Звезды высокого неба

Виталий ГОРДИЕНКО НЕБО НАШЕГО ДЕТСТВА

Мой старший сын любит в ясную ночь смотреть на звезды. Это у него началось с того дня, когда он впервые увидел Монумент покорителям космоса. Устремившаяся ввысь космическая ракета поразила его воображение. Он стал требовать телескоп, стал чуть ли не каждое воскресенье проситься в планетарий… Он не пропускает ни одного телевизионного репортажа из космоса. Через два года ему пятнадцать лет. Во многом я ему завидую. И только в одном он всегда будет завидовать мне. Пятнадцатилетним я видел первый советский искусственный спутник Земли. Своими глазами. В лучах восходящего солнца. В небе моего детства, над казахстанским поселком, что стоит на железной дороге, ведущей к Москве…

Какими бесконечными кажутся в детстве годы… Это сейчас мы отлично себе представляем, что значит для Родины жить без войны больше тридцати лет и что значило спустя всего двенадцать лет после войны прорваться в космос. А ведь тогда, 4 октября 1957 года, мы, родившиеся в первом году войны, почти как один потерявшие отцов, и не думали о том, что война была совсем недавно, что мы уже жили, когда она началась, что при нашей жизни были восстановлены разрушенные до тла города, при нашей жизни освоена целина… Всего двенадцать лет, а сколько было сделано. И первый спутник стал как бы наградой за слезы, кровь и пот советских людей… А нам казалось, что война была очень и очень давно, так давно, что трудно и представить. И несмотря на то, что почти в каждой семье не было отца или он был инвалидом, мы мало верили в чудовищную реальность войны. Да и верить в нее было вроде бы ни к чему — жизнь становилась все лучше и лучше, веселели лица людей, надеждой наполнялись сердца.

Мы многое замечали. В 1956 году первый рейс совершил реактивный пассажирский самолет ТУ-104. Недавно я видел его на вечной стоянке в аэропорту Внуково. Теперь это памятник. А двадцать лет назад мы, мальчишки, задрав голову, во все глаза глядели на маленькую серебристую птицу, оставляющую в голубом небе долго не таявший белый след… В журнале «Знание — сила» мы все чаще и чаще замечали фантастические рисунки звездных миров. Однако не могли воспринимать их всерьез, как невозможно смириться с одной мыслью, что там — за толщей облаков, в глубочайшей глубине неба нет никакой «твердой» преграды, ничего нет. Бесконечность. И мы, как и все дети, любили подолгу смотреть в небо. Подложишь под голову руки и смотришь, смотришь — улетел бы!

4 октября 1957 года… Рано утром меня послали в бывшие мастерские МТС отнести отчиму завтрак. Дело несложное: краюха черного хлеба да бутылка молока — бутербродов мы тогда не знали. Хотя я и любил отчима, который меня воспитывал с семи лет, вставать с восходом солнца страшно не хотелось. Кое-как, сунув узелок мне в руки, мать выпроводила меня за калитку.

Чтобы добраться до бывших мастерских МТС, надо пройти недлинной Колхозной улицей, потом небольшим пустырем, заросшим джигидой, терновником, карагачем и кленом. Я шел, уже окончательно проснувшись, весело посвистывая, посматривая по сторонам. Хотя была осень — стояли теплые дни, ночью, правда, уже подмораживало, так что вязкие во рту плоды серебристой джигиды в это время как раз были самые сладкие. Я останавливался, тянулся за плодами, набивая ими рот, и только поплевывал косточки. Чем дальше я шел, тем веселее становилось на душе. Джигида надоела, и я начал петь: «Нам нет преград ни в море, ни на суше…» И вдруг я остановился. От изумления даже растерялся.

Такого зрелища я никогда не видел. Через все небо в лучах восходящего солнца тянулись два мощнейших хвоста, раскрашенные всеми цветами радуги. Они образовывали тупой угол, во главе которого ярко светилась серебристая точка. И точка, и эти прекрасные две радуги медленно двигались на Север. Минуты две я стоял, разинув рот, и смотрел, как это удивительное свечение, покрасовавшись на небосводе, скрылось за обрезом степного горизонта. И как только это необыкновенное видение скрылось — небо потускнело, стало бледнее обычного. Я еще долго стоял как зачарованный в надежде, что оно снова проплывет по небосводу. Однако оно исчезло, как будто никогда и не появлялось. Из отрешенного состояния вывели меня восклицания у ближайшей хаты.

— Что это?

Если бы я знал, что это было… Но у меня самого сердце как-то странно и тоскливо ныло от непонятного предчувствия чего-то. Я решил поскорее увидеть отчима.

Он сидел на бревнышке, ждал меня и курил жесточайшую махорку. И тоже с недоумением поглядывал на небо.

— Вот окаянный, как высоко забрался! — сказал он.

— Кто?

— Ероплан… Реактивный, видно…

— Ну да! А звук где?

— А что же это тогда?

Вернувшись домой, я долго не находил себе места. И вдруг застыл у черной «тарелки». Голос, который не спутаешь ни с каким другим, сказал: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза… Передаем сообщение ТАСС…» У меня часто-часто забилось сердце — кожей я почувствовал: то, о чем сейчас скажет Левитан, — будет радостной вестью. Это было слышно в каждой нотке металлического голоса. Я с нетерпением переждал паузу…

«… 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника… В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца…»

Невероятно! Значит та серебристая, излучавшая две прекрасные радуги, точка в небе была спутником!

…В школе в тот день практически не шли уроки — мы то и дело выбегали во двор в надежде увидеть спутник. Трудно сейчас вспомнить, какое значение мы придавали этому событию — наверное просто радовались вместе со взрослыми, однако своим детским сознанием мы понимали: произошло такое, что не может сравниться с самой смелой фантазией.

Директор школы Даменик Маркович Барановский, воздевая руки к потолку, говорил:

— Вы завидуете героям книг Гайдара, юным партизанам, молодогвардейцам… Вы думаете, что все самое великое свершилось. Вот вам — пожалуйста! Мозг человека, его талант и энергия создали искусственную маленькую планету. Но может быть, вам придется трудиться над проблемой запуска в космос аппарата с человеком на борту…

Конечно, мы не могли тогда сказать, что первый советский искусственный спутник Земли явился живым воплощением гигантского многолетнего труда нашего народа, превратившего свою Родину в могучую индустриальную державу; не знали мы тогда ни космодрома Байконур, ни Главного конструктора Сергея Павловича Королева, ни тем более Юрия Гагарина и целой плеяды советских космонавтов — обо всем этом тогда, 4 октября 1957 года, никто не мог даже догадываться.

И когда 12 апреля 1961 года студентом я ловил в воздухе листовки с портретом улыбающегося Юрия Гагарина, листовки, тоннами сбрасываемые с самолетов, — я вспоминал слова директора школы.

Какой радостный был праздник 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции! Праздник с макетами спутников Земли в колоннах демонстрантов, с громкими, усиленными тысячами радиодинамиков, родными и волнующими сигналами из космоса: «Бип, бип, бип…»

К сожалению, никто из нашей школы не стал космонавтом, не трудится непосредственно в области создания космической техники. Но тот первый спутник дал нам всем хороший урок — во что бы то ни стало стремиться к знаниям. Из нас получились физики, математики, врачи, высококвалифицированные рабочие. Виктор Капустин, Петр Рубцов, Виталий Мазур, Анатолий Кунавин — кандидаты физико-математических наук. Так что спутник оказал не только прямое, непосредственное влияние на развитие прогресса, но и вот такое, косвенное.

Первый наш спутник помог и мне выбрать цель. Вечером, 4 октября, прийдя в себя от пережитых за день волнений, я написал о том, что видел, чем гордился, заметку в областную газету. Через несколько дней ее напечатали. Эта публикация для меня стала событием таким, с которым может сравниться разве что запуск первого спутника… Не знаю, сколько лет хранилась у меня газета с этой заметкой. Вернее, не хранилась, а была, потому что всем родным, знакомым, друзьям приходилось ее показывать… Со временем, когда все в общем-то привыкли к космосу, в этой истории уже интересовал не факт запуска первого спутника, а хотя бы косвенная причастность к этому факту. Газету затерли, замусолили и в конце концов, наверное, кто-то ее взял себе на память. И может быть, по-своему тоже теперь считает себя причастным к запуску первого спутника.

За первым спутником — второй, и до боли красивая мордочка первой космической путешественницы — Лайки. Потом — Человек! В 1961 году не было такого дома, в котором бы на самом видном месте не висел портрет веселого парня, известного и любимого во всем мире. И чем быстрее шла к сегодняшнему дню космическая эпопея, тем, к сожалению, привычнее становились запуски и приземления. И вот однажды… Владимир Комаров. Навсегда врезалось в память плачущее лицо его взрослого сына у Кремлевской стены… А потом не стало нашего любимца Юрия Гагарина… И тогда многим стало совершенно ясно: дорога в космос это по-прежнему — неизвестность, по-прежнему риск, несмотря на совершенство нашей космической техники. И тогда с замиранием сердца каждый наверное думал о мужестве Гагарина, о его отчаянном и дерзком — «По-еха-ли!» И тогда еще более значительным стал тот факт, что первым был все-таки советский человек.

Приближалось 15-летие первого полета человека в космос. Уже в редакции «Пограничника» лежал очерк научного обозревателя «Комсомольской правды», большого друга наших космонавтов Ярослава Голованова — «Бессмертие Гагарина», когда кому-то пришла в голову мысль: а что если поговорить хотя бы с одним космонавтом. Поговорить там, в Звездном, в рабочем кабинете, в привычной обстановке. А удастся — то и в редакцию пригласить.

И вот 31 марта 1976 года к 15 часам нас ждут в Звездном. Мы выехали задолго — боялись опоздать. По дороге молчали. Хотелось сосредоточиться, подумать, хотя от волнения это нелегко было сделать. И это совершенно понятное волнение: хотя «космонавты живут на земле» — люди они необыкновенные; люди, видевшие Землю из космоса, не могут быть обыкновенными… Так думалось. И, естественно, вспоминалось все, связанное с космонавтами.

…Летом 1969 года Борис Валентинович Волынов побывал на героической заставе имени Ивана Стрельникова и от имени летчиков-космонавтов СССР возложил венок на могилу героев тихоокеанской границы.

…В октябре 1973 года на совещании комсомольских работников пограничных войск со словами приветствия выступил космонавт гагаринской школы Валерий Федорович Быковский. Несколько фраз запомнилось: «Профессия космонавтов сродни героической профессии пограничников… Как и воины границы, мы надолго бываем оторваны от дома. Как и воины границы, мы ежеминутно подвергаемся риску. Как и воины границы, мы беззаветно любим нашу великую Родину…» Наверное, робость помешала мне в числе многих участников совещания, забывших на мгновение воинскую субординацию и кинувшихся к полковнику В. Ф. Быковскому за автографами, подойти и пожать ему руку. Зато, зайдя в комнату, где космонавт разделся, я подержал в руках его фуражку…

…После своего первого полета в космос Петр Климук поехал в отпуск к родителям, к себе в деревню, где родился и вырос. Тогда-то пограничники одной из застав на западной границе с радостью узнали в герое космоса того чернявого офицера-летчика, который ежегодно, бывая в своем доме, захаживал и на заставу, где у него и до полета в космос всегда были друзья. Теперь, естественно, их стало больше.

…Как только газеты сообщают о полете в космос очередного экипажа, я ловлю себя на мысли, что стараюсь немедленно узнать возраст космонавтов. Это началось у меня с полета Гагарина. Оказалось, что Юрий Гагарин — ровесник моего старшего брата. У них даже биографии в чем-то схожи: школа, ремесленное училище… Гораздо позже я понял, что такие биографии были почти у всех мальчишек военной поры. Они очень рано узнали труд и вышли в самостоятельную «взрослую» жизнь, хотя были совсем пацанами.

Удивительно, как-то даже родственно воспринялся поэтому первый полет Петра Климука — теперь уже моего ровесника. Мне долго думалось о том, что родились мы в одном, 1942 году, что одновременно, только в разных деревнях играли «в войну», в пятидесятых годах подростками, может быть, в одни и те же часы простаивали в очередях за хлебом… У меня сердце бьется от волнения: ведь мы могли одновременно видеть первый спутник! И все, что было в нашей жизни, все великие достижения Родины прошли через наше сознание, как прошло все это через сознание нашего поколения, выросшего без войны. И когда я на телеэкране увидел улыбающегося Петра Климука в страшно далекой дали, в бездне космоса, я по-доброму ему позавидовал и с горечью подумал, что видеть-то мы видели первый спутник, только один из нас тогда, 4 октября 1957 года, заглянул вперед, в будущее, несравненно дальше другого… Но гордость за ровесника взяла свое — значит, мои «годки» тоже не лыком шиты!

Нетрудно теперь понять, почему по дороге в «Звездный» я волновался, может быть, больше моих товарищей. И когда Арнольд Байкалов, давний друг нашего журнала, в то время ставший добровольным посредником между космонавтами и пограничниками, сказал: «Внимание, подъезжаем к Звездному!» — мне захотелось выйти из машины и протопать по этой дороге пешком.

Поразительна простота Звездного. Где-то в глубина души я почувствовал легкое разочарование. Ожидалось нечто сказочное, а тут самая обыкновенная, реальная картина: весенние лужи на дороге, просторно поставленные среди сосен самые обычные здания, самые настоящие — и веселые и озабоченные люди, в которых непременно хочется видеть то ли Поповича, то ли Леонова, то ли Севастьянова… Лишь памятник Юрию Гагарину, не случайно поставленный на невысокий постамент — земной человек, возвысившийся над силами природы, но не над людьми, — напоминает, что здесь, среди сосен подмосковного леса, живут герои космоса.

Чистые коридоры, двери, из-за которых слышатся звуки работающей аппаратуры. Мы поднимаемся в кабинет с табличкой — «Б. В. Волынов, П. И. Климук». Большая комната. Много света. Два письменных стола с вертящимися креслами и один длинный стол — для небольших встреч и деловых бесед. Ничего лишнего. Тихо сидим. Ждем. Соображаем, с чего и как начнем разговор. И вдруг обнаруживаем, что письма космонавтам, в котором мы приглашаем их к себе, в «Пограничник», с нами нет. Это невероятно! Оно ведь только что было, мы его положили в один из десяти экземпляров «Пограничника», в котором опубликован очерк «Бессмертие Гагарина». Эти экземпляры мы взяли с собою, чтобы подарить космонавтам и хотя бы один привезти в редакцию с автографом героев космоса. И вот три взрослых человека, от внезапно обрушившегося «несчастья» ставшие похожими на провинившихся детей, потея, пыхтя, сосредоточенно, тщательно листают книжки журнала в надежде найти письмо. Но его нет, оно как в воду кануло. Начинаем вспоминать всю дорогу по территории Звездного. Один из нас бежит в гардероб, шарит в карманах шинелей — напрасно! На помощь приходит молодой человек. Через несколько минут он приносит оброненное нами письмо. Мы с благоговением рассматриваем его, как будто там написано бог знает что необыкновенное и нам неизвестное. Мы рады этой находке, кажется, больше, чем самому факту пребывания в Звездном. На душе становится легко. И вдруг, как и тогда, во время совещания комсомольских работников, на котором выступал В. Ф. Быковский, мне захотелось прикоснуться к какой-нибудь вещи, к которой притрагиваются руки космонавтов. У меня не было сил сдержаться. Я подошел к столу Б. Волынова, сел в его кресло, взялся за подлокотники, посмотрел не стол. Испещренный часами и минутами ежедневник — космонавтам нелегко и на земле. Рука так и потянулась к телефону — я никак не мог удержаться, чтобы не позвонить из этого кабинета в Звездном. На другом конце провода, в Москве, услышав мое сообщение, человек, которого трудно чем-нибудь удивить, сказал: «Не валяй дурака, старик, работай…» Я сидел в кресле и думал, что вот в этом кабинете работают два обыкновенных и в то же время необыкновенных человека.

Он вошел так внезапно и стремительно, что я не помню его в дверях. Он как будто возник из ниоткуда — коренастый, плотный полковник в парадной шинели. Движения у него легкие, молодцеватые. Он в секунду снял шинель, фуражку и стал знакомым по кинокадрам и телеэкрану улыбчивым дважды Героем Советского Союза Петром Климуком. Запустив обе руки в буйную и жесткую шевелюру, пригладил прическу.

— По какому делу, товарищи пограничники?

Никогда не забуду его крепкое рукопожатие — ладонь большая, надежная. Открытое, без лукавинки лицо, прямой взгляд — в глаза собеседнику… Через полминуты неловкость исчезла.

— Работы не меньше, чем в космосе… — улыбнулся Петр Ильич, стремительно бросая руку к зазвонившему телефону.

Ему много звонили. Разговоры о самых земных делах — о том, что нескольких ребят надо представить к комсомольской награде, о машине, которую надо срочно послать куда-то, об очередном приглашении выступить перед рабочими завода. Мы попросили сделать надпись на журнале, Петр Ильич начал писать, но звонки отвлекали, мешали сосредоточиться…

Время наше вышло. Он показал на кипу бумаг:

— Мне еще доклад писать…

Как и при встрече, Петр Ильич крепко пожал нам руки.

…Из Звездного мы уезжали в тот предвечерний час, когда легкие сумерки сказочно преображают окружающий мир. Но не сумерки виноваты в том, что теперь совершенно по-иному, более величественно стояли высокие здания, совершенно отчетливо звучала в ушах музыка Андрея Петрова из кинофильма «Укрощение огня»… И только звенящий хруст подмороженных к вечеру лужиц возвращал к действительности. А она была замечательной. И от этого последний мартовский день был таким наполненным и прекрасным.