернели вдали, как пропасти, со дна которых курились белесые дымки. Но Кирилл, окинув все это одним взглядом, спешил найти арсенал.

В бинокль он показался рядом — низкий, темно-красный на белом квадрате двора. Над рухнувшим южным крылом висело желтое облако; от него внутрь здания тянулась узкая полоса дыма, похожая на шланг. За арсеналом, в окраинных проулках и оврагах, скапливалась вражеская пехота; прятались за домиками артиллерийские тягачи и крытые фургоны, изредка проползали танки. Но Демьяненко ошибся: контратаковать немцы не собирались. Одна колонна поспешно вытягивалась на шоссе к Анненкам, другая уходила снежной целиной на север, в сторону разъезда Азарово.

— Что копаешься, орелик? — весело крикнул Кирилл сержанту, который вдруг снова стал прикручивать обрывками проводов древко знамени к железной стойке с множеством изоляторов.

— А чтобы до победы стояло, товарищ лейтенант!

Он выпрямился, широко разодрал губастый рот и простуженно закричал «ура». Снизу отозвались ликующими криками, автоматными очередями.

Они стояли на самом гребне крыши, держась за стойку, лейтенант и сержант, оба невысокие, плечистые, оба красные от мороза, и удивленно, радостно глядели на город. Знамя над ними трепетало, хлопало на крепнущем ветру. Оно было самой яркой точкой в центре широкой мрачной панорамы — словно солнце, которое уже опустилось на щербатый лесистый горизонт, кинуло все последние лучи на это родное полотнище.

— До победы, Миша?..

Кирилл взял сержанта за плечо, заглянул в растерянные от счастья глаза. Похожие глаза он уже видел однажды: в первый день наступления, в Маслове…

— А теперь, видать, не так уж долго… — Андреев встал поудобнее. — Теперь дело пошло куда как веселее.

На привокзальной площади, на улицах, во дворах, в садиках — всюду видны были пушки, легковые и грузовые машины, табуны мотоциклов, танки, зарядные ящики, патронные ящики, пулеметы, минометы, штабеля снарядов, мешки с вещевым довольствием, тюки, штабные автобусы, конные фургоны, снова пушки, пушки, машины…

Все было перепутано, сцеплено, искорежено, брошено кучами. Все говорило о беспощадной ярости отбушевавшей тут битвы, о повальном бегстве врага. Куда?..

Следуя взглядом за толстым пальцем сержанта, Кирилл увидел невдалеке, против белого здания, похожего на театр, обширную заснеженную площадь, наверное центральную в городе. Вся она была уставлена бесконечными тесными ровными рядами березовых крестов под черными касками. С жестоким чувством удовлетворения глядел Атласов на это железное кладбище. Тысячи касок! «За все вам, проклятые, за все!» — думал он. Одновременно его охватила боль. Прежде чем увидеть эту враждебную равнину пустых касок бывших солдат 31, 131 и 137-й пехотных дивизий, там, вокруг города, на иссеченных снарядами опушках, он видел иные могилы. Над каждой печально стоит четырехгранный столбик с красной звездочкой. Химическим карандашом по свежеоструганной сосне трогательно выведены фамилия, воинское звание. Иногда есть еще фотография, приколотая товарищем… Дорогие сердцу скромные, родные могилки под сенью леса, на околицах, в чистом поле…

Солнце зашло. Ветер, посвистывая, рвал на лоскуты багровое облако у горизонта. В улицах до крыш поднялась темнота. На южной окраине сильнее разгорался пожар. Через привокзальную площадь тянулась пехота…

— А верно, товарищ лейтенант, будто Гитлер лично в Калуге был?

— Ставку ему готовили.

Сержант захохотал.

— Ну, мы вставили ему!..

Он спрятал пунцовые уши под шапку, которую, подражая своему командиру, никогда не отворачивал, посмотрел в поле.

— А здорово, видать, завьюжит к ночи. Вон как вздымливает!

— Похоже.

— Нам теперь плевать! В городе не страшно. Организуем квартирку потеплее, чаек и — на боковую! Оторвем за все дни, как пошли с Тулы. Я сегодня сплю на ходу. Кроме шуток, товарищ лейтенант! А с Мирошей прямо цирк! Контратака эта вот, последняя, а он уснул в окопе, а пулемет не отдает. Я так, я сяк, снегу ему за шиворот — никак! У такого слона разве отнимешь!

— Отдохнуть надо бы…

— Уж куда как! Тоже город поглядеть охота. Известный России город! Папаша — он у меня знатный машинист на Октябрьской — отсюда родом, и ужасно строгий. Он непременно после войны потребует за чаркой: «А ответствуй-ка, меньшой Андреев, в каком таком виде ты отобрал у Гитлера Калугу?» А я что?.. «Извиняйте, мол, папаша, сигал из воронки в воронку носом вниз, не разглядел». Хо, тут такое сражение выйдет — страшнее сегодняшнего! Да и калужанам, я считаю, интересно поглядеть на меня. — Он горделиво выставил ногу. — Какие мы есть освободители.

— На тебя персонально?

Кирилл сбоку, вприщур посмотрел на сержанта.

— А что? — даже несколько обиделся тот. — Не хуже людей. А согласно приказу — то и герой. Во! — указал он на знамя. — Далеко видно!..

— Молодец, тут ты молодец, сержант! — тряхнул его Кирилл. — Но дело ведь не только в тебе. Не ты, не я — так другие сейчас были бы тут. Все равно были бы! И для калужан сейчас каждый наш солдат — герой. В любом из нас они сегодня видят всю Красную Армию, ей рады.

— Верно! — сразу согласился Андреев. — Вот я вам расскажу. Вчера, только мы выскочили на эту Кригштрассе…

— Улицу Огарева.

— Ну да, только фрицы понаприбивали там таких дощечек!.. На углу и ранило Зарубина. «Тащи в дом, в тепле перевяжем», — велю я Мироше. Взошли в угловой домик, а там хуже, чем на воле: голые стены, а на них снег нарос! Фрицы подчистую ограбили, даже печь сломали. Семья на полу, от пуль спасается: сам — по одежке видать, свой брат, железнодорожник, — хозяйка, малышни куча. Увидели нас — мать честная, не отобьешься! — и обнимают, и целуют. А девочка — верите, вот чуть поболе валенка, и худющая страшно! — обхватила Мирошу за ногу и так трогательно выговаривает: «Дяденька красноармеец, не уходи больше, нам страшно!» Мирон обомлел, губы трясутся, шепчет мне: «Товарищ сержант, что делать? У нее сердчишко колотится… Тут…» — и показывает на свое колено!.. Стали уходить, и хозяйка взмолилась: «Родные, как турнете проклятого из города, еще зайдите! Праздник^:то какой: и освободили нас, и Новый год тут! Зайдите, всей семьей просим!» Ну, сам — тот построжей, больше молчал, а потом взял пулемет Зарубина и — с нами. Тут его перед вокзалом и убило. Теперь непременно пойти надо к тем сироткам…

— Разведчика к командиру полка! — раздался внизу резкий крик ординарца майора Барабина.

— Сидор-маленький!.. — упавшим голосом прошептал Андреев. Лицо у него потухло. — Что за чертячья жизнь у разведчиков, мать честная!..