За три войны до…

Эпизод 1

Чем заняться на досуге раненому дивинженеру, спустя неделю постельного режима в Первом Коммунистическом госпитале упросившему врачей перевести его на амбулаторное лечение? Нечем! Совершенно! Гулять с костыльком и то много нельзя, а Вяхр, привереда, ни в какую не захотел вставать в оглобли специально купленных в колхозе саней, как его Петька ни уговаривал. Впрочем, подозреваю здесь со стороны своего сынули скрытый саботаж. Без меня-то конь полностью его. К нам в дом уроки делать чуть ли не всем пионерским отрядом прибегают, особенно мальчишки, а потом, оседлав Вяхра, несутся на заречные поля в Чапаева играть. То, что росточком маловаты, ничуть не мешает. Наловчились подсаживать друг друга в стремя. Интересно, что против детворы свирепая со взрослыми зверюга ничего не имеет, наоборот рада поноситься, таская их, и на себе, и за собой на лыжах. Как стемнеет — обратно к нам, слушать, как товарищ Любимов про Красную Армию да про войну рассказывает. Попробуй тут откажись! Хотя рассказывать то, в общем, кажется нечего. Оглядываешься назад — кажется само всё делалось, будто отлаженный механизм сработал. Как надо, как и должен был. Никаких тебе подвигов эпических. Под это дело и настроение у меня соответствующее. Кажется, полезь к нам весной Гитлер со своим вермахтом — раскатаем в блин, даже не вспотев. Двухлетний опыт масштабных боевых действий, перемежавшихся периодами осмысления и усвоения — не шутки. Не говоря уж о материальной части вопроса. Здесь вам не 41-й год того, «эталонного» мира! Тут у нас в 39-м на Ленфронте уже полк ЯК-1 с 1650-сильными на форсаже климовским моторами ВК-106 парами, четвёрками летает. По-1 с АШ-65 на Карельском фронте также. Правда, в воздушных боях проверить не получилось новые истребители, поскольку финские ВВС дружно перелетели в Швецию, как только мы юго-западную часть страны захватили. Теперь дипломаты товарища Молотова с ними воюют, требуя вернуть имущество Финнской Народной Республики. Вооружённые силы в 6,5 миллионов бойцов, почти 20 тысяч танков, САУ, БТР, 25 тысяч боевых самолётов, из которых, правда, половина — У-2, объединённые в дивизии, корпуса, армии, флоты и флотилии, умеющие не просто в поле жить, марши совершать, маневрировать, не просто воевать, а побеждать — это несокрушимая сила! Даже если б не существовало 400-километровой демилитаризованной зоны вдоль советско-германской границы. Да, теперь границы, а не линии разграничения, поскольку Польская Народная Республика, как и прочие, Западнобелорусская, Западноукраинская, Эстонская, Латвийская и Литовская, вместе с Финской, в статусе «особых», после выборов коммунистических правительств, или, как в последнем случае, «революции», приняты чохом 15 февраля в состав СССР. Всё в соответствии с конституцией 1936 года. Про «партийные границы» там не было ничего сказано, посему КПЗБ с КП(б)Б и КПЗУ с КП(б)У таки слились. Все ли этим довольны? Не знаю. Но какой-никакой порядок и понятные правила игры. Было в СССР семь союзных республик и две особые, стало шесть союзных и девять особых, поскольку «восточная» БССР, лишившись внешних границ, перешла, как раньше Казахская ССР, в автономные в составе РСФСР.

Вот и с детишками разговаривая, с войны всё больше на политику сползаем. Тут уж они сами мечтать начинают, как при коммунизме заживём. Сказки — сказками, но мне и самому это интересно. Нет же сейчас никакого, даже приблизительного описания того самого «коммунизма», где все на свете счастливы. Так почему бы мне, пока я всё равно бездельничаю, этим для детишек не заняться? Да, вот прям с утра и займусь. А то, когда малышня разбежится по домам встречать родителей после рабочего дня, вернётся Поля. И начнутся перевязки, кормёжка всякими травками, действующими, надо сказать, на мой, избалованный антибиотиками организм, ничуть не менее эффективно, чем «продвинутые» лекарства «эталонного мира» в прошлом. А потом за столом соберётся всё семейство, мы с Полей, дети, Грачик, приехавший с фронта на «бронетуре» вслед за мной, Лидия Георгиевна, дочка белорусского лесника, которую Поля пристроила у себя работать лаборанткой пока не поступит в институт. Будем ужинать. Потом Лидка с Грачиком убегут на каток на разливе, где зимой, вместо танцплощадки перед клубом, собирается молодёжь. Кажется, и не только мне, у них роман. Соседи сплетничают, на работе у Поли парторганизация зачем-то встряла, как бы мне не пришлось на защиту интернационализма во всех его смыслах вставать, продвигая нечто в стиле фильма «Свинарка и Пастух». Лида-то дивчина видная, к её ногам так и падают штабелями, завистников много. Но и Грачик у меня герой-фронтовик (как же, самого товарища Любимова от лютой смерти спас, чуть ли не закрыв своим телом), такого враз обойти ох как трудно!

В конце концов, мне, большую часть жизни прожившего в конце двадцатого и начале двадцать первого века, чего стоит описать хоть один день из будущего? Да легко! Возьмём самое лучшее, не вспоминая о плохом, намешаем и сдобрим собственными фантазиями! Пусть будет май и воскресенье, которое простой советский инженер, разработчик систем искусственного интеллекта, проведёт со своей семьёй. Нет, пусть будет наш Иванов Иван Иваныч просто программистом, пугать неготовые умы не будем. А жена его, Иванова Ивана Ивановна, тоже не домохозяйка, пусть будет учительницей. Или врачом? Нет, пожалуй всё-таки учительницей. И чем же мне занять идеальную семью с двумя детьми-школьниками, разного пола и немного разного возраста? А пускай, договорившись с соседями, побегают на зарядке, потом позавтракают и сходят в аквапарк, пообедают в небольшом уютном «грузинском» ресторанчике, пардон, конечно же, столовой, но частной (вот ужас) семейной, а не общепитовской, посетят кинотеатр с десятком залов, где посмотрят трёхмерный мультфильм про трёх богатырей. После этого детей надо отправить на аттракционы, пусть в шлемах виртуальной реальности высадятся на неизведанную планету, а взрослых — в супермаркет, который назовём универсальным магазином. Разнесём действие в пространстве, начав его в небольшом, уютном Наукограде с его тишиной, порядком, чистой зеленью годов 80-х, откуда мои герои на беспилотном вертолёте-такси перенесутся на триста километров в ТРЦ с его шумом и суетой годов двухтысячных, то бишь в торгово-развлекательный центр, но не в образе одной громадной постройки, а тоже в виде небольшого городка без жилых домов, который люди посещают либо ради покупок и развлечений, либо приходя на работу. Так, не забудем по пути описать пейзажи, на которых беспилотные сельскохозяйственные комплексы, ориентируясь с помощью спутниковой навигации, обрабатывают землю. Высоко в небе пускай летают громадные реактивные самолёты, а вот дорог изображать не буду, кроме местных. Все автомобильные и железнодорожные магистрали спрячу глубоко под землю, пустив по ним электротранспорт. Сдобрим это всё разговорами по пути о работе, Иван Иванович расскажет о коррекции программ марсианских комплексов терраформирования, а его супруга попросит его помочь ей видеоряд урока по теме «оптика» для 9-го класса сделать трёхмерным. Ведь в школе там уже не классная доска, а многофункциональный сенсорный экран, на котором и писать можно, и фильмы смотреть.

Отлично! Но где же у меня здесь спрятался коммунизм? А вот где! У каждого гражданина СССР, начиная с детей, окончивших начальную школу, обязательно есть «ИККа», индивидуальный коммуникационный комплекс, то бишь, как мне привычно, смартфон. Это тебе и весь личный комплект документов, и кошелёк, и телефон, и почта, и много чего ещё. Выдаётся по окончании начальной школы государством. Многие детям и раньше покупают, но самостоятельно, за свои деньги. Конечно же, раз есть смартфон, значит, интернет, то бишь «коммуникационная сеть», тоже в наличии. Но, у каждого ИККа, обеспечивающего «в базе» без ограничений общение и взаимодействие с системами жизнеобеспечения, да хоть той же торговлей, возможности немного разные. Ведь это основное средство управления государством! Только получив «казённый» ИКК, школьник уже может принимать участие в управлении школой, выдвигая те или иные предложения, внося их в «банк проблем и вопросов, требующих решения». Если окажется, что дело стоящее и волнует многих, то, в зависимости от характера, оно будет рассмотрено учителями-экспертами или прямо вынесено на голосование. Поддерживая и продвигая предложения свои и чужие, голосуя за них, можно увеличить «вес» своего голоса в школьных делах. Или, наоборот, «похудеть». Потом, по прошествии времени, вычислительная система со своей беспристрастной, рациональной стороны, сообщит, были ли принятые решения полезными, бесполезными или вредными. Коллектив тоже даст, проголосовав, свою оценку. Те, кто отстаивал полезные решения, приобретут к своему голосу «бонус», увеличив его вес например с единицы до 1,1, те, кто выступал против — похудеют до 0,99. Это обучающий, тренировочный этап.

С достижением совершеннолетия гражданина ИККа начинает работать всерьёз, обеспечивая доступ к принятию решений в рамках локальных зон. Поначалу — только собственного населённого пункта или района крупного города, отдельно, в профессиональной сфере, факультета университета, института, техникума, какого-либо небольшого производства или малой части крупного производственного объединения. Чтобы подняться на следующий уровень, городской, сельского района, надо набрать «вес голоса» равный 2 и система сработает автоматически, открыв новые возможности. Ещё дополнительная единица потребуется для уровня областного, а для республиканского — целых две. Но это всё ерунда по сравнению с «общесоюзным» уровнем принятия решений и законов, куда допускаются ИККи с «весом голоса» 10.

Понятно, что простому гражданину в одиночку на общесоюзный уровень вырваться ох как непросто! Но объединившись в партию — уже легче. Во-первых, оперативные решения, имеющие жёсткие ограничения по времени принятия, можно передоверить в рамках партии профессионалам в конкретной, например, юридической, экономической или иной области, которые могут бросить на чашу весов сразу все голоса локальной или союзной организации. Такое решение может с большей степенью вероятности оказаться «полезным», а «вес голоса» увеличит каждый член партии. Чем больше у партии «вес голосов» — тем лучше. Поскольку даже если решение окажется неверным и ЦВС(центральная вычислительная система локальных зон или ЦВС всего СССР), по объективным показателям отнесёт его к «вредным», партия ещё может на голосовании граждан, отнести его к «полезным», сведя результат к нейтральному и ничего на этом не потеряв. Точно также, более «тяжёлая» партия, продавив свой вариант, получит прибавку, даже если вариант другой партии мог оказаться ещё лучше, но не принят, поскольку степени «полезности» не различаются. В деле же принятия законов, не терпящем спешки и суеты, в рамках партии всегда можно провести обсуждение и внутреннее голосование, но потом, во вне, партия всё равно выступит единым фронтом. Это хорошо для тех, кто сам, лично, ошибся с правильным выбором на внутрипартийном голосовании, но в итоге его «вес» не только не пострадал, но и прибавился. Более того, не все же постоянно сидят в сети и следят за «политикой», работать тоже когда-то надо, да хоть бы и спать. Но, состоя в партии, гражданин всё равно в таком случае голосует, в отличие от беспартийного. Он, просто напросто, участвует в большем количестве дел, быстрее, как сказали бы в моём «эталонном» мире, «прокачивается».

Зачем это гражданам СССР, кроме естественного желания порулить страной? А затем, что «тяжеловесы» общесоюзного уровня, которые могут достигать и 100-й и даже 1000-ной степени, от дел в локальных зонах не изолируются. И если ты хочешь, скажем, поставить перед своим домом на коммунальной земле памятник Бабе-Яге, состоишь в партии и в твоей же локации зарегистрирован «тяжеловес», которому этим делом заниматься просто недосуг, то от имени партии можешь легко это дело, в целом «бесполезное», от которого никому ни жарко, ни холодно, протолкнуть. Но с умом. За подставу по головке не погладят, можешь и из партии вылететь.

А где же в этом «коммунизме», где все взаимодействуют в рамках коммуникационной сети и принимают решения напрямую, место правительству? А оно здесь — администраторы сети. Из тех, кто настолько ушёл «в политику», что ничем более и заниматься времени не имеет. Эти люди могут голосовать, но главная их функция — отслеживать и ставить назревающие вопросы, выносить на обсуждение проблемы и вызовы, контролировать выполнение принятых решений. Товарищу Сталину это могло бы понравиться, ведь правильно поставленный вопрос — половина «правильного» ответа! Вот такой у меня «коммунизм» получился от слова «коммуна», община, связанная единым информационным, коммуникационным полем принятия решений и следования им.

Всё, ставлю точку. Интересно было сочинять сказки, но убил этим всего три дня, а завтра не до графомании будет, 23-е февраля, день РККА и РККФ, надо будет явиться в наркомат. Да и пальцы от пера уже скрючились. Сейчас детишки с Вяхром прибегут, вот им и почитаю, что насочинял.

Мда, не думал, что всё так обернётся. Даже до аквапарка не «долетел». Вопросов у школьников — целое море. А то, а это как, а «телевизор» что такое? Микроволновка? Электрическая печь, которая греет невидимыми лучами? Вот чудеса! А уж со спутниковой навигацией что было! В общем, пришлось расколоться, что первым космонавтом был Юрий Гагарин, полетевший в апреле 1961 года. Хорошо хоть, что пришла Поля и нас разогнала.

Папку, с крупной надписью синим армейским карандашом «Один день в коммунизме», я оставил на окне в гостинной. Там её подхватил, явившийся на ужин, Грачик, но открыв первую страницу и прочитав пару строк, отложил, так как женщины стали подавать на стол. Петька с Викой, не забывая работать вилками, попытались меня разговорить на тему фантастики, но я заартачился, сказав, что завтра, когда их друзья-подружки прибегут, чтоб никому не было обидно. Грачик же, после чая, к удивлению Лиды, сграбастал без спроса папку (коммунизм же!) и заперся на чердаке, который специально для него, подвинув полины запасы травок, пришлось утеплять. Лидия Георгиевна, возмущённая тем, что сегодня её никуда не пригласили, тоже закрылась у себя в комнате. Дулась целых полчаса, после чего, решив, что на обиженных воду возят, забарабанила на чердак, требуя, чтобы Грачик спустился в гостинную и читал вслух. Петька с Викой инициативу поддержали, но выдвинули требование, чтобы в качестве чтеца выступал я. У меня с Полиной перед праздником по плану была баня, поэтому увернуться удалось. Пусть уж сами, а то опять вопросами закидают.

Эпизод 2

На 23 февраля 1940 года высшему комсоставу РККА и РККФ сделали подарок. Медали, вроде «20 лет РККА» были уже не актуальны, поскольку у многих боевых орденов хватает, а вот генеральские и адмиральские звания, вместо прежних «комдивов» и «комкоров» — это ново! В Москве, собрав всех армейцев старше полковника из ГШ, НКО и таких как я, заштатных, командировочных или проезжавших, в актовом зале Наркомата, маршал Ворошилов лично зачитал один общий приказ на всех, а потом, по очереди, по персоналиям. В целом, большинство остались на том же уровне, что и были, с поправкой на то, что ступень «комбриг» упразднялась совсем, но добавлялся «генерал-полковник». Некоторые шагнули на ступень выше, получив, например, вместо «комдива» «генерал-лейтенанта». И всего двое из присутствующих, оба «с севера» по ранению, шагнули на две ступени вверх. Федюнинский, получивший орден Ленина и комбрига за прорыв укреплённой полосы, стал сразу генерал-лейтенантом, а дивинженер Любимов взлетел аж до генерал-полковника технических войск. Услышав своё новое звание из уст маршала, я невольно зябко передёрнул плечами. Нет, погоны не жмут. Не ввели пока. Но себя я в таком ранге как-то не представлял. Пока были разные комдивы-комбриги, всё как то ощущалось жизненно, органично, а вот «генерал-полковник» вызывал у меня, почему-то, стойкую ассоциацию с «баронством». Что же это? Я совсем становлюсь истинным коммунистом и человеком «этого» времени? Или это отголоски воспоминаний «того» мира, где в 90-х осколки Советской Армии превратились в нечто полуфеодальное с «сеньорами» в погонах с большими-большими звёздами и «крепостными» рядовыми? Б-р-р-р, чур меня!

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул я громче, чем надо было бы, стараясь криком отогнать наваждение.

— Поздравляю! Ждём скорее в строй! — сухо отозвался Ворошилов и по очереди стал «отоваривать» комкоров, чтобы с них перейти на командармов.

После «раздачи» перед генералами по очереди выступили Мехлис, упиравший на политическую работу и возросшую ответственность «вновь испечённых» за коммунистическую агитацию в рядах РККА, и сам Ворошилов, сказавший, что задача, которую ставило перед Красной Армией Советское правительство, начиная индустриализацию, выполнена. Современная, механизированная, оснащённая лучшими образцами вооружения армия, создана. И проверена в деле так, что не нам одним видны лучшие её качества. Теперь будем ещё твёрже, ещё уверенней стоять на страже завоеваний Октябрьской революции!

Во второй половине дня весь генералитет был приглашён в Театр Красной Армии, вновь построенное, звездообразное в плане здание которого, только-только, к 23-му февраля, закончили отделывать изнутри. Там в честь воинов, командиров и политработников РККА сегодня давали концерт, но я не поехал. Подозревал, что маршал Ворошилов флотских, своего театра не имевших, пригласить постеснялся, а мне было бы потом перед Иваном Кузьмичом неудобно, который как раз сегодня прибыл в Москву «по делам». Так говорят, когда не хотят признаваться зачем. Впрочем, у них с Кузнецовым своя кухня. В общем, юлить я не стал, признался, что вечером ко мне приглашён командующий Балтфлотом флагман флота первого ранга Кожанов.

Глядя на меня, на концерт не пошёл, предпочтя посиделки у меня дома, генерал-лейтенант Бойко, сменивший после Академии Потапова на посту командующего 5-го Танкового корпуса. Повезло ему, а может, Щаденко нарочно «целился», чтоб бывшему военпреду ЗИЛа именно этот корпус, в который был мобилизован московский пролетариат, достался. Перекинувшись несколькими словами с командующим корпусом перед, как я потом шутливо называл этот процесс, «перезваниванием», понял, что тот в Москве по службе из-за какого-то конфликта с начальником ГАБТУ Павловым. За своим командиром последовал и генерал-майор Поппель, в одночасье сегодня «разжалованный» из комиссаров, в связи с упразднением этого института, в замполиты. Поехал ко мне и генерал-майор Родимцев, только недавно вступивший в командование 1-м ВДК. Десантников вывели из зоны боевых действий буквально на днях и сейчас железнодорожными эшелонами перевозили в ППД под Смоленск.

Привезя товарищей домой, я увидел, что там меня поджидает ещё один «пролётный», генерал-майор погранвойск Седых, едущий в Брест принимать «большой» Белорусский погранокруг, имеющий и внешнюю, и внутреннюю границы. Так мы узнали, что погранвойска тоже, приурочив к дате, «перезванивали». А вот центральный аппарaт НКВД — нет. О чём мы могли судить по явившимся поздравить меня «волкодаву» майору госбезопасности Панкратову и старшему майору госбезопасности Косову, по прежнему рулившему ГЭУ. Этим моим бывшим сослуживцам вдруг сегодня приспичило, независимо друг от друга, о чём-то со мной переговорить, но не рассчитали. Где уж в такой-то толпе секретничать?

Тем более, что, совершив «боевой разворот», выехав в Театр Красной Армии вместе со всеми, но оказавшись, почему-то в Нагатино, вскоре заявились мобилизованный весной генерал-майор Чкалов и скрывающийся от него командующий ВВС КА генерал-полковник Смушкевич. Что понадобилось вдруг от меня главкому летунов, я не предполагал, а вот Валерия Павловича можно было прочесть как открытую книгу. Герой страны маялся от того, что вернувшись в армию так и не попал на фронт, хоть и стучался во всевозможные, даже самые высокие кабинеты. Что толку от звания комбрига, а теперь уже генерал-майора, если драться не дают?! Адреналиновому наркоману Чкалову испытательной работы уже не хватало! Даже если учесть то, что из-за перевода КБ Поликарпова в Казань вставшему в армейский строй лётчику пришлось перейти к Микояну, «необъезженные жеребцы» которого были весьма непросты в управлении, особенно на посадке. Из-за этого, несмотря на поражающие воображение ЛТХ, рабочую высоту свыше 12 км, скорость на ней под 750, сверхмощный секундный залп, МиГи всё ещё не хотели принимать на вооружение. И вот Чкалов загорелся идеей собрать лучших лётчиков-истребителей страны, посадить их на МиГи и сформировать «дивизию чистого неба». Да пусть даже будет полк! Но командовать им будет он, Валерий Павлович, изучивший норовистый истребитель вдоль и поперёк. Увы, но ни командование ВВС, ни маршал Ворошилов, ни руководство страны, замысел не оценили. ВВС КА и без этого во всех прошедших войнах в итоге завоёвывали полное господство в воздухе. Так зачем рисковать авариями, тем более, жизнями лучших пилотов? Подождём, пока Микоян сумеет снизить посадочную скорость, тогда уж… В общем, ищет товарищ Чкалов себе влиятельных союзников сейчас где угодно. А Смушкевич по этой же причине, скрывается от надоедливого испытателя.

Последними, целой делегацией, заявились мореманы, задержавшиеся на торжествах в собственном наркомате. Вместе с Кожановым приехали нарком Кузнецов и, теперь уже замнаркома по береговым войскам генерал-лейтенант морской пехоты Касатонов вместе с незнакомым мне полковником Крыловым. Раздевшись в прихожей зашли в гостинную и выстроились перед нами. Улыбаются загадочно, а у самих рожи от радости аж светятся изнутри.

— Знаете, мы, по земле ползающие, да в небесах порхающие, ваших влажных намёков совсем не понимаем, — заметил я, как хозяин за столом. — Давайте уж, признавайтесь, что за счастье безмерное на вас свалилось…

— Пока я ещё нарком ВМФ, — выступил Кузнецов, — представляю вам генерал-адмирала флота СССР товарища Кожанова!

Разве можно вот так, без предупреждения! Я, Бойко, Поппель, Седых и Родимцев сидели на одной лавке из половой доски, положенной поверх двух табуретов. Кто из нас так неудачно и резко дёрнулся, я не понял, но отреагировать из нас всех успел только вскочивший на ноги десантник, остальные дружно грохнулись на пол. Гости постеснялись, а я, поднимаясь, выдал такую матерную тираду, что Полина, на пару с Лидкой суетившаяся на кухне, отгороженной от гостинной только печкой, пригрозила мне язык оторвать, если дети услышат.

— Вот! Правильно! По-боцмански его, чтоб в большом звании от корабельной службы не отвык! — заржал Кузнецов.

— Угу, — хмыкнул Смушкевич. — Вот так морские традиции и рождаются…

— Завидуй-завидуй, военлёт! У вас в маршальском звании в поднебесье никого нет, — улыбнулся Кожанов. — Если и будет, то обзовут «по-пластунски». А генерал-авиатором тебе, как пить дать, не бывать!

— Эх, генералы, адмиралы, маршалы… какая разница… — вздохнул я. — Нет у нас более уважаемого во всех Советских вооружённых силах человека, чем боец пехотный Ванька… — сказал я, вспомнив Быкова в в фильме «В бой идут одни старики» из моей «прошлой жизни», и запел «Старую солдатскую песню» Булата Окуджавы.

— Погоди! — завопил Касатонов. — В машину за гитарой сбегаю!!!

А спустя пару минут, под пока ещё неуверенный аккомпанемент, я тихо напевал:

Отшумели песни нашего полка,
Отстучали звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.

Нас осталось мало — мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного.
Живы мы покуда, фронтовая голь,
А погибнем — райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.

На могилах братских серые кресты —
Вечные квартиры в перелеске.
Им теперь не больно, и сердца чисты,
И глаза распахнуты по-детски.

Спите себе, братцы, всё придёт опять.
Новые родятся командиры.
Новые солдаты будут получать
Строгие казённые квартиры.

Спите себе, братцы, всё начнётся вновь,
Всё должно в природе повториться —
И слова, и пули, и любовь, и кровь…
Времени не будет помириться.

Отшумели песни нашего полка,
Отстучали звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
Маркитантка юная убита.

(оригинальный текст слегка подправлен)

Под конец песни Касатонов, собаку съевший на подборе музыки к моим напевам, бренчал уже вполне себе ничего, красиво. Мне даже показалось, что что-то «испанское» со струн изредка соскакивало и всё вместе, на мой вкус, получилось ничуть не хуже, чем в оригинале. А вот его товарищ, полковник Крылов, всё это время задумчиво смотрел на меня, не отрывая глаз.

— Не нравится песня, полковник? — прямо спросил я у него.

— Напротив. Она напомнила мне ту, Мировую войну. Да и Гражданскую тоже…

— Успели застать?

— Да, с 16-го года прапорщиком, потом подпоручиком, а потом Добровольческая армия, Крым… — с вызовом поднял Крылов голову. — И в Грузии был, и в Бизерте тоже!

— Вот оно как… — хмыкнул я, не зная, как отреагировать.

— Товарищ подполковник записался в 36-м в Балеарскую бригаду добровольцем. Прошёл, благодаря своему мужеству, отваге, таланту, весь путь от командира отделения до комбата. В операции «Ла-Манш» возглавил передвой отряд, участвовал в высадках на Аландских островах, а после гибели в начале февраля полковника Дельгадо, выдвинут мной на должность комбрига. Вчера мы с ним успешно прошли собеседование в ЦК по этому вопросу.

— И пропустили? — недоверчиво спросил Поппель? — Положим, то, что у вас с испанских времён в морской пехоте беляков полно — ни для кого не секрет. Но чтобы на должность комбрига?

— Я, товарищ, в Гражданскую против армии Троцкого воевал, — ответил Крылов. — А вы?

— Уел! — рассмеялся я, разряжая обстановку.

— И в Грузинскую тоже? — не поддался Бойко, потерявший на той войне ногу.

— Так я ж тогда и не знал ничего, что в России-то происходит. Только из французских газет, а там о нас никогда ничего хорошего не напишут. Вот и пошёл помогать восставшим воевать с той самой армией Троцкого, но уже без Троцкого. Откуда мне было знать, что всё изменилось? Это потом, в Бизерте пришло, когда «Александр» уходил. Как вы французов на место поставили любо-дорого было смотреть! Особенно после всего того, как они нами помыкали! Подумать только, вот недавно хотели всех перебить, а потом провожать вас вышли. Не все, конечно. Крепко мы тогда между собой повздорили. Но должен сказать, что тех, кто на происходящее смотрел по-прежнему, было абсолютное меньшинство. Они же, видя, что ничего сделать против линкора малым числом не могут, ваших раненых из-за злобы своей в госпитале убили. Но мы их потом за это наказали по-свойски, без полиции. Око за око. А за вас переживали, чтоб успешно дошли. Молебны стояли чуть ли не ежедневно. Это ж надо, без машин в море выйти, но в Севастополь вернуться! Такое только русские могут!

— Вашими молитвами… — улыбнулся я. — Рад, что в итоге всё встало на свои места и мы сейчас по одну сторону фронта и за одним столом. Хорошо, когда наши с нами!

— Эх, собирать нам ещё наших-то и собирать. До самого Уругвая… — вздохнул полковник.

— Вы, главное, связь не теряйте, контакты держите, глядишь, со временем всё наладится. Дорогу осилит идущий, — обнадёжил я Крылова.

— Да уж, постараюсь не терять, у меня семья до сих пор в Париже, пока я всё в боях да походах.

— Вот, кстати, туда и напишите статью, как морская пехота ВМФ СССР, как Красная Армия воюют, что, мол, никакие укрепления, даже линия Мажино и белые скалы Дувра, не устоят под ударом оснащённой современной техникой, умеющей воевать армии. Твердыни держатся только упорством и мастерством их защитников. Даже если это всего лишь окопы в монгольских песках. Вот тут вокруг вас товарищи сидят, и в Монголии, и в Польше, и в Финляндии побывавшие, поможем. Пусть опубликуют в парижских газетах. Может тогда и не сломаются французы под немецким ударом в этом году. Заодно и эмигрантов наших предупредите о возможной немецкой оккупации и намекните, что может так случиться, что русским и прусским предстоит ещё раз схлестнуться. Пусть выбирают, на чьей они стороне. Идея! Давайте, пока всё не сожрали и не выпили, сфотографируемся! Грачик, дорогой, тащи скорее камеру! Подпишем: «такие-то, такие-то, победители многих врагов, включая генерал-адмирала, собрались за общим столом в день РККА и РККФ». Нет! Иначе, «…в день защитника Отечества»! И себе на память оставим и в Париж отправим. Пусть сохнут от зависти вам, товарищ полковник!

Сказано — сделано! Антураж, что надо. Стол у меня сегодня ломится от яств и бутылок, хоть из моего хозяйства здесь пока только свежее сало и соленья. Но гости мои с понятием, лётчики, моряки и чекисты по пути в рестораны заглянули, корзины деликатесов с собой притащили. Седых — целый мешок дальневосточной красной рыбы, разных пород на любой вкус. Вёз, как бомбу, под крылом самолёта, чтобы не пропала. А жареная свинина заколотого с утра кабанчика, да с отварной картошкой, будут потом, ими никого не удивишь.

А потом, забыв о делах, мы поднимали тосты, пели песни, как ставшие уже привычными «Грозные силы Советской России» и «Наш Советский Союз покарает…», так и новые, которые разучивали, подбирали мелодию, и исполняли, в большинстве своём — хором. Некоторые песни, больше подходящие для сольного исполнения, пели поодиночке, причём особенно отличились Чкалов и Лида, у которой вдруг обнаружился потрясающий певческий талант. Грачик у меня тоже отличился, очень вдохновенно спев на родном языке «Дле яман». Я же начал с того, что переиначил «Застольную» после первых вступительных куплетов:

Вспомним про залпы линкоров и крейсеров

Про боевую стрельбу!

Выпьем за нашу пехоту морскую!

Высадки на берегу!

После этого куплета моряки, как по команде, подбоченились…

Будет в преданьях навеки прославлен

Под пулемётной пургой

Дерзкий десант в бастионы Свеаборга,

Русский удар штурмовой!

Тут уж пришла очередь Родимцева задирать нос…

Славой помянем таран наших танков,

Натиск на ДОТы врага!

Вспомним, как русская сила могучая

Финнов за Выборг гнала!

Теперь уже Бойко, наяривая на своём аккордеоне, глядел орлом…

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто замерзал на снегу,

Кто пробивался лесами, болотами,

Горло ломая врагу!

Отдал я должное войскам Мерецкова, разрезавшим Финляндию в самой узкой её части и закончил традиционно:

Встанем и чокнемся кружками полными,

Братство друзей боевых!

Выпьем за мужество павших героями!

Выпьем за встречу живых!

Новый, «финский» вариант был воспринят благосклонно, но всё же было заметно, что от победной экзальтации гости уже устали и ими сейчас владело не пред-, не после-, а именно межвоенное настроение. Настроение, когда бойцы всем уже всё доказали, когда прошлая война осталась далеко позади, а в новую уже как-то и не очень верилось. Настроение хорошо сделавших свою работу людей, с лёгкой усталостью и ленцой, с тихой грустью о прошлом и уверенностью в будущем. Под такое дело очень хорошо пошли песни Окуджавы «Не верьте пехоте…», «Надежды маленький оркестрик», «Капли датского короля» и даже «Кавалергарда век недолог», который великолепно спела под гитару Лида. Увидев, что «старорежимность» проскочила, я из хулиганства, из желания посмотреть, как отреагируют «истинные большевики», специально для Крылова спел «Я в весеннем лесу…» из кинофильма «Ошибка резидента».

— Откуда в тебе такое берётся?! — не выдержал Поппель.

— Само приходит! Вот как посмотрел на полковника, так сразу и полилось! — рассмеялся я в ответ. — Или не складно получилось?

— Складно-то складно, только вот переживательно очень! Я сам белоэмигрантам сочувствовать уже начал, только слушая! А как тебе их понять надо было, чтоб песню-то сложить, да ещё враз?! Удивительно! Если б тебя не знал, подумал бы, что сам бывший белогвардеец поёт!

— Ну-ну, ты давай, не фантазируй, — усмехнулся я снисходительно. — Это просто в воздухе витает, надо лишь выхватить, а дальше само идёт. И, знаешь что? — переменил я тему. — Пожалуй, наш-то концерт получше, чем в театре РККА будет! А чтоб вообще никаких сомнений не осталось, я вам «Бесаме мучо» спою!

— Так ты испанский знаешь! — удивился Кузнецов, послушав меня.

— Верите или нет, но не владею, — улыбнулся я.

— Как такое может быть?! — воскликнул нарком.

— Легко. Вот ты испанский знаешь, Бойко, Касатонов, Крылов. В воздухе витает.

— Не верю!

В ответ я, благодаря дурацкой особенности своей памяти вылавливать в мельчайших деталях из прошлого жизненного опыта до пришествия в этот мир лишь стишки и песенки, лихо сбацал «Десперадо», подражая Бандеросу.

— И что, даже не представляешь, о чём поёшь?

— Ну так, в общих чертах… Первая песня что-то вроде «целуй меня крепче, как будто эта ночь последняя», так сказать, вертикальное выражение горизонтальных желаний. А вторая про настоящего мужика и его предпочтения. В общем, улавливаю ваше, «испанское» настроение, — рассмеялся я, подмигнув покрасневшей Лиде.

— Неправда! — хором воскликнули ветераны войны на Пиренеях.

— Ага, отпираться мне ещё будете!

— А вот мы проверим! — подначил Поппель. — Лида у нас по-польски говорит. Давай-ка покажи, какое у неё настроение!

Я усмехнулся и спел «Джешче неспокойны».

— Ерунда какая-то, — откликнулась Лида. — Всё правильно по-польски, но причём здесь четыре танкиста с собакой, которые воюют два года?

— Ах так? Ну смотри, я специально не стал тебя в краску вгонять! Теперь держись! — под влиянием алкоголя «тормоза» держали слабо, поэтому я без сомнения выдал «Песню радиотелегафистки» из того же сериала, спросив напоследок. — Ну-ка, где у нас тут радист? А вот он, орёл, сидит! А о чём он мечтает! Ага! — подмигнув Бойко с аккордеоном я запел «Моя наймилейша».

— Ну, допустим, ты угадал, — глядя на смущённых, но уже наученных и не возражающих Грачика с Лидой, рассмеялся Поппель. — А вот я? Я тоже польский неплохо выучить успел. У меня что на уме?

Пришлось ответить песней «Пжед нами Одра», поменяв название этой реки на «Висла» и полностью исчерпав сериал «Четыре танкиста и собака».

— С Берлином ты, конечно, перебрал, но в целом-то верно. Мы с товарищем Бойко только и думаем, как отбиваться, в случае чего, будем. И уверенности в успехе хватает, — кивнул Поппель и подвёл итог. — Чудеса! И концерт и цирк одновременно!

— Ага, а при мне Семён по-итальянски пел, когда товарищ Бартини на аэродроме был! — вспомнил Чкалов.

— Семейка с чертовщинкой, — усмехнулся Косов. — Тёмные люди Полину за глаза ведьмой зовут, да и Семён, вижу, недалёк от такой характеристики. Недаром товарищ Берия себя изводит подозрениями, что что-то с вами нечисто. Только вот не знает в какую сторону думать, а в мистику, как настоящий большевик, не верит!

— Это, знаешь ли, его проблемы. Хочешь до истины докопаться — старания мало. Копать надо там, где нужно! Иначе лоб расшибёшь, что с твоим наркомом регулярно и случается! Ладно, чего уж там… Вроде неплохо посидели. Чайку с пирогами напоследок? А перед чаем, говорят, даже нищим наливают! А Поля? — взглянул я на жену, но ответила мне Лида.

— Не надо бы вам налегать, Семён Петрович, — сказала она. — Я с утра карты разложила и выпал вам казённый дом с двумя красными королями и дальняя дорога.

— Ну вот, и эта туда же! — заржал генерал-адмирал. — Да уж, с вами враждовать никому бы не посоветовал. Одни провидцы подобрались!

— Это ещё, может, и не сбудется! Какой может быть казённый дом в выходные? — возразил я.

И ошибся.

Эпизод 3

Коварство Сталина велико! Пусть он и не снискал в этом мире славы кровавого диктатора, устроившего массовые репрессии среди «своих же» коммунистов, но природного дара ничего не забывать это не отменяло! Это ж надо додуматься, созывать совещание в полдень 24-го февраля! В Субботу! В заслуженный выходной день! Сидя за столом, как всегда на галёрке, я чувствовал на себе сердитые взгляды некоторых «красных королей», догадывавшихся, видимо, что именно мне обязаны тем, что сидят здесь с больной головой. Впрочем, большинство здесь гражданские, которые прячут, глядя на наотмечавшихся накануне вояк, злорадные ухмылки. Нет бы предупредили заранее. А то в девять утра позвонил Поскрёбышев и (вот садист) поинтересовался самочувствием и не помешает ли мне больная нога прибыть к 12–00 в Кремль. Нога не помешает! А вот голова…

— Товарищи, вижу, что некоторым из вас хотелось бы ы субботу отдохнуть, но нам с вами предстоит решить совершенно неотложный и очень важный вопрос, — открыл совещание Сталин. — Как вы знаете, недавно, 14 февраля товарищ Молотов подписал в Берлине советско-германское торговое соглашение на текущий 1940-й год. По нему мы обязаны поставить в Германию товаров на сумму 500 миллионов немецких марок до середины февраля следующего года. Германская сторона, взаимно, товаров на такую же сумму, но до середины мая следующего года. Мы вынуждены были пойти на такую уступку, так как наш пакет заказов, в отличие от немецкого, не сформирован. С немцами всё понятно, они хотят миллион тонн зерна, миллион тонн нефти, сто тысяч тонн хлопка, полмиллиона тонн фосфатов, сто тысяч тонн хромовых руд, полмиллиона тонн железных руд. И ещё они требовали триста тысяч тонн лома чёрных металлов, но нам удалось сторговаться на железные окатыши Медвежьегорского комбината в объёме триста пятьдесят тысяч тонн. Кроме этого, двенадцать тысяч тонн меди, семь тысяч тонн никеля, тысячу тонн цинка, по пятьсот тонн вольфрама и молибдена, сорок тонн кобальта и две с половиной тонны платины, но до августа 1941 года. Всё это сырьё, безусловно, пригодилось бы нашей собственной промышленности. Но в ответ немцы обязались поставлять нам промышленное оборудование и военную технику. Всё самое новое и современное. И двадцать тысяч тонн алюминия, выпуск которого мы никак не можем нарастить из-за недостаточной ресурсной и всё ещё недостаточной энергетической базы. К сожалению, закупочная комиссия товарища Тевосяна, работавшая в Германии в сентябре 1939 года, не дала нам всей полноты знаний о возможностях германской промышленности. Мы не можем сейчас чётко ответить на запросы наших наркоматов, которым требуется то или иное оборудование, приборы, станки, производятся ли они вообще в Германии, удовлетворяют ли нас их характеристики, какова их цена. Этот негативный момент уже вылился для нас в убытки по прежнему торговому соглашению, когда мы или не могли реализовать свои финансовые лимиты, или получали не совсем то, что нам нужно. Какие будут мнения?

Какие будут мнения? Никаких не будет! Сидят наркомы, все как один, смотрят преданными глазами, ждут. Видно уже что-то знают. А я здесь вообще, что делаю? Тем более — когда голова раскалывается!

— Поставлять немцам никель, хром, молибден, другие легирующие металлы, а особенно, вольфрам — большая ошибка! Если уж подписали такое соглашение, то оттяните их поставки под самый конец, отправляйте с конца июня 41-го, — кипя от злости на всё вокруг, подал я голос.

— Вы считаете, что мы ошиблись, подписав договор? Объясните почему, — потребовал Сталин.

Что ж, объясним.

— Немцы имеют скудную собственную ресурсную базу. Антанта, как и в Мировую войну, пытается блокировать Германию, чтобы пресечь поступление недостающих ресурсов извне и взять немцев измором. Конечно, сейчас мы находимся в выгодном положении, являясь основным, но не единственным, замечу, источником дефицитных ресурсов для немцев. Кое-что они могут получать через Швецию, или, например, Италию, Румынию и Венгрию. Что из этого следует? Во-первых, Антанта будет стремиться расширить блокаду, ещё более изолировать Германию, значит, пространство войны будет расширяться…

— Вчера англичанами в норвежских территориальных водах захвачен немецкий пароход с нашим коксующимся углём, идущий из Киля в Мурманск, — перебил меня Молотов. — Надо выработать нашу позицию по этому вопросу. И заранее подготовиться к тому, что и наши торговые суда, везущие из Мурманска в Германию железную руду, окатыши и никель, могут быть захвачены. До сих пор англичане уважали нейтралитет Норвегии, но теперь ситуация другая. Считаю, надо заявить протест и потребовать вернуть наш груз, чтобы она не обострилась.

— Мы можем протестовать, можем не протестовать — это уже ни на что не влияет. Пространство войны расширяется. Англичане, уверен, уже готовят высадку в Норвегии, чтобы ужесточить блокаду. Немцы — чтобы этого не допустить. События развернутся, как только более-менее наладится погода. Где-нибудь в апреле. Внешторгу надо иметь это в виду, чтобы обезопасить наши суда и перенаправить потоки грузов по другим маршрутам. Тут уж надо думать не о протестах, а о том, как держать войну подальше от наших границ. От никелевых рудников Печенги до Норвегии — рукой подать. Если немцы оккупируют эту страну, а они имеют на это все шансы, то, не имея собственного никеля, могут посягнуть на наш. Во всяком случае, это может послужить лишней каплей в чашу, побуждающую немцев двинуться на восток. Лучше не вывешивать у них перед носом таких приманок.

— Мы уходим в сторону от повестки… — заметил Киров.

— Да, о чём бишь я? О поставках дефицитных для немцев цветных металлов. Прежде чем поставлять что-то, надо иметь чёткое представление, на какие нужды наше сырьё будет использовано. А лучше — прямо требовать у немцев отчёта заранее, перед подписанием таких договоров. Зачем им, к примеру, такая прорва вольфрама, можете мне сказать? А вот я вам скажу, что бронебойные снаряды с сердечником из карбида вольфрама пробьют в полтора раза более толстую броню, чем самые лучшие стальные. И если нам есть опасность схлестнуться, то следует думать о жизнях наших танкистов и не давать в руки немцев средств их убивать! Не говоря уж о поговорке, про то, как в кузнице не было гвоздя, — сказав это, я, один за другим, осушил три стакана из стоящего передо мной графина.

— Товарищ Любимов, оказывается, хорошо разбирается в вопросе, для чего конкретно немцам наше сырьё, — сказал Сталин. — То, что он хорошо разбирается в технике, особенно военной, нам тоже известно. Товарищ Любимов имеет и опыт работы по планам мобилизации нашей промышленности и знает, чего ей не хватает. Думаю, нам следует сформировать и направить в Германию новую закупочную комиссию, которая на месте составит пакет наших заказов немецкой промышленности на станки, машины и приборы. И поставить товарища Любимова во главе этой комиссии. Есть другие предложения? Нет? Ставлю вопрос на голосование…

Вот оно! Как пить дать, между собой «красные короли» кулуарно уже на эту тему говорили. Недаром Смушкевич на меня так виновато смотрит. Да и Кузнецов тоже глаза старается прятать. Берия как-то ехидно улыбается. Сам виноват. Не концерты надо было вчера устраивать, а о делах поговорить. Если ты не думаешь о деле, то это не значит, что оно тебя обойдёт! Эх, Лидка-пророчица, накаркала. Единогласно! Вот тебе и дальняя дорога… Привет мартовскому съезду, на который я теперь точно не попаду. Ну, товарищ Сталин, ну жук! Ведь опять услал, услал же к чёрту на куличики, чтоб «лидер оппозиции» воду не мутил и спектакль не портил!

Совещание продолжалось ещё час. Решали организационные вопросы закупочной комиссии. Внутри наркоматов, как оказалось, уже были сформированы группы, которые я и должен был объединить и возглавить. Но прежде чем ехать, надо было поработать с каждой, чтобы меня ввели в курс дела детально по отдельным направлениям. Подбить наши нужды, спланировать, кто куда поедет, на какие фирмы, запросить разведку, если требуется. Кроме этого — посмотреть, вдруг что упустили. График был мне поставлен жёсткий — в пятницу вечером комиссия должна выехать поездом в Берлин, чтобы с понедельника уже начать работу в Германии.

В общем, после обеда остался в Кремле, где мне временно выделили кабинет, чтоб я с больной ногой по наркоматам не скакал. Успел «пропустить» ВВС и авиапромышленность, от которых со мной отправляли Чкалова и Яковлева, и судостроителей с моряками, жестоко повздорив с последними. На кой чёрт нам тридцать тысяч тонн корабельной брони в плитах до полуметра толщиной? Ах, на линкор? А наша промышленность, стало быть, нужной толщины и площади произвести не может? Ах, печи маленькие, слитков больших не сделать! И стан прокатный соответствующий нужен вкупе с прессами и молотами? Отлично, вот стан, прессы и молоты закажем! Даже всего по паре! Печи — сами как-нибудь построим. Образцы для химанализа, технологию изготовления брони — да. А вот железо туда-сюда возить — хрен вам по всей морде! Тем более — в таких количествах! Тридцать тысяч тонн!! Это какой же линкор вы хотите строить?!! Что?!!! Сто тысяч тонн водоизмещения, но проект ещё в разработке? Идите, вы знаете куда!!! К товарищу Сталину? Отлично!

— Я еду к Сталину, — уже поздно вечером позвонил я наркому ВМФ Кузнецову домой. — Если хочешь спасти свой ненаглядный линкор и поработать адвокатом, приезжай. Чтоб всё честно было.

Было уже одиннадцать часов вечера, когда мы, один за другим, приехали на ближнюю дачу Сталина. Иосиф Виссарионович, конечно, был мной заранее извещён о визите, но принял нас по-простому, отложив в сторону книгу, которую он только что читал.

— Товарищ Сталин, мне стало известно о совершенно безумном проекте линейного корабля в сто тысяч тонн водоизмещения, который вздумал заказать заводу в Молотовске наркомат ВМФ. Это ни в какие ворота не лезет! Нет ни проекта, ни вооружения, а броню мы уже в Германии спешим заказать. При этом, никто не задаёт вопрос, нужен ли нам линкор вообще! Да ещё за такую цену! А база для него? Доки для ремонта! Да на эти средства можно всю Сибирь освоить и неграми заселить! При том, что на первые роли в морской войне уверенно выходит авианосец. Именно этот тип корабля в будущем будет царствовать в морях. А линкор в сто тысяч тонн мы будем строить лет десять! Авиационная техника развивается очень быстро! Через десять лет палубные ударные самолёты смогут нести бомбовую нагрузку в три-пять тонн!! Ваш линкор станет всего лишь дорогостоящей мишенью!

— Позиция товарища Любимова нам всем хорошо известна, — начал возражать мне нарком. — Но не он несёт ответственность за оптимальный корабельный состав нашего флота, соответствующий рангу и статусу СССР, а наркомат ВМФ. Как я уже докладывал, мы провели анализ на основе опыта эксплуатации авианосцев и пришли к выводу, что не стоит их переоценивать. В условиях северных широт, плохой погоды, их возможности ограничены. Кроме этого, скорострельная малокалиберная и универсальная зенитная артиллерия в прошлых боях показали свою высокую эффективность. Напомню, японцам ценой едва ли не всей своей палубной авиации с трудом удалось утопить на якоре во Владивостоке эсминец. Чего уж тут говорить о линкоре в море, а тем более эскадре линкоров или целом флоте! Что касается размеров и стоимости, вопрос согласован с Совнаркомом. Малые линкоры строить нет смысла, поскольку им предстоит действовать в открытом океане против сильнейших кораблей противника. На данный момент в США закладываются корабли, имеющие главный калибр в составе 12-ти 406-миллиметровых орудий, открыто обсуждается следующая серия кораблей с 15-ю такими пушками или ещё более крупными, 457-миллиметровыми пушками. Наш линкор, следовательно, должен иметь не менее 12-ти 457-миллиметровых 55-калиберных орудий, стреляющих 1750-килограммовыми снарядами на 260 кабельтовых, которые находятся в разработке КБ завода «Большевик». Мы возлагали большие надежды на японскую помощь в этом вопросе, увы, купленная нами башня и пушки уже при первом осмотре показали, что не вполне нас удовлетворяют. Слабоваты. 45 калибров, снаряд 1450 килограмм. Дальность стрельбы всего 220 кабельтовых. Конструкция стволов устаревшая, проволочная. Между тем, полученные нами по обмену технологиями чертежи проекта «Ямато», показывают, что водоизмещение линкора с такими слабыми пушками и недостаточной, на наш взгляд, по толщине и площади броневой защитой, составляет 70 тысяч тонн. Хоть мы и не имеем пока конкретного детального проекта, но примерное процентное отношение массы брони к водоизмещению у нас есть. Плюс зазор для парирования всяческих неожиданностей. Потому и заказываем 30 тысяч тонн брони. Напомню, что вы, как предсовнаркома, обещали наркомату ВМФ, в свете того, что РККА и ВВС КА, в целом, находятся на мировом уровне и, возможно, даже выше, в следующей пятилетке сосредоточить основные усилия на выведении ВМФ СССР на уровень, соответствующий статусу нашего государства. В связи с этим, прошу держать своё слово и нашу заявку на линкорную броню удовлетворить!

— Ладно, допустим, авиация ещё не показала себя против крупных надводных кораблей. Пусть так. Но вы же не будете отрицать, товарищ Кузнецов, прогресса в создании дальноходных торпед? — не сдавался я. — Которые вскоре у нас будут оснащены приборами самонаведения на цель по кильватерному следу? Работы, насколько мне известно, продвигаются успешно. Вы же сами приняли концепцию крейсеров с универсальным 152-миллиметровым главным калибром, чьим основным ударным инструментом будут именно 650-миллиметровые торпеды с дальностью хода свыше двадцати миль на 50 узлах?

— Торпеды — серьёзное оружие, но не абсолютное. Проведённые нами игры на картах показали, что даже в идеальных условиях, в открытом море с достаточными глубинами, атаковать успешно противника можно лишь с дистанции 100–150 кабельтовых. При этом, даже если мы выставим по пять лёгких крейсеров на каждый линкор, несущий по 12–15 тяжёлых орудий, у последнего есть шансы расстрелять их и самому уйти. Приёмы маневрирования, сбивающие наведение по кильватерному следу, мы также проработали. И я ещё не говорю о ситуации, когда противника сперва надо догнать! Тогда линкор, просто идущий прямым курсом на 30 узлах, наши крейсера должны атаковать с дистанции, не превышающей 70 кабельтовых. Пока они сумеют сблизится, линкор их просто расстреляет без всякого ущерба для себя! Из этого мы делаем вывод, что флот должен иметь сбалансированный состав, включающий линкоры и линейные крейсера.

— Вы врёте, товарищ Кузнецов! — распалившись не на шутку, бросил я обвинение. — Насколько мне известно, на настоящий момент максимальная мощность единичного, самого лучшего турбоагрегата составляет 50 тысяч лошадиных сил. Допустим, вы сумеете запихнуть в ваш сверхлинкор четырёхвальную установку. И вы хотите сказать, что имея 200 тысяч лошадиных сил общей мощности, он сможет развить 30 узлов?!

— Я не вру, товарищ Любимов! И попрошу подобными обвинениями не разбрасываться! — осадил меня адмирал флота и уже спокойнее пояснил. — Я уточняю — линкоры и линейные крейсеры. Именно так, как я и сказал!

Соглашаться заказывать немцам что-то, с моей точки зрения, совершенно ненужное, категорически не хотелось. Спорить же с адмиралом, которому уже всю теорию «подбили» кабинетные флотоводцы из наркомата ВМФ было просто невозможно. Как ни посмотри, а мокрицы таки правы и нам нужна прорва линейных кораблей! Натурально взбесившись, я подошёл к Сталину, взял карандаш, которым тот только что делал пометки в книге, лист чистой бумаги из стопки, приготовленной для более обширных замечаний и конспектирования попутно возникающих мыслей, и грубо начеркал: «Нарком в курсе атомного проекта?».

Сталин, бросив на меня быстрый взгляд, ответил:

— Нет.

— Тогда прошу разрешения переговорить наедине! — использовал я запрещённый приём, хотя сам же и пригласил адмирала в качестве адвоката.

— Товарищ Кузнецов, выйдите, пожалуйста, на пять минут, — мягко попросил Иосиф Виссарионович обалдевшего от происходящего наркома и, после того, как тот закрыл за собой дверь, потребовал, — Говорите!

— Я не знаю, как продвигается проект Курчатова, но могу предполагать, что наш первый линкор, начни мы даже его постройку прямо сейчас, или всю, или большую часть своей жизни в строю будет находиться в условиях существования атомного оружия. Первые подобные спецбоеприпасы, насколько я понимаю в этом вопросе, будут весить четыре-пять тонн при мощности 15–20 килотонн в тротиловом эквиваленте. Их можно будет сбрасывать в виде бомб на парашютах, чтобы самолёты-носители могли успеть уйти. Так можно сносить города, но против войск в поле или эскадр в море, этот способ малоэффективен. Пока бомба будет опускаться, войска успеют укрыться, а эскадра — уйти из зоны поражения. В качестве альтернативы спецбоеприпас можно выполнить в виде снаряда, но тогда калибр орудия, из которого его надо будет выстреливать, должен составлять не менее 800 миллиметров. Так какой смысл сейчас строить водоплавающих монстров, если через, максимум, десять лет, они все разом морально устареют и один «атомный» линкор, стреляющий из одной-двух пушек спецбоеприпасами, окажется сильнее любого современного флота в ближнем бою? Система бронирования «атомного линкора», кстати, должна быть совершенно иной. Не максимальной толщины, а максимальной площади с минимальными надстройками, которые тоже должны быть полностью бронированы. Наподобие наших ныне существующих линкоров до их модернизации.

— Мы послушаем, что может сказать товарищ Курчатов по данному вопросу, — спокойно ответил на мою горячую речь Сталин. — Но мы не можем ждать, пока он закончит свой проект. Нам надо охладить горячие головы буржуазных политиков уже сейчас. Пётр Первый был прав, хоть и являлся представителем проклятого царизма. И Совнарком в ближайшее время твёрдо намерен сосредоточить усилия в деле обороны на направлении флота. Линкоры, чтоб буржуазия не задавалась, надо начинать строить уже сейчас.

— Но послушайте, товарищ Сталин! — воскликнул я, почти отчаявшись, — Мы всё равно не сможем быстро построить корабль в сто тысяч тонн. А когда он будет готов — он уже устареет! Давайте, хотя бы, раз закладка линкоров абсолютно необходима по политическим мотивам, не будем зарываться и замахиваться на гигантов. Давайте предъявлять к линкорам умеренные требования, чтобы с ними могла справиться наша судостроительная промышленность. Что говорил Кузнецов? Допустим, авианосцы не играют. Ночь, север, шторм или ещё какая причина. У нас будут хорошие торпеды. Но, как сказал нарком ВМФ, дистанция их эффективного применения меньше максимальной дальности стрельбы тяжёлых орудий в случае атаки на нас, и совсем мала, если мы преследуем противника. Значит, во-первых, противника надо соблазнить атаковать нашу эскадру. Задача не слишком сложная, учитывая то, что мы в ближайшее время будем уступать в числе любому противнику, даже немцам или французам. Другое дело — качество. На линкор с 12-ю 457-миллиметровыми орудиями могут и поостеречься полезть. Нужно что-то попроще, чтоб врагу и не страшно было, и трофей, в случае победы, был бы соблазнительный. Тогда враг будет нападать на нашу, кажущуюся слабой, эскадру. Но это значит, что кормовые башни его кораблей не смогут действовать. Минимум, половина стволов попросту не сможет стрелять. У американского линкора 12 16-тидюймовых пушек? А в нос бьют только шесть! А если пятнадцать стволов? Всё равно в нос бьют только шесть! У итальянцев 5–6 стволов, у англичан 4–6 стволов, лучше всех у французов — 8 стволов. У нас тоже стоит задача сблизиться на дистанцию уверенного торпедного залпа, чтобы у наших «рыбок» был достаточный запас хода на догон после захвата цели. Следовательно мы тоже пойдём вперёд и тоже не сможем задействовать половину артиллерии! В случае лёгких крейсеров — деваться некуда. Универсальная артиллерия должна иметь круговой обстрел. А вот в случае линкора от кормовых башен при такой «галерной», а не «линейной» тактике можно смело отказаться. Кроме этого, теперь не надо защищать от огня врага оба огромных по площади борта. Снаряды будут прилетать только со стороны носа. Потребность в площади толстого бронирования снижается. За этот счёт можно нарастить палубную броню. И, конечно, имея в виду «атомный» фактор, весь корпус в целом должен быть бронирован, как я ранее уже говорил. Вот такой, «умеренный» линкор, не более чем с 6-ю 457-миллиметровками, 30-узловым ходом, хорошо бронированным «лбом» и палубой, водоизмещением примерно в 50 тысяч тонн, очень хорошо подходит для нашей торпедной тактики в виде стойкой к артогню врага приманки! И с ним гораздо проще справится наша промышленность, нежели чем с огромным 100-тысячетонным монстром. И для него не нужно 30 тысяч тонн немецкой толстой брони! Ведь львиную долю его брони умеренных толщин мы можем и сами изготовить! Прошу разрешить сократить закупки бронеплит, минимум, втрое!

— Хорошо, товарищ Любимов, мы обсудим с товарищем Кузнецовым ваше предложение, — выслушав меня без каких-либо эмоций, сказал Сталин. — До вашего отъезда в Германию решение будет принято. Пригласите пожалуйста товарища Кузнецова, а сами можете быть свободны.

Что ж, я сделал всё, что мог…

Домой я добрался, когда все, кроме тревожащейся за мою ногу Полины, уже спали. Грачик, повечеряв вместе со мной, тоже ушёл к себе, а следом и я, сняв на ночь повязку с помощью жены, отправился на боковую.

С утра, несмотря на воскресный день, всё повторилось. На этот раз работали с артиллеристами и представителями автотракторной промышленности. Внезапно выяснилось, что от ГАБТУ делегацию возглавляю тоже я, по совместительству с общим руководством. Пока всё разгрёб — дома был почти к полуночи. И так всю неделю! Химики, нефтянники, электротехники, радиоэлектронщики, металлурги и даже медики! Всех и не перечислишь! Дошло до того, что на вокзал, чтоб сесть в берлинский поезд, я уезжал тоже из Кремля, а чемодан мне собирал, с помощью детей, Грачик.

Эпизод 4

За белым, изукрашенным ледяными узорами окном купе — мороз. И не скажешь, что первый день весны. Конечно, до крещенского ему далеко, но всё ж минус пятнадцать. А внутри, несмотря на открытую настежь дверь — духотища. Табачный дым слоями плавает. Хоть и набились сюда ко мне только старшие групп, но половина из слушателей всё равно в коридоре стоять осталась. Стол заставлен стаканами с недопитым чаем, поэтому инструктаж сейчас устный, показывать можно, разве что, на пальцах. Говорю не стесняясь, подслушивать здесь некому, весь вагон «посольский», как и два соседних. К тому же, за нашу всестороннюю безопасность отвечают сработавшиеся в Польше чекисты Судоплатов и Панкратов. Первый за контршпионаж, а вот второй — бережёт наши тушки. Людей с ними достаточно, не пропадём.

— Итак, товарищи, напоминаю ещё раз. Лимит у нас — полмиллиарда и ни маркой больше. Поэтому, если что вдруг увидите сверх того, что мы запланировали, не бросайтесь сразу. Мы, конечно, кое-какой «жирок» под это дело зарезервировали, но по основным контрактам сразу свой интерес не показывайте, когда с «экскурсиями» поедете, выведайте цену, а потом уж представители торгпредства её сбить попытаются. Это касается того, что нам нужно. Но вдруг вы увидите нечто, что нам сейчас не очень-то и нужно, но немцам самим остро необходимо. Берите на заметку! Может быть, пользуясь карт-бланшем, что нам германцы дали, выкупим. Особенно это касается всяческих военных технологий. Вот, к примеру, мы знаем, что на немецком танке планетарные механизмы поворота… Значит зуборезных станков, на которых внутренний зуб нарезать можно, купить надо побольше, чтоб у немцев танков было поменьше. Ясно? По крупным образцам, что нужны нам в единичных экземплярах, патенты и лицензии покупать не стоит, а вот массовые приборы и технологии, с патентами должны быть обязательно, чтоб воспроизвести их у нас можно было. И ещё. Смотрите, запоминайте всё. Чтоб попасть туда, куда нас под белы рученьки приведут, любая разведка полцарства бы отдала! Ценна любая информация, не только прямая, такая как, например, объёмы и себестоимость производства, но и количество брака тоже важно, количество рабочих, станков в технологическом процессе задействованных, затраченные человеко-часы, энергозатраты на единицу продукции…

Вот так и ехали, используя каждую минуту, чтобы «накрутить» себя перед предстоящей работой. Причём старался не только я, но и первый замнаркома иностранных дел Деканозов, бериевец, пришедший в НКИД начальником особого отдела наркомата, а сейчас, с сохранением прежней должности, ехавший принимать тогрпредство, переименовывашееся в полноценное посольство, в Берлин.

В субботу вечером наш поезд, редко постукивая на стыках колёсными парами, медленно пересёк по мосту пограничную Вислу и остановился в Варшаве. Я делил своё купе со «своим танкистом» Кошкиным и авиаторами Чкаловым и Яковлевым. Причём, о своём выборе попутчиков уже успел пожалеть, поскольку Валерий Павлович, единственный во всём вагоне, оказался чемпионом среди троллей и гоблинов по храпу и спать рядом с ним было решительно невозможно. Только сильная усталость могла заставить, ближе к утру, забыться тяжёлым сном.

Через «прогретые» изнутри в ледяных узорах дырочки мы, как дети, не стесняясь, поскольку нас всё равно снаружи не разглядеть, принялись рассматривать, какова она, Германия. Конечно, много не увидишь, но впечатлений хватило. На столпившихся на перроне пограничников никто не обратил внимание, зато то, что вокзал кое-как залатан, весь город в сплошных руинах, а вместо домов ввысь поднимаются лишь заснеженные куски стен с выбитыми окнами, потрясло всех.

— Ну немцы навоевали! — оторопело отодвинулся от окна и зажмурившись, потряс головой Чкалов, чтобы избавиться от врубившейся в память панорамы мёртвого, замороженного города. — На нашей стороне такого не было!

— Положим, мы тоже не ангелы, — сказал я. — Когда Вильно наш 6-й танковый корпус брал тоже и стёкла побили, и дома кое-какие снесли. Но чтоб так, весь город подчистую… Да, такого не было. С другой стороны, там мы за несколько дней управились, а здесь поляки месяц упирались…

Между тем, на перроне и в тамбуре вагона начался разговор на повышенных тонах, да такой, что я из своего купе услышал. Из любопытства накинул шинель и двинул к месту перепалки. С нашей стороны в ней участвовал Деканозов, которого подпирали Судоплатов и Панкратов, а с немецкой какой-то высокий, выбритый до синевы господин в шляпе и чёрном гражданском пальто, за которым выстроились немецкие пограничники.

— Что случилось? — шёпотом спросил я у начальника нашей охраны.

— Хотят, чтоб мы из наших вагонов вышли и в немецкие пересели, — также тихо ответил мне Слава.

— Хрен им по всей морде!

— Точно! Нам только прослушки не хватало! — показал свою техническую подкованность Панкратов.

Немец что-то жёстко прокаркал по-своему, наш переводчик перевёл его слова, предупредив, что в связи с тем, что железная дорога после войны ещё полностью не восстановлена, перевод наших вагонов на узкую европейскую колею может задержаться по нашей же вине.

— Мы не несём ответственности за плохую работу ваших путей сообщения! — резко ответил Деканозов. — И мы готовы ждать. А вот готова ли ждать принимающая сторона — большой вопрос!

Немец, не добившись своего, отступил. Тем не менее, к помехам нашему сну, кроме храпа Чкалова, прибавились стук и звон, подвижки состава на протяжении почти всей ночи. В общем, отмстили нам за несговорчивость. Тем не менее на перрон вокзала Александерплац в центре Берлина наш поезд прибыл по расписанию в 11 часов дня 4 марта 1940 года.

Значение, которое придавали немцы советско-германским отношениям, они постарались подчеркнуть включением в состав встречающей делегации оркестра, взвода почётного караула и самого Риббентропа, что было жестом особого политического внимания. Как и то, что пару министру иностранных дел Рейха составил Рудольф Гесс, министр без министерства, официально объявленный Гитлером своим вторым преемником после Геринга.

— Положим, с Риббентропом и Деканозовым немцы явно перебирают, — шутливо ткнул меня кулаком в бок, стоящий прямо у меня за спиной Панкратов, — А вот с тобой и Гессом — в самую точку!

Вот зараза! Сравнил! Меня!! С каким то фашистским упырём!!! И ведь не пошлёшь от души — официальная церемония! Приветственные речи, гимны играют. Немецкий оркестр исполняет «Интернационал» — чудеса!

По дороге в наше торгпредство, сидя в «Туре»-лимузине, я записал и передал ни на шаг не отходившему от меня Панкратову текст советского гимна, каким я его помнил с детства.

— Вот такой гимн должен быть у СССР! «Интернационал» устарел и не соответствует политике нашей партии большевиков, курсу на концентрацию социализма!

— Ну ты, товарищ генерал-полковник, даёшь! — прочитав, спрятал лист с текстом во внутренний карман шинели Панкратов. — Хотя, чему я удивляюсь…

В тот же день, едва наша делегация успела устроиться в торгпредстве, мы сразу приступили к работе. По регламенту, на три часа дня был назначен торжественный приём, на который были приглашены представители германского правительства из интересующих нас министерств, а также «воротилы бизнеса», хозяева различных, не только ведущих, немецких фирм. Целью мероприятия было дать всем перезнакомиться, создав, по возможности, непринуждённую обстановку. Не могу сказать, что это получилось. Да, было сказано немало хороших слов о дружбе между нашими народами, сотрудничестве и взаимной выгоде. Поминали времена Бисмарка и самого железного канцлера. Поднимали тосты. Но порой такое проскакивало, что ни о какой искренней дружбе и вспоминать было неудобно. К примеру, заместитель Геринга генерал-полковник Мильх, выслушав Яковлева о нашей заинтересованности в совместной работе с германской авиапромышленностью, принялся её нахваливать, набивая, видимо цену, и заявил:

— Наше самолётостроение даёт Рейху по 25 машин в день, но это не предел. В случае нападения с востока мы готовы дать по 70 машин в день в течение первого месяца войны!

Яковлев замялся, не зная, как корректно ответить, чтоб не подумали, что мы готовимся с немцами воевать. Я тоже стоял рядом и пришёл на выручку своему подчинённому.

— Рад слышать, что если между нами и возникнут некоторые недоразумения, то они очень быстро закончатся, — сказал я с улыбкой. — Ведь по рассчётам нашего Генштаба, основанном на двухлетнем опыте современной войны, в случае нападения с запада мы намерены сбивать по 350 машин в день!

Глаза Мильха округлились, а Чкалов, всюду ходивший с Яковлевым на пару, отвернулся и закашлялся в кулак, чтобы скрыть усмешку.

— Так поднимем же бокалы за то, чтоб между нами не возникло досадных недоразумений! — закончил я свою мысль тостом.

Мы осушили бокалы. Уж не знаю, поверил ли мне Мильх или нет, но впечатление моё заявления явно произвело. Хоть я и взял эту цифру «с потолка», просто умножив приведённую генерал-полковником в пять раз. Разумеется, никакими расчётами нашего Генштаба по этому вопросу я не располагал.

Эпизод 5

О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель…

Спустя три недели работы в Германии это стихотворение Пушкина не выходило у меня из головы. Ё-моё, разве я мог подумать, что двигая вперёд СССР, заставлю соседей реагировать на это ТАК! Во-первых, в моей «танковой» сфере, совершив с Кошкиным вояж по немецким заводам, мы убедились, что все они, как один, в марте 1940 года выпускают единственную модель — панцерфир. Причём, машины сборки различных фирм идентичны, не отличаются по конструкции даже в мелких деталях. Не имеет значения, из какого цеха выкатили танк, будь то «Крупп» или «МАН», «Рейнметалл» или «Алкетт», их при желании можно разобрать, перемешать детали и собрать заново. Сами танки, впрочем, не особо отличались от нашего «польского» трофея. Тот же мотор в 300 лошадей, та же 24-калиберная 75-миллиметровая пушка, только лобовая броня, бывшая на старой машине двухслойной, из основного 30-миллиметрового бронелиста и экрана такой же толщины, стала монолитной 60-миллиметровой. Объёмы выпуска, даже по нашим, советским меркам, внушали уважение. По 300 машин в месяц! Конечно, приняв, равняясь на Т-26М, один единственный тип танка, да при широкой унификации и кооперации, немцам удалось и цену снизить. Это было… тревожно. Получалось, что у них может оказаться много больше танковых дивизий в 41-м году, чем я ожидал.

Ещё более неприятный сюрприз ожидал меня в оккупированной Чехословакии. В моём «эталонном» мире немцы приняли на вооружение чешские танки практически без изменений, но здесь и сейчас, когда панцердрай «не взлетел», им понадобилось шасси для Штугов. Поэтому «Хетцер» «эталонного мира» родился на пять лет раньше под именем Штуг 38(т). Отличие было в короткой 24-калиберной танковой пушке, но 60-мм наклонная лобовая броня присутствовала! Кроме штурмовой самоходки, сдвинув форсированный 175-сильный движок вперёд а боевое отделение назад, чехи для немцев на этом же шасси выпускали самоходки с 75-мм польскими, то бишь французскими 75-миллиметровыми пушками, 105-мм немецкими гаубицами образца 16 года, а также 150-мм пехотными орудиями, бывшие полными аналогами наших СУ-5 на шасси Т-26М! А ещё — БТР на 8 десантников, вооружённый одним съёмным МГ, но забронированный со стороны лба также, как Штуг. Приходилось признать, что хоть немцы и считали в душе нас унтерменшами, но опытом советским пользоваться не брезговали.

Вдобавок, заявив, что демонстрация старья, уже поставленного в серийное производство нашу делегацию не удовлетворяет, я потребовал показать нам опытные танки. Немцы, помявшись, согласились нам устроить экскурсию на испытательный полигон Куммерсдорф. Не скажу, что сперва то, что я там увидел, меня потрясло. Четыре образца «тяжёлых танков» фирм Хеншель, Крупп, Рейнметалл и Даймлер-Бенц были воплощением идеи о круговом 60-миллиметровом бронировании. Они отличались другим корпусом, более грузоподъёмной ходовой частью, но все были оснащены прежним 300-сильным двигателем, что, при возросшем весе, не могло положительно сказаться на подвижности. Башен ни на едином шасси не было, их заменяли грузы-имитаторы. В общем, эти «недотигры» у меня, имевшего представление о «тиграх» настоящих, душевного трепета не вызвали. Однако, чего-то тут, характерного для немецкого танкостроения, не хватало, да и знаменитой фамилии не прозвучало.

— А где танк с электротрансимссией? — спросил я наугад. — Где машина господина Порше?

Офицеры полигона как воды в рот набрали, не зная как, или вовсе не решаясь отвечать. Почувствовав, что угадал, нащупал что-то интересное, я уже жёстче потребовал показать нам и эту машину. Всё оказалось далеко не просто и разрешения непосредственно из Имперского министерства вооружений пришлось ждать полтора часа.

— Ёперный театр! — вырвалось у меня, когда распахнулись ворота ангара.

— Was? — тут же переспросил у переводчика наш немецкий «гид» инженер-полковник Эссер, чтобы узнать мою реакцию.

— Маус!!! — отреагировал я первый.

— General Colonel Ljubimow nannte diesen Panzer «Maus» — вслед за мной пояснил сопровождающий нас от посольства товарищ Светлов. — Weil er sich in diesem Loch in Verletzung des Vertrages versteckt.

(Генерал-полковник Любимов назвал танк «мышью». Потому, что он прячется в этой норе в нарушение договора.)

— «Maus!» — рассмеялся Эссер. — Sehr lustig!

(Очень смешно!)

Я однако, веселья оберста не разделял. Передо мной стоял прототип сверхтяжёлого танка, размерами не уступавший своему более позднему варианту из «эталонного» мира. Внешне — да, отличия были существенные. Какая-то помесь «Фердинанда» с «Мышом», с вертикальным бронированием, соединением бронеплит лба и бортов на сварке «в шип». На глаз, в борту было миллиметров 170–180, а во лбу все 200. Широченные гусеницы, прикрытые бортовой бронёй, узкое днище и развитые надгусеничные ниши. Конструкция лба — «фердинандовская», со скосами, вместо одной лобовой детали у «оригинала». С силовой установкой я угадал. 1000-сильный авиадвигатель Даймлер-Бенц вращал генератор, дающий ток на четыре тяговых электродвигателя, практически также, как мы сделали в своё время на «Марксе». Но в отличие от нашего СТТ на этой машине моторное отделение было расположено тоже «по-фердинандовски», между отделением управления, в котором кроме водителя сидел стрелок-радист с одним пулемётом МГ, и боевым. Башня с вооружением отсутствовала, заменённая эквивалентным грузом. Оберст Эссер похвастался, что вес машины 200 тонн. Но при этом её можно перевозить по железной дороге на специальном транспортёре. Разделив в уме одно на другое, я получил всего 5 лошадиных сил на тонну веса. Не слишком-то много. За первым прототипом обнаружился второй. И вот на нём-то башня, вернее, боевая рубка, была. С огромной амбразурой под орудие, которое, видимо, ещё не успели установить. На мой вопрос о целевом назначении этих машин Эссер ответил, что ни один форт линии «Мажино» не устоит перед обстрелом прямой наводкой из Штуга, вооружённого 17-сантиметровым орудием. В ответ я вежливо пожелал оберсту успехов, хотя очевидно было, что в надвигающихся весенних боях в Европе, если эти танки и примут участие, то в количестве считанных единиц.

Получить бронекорпус «Мыша» для пробного обстрела было бы чрезвычайно интересно. Но в данном случае наши намерения были бы абсолютно очевидны, что не могло способствовать укреплению советско-германской дружбы и сотрудничества. Пришлось ограничиться тем, что включить в пакет наших заказов ещё и электротрансмиссию «Мауса», но, ради экономии, без бензомотора. Ходовую копию для выяснения параметров подвижности, используя детали сверхтяжёлых тракторов и танков, нам построить не составит большого труда.

Я, было, уже собирался покинуть немецкий полигон, но тут инженер-оберст Эссер улыбаясь во все 32 зуба, что то начал говорить, подавая мне какую-то книгу. Подарить что ли хочет? Ну, не знаю, как товарищи посмотрят на то, что я от немцев подарки принимаю… И отказать, вроде как, неудобно. Ведь это уже второй подобный приступ у Эссера, при первой встрече он речугу с комплиментами в мою честь закатил чуть ли не на 20 минут. Особенно, зараза, за то хвалил, что я к созданию Т-26 руку приложил, похвалившись при этом, что бравые немецкие добровольцы захватили их в Испании во множестве. Именно благодаря им, здесь я не очень понял, добровольцам или танкам, германские конструкторы и создали лучшие в мире машины, которые стоят на вооружении вермахта. Вот так! Ни больше и не меньше. В общем, спасибо вам, хер Любимов от всех панцерваффе! После такого комплимента мне перед нашими уже неудобно, а тут Эссер опять с подарками лезет.

— Инженер-полковник говорит, что на полигоне Куммерсдорф ещё не бывали представители иностранного государства вашего ранга, сделавшие столь много в танкостроении, и просит, в память о вашем приезде сделать запись в книге почётных посетителей, — перевёл Светлов.

— Фух… — выдохнул я с облегчением от того, что, как мне показалось, отделался легко. — Давайте сюда книгу!

Эссер, по моим жестам, понял всё без переводчика и, раскрыв книгу, положил её на стол, на котором уже был приготовлен письменный прибор. Ёпрст! Как бы тут кляксу не поставить! Я здесь обитая десять лет уже, конечно, навострился с пером и чернильницей обращаться, но как известно, косяки вылезают в самый неподходящий момент. Размышляя так про себя, я обратил внимание на последнюю запись и, не поверив своим глазам, спросил:

— Что здесь написано?

— «Германия будет иметь лучшие в мире танки! Адольф Гитлер», — прочитал, выглянув у меня из-за плеча Светлов. — А выше, товарищ генерал-полковник, канцлер Бисмарк запись сделал! — с восхищением от того, что наш, советский генерал и инженер вдруг оказался в такой тёплой кампании, добавил переводчик.

А вот генерал-полковнику Любимову не до восторгов. Тошно ему до отвращения. Хочется написать, чтоб автор предшествующего автографа сдох побыстрее, да нельзя! Надо изобразить что то такое… политкорректное, как сказали б в конце 20-го века. Стою, наклонившись над столом в дурацкой позе уже минуты три, а в голову ничего нейтрального, и даже близко к тому, не лезет. «Горите синим пламенем!» — лучший вариант. По крайней мере, без матюков!

— Светлов, помогай, — говорю тихо, — подскажи что-нибудь.

— Выразите им благодарность и восхищение их танками, что ли, — пожал плечами посольский.

— Иди ты, знаешь куда?! — тихо, но с чувством послал я переводчика, поняв, что он мне в этом деле не помощник. Идите, идите… Куда? Без разницы, главное, чтоб поняли, куда ходить не стоит…Так и запишем:

«Чтобы быть непобедимыми, у германских танков должна отсутствовать возможность движения на восток.Генерал-полковник Любимов.»

Разобравшись с панцерами и штугами, в остальном, в том, что касалось автомобильной техники, полугусеничных тягачей и БТР, я не увидел в Германии ничего для себя нового, за исключением единственной машины. Это был Sd.Kfz. 9, который мы называли Тр(транспортёр)-9 с установленной на его грузовой платформе шестиствольной 20-миллиметровой зениткой, огневой производительностью в 6000 выстрелов в минуту. Причём, в отличие от отечественных дизель-гатлингов, автоматика пушки приводилась в действие лёгким и мощным электродвигателем фирмы «Сименс», питающимся от подключаемого к основному мотору тягача генератора. Минусом было отсутствие водяного охлаждения блока стволов. Основной способ ведения огня — с места. Но можно было стрелять и на ходу, хотя подвижность при этом сильно снижалась.

В итоге, мы предварительно отправили в посольство заказ на две машины каждой модели и на комплекты станков на все наши танковые, Пермский и Запорожский авиамоторные, заводы для выпуска планетарных механизмов, которые широко применялись в немецких танках и самоходках и в виде ПМП и в виде коробок передач. Хоть так осложнить им расширение выпуска бронетехники. А нам расшить узкие места с редукторами, нарастить выпуск авиадвигателей, да перевести БТТ с фрикционных на планетарные МП — пригодится. Отдельно купили образец и лицензию на 5-скоростную КПП Штуг 38(т) с предварительным выбором передач, из которой я надеялся сотворить БКП нового перспективного танка.

Кроме нас, танкистов, гатлинги калибра 20 и 37 миллиметров, кроме всего прочего, присмотрели себе моряки. Это тоже были электропушки жидкостного охлаждения блоков с близкими к нашим огневыми характеристиками, но вот сами установки были чрезвычайно интересными. Во-первых, они были стабилизированы. Во-вторых, 37-миллиметровые, оснащены СУО. В-третьих, в них было обеспечено непрерывное ленточное питание. Подбашенное отделение, промежуточный снарядный погреб, имело вращающийся, независимо от артустановки, полик и площадки под два передвижных ленточных бункера-ящика. По мере расхода боеприпасов из одного из них, к хвосту ленты вручную патроном стыковалось первое звено второго бункера. Пустой ящик, тем временем, удалялся из подбашенного отделения и спускался в основной погреб, а вместо него ставился другой. Бункера 20-миллиметровок имели ёмкость 500 патронов, а 37-миллиметровок — 150. Вице-адмирал Галлер, начальник «морской группы», вообще принёс в клювике такое, из-за чего я долго чесал у себя в голове. Пушки, броня, стабилизированные установки, подводные лодки, электроторпеды с магнитными взрывателями и магнитные мины, приборы управления артогнём и торпедной стрельбой, оптика, радиостанции, затребованные Галлером — этим меня было не удивить. Но вот то, что в Рейхсмарине оказались авианосцы — это был шок. Я, как сухопутчик, не интересовался флотом Германии, поскольку в войне с нами он был силой второстепенной, а между тем, впечатлившись расстрелом Эль-Ферроля, основательные немцы сразу же «пробили» себе «учебный» авианосец. Пусть это был всего лишь торговый пароход с установленной на нём сплошной полётной палубой, но до начала войны они смогли провести на нём множество опытов и сделать кое-какие выводы. Например, отказались от катапульт, в качестве единственного способа подъёма самолётов, и истребителя Bf 109 из-за узкой колеи шасси, делавшей опасными взлёт и посадку с качающейся палубы. И в полётах над морем, по мнению немцев, обязательно в составе экипажа должен быть штурман. «Штука» в морском исполнении такими недостатками не страдала, но, во первых, 500 кг бомб немцам показалось мало, а во-вторых, они приняли во внимание шести- и трёхствольные автоматы, посчитав, что либо пикировщикам придётся бросать бомбы с большой высоты, либо надо сильно поднять их скоростные и маневренные качества, чтобы избежать вражеского зенитного огня. Плодом этих выкладок стал Ме 109Z, церштёрер или цвиллинг, двухфюзеляжный двухместный истребитель-бомбардировщик, спарка двух Ме 109Т, соединённых перемычками общего центроплана и стабилизатора с немного изменённым крылом увеличенной, по сравнению с основной модификацией Ме 109Е, площади. Ног шасси осталось у каждой половинки лишь по одной, зато, за счёт переноса на середину фюзеляжей основных креплений при прежних размерах ниш в крыле, удлинённых и усиленных. Ширина колеи теперь была достаточная, а возросший установочный угол облегчал взлёт. Благодаря этому Ме 109Z мог нести одну авиаторпеду, одну 500-килограммовую или три 250-килограммовых бомбы на держателях под общим центропланом. И при этом, он сохранил все качества истребителя, даже при усиленном стрелковом вооружении, за исключением чуть меньшей скорости крена! Мог быть и пикировщиком, и торпедоносцем, и разведчиком и перехватчиком! Авиагруппы немецких авианосцев становились однородными со всеми вытекающими положительными моментами. Да, авианосцев! Немцы и без того, из за действий «Ворошилова» в паре с «Фрунзе» во время войны в Испании форсировали их постройку, а после вояжа Кожанова по Атлантике — и подавно! В результате Галлер 10 марта поучаствовал в торжествах по поводу введения в строй авианосца «Цеппелин» с 48-ю церштёрерами на борту. Его систершип «Штрассер» немцы намеревались ввести в состав флота в мае. В июне — «крейсерский авианосец Лютцов» с 24-мя церштёрерами, который летом 39-го стали достраивать в таком виде, используя корпус тяжёлого крейсера. Спустя ещё два месяца — его брата «Зейдлица». Редер явно хотел заполучить соединение, подобное экспедиционной эскадре Кожанова! При таком раскладе, рейд «Бисмарка», случившийся в «эталонном мире» в мае 1941 года вполне может превратиться в генеральное, причём, авианосное сражение между Германским и Британским флотами. И, учитывая то, что англичане располагают лишь «Си-Гладиаторами» и «Авоськами», я бы поставил на немцев! Да, пусть Рейхсмарине на данный момент имеет лишь «настоящий» «Цеппелин». Но, кроме него, шесть «вспомогательных» авианосцев из торговых судов. Четыре из них, «Эльба» и «Рейн», «Яде» и «Одер» «в девичестве» были пассажирскими лайнерами «Европа», «Бремен», «Гнейзенау» и «Потсдам», имеющими ход в 21–27,5 узлов. Ещё два из сухогрузов типа «Ганза», имеющих 16,5-узловый ход. Всего чуть больше двухсот палубных самолётов, тренирующихся в Балтийском море. Стоит прикинуть, как может закончиться для Ройял Марине «Везерюбунг»!

Вполне понятно, что мне захотелось познакомиться с Ме 109Z поближе и ради этого пришлось связаться с нашими авиаторами Яковлевым и Чкаловым, двигателистами Микулиным и Климовым, «гастролировавшими» по немецким авиазаводам. А у тех своих открытий пусть не на вагон, но на маленькую тележку накопилось. Ещё на предварительной стадии я определил, исходя из «послезнания», круг моделей самолётов, который нас интересует. Это был, во-первых, истребитель Ме-109. Причём я сразу настропалил «разведчиков», что модель 109Е нас не интересует. Припомнил, что в «эталонном» мире его тоже купили, но в 41-м году оказалось, что немцы летают на более продвинутых модификациях. Авиаторы должны были добиться, чтобы им показали «мессер» с улучшенной аэродинамикой и более мощным двигателем. Насчёт последнего, ДБ-601, стоявшего на модели Е, мы имели кое-какие сведения ещё с Испании и теперь нам нужен был мотор с повышенной степенью сжатия, работающий на бензине с большим октановым числом. Мессершмитт явно не хотел делиться с нами своими последними разработками, но наша делегация надавила на присутствующего здесь же представителя рейхсминистра авиации, ткнув его носом в советско-германское соглашение, в котором немцы «подписались» абсолютно на всё. В итоге нашим показали отдельно «ферзух» с улучшенной аэродинамикой и старым мотором 601А и отдельно — улучшенный двигатель с гидромуфтой привода наддува, степенью сжатия 7–7,2 и взлётной мощностью в 1300 лошадиных сил, весивший 650 килограмм. Чкалов «подлетнул» и на «ферзухе» и на Ме-109Е, отметив, что первый немного получше, а в целом, оба хороши. В результате в торгпредство полетел запрос на четыре «ферзуха», но уже с новыми мощными моторами. Ме 110, который Вилли Мессершмитт всячески нахваливал, наши брать, как было заранее между нами договорено, не стали, но тоже облетали. Присмотрели вместо него «авианосный» 109Z.

С Юнкерсом и Хейнкелем проблем не возникло, там наш «пакет заказов» пополнился машинами Ю-87 вариантов В и С, Ю-88А и Хе-111Н с двигателями ЮМО-211 в 1200 лошадиных сил на взлётном режиме. А вот на фирме «Фокке-Вульф» случился затык. ФВ-190 нам отказались показывать несмотря ни на что. Пришлось мне жаловаться в Москву и там, не долго думая, просто приостановили все поставки до того момента, как немцы в полной мере не начнут выполнять соглашение, о чём Деканозов в тот же день проинформировал МИД Германии. Не в положении Гитлера было втягиваться в конфликт, поскольку никелевые рудники Печенги с начала войны с Антантой оставались для него единственным источником этого ценного и дефицитного ресурса. Тем более, что во время финской «революции» немцы «подъели» последние накопленные загодя запасы и сейчас их металлургия питалась, фактически, «с борта» пароходов, доставлявших руду в немецкие порты. «Сломались» немцы через три дня, выкатив на показ ФВ-190 «ферзух» с мотором воздушного охлаждения БМВ-139 и предсерийный ФВ-190В-0 с… дизелем ЮМО-208! Последний отличался от прототипа сдвинутой назад кабиной, увеличенным размахом крыла, дополнительной хвостовой секцией фюзеляжа и, конечно же, мотором, дававшим на взлёте 1500 лошадиных сил при собственном весе в тонну и всё ещё сохранявшим 1200 сил на высоте в 12 километров. Вариант «В» явно был заточен как высотный перехватчик и у меня не было никаких сомнений, что своим появлением на свет он обязан нашим БОКам, работавшим осенью над Финляндией. Для их перехвата вооружения из пары 13-мм крупняков и двух пулемётов 7,92-мм калибра хватало. На «В-0» Чкалову полетать разрешили, а вот насчёт «ферзуха» Курт Танк, генеральный конструктор, отказал, сославшись на ненадёжный опасный мотор, подверженный перегреву. Авиаторы пожаловались мне и, получив ЦУ, прощупали вопрос установки мотора 1550-сильного БМВ-801 на «ферзух» специально для СССР. И этих тварей по паре в наш «пакет», два «высотника» плюс пару обычных истребителей с БМВ-801.

Зацепившись за ЮМО-208, который, несмотря на 300 килограмм больший вес, имея всего шесть цилиндров 130х2х160, оказался мощнее нашего московского 1400-сильного дизеля с восьмью «котлами» 130х2х97, Микулин стал «крутить» фирму «Юнкерс» и нарыл такого… Конечно, мы изначально настраивались выудить всё, что немцы достигли в плане авиадизелей, но того, что они столь далеко продвинутся, не ожидали. Судя по тому, что на «Юнкерсе» обнаружились образцы «наших» моторов итальянского и шведского производства, пусть обычные автомобильные и танковые, немцы, получая сведения о русских успехах в авиации, заочно соревновались именно с нами и достигли замечательных успехов. Видимо, арийская гордость не позволила им «обезьянничать» напрямую, приняв «русскую» схему, но в конструкции «немецких чемоданов» с двумя коленчатыми валами то и дело проскакивали наши принципиальные решения. Вот, скажем ЮМО 207, шестицилиндровый, размерностью 110х2х160. Познакомившись с ним, Микулин прямо сказал, что немцы просто взяли планку чуть-чуть больше, чем на моторах Чаромского, каждый цилиндр у которого был 100х2х75. При этом, наш мотор АЧ-100-6, стоящий на И-18, всё-таки, имел 12 цилиндров и максимальную мощность 1050 лошадиных сил при весе в 550 килограмм. А «немец» ЮМО 207, имея всего шесть котлов, на взлёте выдавал 1200 лошадиных сил, правда, весил тоже немало — 800 килограмм. И всё за счёт оптимизации внутрицилиндровых процессов, совершенствования конструкции поршней и всего КШМ, повышения средней скорости поршня, достигшей у немцев 16 м/с и оборотов. Для сравнения, на наших моторах с чугунными поршнями средняя скорость поршня держалась в районе 10 и только на варианте АЧ-100-6А, с алюминиевыми, выросла до 12–13 м\с. А что сказать про мотор ЮМО-217, который, идейно, копировал наш АМ-37? Это была спарка двух «чемоданов», объединившая в одном блоке четыре коленвала и 12 цилиндров. Этот авиадизель, благодаря более лёгкому, по отношению к рабочему объёму двигателя блоку, общим агрегатам наддува и питания топливом, развивал на взлёте уже 2500 лошадиных сил, а весил относительно варианта «моно», на четверть меньше, всего 1200 килограмм, перевалив планку в 2 л.с. на 1 кило веса. А вариант 227 по схеме «дельтик», выдававший с теми же удельными показателями уже 3600 лошадиных сил? А 5000-сильный 237, выполненный в виде «кубика» из четырёх блоков? Это, скажу я вам, очень, очень впечатляло и заставляло задуматься! Даже несмотря на то, что эти моторы имели ресурс не более 100 часов и стоили дорого. Даже очень дорого, судя по цене, выведанной Микулиным. Чтобы как-то улучшить показатели, пусть не по цене, так хоть по ресурсу, на фирме «Юнкерс» перешли на мотор ЮМО 208 с 130-миллиметровым диаметром цилиндра при том же ходе поршня, перенеся на него все наработки по предшественнику, но немного снизив степень форсирования не потеряв в мощности за счёт увеличения рабочего объёма. В настоящий момент «в наличии» имелись, собственно, 208 и 218-спарка, дававшая на взлёте 3000 коней при весе 1550 килограмм. Остальные варианты, включая «десятитысячник» — звезду 248 из шести блоков, имевших один общий и шесть периферийных коленчатых валов, к счастью для нас, существовали только на бумаге.

Зато турбореактивных ЮМО не нашлось вовсе ни в каком виде. Несмотря на всю мою настойчивость, немцы, в отчаянии, повторяли, что при всём желании не могут дать того, чем не располагают. Это как же? Разведка докладывала, что реактивный самолёт летал у них ещё в прошлом году! Впрочем, глядя на размах работ по дизелям у Юнкерса, я подумал, что если где-то что-то прибавилось, то только за счёт чего-нибудь другого. И этим «другим» ТРД вполне могли оказаться. Материальные и интеллектуальные ресурсы-то не резиновые! Пришлось направить свои стопы к Хейнкелю, поскольку про то, что первый ТРД три немца собрали в гараже(очень примечательный факт, глубоко врезавшийся в память) и подались с ним именно на эту фирму, я знал из «эталонной» истории. Предоставленный нам там для ознакомления HeS-3 не вызвал у нас помыслов о нашей славянской ущербности по сравнению с немцами, поскольку имел весьма и весьма скромные характеристики. Сами хозяева тоже не считали его чем-то выдающимся, однако отмечая, что сам принцип ТРД имеет громадные перспективы. Купить уже готовый экземпляр этого мотора, состоящего, всего лишь, из центробежного компрессора и центростремительной турбины, можно было, без проблем и за соответствующие деньги, хоть сейчас. Другой подобный мотор, но с осевыми компрессорами и турбиной, по наводке нашей разведки, судя по всему, окопавшейся прямо под столом у Геринга, мы обнаружили на фирме БМВ, куда заезжали за 801-й «звездой». Увы, это был нерабочий полуфабрикат, который даже на стенде отказывался функционировать стабильно, грозя, того и гляди, устроить пожар. Там же обнаружились прототипы турбовинтового и туброкомпрессорного моторов. Последний из них, тоже не рабочий, ушатанный на испытаниях и фактически списанный в утиль, мы попросили не выбрасывать, высказав заинтересованность в его приобретении. Санкцию на прочие моторы БМВ, ТРД и ТВД, опять пришлось ждать из министерства авиации, но и этот вопрос, к нашему глубокому удовлетворению, был улажен.

Конечно, Яковлев с Чкаловым потребовали представить все самолёты, на которых были установлены заинтересовавшие нас дизельные и реактивные двигатели и, среди гражданских машин, тяжёлых летающих лодок, оснащённых моторами с повышенным ресурсом и сниженными показателями, откопали уже не опытный, а предсерийный Хе-177А-0, двухмоторный (2 ЮМО-218) дальний пикирующий бомбардировщик, полный (возможно, даже лучший) аналог нашего Ту-2. Это был последний самолёт, запрошенный нами, продать который немцы, в отличие от прочей авиатехники, соглашались лишь в единственном числе. Конечно, кроме самолётов «в сборе», мы наметили заказать все авиадвигатели, в комплекте и в виде отдельных деталей и агрегатов, турбокомпрессоров с промежуточным охлаждением воздуха, механических нагнетателей, инжекторов, автоматов управления двигателем, даже, по отдельности, поршней с шатунами, турбинных колёс и лопаток, приборы навигационные и контрольные, авиавооружение, пулемёты МГ-17, -81, -131 и -151, радиооборудование, в кооперации с нефтехимиками — образцы топлива и, особенно, масла (две 60-тонных цистерны только дизельной смазки для высокофорсированных ЮМО-207), патенты и лицензии, аппаратуру и оборудование для воспроизведения технологий в СССР, одну свехзвуковую аэродинамическую трубу, стенды и приборы для испытаний самолётов и двигателей.

В «струю» с авиаторами удачно попали наши артиллеристы. В этой области нас, во-первых, интересовали станки для производства стволов большого относительного удлинения. Ведь с гаубицами, мортирами и миномётами у нас было всё просто замечательно, а вот в плане дальнобойной и, особенно, зенитной артиллерии — не очень. Фактически, зенитки выпускал единственный завод, три других, которые могли бы это делать без большого брака по стволам, были заняты морской и тяжёлой сухопутной артиллерией. Во-вторых, нас интересовало всё, что касалось клиновых затворов для орудий раздельно-гильзового заряжания. В этом направлении у нас был сплошной мрак, непроходимый и непонятный. Клиновый затвор для унитара? Пожалуйста! Всё работает! В любом калибре. А когда снаряд и заряд отдельно — перестаёт. Иногда сразу, иногда после десятка-другого выстрелов. До смешного доходит. 107-миллиметровая танковая пушка нового образца с полуавтоматическим клиновым затвором, по заданию, должна была сохранять, подобно предшественнице с поршневым затвором, способность вести огонь не только танковыми унитарами, но и выстрелами полевых гаубиц-пушек Ф-22. И она сохраняла, правда клиновый затвор всё равно приходилось закрывать вручную, для чего был введён специальный механизм блокировки автоматики. В противном случае, либо клин не закрывался, либо гильза после выстрела не экстрагировалась. И понять почему это происходит, на фоне корректной работы с унитаром, ни на Уралмаше, выпускавшем пушки, и в родном КБ Грабина, сколько ни бились, не могли. Но, как раз с этим проблем не возникло, немцы нам были готовы поставлять и станки, и чертежи, и технологии. Вопрос был только в количественных показателях и сроках. В принципе, за год получить пять комплектов для Уралмаша, Перми, Краматорска и Нижнего, было реально. Из образцов вооружения мы присмотрели 50-мм противотанковые пушки с длиной ствола в 60 калибров, 88-миллиметровые 70-калиберные и 105-миллиметровые зенитки, которые тоже обещали нам без душевного трепета. Но когда, по моему наущению, речь зашла о 24-х дюймовых мортирах и пушках, калибром 800–900 миллиметров, тут у немцев натуральная истерика приключилась! Русские посягают на святое! Мало того, кроме артсистем им всё, на чём их делают, подавай! К счастью, в это же время случился инцидент с «Фокке-Вульфом» и дважды уговаривать германцев не пришлось. 610-миллиметровая мортира нашлась одна. Совсем не «Карл», а полустационарная система. И её нам согласились уступить. 800-миллиметровую 50-калиберную пушку, в виде полуфабрикатов, почти готового ствола и противооткатных устройств, «Крупп» продавать отказался наотрез, несмотря ни на что. Гитлер запретил! Снаряды, пару штук — пожалуйста, а вот ствол — ни-ни. Он Германии самой нужен! На этом этапе пришлось подключаться и мне лично, и Деканозова подтягивать. Сошлись на том, что все станы, инструмент и приспособления, на которых обрабатывался ствол и противооткатные устройства, после доделки демонтируют и отправят в Союз. Вы, немцы, народ — умелец, сделаете себе всё новое! Гитлер, через Риббентропа, не сразу, но дал своё согласие, видимо, молясь в душе, чтоб русские унтерменши никогда не сумели сделать качественную отливку такого запредельного веса.

На этом фоне, когда речь зашла о «мелочах», приборах артразведки, управления огнём, боеприпасах и взрывателях, запросы наших пушкарей, в большинстве случаев, быстро удовлетворялись. 88-мм выстрелы к Флак 18, нужные для сравнения с точно такими же отечественными снарядами, готовы были дать чуть ли не в любых количествах. Для прочих пушек (в том числе авиационных скорострельных) и гаубиц, фугасные, ОФ и бронебойные — тоже без проблем. Вот когда речь зашла о подкалиберных с вольфрамовым сердечником для ПАК-38 и польских/французских 75-миллиметровых пушек с патентами, лицензиями и технологическими линиями, тут немцы «присели», но, помявшись, отдали. А в случае с кумулятивами и, особенно, взрывателями к ним, пришлось опять припугнуть прекращением поставок. Тем не менее, Грабин с Вороновым получили от поездки практически всё, что хотели.

Да, практически всё, что хотели. Кроме боеприпасов, снаряжённых БОВ нервно-паралитического действия, зарином, зоманом и табуном. Наши химики, занимаясь чем душа пожелает, изначально БОВ не трогали, сосредоточившись на порохах и взрывчатке, особенно технологиях получения гексогена, топливе и смазке, включая сюда перегонку угля на бензин и каталитический крекинг нефти, удобрениях для сельского хозяйства, авиационных лаках и красках. Они ездили по заводам и лабораториям, присматривая технологии и нужные им приборы, посещали фирмы, эти приборы и аппараты изготавливающие, но боевую химию не трогали. Это мы тоже обговорили заранее, потому, как известной с Первой Мировой отравой советских товарищей не удивить — её у нас полно. А вот про зоман с зарином, да про табун, отраву нового поколения, никто кроме меня и слыхом не слыхивал. Я дал нашим «разведчикам» названия веществ, но предупредил, что интересоваться ими можно будет только по моему особому распоряжению. И вот, когда Гитлер сломался на «Доре», я послал всего одну телеграмму со словом «Разрешаю».

Три дня спустя я ночевал в посольстве и поздно вечером впервые встретился с резидентом нашей военно-морской разведки в Берлине капитаном второго ранга Крюгером. Как то так получалось, что с чекистами, с людьми Артузова из ГРУ, я пересекался, а вот с моряками не приходилось. С ними «контачил» наш адмирал Галлер. Причём, не допущенные к секрету считали, что разведкой ВМФ «рулит» морской атташе каперанг Воронцов. Конечно, я, глава закупочной комиссии, был поставлен в известность, что начальник берлинской резидентуры РУ ГШ ВМФ при посольстве обитает, числится официально на сугубо технической должности. Даже, услышав фамилию, посмеялся про себя, припомнив фильм «Кошмар на улице Вязов». Ведь посольство тоже стояло на улице с «древесным названием» Унтер ден Линден, что на русский переводится «Под липами».

На коротко постучавшую и вошедшую ко мне уборщицу с ведром и шваброй я, занятый чтением доклада радистов по элементной базе и немецкой аппаратуре, в частности, радиолокаторам, не обратил внимания, сказав:

— Да, да, заходите, — снова опустив глаза на бумагу. Беспокоиться нечего, если ангелы-хранители Панкратова пропустили — значит всё в порядке.

— Здравствуйте, товарищ генерал-полковник, — услышал я в ответ смутно знакомый голос после того, как женщина притворила за собой дверь.

— Аня?! — не веря, спросил я, подняв глаза.

— Капитан второго ранга Анна Крюгер, начальник разведки ВМФ в Берлине, — слабо улыбнувшись, поправила меня бывшая немецкая «медовая приманка». — Пришлось ещё пару раз замужем побывать, чтоб обрубить хвосты…

— Да ты проходи, проходи, присаживайся, рассказывай, — начал суетиться я. — Чаю хочешь? Эх, что ж ты с ведром то? Все ж свои здесь…

— Свои, свои, — кивнув, согласилась Анна и улыбка сразу куда-то исчезла с её лица. — Да жизнь научила… Чай не буду. Я по делу пришла, предельно коротко, — сказала она мне абсолютно без каких либо эмоций.

— Хорошо, слушаю… — присел я на диван, растерявшись от жёстких ноток в её голосе. На встречу давних друзей, почти любовников, это походило всё меньше.

— Прошу впредь о том, что собираетесь раскрыть нашу осведомлённость в делах, которые у немцев проходят по разряду совершенно секретных, предупреждать меня или резидентов ГРУ и НКВД, — впечатывала она мне прямо в мозг каждое слово так, что даже «прошу» отдалось у меня между ушей эхом «приказываю».

— Чтобы мы имели возможность подготовиться к мероприятиям, подобным тем, что РСХА проводит сейчас, задействовав все свои силы, — дав мне пару секунд усвоить первое требование, пояснила она. — Руководит ими лично Гиммлер, поскольку Рейнхард Гейдрих, шеф РСХА, сегодня выброшен, как щенок, с должности и отправлен в авиацию, оперативно подчинённую Редеру, как бывший моряк и лётчик. Гитлер, по сообщению нашего агента, орал на всю Рейхсканцелярию, что Гейдрих способен только… гм… пархатых евреев ловить. В то время, когда его жену ублажает резидент русской разведки. Вы понимаете, в какую больную точку ударили? На заводах Круппа и на фирме Фокке-Вульф трясут всех до последнего подмастерья! Вчера в Гестапо взяли одного из профессоров Марбургского университета только за то, что у него дома нашлись какие-то пробирки и реактивы! Проверяют все химлаборатории и даже химиков-любителей, ищут некое вещество под названием «зоман». Вы, товарищ генерал-полковник, понимаете, что сейчас всю Германию перетряхивают, невзирая на лица, чины и звания? Что сейчас каждый «честный немец» ловит русских шпионов?! У нас, несмотря на директиву лечь на дно и заморозить все операции, в трёх конторах восемь провалов за последние двое суток! Таких одномоментных потерь наши разведсети в Германии не несли с самого начала работы!!

— Ань, мне жаль, но что мы можем сделать? Мы для того сюда и посланы, чтоб залезть немцам в самую глубокую… душу, — растерявшись от напора разведчицы, которую я всё ещё воспринимал как женщину, когда то побывавшую, пусть формально, в моей постели, а вовсе не как капитана второго ранга, пролепетал я неуверенно.

— Что ты можешь сделать?! — жёстко спросила она, наклонившись надо мной и глядя прямо в глаза. — Где зоман? Где его искать?!

— Зачем тебе? — попытался я тянуть время, лихорадочно соображая, как выкрутиться.

— Никто из наших такого названия не слышал, значит наших и близко к нему нет! Мы аккуратно сдадим немцам зоман и тех, кто им занимался, использовав их как громоотвод! Пусть энергия уйдёт в безопасное для нас русло!

— Видишь ли… Данные весьма скудные и неполные… — принялся я юлить. — Возможно, зоман — это иное название зарина или табуна… Только в какой-нибудь другой стране…

— Чёрт!!! — выдохнула она, сев рядом на диван и, не глядя на меня больше, погрузилась в свои мысли.

— Наверное, слить немцам информацию, будто зоман является аналогом зарина, но производства, скажем, Великобритании или США, будет лучшим выходом, нежели подставлять кого-то на территории, где вы работаете, — полез я с непрошенными советами, не в силах выносить такое вот молчаливое обвинение меня во всех грехах. — Пусть Канарис, проверяя, шею себе свернёт.

— Может ещё подскажешь, как это сделать не допустив провала агентов? — повернувшись ко мне, язвительно спросила меня «товарищ резидент».

— Нет ничего проще, — развёл я руками. — Я и скажу. Пока что никаких отравляющих веществ из тех, что мы запросили, нам не показали. Если у них зомана нет, то и не покажут. Вот тогда будет уместно спросить о нём и тут же разъяснить, что это британский аналог.

— Вот и займись этим завтра же с самого утра! — повернувшись ко мне и ткнув в грудь острым пальцем, прямо приказала мне она, после чего встала, подхватила швабру с ведром и пошла к двери.

— А ну смирно! — сам вскочил я на ноги, растеряв все прошлые романтические иллюзии. — Я — генерал-полковник! Ты — кавторанг!! Какого чёрта?!!

— Спокойной ночи, Сёмочка, — с обворожительной улыбкой промурлыкала Аня, наплевав на все мои приказы, и выскользнула за дверь.

— Тьфу! — огляделся я вокруг в поисках предмета, который не жалко было б запулить ей вслед. — Вот и пойми баб!

Анин приказ я честно выполнил. С утра самолётом вылетел в Дюссельдорф, неподалёку от которого находилась интересующая нас лаборатория и, встретив там посланцев химпрома, жёстко поставил вопрос перед сопровождавшими их немцами доколе они собираются затягивать демонстрацию нам искомых веществ. Зомана у немцев действительно не оказалось и «дезу» им в уши удалось влить непротиворечиво. Зато вся лабораторная технология производства зарина и табуна(промышленной у немцев, к сожалению, а может быть, к счастью, не было), в итоге была нам предоставлена вместе с небольшим объёмом образцов по пять литров каждого вещества.

До окончания работы нашей закупочной комиссии оставалось ещё четыре дня и, вынудив немцев сотрудничать с нами по «химии», я решился замахнуться на большее, на то, что никакими нашими предварительными планами предусмотрено не было. Но сперва мне надо было вернуться в посольство и посоветоваться с Аней. Прилетев в Берлин к обеду, я сразу направил свои стопы к Воронцову, на голубом глазу спросив его:

— Не знаете, куда уборщица подевалась? А то я, кажется, у себя в комнате бутылку шампанского разбил…

Я уже начал нервничать, подумывать, что меня не поняли, когда через час с лишним Аня явилась, в «камуфляже», с ведром и шваброй.

— Ну и зачем ты Воронцову про шампанское сказал? — с ходу упрекнула она меня, даже не поздоровавшись. — Замучает теперь подколками и подозрениями ревнивец. Женатый между прочим. И… сразу предупреждаю, никаких глупостей, если они у тебя на уме!

— Капитан второго ранга Крюгер! Выйдите и снова зайдите как положено! — расставил я все точки над «зю», попутно мелко мстя разведчице за то, что вертела мной, как хотела, во время прошлой нашей беседы. Я тут командир, точка!

— Я не в форме, — обворожительно улыбнулась Аня в ответ, взглянула на меня с открытым вызовом и элегантно опустила в кресло свою соблазнительную попку, на которую, уверен, облизывались все встречавшие её хоть раз в жизни мужики. — Хотя… Знаешь, есть у меня мечта форму надеть! Она красивая! И пройти, ни от кого не скрываясь, у всех на виду!

Не знаю, как «у всех», но у меня сейчас на виду была пара стройных ног, которые хулиганка, демонстрируя во всей красе даже больше, чем допускали приличия, закинула одну на другую. Ну как такую «построить»?! Кричать? Ругаться? Топать ногами? Взыскание ей объявить? Вздохнув, я махнул на свои потуги рукой, сказав:

— Ладно, к делу. И без глупостей. С твоей стороны…

Какой то миг и вот уже передо мной сидит не соблазнительница, а серьёзная женщина «за тридцать». Потрясающая метаморфоза и всего два небольших движения — выпрямить спину и обнять колено руками! Даже подол юбки, как мне показалось, стал чуточку длиннее. Аня ничего не ответила мне на словах, но всем своим видом показала готовность слушать дальше.

— Как у вас дела на фронте борьбы с контрразведкой? — спросил я для начала.

— Сидим в глухой обороне. Та сторона проявляет исключительную энергию и активность по всем возможным направлениям и на всей территории. Хвосты, обрубили, кажется, удачно. Новых провалов за последние сутки нет. Ни у нас, ни у смежников. Однако, к некоторым нашим агентам подобрались близко, копают вокруг, приходится рисковать людьми и проводить экстренные эвакуации.

— Активна, значит, контрразведка… Работают много… Как думаешь, не устают?

— Возможно… — подумав недолго, ответила Аня. — Улавливаем тенденцию к стремлению больше работать вширь, нежели вглубь. Охват большой, но без очевидных зацепок сильно не роют. Любой донос, долго не разбираясь, «отрабатывают», надеясь видно, что среди десятка непричастных хоть один настоящий шпион всё-таки найдётся. Население активно вовлекается в процесс, ещё больше перегружая контрразведку.

— Есть мысль ещё больше РСХА занять, — закинул я удочку. — Они потеют в сторонке, а вам жить чуточку легче.

— Каким образом? — спросила разведчица строго по существу.

— Есть ещё, как минимум, одна крайне важная и болезненная для немцев тема, которую моя комиссия ещё не охватила.

— Какая?

— Вам что-нибудь известно о ракетной программе? — ответил я вопросом на вопрос.

— По моим сведениям, она закрыта. До конца 37-го года на полигоне Куммерсдрф был сектор. Но после серии неудачных экспериментов ликвидирован, оборудование вывезено, — без запинки отчиталась она. — Мы со смежниками, конечно, наработками между собой не делимся, но я передам им твой интерес. Ответят, не сомневаюсь, в ближайшее время.

— Хорошо, — кивнул я. — Когда ответят, тогда и поговорим. Ступай.

Встав с кресла, Аня, вместо того, чтобы убраться восвояси вместе со своим ведром, удивительно грациозно, несмотря на то, что одета в робу уборщицы, обошла стул на котором я сидел, наклонившись, обняла меня и прошептала в самое ухо:

— Но ты же именно мне расскажешь всё-всё, что знаешь, правда?

— Ань, прекрати! — отстранился я с досадой. — Конечно, расскажу. Совсем незачем применять здесь твои женские штучки…

— Ну, так рассказывай! — она обошла меня, проведя ладонью по спине и так и оставив её на моём плече, встала, игриво поставив на носок одну ножку и требовательно посмотрела прямо в глаза.

Ну, что ты будешь делать! Признайся, Семён, нравится тебе эта баба! Нет! Поле изменять не буду! Хотя… Если наша борьба взглядов ещё хоть пять секунд продлится, нет никаких гарантий, что я не попытаюсь перевести её в партер! Сделает она мне эту ма-аленькую уступку ради одного большого секретика? Тьфу! Проклятье! Что за хрень в голову лезет?! Нет, терпеть это невозможно!

— Уговорила! — рассердился я сам на себя, встав перед альтернативой либо всё рассказать, либо тащить Аню в койку, но потом всё равно всё рассказать. — Отойди на три метра! Лучше на пять! Чертовка!

Она рассмеялась, но послушалась и действительно отошла на всю максимальную дистанцию, которую я обозначил, не удержавшись, однако от предложения:

— В наказание за свою шалость я могу и в угол встать. Хочешь?

— Выпороть тебя надо! — почти крикнул я, однако, без всякой задней мысли.

— Да! Как скажешь! — Аня повернулась боком и, наклонившись, приподняла попу. Хорошо хоть юбку не задрала!

Увидев это, вообразив себе взаимодействие портупеи с её округлостями, я с удивлением понял, что такая фантазия с участием Ани меня… возбуждает! Чёрт! Я нормальный! Со здоровой психикой!

— Капитан второго ранга Крюгер! Смирно!!! — скомандовал я, с огромным трудом взяв эмоции под контроль. — Объявляю взыскание за непотребное поведение перед лицом старшего по званию! — емаё, да меня даже «перед лицом» заводит. — В виде лишения доступа к информации до тех пор, пока смежники не дадут свой ответ! Перегнула палку! — ну вот, опять, — Круу-гом! Шагом!! Арррш!!! За дверь!

Кавторанг, резидент и прочая, прочая, выскочила пулей, осознав, очевидно, что переборщила. Только она исчезла, я схватил графин и, наклонившись над здоровой кадкой с неизвестным мне экзотическим растением, подаренным посольству каким-нибудь Риббентропом или ещё кем, полностью вылил его себе на голову. Уф! Полегчало! Ещё б льда в галифе напихать — совсем было бы прекрасно! А ведь она сама завелась! Иначе как объяснить, что суперпрофи, да со стажем, не сумела вовремя остановиться или хотя бы подобрать для меня безопасную дозу? Эх, значит, не всё ещё быльём поросло… Я, по прежнему в её глазах, как минимум, альфа-самец и ей нравлюсь!

Придя к такому выводу, я сразу успокоился. Если есть уязвимость, то её можно использовать. Подленько, конечно, по отношению к (возможно) любящей (дубль) безответно женщине. Но не я ж первый в эти игры начал играть! В общем, спустя полчаса, когда Анна вернулась, я был уже в полном сознании и душевном равновесии.

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — заглянув ко мне, спросила она, прежде чем окончательно войти.

Никак медведь в лесу сдох! Смотри-ка, исправляется!

— Конечно, Анечка, проходи, — пригласил я мягко, сразу уходя от официоза. — Напугал я тебя? Ну, так ты сама виновата. Крепенько, признаюсь, меня зацепила. Ладно, давай к делам вернёмся. Что там смежники?

— По нулям, — ответила она коротко.

— Местечко Пенемюнде, остров Узедом. Ракетный исследовательский центр перенесён туда. Если у вас там есть кто-то поблизости, в чём я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь, надо его «зачехлить», потому как в мои намерения входит напроситься в гости.

— Что значит «сильно сомневаюсь»? — с явной обидой от моей оценки, спросила товарищ резидент.

— Остров закрыт наглухо, всех местных гестапо и СД должны были как рентгеном «просветить», приезжие на контроле. К тому же, если б был там у вас кто, непременно увидел бы что-то или услышал. Ракеты, понимаешь?

— Резонно, — согласилась она, — но ты продолжай.

— Что продолжать? — удивился я искренне. — Сегодня настропалю Деканозова, чтоб организовал визит. Завтра-послезавтра слетаю и посмотрю сам всё своими глазами. Тогда и будем продолжать.

— А я не об этом, товарищ генерал-лейтенант, — усмехнулась разведчица. — Мне интересно, кто это нас обскакал? Как так получилось, что мы, работая в Берлине, ни сном, ни духом, все три конторы, а у вас в Москве наводка есть? По боевой химии — та же история.

Я ждал этого вопроса. Ещё раньше думал, как буду объяснять свою осведомлённость в немецких делах, решив, однако, что всё равно залезу всюду. Добыча здесь дороже издержек, а в Москве уж выкручусь как-нибудь. Но всё началось гораздо раньше.

— Гхм… Я не могу тебе этого сказать.

— Ты обещал… — вкрадчиво напомнила мне разведчица, опять превращаясь из кавторанга в предмет мужского вожделения.

— Даже у стен бывают уши! — попытался прикрыться я опасностью того, что в моей комнате пусть не РУ ВМФ, так кто-то из смежников или контрразведчиков установил микрофоны.

— Здесь чисто! — усмехнулась она в ответ. — Или ты думаешь, что я бы стала позволять тебе столько?

Вот же, даже не знаю как назвать! Она мне стала позволять?! Она себе стала позволять слишком много! Ну ладно, посмотрим, кто кого!

— Садись поближе, чтобы не орать, — поманил я её к себе на диван. — Бережёного Бог бережёт.

Аня на какой-то миг запнулась, видимо не ожидая от меня такого приглашения, но очень быстро приняла решение, неважно, правильное или нет, и ловко переместилась, присев рядом. Я не замедлил этим воспользоваться, приобняв кавторанга и резидента за талию (ну, почти), и ещё больше сократил дистанцию.

— Никто вас не обскакал. В Москве тоже не в курсе этого дела, — едва слышно зашептал я, порой задевая губами очаровательное ушко. — Знают только немцы, и то далеко не все. И я. Точнее, немцы, наверное, знают, а я предполагаю.

— Но, почему? — несколько отстранилась она, взглянув мне в глаза.

Ага! Бежишь! Не выйдет! Правильно говорят, что хорошо зафиксированная женщина в предварительных ласках не нуждается? Или я не альфа-самец?! С такими мыслями в голове я нахально протянул свободную левую руку и, обняв резидента ладонью вокруг затылка и шеи, с силой притянул к себе так, что наши лица оказались вплотную друг к другу. Аня, чтобы не завалиться на меня, вынужденно опёрлась руками на моё бедро. Я же, развивая успех своего наступления, перевёл правую руку из положения «чуть выше позволенного» в положение «много ниже», благо одна из её обтянутых юбкой округлостей поневоле оторвалась от поверхности дивана.

— Потому, дорогая, что это прозрение, дар предвидения… — чуть слышно выдохнул я.

— Этого не может быть… Ты меня обманываешь… — попыталась она слабо обозначить сопротивление, но сама же себя и остановила, не доведя дело до конца и достигнутое положение осталось неизменным.

— Не веришь? Поспорим? — улыбнулся я уверенно. — Давай так: я тебе рассказываю сейчас всё, что мне привиделось как есть. Завтра-послезавтра с Яковлевым и Чкаловым я лечу в Пенемюнде. После нашего возвращения ты их опрашиваешь. Если совпадёт — выполнишь моё желание. Не совпадёт — я твоё.

Ничего себе! Покраснела! Наверное, и мои, и свои желания живо себе представила.

— И когда я тебе докажу, что я прав, расскажу ещё кое-какие чрезвычайно важные для тебя прозрения… — слегка надавил я, склоняя чашу весов в свою пользу. — Но ты, при этом, будешь сама делиться со мной любой информацией и хранить наш секрет в тайне абсолютно от всех…

Ну как же тут перед таким предложением устоять то? Какая ж женщина, сплетница по природе, от страшных тайн откажется?

— Хорошо… — она не сдержалась и облизнула высохшие губы. — Говори.

— Местечко Пенемюнде, остров Узедом, ракетный полигон, — начал я, не забывая поглаживать жертву обеими руками, беря её уже не силой, а мягкой лаской. — Разделён на две части между министерством авиации и министерством вооружений. Птенцы Геринга создают или станут создавать там в ближайшем будущем, не позднее двух лет, крылатую ракету или самолёт-снаряд с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем. Масса боеголовки около тонны, скорость полёта 600–800 километров в час, дальность около трёхсот километров. Фактически это торпеда, но не в воде, а в воздухе…

— Торпеды это по моей части… — тихо-тихо перебила меня она, переместив ладошку с бедра туда. ТУДА! Чёрт! Так не честно! Думай, думай голова о пингвинах в антарктиде! У них там яйца мёрзнут! Фух, хорошее дело — аутотренинг! Фиксирует мозг в сознании, несмотря на эрекцию…

— Разработкой крылатой ракеты занимается фирма «Физелер», — остановился я сам на половине рассказа вынужденно глубоко вдохнув. — На второй половине полигона строят или же будут строить в ближайшие годы баллистические ракеты. С такой же по весу боеголовкой и дальностью, с жидкостным реактивным двигателем. Она должна взлетать на огромную высоту и падать оттуда на цель на немыслимой скорости, подобно снаряду так, что сбить её не сможет ни зенитная артиллерия, ни истребители. Непосредственно руководит всеми работами по баллистической ракете некто Вернер фон Браун. Кажется — эсэсовец…

Ну всё, кажется все моральные преграды пали, вон как разошлась! Остались только физические в виде одежды, но хорош, хорош, всё…

— А теперь, товарищ капитан второго ранга, ступайте к себе, — стараясь говорить ровно и спокойно, отдал я приказ, обламывая и её, и, чего уж греха таить, себя тоже. — А то так мне в таком виде на люди не выйти, а с Деканозовым переговорить успеть надо.

Ох, какой разочарованный взгляд! Но ни слова против.

— Иди, иди Анюта, утро вечера мудренее, — встав сам, я помог собеседнице подняться с дивана и легонько подтолкнул её к двери.

В Пенемюнде я попал только через день. Наша «тётушка Ю», на которой пришлось лететь с немцами, выступившими резко против того, чтобы советский аэрофлотовский «АНТ» бороздил небо над сверхсекретным объектом, приземлилась на идеальной бетонной ВПП полигона около одиннадцати часов дня, поэтому времени на осмотр нам оставалось всего ничего, от силы часа четыре, поскольку надо было успеть до темноты вернуться в Берлин. Сразу же я записал в актив своей догадливости первый «плюс», поскольку встретил нас на аэродроме ни кто иной, Вернер фон Браун, правда, в гражданском костюме, но со значком НСДАП на лацкане пиджака. Он представился нам «техническим директором» всего полигона и предупредил, что будет нашим гидом, не испытывая от этого, судя по неприязни, прямо таки сочащейся в каждом слове по-немецки, никакого удовольствия.

Увы, практически ничего из того, о чём я поведал Анне, я больше не угадал, решив для себя, что это, во всех отношениях, к лучшему. Крылатых ракет, которых я ожидал, мы не увидели. Зато нашлись мишени с ПуВРД, предназначенные, по словам Брауна, для тренировки зенитных расчётов. Раз эта техника сугубо учебная, то и отказывать нам в её приобретении не было никаких причин. А нам плевать, как немцы собирались использовать беспилотные самолёты, главное — система управления, автопилот. И, конечно, двигатель «Аргус». Признаюсь, я рассчитывал разжиться здесь ещё массивными пороховыми ускорителями, коих у нас ещё не водилось, или, на худой конец, жидкотопливными, но увы, запуск мишеней происходил с помощью паровой катапульты. Это была, пожалуй, наименее интересная часть экскурсии.

Больше сюрпризов нас ждало на «баллистической» половине полигона. Здесь был выстроен целый завод, который, фактически, серийно собирал ракеты «А-5», поразившие Яковлева и Чкалова своими размерами. Наши «жидкотопливники» из РНИИ до сих пор баловались игрушками размером, пусть тяжёлый, но РС. А немецкая бандура имела калибр немногим меньше метра и длину, на глаз, восемь-девять! Я её даже за натуральную «ФАУ-2» принял поначалу, но потом, сопоставив свои впечатления с детскими воспоминаниями о музейных экспонатах, скорчил кислую мину и попросил показать «настоящую» большую ракету, а не эту мелочь. У фон Брауна, до которого дошёл не сразу смысл слов переводчика, натурально отвалилась челюсть. Не подумав, он ляпнул первое же, что пришло ему в голову, отрезав сам себе все пути к увёрткам и отступлению. Конечно, после вопроса: «откуда вы знаете?» трудно врать, что ракеты нет! Впрочем, ракеты действительно не было. Был громадный, по современным меркам, двигатель для неё, как раз смонтированный для очередных испытаний на стенд. Обходя установку я обратил внимание Яковлева и Чкалова, что топливо к камере сгорания подаётся большими центробежными насосами, в то время, как на ракетах используется обычно вытеснительная схема, с заполнением баков с топливом и окислителем нейтральным газом. После этого фон Браун, вот удивительно, взглянул на меня с интересом и… уважением. Сам рассказал, что эти насосы стационарные с внешним приводом, на ракете будут стоять другие, меньшего размера, но такие же производительные. Правда, на этом он поторопился нашу экскурсию закруглить, пришлось наудачу потребовать у него показать стенд с системой управления «большой ракетой». Удачно. Но это было последнее, что мы здесь разведали. Ну что ж, десяток-другой ракет А-5, запасные ЖРД для них, двигатель А-4 и система управления этой ракетой, и, конечно же, копии всей испытательной, измерительной, исследовательской аппаратуры, испытательных стендов (фактически, без производства ракет, Пенемюнде-2) которые старательно переписывал Яковлев, станут предметом торга.

Под липы, на Унтер ден Линден, мы вернулись к вечеру, почти к шести, когда солнце село уже наполовину. Я ушёл к себе готовиться к ужину и ждать. Часом позже, в посольской столовой я ничуть не удивился отсутствию Чкалова и Яковлева. Ну что ж, Анечка, проигрывать надо уметь. Очень я удачно оговорился о том, что «будет в течение ближайших лет», предпосылки все налицо. Хоть и сказал это лишь для того, чтоб напустить больше таинственности своему мистическому «предвидению».

Кавторанг Крюгер явилась ко мне только в девять часов вечера, когда я уж последнюю надежду потерял. Вошла тихо, спросила просто, потупив взгляд и признавая своё поражение в споре:

— Каким будет твоё желание?

— Это не сложно, — улыбнулся я. — Ты должна прийти ко мне в парадной форме. То бишь в вечернем платье, чулках, туфлях на высоком каблуке, а не в этой робе уборщицы, которая мне уже успела надоесть. Помада, причёска, в общем, сама лучше меня понимаешь.

— И всё? — стрельнула она глазами.

— А этого тебе мало? — задал я встречный вопрос.

— Хорошо, — усмехнулась Аня, исчезнув за дверью.

Спустя ещё час я, решив что лопухнулся и хитрая разведчица воспользовалась тем, что я не обозначил сроки и назло придёт только проводить меня перед отъездом, честно выполнив, при этом, моё желание, я стал уже расстёгивать китель, готовясь отойти ко сну. Но тут я услышал тихое «цоконье копыт» в коридоре и, передумав, сам открыл дверь. Аня, с в длинном сером пальто, скользнула, не задерживаясь, внутрь мимо меня.

— Что? — отозвалась она в ответ на мой вопросительный взгляд и отвернулась к зеркалу, стала надевать извлечённые из сумочки серёжки. — Не могу же я конспирацию нарушать и ходить по посольству вот так! — с этими словами она ловко избавилась от верхней одежды и, отбросив её в сторону, предстала предо мной во всей красе.

В этот момент я испытал смешанные чувства. Да, удивительно, что могут сделать несколько заколок и ловкость рук… Да, «боевая раскраска» хоть куда, брови, ресницы подкрашены, лёгкие, мерцающие мелкими блёстками голубые тени создают иллюзию, будто глаза больше, чем на самом деле, ярко-алая, дающая фору в сто очков всем кумачовым знамёнам вместе взятым, помада. Да, серьги с тремя бриллиантами каждая, тонкая золотая цепь с таким же кулоном на груди, на руках и пальчиках совсем не дешёвые перстни и браслеты. Да, красивое вечернее платье синего бархата, идеально сидящее, с украшением в виде гирлянды из множества мелких роз от правого плеча к левому бедру, собранных из ткани более светлого, нежно-голубого цвета. Но, чёрт возьми, какого ж рожна оно глухое? С длинными рукавами, узкими у предплечий и свободными выше локтя? Не то что декольте, даже намёка на вырез нет! Горизонтальная линия от плеч! Ох, Анечка, и зачем тебе туфли на высоком каблуке вкупе с чулками, если подол не просто в пол, а этот самый пол подметает? Как мне, старому кобелю, оценить красоту твоих стройных ног? Паранджа… Но чертовски красивая…

— Ну, угодила я тебе? Выполнила твоё желание? — настойчиво потребовала ответа Анна, вертясь передо мной, поворачиваясь то одним боком, то другим. Я промедлил с реакцией, разрываясь между восхищением и разочарованием, чем навлёк на свою голову новую порцию вопросов, на этот раз требующих ещё более однозначного ответа:

— Что молчишь? Или я некрасивая и тебе не нравлюсь?

Вот засада! Да конечно нравишься! Только это немного не то, на что я рассчитывал! А на что ты, старый извращенец, собственно, рассчитывал? На топик с миниюбкой? Или, может, на бикини какое-нибудь? Я не на шутку разозлился сам на себя, а пострадала, оказавшись не в том месте и не в то время, Анна. Вот так вот всегда случается, когда напортачив чего-нибудь внутри мы переносим негативные эмоции вовне.

— Видишь ли, условием было вечернее платье, чулки, каблуки, ну и прочее, о чём я говорил, — ответил я. — Хотелось бы убедиться, что дело обстоит именно так.

Анна, натурально, зависла, глядя на меня непонимающим взглядом.

— Вот, смотри, — совершенно растерянным голосом ответила она спустя минуту, чуточку приподняв подол и показав ноги по щиколотку.

— Анна, платье, чулки, каблуки, — повторил я ещё раз раздельно и с нажимом.

Вы когда-нибудь видели, как ярко-голубые глаза в одну секунду меняют свой цвет на свинцово-серый? Не дай Бог! Никогда! А Немезиду? Вот-вот!

— Совсем сдурел?! Ты хочешь чтобы Я?!! Да я на тебя самому наркому!!! — взбесившись, тихо, но яростно прорычала она.

— Ты проиграла спор, — развёл я руками, — но можешь уйти отсюда прямо сейчас. Шампанского на посошок? — предложив это, налил в заранее подготовленный бокал из бутылки, спрятанной за подлокотником дивана в ведре со льдом.

— Но ты мне тогда ничего не скажешь? Правильно я понимаю?! — не утруждая себя дать мне хоть какой-то шанс ответить, с пулемётной скоростью стала она задавать вопросы. — Хорошо! Я разденусь! Я же шлюха, да?! Хочешь, чтобы телом расплачивалась?!! Пожалуйста!!! В конце концов, это же я у тебя тогда просила одну ночь?!! — говоря это она судорожно пыталась справиться с пуговицами на рукавах и, повернувшись спиной, прямо-таки приказала. — Расстегни платье!

— Сколько лет прошло, Ань? — подойдя, я обнял её сзади рукой и, пронеся вокруг, подал бокал. — Шесть? А мы с тобой всё ещё играем в дурацкие игры, кто кого соблазнит. Помнишь ту зиму на Дунае? Знаешь, ловлю себя на мысли, что редко бывал так счастлив как в тот момент, когда ты согласилась на моё предложение.

Она взяла шампанское и, также как и я, мягко, с лёгким налётом грусти, сказала.

— Я тоже тогда была счастлива. Вернее, стала счастливой. До встречи с тобой я мечтала истреблять, сгорая от безысходной ненависти, а после — защищать, как ты защитил меня, вытащив из пропасти. Чего я совершенно не заслуживала. Просто так. Потому, что я русская. Не Крюгер и не Мессер, пропади они пропадом, а Лапшина. Не было ничего в душе, выжженная пустыня, но вдруг оказалось, что у меня есть ты, есть семья, большая, сто пятьдесят миллионов, пусть и далеко…

Я узнал, что у меня
Есть огромная семья
И тропинка и лесок
В поле каждый колосок
Речка, небо голубое
Это все мое родное
Это Родина моя,
Всех люблю на свете я!

Продекламировал я бессмертное четверостишье.

— Да. И я к ним обязательно вернусь… Спасибо тебе, родной, — развернувшись, Анна положила мне голову на грудь. — И буду ходить в форме. С орденами. Их у меня много. Спасибо тебе и за это…

— Слишком много благодарности, — улыбнулся я в ответ. — Ордена, уверен, целиком твоя заслуга. Тебе хоть Героя-то дали за то дело с Ежовым?

— И Героя, и много ещё чего потом, когда мы здесь, благодаря тебе, рыбалку устроили…

— Не понял?

— Ну как же! Конечно, ОГВ, но с тебя же пошло дело и мы можем его обсуждать?

— Ты о чём? — спросил я, искренне не понимая.

— Кожанов, ещё когда был наркомом, вызывал меня в Москву осенью 36-го, я и была простым оперативником тогда. Через меня информацию в резидентуру передал, никому не доверяя. Так и сказал, что вопрос этот поднят тобой — значит крайне важный. Приказал отслеживать всё, что связано с явлениями радиоактивности и исследовательскими работами в этом направлении. И представляешь, почти сразу же у меня первый успех! Гитлер сам знаешь, какой кавардак в Германии устроил. Гонения на евреев, запрет всех партий, кроме нацисткой. Лизе Мейтнер, еврейке, пообещала создать любые условия для работы в СССР и абсолютную безопасность. Поначалу не верила, но на пробу, получив наш паспорт, выехать в Союз согласилась. С условием, что если ей не понравится, вольна выбрать любую страну мира. Её, между прочим, сам товарищ Сталин в Кремле принимал. Сразу, как только самолёт в Москве приземлился! Мне за операцию — орден. А потом пошло-поехало. Со смежниками соревновались, кто больше учёных вывезет. И не только по исследованиям радиоактивности, но и по другим направлениям. С евреями и полукровками было просто, особенно после «Хрустальной ночи». С немцами сложнее, но не слишком. Кто евреев укрывал, кто коммунистам сочувствовал в прошлом, кто нацистов не жаловал в настоящем. А кто и вовсе ни в чём таком замечен не был, но правдоподобные «доказательства» состряпать — плёвое для нас дело. Вот и посыпались ордена и звания водопадом. Осенью 36-го я лейтенантом была, а сейчас капитан второго ранга и резидент. Награды на груди не помещаются. И всё благодаря тебе.

— И что, у вас тут в Берлине резиденты и оперативники между собой вот так эту тему ОГВ свободно обсуждают? — оторопел я.

— С чего ты взял? У меня только заместитель в курсе. Лично тоже работать приходится. Но сейчас уже мало. Всех, кого можно, выловили. А остальные оперативники, если нужда возникает, привлекаются в тёмную. Что касается смежников, то мы, моряки, по рыбной ловле чемпионы.

— Понятно… — в раздумье потёр я подбородок. — Знаешь, хотел тебе сказать кое-что, что всё равно скоро в Москве скажу, но кажется мне, что тебе пора возвращаться. Боюсь я за тебя. Не могу объяснить почему, но боюсь. Не обижайся, но к наркому ВМФ пойду просить тебя отозвать.

— Ну уж нет! — ткнула Аня меня пальцем в грудь. — Говори, раз обещал! Я и раздеться могу, если хочешь! Проспорила всё же. Ты меня и не в таких ракурсах видел!

— Не надо! Так скажу! Но костьми лягу, чтоб тебя эвакуировали. Тем более, что после себя оставляю переполох, — пресёк я поползновения. — В ближайшие два месяца немцы захватят Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию и Францию. Наши посольства везде, сама понимаешь, будут закрыты. Тебе надо заблаговременно позаботиться, чтобы «те» резиденты передали тебе контакты, прежде, чем их скоропостижно вышибут с территории Рейха. Своему преемнику доброе дело сделаешь. И на заместителя, кстати, тоже не рассчитывай. Вместе в Союз поедете.

— Это всё из-за, надеюсь, не из-за того, что была с тобой слишком откровенной?

— Это всё из-за тебя, — обняв, привлёк я Аню к себе, — Ты мне дорога и я беспокоюсь.

И ведь я ни чуточки не врал! Или у меня и правда какое-то предчувствие? Не знаю, но зудит, не отвертеться.

— Ладно, Анюта, давай прощаться. Задерживаться тебе нельзя. И так, наверное, Судоплатов рапорты строчит, что ты меня по вечерам навещаешь.

Поставив бокал и подобрав пальто с сумочкой, товарищ кавторанг оделась и, уже в дверях, как мне показалось, полувопросительно, сказала:

— Увидимся в Москве.

Четыре недели жизни в бешеном темпе, включая и подготовительную, позади. Я за это время, кажется, даже похудел килограмм на пять. И нога, хоть почти зажила, стала побаливать. Но съездили не зря, программу выполнили на все сто и даже больше. Присмотрели «товара» на обмен наших ресурсных поставок аж на 530 миллионов. Что-то придётся резать. Мы уж и так между собой старались ужаться как могли. Танкисты, к примеру, отказались от САУ, оставив в заказе только по паре танков, Штугов и гусеничных БТР. И всё равно перебор оставался. Пусть уж наверху, в Совнаркоме решают, что нам абсолютно необходимо, а что не очень. Единственное, что я мог сделать — предложить товарищам из Внешторга в будущем, при подписании контрактов, прописать в них чёткий график поставок и драконовские штрафные санкции за его нарушение. Немцы, помнится, в «эталонном мире» были не слишком обязательны, так пусть за это маркой расплачиваются. Глядишь, и впихнём наши хотелки в искомые полмиллиарда.

В субботу 22 марта наша делегация выехала из Берлина в Штеттин. В Генерал-губернаторстве случились подряд две диверсии на железной дороге и Панкратов, головой отвечавший за нашу безопасность, наотрез отказался рисковать. 23 числа мы взошли на борт советского парохода, оказавшись так на территории СССР значительно быстрее, чем изначально рассчитывали. К вечеру понедельника 24-го пришли в Таллин и тут же пересели в поезд до Москвы. Ночь и полдня в пути и мы на месте. Ну, Москва-столица, встречай! Хорошо бы — не звиздюлями!

Эпизод 6

Посольский литерный поезд медленно подошёл к перрону самого маленького из московских вокзалов — Рижского. Встречали нас здесь тоже «на всю катушку», но совсем не так, как в Берлине. Платформа, здание вокзала и площадь перед ним были очищены от посторонних и оцеплены бойцами НКВД. Внутри были лишь представители служб и наркоматов, да машины с водителями. Выходящих из вагонов членов комиссии тут же расхватывали, растаскивали по авто и увозили, наверное, каждого в свою контору — отчитываться.

Что касается меня, то вопреки установленному здесь и сейчас порядку, меня поджидали вовсе не армейцы из ГАБТУ по моей «малой» специализации и не посланцы Совнаркома. Для генерал-полковника Любимова был подготовлен «Тур» с бойцами НКВД, которых правильнее было бы назвать конвоем. Чего-то такого я, в принципе, ожидал, встревая в Германии в такие дела, о которых никто и помыслить у нас не мог, знал, что придётся как то оправдываться, поэтому трепыхаться и вибрировать раньше времени не стал, спокойно сел в машину и меня повезли.

Приехали в Кремль, что было далеко не самым худшим из возможных вариантов, довели до приёмной, в которой восседал Поскрёбышев.

— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник, — почти бесцветным голосом, лишь с какой-то ноткой сожаления, поприветствовал он меня. — Проходите. Товарищ Сталин ждёт вас.

Ну что ж, пройдём. На пороге, несмотря на то, что думал будто готов ко всему, я запнулся, остановившись на секунду, решая, всё же войти внутрь или лучше вернуться, но, совладав с собой сделал ещё шаг вперёд и тихо притворил за собой дверь. Таким я Сталина ещё никогда не видел. При любых обстоятельствах, что бы не творилось вокруг, он всегда выглядел энергичным, крепким мужиком, причём энергия его была «потенциальной», она не выражалась в гиперподвижности или говорливости, нет, энергия была ВНУТРИ. Как в пышущей жаром печи с бушующем внутри, невидимым постороннему наблюдателю пламенем. Сейчас же, придвинув стул к окну, подперев щёку неказистой левой рукой, глядя на улицу, сидел и курил папиросу безмерно усталый старик. Когда я оказался в кабинете он даже не повернулся ко мне, не отреагировал никак, лишь рука чуть дёрнулась, отчего давно не стряхиваемый пепел посыпался на пол, открывая тлеющий уголёк.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — обозначил я своё появление и, обеспокоенный отсутствием реакции, поинтересовался. — Вы себя хорошо чувствуете?

Иосиф Виссарионович не спеша потушил в стоящей перед ним пепельнице папиросу и повернул ко мне голову так, что его левая рука легла на подоконник, безвольно свесив с неё кисть. Будто она вовсе и не была только что опорой, а совсем наоборот.

— Хорошо ли я себя чувствую? Плохо, плохо, товарищ Любимов, — тихо отозвался Сталин. — Я чувствую себя как человек, который не доживёт до коммунизма. Как человек, проживший жизнь в пустую. Знающий, что его дети и внуки тоже коммунизма не увидят потому, что не хотят его видеть. Не хотят его строить. Не хотят следовать принципам Маркса и Энгельса, принципам нашего дорогого товарища Ленина. Им не нужны идеалы борцов, совершивших Октябрьскую революцию. Как такое могло случиться, товарищ Любимов? Как вы, наше молодое поколение, выросли такими далёкими от нас? Почему сын говорит отцу, что духовная потребность в труде — это сказки тех, кто никогда не работал? Что неравный брак, когда жена полностью зависит от мужа, на самом деле равный, если он по обоюдной любви? Разве Энгельс не писал, что это вовсе не любовь, а скрытая проституция, характерная для буржуазного общества? И любые шаги, направленные на его же благо, на воспитание в нём настоящего коммуниста, воспринимает в штыки, заявляя, что сам разберётся, как ему жить! Эх, Яшка…

— Так, товарищ Сталин, — уловив, как мне казалось, настроение вождя, сказал я решительно и, взяв первый попавшийся стул, уселся напротив так, что нас разделяло не более метра. — проблема, вижу, большая и без политра, образно выражаясь, её не решить. Давайте лучше по порядку, разделим её на маленькие и попробуем с ними справиться. Вы сожалеете, что не доживёте до коммунизма? И поэтому считаете, что прожили жизнь впустую? Но тут не о чем жалеть! Посмотрите вокруг! Разве не вашими усилиями создан Советский Союз? Разве это не вы, тем самым, проложили дорогу, ведущую прямиком к коммунизму?

— Вы или сами пытаетесь под дурачка играть, или меня за дурака держите! — резко ответил Иосиф Виссарионович, в одно мгновение преобразившись в себя прежнего, в ВОЖДЯ. Он энергично встал на ноги и прошёл к столу, взял на нём какие-то бумаги и, вернувшись ко мне, сунул в руки.

— Это ваша работа?

Опа! «Один день в коммунизме. С.П.Любимов.» на обложке брошюры, изданной полностью на газетной бумаге с листами, соединёнными, по-тетрадному, скрепками.

— Я в этом не уверен, товарищ Сталин, — ответил я, выигрывая время на «прокачку» ситуации. — Я писал сказку для детей с таким названием, но последний раз, когда её видел, это была именно рукопись. Причём, в единственном экземпляре и моим почерком. За содержание этой брошюры я отвечать не могу.

— Хитрите? — прищурился предсовнаркома и один из двух «первых среди равных» большевиков. — Конечно, формально, вас нельзя упрекнуть, что вы, в тайне от партии, распространили эту подрывную литературу! Вы же, конечно, не могли предполагать, что заинтересованные вами дети, которых вы, пользуясь их наивностью, беспринципно использовали, расскажут о вашем опусе родителям? Что выстроится очередь из желающих почитать, что там понаписал «Сам Любимов»? Что найдутся умники в заводской газете ЗИЛа, которые додумаются решить этот вопрос, издав вашу писанину тиражом, достаточным, чтобы хватило на весь коллектив завода? И, само собой, съезд партии, накануне которого вы всё это затеяли, здесь совершенно не при чём! Да, вы не распространяли. Но вы написали! У нас имеется тот самый, рукописный оригинал. Я, признаюсь, не поверил, когда мне доложили. Думал, что вы на это не способны, что это идеологическая диверсия. Но нет. Брошюра соответствует оригиналу с точностью до каждой запятой.

— Раз так, то не имеет смысла отпираться и оправдываться, что я и не думал распространять этот рассказ, не строил тех хитрых планов, о которых вы говорите. Вы ведь всё равно мне не поверите? Но да, написал действительно я. А в чём, собственно, проблема? Это же совершенно безобидная сказка?

— Проблема в том, товарищ Любимов, — ледяным тоном, стоя надо мной и глядя сверху вниз, ответил Сталин, — что ваша сказка вовсе не безобидна! Она уже расколола партию! И, к моему огромному удивлению и сожалению, истинные последователи учения Маркса, Энгельса, Ленина оказались на съезде в абсолютном меньшинстве. Это фактически означает, что ВКП(б), партия большевиков, разложилась и её здоровое ядро или уже, или в ближайшее время будет отстранено от власти! Отстранено отравленными мещанством и мелкобуржуазностью элементами, которых, к великому сожалению, выдвинул депутатами наш советский народ.

Я молчал, выжидая, что последует дальше, поскольку просто не знал, что ответить. Понимал, что свалилась беда, но совершенно не представлял, как с ней бороться. Не знаю, как поступил бы, если б Сталин, отойдя от меня к столу, чтоб прикурить очередную папиросу, не предложил:

— Да, вы сделали очень много для индустриализации, для укрепления обороны Советского Союза, ваши заслуги нельзя отрицать и игнорировать. В последнем порученном вам деле вы привезли из Германии много больше, нежели то, на что мы могли рассчитывать, однозначно больше, чем смог бы кто-либо другой, — от этих слов у меня глаза бы полезли на лоб, если б я не был занят другими мыслями, но Сталин УЖЕ всё знал к нашему приезду! — Вы необычайно ценный человек для Советского Союза. Со стороны партии большевиков было бы величайшей неблагодарностью и подлостью устроить вам какую-либо авиакатастрофу. На это мы пойти не можем. Однако ваша «теоретическая» деятельность, бывшая в прошлом спорной с точки зрения марксизма, но, тем не менее, полезной и приносящей хорошие практические результаты, вышла за любые позволительные рамки! С ней большевики мириться не могут! Я предлагаю вам выход, который вы сами же мне и подсказали. Вы заявляете на съезде, который мы по вашей милости никак не можем закрыть, что не имеете к написанию брошюры «Один день в коммунизме» никакого отношения. Что это происки наших врагов!

Знаю, что мозгами хомо-сапиенс, равно как и прочие виды живых существ, ничего не чувствует, черепную коробку можно под местной анастезией вскрыть и в содержимом ковыряться, пациент при этом будет в сознании. Но в тот момент я натурально ощутил, что между извилинами у меня заискрило!

— Это каких врагов? — спросил я, вставая и с трудом себя сдерживая.

— Какая разница? Взять хоть Лидию Гриневецкую, певичку, которую вы, товарищ генерал-полковник, приживалкой приютили, а адмирал Кузнецов отбил и в Мурманск на гастроли увёз. Отец — бывший белогвардеец. Муж покойный — бывший польский офицер. Враг, без сомнений. Пробы негде ставить. Тем более, что это именно она распространять писульку вашу начала.

— Вот значит как? — зашептал я, сперва всё ещё сдерживая рвущееся наружу бешенство, — Стало быть, генерал-полковника Любимова грохнуть — это для настоящих большевиков подлость? — тут самообладание окончательно оставило меня и я заорал в голос. — А ни в чём невиновную женщину под расстрел подвести — это нормально?! Её ж нельзя в живых оставлять, чтоб не проболталась! Это хороший выход?!! Это по-большевистски?!! И ради чего?!! Ради того, чтоб ваш президиум, сношай его всем съездом, душевного равновесия не потерял?!! Да идите вы прямым партийным курсом через Марксово дупло на тот член, которым Энгельс думал, когда о бабах писал!!! Предупреждаю, один косой взгляд в мою сторону, в сторону моих близких, как бы далеко они от меня ни были — все мавзолеем накроетесь!!!

Не знаю, когда Иосиф Виссарионович в последний раз слышал в свой адрес что-либо подобное. Отвык, наверное, совсем. Иначе бы не рухнул на стул и не потерял из-за отвисшей челюсти зажатую до того зубами папиросу. Впрочем, в себя он пришёл быстро. Догоревшая до пальцев спичка помогла. Сталин, не сдерживаясь, чертыхнулся по-своему, но больше ничего не сказал, бросив на стол остатки дерева и уперевшись мне в глаза своим пронзительным «тигриным» взглядом. Чтобы о нём там не говорили много позже, в конце двадцатого века, индивидуумы, совершенно не заслуживающие моего доверия, будто он диктатор, кровавый маньяк, свирепый людоед и прочая, прочая, но сейчас мне было совсем не страшно. Наоборот — страшно было ему. И я это видел, чувствовал. Но не ощущал, при этом, ни капли морального превосходства, как должно было бы быть. Напротив, на меня навалилась вся накопленная за последний месяц усталость, почувствовавшая слабину после гигантского душевного сверхусилия в поединке воли.

— Слушай, и тебе, и мне есть, что терять, — сказал я, остывая, и сел на стул, придвинувшись поближе к длинному столу. — Самое глупое во всём этом то, что терять будем, если сцепимся, одно и то же. Давайте уж, товарищ Сталин, если возникла проблема, попытаемся определить и сблизить наши позиции, попытаемся решить её сообща, — совладав с собой, я вспомнил о субординации. — Но без человеческих жертв! Если дело в идеях и теориях, так давайте за эти рамки и не будем выходить. А то, боюсь, ещё одной революции и гражданской войны, да ещё в ходе войны мировой, Россия не переживёт. И мы вместе с ней.

Планку я задрал высоко. Но Сталин сам же и проболтался о том, кого не делегаты съезда партии, как было раньше, а народные депутаты, в том числе и беспартийные, в случае чего, поддержат. А за ними и весь народ, который их выдвинул. Мне есть, чем давить, поскольку просто так, незаметно и безболезненно, избавиться от товарища Любимова большевики не могут. Разговоры пойдут, да и как от последователей избавиться, которые все его антимарксисткие лозунги как знамя поднимут? Это живой Любимов может как то всё устаканить, а вот мёртвый — станет символом, который можно как угодно использовать. Но и мне тоже без «сталинской команды» никак! Отправь я её «на пенсию» — самому всё взвалить на себя придётся! Муравей, конечно, может поднять больше собственного веса, но слона не утащит! Тут у меня ни малейших иллюзий не возникало. Не говоря уж о том, чтоб устраивать свару в стране из-за какой-то детской сказки накануне очередного всеевропейского вторжения!

— Раз дело в рассказе «Один день в коммунизме», то давайте его и разберём. Что конкретно в нём партию не устраивает, — предложил я. — А не будем чохом всё в одну кучу сваливать и говорить, что с этим жить на одной планете нельзя. Может, тогда сообразим, что мне сказать съезду, чтоб народ и партию успокоить и направить все усилия в позитивное русло.

— Хорошо, товарищ Любимов, давайте, — принял вызов Сталин.

И понеслась! Он меня цитатами из Маркса и Энгельса, а я его всеми подряд сказками. Он мне о социалистической революции, а я ему о неолитической и промышленной. Он мне о народной демократии, а я ему о доминантных самцах в стаде полуобезьян. Он мне о воспитании коммунистического человека, а я ему о неандертальцах и кроманьонцах. И опять он мне о марксизме, а я ему об алхимии и атомной физике.

В общем — поговорили. Бумаги извели кучу, мою речь на съезде составляя. Поскрёбышев замучился Сталину чай, а мне крепкий кофе заваривать. Все баранки в Кремле, подозреваю, подъели и за табаком пришлось посылать. А уж названия книг, которые мы то и дело требовали нам доставить, заставили изумиться даже Власика. Расползлись в третьем часу ночи. Устали так, что домой никто из нас не поехал. Сталин у себя в кабинете ночевал, а я в том, в котором до отъезда комиссии работал. В восемь утра меня Власик снова поднял и после мыльно-рыльных процедур, благо командировочный чемодан был при мне, и скорого завтрака, снова мы с Иосифом Виссарионовичем сошлись. Время поджимало, надо было ехать выступать, но и в машине мы всё ещё «согласовывали позиции», хоть до Дома Союзов и было три минуты езды…

Эпизод 7

В Колонный зал мы, рука об руку, вошли с «тыла», со стороны «партера». Работа съезда сегодня только-только началась, видимо Киров, стоящий в президиуме, её и открыл, но гвалт уже стоял такой, что нас со Сталиным, идущих по центральному проходу, заметили не сразу. Сергей Миронович тоже сфокусировал на нас свой взгляд, когда мы успели дойти до середины. Помедлил, присматриваясь, обменялся с ближайшим соратником кивками и, громко постучав пролетарской дланью по столешнице, призвал к порядку, объявив:

— Тихо! Тихо, товарищи!! Слово будет иметь товарищ Любимов!!! — и уже тише. — В виде исключения для прояснения позиции.

Ну да, пусть и коряво, но смысл понятен. Депутатом я не являюсь и припёрся сюда, чтобы объяснять. Чего не понятного? Первые ряды, до заявления Кирова оравшие в голос, у кого глотка лужёней, заткнулись и к президиуму мы с Иосифом Виссарионовичем, провожаемые пристальными взглядами, подошли вместе. Товарищи в нём, члены ЦК ВКП(б), члены Совнаркома, поначалу с явной тревогой смотревшие в мою сторону, видя шествующего с уверенным напоказ видом Сталина, приободрились. Я заметил даже адресованные мне злорадные усмешки. Это тебе, Любимов, не втихаря подмётные грамоты калякать! Товарищ Сталин крут, враз в стойло поставит! На сцене мы разошлись. Иосиф Виссарионович сел в президиум на одно из двух центральных мест, а я двинулся к трибуне.

— Приветствую участников Первого съезда народных депутатов Советского Союза! Здравствуйте товарищи! — начал я громко, чётко и уверенно, будто командир перед строем, но тут же подпустил в голос смешинку. — Вижу, тут у вас Вавилонское столпотворение из-за меня? Не хотел, честно. Но, раз уж моя легкомысленная детская сказка так широко в народе разошлась и отозвалась в сердцах, наверное, надо объясниться. Сказка, как говорит народная мудрость, ложь, да в ней намёк. Поэтому постараюсь на возникшие вопросы ответить…

Зал, как по мановению волшебной палочки, взорвался. В общем рёве трудно было различить отдельные слова и мне пришлось довольно долго дубасить по трибуне, прежде чем «прибой» немного потерял свою силу и я смог его перекрыть голосом.

— Тихо! Тихо, товарищи!! С места кричать не надо!!! Я дам ответ на все вопросы! Но задавать их ни к чему! Их уже задал предсовнаркома товарищ Сталин! Если кто-то не доверяет товарищу Сталину, считает, что он некомпетентен и глуп, может подойти и позже задать мне вопрос в частном порядке! Но я уверен, что таковых товарищей не найдётся…

Это я удачно придумал. Надеюсь, этим выступлением отделаюсь и терзать меня больше не будут. А между собой, в безопасных рамках — пусть спорят. В споре, говорят, рождается истина. Правда, если споришь с глупцом — рождается истинная глупость.

— Чтобы было понятнее всего, лучше объяснять на примерах, поэтому начну я издалека. С алхимии. Все знают, что была в средневековье такая наука? Отлично! Уровень образования в СССР растёт, мы вправе этим гордиться! Итак, алхимики считали, что из некоего философского камня, путём каких-либо манипуляций, можно получить золото. Они так и сяк пробовали, искали этот камень, ставили опыты, накапливали знания о взаимодействии элементов и, в конце концов, породили химиков, которые высмеяли своих предшественников, обозвав алхимию лженаукой. Химики всё больше углубляли свои исследования, проникая в природу взаимодействия веществ, пока не раскрыли тайны атома, включающего протонно-нейтронное ядро и связанные с ним электроны, породив новую науку — ядерную или атомную физику. И что же мы знаем теперь? Звезда по имени Солнце, согревающая нашу планету, каждое мгновение превращает в своём чреве миллионы тонн легчайшего газа водорода в чуть более тяжёлый гелий, выделяя при этом энергию, без которой мы не могли бы существовать. Ядра элемента водорода сливаются в ядро другого элемента — гелия. Но если из водорода природа, путём атомных превращений, может получиться гелий, то и человек тем же путём может получить золото путём синтеза ядер более лёгких элементов, либо, напротив, путём деления ядер тяжёлых элементов. Что же выходит? Алхимики были правы? Но как они могли это знать, не имея представления об атомной физике и каких-либо практических подтверждений? Что это было? Да, Фомы неверующие могут сказать, что всего лишь эксплуатация жадности человеческой… Но эта, так называемая, теория не объясняет пути алхимиков, именно пути превращения одного элемента в другой, а не какого-либо иного, какой мы знаем в традиционной химии. Сейчас мы можем смело утверждать, что это было гениальное прозрение, которое жило, благодаря вере в него. Можем ли мы с вами вынести из этой истории нечто для себя поучительное? Безусловно! Взглянем на коммунизм, не как общественный строй, а как на науку? Есть что-то общее с алхимией? Конечно! Рецептов, как построить коммунистическое общество, равно как и в прошлом рецептов, как из философского камня получить золото, не имеет никто! Имеем ли в наличии гениальное прозрение? Да, благодаря Марксу и Энгельсу! Имеем ли мы веру в него? Безусловно! Пусть они в своих теоретических изысканиях, оставаясь в рамках строгого материализма, что-то упустили из виду или даже вовсе не предполагали истинной сути вещей — это не важно, — тут и в президиуме и в зале послышался недовольный ропот, но я не смутился. — Но ведь и средневековые алхимики утверждали, что, цитирую: «Как все вещи вышли из Одного, вследствие размышления Одного, так все было рождено из этой единственной вещи». Но, тем не менее, водород на солнце превращается в гелий. И плевать ему, водороду, что там думали алхимики. И коммунизму тоже плевать, как обосновывали свою теорию Маркс с Энгельсом, он придёт в своё время, как пришла атомная физика. Истина, в конце концов, восторжествует. Да, мы, как первопроходцы, строя новое общество, можем даже споткнуться, можем тыкаться в тупики, подвергнуться насмешкам буржуазных «химиков», но человечество всё равно в итоге к коммунизму придёт! Это неизбежно!

Ну, слава Богу, можно горло промочить, пока стенографистки фиксируют «бурные и продолжительные аплодисменты».

— Итак, товарищи, в неизбежности коммунизма ни у кого сомнений нет, — улыбнулся я, дождавшись, пока самые настырные не отбили себе ладони. — Но подходя к нему как к науке следует применять научные методы. В первую очередь — подвергать сомнению. В том числе Маркса и Энгельса, — опять поднялся ропот, но на этот раз пожиже и стих сам собой ещё до того, как я сказал следующие слова. — Ведь мы с вами не хотим описывать явления в атомной физике словами «как все вещи вышли из Одного…»? Надо, отталкиваясь от фундамента, двигаться вверх, возводя прекрасный храм науки о коммунизме, а не ползать по земле, превратив этот фундамент в догму! Только анализ, преумножение знаний, приведёт нас к конечной победе, а не бестолковое и бездумное заучивание цитат классиков! Именно для этого наш советский народ освободил партийные органы от хозяйственной деятельности, предоставив им возможность развивать теорию марксизма. Но что же мы видим? С момента принятия конституции 1936 года прошло более трёх лет, а воз и ныне там. Ну, раз освобождённые для теории большевики не чешутся, значит товарищ Любимов будет писать детские сказки и нечего ему за это пенять! Поправлять — пожалуйста! Критика вещь необходимая. Но ставить в вину сам факт, что за дело взялся — неправильно. Поскольку, давая вам, товарищи, объект для критики, я тем самым побуждаю вас к действию! Каков наш большевистский принцип? Не согласен — критикуй! Критикуешь — предлагай! Предлагаешь — делай! Делаешь — отвечай! И ни как иначе! Я вам, черти, в болоте протухнуть не дам! Не нравится по-моему? Делайте по-своему и отвечайте за это! А я сейчас за себя отвечу, поскольку мы переходим к разбору той самой детской сказки…

Я снова сделал паузу, чтобы попить, но на этот раз зал ждал моих слов в гробовой тишине.

— Товарищ Сталин не задавал мне такого вопроса, но, наверное, всех в этом зале интересует, далеко ли нам до коммунизма? Чтобы ответить на него, надо вновь обратиться к историческим примерам. Спроси я вас о революциях, вы мне их, без сомнения назовёте. Но какая из них важнейшая? Какая революция проложила дорогу к коммунизму? Октябрьская? Нет! Промышленная! Да, именно изобретение машин, переход от ручного труда к механизированному, как абсолютно верно в своих трудах отмечали Маркс и Энгельс, повлёк в человеческом обществе социальные изменения, переход к капитализму и коммунизму. Но не было ли в человеческой истории революции, сопоставимой по своему значению и последствиям с промышленной? Да, такая революция была! Поскольку это было очень давно, много тысячелетий назад, сейчас о ней никто не вспоминает, продолжая, тем не менее, пользоваться её плодами. Эту революцию я называю революцией нового каменного века, революцией неолитической. Что же тогда произошло? Тогда произошёл переход от охоты и собирательства сначала к животноводству, а впоследствии и к сельскому хозяйству. Человек научился приручать и одомашнивать животных, культивировать растения, подобно тому, как относительно недавно человек научился строить и использовать машины. А теперь давайте вспомним, что Российскую империю и даже Советский Союз в двадцатых годах ещё называли аграрной страной. Промышленная революция в СССР — это индустриализация, произошедшая, и всё ещё идущая, прямо у нас на глазах! Представляете себе историческую дистанцию, отделяющую человеческое стадо, ради забавы не убившее, а оставившее при себе даже не телёнка, а волчонка, который вырос и стал помогать в охоте, и Российскую империю царя Николая второго? Вот такая же историческая дистанция отделяет нас от коммунизма. Так что можете смело плюнуть в рожу тому, кто скажет, что коммунизм наступит через двадцать лет! Это просто очень недалёкий человек, совершенно не отдающий себе отчёта в масштабе задачи.

Я снова прервался. Зал молчал, затаив дыхание.

— Как же, спросите вы, товарищ Любимов пишет в своей сказке, что уже в конце двадцатого века люди будут жить при коммунизме! Он очень недалёкий человек, совершенно не отдающий себе отчёта в масштабе задачи? Отчасти это верно! Ведь первобытный кроманьонец, попади он, к примеру, в царский священный синод, не смог бы осознать, куда его занесло! Тем не менее, уже сейчас мы можем наметить стратегические направления, которые нам следует избрать, чтобы прийти к коммунизму. Для этого нам надо быть наблюдательными и придерживаться правила исторических аналогий. К примеру, в первобытном обществе власть принадлежала вождю, старейшине рода, доминирующему самцу или, что тоже бывало, доминирующей самке. На закате аграрной эпохи повсеместно преобладали всевозможные монархии, царства, королевства, империи. Вывод — власть принципиально не поменялась, многократно, при этом, развившись. На смену тумакам, которые отвешивал вождь, пришли государственный чиновничий аппарат и законы. С началом промышленной революции мы наблюдаем переход от монархий к демократической форме правления. Какой бы ни был социальный строй, капитализм или социализм, господствует представительская демократия. Которая, предполагаю я, и впредь будет господствовать, углубляя свою форму. И первым этапом углублённой демократии станет демократия прямая, когда каждый член общества непосредственно и прямо участвует в управлении этим обществом, не избирая никаких представителей ни на какие съезды. И это будет не просто народная демократия, какую мы имеем уже сейчас, это будет всенародная демократия! Всего лишь первый этап, маленький шажок на пути к коммунизму. Можно сказать — младенчество коммунизма.

Как учредить всенародную демократию? Очень просто! И, одновременно, сложно. Взглянем снова на промышленную революцию. Чем она характерна? Не только демократией! Она характерна тем, что человечество глубже овладевает уже давно известными ему видами энергии, химической энергией горения топлива и механической энергией. Но кроме них оно открыло и новый вид энергии, энергию электрическую. С этим открытием в нашу жизнь вошли телеграф, телефон, наконец, радио. Скорость обмена информацией резко возросла по сравнению с аграрной эпохой и будет расти и дальше в огромных масштабах. В аграрную эпоху человечество изобрело живопись и письменность, овладев, таким образом, долговременной памятью. В индустриальную эпоху изобретён кинематограф, который, по сути, является новой формой долговременной памяти. И он в будущем будет развиваться до такой степени, что каждый человек в любое время по своей прихоти легко сможет записывать события в виде фильмов. Каждый! Из года в год объёмы знаний человечества, объёмы информации растут. Её надо сохранять и обрабатывать. Мы сейчас знаем уже механические счётные машины — арифмометры. Кое-где в мире, энтузиасты уже приступили к созданию подобных электрических машин.

Да, на первых порах их возможности будут ограничены помощью людям в сложных вычислениях. Их, условно, можно будет сравнить с каменным топором, помогающим свалить дерево. Скажете, каменный топор — примитивно? Но это огромный шаг вперёд по сравнению с голыми руками! Что тогда говорить, об электронных вычислительных машинах, способных выполнять миллиарды простых операций в секунду, выполнять заданные человеком программы, имеющих электронную память, способную вместить не одну Ленинскую библиотеку? Это уже весьма совершенный станок, по сравнению с первоначальным каменным топором! А что тогда сказать о таких электронных машинах, объединённых в единую сеть обмена информацией и хранения информации в масштабе всей страны? Это уже не просто завод по сравнению с одним станком, а целая индустрия!

Я о тех самых ИКах говорю, индивидуальных коммуникаторах, как простейших элементах этой информационной индустрии. Именно такие устройства обеспечат их владельцам и доступ ко всей информации, и возможность этой информацией оперировать, хоть бы и голосовать на выборах, которые превратятся в форму всенародного плебисцита. Чтобы достичь всенародной демократии или младенчества коммунизма, нам надо взять курс на развитие энергетики, математики, электроники. Если мы будем упорны на этом пути, то, возможно, уже ныне живущие, смогут ощутить на себе, каков он, примитивный коммунизм.

И не надо пугаться здесь слова примитивный. Между примитивным коммунизмом и капитализмом такая же пропасть, как между огороженным частоколом острогом кроманьонцев с бревенчатыми избами внутри и бродящим вокруг стадом людоедов-неандертальцев. Итак, я говорю в сказке, что создав единую для всех граждан коммуникационную сеть… Чувствуете это слово? Коммуникация… Связь… Единение… Коммунизм… Создав единую коммуникационную сеть взаимодействия граждан, человеческое общество уже вступит пусть в ограниченный, неполный, примитивный, но коммунизм. Должен сразу предупредить присутствующих, что подобная сеть вычислительных машин будет создана неизбежно. Просто потому, что такова логика научно-технического прогресса. Как любое явление, её можно использовать как во благо, так и во зло. Стоит объявить сеть территорией абсолютной, неограниченной свободы, куда люди смогут заходить под вымышленными именами, как она сразу же начнёт эксплуатировать самые низменные человеческие инстинкты, которые попрут наружу благодаря безнаказанности. Чтобы этого не допустить, необходимо обеспечить суверенитет СССР, его границы, если сеть вырастет до общемирового масштаба. Что это значит? Это значит, что мы не сможем покупать вычислительные машины за границей, как сейчас бывает с промышленным оборудованием. И мы не сможем пользоваться созданными за рубежом математическими машинными языками, языками программирования вычислительных машин, программами, на этих языках написанными. Всё это нам предстоит создать своими силами и разумом. Поэтому я, Семён Петрович Любимов, гражданин СССР, вношу в банк насущных проблем будущей, ещё не созданной коммуникационной сети, задачу создания такой сети в Советском Союзе силами и разумом советских людей! Прошу особо отметить это в стенограмме съезда!

Я сделал паузу, чтобы передохнуть, а заодно, чтобы полюбоваться на осоловевшие физиономии слушателей. Ну что ж, я сейчас как находчивый двоечник у доски, говорю много и наукообразно, чтоб было хоть издали похоже на кое-какие знания.

— Товарищ Сталин задал мне вопрос. А где же место государства в моём, любимовском коммунизме? Ответить на него просто. Поскольку коммунизм неполноценный, то и государство никуда не делось. Да государственным институтам при наличии прямой демократии придётся потесниться. Уйдёт в прошлое то, что мы называем законодательной властью, её заменит всенародный плебисцит, наверняка потеряет какие-то позиции судебная, ведь в присяжных заседателях по любому делу будет весь народ, а судья будет играть всего лишь роль администратора процесса и эксперта, дающего, в случае виновности обвиняемого, рамки допустимого законом наказания. Суд, таким образом, тоже будет, в полном смысле этого слова, народным. Исполнительная власть всё ещё будет нужна, как и вооружённые силы и силы охраны правопорядка.

Следующий вопрос — вопрос равенства. Наверное, вы заметили, что некоторые имеют всего лишь один голос значением в единицу, а у других он может веса десяти, пятнадцати и более. Где же здесь равенство? Равенство здесь в том, что голос весом в единицу даётся изначально всем. А всё дальнейшее зависит от того, какие решения принимает человек, полезные обществу, либо нет. Для чего это сделано? Да для того, чтоб защитить общество от дураков! Я вижу, некоторые товарищи смеются, будто я что-то смешное сказал. Зря. Вопрос этот чрезвычайно серьёзный. Ведь кто такой дурак? Это тот, кто внезапно для окружающих совершает поступки, вредные для него самого и бесполезные, либо вредные для окружающих. Положение усугубляется ещё и узостью взглядов. Зачастую недалёкий человек весьма оборотист в быту, но стоит с ним заговорить о государственной политике и он тут же покажет себя как полный идиот. Напротив, гений астрономии, постигший закономерности движения планет, бывает, не может самостоятельно перейти дорогу так, чтобы не попасть под машину. Кроме дураков есть ещё три категории людей. Это умники, действующие на пользу как себе, так и окружающим. Это простаки, совершающие вредные или бесполезные для себя поступки на благо другим. Это бандиты, действующие на благо себе, но во вред другим. Первые две категории, как видим, не несут опасности для общества. Бандиты действуют рационально, их логику можно понять и, благодаря этому, успешно с ними бороться. Наиболее опасны дураки. Мало того, что они наносят наибольший ущерб, так ещё и атакуют внезапно, вне всякой логики и вопреки ей. Не даром говорят, что один свой дурак опаснее десятка самых злобных врагов. Умники, бандиты и даже простаки, связавшись с дураками, напрасно тешат себя интеллектуальным превосходством над ними. Дурак, по закону подлости, всегда совершит глупость в самый неподходящий момент, когда ущерб от неё будет максимален, разрушив все ваши планы. Лично для себя, на основе жизненного опыта, я вывел три закона. Первый — дураков вокруг всегда больше, чем вы думаете. Второй — количество дураков не зависит от социальной группы и образования. Ведь ум это не знание формул, а умение мыслить, оперировать этими формулами. Третий — люди всегда недооценивают разрушительный потенциал дураков. Вижу, смеющихся в зале стало больше. Хорошо. Давайте я вам эти три закона на небольшом примере докажу. В самом начале своей работы Первый съезд народных депутатов СССР зарубил предварительный закон о кооперативах и артелях, точнее ту часть закона, где сказано, что трудящиеся могут вкладывать в них свои денежные средства, получать прибыль, сами, при этом, в данных кооперативах и артелях не работая. Да, статистика, которую привёл Госплан, показала, что абсолютное большинство таких предприятий убыточно, на них потрачено денег много больше, чем они принесли прибыли. Исключение составляют уже существовавшие ранее артели и кооперативы, которые только расширялись за счёт привлечения средств трудящихся, а не создавались с нуля. Съезд решил взять все новые заводы и доли в уже существовавших кооперативах, всё, куда трудящиеся вкладывали свои средства, в казну, выплатив их вкладчикам облигациями госзайма. Я, конечно, понимаю, что это всё продавили те достойные люди, которые не допускают эксплуатацию человека человеком в СССР в любой форме. Да, именно поэтому, несмотря на то, что предварительный закон действует всего два года, они привели именно такую статистику. Плевать, что большинство кооперативов и артелей попросту ещё даже не начали работать, на них только собраны деньги, строятся помещения, завозится и монтируется производственное оборудование. Свалим всё в одну кучу со старыми артелями, сложим, поделим, получим среднюю температуру по больнице и с этим на съезд придём. Плевать, что у одного жар под сорок, а у второго, уже покойника, температура комнатная, на двоих у них как раз 36 и 6! И депутаты Первого съезда, большинством голосов, закон зарубили. Делайте, как говорится, выводы, товарищи. Я, конечно, не депутат, съезду указывать не могу, но может быть среди вас найдётся кто-то, кто потребует пересмотреть это решение, а ещё лучше — отложить до следующего съезда, когда кооперативы успеют развернуться и показать себя.

Сейчас товарищи депутаты вовсе молчать не собирались, и между собой начав переругиваться, и мне адресуя: «Сам дурак!».

— Отсюда мы перейдём к вопросу частной собственности на средства производства в коммунизме товарища Любимова, — не смутившись, продолжил я своё выступление. — Действительно, как же так? Коммунизм на дворе, а товарищ Любимов пишет про частный семейный, к тому же, грузинский, ресторанчик! Это ни в какие ворота не лезет! Товарищи, а вы заметили, что в своём выступлении я чрезвычайно редко использую слово «социализм»? Почему я это делаю, ведь сейчас-то мы живём в социалистическом обществе? Чем же оно характерно, в первую очередь? Тем, что выполняется марксистский принцип «от каждого по способности — каждому по труду»! Но давайте обратимся к нашей истории и посмотрим, вдруг у нас когда-нибудь уже был социализм? Вот, пожалуйста, Московское царство эпохи Ивана Грозного. Феодализм на дворе. Но при этом крестьяне, без разницы, живущие на феодальных землях или на государевых, от каждого десятка дворов выставляют одного бойца в войско, вернее содержат, вооружают бойца. Боец, в свою очередь, защищает государство от угроз как внешних, так и внутренних, расплачиваясь за корм своей кровью и самой жизнью. Стать бойцом, дворянином или стрельцом, не слишком сложно. Чувствуешь в себе силы сражаться — добро пожаловать под знамёна. Хочешь землю пахать, чтоб при этом тебя защищали — будь добр, содержи бойца, который это будет делать. Зато плоды твоего крестьянского труда никто не разграбит, семью в плен не угонит. Как видим, в данном случае социалистический принцип «от каждого по способности — каждому по труду» соблюдается. Выходит, при Иване Грозном у нас уже был феодальный социализм! Взглянем на эпоху Петра Первого и увидим практически ту же картину. Да при Петре крестьяне уже были закрепощены, чего не было при Иване, да царях существовали прослойки купцов и кабальников, но в большом, в главном Русь, Россия, была социалистическим государством! И продолжала им оставаться ещё при Екатерине Второй, несмотря на то, что дурак Пётр Третий издал закон «О вольности дворянской», дав старт оподлению и разложению этого сословия. При Екатерине дворяне служили в армии, если безграмотны — то и рядовыми, просто по сложившемуся обычаю. Нетрудно заметить, что всегда, пока наше государство было социалистическим, оно было успешным, динамично развивающимся. Несмотря даже на феодальный общественный строй. Отсюда я делаю вывод, что форма собственности не важна. Какая разница, частная она или государственная, если мы в состоянии обеспечить выполнение социалистического принципа «от каждого по способности — каждому по труду»? Да сейчас у нас в СССР собственность только государственная или кооперативная. Но это только потому, что на данном историческом этапе мы не можем, не имеем технической основы, чтобы обеспечить выполнение социалистических принципов иным путём.

А вот в любимовском коммунизме такая основа есть — это, во-первых, единое информационное поле, а во-вторых, деньги. И это следующий вопрос, который задал мне товарищ Сталин. Разве могут быть деньги при коммунизме? При настоящем коммунизме — они попросту не нужны, позже я объясню почему, но на первом коммунистическом этапе, когда уже появились отдельные элементы настоящего коммунизма, та самая информационная сеть, единое информационное поле, деньги также необходимы, как и нам сейчас. Потому, что хозяйство всё ещё живёт по социалистическим принципам, независимо от формы собственности на средства производства. Но, при этом, деньги существенно изменились, они приняли иную форму, став всего лишь цифрами в памяти электронных вычислительных машин. Никаких бумажек, монет, чеков, расписок и прочего. Только сигналы от одного электронного устройства другому, с сохранением всей истории этих сигналов и общим доступом к этой истории. Пример. Гражданину Сидорову на электронный счёт поступила честно им заработанная плата за месяц и следующий месяц гражданин Сидоров на эти деньги живёт, расплачиваясь за товары и услуги с помощью своего электронного кошелька-ИКа. Всё движение денег сохраняется в памяти электронных машин, анализируется, сколько гражданин потратил на еду и на какую именно, сколько на эксплуатацию жилища, сколько на транспорт, сколько на воспитание детей. На основе анализа движения денег граждан строятся, в том числе, хозяйственные, и не только, планы. А вот гражданин Петров, к примеру, получив зарплату, все деньги спустил на водку. И всем это видно. Стыдно гражданину Петрову? Наверное. Должно ли общество ему помочь? Вероятно. Ведь о чём я сейчас говорю? При полной прозрачности движения денег невозможно скрыть их расход на неблаговидные цели! Деньги в любимовском коммунизме не только загнаны в жёсткие рамки средства обмена, но выполняют ещё и воспитательную функцию, готовя человечество к жизни по настоящему коммунистическому принципу «от каждого по способности — каждому по потребности». Хотя бы в той части, что мы в любой момент видим реальные потребности граждан! Без такой предварительной тренировки перейти к настоящему коммунизму невозможно. Получится то, о чём Пушкин писал в сказке о «Рыбаке и рыбке». Поэтому, говоря о деньгах, следует помнить, что любую сущность можно обратить как во зло, что происходит при капитализме, так и во благо.

Народ-то притих опять, сидит, размышляет…

— С товарищем Сталиным мы всё это обсудили и он говорит мне: «Что-то твой коммунизм, товарищ Любимов, на сильно развитый социализм смахивает!». А как же настоящий коммунизм? Увы, товарищи, к настоящему коммунизму мы ещё не готовы. Наш разум, наши тела. Ведь настоящий коммунизм требует ещё более глубоких коммуникаций между людьми, фактически, превращения общества в единый живой организм. Единый, и одновременно, сохраняющий индивидуальность каждого. Человеческое тело, которое мы имеем, просто к такому не приспособлено, а разум ещё развивать и развивать. Как это делать — будет видно с горизонта «тренировочного» коммунизма. Но уже сейчас можно предположить некоторые пути. Не секрет, что человек физически — слабейшее, наименее приспособленное к жизни существо из млекопитающих. У нас нет ни клыков, ни когтей. Окажись мы с вами на планете, где сила тяжести превышает земную в двадцать раз — не смогли бы даже ползать, не то что работать. Но технический прогресс не стоит на месте. С развитием науки и техники откроется перспектива симбиоза человека и машины. Со временем, мы можем превратиться в кибернетические организмы, в которых органы, обветшавшие и изношенные от старости будут заменяться искусственными. Симбиоз мозга и электронной машины откроет возможности для немыслимого для нас сейчас расширения нашей памяти и вычислительных способностей. Представьте, что в секунду можете делать сложные вычисления используя в них девятизначные числа. Представьте, что знаете наизусть всю литературу, всё, когда-либо написанное людьми. Впечатляет? Да! А представьте, что от человека биологического остался лишь мозг с системой жизнеобеспечения в прочной, устойчивой к деструктивным воздействиям капсуле, к которой можно подключить любые внешние устройства. Вот сейчас я на земле, и мне удобно поместить свою капсулу разума в человекоподобную машину. Но завтра, оставив эту машину, я полечу к иным планетам, поместив капсулу разума в космический корабль. Я сам стану этим кораблём. Обшивка будет моей кожей, энергетическая установка — сердцем, реактивные двигатели заменят мне ноги, глазами моими будут видеодатчики. Тяжело ведь нам сейчас представить такое, верно? Разум ещё не готов. Но тот, симбиотический человеко-машинный разум, очевидно, будет уже гораздо глубже интегрирован в единое информационное пространство. Человеко-машинное общество само превратится в информационную Сеть или единое информационное поле.

Уууу… Загрузить неподготовленные мозги у меня вышло капитально. У некоторых, смотрю, вообще глазки в кучку. И, двое заснули. Естественная реакция, когда вынужден слушать что-либо абсолютно непонятное.

— Вижу, вы задумались, товарищи… Правильно, тут есть о чём подумать. Ведь, соединившись с машинами, не потеряем ли мы человечность? Для теории марксизма такой «симбиотический» коммунизм, не скрою, удобен. Ведь став машинами, мы будем иметь и потребности машин, которые легко просчитать и удовлетворить. Получится планета-железяка, зато коммунизм восторжествует! Нужен ли он нам ТАКОЙ ценой? Не думаю. Именно поэтому я описал в своём рассказе не производственный коллектив в рабочую смену, а именно семью с двумя детьми во время досуга. Как же, скажете вы, ведь при коммунизме детей, по Марксу и Энгельсу, будет воспитывать всё общество! И будете правы! Но чтобы достичь таких вершин, человеческому виду надо измениться, надо эволюционным путём достичь искомой степени интеграции индивидуума в общество, достичь одновременного единства и разнообразия, превратить общество в единый организм, где боль одного чувствуют все. Именно поэтому, в любимовском, тренировочном коммунизме, есть семья, есть двое любящих друг друга супругов, есть дети, которых они воспитывают. Для вас, наверное, не секрет, что близкородственные браки ведут к вырождению? Как и то, что в сильной обоюдной любви рождаются талантливые дети? Я предполагаю, что здесь в нас природой заложен биологический механизм эволюции. Каждый из нас несёт в себе наследственную информацию. Дублирование её, как в близкородственном браке, ничего не даёт эволюции, поэтому природа от такого балласта стремится избавиться. Наоборот, когда наследственный код одного человека оптимальным образом дополняется кодом другого человека, разумеется, противоположного пола, тогда открывается возможность передать потомству лучшие признаки, исключив худшие. Вот тогда возникает великая взаимная любовь. Мы влюбляемся, подсознательно, порой даже с первого взгляда, определяя свою «половинку», недостающую нам для того, чтобы зачать красивых, талантливых детей. И здесь я вынужден не согласиться с Энгельсом, сводящим все человеческие брачные отношения исключительно к экономическим факторам. Можно ли поверить, что настоящей любовью человечество осчастливили древние германцы после падения Римской империи, как пишет Энгельс? Наверное, если бы Энгельс почитал русские народные сказки, где то жених, то невеста, ради своих любимых отправляются за тридевять земель, подвергая свою жизнь опасности, испытывая страдания, он бы такой глупости не написал! Увы, даже сейчас, некоторые думают, что всё можно измерить рублём. Был у меня в жизни случай, когда один старый большевик, очень хороший и очень уважаемый мною человек, пожаловался, что его сын неправильно женился и не слушается отца. Конечно! Ведь это не по Энгельсу, если жена не работает и живёт за счёт мужа! Это ведь скрытая проституция! Сын же знать ничего не хочет, говорит, что они любят друг друга, хотя, по Энгельсу, настоящей, равной, взаимной любви тут быть не может! Конечно, лезть в чужую семью с советами — последнее дело. Но ведь так и подмывает спросить, куда ты, старый дурак, лезешь? — в президиуме у меня за спиной упал стакан, — Любят друг друга? Несмотря на то, что ты невестку проституткой в душе считаешь и относишься так же, а сыну постоянно Энгельсом мозги долбишь? Какие тебе ещё доказательства любви нужны, если они не расстаются, несмотря на твоё отношение? У нас что, женщина в СССР не может сама себя прокормить? Тебе, пердуну, радоваться за них надо, что нашли друг друга! Есть шанс, что внуки будут талантливые, а не так себе! В общем, полагаю, мысль моя понятна. В истинной любви рождаются талантливые дети. В следующем поколении таланты будут ещё сильнее. Рано или поздно, количество перейдёт в качество и человечеству откроется единое не только информационное, но и эмоциональное пространство. Без всяких машинных протезов и подпорок. Нет товарищи, неправильными словами я это описываю, механическими. Тут слова нужны другие. Они у нас, в нашем русском языке есть. И уже давно. Я их буду произносить, в вы вслушайтесь, вдумайтесь, почувствуйте их. Это сознание! Со-знание… Это сочувствие! Со-чувствие… Это, наконец, совесть! Со-весть… Понимаете?! В общем-то, кроме них, описывая коммунизм, и не надо других слов!

Я остановился перед тем, как закончить свою речь, давая слушателям переварить мною сказанное.

— Вижу, товарищи, утомил я вас своей болтовнёй, да и регламент летит к чёрту. Я заканчиваю своё выступление. Осталось сказать о том, что мы должны делать уже сейчас, чтобы прийти к коммунизму, чтобы не вымереть подобно неандертальцам. Как я уже отметил, необходимо развивать коммуникационные и информационные технологии, вычислительные машины. Благодаря им мы придём к техническому коммунизму, который необходим как тренировка перед переходом к коммунизму идеальному. Но самое главное — любите настоящей любовью и живите по совести!

Эх, товарищ Сталин, обманул я тебя, конспект наш раз в десять меньше той отсебятины, что я здесь наговорил! Что поделать, само из меня попёрло… Даже я не ожидал. Зал нерешительно молчит уже вторую секунду. Бам! В президиуме упал стул и я услышал за спиной грохот сапог по столу и по сцене. Киров, подскочив, развернул меня боком к залу и, широко раскинув в стороны руки, завопил:

— Дай, брат, тебя обнять!!! Я знал! Я знал!!! — зал, как по команде, стал аплодировать и у меня от сердца отлегло.

Чего он там знал, я так и не понял, так как Сергей Миронович одними объятиями свои эмоции выразить не смог и на глазах у всех полез со мной целоваться. Я, конечно, понимаю, что дурного не подумают и никто не упрекнёт, но с мужиком… Хорошо, что Генеральный секретарь росточком не вышел и дотянуться до меня мог только в прыжке. Я стал рефлекторно отстраняться, он напирал и тут мне в голову пришла спасительная мысль. Наплевав на равновесие я завалился спиной на пол и затих.

— Врача! Врача!!! — заорал, вскакивая с моей тушки, старый большевик.

Шум, гам, пять минут суеты и вот, меня уже на носилках, выносят, спасая от растерзания. Задачу не расколоть СССР на большевиков-марксистов и «любимовцев», я вроде бы выполнил. Ведь все всегда готовы бороться против всего плохого за всё хорошее. Не говоря о привлекательности для всех, и тех, и других, лозунга «Любить по-настоящему и жить по совести!».

(в эпизоде использованы «5 законов глупости» Карло Чиппола)

Эпизод 8

Товарищ Любимов не оправился после ранения. Переутомился в Германии. Да ещё и на съезде выступил, израсходовав последние силы. Ну куда ж его засунуть, как не в санаторий на Валдай? Причём, в конце марта. Обернулись быстро, воспользовавшись моей симуляцией. Берегите силы, товарищ генерал-полковник! Вам нельзя вставать, товарищ генерал-полковник! Выпейте витамины, товарищ генерал-полковник! Ага, от которых спишь, как медведь в берлоге. Оглянуться не успел, как сперва в поезд, а потом и в медицинский фургон, смонтированный, что характерно, на тягаче ЗИЛ-5Т, засунули. Привезли, сдали с рук на руки местному медперсоналу, и укатили. Красота! Март, распутица, дорог нет, почты нет, газет нет. Плевать, мне ведь всё равно всего этого нельзя, мне покой нужен! Телефона тоже нет, или его хорошо прячут, но есть телеграф. Санаторий-то ЦК-овский. Отбил сообщение Поле где нахожусь и что со мной порядок. Получил ответ, что дома тоже благополучно. Спокойствия это мне не прибавило. Живого голоса не слышал, а телеграммы вообще кто угодно мог посылать. Пришлось обменяться ещё парой сообщений с «метками», только после этого я стал принимать мир таким, каков он есть. С учётом регионального климата, застрял я на отдыхе в санатории до майских, если не дольше. Ходи по дорожкам, гуляй себе, дыши свежим воздухом. Хочешь спортом заняться? Пожалуйста! Но без перегрузок. Красавиц, вроде Ани, здесь для меня не завели, так что и смысла перетруждаться нет. Скучно? Можно почитать, библиотека имеется.

Со сроками я почти угадал. Вернуться в Москву получилось только второго мая. Подозреваю, что меня специально продержали в глуши, чтоб на «Дне солидарности трудящихся» не светился. То, что речь моя на съезде не пропала втуне, я понял уже выходя из здания Ленинградского вокзала. Вывешенный на Первомай огромный плакат на здании вокзала Казанского гласил: «Жить по совести, жить в любви со своим супругом — ОБЯЗАННОСТЬ каждого коммуниста перед будущими поколениями!». Ни больше, ни меньше. Сдвинув на затылок совершенно неподходящую к 18-градусной плюсовой температуре шапку ушанку, я застыл, размышляя на тему «что ж я наделал?». Ладно, это далеко не худший вариант из всех возможных, которые могли бы произойти.

Вот в этой-то шапке ушанке, которую не снять, ибо военная форма, меня привезли «по пути домой», сперва на Лубянку к Лаврентию Павловичу. Ему приспичило лично взять у меня расписку (будто бы прежних было мало) о неразглашении любых сведений касающихся атомной темы. Зато, в качестве компенсации я получил допуск к советским ядерным секретам. Видимо в Кремле решили, что пусть уж Любимов знает да помалкивает, чем треплется вокруг да около с непредсказуемыми последствиями. А последствия-то как раз были и существенные.

Во-первых, по принципу «испорченного телефона», за границей мою, генерал-полковника Любимова, для которого «не существует невозможного», речь, поняли так, что русские делают «искусственное золото» прямо сейчас! В Соединённых Штатах «сенсацию» невольно подогрел Ганс Бете, открывший в 38-м году, теоретически, протон-протонный цикл превращения водорода в гелий в звёздах солнечного типа. Тревога, в глазах множества людей, приобрела «научное обоснование» и превратилась в панику, мгновенно захватившую всех, кто имел за душой хоть немного денежных сбережений. Доллары, песо, фунты, франки, привязанные к золоту, завтра грозили превратиться в ничто и надо было успеть купить на них хоть что-то истинно ценное уже сегодня! Банки по всему миру подвергшись натуральной осаде, вкладчики изымали свои сбережения, а самые ушлые ещё и брали огромные кредиты под немыслимый процент (отдавать-то всё равно не придётся), стали закрываться один за другим. На торговых площадках моментально разразилась «биржевая катастрофа». Скупалось подчистую всё «реальное», от продовольствия до недвижимости. Цены на товары резко скакнули вверх, образовался жуткий дефицит. Меры борьбы с «шоком» запаздывали из-за того, что паниковали и сами «борцы», воротилы финансового рынка. На всё происходящее наложились социальные протесты, объединившие все слои общества, связанные с невозможностью получить свои деньги из закрывшихся и банков и невозможностью их отоварить из-за исчезновения «реальных ценностей».

Справиться с хаосом, будто миксером перемешавшим экономики буржуазных стан, только-только начавшие подниматься, как вурдалаки, учуяв кровь большой войны, удалось лишь на пятый день, несмотря на все усилия правительств. Меньше прочих пострадали «недемократические» страны, такие, как Германия, где канцлер, фюрер нации Адольф Гитлер волевым решением «отрубил» рейхсмарку от золота, заявив, что отныне она обеспечена «всем достоянием Рейха». Практически сухими из воды вышли японцы, безусловно доверявшие императору Хирохито, выступившему перед подданными в первый же день кризиса с заявлением о том, что никакого «атомного золота» в СССР нет, в чём его, в свою очередь, в ответ на официальный запрос, заверил НКИД СССР.

Урон капиталистическим экономикам был нанесён колоссальный. Перераспределение богатств, разрыв налаженных связей, дефицит оборотных средств, всё это, и не только, спровоцировало четвёртое по счёту с последние двенадцать лет «пике», очередной виток глобального кризиса. И сделано это было лишь словами. Берия сказал, что если бы я просчитывал последствия и сказал то, что сказал, полностью осознавая, то меня надо было бы представить к ГСС. Но за шальную удачу высоких званий не дают.

Во-вторых, в странах с развитой наукой физиков-ядерщиков стали сгонять в закрытые лаборатории, причём не только государственные, но и созданные на частные деньги корпораций и банкирских домов, секретить. Это было опасно, о чём я не замедлил сказать. Берия меня успокоил лишь отчасти, рассказав, что среди учёных и их окружения с 36-го года у нас завелась агентура, благодаря которой задачи, поставленные перед лабораториями, нам известны. Точнее, одна задача. Да — золото. Денежным мешкам плевать на уран, есть вещи и поважнее. Что ж, людям Лаврентия Павловича остаётся лишь «постукивать» заказчикам на тех высоколобых, кто вздумает под шумок уклониться от основной цели.

У нас же в Союзе, под прикрытием строительства гигантской Западно-Сибирской плотины и Сибирского моря, колоссальные средства вливались в уран. Правильно. В соответствии с мудростью: «Зачем так дорого платишь за меч? Имея меч, добуду и золото!». Курчатов на Урале работал над оружием. Как далеко продвинулся? Берия сказал, что сам смогу спросить, если его увижу. Ближе к Москве, на Волге, другой коллектив из приглашённых в СССР «пацифистов», в основном немцев, к которым недавно, после вступления Дании в войну на стороне Германии, присоединились представители этой страны, работал над атомным энергетическим паровым котлом. У данной группы были достижения, тянувшие, как сказал Лаврентий Павлович, на Нобелевскую премию, но в соответствии с условиями «контракта», «обнародован» мог быть только реально работающий образец. В общем, на этой информации мой доступ к советским атомным секретам закончился, как в целом, и разговор с наркомом внутренних дел.

Лаврентий Павлович отзвонился в Кремль и доложил, что закончил. После чего, в треклятой ушанке, меня потащили на аудиенцию к двум самым-самым товарищам. Иосиф Виссарионович в целом, зла на меня не держал, судя по виду, но упрекнул, что я далеко отошёл от текста подготовленной совместно речи.

— Указую боярам в Думе говорить по ненаписанному, дабы дурь всякого видна была, — отшутился я, на память процитировав Петра Первого.

— Вы, товарищ Любимов, отнеслись к делу легкомысленно, — рассердился предсовнаркома. — Из-за вас нам в пожарном порядке пришлось подчищать!

Что крылось за этими словами, рассказал Киров. Съезд в тот же день удалось закрыть. Вступление в силу решения по закону о кооперативах и артелях, кстати, отложили на четыре года до следующего съезда, но само решение не отменили. Что касается очередной «речи Любимова», то её пообещали разослать депутатам, партийным и беспартийным, оформив мою в виде проекта программы партии для широкого обсуждения на местах. Путь от стенограммы до проекта программы, под пристальным вниманием верхушки членов ВКП(б), большой. Первые экземпляры ушли только перед Первомаем, причём со сглаженными «соавторами» острыми углами, полностью сохранив, как меня заверил Киров, основной смысл. Позже, дома, ознакомившись со своим, «авторским» экземпляром, я убедился, что «алхимия» исчезла оттуда целиком, как деталь несущественная. Да и остальные разделы были кое-где порезаны и изменены. Ну да ладно, не это сейчас главное. Главное, что партийцы получили игрушку, которую ближайшее время будут мусолить, меня не трогая. Почему я так решил? Товарищ Киров предложил перейти на партийную работу и заняться детальной подготовкой новой, стратегической, с горизонтом ближайшей задачи в 50-100 лет, партийной программы. И я, конечно, отказался. Оба, и Киров, и Сталин, выдохнули, причём, первый с сожалением, а вот второй с облегчением.

В целом же, если не слишком обращать внимания на отдельные негативные моменты вроде наложившейся на «весенне обострение» эпидемии разводов, моё выступление принесло ВКП(б) колоссальные «дивиденды». Вопросы «Ты коммунист?» и «Живёшь ли ты по совести?» уже за прошедший месяц стали тождественными по смыслу. Выражение «сочетаться браком с членом партии» приобрело особенное понимание. На этом фоне, оставаться беспартийным стало уже немного… стыдно. Из-за вала заявлений о приёме в члены ВКП(б) правила этого самого приёма уже были почти до крайности ужесточены, чтобы с ходу отсеять тех, кто рвётся потому, «что Машка за меня замуж не выходит». Нет! Прежде чем жениться, будь добр постигни теорию, покажи себя на практике, не согреши ничем во время кандидатской стажировки, и вот тогда, когда успешно преодолеешь все преграды и пройдёшь все испытания, добро пожаловать в ЗАГС! Да уж, легче, наверное, как в сказке, за тридевять земель поход предпринять. В общем, получилось, что зашли мы с другого конца. Энгельс выступал за упрощение процедуры развода, а мы наоборот, осложнили процесс вступления в брак. Появилось и множество нетерпеливых «дон Кихотов» обоего пола, совершающих ради своих «дам…» и «кавалеров сердца», всевозможные подвиги. И вот тут надо было держать ухо востро. Если перевыполнение плана в разы есть момент положительный, то идея забраться к чёрту на рога и что-то оттуда покричать — не самая лучшая. Поэтому и разъяснительная работа по этому вопросу — один из первых номеров в повестке дня.

С другой стороны, требования к действующим членам ВКП(б), без всякой канцелярщины, выросли. Причём не со стороны «старших товарищей», а со стороны всего советского народа. И если «половой» вопрос можно было как-то решить, то вот вступивших в противоречие с принципом «жить по совести», вышибали из рядов без всякой жалости и сожаления. К счастью, таких оказалось не много, о чём и заявил Сергей Миронович с нескрываемой гордостью.

— Ты, товарищ Киров, с гаремом своим разберись, — упрекнул его тут же Сталин. — Иначе вышибут тебя из генеральных секретарей, да и из партии тоже.

— Товарищ Сталин, но что ж мне делать, если я всех люблю и они тоже все меня любят?! — взмолился записной партийный ловелас, байки о котором ходили, в узких кругах, почище, чем о поручике Ржевском.

— Узлом завяжи, — непреклонно бросил предсовнаркома. — Не можешь с собой справиться? Мы решим этот вопрос… хирургически. Ты нам как Генеральный секретарь нужен, а не как бык-производитель!

По тону, каким эти слова были сказаны, было понятно, что товарищ Сталин не постесняется вынести этот вопрос на голосование в ЦК.

Киров, расстроившись, стал срывать зло на «проклятых капиталистах». Да, буржуазная пресса уделила Первому съезду народны депутатов СССР небывало много внимания, в основном, благодаря «речи Любимова». Судить о ней западные журналисты могли только по пересказам «из третьих рук». Каковы были эти пересказы — понятно. Вон, у нас некоторые депутаты, вернувшись к своим избирателям, заявили, что Любимов придумал как делать золото из фекалий и скоро, но не раньше, чем через двадцать лет, все будем сказочно богатыми, всё купим и будем жить при коммунизме! Это, безусловно, крайность. Но в целом, ушедшая на запад информация была средненькой по своей полноте. Результатом стал разброс от издевательских фельетонов до вполне серьёзных статей на тему «Русские окончательно рехнулись!». Ватикан объявил «теорию Любимова» самой чудовищной ересью. Напротив, некоторые православные иерархи, как эмигрантские и зарубежные (японцы), так и наши, внутренние, наверное, в пику папе, заявили, с оговоркой, что Царствие Божие на земле невозможно, что единение душ, жизнь в любви и без греха, является лучшей «тренировкой» перед тем, как «прилепиться к Богу», после чего прислали Генсеку ВКП(б) Кирову (неслыханное дело) свои благословения. Здесь Сергей Миронович, ярый ненавистник «опиума для народа», рассердился ещё больше. Подумать только, попы стали заявления в партию подавать, ловко подводя под это дело «теоретический фундамент», опираясь на Евангелие! Зачем? Затем, что заблудшим овцам, которые потянулись к Богу, но не видят духовного пути к Нему, нужен пастырь!

— Пока я Генеральный секретарь, такого позорища не будет! — отрезал Киров, но по виду Сталина можно было понять, что тот думает об этом деле не столь радикально.

Интересная, конечно, у нас складывается беседа, но меня она начала немного тяготить. Хотелось уже попасть домой. Предсовнаркома с Генсеком тоже, выяснив самое для себя главное, ударится Любимов в «теории» или нет, вели её по инерции, поэтому она скоро сошла на нет. Выходя из сталинского кабинета, я столкнулся с ожидающими приёма наркомами, обороны и военно-морского флота, маршалом Ворошиловым и… генерал-адмиралом Кожановым. Да, ещё пока я был в Германии, адмирал Кузнецов, по-хорошему завидуя старшему товарищу, написал рапорт с просьбой направить его на корабли, ибо кабинетных моряков не бывает и быть не может. Иных кандидатур на должность наркома, кроме генерал-адмирала, не было и Кожанов вернул себе высший военно-морской пост, несмотря на подмоченную в прошлом избыточной самостоятельностью репутацию. Кузнецов же уехал в Мурманск, мечтая прошвырнуться по Атлантике возглавив экспедиционную эскадру. Впрочем, стратегический анализ в отношении Норвегии тоже сыграл в этом выборе далеко не последнюю роль.

— Здоров? — коротко спросил меня Клим Ефремович.

— Так точно! — ответил я и добавил. — Целиком и полностью!

— Зайди к Щаденко за новым назначением. Фронт твой уже расформирован, — приказал маршал.

Вот те раз! Опять мимо дома пролетаю, надо ехать на Знаменку!

— И мне с тобой переговорить надо, — многозначительно слегка помахал нарком ВМФ кожаной папкой, которую держал в руке.

— Иван Кузьмич, помилуй, дома не был два месяца! — чуть не застонал я от всеобщего внимания. — Давай завтра!

— Завтра, так завтра, — пожал плечами Кожанов. — Сам же будешь потом возмущаться, что сразу не рассказал.

— О чём? — насторожился я.

— Завтра! — отрезал, тем не менее, дружески улыбнувшись, Кожанов.

К счастью, Щаденко долго задерживать меня не стал, вручив приказ и предупредив устно:

— Вы назначаетесь начальником Главного Автобронетанкового управления Генштаба. Завтра в девять утра вам надо быть в НКО. Созывается большое совещание по подведению итогов работы наркомата за последние два года и по вопросу демобилизации. Дела у Павлова примете потом.

Потом так потом, справлюсь как-нибудь. Тем более, что на следующий день в наркомате мне стали известны такие новости, что даже моё назначение «главтанкистом» отошло на задний план. К наркому ВМФ после окончания рабочего дня я полетел вперёд собственного визга.

Эпизод 9

Гитлер дурак. Не будь он таковым, те, кто в него вложился, выбрали бы себе иной инструмент. Но им нужен был кто-то, кто сможет развалить всё вокруг и самоуничтожиться. Хитрецы посчитали себя умнее дурака. И первые же, расслабившись от своего мнимого интеллектуального превосходства, огребли.

Гитлер гений. Не будь он таковым, он не почуял бы те выигрышные политические и оперативные ходы, которые мы сами, на свою голову, ему подсказали. Не применил бы их, переосмыслив и перенеся на свою почву.

Атмосфера в северных европейских водах накалялась уже давно. С самого начала советско-польской войны. Русская экспедиционная эскадра именно из Мурманска вышла в Атлантику на страх морским перевозчикам, вызвав в их среде панику. С началом войны между Антантой и Германией из финского, а потом советского Петсамо-Печенги, шли в немецкие порты, прячась в норвежских территориальных водах, транспорты с никелем. Зимой к нему прибавлялась отгружавшаяся из Нарвика шведская железная руда.

В конце февраля месяца 1940 года произошёл инцидент с захватом английскими эсминцами в территориальных водах Норвегии, на виду не только кораблей норвежских ВМС, но и в зоне обстрела береговых батарей, германского парохода «Роберт Борнхофен», имевшего на борту шесть с половиной тысяч тонн коксующегося угля, уже оплаченного Советским Союзом. НКИД СССР заявил Британии протест и потребовал вернуть груз законному владельцу, поскольку он следовал не в блокированную Антантой Германию, а совсем наоборот, из Гамбурга в Мурманск. МИД Германии, в свою очередь, заявил протест правительству Норвегии, усомнившись в её строгом нейтралитете. Англичане же, взявшие приз и доставившие его на свою территорию, потянув время, всё-таки отпустили судно в сопровождении двух эсминцев в Мурманск, посадив на него свою команду. Увы, в порт назначения пароход не пришёл, будучи потопленным по пути, как официально было заявлено, немецкой подлодкой. Германия же заявила о своей полной непричастности. Да, мы имели все основания подозревать, что «Борнхофена» разгрузили, вывели в море и пустили ко дну, но доказать, разумеется, ничего не могли.

Возможно, именно поэтому, предполагая, что у нас вырос на них большой зуб, а также под впечатлением от прошлогоднего круиза генерал-адмирала Кожанова, Ройял Неви направил 5-го апреля на север эскадру в составе линейного крейсера «Худ», авианосца «Арк Ройял», двух тяжёлых крейсеров «Дорсетшир» и «Эксетер», трёх лёгких крейсеров в сопровождении эсминцев. Её целью, как вскоре стало всем очевидно, была не война с немцами, а «наблюдение» за Мурманском и стоящей там русской авианосной эскадрой. Повторять прошлогодние ошибки британцы не собирались. Одновременно с этой эскадрой из английских баз вышли лёгкие силы, крейсера, эсминцы и минзаги, которым была поставлена задача минирования норвежских территориальных вод.

У немцев же были свои проблемы. Визит советской закупочной комиссии, залезшей в самые потаённые уголки, не оставлял никаких сомнений, что русские знают о несчастных немцах всё! По рехсминистерствам поползли нехорошие слухи, дошедшие, через третьи руки, и до советской разведки. Ведь ко всем, как оказалось, известным русским секретам, одновременно имели доступ только сам фюрер и его ближайшее окружение в лице фактического секретаря Мартина Бормана и начальника Имперской канцелярии Генриха Ламмерса! Приходилось считаться с вероятностью, что и военные планы рейха для русских тайной за семью замками не являются. Со всей остротой встал вопрос, как славянские унтерменши этим знанием распорядятся. Да, в пакте о ненападении был соответствующий пункт за номером 2, гласивший: «В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу». Но разве ж тут уследишь?

План операции «Везерюбунг», уже утверждённый фюрером, рассчитанный на внезапность, моментально потерял свою актуальность. Но с Норвегией надо было что-то решать! Генералу Фалькенхорсту и адмиралу Редеру, в хозяйстве которого русские не показали какой-либо особой информированности, были даны беспрецедентные полномочия составить новый план операции и провести её, не ставя в известность в деталях руководство Рейха!

Операция «Везерюбунг», ради конспирации, сохранила прежнее название и началась 9 апреля, но в усечённом до плана «Везерюбунг-зюйд» виде. Как и в «эталонном мире» немцы, задействовав три пехотные дивизии, воздушные и морские десанты, в кратчайшие сроки оккупировали страну, развернув на её территории аэродромы, с которых люфтваффе могли дотянуться до Норвегии. Но, как известно, дьявол кроется в мелочах. Пример Польши стоял у Гитлера перед глазами. Если в её западной части, в Генерал-губернаторстве, то и дело, происходили диверсии и нападения бандитов, то на коммунистическом востоке в первой половине 40-го года было, на удивление, тихо. Наверное потому, что первым делом на этих территориях было организовано, в том числе и силами РККА, бесплатное медицинское обслуживание всего населения, бесплатное семиклассное образование с изучением, со второго класса, русского языка, все прочие социальные блага, соответствующие социальным стандартам СССР. Да, Советский Союз вкладывал, вроде бы, себе в убыток деньги в приобретённые территории. Немцы же все соки оттуда выкачивали. Да и как иначе было поступать с поляками, унтерменшами, нанёсшими германцам столько обид после Версаля? Но Дания — совершенно другое дело! Хоть между датчанами и немцами не утихал спор из-за Шлезвига, но это всё-таки арийский, германский народ! Два дня политическая картина в Дании была неопределённой. Но к концу этого срока король объявил о вступление в военный союз с Рейхом, мобилизации и о войне со странами Антанты. Что же произошло? Почему датчане пошли на сотрудничество, как показало время, активное и добровольное, с фашистами? Секрет этот продержался недолго. Им, в первую очередь буржуазии, было обещаны после победы свобода торговли и равноправие с «хозяевами» во французских и английских колониях. Гитлер в 40-м году демонстративно не собирался, подобно его предшественнику, императору Вильгельму, сражаться за новые заморские колонии для Германии, с него было довольно того, что англичане и французы несли бы все издержки по их содержанию, а Рейх (а за компанию — датчане) снимал бы с этих территорий сливки. В ответ на заявление датских властей фюрер 3-го Рейха разразился одной из своих зажигательных речей, заявив, что Германия положит конец британскому произволу и никогда не допустит повторения «копенгагирования», произошедшего в наполеоновскую эпоху.

В Норвегии первый шаг Гитлера на север вызвал вполне оправданную тревогу, но в 40-м году это была бедная страна, которая даже при очевидной угрозе вторжения не могла позволить себе объявить полную мобилизацию. Поэтому была объявлена частичная, а на всю катушку действовать потомки викингов решили только в случае реального нападения. Впрочем, вооружись они до зубов, вряд ли это им помогло бы. Слишком велика была разница между Норвегией и любой из сторон европейской войны. Понятно, почему норвежцы изо всех сил старались придерживаться политики строгого нейтралитета и ни с кем не ссориться. Между тем, это был народ-мореход, живший морскими перевозками, и торговый флот маленькой и бедной скандинавской страны был, для её экономики, поистине колоссальным. Англичане, ещё в самом начале войны приложили все усилия, чтобы контрактами привязать судовладельцев к себе и весьма в этом преуспели, оприходовав порядка двух третей всего торгового тоннажа. Вместе с тем, Великобритания оказывала нешуточное дипломатическое давление на власти Норвегии с целью запечатать «коридор» территориальных вод этой страны, не дававший великой морской державе установить полную блокаду державы сухопутной. Однако, предъявленный ультиматум со списком «контрабандных товаров», который можно было бы и не составлять, ограничившись одним словом «все», правительство маленькой, но гордой страны отклонило, сохранив баланс. Да, у норвежцев не было с немцами такого сотрудничества в бизнесе, как с британцами, но и жёстких противоречий, как с британцами же, тоже не было. Честный нейтралитет. И бесполезный, поскольку, если тебя решили сожрать, то важно лишь есть ли у тебя силы отбиться. Таких сил у Норвегии не было.

Наверное поэтому её правительство впало в полный ступор, когда Антанта, сама готовившая операцию против Норвегии и встревоженная продвижением немцев в Данию, форсировала свои действия и предприняла 14 апреля высадки десантов в Ставангере, Бергене, Тронхейме, а на следующий день, 15-го, в Нарвике. Как бы не реагировало правительство, но береговая оборона, настропалённая вероятностью вторжения немцев, встретила Ройял Неви огнём. Тот, в свою очередь, один из двух сильнейших флотов мира, в своих действиях полагался исключительно на силу, а не на внезапность. Могли ли британские линкоры, продвигаясь по узким фьордам, избежать попаданий с пистолетных по меркам морского боя дистанций? Могли ли попадания норвежских 210-миллиметровых снарядов нанести значительный ущерб стальным исполинам? И то, и другое было с самого начала маловероятно. Когда в мае, после отдыха в санатории, на меня свалились все эти новости сразу, создалось впечатление, что английские адмиралы знали на что шли. И шли на это целенаправленно. «Родни», расположение артиллерии ГК которого хорошо подходило вот для таких штурмов узостей, тремя залпами прямой наводкой из своих шестнадцатидюймовок за две минуты практически снёс форт Кварвен на подступах к Бергену, также легко расправился с прочими «укреплениями», фактически — открытыми позициями, с пушками за невысокими барбетами, но не успокоился на этом, развалив, для острастки, своими снарядами часть городских построек ставшего беззащитным города вместе с находившемся в них гражданским населением. После этого высадка десанта прошла практически без сопротивления. Корабли норвежского флота, которым не повезло оказаться на пути англичан, также были безжалостно утоплены.

16-го апреля правительство СССР заявило, что не допустит приближение европейской войны к своим границам, объявило провинции Финнмарк и Тромс демилитаризованной, не военной зоной. Ни одна держава, включая и саму Норвегию, не могла, под угрозой прямого столкновения с СССР, вести в ней, а также в прилегающих норвежских территориальных водах, боевых действий. Подпускать кого бы то ни было на дальность полёта истребителей к никелевым рудникам Печенги Сталин не собирался. В тот же день, для контроля за Северо-Норвежской ДМЗ сухопутную границу со стороны Советской Финляндии пересекли четыре горнострелковые дивизии и инженерные подразделения, тут же приступившие к прокладке маршрутов для ввода стрелковых и танковых частей. В ключевых точках были высажены парашютные и, с помощью гидросамолётов, посадочные десанты. Вся территория была занята бескровно к утру 18-го апреля. Единственный инцидент произошёл только потому, что советский «Сандерленд», один из тех, захваченных в Польше и восстановленных, был принят за самолёт Великобритании и обстрелян из винтовок при посадке. Но и тут обошлось без жертв. В основном, благодаря правилам, установленным советской стороной. На территории ДМЗ полностью сохранялись вся гражданская и военная администрация, действовали все законы королевства, фактически полностью сохранялся норвежский суверенитет. СССР, всего лишь, введя войска, гарантировал нейтралитет территории, включённой в ДМЗ, чего и самим несчастным норвежцам хотелось.

Между тем, в Осло, столице страны с вечера 14-го апреля начались протесты против бездействия правительства, организованные нацисткой партией Квислинга. На первых порах в них участвовали только «хирдманны» этого новоявленного вождя викингов, но по мере поступления новостей о расстрелах городов, к демонстрациям присоединялось всё больше и больше народу. Правительство по-прежнему бездействовало. Да и какой у него был выбор? Объявить полную мобилизацию и войну Великобритании? Или попытаться с ней как-то договориться? Но тогда Германия… 16-го апреля протесты стали массовыми, а утром 17-го «хирдманны» Квислинга, вооружённые немецкими винтовками и пулемётами, при демонстративном бездействии полиции и королевской охраны, арестовали и само норвежское правительство, объявив о его отставке, и короля со всей семьёй. Советская разведка обратила внимание на то, что число «хирдманнов», именно боевиков, по сравнению с «мирным временем», чуть ли не утроилось, причём среди них были и говорящие по-немецки. Для меня это загадкой истории не являлось, явно отметился «Бранденбург».

Главой нового кабинета Норвегии стал Квислинг, который в тот же день объявил Великобритании войну и обратился к Германии за помощью, вступив с ней и Данией в «Северогерманский союз». Уже в полдень в порты южной Норвегии вошли транспорты с десантом и дивизии вермахта вступили на норвежскую землю. Одновременно с ними на союзные аэродромы стали перелетать истребительные штаффели люфтваффе и высаживаться посадочные десанты. С 18-го апреля бомбардировщики Германии, среди которых насчитывалось до двух групп «Штук», в сопровождении истребителей, действующих с новых взлётных площадок, стали наносить удары по Ставангеру и Бергену, топя в портах боевые корабли и транспортные суда англичан и французов. В первый же день воздушной войны на дно отправились французский лидер, четыре английских эсминца, шесть транспортов, ещё большее число было повреждено. Англичанам нечем было прикрыть с воздуха захваченные плацдармы, кроме как «Гладиаторами» с авианосцев «Глориес» и «Фьюриес», уступавшими Ме-109Е и Ме-109Т по всем показателям. Сами плавучие аэродромы не пострадали, оставаясь вне радиуса действия истребителей люфтваффе, но их авиагруппы за два дня понесли тяжелейшие потери. В довершение бед Ройял Неви, эскадрилья Хе-177 под командованием того самого Гейдриха, сбрасывая с пикирования специально для них сделанные 1800-килограммовые бронебойные бомбы, уничтожила 19 апреля в Бергене линкор «Родни», поразив его в снарядный погреб. Спаслись из экипажа считанные единицы. Под давлением базовой авиации немцев английский флот, понеся в течение двух дней тяжёлые потери, вынужден был отступить от Ставангера и Бергена к своим берегам, бросив на плацдармах без непрерывного снабжения французских и английских десантников.

И тут на сцену северо-европейской войны вышел Кригсмарине. Фюрер, наблюдая со стороны, был крайне недоволен действиями адмирала Редера с самого начала норвежской кампании. Подводные лодки, все 35 боеспособных, развёрнутые группами на вероятных путях подхода английских сил перехвата немецких кораблей и транспортных судов, действуй они по плану «Везерюбунг-1», столкнувшись с, казалось бы, более лёгкой целью, десантными конвоями, тем не менее, не достигли значительного успеха. Было, последовательными атаками трёх лодок из разных групп, потоплено такое же число транспортов из состава сил, направленных сначала в Тронхейм, а затем и в Нарвик. Однако, как оказалось впоследствии эта, казавшаяся незначительной для англичан потеря, сыграла очень важную роль. На дно отправились боекомплекты дивизионной артиллерии для обоих десантных отрядов и танкер, который должен был пополнить запасы топлива опекавшей Мурманск эскадры. Высадка же войск Антанты в Норвегии, особенно, в Нарвике, вывела фюрера из себя. Он потребовал от Редера отбить этот порт и обеспечить транзит никеля из Петсамо через норвежские воды любой ценой. Дополнительным стимулом послужила и советская ДМЗ в Финнмарке и Тромсе, тоже расцененная как продвижение к Нарвику. В сочетании с тем фактом, что Советы летом легко могли блокировать Лулео, такое продвижение вызывало серьёзную тревогу.

В 7.00 утра 19 апреля 1940 года патрульный самолёт Берегового командования обнаружил на широте Ставангера в тридцати милях от побережья Норвегии эскадру адмирала Маршалла, идущую полным ходом на север. Состав сил немцев был определён точно: линейные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тяжёлые крейсера «Блюхер» и «Хиппер», авианосец «Цеппелин» и четыре эскадренных миноносца. Английский разведчик был немедленно сбит «цвиллингами», но дело своё сделал, эскадры Хоум Флита пришли в движение. Присутствие авианосца не смутило английских адмиралов, поскольку, как оказалось впоследствии, те полагали, опираясь на данные собственной разведки, что в его авиагруппе состоят исключительно ИСТРЕБИТЕЛИ «Мессершмитт». А палубные бомбардировщики Ю-87С общим числом всего 24 штуки базируются только на «суррогатных авианосцах», перестроенных из судов типа «Ганза». И это была, отчасти, правда. Действительно, короткие корпуса бывших сухогрузов не давали возможности устроить на них полётную палубу такой длины, чтобы «церштёреры» могли взлетать с бомбовой нагрузкой. Не были Ме-109Z приспособлены и к катапультному запуску. И только поэтому, из двадцати четырёх самолётов на каждом «эрзаце», половина приходилась на «Юнкерсы». Это было несколько странно, что большие авианосцы Кригсмарине оснащены только истребителями, но, подгоняя решение под казавшийся ему правильным ответ, Адмиралтейство отнесло этот факт на счёт ориентации крупных надводных кораблей немцев на рейдерские операции в открытом океане. Раз по международным морским законам с бомбардировщика нельзя высадить досмотровую партию, посчитало оно, то вполне логично, что проклятые фашисты уделили внимание разведке и защите от воздушных налётов в ущерб бомбардировщикам и торпедоносцам.

Оценка соединения немцев, как рейдерской группы ещё более утвердилась после того, как в полдень, примерно в той же точке, вновь были обнаружены четыре эсминца, но уже идущие курсом на юг. За транспорты в районе Тронхейма и Нарвика Адмиралтейство не переживало, поскольку их, попарно, прикрывали все оставшиеся после гибели в Скапа «Ройял Ок», линейные корабли типа «R» в сопровождении лёгких сил, которых вполне хватало, чтобы отогнать «бандитов». Гораздо большее беспокойство вызывал Фареро-Исландский рубеж из лёгких, вспомогательных крейсеров и эсминцев, на который линейные крейсера немцев покушались с начала войны уже трижды, всякий раз уходя безнаказанными в свои базы. Тем более, что сейчас, прихватив с собой «Цеппелин», немцы сделали нешуточную заявку на прорыв в Атлантику и разбой на океанских коммуникациях, чего, понятно, никак нельзя было допустить. На усиление Фареро-Исландского барража были немедленно высланы линейные крейсера «Ринаун» и «Рипалс», 1-я тяжёлая крейсерская эскадра адмирала Каннингхэма в составе пяти единиц.

Ройял Неви, на этот раз, твёрдо решил не упустить рейдеры, если они, как бывало прежде, вознамерились совершить лишь набеговую операцию. На следующий день на перехват путей отхода к берегам Норвегии вновь вышли тихоходные линкоры «Уорспайт», «Малайя» и «Велиэнт». Севернее главных сил держалась эскадра в составе пяти тяжёлых крейсеров «Сассекс», «Шропшир», «Корнуолл», «Кент» и «Камберленд». Оба отряда сопровождали лёгкие крейсера. А вот эсминцы, вернувшиеся с востока последними, всё ещё принимали топливо и должны были догнать флот уже в пути. Вместе с авианосцами «Глориес», «Фьюриес» и «Гермес». Впрочем, последний отнюдь не был отменным ходоком и оказался слишком мал для того способа применения, который, по нужде, выбрали английские адмиралы. Имея в авиагруппе лишь торпедоносцы «Свордфиш», он должен был держаться поближе к побережью Англии под «зонтиком» сухопутных истребителей. Его более крупные собратья использовались иначе. Выявившаяся импотенция «Си-Гладиаторов» делала бессмысленным пополнение их авиагрупп истребителями. Но с защитой от воздушных налётов надо было что-то делать. Поэтому на палубы и в ангары «Глориеса» и «Фьюриеса» спешно грузили обычные «Харрикейны». На каждый запихнули по две эскадрильи, всего 48 машин в дополнение к «Свордфишам» и «Скуа», уже бышим на борту. Разумеется, не имея специального оборудования, садиться на палубу они не могли. Но вот взлететь один раз — вполне. В этом и заключался замысел. Доставить истребители поближе к норвежским берегам, откуда они, перелетев на сухопутные аэродромы, прикроют флот от ударов с воздуха. Авианосцы вышли из Розайта в час пополудни и, развив полный ход, взяли курс на Берген, надеясь успеть выпустить истребители с запасом времени, достаточным для посадки до захода солнца.

День рождения фюрера германской нации, канцлера Адольфа Гитлера стал триумфальным для Кригсмарине и Люфтваффе, для Редера и Геринга, национальным праздником Третьего Рейха и чёрным днём небывалой катастрофы для Ройял Неви и Великобритании в целом. И дело было даже не в погибших кораблях. Морское господство Англии, казавшееся несокрушимым и незыблемым, единомоментно скукожилось до смехотворных размеров, очерченных радиусом действия истребителей с аэродромов метрополии. В сражениях, развернувшихся в омывающих Англию морях было поставлено под сомнение само существование империи.

Командир линкора «Велиант» которого угораздило, всего полтора часа спустя после выхода из Скапа-Флоу, поймать торпеду из залпа немецкой подлодки, некстати подвернувшейся прямо на генеральном курсе линейной эскадры, наверное посчитал себя неудачником, не подозревая, как на самом деле ему повезло. Пусть с пробоиной ниже ватерлинии, но его корабль вернулся в базу. Прочие оказались не столь удачливы. То, что англичане приняли за главные силы Кригсмарине было всего лишь «отвлекающим отрядом» Редера, имевшим задачу оттянуть противника как можно дальше от норвежских берегов демонстрационной атакой Фареро-Исландского рубежа. Настоящие «Главны силы» из четырёх авианосцев-лайнеров с эскортом в виде карманного линкора «Адмирал Шеер» под флагом адмирала Лютьенса, всех четырёх немецких лёгких крейсеров и четырнадцати, после присоединения отряда, сопровождавшего на первых порах Маршалла, эсминцев шли тем же маршрутом, что и передовой отряд, но с отставанием в сутки, осуществяя дальнее прикрытие конвоя с войсковыми транспортами, в непосредственном охранении которого, кроме всевозможной мелочи из тральщиков, охотников, учебных судов, шло ещё два эрзац-авианосца и древний броненосец «Шлезвиг-Гольштейн».

У-бот, атаковавший «Велиант», сразу же нырнул под воду, но его командир, наверное с немалым удивлением, услышал доклад акустика, что корабли противника ушли полным ходом, даже не попытавшись найти обидчика и закидать глубинными бомбами. Повреждённый линкор, с оставшимся в его охранении крейсером, тоже отползал 16-тиузловым ходом восвояси, догнать его в подводном положении нечего было и думать, а в надводном — дураков нет. Оставалось только выждать и всплыть, чтобы передать радиограмму об обнаружении противника. У англичан же с разведкой не заладилось, «цвиллинги» перехватили все высланные на разведку «Бофорты», а их пропажа в зоне, куда ещё дотягивалась немецкая базовая авиация не вызвала подозрений. Поэтому первый авианосный удар по английской линейной эскадре оказался неожиданным и… безрезультатным. Немецкие торпеды, выбранные как наиболее эффективное оружие против крупных кораблей, оказались откровенным дерьмом. Все 84 торпедоносца (для собственной ПВО и разведки немцы оставили лишь 24 «цвиллинга») отстрелялись безрезультатно, несмотря на то, что «технически» было много попаданий. Во всяком случае, их наблюдал по пузырьковым следам оставшийся на высоте эскортный штаффель. Магнитные взрыватели торпед с глубиной хода выставленной так, чтобы пройти под целью, или вообще не срабатывали, или подрывали БЧ как Бог на душу положит. Больше всех пострадал линкор «Малайя», у которого преждевременный подрыв торпеды вмял обшивку буля, из-за чего в соединениях стала просачиваться забортная вода. Впрочем, зенитная артиллерия англичан была под стать немецким LT-5 и противники разошлись, напугав друг друга до мокрых штанов, но без потерь.

Сорок минут спустя, около полудня, 24 «Штуки» с эрзац-авианосцев, несущие по одной 250-килограммовой фугаске, которым и лететь было дальше, и скорость имевшие поменьше, достигли точки боя и, после доразведки, обнаружили англичан в семнадцати милях на норд-весте, во все лопатки удирающих этим же курсом. Очевидно, предполагалось, что с линкорами разберутся «церштёреры», поэтому пилоты лаптёжников атаковали крейсера. Иначе, как прямым однозначным приказом, трудно объяснить то, что они начисто проигнорировали гораздо более крупные и менее маневренные линкоры. С ходу распределив цели, по одному звену на каждый из семи лёгких крейсеров, сам командующий налётом со своей тройкой остался на высоте на добивание. Ещё выше барражировала восьмёрка «церштёреров» прикрытия. В результате первого удара треть всех бомб, шесть штук, пришлись прямыми попаданиями, остальные, в подавляющем своём большинстве, легли близкими разрывами, тоже нанеся те или иные повреждения. Из семи целей один крейсер, шедший параллельным курсом на левом крамболе «Уорспайта», получив бомбу в румпельное отделение, стал описывать циркуляцию и буквально напоролся на таран линкора, отправившись сразу после этого на дно. Командир ударной авиагруппы в это время пикировал со своими ведомыми на единственный, оставшийся не помеченным немцами, английский лёгкий крейсер. Два попадания из трёх! Немцы в этом налёте тоже сполна заплатили за свою удачу, на родные палубы не вернулись пять лаптёжников, два из которых рухнули прямо на виду английской эскадры. Но и британцы из-за «Уорспайта», который сам едва остался на плаву, не могли теперь развить эскадренный ход свыше 9 узлов. Из шести уцелевших крейсеров тяжёлые повреждения получили два. «Эмеральд» чудом не взлетел на воздух из-за попадания в установку главного калибра и последующего пожара в зарядном погребе. Его собрат «Энтерпрайз» поплатился за растяпистость немецких бракоделов, выпускавших взрыватели для бомб. 250-килограммовая фугаска проломила 25-миллиметровую бронепалубу и с большой задержкой разорвалась в главном котельном отделении, превратив ходока в едва ковыляющего инвалида.

Через полтора часа явилась вторая волна «церштёреров» с лайнеров-авианосцев. На этот раз, за банальным отсутствием противника в воздухе, эскортом и защитой собственных авианосцев пренебрегли, нагрузив все до единого самолёты бомбами. Адмирал Форбс и десяти миль не успел отползти в сторону Скапа, не помышляя уже ни о каком перехвате Лютьенса, как на него посыпались «гостинцы» и тяжелее, и качественнее, чем ранее. «Церштёреры» не «Штуки», воздушных тормозов на них не стояло, поэтому и бросали пилоты свои машины в пике с большой высоты, набирая в нём огромную для этого времени 600-километровую скорость. Избавляться от нагрузки тоже приходилось много раньше, чтобы успеть с выводом. Это снижало точность, но способствовало безопасности от зенитного огня. Сколько бронебойных 500-килограммовок ударило в цель, прежде чем оба линкора и половина их эскорта отправились на дно, а оставшиеся на плаву превратились в потерявшие боеспособность развалины, точно не мог сказать никто. Немцы, конечно, считали, что каждый из них Вильгельм Телль, англичане, которым посчастливилось пережить эту катастрофу, говорили о десятках бомбовых попаданий.

Адмирал Форбс тоже пережил налёт и успел, прежде чем преставиться, приказать дать СОС, чтобы хоть спасти людей, пока немецкие субмарины не добили ставшую лёгкой добычу. Ближайшим к месту катастрофы отрядом Ройял Неви к этому моменту были как раз авианосцы «Глориес» и «Фьюриес» с эскортом в дюжину эсминцев, так и не успевших соединиться с главными силами. Командующий отрядом отнюдь не был ни дураком, ни трусом. Он вполне отдавал себе отчёт в степени грозящей опасности, но, сопоставив произошедшее, оценив время и события, решил, что сможет успеть. К тому же немцы, положившись на разведку за счёт перелетевших в южную Норвегию Хе-111, обмишулились с пренебрежением к ПВО и были обнаружены авиадозором англичан как раз в тот момент, когда «церштёреры» заходили в атаку на главные силы Хоум Флита.

Давно уже сидевшие на английских аэродромах в полной боевой готовности эскадрильи торпедоносцев «Бофорт» получили приказ на немедленный взлёт. Момент, невольно подгаданный британцами, для немцев был наиболее неудачный. Последние «цвиллинги», вернувшиеся из боя с почти сухими баками, успели сесть и в воздухе удар отражать было попросту нечем. Казалось, что вот сейчас настал момент мести, сейчас уже не английские, а немецкие корабли будут гореть и тонуть, забирая с собой свои экипажи, но нет, надежды островитян оказались тщетны, а ожидания завышенны. Сколь недееспособной оказалась их собственная корабельная зенитная артиллерия против пикировщиков, настолько же эффективной показала себя германская. Англичанам удавалось сбить считанные единицы «налётчиков». Атакуя в свою очередь, они имели мало шансов вернуться на свои базы. Эскадрильи, вышедшие на немцев первыми, пытались прорваться к авианосцам и карманному линкору, игнорируя идущие в ордере ПВО-ПЛО эсминцы и крейсера. Из этих не вернулся на базу никто. Следующие волны торпедоносцев, видя гибель товарищей, влетавших в снопы трассеров невероятно скорострельной МЗА, благоразумно атаковали, прежде всего, эскорт. Среди них нашлись умники, успевшие бросить торпеды с максимально возможной дистанции и смыться, пока зенитки рвали на части их товарищей. Одна из таких шальных торпед попала в ЭМ «Антон Шмитт», команда которого не заметила атаку и пенный след за корпусом вовремя уклонившегося систершипа. На корабле был искорёжен нос, но он остался на плаву и смог своим ходом вернуться на родину. А из 63 торпедоносцев домой вернулись лишь 14. Не принёс англичанам пользы и удар самолётами Авиационного командования, нанесённый часом позже. «Веллингтоны» в плотном строю и с большой высоты отбомбились, фактически, на удачу, но она улыбнулась не им, а немцам. Среднекалиберные зенитки смогли ссадить пять экипажей, а взлетевшие «цвиллинги» довершили разгром. Из этого налёта в родную Британию не вернулся никто.

Иллюзия безнаказанности, овладевшая немцами, не могла не привести к ошибкам и просчётам. Лаптёжники с эрзац-авианосцев, пока истребители-бомбардировщики разбирались с «Веллингтонами», успели слетать на бомбёжку колонн французов, расширяющих плацдарм у Ставангера, и вернуться. Ведь конвой транспортов шёл всего лишь в каких-то 25–30 милях от норвежского берега. Поэтому Ю-87 и вылетели первыми, как только мальчики Дёница, подойдя к точке гибели линейной эскадры, обнаружили в ней авианосцы с эскортом. К этому времени подводники Кригсмарине уже успели убедиться, что их «винтовка сломана», торпеды являются не оружием, а балластом, поэтому сами атак предпринимать не стали, вызвав авиацию. Лётчиков люфтваффе не смутило, что их новой целью являются авианосцы. Считалось, что истребители на них выбиты, остались считанные единицы, малоопасные для плотного строя бомбардировщиков.

На деле же, в районе гибели линейной эскадры в воздухе оказалась эскадрилья Харрикейнов. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль был до глубины души возмущён тем фактом, что атаки флота Её Величества происходили в пределах радиуса действия истребителей с аэродромов Шотландии и уже после первого налёта стал требовать от Истребительного авиационного командования выделить силы для прикрытия эскадры. Даудинг был отнюдь не против, но эскадрильи Харрикейнов, базировавшиеся там, как раз находились в Розайте, в порту, в процессе погрузки на авианосцы и, конечно, вылететь не могли. Пока бюрократическая машина провернула свои шестерни, пока вверх, вниз, по горизонтали, прошли приказы и доклады, пока эскадрильи из Южной Англии перелетели на северные аэродромы, пока нашли для них самолёты-лидеры, поскольку сухопутные лётчики не умели ориентироваться над морем, линейные корабли спасать было уже поздно. Тем не менее, авиация была всё же выслана, для прикрытия авианосцев. Из 16 Ю-87, вылетевших на задание, уцелели всего трое и то только потому, что англичане боялись, чтобы не заблудиться, слишком удаляться от своих кораблей и кружившего над ними лидера — «Бофорта».

«Церштёреры» основных немецких авианосных сил явились, пылая местью, лишь два с половиной часа спустя. Для них это был уже четвёртый за этот длинный день боевой вылет и никакой «танковый шоколад» уже не мог взбодрить непривычных к нагрузкам настоящей войны пилотов. Им требовалось дать, пусть небольшой, но отдых, дать время, хоть на обед. На этот раз на задание вылетели 72 Ме-109Z, половина которых несла не фугасные бомбы, выбранные в соответствии с характером целей, а фанерные подвесные баки и играла роль «ягеров». Ударную же мощь должны были усилить Ю-88 с аэродромов южной Норвегии, но к точке рандеву они не явились, затянув с перебазированием. Не застав англичан на месте, немецкая палубная авиация разошлась веером, ведя поиск и обнаружила авианосцы в сопровождении восьми эсминцев идущими полным ходом на норд-вест. Ещё четыре ЭМ шли в англию со спасёнными с линейной эскадры моряками. Первой на «Глориес» и «Фьюриес» наткнулась «истребительная» четвёрка без бомб и, взаимно, была замечена с авианосцев. Серьёзно навредить она им не могла, так что это обстоятельство сыграло на руку англичанам. На кораблях, между командованием соединения и лётчиками, ранее, во время спасения личного состава линейной эскадры уже поднимался вопрос «Что если?» и сейчас истребители, державшие с тех пор моторы прогретыми, заняли место в кабинах и стали взлетать. Понятно, что садиться Харрикейнам в море некуда. Хотя, тем кто решится попробовать, палуба авианосцев, идущих на полном ходу против ветра, была обещана. Прочие же могли прыгнуть с парашютом и их бы подобрали эсминцы. Выбор был прост — возможное длительное купание для всех, или кратковременное только для пилотов.

Немецкая четвёрка бить прямо на взлёте не решилась, в ней оказался ветеран легиона «Кондор», воочию видевший казус с «Ворошиловым» у Эль-Ферроля, но и набрать высоту Харрикейнам не давали, атакуя в пикировании и тут же снова уходя наверх. Английских истребителей, круживших над кораблями, в пределах досягаемости их МЗА и пулемётов, становилось всё больше, дюжина, две, три, пока, наконец, не взлетели все и на палубы авианосцев не начали поднимать пикировщики «Скуа». Четвёрки немцев было слишком мало, чтобы сковать всех и англичане, звеньями по три машины, расползаясь в стороны, брали числом и постепенно, становясь при нужде в круг и прикрывая друг друга, отвоёвывали высоту метр за метром. Они бы, в конце концов, смогли бы задавить налётчиков, но время играло против британцев. Сперва подтянулся ударный штаффель с эскортом из ещё одной четвёрки «ягеров», потом ещё четвёрка, следом за ними сразу 24 «цвиллинга», половина из которых — с бомбами. Атака первой ударной эскадрильи, помешать которой Харрикейны были не в силах, поскольку «церштёреры» в пикировании буквально пронзили эшелон на котором вились истребители прикрытия, превратила «Глориес» и «Фьюриес» в пылающие от носа до кормы бензиновые костры, в которых рвались подвешенные к «Скуа» бомбы. Англичане, конечно, бросились вслед за пикировщиками, но те, избавившись от груза, превратились в «ягеров», лишившихся высоты, но набравших большую скорость. Не бросили своих и «цвиллинги», игравшие роль истребительного прикрытия. Над отрядом английских кораблей закипел воздушный бой, в котором немцы, проигрывавшие в горизонтальном маневре и числе, но имевшие преимущество в маневре вертикальном, скорости, тактике пар, держались уверенно, нанося противнику большие потери, нежели несли сами. Когда же явилось последнее немецкое подкрепление, ударная группа которого утопила один эсминец из восьми, взорвав снарядный погреб, и тяжело повредила другой, попав 500-килограммовой бомбой в заряженный торпедный аппарат, силы в воздухе сравнялись и Харрикейнам пришлось совсем туго. Англичанам терять было уже нечего, но пилотам люфтваффе ещё надо было вернуться на родные палубы, а запас топлива и боекомплект были отнюдь не бесконечными, поэтому «цвиллинги», потеряв пятнадцать машин, но сделав своё дело, вскоре вышли из боя и убрались восвояси. Над уцелевшими семью эсминцами, один из которых пытался взять собрата-калеку на буксир, остались кружить лишь семнадцать Харрикейнов из сорока восьми.

Ещё одна группа «цвиллингов» из ударного штаффеля, одной сопровождающей и двух поисковых четвёрок «ягеров» в бое над авианосцами не участвовала, поскольку практически в то же время наткнулась восточнее на эскадру тяжёлых крейсеров, израсходовав по ним свой бомбовый боезапас. Здесь для англичан всё обошлось без фатальных последствий, тем не менее, три корабля из пяти получили повреждения, причём один, «Шропшир» — тяжёлые. На нём едва не взлетел на воздух зарядный погреб, который лишь чудом успели затопить. Но это были не последнее огорчение Ройял Неви в в норвежских водах. Линкоры «Рамиллиес» и «Резолюшен» у Тронхейма, сопровождаемые всего двумя эсминцами, были неожиданно, поскольку считали, что находятся вне радиуса действия немецкой авиации, как базовой, так и авианосной, атакованы эскадрильей Хе-177. Огромные 1600-килограммовые бомбы, упавшие совсем рядом и взорвавшиеся в глубине вод, не нанесли потерь, но изрядно напугали команды линкоров, зримо убедившиеся, что и они находятся в «зоне риска».

— Откуда у вас такие подробные сведения? — оторвался я на минуту от доклада разведуправления ВМФ. — Тем более, за такой короткий срок? Десять дней всего прошло!

— Шутишь?! — усмехнулся Кожанов. — Это ж событие века! Даже двух-трёх веков! Владычиу морей, прямо скажем, изнасиловали какие-то сухопутные, у кого и флота-то после Версаля толком не было! Скандал страшный! Хочешь, я тебе всю кипу газет английских дам, где то первого лорда Адмиралтейства неравнодушные граждане и даже целые лорды сношают, то он сам отругивается, обвиняя всех вокруг?

— Но всё-таки, секретность… Потом, немцы… — растерялся я.

— А что немцы? Немцы в своих газетах публикуют, что там их налётчики нафотографировали, хвастаются вовсю, — усмехнулся Кожанов. — Но не надо думать, будто мои разведчики только из газет информацию добывают. У англичан не оказалось развёрнутых госпиталей на такое количество раненых моряков. Не ожидали, что им так морду набьют. Вот и пришлось экстренно разворачивать, персонал набирать. Мои подсуетились, своих людей туда добровольцами направили. Медсёстры, санитары, сам понимаешь. Потом, за последние десять дней наши посольство консульства в Англии буквально атаковали желающие сменить гражданство на советское. Которое, сам понимаешь, не всем и не просто так даётся. Как там битва началась, мы сразу три самолёта Калинина выслали, тех самых, рекордных. Бомбоотсеки у них маловаты, но фотоаппаратура вполне помещается, потому мы их сразу в сверхдальние разведчики определили. Немцы, кстати, пытались парой своих «цвиллингов» достать на двенадцати километрах высоты, да где там… И корабли наши там тоже неподалёку оказались. Так что, сведения, считай, из первых рук. Не лаптем щи хлебаем. Экипаж утопленного «Блюхера» именно наш эсминец из воды подобрал. И эти тоже понарассказали интересного, как только их стали нахваливать и подзуживать.

— «Блюхер» утопили? — переспросил я, припоминая только что прочитанное. В «эталонном мире» «Блюхер» расстреляли на входе в Осло-фьорд, но здесь я такого что-то не видел…

— А ты дальше читай, — кивнул нарком на доклад.

Эпизод 10

На Фареро-Исландском рубеже в этот же день развернулись не менее, а пожалуй, даже более драматичные, во всяком случае — для немцев, события. Адмирал Маршалл, прорвавшись в Норвежское море имел чёткий приказ — атаковать барраж и тем самым отвлечь возможно большие силы британцев. Прежде, неоднократно упрекаемый Редером за излишнюю самостоятельность в принятии решений, на этот раз командующий линейными силами Кригсмарине показательно исполнял весь план в точности, вплоть до соблюдения маршрутов и графиков движения.

На берегу, в штабе, всё видится и происходит не так, как в море и план Редера закономерно постигла судьба плана Вейротера при Аустерлице. Британцы, как и Наполеон, отнюдь не хотели быть разбитыми, поэтому, получив подкрепления в виде двух линейных и пяти тяжёлых крейсеров, сдвинули линию дозоров эсминцев восточнее. В результате, шедшие в ночи плотным строем корабли Маршалла, использующие радиопеленгацию для определения направления на противника, рассвет застал ввиду двух английских эскадренных миноносцев, которые были слишком далеко, в шестнадцати милях, чтобы их эффективно обстрелять, но слишком близко, чтобы не заметить немецкий отряд. Понятно, что догнать их, взявших курс на зюйд-вест, и избавиться от присмотра, Маршалл шансов не имел, оставалась лишь надежда на «Цеппелин».

На авианосце же были свои проблемы. Так как ему, в отличие от прочих немецких «плавучих аэродромов», предстояло действовать в одиночку, перед операцией на нём, в дополнение к 48 штатным «цвиллингам», разместили ещё один штаффель из двенадцати машин, доведя их общее количество до 60. В принципе, ангары авианосца позволяли запихнуть туда, как кильки в банку, и 72 «церштёрера». Правда, сделав невозможным их обслуживание. Но немцы сделали бы это, несмотря ни на что, подумал я про себя, просто ещё одного штаффеля в палубной авиации Рейха не оказалось. Это был весь резерв.

Все самолёты ночевали, разумеется, в ангаре, в весьма стеснённых условиях, когда добраться до «цвиллинга» в глубине можно было лишь перекатывая остальные с места на место. Поэтому, дабы сократить время на подготовку к боевому вылету, самолёты с ночи были заправлены и к 48 из них уже заранее подвешены торпеды. Лишь двенадцать ближайших к лифтам имели дополнительные топливные баки и с рассветом должны были вылететь на разведку и прикрытие с воздуха. С первыми лучами зари эти машины стали поднимать на палубу и прогревать двигатели и именно в этот момент были обнаружены эсминцы противника. Сразу же последовал приказ их уничтожить. Ещё с тренировок на Балтике немцы знали, что торпеда по такой вёрткой цели — далеко не самое лучшее оружие, поэтому стали спешно менять боевую нагрузку на двенадцати «церштёрерах» на бомбы.

Спешка и суета привели к тому, что немцы стали поднимать полутонные фугаски из погребов и снимать с самолётов торпеды одновременно. В результате и те и другие оказались на тележках в коридоре, мешая проезду боеготовых самолётов и подъёму их на палубу. И именно в этот момент, по закону подлости, взлетевшие разведчики доложили об обнаружении главных сил англичан.

На юге «Ринаун» и «Рипалс» шли курсом на север, а на западе 1-я эскадра тяжёлых крейсеров Флота Метрополии, под флагом адмирала Каннингхэма на всех парах летела на восток. Вокруг и между ними наблюдатели насчитали дюжину эскадренных миноносцев. До обоих крейсерских отрядов было примерно двадцать пять миль. Английские же пятнадцатидюймовки, с которыми Кригсмарине имел возможность познакомиться на береговых батареях Эль-Ферроля, били на пятнадцать.

Элементарный подсчёт показывал, что иди Маршалл со своим отрядом тем же курсом и с той же 30-узловой скоростью на зюйд-вест, уже через десять минут вокруг его кораблей стали бы падать английские снаряды. А выбрать другой курс, не пожертвовав авиационной поддержкой, он попросту не мог. Потому, что «церштёреры» с торпедами могли взлетать только против ветра и, желательно, на полном ходу авианосца. Сесть налегке по ветру было можно, а вот взлететь с полной нагрузкой — нет.

Немецкий командующий, умевший рисковать, но при этом не зарываться, получив с «Цеппелина» доклад, что сию минуту поднять в воздух ни единого самолёта невозможно, приказал отворачивать и лечь на курс на норд-ост. Началась погоня. «Цвиллинги»-разведчики, которым была поставлена задача держаться в воздухе как можно дольше, не упуская из виду линейные крейсера, могли наблюдать за её ходом с высоты, держа одновременно в поле зрения и свои силы, и отряды противника.

Преследователи постепенно сближались, сходясь в кильватер удиравшим немцам, но Каннингхэм со своими тяжёлыми крейсерами типа «Каунти» шёл быстрее и даже понемногу нагонял Маршалла на «Гнейзенау», старички же, «Ринаун» и «Рипалс», отставали. Самые упорные немецкие лётчики, крутившиеся в небе, отключив один из моторов, вернулись на палубы в десять — начале одиннадцатого пополудни, показав рекордную для Ме-109Z продолжительность полёта с 1000-литровым ПТБ свыше четырёх с половиной часов. К этому времени тяжёлые крейсера англичан, имевшие отличную мореходность, развивавшие полную «паспортную» скорость, сократили дистанцию на четыре мили, а вот два «R» отстали на девять.

Погоня, без особых перемен продолжалась до полудня. Британские эсминцы за это время успели выйти на фланги немцев и даже немного забежать вперёд, по-прежнему держась за пределами дальности эффективного артиллерийского огня. Каннингхэм, перестроив свою эскадру в строй фронта, уже мог, на пределе, дотянуться своими восьмидюймовками до шедших в таком же строю, прикрывая «Цеппелин», артиллерийских кораблей немцев. Но огня ни та, ни другая сторона огня не открывала — слишком далеко. Даже «Шарнхорст» и «Гнейзенау», 28-сантиметровые пушки которых могли закидывать снаряды на 22 мили, имея лишь три орудия в залпе одной башни по корме, предпочитали экономить боеприпасы.

Командир 1-й эскадры тяжёлых крейсеров Флота метрополии отнюдь не пёр на рожон, стремясь любыми путями дотянуться до авианосца. Ему было достаточно оказывать давление на немецкий отряд, не давая ему простора развернуться без боя и поднять в воздух авиацию.

Рассчёт строился на другом, ибо был у британцев припрятан туз в рукаве. Даже не так. Они считали, что у них есть джокер. В начале первого англичане зашли с козырей — на северо-западе в небе показались горизонтальные чёрточки. Это были две эскадрильи торпедоносцев «Свордфиш», эскадрилья пикировщиков из девяти «Скуа» и трёх «Рок», под прикрытием дюжины «Си-Гладиаторов». Авиагруппа авианосца «Арк-Ройял» в полном составе сорока восьми единиц.

Авианосец «Цепперлин» в этот момент находился в наиболее опасном положении, его самолёты, будучи не в состоянии взлететь, находились на палубе и в ангаре у лифтов в полностью заправленном состоянии, с подвешенными бомбами и торпедами, с тем, чтобы получив приказ, в максимальные сжатые сроки подняться в воздух.

К счастью для немцев, британские лётчики своей основной целью выбрали «традиционно приоритетные» линейные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау», попытавшись атаковать их торпедами. На «Цеппелин» нацелились лишь три звена «Скуа» в сопровождении почти неотличимых издали «Роков».

Несмотря на то, что атаки немецкого отряда, имевшего в совокупности по 36 «электрогатлингов» 37-ми и 20-ти миллиметрового калибра, оказались безуспешными и стоили авиагруппе авианосца «Арк Ройял» чудовищных потерь в сорок самолётов, для немецкого адмирала Маршалла прозвенел тревожный звоночек. Да, пусть удрать удалось лишь считанным «Си-Гладиаторам», но было ясно, что в небе они не из пустого места появились и там, куда немцы так спешат полным ходом, их уже ждут отнюдь не с цветами и конфетами.

Перебрав все возможные варианты, учтя количество «Си-Гладиаторов» сопровождения, Маршалл верно угадал, с кем имеет дело. Но если это «Арк Ройял», то, значит и линейный крейсер «Худ», которого авианосец в начале апреля сопровождал на север, тоже!

Действительно, английская эскадра, наблюдавшая за Мурманском, не получив в своё распоряжение очередной танкер с топливом (а заправлялись они до начала войны в Скандинавии именно в норвежских территориальных водах), получила приказ возвращаться на Родину. Причём, лёгкие крейсера и эсминцы на последних тоннах мазута смогли дотянуть лишь до оккупированного к их подходу Нарвика, а линейный крейсер «Худ», авианосец «Арк Ройял», тяжёлые крейсера «Дорсетшир» и «Эксетер», лишившись лёгкого эскорта, пошли в базы экономическим ходом самостоятельно.

Им ещё хватало топлива для крейсерства, но так как дозаправка в будущем была под вопросом, рисковать столь ценными кораблями Адмиралтейство посчитало неоправданным. Всё это привело к тому, что рассвет 20 апреля «Худ» встретил далеко на северо-восток от обнаруженного отряда рейдеров Маршалла, который, к радости англичан, сам пошёл навстречу своему самому грозному противнику полным ходом.

Первоначально Адмиралтейство, следившее за развитием событий, не давало «добро» на авиаудар, боясь спугнуть шедшую в ловушку добычу, но отставание линейных крейсеров «Рипалс» и «Ринаун», которые не могли развить свыше 28 узлов, ставило 1-ю эскадру тяжёлых крейсеров в опасное положение. За час до полудня разрыв между ними уже достиг 11 миль и продолжал увеличиваться. В этих условиях было принято решение немцев «притормозить», чтобы два «R» могли подпереть «Каунти».

Как только английские атаки с воздуха были отражены, адмирал Маршалл, поняв, что драки накоротке с британцами не избежать, отдал боевой приказ. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» резко отвернули «вдруг» на северо-запад и, идя кильватерной колонной, открыли огонь главным калибром по 1-й эскадре тяжёлых крейсеров Каннингхэма. «Цеппелин» шёл всё тем же курсом, а в месте с ним, имея ввиду опасность, исходящую от эсминцев, «Блюхер» и «Хиппер».

Дистанция боя для крейсеров типа «Каунти» была близка к предельной и перед Каннингхэмом встал выбор: идти прежним курсом и сокращать её ради большей эффективности артиллерийского огня, имея в эскадренном залпе двадцать восьмидюймовок против восемнадцати одиннадцатидюймовок немцев, либо лечь на параллельный курс, введя в действие всю свою артиллерию. Уклонение от боя, англичанин, прославившийся в «эталонном мире» своей отвагой, несмотря на очевидную разницу «весовых категорий», похоже даже не рассматривал. Традиции велели атаковать. К тому же, как ещё заставить немцев снизить ход, как не наделав им в бортах пробоин и не поломав машины? Как не дать «Цеппелину» развернуться против ветра? Ведь наверняка на 1-й эскадре тяжёлых крейсеров уже получили сообщение о том, что случилось с линейной эскадрой Флота Метрополии!

Каннингхэм излишней робостью отнюдь не страдал и, поначалу, немного склонившись на север, пошёл на сближение. Однако, сосредоточение огня всё эскадры на замыкающем флагманском «Гнейзенау» не дало никаких результатов. Пристреляться на предельной дистанции, да ещё сразу пятью кораблями, оказалось для британских комендоров, работающих с СУО и пушками 20-х годов, неразрешимой задачей.

Напротив, немцы, разобрав цели индивидуально, стреляя на дальность, которую для 28-сантиметровых пушек можно было скорее отнести к средней, нежели к большой, добились успеха. «Шарнхорст» уже третьим залпом добился попадания в левофланговый «Йорк», устроив на носу британца пожар, выведший из строя обе носовые башни главного калибра. Снаряды «Гнейзенау» также ложились в опасной близости от шедшего в центре «Девоншира».

В глупости Каннингхэма тоже нельзя было обвинить, поскольку он тут же приказал повернуть «всем вдруг» на зюйд-ост, чтобы разойтись с немцами на контркурсах. Да, так он терял выгодное наветренное положение, не дающее немцам поднять авиацию, но ведь оставались ещё «Ринаун» и «Рипалс»!

Адмирал Маршалл, увидевший манёвр противника и почувствовавший вкус победы, тут же стал разворачивать свои линкоры «вдруг» влево, на параллельный англичанам курс, что на время сбило пристрелку. Причём оказалось, что немецкие «Шарнхорст» и «Гнейзенау» повернули, не смотря на свои размеры, на 180 градусов почти за тоже самое время, что и «Каунти» проивника всего на 120.

«Цеппелин» с «Блюхером» и «Хиппером», по приказу немецкого командующего, легли на курс норд-вест. Теперь уже перед британскими линейными крейсерами встал выбор, что принять в качестве приоритетной цели.

Впрочем, сомнения вскоре разрешились. Каннингхэм, чья 1-я эскадра тяжёлых крейсеров оказалась на параллельном курсе впереди немцев, задумал «Crossing the T», охватить голову немецкой колонны, склоняясь к востоку. Такой манёвр способствовал сосредоточению огня и сокращал дистанцию боя, что было выгодно англичанам, поскольку их противник, как оказалось, неплохо стрелял, а броня английских «Каунти» была чисто символической. Надо было сокращать дистанцию, чтобы сделать свою стрельбу более действенной, чтобы немцы не могли расстрелять тяжёлые крейсера безнаказанно.

Решено — сделано. Но всякий замысел в ходе своей реализации натыкается на какие-либо препятствия. На этот раз ими оказались 330-килограммовые немецкие снаряды. Вновь довольно быстро пристрелявшись, комендоры Кригсмарине с линейного крейсера «Гнейзенау» влепили один такой в машинное отделение «Девоншира», отчего крейсер снизил ход и выкатился из строя вправо. Старший артиллерист «Шарнхорста», наплевав на ставший практически беззубым «Йорк» с единственной уцелевшей башней главного калибра, сосредоточил огонь на шедшем впереди него «Бервике», чередуя пяти- и четырёхорудийные залпы. Вскоре, в течение одной минуты, в крейсер один за другим попали два снаряда. Первый — в носовую надстройку, вывел из строя систему управления огнём. Второй — в котельное отделение. За короткий срок у Каннингхэма образовалось сразу три «калеки» ценой всего четырёх попаданий в «Гнейзенау», не приведших к какому-либо явному снижению его боеспособности.

Разумеется, в таких условиях не только «Ринаун» с «Рипалсом», наплевав на авианосец, бросились на выручку избиваемым тяжёлым крейсерам, но и эсминцы получили приказ атаковать неприятеля. Причём приказ приняла на свой счёт и северная группа из трёх пар ЭМ, очертя голову бросившись в атаку на «Цеппелин» и сопровождающие его крейсера «Блюхер» и «Хиппер». В итоге им, а также мужественно вышедшему вперёд «Йорку», прикрывшему дымзавесой повреждённых товарищей, удалось спасти «Девоншир» и «Бервик» от утопления.

Из дюжины эсминцев, в условиях хорошей видимости, на дистанцию торпедного залпа удалось выйти лишь половине. Но из-за неблагоприятных для стрельбы острых курсовых углов немцев, они добились лишь единственного попадания в «Блюхер» (имя, явно несчастливое в немецком флоте), который некстати подвела котлотурбинная установка на высоких параметрах пара.

Случись это часом раньше — всё могло обернуться совершенно по другому, но сейчас сражение распалось на две части. На юго-востоке адмирал Каннингхэм «поймал медведя» в виде немецких линейных крейсеров «Гнейзенау» и «Шарнхорст». А на север уходили «Цеппелин» и «Хиппер». «Блюхер» едва ковылял, но сохранив полностью свою артиллерию, не прекращал вести точный огонь по окружавшим его инвалидам-эсминцам. Впрочем, с этим делом, пока хватало дальности, ему интенсивно помогал систершип.

Адмирал Маршалл, после манёвра уклонения от торпед, оставил разбираться с добиванием повреждённых миноносцев среднему 150-миллметровому калибру своих линейных крейсеров, вновь сосредоточив огонь ГК на до сих пор неохваченных вниманием «Норфолке» и «Саффолке». Между тем, дистанция боя сократилась и огонь англичан стал более действенным. Стреляя без помех во время отражения немцами торпедной атаки, им удалось вогнать во флагманский «Гнейзенау» ещё шесть восьмидюймовых снарядов, один из которых снёс главный КДП. Маршалл, чтобы ввести в действие кормовой пост центральной наводки, отвернул ещё больше на восток. К этому манёвру его побудили и «Ринаун» с «Рипалсом», показавшиеся на западе ввиду немецких линейных крейсеров.

В шестнадцать тридцать пополудни на сцене появился ещё один игрок — «Худ». Диспозиция сторон к этому времени сложилась следующая. Уже далеко на северо-востоке «Цеппелин» и «Хиппер» легли на курс зюйд-вест навстречу ветру, став поднимать в воздух самолёты. Теоретически им ещё могли как-то помешать английские вспомогательные крейсера, перестроенные из пассажирских лайнеров, но фактически их шансы были равны нулю.

Южнее по волнам ковылял инвалид «Блюхер», не помышляя ни о чём, кроме как оказаться от сражения подальше. Впрочем, англичане пока не обращали на него внимания, посчитав, что теперь-то они всегда могут, при желании, его нагнать и утопить.

Ещё южнее полным ходом на ост шли «Гнейзенау» с «Шарнхорстом», имея в двадцати милях по корме погоню из двух линейных крейсеров, на правом траверзе пару тяжёлых крейсеров Каннингхема, который, используя противоариллерийский манёвр, тоже отскочил на двадцатимильную дистанцию, отчего немцы прекратили ставший неэффективным огонь, экономя снаряды. Вдобавок на норд-осте показался «Худ» в компании с «Дорсетширом» и «Эксетером», шедший на пересечение курса немцев.

Отдельно, уже ближе к «Рипалсу» и «Ринауну», в море болтались повреждённые «Девоншир», «Бервик» и «Йорк», не принимая никакого участия в ставшем на временную паузу сражении. Их главной целью теперь было добраться без дополнительных жертв в свои базы и стать на ремонт.

Здесь и сейчас у Маршалла, по сути, не оставалось выбора. Чтобы избежать пятнадцатидюймовых британских «чемоданов» ему оставались открытыми лишь южные и юго-восточные румбы. Но курс, на который он лёг, отгоняя своим приближением тяжёлые крейсера Каннингхема, вёл прямо к берегам Англии, откуда уже вылетели ударные группы и Берегового, и Авиационного командования. Утопить сильнейшие корабли немцев, поквитаться за собственные линкоры — сейчас это было главной целью англичан. Должна же была и их авиация, в конце-то концов, показать себя!

Люфтваффе же, около семнадцати тридцати, нанесли удар по «Ринауну» и «Рипалсу», задействовав все 60 «церштёреров» авиагруппы «Цеппелина». Из них только 12, те, что вылетали утром на разведку, несли бронебойные бомбы, ещё один штаффель — фугасные, прочие же — торпеды. Понимая, что торпедная атака на малой высоте и скорости — занятие куда более опасное, нежели бомбить с пикирования, немцы бросили в бой первыми «церштёреры» с фугасами, подвешенными к ним ранее для бомбёжки эсминцев.

Из двенадцати бомб в линейные крейсера попали, шесть. Из них — одна в «Ринаун», прочие же пришлись на долю «Рипалса». Первый из них отделался лёгким испугом — 500-килогаммовка разорвалась на вершине передней дымовой трубы, искорёжив её и засыпав всё вокруг осколками. «Рипалс» же пострадал куда серьёзнее. Невероятно, но две бомбы, сброшенные самолётами из разных звеньев и с разных направлений пришлись практически в одно место с минимальным отрывом по времени. Первая из них разворотила палубу по левому борту рядом с поперечной катапультой, а вторая влетела следом во внутренние помещения, вызвав в них пожар. Третий фугас снёс восьмиствольный пом-пом левее передней трубы. Четвёртый — упал на палубу, левее возвышенной башни, не нанеся значительного ущерба. Зато пятый — вывел из строя КДП, стоявший на крыше боевой рубки.

Следующий штаффель, уже с бронебойными боеприпасами, добился четырёх попаданий, из которых опять лишь одно пришлось в «Ринаун», прочие же — в многострадальный «Рипалс». Читая сводки и сообщения, я подумал про себя, что это карма. В «эталонном мире» этот крейсер тоже немало пострадал от самолётов, правда, японских. Зато на «Ринауне» единственная бронебойная бомба ударила прямо в разгоревшийся пожар почти по самому центру корпуса, взорвалась в машинном отделении и вывела из строя два гребных вала из четырёх. Скорость хода сразу же упала на пять узлов. На «Рипалсе» повреждения были не менее серьёзные. Одна бомба ударила прямо в нос и взорвалась ниже ватерлинии в цистерне авиабензина, разрушила её и подожгла. В считанные мгновения весь бак крейсера до башен главного калибра был охвачен огнём. Вторая влетела в надстройку между боевой рубкой и левой трёхорудийной четырёхдюймовой установкой, взорвалась в глубине корпуса, но не нанесла существенных повреждений. Третья же, раскурочив по пути спаренную универсальную зенитную установку у грот-мачты, взорвала её погреб, из-за чего встали обе машины правого борта.

Торпедная атака, которую следом предприняли немцы, по существу, таковой не была. Была имитация, поскольку, когда «Цеппелин» уже лежал на курсе против ветра и первые машины ушли с палубы в небо, менять что-либо было уже слишком поздно, пришло предупреждение о качествах немецких торпед, немедленно переданное экипажам «церштёреров», разумеется, открытым текстом и перехваченное советским эсминцем.

Нет, штаб Кригсмарине тут был совершенно не при чём, это папаша Геринг озаботился, после того, как до него дошли жалобы пилотов авиагрупп лайнеров-авианосцев. Редера же торпеды не смущали, как стало видно по дальнейшим действиям, он ставил на ночь задачу эсминцам провести поиск в направлении Тронхейма.

Люфтваффе — не Кригсмарине. Бравые лётчики могли бы и сразу после взлёта торпеды побросать, Геринг бы их в этом не упрекнул, но соображения «не подводить камрадов», «испытать удачу», перевесили и торпедоносцы приняли участие в ударе по «Рипалсу» и «Ринауну».

Разойдясь почти по всему горизонту вокруг англичан, исключая лишь северные румбы, поскольку уже почти час крейсера, параллельно преследуя Маршалла шли на зюйд, 36 «церштёреров» стали одновременно разгоняться на снижении, чтобы у самой воды, выполнив противозенитный манёвр и погасив этим скорость, изобразить атаку совершенно бесполезным (как показали следующие минуты — так посчитало абсолютное большинство) предметом. Англичане вели по торпедоносцам интенсивный зенитный огонь унивесальным и противоминным калибром, оставив пом-помам и зенитным пулемётам разбираться с пикировщиками. Но, разумеется, «охватить» своим вниманием всех, действующих попарно, торпедоносцев, не могли.

Те из пилотов люфтваффе, кто попал под обстрел, предпочли уклоняться от огня, избавившись от груза как попало, прочие тоже не слишком озадачились соблюдением условий высоты и скорости сброса торпед, отчего большинство самодвижущихся мин попросту разрушилось при ударе о воду и утонуло. Лишь две пары, действуя без помех, как на полигоне, подошли к делу обстоятельно и их «рыбки» пошли к своим целям. От трёх немецких подарков у англичан получилось уклониться, попала лишь одна и, что стало для немцев настоящим сюрпризом, сработала как положено. Взрыв произошёл в корме «Рипалса» по левому борту в районе выхода гребных валов, отчего линейный крейсер окончательно лишился хода. Все четыре его вала были погнуты, а такие повреждения не могли быть устранены в море. Этот успех был достигнут ценой четырёх сбитых зенитной артиллерией торпедоносцев. Пикировщики потерь не имели.

Адмирал Маршалл, с кораблей которого воочию видели результаты авиаудара, немедленно стал склоняться на вест, в свою очередь делая «Crossing the T», уже отряду переживших авиаудар британских линейных крейсеров. Нет, не ради того, чтобы добить повреждённого противника. У Маршалла появились новые проблемы, кроме висевшего на хвосте «Худа». Над его кораблями стаями кружили «Веллингтоны», безнаказанно засеивая море вокруг 113-килограммовыми бомбами, а вся зенитная и универсальная артиллерия «близнецов» была занята отражением ударов многочисленных торпедоносцев.

От самих редких торпед, пущенных, к тому же, с большой дистанции, пока удавалось уклоняться, но с каждым таким манёвром, съедавшим скорость, «Худ» понемногу приближался. Ещё какие-то пятнадцать-двадцать кабельтовых и он сможет открыть огонь из носовых башен. С генерального курса на Англию надо было уходить. Если так будет продолжаться и дальше, его «Гнейзенау» на пару с «Шарнхорстом» неминуемо будут потоплены. «Веллингтоны» Берегового и Авиационного командования безнаказанно посыпают их фугасками, заходя вдоль строя на высоте всего в два-три километра. И изредка попадают просто по закону больших чисел. Да, они не могут серьёзно повредить столь большие корабли, но разрываясь на палубе и надстройках, выкашивают зенитные расчёты, служат причиной мешающих стрелять пожаров, да и сами пушки выбивают тоже. На «Шарнхорсте» уже замолчали три 37-ми и 20-ти миллиметровых электрогатлинга из шестнадцати, перестала вести огонь одна 105-миллиметровая установка. На «Гнейзенау» ущерб не столь серьёзен, вся артиллерия в действии, но дым от пожара позади дымовой трубы мешает вести огонь из установок кормовой группы.

Меняя генеральный курс, Маршалл запросил помощи у люфтваффе и те, избавившись от бомб и торпед, поспешили её оказать. В воздухе им могли противостоять лишь подоспевшие к этому моменту «Си-Гладиаторы» с «Арк Ройяла», но все старания этих маневренных, но тихоходных машин сорвать атаки более скоростных и гораздо мощнее вооружённых «цвиллингов» приносили мало пользы. Разогнав ходившие по головам моряков адмирала Маршалла бомбардировщики, сбив их в великом множестве, немцы потеряли лишь шесть машин, в основном, от оборонительного огня двухмоторных самолётов.

Немецкие линейные крейсера, воспользовавшись передышкой, легли на прямой курс и вновь смогли вести эффективный артиллерийский огонь, выбрав в качестве приоритетной цели остатки 1-й эскадры тяжёлых крейсеров Каннингхэма, который под шумок подобрался, чтобы исподтишка «покусать» противника. Не будь дурак, британец, уже наученный горьким опытом, прикрылся дымзавесой и вновь отскочил на безопасную дистанцию.

Немцы тут же перевели весь свой огонь на «Ринаун» дистанция до которого сократилась до ста кабельтовых. Старый линейный крейсер, ведя огонь из носовых башен, уже успел к этому моменту разок попасть в «Гнейзенау», по касательной в бортовую броню и барбет носовой башни главного калибра, заклинив её и выведя из игры. В последующей артиллерийской дуэли флагман Маршалла поймал ещё три снаряда, лишившись всех стволов ГК и получив ещё один пожар в башенноподобной надстройке.

Немцы отплатили «Ринауну» восемью попаданиями, три из которых оказались практически безвредными, поскольку бронебойные снаряды, прошив надстройку и кормовую трубу, взорвались в воздухе уже вылетев за их пределы. Один снаряд, пришедшийся на острых к немцам курсовых углах в главный бронепояс, тоже лишь слегка повредил буль, что было сущими пустяками. Зато четыре других, полученные после того, как «Ринаун» довернул, чтобы ввести в дело кормовую башню главного калибра, вызвали обширные затопления в носу и корме, что снизило скорость ещё больше.

Теперь английский линейный крейсер не мог дать больше 18 узлов при всём желании. К тому же он принял столько морской воды, что главный 229-миллиметровый бронепояс почти скрылся под ней. Положение становилось очень опасным и командир корабля предпочёл больше маневрировать, увеличивая дистанцию и срывая пристрелку, нежели стрелять самому. Благо Маршалл и не настаивал на «продолжении банкета», в свою очередь, удирая изо всех сил на запад.

Причина для этого была более чем веской — «Худ» с «Дорсетширом», «Эксетером» и присоединившимися к ним крейсерами Каннингхэма, пройдя не по дуге, как немцы, а по хорде, открыли огонь по замыкающему «Шарнхорсту», который мог отвечать лишь кормовой башней, боезапас которой был практически на исходе.

В 18.43 немец, вынужденно уже прекративший к тому времени огонь, получил попадание 15-дюймовым снарядом в машинное отделение. Его командир, поняв, что теперь не уйти, самостоятельно принял решение лечь на курс зюйд и ввести в дело носовые башни ГК, чтобы продать подороже свою жизнь, а не терпеть расстрел безответно

«Худ» с крейсерами, стремительно сокращая дистанцию боя, продолжали засыпать его снарядами. «Гнейзенау» ничем помочь собрату не мог. Оставалось надеяться лишь на авиагруппу «Цеппелина».

«Цвиллинги» прилетели лишь в половину восьмого, когда «Шарнхорст», превращённый в руины, уже торпедировали подошедшие вплотную крейсера Каннингхэма. Невдалеке от немецкого рейдера ковылял по волнам тяжело повреждённый и сильно горящий «Дорсетшир», которого, как более «мягкую цель», немец напоследок попытался забрать с собой. «Худ» продолжал погоню, пытаясь на пределе дальности достать уже до «Гнейзенау».

На него, как на наиболее опасного противника, нацелились те же два штаффеля, что отличились в прошлой атаке на «Ринаун» и «Рипалс». На долю флагмана Каннингхэма, крейсера «Норфолк» выпало десять «церштёреров», на «Саффолк» и «Эксетер» — по восемь. В результате их атак сильнейший корабль, гордость Ройял Неви, получил одиннадцать бомбовых попаданий, в том числе — в машинные и котельные отделения, что сделало дальнейшую погоню невозможной.

Тяжёлые крейсера тоже огребли своё. На «Эксетере» двумя бомбами были выбиты одна турбина и часть котлов, На долю «Норфолка» и «Саффолка» пришлось четыре и три попадания соответственно. Везучий Каннингхэм избежал повреждений котлотурбинных установок своих крейсеров, но и тот и другой получили по подводной пробоине из-за взорвавшихся на уровне днища бронебойных бомб. Причём, они прошили насквозь погреба ГК, бывшие к концу долгого дня практически пустыми. Произойди такое с утра — мгновенная гибель кораблей была бы неминуема.

Адмирал Маршалл с единственным оставшимся на плаву немецким линейным крейсером был спасён.

Эпизод 11

Ночь, опустившая свой покров на омывавшие Англию моря, снизила накал противостояния Кригсмарине и Ройял Неви, но не прекратила войну совсем. По всей Северной Атлантике между Европой и Америкой поднялась паника. Рейдеры с авианосцем прорвались на коммуникации и их нечем и некому остановить! Конвои меняли курс, распускались, возвращались в Галифакс и в Средиземное море.

Адмирал Маршалл, устроивший весь этот переполох, вёл свой поредевший отряд, огибая Исландию с юго-запада, в Датский пролив. За полчаса до полуночи он понёс ещё одну потерю — английская субмарина добила брошенный позади «Блюхер». Его команду, спасавшуюся в шлюпках и на плотиках, подобрал грузопассажирский теплопароход «Васильев», названный так в честь первого капитана ледокола «Ермак», шедший в Глазго за «переселенцами», пожелавшими стать гражданами СССР. Его страховали от всяких случайностей «полудизельные» эсминцы 38-го проекта «Звонкий» и «Зоркий». Последний, выбранный, видимо, из-за своего имени, был оборудован экспериментальным радиолокатором, который как раз проверяли на функциональность в долгом походе. Днём он приглядывал издали, находясь вне пределов оптической видимости, за отрядом, который возглавлял английский линейный крейсер «Худ» и стал свидетелем окончания боя между враждующими флотами. Ночью он же и навёл «Васильева» на точку, в которой был потоплен калека «Блюхер», благодаря чему наши моряки опередили спешащий туда же английский вспомогательный крейсер. Разумеется, после того, как из воды подняли почти тысячу немцев, ни о каком рейсе в Глазго речи уже не шло. Конвой вернулся в Мурманск.

Теперь в отвлекающем отряде адмирала Маршалла осталась ровно половина из вышедших в поход артиллерийских кораблей, на которых, к тому же, либо был выбит весь ГК, либо остались лишь сущие крохи снарядов к нему. Не лучше дело обстояло и с боекомплектом малокалиберной МЗА, сжигавшей его с невероятной скоростью. Добавлялись к этому и проблемы с отработавшими целый день на предельных режимах машинами, недостатком топлива, наличием на кораблях тяжелораненых. Понятно, что в таких обстоятельствах никакой речи о рейдерстве идти не могло. Вернуться бы в родной Фатерланд без совершенно ненужных теперь встреч с британцами.

Те, в свою очередь, понимая, что с немцами уже ничего поделать не могут, кроме, как нацелить на их поиск подводные лодки, отдали субмаринам соответствующие приказы, выгнав всех, кого только можно, в море. В распоряжении Адмиралтейства ещё оставались линкоры «Ривендж» и «Ройял Соверин», весь день 20-го апреля простоявшие в Нарвике, передавая с помощью найденных в этом, отнюдь не самом первоклассном порту, подручных средств, топливо на «обсохшие» лёгкие крейсера и эсминцы. Туда же, куда не дотягивалась, как считалось, хотя бы базовая авиация немцев, были направлены из Тронхейма линкоры «Рамиллиес» и «Резолюшен» в сопровождении двух эсминцев и ещё четырёх меньших по размерам эскортных кораблей. Вместе с ними из ставшего опасным порта ушли и транспорты, прервав разгрузку военных запасов. К утру этот караван находился на полпути в Нарвик.

Что делать потом, когда силы будут сосредоточены? Скорее всего, Адмиралтейство ответа на этот вопрос не имело. Во всяком случае, пока в море немецкие авианосцы, соваться туда было равноценно самоубийству. Оставалось надеяться, что погода, как в начале или середине апреля, вновь испортится и тогда, не опасаясь атак с воздуха, артиллерийские корабли смогут вернуться к родным берегам.

Адмирал Лютьенс, выславший вечером на поиск к Тронхейму восемь эсминцев, сам предпочёл держаться мористее, что уберегло его самого и следовавший за ним десантный конвой от встреч с английскими субмаринами. Командиры которых, видимо, посчитали, что немцы будут держаться подальше от Англии и так и пойдут, как и шли ранее, вдоль берега. В принципе, это было логично, но, похоже, после 20-го числа, испытав в деле свои палубные самолёты и зенитки, моряки Кригсмарине не принимали английскую авиацию всерьёз.

Что касается эсминцев, то их встреча с подлодками противника просто не могла не произойти. Уже под утро один из немцев был торпедирован и потоплен, после чего его камрады, в свою очередь, поквитались с англичанином. На следующий день обе стороны объявили о своей победе, причём британцы потерю подлодки отрицали. На мой взгляд, этот бой, не принёсший никакой пользы, кроме вреда, ни одной из сторон, не стоило и начинать.

21-го апреля первые лучи солнца застали немецкий десантный конвой в ста пятидесяти милях на северо-запад от Олесунна в сорока часах хода от Нарвика. Адмирал Лютьенс присоединился к нему со своими главными силами, скорее всего, дабы укрепить ПВО за счёт зенитной артиллерии кораблей собственного эскорта, уже доказавшей свою дееспособность. Час спустя на этот табор наткнулся шведский пароход, едва скрывшись за горизонтом, раструбивший по радио о местонахождении немцев на весь белый свет. Однако, налёта с авиабаз в Шотландии не последовало. Накануне бомбардировщики и торпедоносцы Великобритании уже понесли тяжёлые потери, а конвой успел далеко выйти за радиус действия истребителей.

В свою очередь, норвежцы у острова Несёйа с берега засекли бежавшие из Тронхейма полтора десятка британских транспортных судов, в сопровождении двух линкоров, пары эсминцев и уже полудюжины более мелких кораблей, тральщиков и конвойников. Телеграфное сообщение со столицей страны было прервано, но своя радиостанция поблизости имелась. Поэтому потомки викингов, не долго думая, тоже поспешили известить весь мир морзянкой о местонахожднии их обидчиков в надежде, что немцы, устроившие 20-го числа британцам натуральный погром, услышат.

Весь мир замер в ожидании известий, следя за разворачивающейся битвой, можно сказать, в реальном времени. Казалось бы, англичанам не уйти, но у Лютьенса были свои проблемы. Готовя авианосцы к выходу в море, немцы погрузили в их погреба много торпед против кораблей, оказавшихся никудышными, много фугасных бомб, чтобы поддерживать десантников на берегу. Но слишком мало бомб бронебойных. И все они были вчера израсходованы. Более того, даже крупных фугасов по 500 килограмм почти не осталось, поскольку «цвиллинги» могли нести либо одну полутонную бомбу, либо три 250-килограммовых, что было выгоднее для работы по земле.

Зато потери своей эскадры в ударных самолётах Лютьенс догадался в некоторой мере компенсировать, приказав штаффелям «цвиллингов» с эрзац-авианосцев, воевавших 20-го числа в ипостаси чистых истребителей, перелететь на палубы авианосцев-лайнеров, с которых они могли подниматься в воздух с бомбовой нагрузкой. Количество боеготовых «церштёреров» главных сил, таким образом, вновь возросло до 120 единиц.

Все ждали очередных сообщений о гибели британских линкоров, но «Рамиллиес» и «Резолюшен» в тот день уцелели. Отчасти это объяснялось тем, что немцы теперь не направляли в атаку более шестидесяти ударных машин, оставляя для разведки и прикрытия с воздуха значительную часть своей авиации. К тому же, понимая, что бронепалуб им не пробить, в первом налёте «церштёреры» сосредоточились на более «мягких», хотя и более мелких и маневренных целях — эсминцах, тральщиках, эскортниках и транспортах, бомбя линкоры только ради подавления их зенитной артиллерии. В результате оба эсминца и один из тральщиков оказались потопленными, а линкоры отделались разрушенными верхними надстройками, пожарами в них, выбитыми зенитными орудиями и потерями в экипажах.

Второго налёта этому английскому конвою вообще удалось избежать. Их, поневоле, спасли британские лёгкие крейсера, эсминцы и «Роял Соверин» с «Ривенджем» попытавшиеся улизнуть из Нарвика. Норвежцы, разумеется, не стали молчать, видя идущие по фьордам боевые корабли «агрессора». В эфир полетела очередная порция морзянки. Немцы, опасаясь вероятного ночного боя, в котором не имели бы никаких преимуществ, направили второй авиаудар именно против этих, до сих пор «неохваченных» сил. Так как дистанция до пробирающихся Хьелльсунном в сторону Харстада британцев была велика, порядка 800 километров, «церштёреры» вылетели с парой 300-литровых ПТБ, неся по одной четвертьтонной бомбе каждый и настигли англичан, вытянувшихся в кильватерную колонну, в самом узком месте у Хьелльсуннбруа, где ширина пролива не превышала 450 метров.

Этот бой для советской военно-морской разведки был важен тем, что местные фотографы с берега, с близкого расстояния, сделали множество снимков, опубликованных на следующий день в Тромсё в газетах. Более того, бой произошёл внутри объявленной СССР демилитаризованной зоны, в семи километрах от её границ. Реально помешать противникам наши войска не могли, да и не слишком-то хотели ввязываться. Зато сразу же интернировали приткнувшиеся к берегу после битвы английские корабли, их экипажи, а также спасённых из воды моряков. В итоге, показания очевидцев, множество фотографий боя, оказались в распоряжении советского ВМФ и Кожанов мне их с гордостью продемонстрировал, обратив особое внимание на одну деталь.

— Смотри, этот немец заходит на головной крейсер на бреющем, в то время, как его зенитки лупят поверху, — ткнул он пальцем в запечатлённый крупным планом самолёт с только-только отделившейся от него бомбой. — А вот следующая фотография. Взрыв в районе носовых башен главного калибра и немец на заднем плане, набирающий высоту. Как так, ведь видно, что он прям над водой шёл, а не бомбил сверху! Да если б и бомбил, то его бы и самого зацепило!

— Похоже на топмачтовое бомбометание… — подумав недолго ответил я. — Смотри, на следующем фото взрыв в районе носа крейсера уже подводный. Немцы парами летают, похоже это ведомый постарался. Был бы на месте крейсера эсминец — ему бы хватило.

— Какое бомбометание? — переспросил Кожанов.

— Самолёт разгоняется на пикировании и переходит в горизонтальный полёт над самой водой. Видишь, в проливе волн больших нет. Пилот, используя обычный стрелковый прицел, бросает бомбу на некотором расстоянии от объекта атаки. Та, снабжённая взрывателем замедленного действия, отскакивает от воды и летит вперёд, самолёт же отваливает вверх и в сторону, над самыми верхушками, топами мачт. Поэтому так и обозвал. В этом случае, даже если промахнёшься, взрыв всегда произойдёт в воздухе или на небольшой глубине под водой в районе цели. Сколько в такой фугасной бомбе взрывчатки? Двадцать процентов? Порядка полусотни килограмм? Да подлетать приходится почти в упор, зато на максимальной скорости, а не черепашьим темпом, чтоб торпеду не сломать. И точность, сам понимаешь…

— Вот циркачи! — восхищённо воскликнул нарком ВМФ. — Надо наших настропалить, чтоб попробовали! Этак мы даже из Су-2 что-то вроде торпедоносца можем получить?

— Не думаю. Способ хорош, когда у противника гатлингов нет и вообще МЗА слабая. А у немцев, которые, судя по всему, становятся нашим самым вероятным противником, она сильная. Да ещё какая! Тебе в пору о дальноходных торпедах думать и бомбах-ракетах для пикировщиков, чтобы атаковать, не входя в зону обстрела. Что у тебя с головками самонаведения для «рыбок»?

— Не так хорошо, как хотелось бы… 533-миллиметровые, с оговорками, приняли на вооружение. С приборами управления пока швах. Не могут элементарные вещи сделать, чтоб торпеды после выстрела, пройдя заданную дистанцию, ложились на новый курс. Точность — плюс-минус лапоть! Разброс точек поворота по дистанции до полутора миль. Опытная торпеда смогла удовлетворительно работать с носовых и кормовых курсовых углов лишь по целям, идущим быстрее 30 узлов. У них «рабочий» след, который головка распознаёт, 2,5 мили и больше. Устройство введения данных тоже испытаний не выдержало. Только вручную, до заряжания в аппарат. Так что «умные» торпеды у нас не такие уж и умные получаются. Стрелять ими можно только поперёк генерального курса цели, да помнить, какая «правая», какая «левая». Чтоб по кильватерному следу за кораблём противника пошла, а не от него. В общем, работаем.

— Работайте, работайте. Мой тебе совет — будь доволен тем, что есть. У буржуев и этого сейчас не водится. И, кстати, то, что есть надо тоже с головой использовать. Скажем, самолёты-торпедоносцы в море всегда смогут поперёк генерального курса зайти. А только для выбора «право-лево» сложных устройств ввода данных не требуется. Получается, авиацию ты «умными» торпедами можешь уже сейчас начать вооружать. Сколько у кислородных авиаторпед дальность хода? Шесть с половиной миль на 50 узлах? Если бросать не ближе двух с половиной, чтоб не подставляться под МЗА, Вполне хватает, чтобы потом догнать цель, идущую со скоростью узлов тридцать или чуть больше. На всякие линкоры, крейсера и авианосцы хватит, а с эсминцами артиллерией разделаетесь… — заявил я уверенно и вернулся к чтению доклада.

Разумеется, шестидесяти полутонных фугасных бомб на два линкора, три лёгких крейсера и восемь эсминцев было маловато, даже принимая во внимание мастерство лучших пилотов Геринга. «Роял Соверен» вообще не атаковали и он не пострадал, «Ривендж» на который пикировало одно звено «церштёреров», отделался парой попаданий в палубу в носу и в броню кормовой возвышенной башни, не снизивших боеспособность линкора. Зато крейсерам, каждый из которых подвергся атакам восьми самолётов, прилетело много больше. Все три «гречанки», «Пенелопа», «Аврора» и «Галатея», остались на плаву, но были изрядно потрёпаны, получив от двух до пяти бомб каждая. Выход из строя турбин и котлов, подводные пробоины и затопления, исключили возможность дальнейшего сопровождения линкоров и крейсера кое-как дотянули лишь до Харстада, чтобы стоя на якоре заняться исправлением повреждений. Поскольку эти работы заведомо требовали больше суток, разрешённых советской стороной, на следующий день, с прибытием в район линкора «Фрунзе», их интернировали и разоружили. Эсминцам, стеснённым в манёвре, повезло ещё меньше. Трое из них сразу отправились ко дну, прочие же приткнулись к берегу, чтобы не утонуть. Поскольку состояние кораблей было ясно однозначно, тянуть и интернированием здесь не стали.

Закономерный итог боя, учитывая, что лишь на линкорах имелось по паре восьмиствольных пом-помов, а крейсера и эсминцы, из всего лёгкого зенитного вооружения, вынуждены были обходиться таким же количеством счетверённых крупнокалиберных пулемётов «Виккерс». Тяжёлая же зенитная артиллерия при стрельбе по столь скоростным и манёвренным целям, тем более — на пистолетной дистанции, оказалась совершенно бесполезной.

Совершив второй вылет, причём, на предельную дальность, авиагруппы Лютьенса 21-го апреля больше ничего сделать не успели. Четыре английских линкора типа «R», лишились эскорта, но пережили бомбёжки и ночью, соединившись, были уже в безопасности. Они уходили на северо-запад на 20-узловой скорости, выходя далеко за предельный радиус действия «церштёреров», которые в то же время, вместе с авианосцами, перемещались в сторону Нарвика всего лишь на 12 узлах в составе конвоя десантных транспортов.

Через сутки «Ривендж», «Резолюшен», «Ройял Соверен» и «Рамиллиес» были уже в 130 милях к востоку от острова Ян-Майен и, посчитав расстояние до оставшихся у Нарвика авианосцев Лютьенса безопасным, взяли курс на юг, к родным берегам. Увы, но в 10 часов утра разведчик «Валрус», запущенный с «Роял Соверина», едва успел сообщить перед своей гибелью, что его атакуют двухфюзеляжные истребители. Через короткое время ненавистные силуэты можно было наблюдать в небе непосредственно с палуб линкоров. За полчаса до полудня последовал первый из четырёх налётов, в ходе которых все ветераны Первой мировой были пущены ко дну.

Так мир узнал, что немецкий адмирал Маршалл с линейным крейсером «Гнейзенау», тяжёлым крейсером «Хиппер», авианосцем «Цеппелин» вовсе не отправился пиратствовать в Атлантику, а, обогнув Исландию, шёл к берегам Норвегии. В момент обнаружения четырёх «R», врагов разделяли какие-то жалкие сорок миль. Но англичане, гибнущие под ударами «церштёреров», смогли воочию увидеть корабли противника, лишь когда те подошли, чтобы поднять утопающих из воды.

Между тем, адмирал Лютьенс, следивший весь день 21-го, как «Резолюшен» и «Рамиллиес», обходя с запада Лофотенские острова, движутся на север, тем не менее, проявил осторожность и не стал сбрасывать со счетов то, что за десять часов ночного времени эти линкоры могут пройти полным ходом двести миль на юго-запад и обрушить огонь своих пятнадцатидюймовок на немецкие корабли. Он решил не подставляться и, с наступлением темноты, повернул на 90 градусов влево, на северо-запад, сохраняя безопасную дистанцию. Но на этот раз британские подводники, наученные хитростью немцев, обложили их, пользуясь преимуществом над конвоем в надводном ходе, со всех сторон. Да, днём им приходилось нырять при приближении «цвиллингов», но этот самолёт, очевидно, был не самым лучшим «наблюдателем». Субмарины всегда успевали обнаружить противника первыми и скрыться под водой.

Лютьенс попросту не мог не наткнуться хоть на одну, что и произошло спустя час после полуночи. Немцы, насколько нам было известно, на своих кораблях гидролокаторами не располагали, но имели очень совершенные шумопеленгаторы. Одну из субмарин, шедшую в надводном положении под дизелями, эсминцы Лютьенса настигли, загнали под воду и закидали глубинными бомбами, о чём на следующий день появилась информация в газетах. Зато другая подлодка, услышав звуки боя, нырнула и затаилась в засаде. Почти неподвижную, обнаружить её немцам было крайне сложно.

Без четверти три ночи в авианосец «Рейн», бывший, «в девичестве», пассажирским трансатлантиком «Бремен», попали, одна за другой, сразу две торпеды. От сильного сотрясения корпуса корабль сразу же полностью лишился хода и энергии из-за сдвинувшихся с фундаментов котолов и механизмов, но и всё! Боеголовки торпед не смогли пробить буль, установленный и полностью залитый бетоном при переоборудовании ради улучшения остойчивости. Не будь его, или попади хоть одна из торпед в нос или корму, бывший лайнер, не имевший продольных переборок, как минимум, принял бы сотни, а может и тысячи тонн воды, если б вообще не затонул.

Пока эсминцы гоняли субмарину, флагманский корабль «Адмирал Шеер» сумел взять авианосец «Рейн» на буксир, сохранив, таким образом, 12-узловый ход конвоя. Но, разумеется, использовать по прямому назначению плавучий аэродром было нельзя. Любой, кто попытался бы с него взлететь, рисковал врезаться в надстройки и мачты идущего впереди флагмана. Так адмирал Лютьенс лишился доброй четверти остававшихся у него воздушных сил.

С рассветом, выслав сперва авиаразведку на ближний радиус и убедившись в отсутствии линкоров противника и вообще каких-либо кораблей, адмирал Лютьенс взял курс на восток, к Лофотенским островам. В течение дня его «цвиллинги», по большей части, отдыхали, занимаясь патрулированием и разведкой на полную дальность.

Были «цвиллинги» в тот день замечены и над Нарвиком, из которого ночью ушли, так полностью и не разгрузившись, все английские суда. Они, соединившись с остатками беглецов из Тронхейма, по следам военной эскадры, тем же проливом Хьелльсунн, вышли в советскую ДМЗ, где и были арестованы в связи с военной контрабандой на борту. Конвоировавшие их шлюпы «Лондондерри», «Лейт», «Дептфорд», «Ловестофт» и «Гримсби» не посмели связываться с набежавшими к Харстаду советскими торпедными катерами и эсминцами Северного флота и были с почётным эскортом выдворены за пределы норвежских территориальных вод.

В загребущие советские лапы попали шесть десятков разобранных истребителей «Гладиатор», почти вся артиллерия британской дивизии, весь автотранспорт, танкеры с авиационным и автомобильным бензином. Фактически, из всего привезённого с собой, англичане сгрузили на берег лишь войска с лёгким вооружением, боеприпасы к стрелковому оружию и продовольствие. Тому, чтобы освободить суда от прочих грузов, помешал снег, лежащий слоем глубиной от одного до полутора метров. Фактически, передвигаться без лыж можно было только вдоль железной дороги, да и по самому городу тоже далеко не везде. Машины же не могли нигде проехать вовсе, а конного транспорта островитяне не имели. Поэтому и склады устроили тут же — на самом берегу. Что им впоследствии больно аукнулось.

Вечером 22-го апреля советская авиаразведка прекратила слежение за немецким конвоем, когда он был уже в тридцати милях южнее Лофотенских островов. Вернувшись утром «америка-бомберы» Калинина не достчитались в составе каравана одного из эрзац-авианосцев и трёх транспортов, один из которых, судя по более ранним аэрофотоснимкам, вёз на палубе не менее дивизиона зенитных 88-миллиметровок. Надо полагать, что и эта ночь также прошла в противоборстве экипажей британских субмарин и немецких противолодочников. Зато за ночь адмиралу Лютьенсу удалось продвинуться глубоко в Вест-фьорд, подойдя к острову Барёйа. Оставив там авианосцы и большую часть транспортов под прикрытием эскортных миноносцев и тральщиков, адмирал Лютьенс на «Шеере» с четырьмя лёгкими крейсерами и ЭМ, приняв на борт штурмовые группы, пошёл непосредственно к Нарвику.

Какие были шансы у британцев, сгрудившихся вдоль железной дороги с одной только стрелковкой, перед лицом корабельной артиллерии и палубной авиации? Практически никаких. К чести томми следует сказать, что они не сдались, сумев, спустя два дня, организованно отступить к шведской границе и интернироваться. Взорвав, при этом, портовые сооружения и железнодорожные тоннели, разрушив сами пути и спалив город. Отвоёванный немцами канал поставки железной руды из Швеции оказался надёжно и надолго перекрыт.

Эпизод 12

— Да, наподдали немцы англичанам… Не ожидал от островитян такой немощи… — огорчился я от прочитанного доклада, понимая, что британцы нам, какой-никакой, но, возможно, будущий союзник. — Неужели они ничего не могли сделать? Как считаешь?

— Может и могли, — не тратя время на раздумья, видимо, уже прикинув варианты ранее, сказал генерал-адмирал. — Если б собрали все силы и ударили на Нарвик числа эдак 24-го или 25-го, имели все шансы немцев перетопить. Тем более, что к 25-му в Нарвик и адмирал Маршалл с «Цеппелином» заявился. Могли всех сразу прихлопнуть одним ударом.

— Что-то раньше это у них не особенно получилось, да и сил было больше намного.

— А ты головой думай, считай. Сколько, по-твоему, на немецких авианосцах бензина осталось и бомб? После того, как они одних линкоров восемь штук утопили? Ладно, пусть семь, с «Родни» базовая авиация постаралась. Но всё же? Взять «Дюнкерк» и «Страсбург», все оставшиеся крейсера, что под рукой, эсминцев максимум, подлодки, да даже шлюпы! Взять и ударить! Бомб на всех не хватит, если они вообще у немцев тогда оставались. Зато и от Кригсмарине остались бы рожки да ножки. И у меня б голова не болела. А эти… Французские линейные крейсера а Атлантику ушли конвои спасать. Английские крейсера устроили «норвежский экспресс», как это в газетах обозвали. Днём держатся в пределах радиуса полёта своих истребителей, а ночью на полном ходу делают рывок в Берген либо Ставангер, к утру выскакивая обратно. Ладно бы ещё они толковым делом занимались! А то сперва четыре дня туда подкрепления возили, а на пятый, наоборот, эвакуацию начали! Немцы, кстати, не будь дураки, подходы стали минировать. Крейсер «Ливерпуль» нарвался на полном ходу и затонул со всем барахлом. А разбили б немцев, суета эта была б уже ни к чему. И 26-го и даже 27-го было ещё не поздно, если б второй немецкий конвой перехватили, который Маршаллу и Лютьенсу топливо и боеприпасы привёз. Там всего восемь судов при шести эсминцах было.

— И почему же не ударили? Сглупили? Задора не хватило? — спросил я, предположив самое простое.

— Да какое там! В Лондоне такая чехарда началась! 21-го немцы с англичанами в объявленной нами ДМЗ сцепились. НКИД 22-го направил и тем и другим протест и повторное предупреждение. Так в Лондоне его некому было даже принять! Правительство ушло в отставку! Первый лорд адмиралтейства, разумеется, тоже. Командующий Флотом Метрополии ещё 20-го погиб. Новое правительство сформировали только 24-го, после всеобщей ругани. Где уж тут дерзкие рейды предпринимать…

— И? Кто премьер-министр? — насторожился я, помня, что в «эталонном мире» в подобных условиях было всего две кандидатуры, Черчилль и лорд Галифакс, выступавший за переговоры с Гитлером, что меня совершенно не устраивало. Но здесь и сейчас именно Черчилль, Первый лорд Адмиралтейства, нёс ответственность за разгром Ройял Неви! За такое могут и под суд отдать!

— Черчилль, сношай этого антисоветчика пьяный осьминог! — чуть не плюнул в сердцах нарком ВМФ СССР. — Выплыл, медуза склизкая! Верно люди говорят — дерьмо не тонет!

— Слава Богу… — выдохнул я с облегчением и тут же, в ответ на немое изумление, пояснил. — Он будет воевать с немцами до упора. Либо пока они его не размажут, либо он их. А Галифакс сдался бы и мир подписал, тогда воевать пришлось бы с Гитлером уже нам.

— Ты, конечно, мудрец великий и я тебя за это безумно уважаю, — с иронией сказал генерал-адмирал. — но есть кое-что, кое-какие условия, при которых даже Галифакс на мир не пойдёт никогда. До того, как не поставят всё на свои места, не разделаются с Кригсмарине, лорды подписать мир просто не могут. Без сильнейшего в мире флота нет Британской империи. Подписать мир после разгрома Роял Неви и зафиксировать такой статус — её фактическое самоубийство.

— И что? Есть чем громить Кригсмарине? — стал злиться я. — Что эти напыщенные дураки, с Первой мировой почивавшие на лаврах, подписывавшие дурацкие соглашения об ограничении вооружений, пустившие в распыл оставленное им в наследство военно-морское могущество, могут сделать теперь?! Теперь, когда оказалось, что линкоры ничего не решают, что нужны авианосцы?!! Когда немцы уже выиграли гонку в этих, ставших главнейшими, кораблях флота?!! Да у них даже самолётов толковых нет, не говоря о кораблях!

— Нет сейчас, так потом будут, — спокойно ответил Кожанов. — На текущий момент преимущество, кстати, тоже не столь очевидно. Если, конечно, как ты правильно заметил, не принимать во внимание самолёты. Сейчас в английских водах большой «Арк Роял», малые «Гермес» и «Аргус», со средиземного моря, вместе с линкорами «Бархэм» и «Куин Элизабет» перебрасывается французский «Беарн», который только-только ушёл туда из Бреста. Из Индийского океана идёт «Игл», который ожидается немного позже. Как раз введут в строй «Илластриес», работы на котором ведут круглосуточно. Итого, через месяц у Антанты будет 4 тяжёлых и 2 лёгких авианосца. Немцы к тому же сроку достроят «Штрассер» и у них будет 4 тяжёлых, если отремонтируют «Рейн», 2 лёгких авианосца и один «эрзац». Можно сказать — равенство.

— Если не принимать во внимание убогие самолёты стран Антанты и немецкие зенитки! — возразил я.

— Думаю, англичане всё же не дураки и сумеют что-то придумать, — выразил надежду нарком ВМФ. — Но до конца мая немцам в Исландию путь, фактически, открыт. Тем более, что Британия сама провоцирует. С перепуга 30-го апреля высадили десанты в Рейкьявике и на Фарерских островах. Сейчас, немцы только Норвегию «освободят» окончательно, увидишь, что будет.

— Ты, товарищ генерал-адмирал, прям провидец. Или напрямую сведения из штаба Кригсмарине получаете? — съязвил я, услышав прогноз.

— Тут семи пядей во лбу не надо иметь, — спокойно возразил Кожанов. — Куда им ещё после Норвегии успех развивать? А с баз в Исландии, которая, кстати, тоже формально датская территория и которую они будут не захватывать, а «освобождать», открываются прекрасные перспективы для блокады атлантических маршрутов снабжения Великобритании. Фактически у англичан остаётся лишь один относительно безопасный, но очень уж сложный маршрут. Из Средиземного моря транзитом через Францию и Ла-Манш.

— А если и его перекроют… — сделал я про себя предположение.

— Каким образом? — усмехнулся Кожанов. — Прорывом через Гибралтарский пролив?

— Разгромом Франции и выводом её из войны! — жёстко отрезал я в ответ.

— Слушай, я помню тот спор с маршалом Ворошиловым, в котором ты упирался, будто французов за три месяца разобьют, — скептически заметил генерал-адмирал. — Но никаких предпосылок к этому нет! Французская армия — сильнейшая в Европе! ВВС Антанты по числу самолётов превосходят немцев в полтора раза, если не больше! Генштаб РККА даёт прогноз на длительную, затяжную войну. Мои, в Главном штабе ВМФ — тоже. Да, немцы, кратковременно, завоевали превосходство на море. И то, теоретическое, поскольку прямо сейчас реализовать его, без передышки, неспособны. В перспективе Антанта однозначно восстановит положение за счёт более мощного, нежели у немцев, судостроения. Им надо только первое время продержаться, а потом всё вернётся на круги своя.

— Вижу, разгром Роял Неви, тоже одного из двух сильнейших флотов, вас ничему не научил, — вздохнул я с сожалением. — Ты, Иван Кузьмич, вот это аналитикам своим скажи! И повыше тоже не мешало бы предупредить о возможных сюрпризах, вроде новых способов ведения войны, как те немецкие авианосцы, которые сразу же обесценили английские линкоры. Надеяться, конечно, можно на лучшее, но вот готовиться к худшему — надо обязательно. А худшее для нас то, что к осени, кроме Германии, в Европе крупных игроков не останется. А мелкие — под Гитлера лягут. И вот тогда он, подготовившись за зиму, в следующем году попрёт на нас, невзирая на все договоры. Поскольку мы остаёмся единственной угрозой, во всех смыслах, идеологическом, экономическом, военном. Угрозой смертельной. Такое игнорировать нельзя. Так что думай, думай, как с немцами воевать будешь!

— Вот только не надо пытаться меня напугать! — усмехнулся Кожанов. — Ты уж столько раз «в яблочко» попадал, что опасения твои игнорировать попросту глупо. Подумаем. Ещё раз. Хотя, говоря по совести, всё уже думано-передумано. Война с Германией — дело РККА. РККФ что здесь такого сделать может? Артиллерийской поддержкой и высадкой тактических десантов вдоль берега поддержать? В открытый океан, при наличии в нём тяжёлых авианосцев врага, нам путь заказан. Какая б у нас ни была ПВО. Немцы уже 200 самолётов на палубах имеют. Дальше — больше. Одна надежда, что британцы как-то сумеют их подсократить. А у нас на четырёх авианосцах СФ всего восемьдесят самолётов. Заклюют. Просто числом задавят. Остаётся только подводными лодками на коммуникации выходить. Вот и всё.

— Нет, не всё! Смотри, наши войска стоят в двух норвежских провинциях в считанных километрах от Нарвика…

— Кхм… Можешь об этом забыть. Правительство Квислинга уже поблагодарило нас и попросило убраться восвояси. В связи с устранением угрозы вторжения агрессора на территорию Северной Норвегии. Мы, конечно, предупредили, что войска будем месяц выводить. Больше срок устанавливать было б просто неприлично. Надеюсь, английские недобитки успеем подлатать и с собой утащить.

— И что, даже не попытались там зацепиться?! — возмутился я.

— А ты предлагаешь с союзником Гитлера воевать?!

Мда, похоже не рассчитывал товарищ Сталин, что с норвежской ДМЗ так получится. Да и кто мог предполагать до 20-го числа, что немцы к Нарвику, к которому сухопутных путей с юга вообще нет, через Флот Метрополии прорвутся? Не все ж такие путешественники между мирами, как я! И слава Богу…

— Всё равно, — сказал я, успокоившись. — Норвегия — узкая прибрежная полоса. Да, авианосцев у нас толковых нет. Но зато авиации хватает. Ты помнишь, какую штуку я японцам сосватал? Сборный аэродром на Плещеевом озере? Вот и нам не мешало бы, в случае чего, таким способом себе превосходство в воздухе обеспечить и вдоль берега, с севера на юг, до самой Дании и ударить! К войне с нами по сухопутным границам немцы, без сомнения, подготовятся. А, вот к такой стратегический охват, будут ждать, как думаешь? Ведь смотри как всё хорошо вытанцовывается. Норвегию всю целиком можно не занимать. Достаточно плацдармов с плавучими аэродромами во фьордах. Захватывать их будут, последовательно, части морской пехоты, делая прыжки вдоль берега на боевой радиус истребителей. А для закрепления плацдармов туда можно уже дивизии РККА морем перебросить. Те, что по мобилизации на севере, в Архангельске, формироваться будут. Так эти дивизии можно быстрее в дело ввести. Сравни, их на кораблях в Норвегию, или на поездах в Белоруссию, Литву или на Украину быстрее доставить? Вот и выходит, что в открытии второго фронта на севере Германии РККФ под твоим командованием предстоит сыграть решающую роль. Это уже по другому оценивается, нежели в подручных у армейцев состоять! Даже если не выгорит и до десанта в Данию дело не дойдёт, Гитлер не сможет такой удар просто игнорировать, будет стараться восстановить положение. А это и сухопутные войска, которые могли бы оказаться на основном фронте, притянет, и все усилия немецкого ВМФ тоже. А мы их, закрепившись в труднопроходимой местности, перемалывать будем. Посчитай по срокам, по всему выходит, что дойдёшь до Осло быстрее, чем немцы ДМЗ в Польше преодолеют. Тут уж им не о наступлении на нас, а о защите своей территории надо будет думать!

— Эх… на авантюры меня подбиваешь! — яростно принялся генерал-адмирал натирать ладонью лысину. — Ну, а как не выгорит! Скажут — выпендриться захотел, неймётся наркому, шило в заднице! Хотя, на первый взгляд, если армейцы не подведут с мобилизацией в Архангельске, почему нет? Авиации, катеров, барж, береговых орудий — хватит. Корабли побережём. Мониторы «Лазо» туда, разве что, подбросить? Да, нечего им в финских шхерах отираться. Никуда Аландские острова и без них не денутся.

— Соображаешь, — рассмеялся я довольно. — А теперь скажи мне, как вот в этом стратегическом прорыве ВМФ СССР чуть ли не в самое сердце Германии, ты будешь линкоры использовать?

— Да никак! Тут много авиации надо, торпедных катеров, чтоб надводный флот гонять, сторожевые корабли, чтоб с подлодками бороться и охранять конвои, транспортные и десантные суда, — толково стал перечислять Кожанов всё, что ему требуется. — Тральщики ещё, береговая и зенитная артиллерия. Тут же вся война вдоль берега!

— Артиллерийские бронекатера ещё потребуются, чтоб ТКА противника бороться, — добавил я, но вернулся тут же к своей главной мысли. — Так, может, ну его, тот линкор, что вы в Молотовске закладывать собрались? Может, что-то более полезное заложить? Что за год-два в строй ввести можно будет? Подумай, заложим мы это чудовище, через год война, достройку, как пить дать отложат. А после драки, кому он уже нужен будет? Хорошо хоть, что из-за ваших метаний с проектом линкора, после спуска второй серии «Кронштадтов», чтоб стапеля не простаивали, мощные ледоколы закладываются. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Ледоколы — дело полезное. Они и двадцать, и тридцать лет после ввода в строй будут лёд ломать на арктических маршрутах. А линкор ваш? На войну уже, по всякому не успевает. А после войны уже оружие другое появится, вроде ракет, запускаемых даже с катеров, вроде торпедных, которые на десятки и сотни миль летят быстрее скорости звука, да ещё головки самонаведения имеют. И, спрашивается, зачем такие расходы на постройку и содержание в строю махины в сто тысяч тонн? Игрушек мало в детстве было?

— А я думаю, к чему ты клонишь… — генерал-адмирал моментально переменился и сказал это голосом сильно уставшего человека. — Поздно. В Молотовске, на днях в первом доке, авианосец заложили по проекту 69АВ. Осенью, как будет готов док номер два, заложим второй. По 72 самолёта на каждом. Годика через три-четыре, когда введём их в строй, сможем сравниться по числу палубной авиации с сильнейшими флотами мира.

— О как! — не поверил я своим ушам. — А линкор как же?

— Притащил из Германии в клювике сведения по 800-миллиметровой пушке и ещё спрашивает! — вновь разозлился генерал-адмирал. — Никак! Проект под такие орудия даже вообразить невозможно! Одно лишь понятно — корабль выйдет по размерам больше, чем любой наш существующий завод и чтоб базу для него найти — тоже мозги поломать придётся! Не говоря уж о всяких мелочах, вроде адекватной бронезащиты и силовой установки, которой эту махину двигать!

— Ну и ладушки, — обрадовался я. Не было бы счастья, да несчастье помогло. «Зарубить» линкор с 457-мм артиллерией у меня бы авторитета и аргументов не хватило, а с 800-миллиметровыми пушками сам из-за своей монструозности, минимум, отодвинулся в далёкое будущее, когда всем уже станет не до него. А проект 69АВ на базе силовой установки и корпуса тяжёлых крейсеров проекта 69 и 69-бис типа «Кронштадт» и «Петропавловск» я знал хорошо ещё по работе в комиссии ВПК. Хоть его броня и не впечатляла, борт до 120 миллиметров, а горизонтальная защита, в общей сложности, 140 миллиметров, зато он имел вместительный двухэтажный ангар и мощную зенитную артиллерию из восьми спаренных унивесальных стотридцаток, шестнадцати двухблочных 37-миллиметровых автоматов Таубина и такого же количества 25-миллиметровых. По числу установок МЗА он вдвое превосходил «стандарт» «Кронштадтов», а тяжёлую зенитную артиллерию ещё можно было, благодаря вместительным артпогребам, довести до тридцати двух стволов, применив четырёхорудийные башни.

Однако, надежды Кожанова на паритет с сильнейшими флотами в отношении палубной авиации, на мой взгляд, выглядели излишне оптимистичными. Вроде бы в «эталонном мире» американцы построили десятки авианосцев, не уступавших проекту 69АВ в отношении численности авиагрупп. Это сейчас, когда немцы имеют на палубах порядка двухсот самолётов, прочие примерно столько же, пара наших 69АВ, плюс старые четыре авианосца, которые по количеству самолётов смело можно отнести к лёгким, создают иллюзию паритета. А вот годика через три-четыре, когда молотовские корабли, если будет всё хорошо и постройку не заморозят из-за некстати начавшейся большой войны, вступят в строй… Но, как задел на будущее, пара «настоящих» авианосцев, безусловно, полезна. Тут даже я, несмотря на то, что с наиболее вероятным противником, Германией, наш ВМФ будет биться почти всегда вдоль берегов, возражать не стану.

— Доволен? — язвительно спросил генерал-адмирал, подметив моё настроение. — А у людей, между прочим, горе. Кому работы привалило, планы все перекраивать, а кто и вовсе без работы остался. На заводе «Большевик», к примеру, где взялись за восемнадцатидюймовые пушки. Насилу нас упросили хоть заказ на этот год, на шесть первых стволов оставить, чтоб люди на кусок хлеба себе могли заработать. В один момент производство-то, которое только-только наладили, не перестроить! То же самое — металлурги. Хорошо хоть, заявку на корпусную сталь можно лишь сократить, а не отменять совсем.

— Где-то убыло, где-то прибыло, — пожал я плечами. — Знаешь почему динозавры вымерли? Не смогли приспособиться к изменившимся условиям. Реагировать надо адекватно и вовремя, а не цепляться за старое. Гибче надо быть! А суперпушки ваши всё равно не пропадут. Не на склад же вы их, в самом деле, уложите? Наверняка воткнёте на какую-нибудь береговую батарею, чтоб супостат даже думать боялся к нашим берегам подойти. Зато за счёт сэкономленных на линкоре средств и материалов сколько всего действительно полезного поиметь можно!

— Всё-то у тебя легко, — ухмыльнулся Кожанов. — Посмотрю я, как ты в новой должности крутиться будешь. Когда тебе самому решать такие вопросы и отвечать за них придётся, а не советами и пожеланиями разбрасываться.

Нарком ВМФ, немало покрутившийся в советской системе управления, знал о чём говорил. Не думаю, что ему были известны в деталях какие-то проблемы танкистов, но угадал он верно. Практически в яблочко попал.

— Вот ещё что, — уже в конце долгого вечера, в прихожей, перед тем как распрощаться с товарищем, бывшим таковым по факту, а не по формальному обращению, я попросил. — Анечку, известную тебе, резидента разведки ВМФ в Берлине, отзови, пожалуйста, в Москву. Это моя личная просьба. И не в ущерб делу. Чувствую, головокружение от успехов у неё, как бы не доигралась. Пора бы ей чем-нибудь поспокойнее заняться.

Кожанов в ответ промолчал, но понимающе улыбнулся, похлопав меня по спине. А через три дня я на службе принял телефонный звонок.

— Генерал-адмирал Кожанов приказал доложить вам, товарищ генерал-полковник, что я в Москве! — сердито прозвучал в трубке Анин голосок. — Спасибо вам, товарищ генерал-полковник, что выдернули, не дав закончить дела!

— Все дела, товарищ капитан второго ранга, не переделать, — спокойно ответил я. — а отдохнуть вам жизненно необходимо. Тем более, вы, помню, в форме мечтали пройтись. Так идите, может достойного мужчину встретите, чтоб замуж за него выйти.

В ответ Аня просто бросила трубку от избытка чувств, а я про себя довольно улыбнулся.

Эпизод 13

Я всё ещё принимал у Павлова дела по Управлению, когда с Запада пришла первая, но далеко не последняя порция неприятных для меня новостей. Прежде всего, по линии ГРУ стала приходить информация, что Лондон пытается втянуть в войну Бельгию и организовать на западном фронте наступление. Мотивы действий английского правительства были понятны, причём абсолютно всем. Потерпев поражение на море, Лондон вознамерился отыграться на суше, сокрушив не оправившийся после Версаля вермахт, закончить войну одним ударом, чтобы спасти положение и спокойно восстановить Ройял Неви. Но своё влияние на союзников и нейтралов английский кабинет переоценил. Да, оно было велико ещё совсем недавно, но после разгрома флота уже сама Англия фактически попала в зависимость от Франции в отношении безопасного снабжения острова. Париж же, несмотря на то, что имел армию, считавшуюся сильнейшей в Европе, отнюдь не думал наступать. Французское правительство сложившаяся ситуация устраивала более чем, она позволяла добиваться уступок от «союзника», не прикладывая абсолютно никаких усилий!

Возможно, всё бы и свелось в конце концов к долгим и муторным переговорам, торгам, уступкам со стороны Лондона, но немцы отнюдь не собирались останавливаться и ждать! Три дивизии, две горноегерские и одна пехотная, переброшенные с такими приключениями в Нарвик, оказались в стратегическом тупике. Противник интернировался в Швеции, сухого пути на юг не было. Да и зачем? Немецко-норвежские силы вполне успешно справлялись с вышвыриванием со Скандинавского полуострова «англо-французских оккупантов», которые только и думали о том, чтоб побыстрее смыться. Эвакуация шла полным ходом. Из Бергена и Ставангера — кораблями в ночное время. А из Тронхейма и вовсе самолётами и подлодками. Личный состав вывозился, а вот тяжёлое вооружение приходилось бросать.

Для сил Кригсмарине, обосновавшихся в Нарвике, ситуация бездействия также становилась бессмысленной. Получив два конвоя с топливом и боеприпасами, они, во многом, восстановили свои ударные силы и просто обязаны были их как-то применить. Понимали это и англичане. Первой их превентивной мерой стал захват датских Фарерских островов с целью устройства на них аэродромов. А спустя три дня, второго мая 1940 года, первые английские подразделения высадились в Рейкъявике. При этом, желая оказать политическое давление на неуступчивых французов, Лондон стал выводить войска с континента под предлогом необходимости обороны Исландии. Фактически же на остров отправлялись войска из Метрополии и тут же замещались «континентальными». Париж был вынужден заменить ушедшие к портам войска союзников «в первой линии», использовав на это весь свой стратегический резерв из восьми дивизий.

Четвёртого мая, дождавшись благоприятной погоды, главные силы флота Третьего рейха, ведя с собой десантный конвой, покинули Нарвик и взяли курс к берегам Исландии. Помешать им, в условиях господства в воздухе палубной авиации, британцы могли лишь силами подводных лодок. Но увы, они добились только того, что потрепали транспорты, ослабив десантные силы. Не нанеся, однако, таких потерь, которые бы заставили немцев вовсе отказаться от операции. Шестого числа дивизии вермахта, при активной поддержке с воздуха, начали высадку на остров. Англичане же оборудовать аэродромы не успели и вынуждены были терпеть налёты.

Впрочем, после того, как пехота закрепилась на берегу, Кригсмарине снизили активность в воздухе до минимума, сберегая боезапас и топливо на случай подхода флотов Антанты. На суше силы противников оказались примерно равными — две полнокровные британские пехотные дивизии против трёх потрёпанных немецких, две из которых были горными. Нельзя было сказать, что немцы в боях за Исландию имели над англичанами какое-то решительное преимущество в отношении искусства ведения войны на суше. Да, имея в наличии горных стрелков, силы вермахта действовали свободнее, предпринимая охваты по труднопроходимой местности, но и этот фактор сошёл на нет, когда британцы перешли к жёсткой позиционной обороне в районе Рейкъявика, уперев оба своих фланга в море. В дальнейшем судьбу сражения решило снабжение. Немцы регулярно подводили всё новые и новые транспортные суда с продовольствием и боеприпасами. Их противники же были вынуждены довольствоваться лишь тем, что могли доставить всплывавшие по ночам подводные лодки. К концу мая последние очаги сопротивления британцев были подавлены и первая битва за Исландию завершилась.

Тем временем на континенте, бельгийский король, прежде занимавший нейтральную, но более благожелательную Антанте позицию, решил поиграть в миротворца. Да, Бельгия маленькая страна, через которую европейская война могла ходить из стороны в сторону, сея разрушения и смерть. Тут важно, если тебя всё-таки втянут, оказаться на стороне победителя, чтобы после окончания боёв возместить за счёт проигравших все потери. Прежде, до разгрома Ройял Неви, предпочтения короля однозначно были на стороне Антанты, сейчас же, застряв между двух огней, он мечтал лишь о том, чтобы конфликт как можно быстрее разрешился тем или иным образом. А с уходом английского эскпедиционного корпуса к портам Ла-Манша желание это и вовсе стало вызывать зуд.

Обратившись к противоборствующим сторонам, король предложил посредничество в переговорах, пригласив их представителей в Брюссель. Увы, в Лондоне правительство Черчилля, увлекая за собой и французов, наотрез отказалось говорить о мире в сложившейся обстановке. Зато со стороны немцев Брюссель посетил министр иностранных дел Рейха Иоахим Риббентроп.

О чём он вёл переговоры с королём — тайной оставалось недолго. Ибо, когда десятого мая началось общее немецкое наступление на Западном фронте, германские танковые дивизии беспрепятственно вошли на территорию Бельгии в походных колоннах. Король не объявил войну Гитлеру, в течение четырёх дней никак не определяя свою позицию. Армия всё это время оставалась в казармах. Французы же, объявив о нарушении немцами нейтралитета Бельгии, стали выдвигать мощные силы на сопредельную территорию для того, чтобы остановить вермахт до подхода к своим границам.

В дальнейшем, события развивались примерно также, как и в «эталонном» мире, даже чуть более благоприятно для немцев. Бельгийский «нейтралитет» не только лишил Антанту десятка-полутора «дополнительных» дивизий, но и позволил Гитлеру использовать против Голландии абсолютно все свои воздушно-десантные силы. Правительство и королевскую семью Нидерландов им захватить так и не удалось, но армия этой страны капитулировала уже 13-го числа. На просторах Бельгии встречное сражение между вермахтом и французской армией прошло под знаком абсолютного господства в воздухе люфтваффе, атаковавших первым делом аэродромы противника. На руку немцам сыграл, к тому же, вывод эскадрилий английских ВВС в метрополию. Кроме того, немецкие танковые дивизии, в которых лёгкие «двойки» служили лишь для вспомогательных функций, на мой взгляд, решали поставленные задачи лучше и быстрее, нежели мне это подсказывала память.

Не помогли французам и русские намёки с «Арденнами», поскольку в Париже посчитали, что, раз французская армия победительница в Первой Мировой, самая мощная в Европе, то именно ей и следует всячески сохранять и оберегать пути через лесной массив для последующего собственного контрнаступления. Бельгийцы же, владевшие большей частью территории Арденн, после переговоров с немцами, и вовсе не собирались ничего предпринимать. 13-го мая начались первые бои на территории Бельгии, а уже 15-го числа Гудериан, прорвавшись через Седан, преодолев все оборонительные рубежи, вышел на оперативный простор. Его «ролики» сплошной лавиной покатились на северо-запад, к Ла-Маншу, отсекая скованную с фронта «бельгийскую» группировку французских войск.

В это же время Черчилль, поняв, что время политических демонстраций безвозвратно ушло и всерьёз запахло жареным, отменил вывод английских сил с континента, приказав не допустить разгрома армий союзника в северо-восточной Франции. Да, даже выйди вермахт к Ла-Маншу, это ещё не означало полной катастрофы. Окружённые войска, весьма многочисленные, можно было снабжать и пополнять морем, чтобы, как минимум, выстроить устойчивую оборону, а как максимум — нанести контрудар. Английские дивизии были неплохо моторизованы, поэтому смогли, несмотря на воздушный террор «лаптёжников», достаточно быстро выдвинуться для удара в правый фланг немецкого танкового клина. Увы, танки британцев либо не отличались быстроходностью, либо бронированием. «Матильды» так и не сумели добраться до поля сражения, а крейсерские танки, не прошедшие школу взаимодействия родов войск, стали лишь мишенями для авиации и ПАКов. Более того, в войсках островитян не нашлось действенных противотанковых средств, которые могли бы поражать бронетехнику противника в лоб. В результате победа в битве досталась вермахту и 19 мая северная группировка войск Антанты была отрезана от основной территории Франции. После этого Гудериан устремился на север и на восток вдоль берега пролива, последовательно захватывая порты Булонь и Кале.

На подступах к Дюнкерку танки Гудериана были остановлены. И это был не «стоп-приказ» Гитлера. У англичан здесь нашлась и зенитная артиллерия, которой немецкие «панцеры» были по зубам, и тяжелобронированные «пехотные» танки, которым, совместно с пехотой, удалось удержать плацдарм. К тому же, благодаря отступавшим к этому порту частям войск Антанты линия фронта значительно сократилась, а боевые порядки, соответственно, уплотнились. Тут уж было не до стремительных прорывов, война перешла в позиционную стадию, как в Первую Мировую, несмотря на весь прогресс в развитии вооружений.

Потыкавшись в плотную оборону, немцы не стали упорствовать, взяв оперативную паузу, заменили танковые и моторизованные дивизии более подходящими для осады плацдарма пехотными. Подвижные же силы в течении недели были приведены в порядок и переброшены на юг, где в 5-го июня началось новое мощное наступление. Уже 7-го фронт, спешно выстроенный на Сомме за счёт войск, переброшенных с линии Мажино, был прорван сразу в нескольких местах. Немецкие танковые дивизии устремились вглубь, дробя и окружая армии французов. Уже 9-го числа организованное сопротивление фактически прекратилось, те части, которым повезло оказаться вне котлов, беспорядочно отступали, потеряв управление и боеспособность, растворяясь в потоках беженцев.

12 июня правительство Третьей республики покинуло Париж, а спустя два дня в столицу без боя вступили немцы. Премьер-министр Франции Рейно, бежавший в Англию, подал в отставку. Безвластие длилось три дня, пока главнокомандующим не был назначен старый маршал Петэн, тут же начавший переговоры о перемирии. Капитуляция Франции была подписана 22 июня точно так же, как и в «моей», «эталонной» истории, но вот условия её были несколько иные. В частности, оккупировалась, до окончания боевых действий против Англии, вся французская территория в Европе, а корабли французского флота должны были прибыть в воды метрополии или прямо в германские порты, где, в полностью исправном состоянии, передавались под контроль немцев. Меры, направленные на то, чтобы бывший союзник по Антанте не мог помешать, были предприняты. Сперва всем кораблям и судам Франции в британских портах был отдан приказ выйти в море в 02.00 по Гринвичу. И только потом, уже днём, была направлена вторая часть радиограммы. Ройял Неви отреагировал не сразу, но помешать усилению Кригсмарине попытался изо всех сил, что привело к ряду боёв между флотами бывших союзников, особенно в восточном Средиземноморье. Ещё больше взаимная неприязнь между ними усилилась из-за сдачи в французов в плен у Дюнкерка без всякого предупреждения «соседей» по общему, ещё накануне, фронту. Немецкие пехотные дивизии немедленно воспользовались образовавшейся «дырой» и вышли в тыл англичанам к самому порту, окончательно отрезав их от всякого снабжения. Островитянам оставалось лишь бежать к себе за пролив, бросив на континенте всё своё оружие и снаряжение. Эвакуация происходила прямо с пляжей в течение трёх дней, за которые удалось вывезти порядка пятидесяти тысяч человек, прочие же попали в плен.

Все эти события на континенте, от того, что произошло в «эталонном» мире отличались лишь в деталях, но в сочетании с захватом Исландии создали принципиально новую для меня стратегическую обстановку. Если ранее я ожидал предприятий вроде «Морского льва» и предшествующей ему «Битвы за Англию», то теперь они потеряли актуальность и смысл. Зачем Гитлеру рисковать с форсированием Ла-Манша, если можно попросту «заморить» Британию, отрезав ей всякое снабжение морем? Официально морская блокада была объявлена 24-го июня, но ещё до этого времени отремонтированный «Гнейзенау» в компании с «Цеппелином» и недавно вступившим в строй «Штрассером» успели совершить рейд по Атлантике, распугав все конвои. Теперь же, когда Гитлер мог опереться и на порты Франции, безопасных маршрутов в Британию попросту не осталось. Всем стало понятно, что её сдача — дело недолгого времени. Максимум двух-трёх месяцев.

Да, стало понятно всем. Но в разных странах на сложившуюся стратегическую картину отреагировали по-разному. В СССР, где товарищ Сталин, дождавшись, когда на Западе закрутилось всерьёз, объявил 15-го мая ультиматум Бухаресту, потребовав вернуть не только Бессарабию, но и передать Советскому Союзу, в качестве компенсации за 20-летнюю оккупацию, всю территорию Молдавии, последовали оргвыводы в отношении верхушки НКО, отвергавшей вероятность столь стремительного разгрома Антанты. Да, нам, обкорнавшим Румынию по самую Трансильванию и, фактически, вышедшим на Венгерскую равнину, было о чём подумать, оставшись с немцами один на один. Хорошо хоть, что румыны ультиматум приняли и воевать не пришлось. Ведь проделан этот политический маневр был, очевидно, в ущерб немцам, пока те были заняты, и ставил под угрозу их единственный крупный источник нефти в Добрудже. Если бы война с Антантой продолжалась, то это, вкупе с контролем поставок никеля, могло бы сделать немцев покладистыми. Но сейчас, когда они разгромили «сильнейшую в Европе» армию и один из двух «сильнейших в мире» флотов, приходилось считаться с вероятностью, что Гитлер тем или иным образом попытается от зависимости избавиться. Средство предотвращения войны превращалось в её провокацию.

В США же, в стране демократической, быстрых решений принято быть не могло. Но всё же президент Рузвельт сделал 25-го июня заявление, что его правительство не потерпит ограничений в свободе торговли и предложил конгрессу сопровождать американские торговые суда в Англию силами ВМС. Пока там судили да рядили, в Британию был отправлен весьма странный боевой корабль. Это был обычный сухогруз с таким же обычным продовольствием в трюмах, но с весьма необычными для такого типа судов пушками на палубе. Формально он числился в составе ВМС США, транспортным судном не являлся и по международным законам не мог быть подвергнут досмотру. Более того, любая такая попытка однозначно становилась «казус белли», то есть поводом к войне. Наверное, для Рузвельта это было трудное решение. Ведь как показали бои в европейских водах, главной силой флота стали авианосцы, коих в составе американского флота было ровным счётом семь штук. У немцев их было шесть, не считая «эразцев» из сухогрузов. И ещё четыре лёгких и пять тяжёлых авианосцев у японцев. Причём «лёгкие» в численности авиагруппы не уступали немецким авианосцам-лайнерам, а тяжёлый «Ямато», только-только, в начале июня, вступивший в строй, нёс свыше ста двадцати самолётов. Здесь и сейчас надо было выбирать что-то одно. Европа или Азия. Англия или Китай. И Рузвельт сделал свой выбор.

Как и следовало ожидать, провокация удалась. Американский военно-морской флаг ничем не отличался от торгового, посему сухогруз при попытке его досмотреть стал палить из пушек, получил с «Хиппера» снаряд перед самым носом и тут же героически сдался, что позволило Рузвельту обратиться к народу с драматической речью «На нас напали!» и объявить Гитлеру 1 июля войну.

Понятно, что авианосцы флота США покинули Тихий океан ещё раньше. Для японцев это послужило сигналом к активным действиям. В течении двух недель с 15-го июня 1940 года они, не бомбя никакой Пирл-Харбор, не объявляя никому войны, просто-напросто, «по-советски», «взяли под защиту» все тихоокеанские французские и голландские колонии, объявив и их, и весь остальной Тихий Океан, «демилитаризованной зоной». А себя — гарантами мира и свободы торговли в регионе. Немецким рейдерам было предложено либо покинуть «зону», либо интернироваться в любом, контролируемом японцами, порту. Поскольку заявление японского МИДа ничем не задевало англичан, то те, в минуту нависшей над Туманным Альбионом смертельной опасности, предпочли «проглотить» фактический захват колоний союзников, чтобы не умножать число собственных врагов. Голландцы, оставшись безо всякой поддержки, вывели свой флот сперва в Индийский океан, а потом, через Южную Атлантику, в Вест-Индию. Туда же, на Антильские острова, перебрались из угрожаемой Англии, показав этим жестом своё недовольство «союзником», королевская семья и правительство. С вступлением в войну США, Нидерланды немедленно заключили с ними соглашение на условиях, аналогичных «Атлантической хартии» «эталонного мира», надеясь в конце концов, хоть отчасти, вернуть «своё».

На голландцев в частности и на начало краха колониальной системы вообще, мне было абсолютно плевать. Зато превращение Японии в действительно великую державу, вызывало некоторую тревогу. Ведь теперь, получив мощную подпитку ресурсами, захватив всё побережье Китая и надавив на англичан, которым и без того стало вовсе не до снабжения гоминьдановцев по Бирманской дороге, японцы получили реальную перспективу если не победить, то заключить выгодный мир с Чан Кайши и высвободить себе руки. Несомненно, «флотское» правительство будет стремиться именно к этому, чтобы не дать вновь возвыситься «армейцам». Ведь те реально воюют, совершают подвиги во славу обожаемого Тенно! И что с того, что Флот без единого выстрела, молниеносно, принёс Японии много больше? С точки зрения самурая не материальные блага, а военная слава имеет решающее значение! Оставалось только надеяться, что «морячки» не устоят перед искушением её завоевать!