Звон смерти

Глава 13

Начав разговор, дядя Эм и миссис Червински сразу же ударились в воспоминания, и я перестал их слушать. Они снова наполнили свои стаканы, но я не любил джин и не торопился их догонять. Я думал о Рите. Имя Лона Стафсролда, произнесенное Дядей Эмом, вырвало меня из приятного оцепенения.

– Да, – говорила Фло. – С ним было трудно ладить, впрочем, как и с большинством карликов, которых я знала. Он был страшно недоверчив, но если кому-то удавалось добиться его расположения, он проявлял себя с хорошей стороны. Он никогда не говорил о себе. Я прекрасно знаю, что он из себя представлял, но эти сведения я собирала по крохам.

– Сколько времени он здесь жил? – спросил дядя Эм.

– Четыре, нет, в ноябре будет пять лет. Ему было около тридцати, когда он сюда приехал. В цирке он не прижился. Он ненавидел цирк всей душой и поклялся никогда там больше не работать. Ему не хотелось выставлять свое уродство напоказ: это его страшно раздражало. Если кто-то хотел с ним поладить, он не должен был подавать вида, что имеет дело с карликом. И никогда не упоминать о его росте.

– А что он делал до того, как приехал сюда? Вейс сказал, что он бросил работу на ярмарке шесть-семь лет назад. По твоим словам, он прожил здесь около пяти лет. Чем он занимался раньше?

– Он жал в Толедо. Думаю, у него был газетный киоск или что-то в этом роде. Он знал это дело; когда он открыл здесь киоск, чувствовалось, что он не новичок.

– Он преуспевал? У него водились деньги?

– Не всегда. Он едва зарабатывал на жизнь и часто жаловался на стесненные обстоятельства. Большей частью он жил в кредит одну-две недели, а потом расплачивался. Я сама пару раз одалживала ему деньги – но не больше пяти долларов.

– Однако, когда он уезжал отсюда, он был при деньгах. Вейс сказал, что он заплатил тебе за две недели вперед, чтобы ты оставила за ним комнату.

– Это правда, – подтвердила миссис Червински. – Он продал свой киоск за двести долларов.

– Да, Вейс говорил. Я совершенно забыл. Это означает, что он собирался вернуться в Цинциннати, но не хотел больше продавать газеты. А ты имеешь хоть малейшее представление о том, что он намеревался делать дальше?

– Нет, Эм. Он был страшно скрытным. Но однажды он вскользь дал понять, что вернется обратно с деньгами. Он говорил, что собирается отдохнуть от работы

– Это было около трех недель назад, Фло. Этой ночью исполняется ровно две недели, как он был убит. Когда он уезжал отсюда, ярмарка Хобарта как раз отправлялась в Эвансвилль. Как ты думаешь, он поехал именно туда?

– Не знаю, Эм. Думаю, полиция прочесала все вокзалы и автобусные станции, чтобы узнать, куда он брал билет. Карлик – запоминающаяся фигура, его должны были заметить. И тем не менее никто не вспомнил, куда он направлялся. Ты полагаешь, что он поехал в Эвансвилль к Хобарту?

Дядя Эм пожал плечами.

– Трудно себе представить, каким образом он оказался в Эвансвилле. Карлик не может спрятаться: он для этого слишком приметен. Я уверен, что до приезда на ярмарку он болтался где-то в другом месте. Послушай, Фло, у него было много костюмов?

– Три. Вейс сказал, что его нашли совершенно голым. Это правда?

– Да.

– Он уехал отсюда в своем лучшем костюме. Остальные два лежат здесь. Он отправился налегке, прихватил с собой только маленький чемоданчик. Туалетные принадлежности, пара рубашек на смену, носки – вот и все. Основная часть его белья осталась в его комнате.

– Если он намеревался находиться в отъезде полмесяца, то должен был взять гораздо больше вещей, – заметил я. – А он уехал только с маленьким чемоданчиком.

Миссис Червински посмотрела на меня, а потом обратилась опять к дяде Эму:

– Смотри-ка, Эм, он умеет разговаривать!

– Не только разговаривать, но и говорить умные вещи. Эд прав. Когда человек отправляется в двухнедельное путешествие с одним чемоданчиком, это выглядит несколько легкомысленно.

– Но ведь у карлика очень маленькие вещи! Даже в небольшом чемодане их поместится достаточно. Он рассчитывал, что обойдется костюмом и туфлями, которые взял с собой. Возможно, он и не собирался быть в отъезде так долго. Он мне сказал, что сам не знает, надолго ли он уезжает. Однако попросил оставить за ним комнату и заплатил за две недели вперед.

– Он когда-нибудь упоминал о «Хобарт-шоу»?

– Насколько я помню, ни разу.

– А кого-нибудь, кто работает у Хобарта? После убийства Вейс опросил всю ярмарку, но никто его не опознал. Он показывал всем его фотографию. А тебе он ее показывал?

– Конечно, вне всякого сомнения, это был Лон.

– Значит, когда Вейс приехал сюда, он довольно быстро выяснил его имя. Ему помогли полицейские из Саут-Бенда.

– Налей-ка мне еще стаканчик, Эм, и послушай, что я тебе скажу. У вас на ярмарке работает несколько сотен человек. Десяток из них когда-то обязательно встречались с Лоном. Эти люди просто не хотели идти на риск. Зачем рассказывать полиции, что кто-то из них знал убитого или даже работал вместе с ним.

– Конечно, я об этом подумал тоже. Вот почему я и спрашиваю тебя, не упоминал ли Лон в разговоре кого-нибудь из «Хобарт-Шоу»?

– Нет, Эм. Он никогда не говорил о своем прошлом. Никто ему не писал – мне это прекрасно известно. Он давно порвал все цирковые контакты. У него действительно не было друзей.

– Послушай, человек не может заниматься только продажей газет. Как он проводил свое свободное время?

– Он много читал. Очень любил кино: почти каждый вечер ходил в кинотеатр. Каждую неделю приносил из библиотеки кучу книг, В свободное время он либо сидел в кино, либо писал стихи в своей комнате.

– Стихи? – воскликнул дядя Эм,

– Именно стихи. Он был гораздо умнее, чем большинство карликов. Я понятия не имею, где ему удалось получить образование, но он много знал. Лон был по-настоящему умен. Если бы он не был уродом, он бы далеко пошел. Но кто возьмет на работу карлика? Только цирк.

– А он читал тебе свои произведения? Это были хорошие стихи?

– Он никому ничего не показывал, но однажды мне удалось случайно прочитать несколько стихотворении. Он забыл листки на столе, и я прочла их, когда делала уборку в его комнате.

– Это было интересно? – Я в этом ни черта не понимаю, Эм. Как я могу судить о поэзии? Но это было забавно. Не смешно, а именно забавно. Некоторые из них были очень грустными, а некоторые…

– Горькими, – подсказал я.

– Это именно то слово, которое я искала. Спасибо, Эд. Стихи о смерти. Правда, это не совсем стихи – в них нет рифмы. Ты хочешь их прочесть, Эм?

– Они все еще здесь? Разве полиция не забрала его вещи?

– Нет, все лежит в большом чемодане на чердаке. Когда приехал тот полицейский из Индианы, он пересмотрел все его вещи, но сказал, что не нашел ничего, что смогло бы помочь следствию. Он велел мне сложить все вещи и хранить на тот случай, если полиции они опять понадобятся. Но никто больше не пришел.

– Фло, ты разрешишь мне порыться в его чемодане?

– Конечно, Эм, пожалуйста: На чердаке есть свет. Сама я не собираюсь лезть туда с вами, но дам вам ключи. Ты не ошибешься: дверь на чердак находится на третьем этаже как раз напротив лестницы. У чемодана с вещами Лона сломан замок. Он стоит у входа.

– Это просто замечательно, Фло! Может быть, мы будем рыться в этом чемодане довольно долго. Иди спать! Когда мы закончим, я просуну тебе ключ под дверь.

– Значит, я не увижу тебя, Эм?

– Я зайду завтра. Я пробуду в городе до полудня. Еще одна просьба: у тебя есть старые номера «Билборда»?

– Да, некоторые сохранились. Я еще не успела выбросить номера за последние два-три месяца. А зачем они тебе понадобились?

– Лон читал «Билборд»?

– Нет. Я же тебе говорила, что он и слышать не хотел о цирке и шоу-бизнесе. Он не поддерживал знакомства ни с кем из этого круга…

– Я все понял. И тем не менее мне хотелось бы заглянуть в эти старые номера. Я возьму их с собой на чердак и оставлю их там.

– Возьми, если хочешь. Оставь мне только номер за эту неделю, я еще не успела его прочитать.

Она встала с кресла и подошла к шкафу. В шкафу нашлось около дюжины номеров «Билборда». Положив их на стол, миссис Червински сказала:

– Боюсь, это все, чем я могу вам помочь; Подождите минутку! В бутылке еще остался джин. Давайте-ка выпьем на прощанье!

Я попытался отказаться, но она взяла мой стакан и наполнила его почти до краев.

– Не ломайся, Эд. Это только второй твой стакан. Послушай, Эм, ты помнишь ту забегаловку в Бридж-порте?

И все понеслось сначала. Посыпались воспоминания, но на этот раз их хватило ненадолго. Минут через пятнадцать миссис Червински отпустила нас с миром. Я захватил ключ и стопку «Билборда», и мы пошли на чердак.

Чемодан действительно стоял у самого входа. Когда мы подняли крышку, то обнаружилось, что там сложены только носильные вещи. Сверху лежали два костюма: один из них был новым и хорошо отглаженным, а второй – видимо служивший для работы – помятым и поношенным. Дядя Эм нашел старые газеты и расстелил их на полу.

– Раскладывай веши в том порядке, в каком мы будем их доставать, – приказал дядя Эм. – Потом сложим их обратно.

– Хорошо, – сказал я. – А что мы будем искать?

– Откуда я знаю! Может, наткнемся на что-нибудь интересное. Вейс уже осматривал вещи до нас и ничего не нашел. Мы должны представить себе общую картину – ты понимаешь, что я Имею в виду? Ну, начали!

Я прекрасно его понял. Вопросы, которые он задавал миссис Червински, не помогли нам установить связь между ярмаркой Хобарта и Лоном Стаффолдом. Мы не узнали ничего нового об убийстве. Но карлик предстал перед нами как человеческое существо, а не как абстракция. Маленькое сморщенное личико на фоне примятой травы перестало быть просто фотографией убитого. Карлик стал мужчиной. Его мужским мыслям было тесно в крохотном тельце, и это его дьявольски ожесточило. Дух требовал простора. И он лелеял свою горечь, избегая живых людей и погружаясь в вымышленный мир книг и кино. Мне пришло в голову, что познакомиться с ним было бы весьма интересно. Если бы он был жив, я бы попытался побороть его сопротивление. Он был значительной личностью, а в его маленькой головке помещался сильный мозг. Но теперь было слишком поздно. Этот человек погиб. От него осталось только содержимое этого чемодана. А его крохотное тело, доставлявшее ему столько мук, покоилось в общей могиле на кладбище в Эвансвилле. Дядя Эм взял один из костюмов и стал рыться в карманах. Я взял второй, поношенный, и сделал то лее самое. В карманах ничего не оказалось, кроме сломанной зубочистки. Я прощупал подкладку и, прежде чем положить костюм на газету, взглянул на этикетку.

– Она права, он действительно жил в Толедо, – сказал я.

На костюме была этикетка от портного из Толедо.

– А этот костюм сшит в Цинциннати; он его заказал у какого-то из здешних портных.

Мы тщательно разложили вещи на расстеленных газетах. Зачем мы это делали? Ведь он никогда не будет их носить. Через год-другой миссис Червински, возможно, бросит эти ненужные тряпки в огонь.

Под костюмами в чемодане лежали, маленькие рубашки и детские носки – эти вещи он мог не заказывать, а просто купить в магазине. Затем мы вынули крохотное пальто и крохотный плащ. Внизу лежало нижнее белье размером на шестилетнего ребенка. Наконец мы добрались до самого дна чемодана. С одной стороны находилась древнейшая пишущая машинка «Корона» с тремя рядами клавиш, а с другой – непочатая пачка писчей бумаги. Несколько отдельных листков лежали сверху.

Я вынул машинку, осмотрел ее и положил рядом с чемоданом. Она была без футляра. Чувствовалось, что ею пользовались довольно часто. В это время дядя Эм изучал пачку бумаги. Эту пачку никто ие вскрывал; бумажный ободок не был надорван.

– Здесь нет книг, кроме этого словаря, – сказал я. – Судя по словам хозяйки, он любил читать. У него должно было быть много книг.

– Необязательно. Есть люди, которые много читают, но не любят иметь книги дома. Обычно это те, кто путешествует или часто переезжает с места на место. Книги много весят и становятся обузой. Я думаю, Лон был из таких людей. Он предпочитал брать книги в библиотеке.

Сначала я отложил словарь в сторону, но потом опять взял и начал листать. Мне хотелось найти пометки или закладки. Словарь был невелик, но я листал его довольно долго. Хорошо, что в чемодане не было других книг – иначе мне пришлось бы потратить на поиски всю ночь.

Дядя Эм взялся за разрозненные листки, лежавшие на пачке бумаги. Я взглянул в его сторону и увидел, – что на листках напечатан текст, состоящий из строчек разной длины. Я понял, что это стихи.

– Писем нет, малыш. Он действительно ни с кем не переписывался.

Я вернулся к словарю, а дядя Эм начал вчитываться в текст, напечатанный на листках.

В словаре я ничего не нашел, отбросил его в сторону и занялся чемоданом, который теперь опустел. Это был самый обыкновенный чемодан – без двойного дна и потайных отделений.

Покончив с чемоданом, я взглянул на дядю Эма. Он все еще читал, но его лицо приобрело странное выражение.

– Эд, сложи, пожалуйста, вещи обратно в чемодан. А этим мы займемся отдельно.

– Там только стихи или что-нибудь еще?

– Только стихи… Очень хорошие стихи. Я начал складывать вещи в чемодан.

– Ты действительно считаешь, что он был талантлив? – спросил я.

– Не знаю. Я в этом плохо разбираюсь: я не поэт. Это нельзя назвать высокой поэзией. Но некоторые из этих стихов написаны гораздо лучше, чем можно было ожидать. Прочти-ка!

И он протянул мне один листок.

Я дважды перечитал стихи.

– Но ведь это ни о чем Не говорит. Это всего лишь слова.

– Конечно, это всего лишь слова. А что ты надеялся найти там, кроме слов?

– Возможно, это выше моего понимания. Я не вижу здесь ничего особенного. Что это за «нежный голос лютни»? И о каком «несбыточном» идет речь?

Дядя Эм рассердился:

– Не придирайся, Эд! Откуда мне знать про «голос лютни»? Но в один прекрасный день ты обязательно столкнешься с «несбыточным» – это я тебе гарантирую!

Он передал мне второй листок.

У второго стихотворения, как и у предыдущего, не было названия. Первая же строчка повергла меня в изумление: «Закройте медленно крышку моего гроба».

На чердаке было тихо, углы терялись в полумраке. Я почувствовал, как по телу побежали мурашки при мысли, что эти мрачные стихи написал мертвый карлик. Это было просто глупо: каждый из нас рано или поздно должен умереть, за каждым закроется крышка гроба. Кого минует эта судьба? И тем не менее мне было жутко.

Чтобы немного успокоиться, я закурил сигарету, сел на расстеленные газеты и стал читать дальше.

Я читал и перечитывал это стихотворение.

Дядя Эм протянул мне следующее, но я отказался.

– Я не хочу больше их читать, – сказал я. – Слишком мрачно. Мне не нравится.

Он бросил на меня косой взгляд и снова углубился в изучение листков. Я докурил Сигарету, но никак не мог отделаться от гнетущего впечатления, которое произвели на меня стихи этого несчастного.

Стихотворение мне не понравилось, но поэт и не рассчитывал на то, что оно должно было нравиться. Он добивался чувства подавленности, которое я испытывал, прочитав его произведение. Я думал о Лоне Стаффолде, который сидел один в своей комнате и поверял бумаге свои чувства. Я вздрогнул, вспомнив о том, что в Эвансвилле действительно шел дождь, когда его закапывали в землю.

А ведь он был прав! Земля – это огромный пирог, а лежащие в ней миллионы мертвецов и вправду начиняют ее, как изюминки.

Наконец дядя Эм собрал листки и положил их обратно в чемодан.

– Кажется, это все, – сказал он.

– Ты что-нибудь нашел?

– Ничего в отношении убийства. Но я понял, почему он сочинял стихи.

– Могу я спросить почему?

– К черту твои вопросы. Я не смогу тебе ответить. Есть вещи, которые чувствуешь, но не можешь выразить словами. Например, ты можешь объяснить, почему ты играешь на тромбоне?

– Конечно, нет. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Миссис Червински предсказала, что я никогда не стану музыкантом. Думаю, она была права.

Лицо дяди Эма выразило отвращение.

– Господи, неужели ты веришь в эти басни! Эти так называемые «ясновидящие» всегда были проходимцами.

– Я так думаю не из-за предсказания миссис Червински. Я не брошу игру на тромбоне, но никогда не стану профессионалом. У меня нет способностей, которые должны быть у настоящего музыканта. Однако меня разбирает любопытство: что она подразумевала, когда говорила, что я попадусь в ловушку?

– Эд, именно поэтому я перестал заниматься ясновидением и прочими штуками. На этом можно неплохо заработать, но я предпочел держать балаган. В конце концов ты сам ловишься на эту удочку. В действительности ты просто угадываешь некоторые вещи. Но помимо твоей воли ты начинаешь думать, что в тебе живет какая-то таинственная сила, которая позволяет тебе читать в душе у других людей. Иногда ты попадаешь в яблочко и все больше и больше веришь в свой дар. А тут уже недалеко до сумасшедшего, дома.

– Но ведь она сказала правду о моем отношении к музыке. Впрочем, она могла узнать об этом от Вейса – я все ему выложил, когда был у него в гостях.

Дядя Эм покачал головой:

– Вейс не знал, что я знаком с Фло; у него не было причин говорить с ней о тебе. Все гораздо проще, малыш. Парни твоего возраста все помешаны на музыке, но только единицы действительно становятся музыкантами. Она не могла ошибиться. А тебе это показалось чем-то необыкновенным, потому что ты играешь на тромбоне. Если бы ты просто любил музыку – все равно какую, – ее предсказание так или иначе было бы верно. Ты сам теперь видишь, что она действовала наверняка.

Он сгреб пачку «Билбордов» и положил ее себе на колени.

– Любой может этим заниматься – стоит только набраться наглости. Каждому можно наговорить кучу вещей, которые покажутся правдой. Тут нет никакого риска. Нужно только напустить как можно больше тумана. Человек сам постарается найти совпадение между предсказаниями и тем, что с ним случится. Однако, черт возьми, нужно заняться этими газетами. Мы продолжим разговор после.

Он поделил пачку газет на две части и протянул мне половину.

– Получай свою долю! Ну, давай начинать!

– Что будем смотреть прежде всего. Объявления?

– Конечно, особенно раздел предложений о найме и частные объявления. Все, что может касаться карлика. Я пока не знаю, что мы ищем, но что-то должно найтись.

– Понятно, – сказал я.

Я взял первый номер и просмотрел раздел объявлений. Там ничего не оказалось. Во втором номере в разделе о найме на работу я наткнулся на имя какого-то карлика из Бирмингема, который предлагал свои услуги в качестве циркового артиста. Он не имел никакого отношения к нашему делу, но на всякий случай я выписал его адрес. И только в третьей газете я нашел то, что искал. Я сразу наткнулся на это объявление, потому что оно было обведено черным карандашом. Это было объявление частного характера:

Я усматривался в это объявление, когда дядя Эм сказал мне:

– Посмотри отдел писем – может, на его имя было отправлено письмо.

– Нашел. Посмотри!

Я протянул ему газету, и он прочитал объявление.

– Это именно то, что нам нужно. Это ты сделал рамку или…

– Нет, не я. А что значит «ав»?

– Это дата, когда должен был выйти последний номер с этим объявлением. Давай-ка посмотрим. Это номер от третьего августа, я просмотрел последний июльский, и там ничего. Значит, объявление было дано третьего августа с последующим повторением в номерах от десятого и семнадцатого августа. У тебя есть эти номера. Проверь!

Я проверил. В обоих номерах было помещено это объявление, но только в номере от третьего августа оно было обведено рамкой.

Я показал оба номера дяде Эму.

– Нужно обязательно узнать, кто отметил объявление карандашом. Фло говорила, что карлик не читал «Билборд». Правда, он мог читать его втайне от нее.

– Это вполне возможно, – заметил я.

– Бели поразмыслить хорошенько, то это маловероятно. Если он читал газеты тайком, то не стал бы ничего подчеркивать. Это выдало бы его намерения. Ну, пошли!

Он собрал газеты, положив интересующий нас номер сверху, и пошел к выходу. Я быстро собрал разложенные на полу газеты, кинул их в угол и догнал его у лестницы. Что-то заставило меня обернуться, и я бросил взгляд на чемодан. Он был похож на гроб ребенка – или карлика.

Этот чемодан действительно стал гробом если не тела, то мыслей этого несчастного человека. Мыслей, изложенных на бумаге. Эти мысли еще поживут какое-то время, пока их не выбросят или не сожгут в печи. А потом они превратятся в дым, тогда как тело, породившее их, у же стало изюминкой в толстом пироге земли.

Дядя Эм уже спустился с лестницы и ждал меня внизу. Я погасил на чердаке свет и закрыл за собой дверь.

«Прочтет ли кто-нибудь еще эти мрачные стихи, спрятанные на чердаке?» – подумал я.

Спустившись на второй этаж, я спросил у дяди Эма:

– Ведь ты не станешь ее будить? Мы пробыли там довольно долго. Сейчас уже около пяти утра.

– Разумеется, я ее разбужу. Это крайне важно.

И он постучал в дверь миссис Червински. Я услышал, как скрипнула кровать, потом зажегся свет, и Фло появилась на пороге своей комнаты.

– Мне чертовски жаль тебя беспокоить, Фло. Но кое-что я должен выяснить немедленно. Речь идет об этом объявлении.

Он протянул ей газету и ткнул пальцем в черную рамку.

– Господи, я совершенно об этом забыла. Входи, Эм.

– Нет, мы сейчас уйдем и оставим тебя в покое. Так что ты можешь сказать по этому поводу?

– Ничего особенного. Я увидела это объявление в субботнем номере. Меня удивило начало: «Лон С» Естественно, я сразу же подумала, что объявление касается Лона Стасрфолда, и подчеркнула его. Когда он вернулся вечером, я его ему показала. Но он заявил, что это не имеет к нему никакого отношения и он не знает никакого Коротышки. И вообще не понимает, о чем идет речь. Он сказал, что я ошиблась.

– Больше он ничего не добавил?

– Нет. Но я заприметила это объявление. Оно появилось еще в двух номерах, а потом пропало. Поскольку Лон уверял, что оно его не касается, я выкинула это из головы. А теперь ты мне о нем напомнил.

Сонное выражение сошло с ее лица.

– Значит, объявление все-таки предназначалось для него, а он не хотел, чтобы я об этом знала. Оно очень коротенькое. Он с первого раза мот запомнить содержание и, почтовый адрес. Он уверял, что это не имеет к нему отношения, но наверняка ответил. Ты согласен со мной, Эм?

– Пока не знаю, Фло, но наведу справки. Во всяком случае, большое спасибо… Возвращаю тебе ключ от чердака и газеты.

– Я еще увижусь с тобой, Эм?

– Надеюсь. Я обязательно тебе позвоню. До свидания, Фло.

Мы вышли на Вайн-стрит. Мимо нас проехали одно или два такси, но дядя Эм даже не попытался их остановить.

Небо уже начало сереть, а с реки дул свежий северный ветер. Я слегка дрожал, но не потому что было прохладно. Я никак не мог отделаться от воспоминания о стихах. Мне хотелось забыть их, но они росли во мне и наполняли душу смутной тревогой. Сам того не желая, я их выучил наизусть слово в слово.

– Тебе холодно, Эд? – спросил дядя Эм.

– Нет, но я хочу есть.

– Сейчас мы перекусим. А потом пойдем в какой-нибудь отель. Надо немного поспать. Наш следующий визит будет на площадь Оперы, двадцать пять. Но туда нельзя явиться раньше девяти-десяти часов.

Мне не нужно было спрашивать, что находилось на площади Оперы, двадцать пять. Все циркачи знали этот адрес – это был адрес редакции «Билборда».

– Ты думаешь, они скажут, кто поместил объявление? – спросил я.

– Я когда-то знавал там одного парня, может, он поможет нам пролить свет на это дело.

– А если он там больше не работает?

– Если я не справлюсь в одиночку, придется подключить Вейса. Он может устроить, чтобы здешняя полиция сделала официальный запрос. И все-таки я боюсь, что у нас ничего не выйдет. Тот тип наверняка действовал под чужим именем.

– Тогда зачем мы туда, идем, если ты считаешь, что мы ничего не добьемся?

– У тебя что, есть другие предложения?

– Нет, – сказал я. – Я могу предложить только поспать и поесть. Лично я умираю с голоду.

На углу Вайн-стрит мы нашли ресторан, к счастью, еще открытый. Нам удалось кое-как перекусить, а затем мы отправились на поиски ночлега. В отеле на Фонтейн-сквер нам предложили двухместный номер, и мы повалились в постели, приказав разбудить нас в девять часов. Уже засыпая, дядя Эм сказал:

– Тебе совсем не обязательно вставать так рано. В «Билборде» я разберусь и без твоей помощи. Я разбужу тебя, когда вернусь. Можешь поспать пару лишних часов.

– Замечательно, – сказал я. – Только не позволяй мне спать слишком долго. Мне обязательно надо вернуться в Форт-Вэйн к семи вечера. Я не могу обмануть Риту.

– Не беспокойся, Эд. Ты вернешься вовремя.

Дядя Эм погасил свет и блаженно вытянулся на кровати.

– После того как я проспал целый сезон на кушетке, я не смогу заснуть в такой мягкой постели, – проворчал он.

Однако ровно через минуту, обратившись к нему, я в ответ услышал храп.