Алкмеониды и Филаиды афинские

Генеалогия

«Каковы были исторические представления греков в глубокой древности, это лучше всего видно из генеалогических преданий знатных родов. В Греции, как и во всякой другой стране, аристократия дорожила своими родословными, как удобным средством возмещать недостаток собственных заслуг действительными или мнимыми заслугами предков. Все эти родословные восходили до богов, но списка человеческих предков нигде нельзя проследить дольше Х века»[35].

«Тем не менее сами греки, за редким исключением, свято верили в подлинность аристократических родословных, ибо в них они видели наиболее важное подтверждение своего кровного родства с величайшими героями минувшей эпохи, гарантию неразрывного единства поколений, разделенных тысячелетиями»[36].

Остановимся вначале на происхождении Алкмеонидов, чей род берет свое название от имени Алкмеона, который прославился, пожалуй, только своими мифическими предками. Подробное изложение родословной Алкмеона содержится в «Мифологической библиотеке» Аполлодора[38][37]. Из его рассказа следует, что прародителем Алкмеона был Прометей, рожденный от титана Иапета, сына Урана и Геи, и океаниды Асии, дочери Океана и Тефии (1,1,3; 1,2,2–3). Сыном Прометея был Девкалион, вместе со своей женой Пиррой возродивший людской род после потопа (1,7,2). От них родился Эллин, который «по своему имени и назвал греков эллинами, и разделил между детьми землю», причем его сын Эол, рожденный от нимфы Орсеиды, «воцарился в области Фессалии и назвал живущих там эолийцами» (1,7,1). Эол, взяв в жены Энарету, дочь Деимаха, произвел сына Кретея. У Кретея воспитывалась племянница Тиро, дочь его родного брата Салмонея, которая родила от Посейдона, принявшего образ речного бога Энипея, близнецов Пелия и Нелея и подкинула их (1,9,8–11). Миф этот встречается уже в гомеровской «Одиссее» (ХI, 235 слл.). Когда Одиссей посещает царство мертвых, к нему является тень Тиро:

Далее Посейдон предсказывает Тиро рождение сыновей, но повелевает не называть имя отца.

Близнецов воспитали пастухи, а Тиро вышла замуж за своего дядю Кретея, основавшего Иолк (Apol., 1,9–11). Кретей усыновил детей, но после его смерти братья поссорились, и Пелий, захвативший трон Иолка, изгнал Нелея; тот отправился в Мессению, где правил его родственник Афарей. По версии Павсания, «… этот Афарей основал город Арену в Мессении и принял в свой дом своего двоюродного брата Нелея, сына Крефа, внука Эола, хотя его называли сыном Посейдона; он был изгнан из Иолка Пелием; Афарей дал ему приморскую часть своей земли, на которой кроме других городов был также и Пилос; в нем Нелей и основал свое царство» (Paus., IV, 2,5). В другом месте Павсаний, описывая историю Пилоса, говорит, что»… построил его Пилос, сын Клесона, приведя из Мегариды занимавших ее тогда лелегов. Но он не воспользовался тем городом, который он выстроил, будучи изгнан Нелеем и пеласгами, пришедшими из Иолка. Уйдя отсюда в соседнюю область, он занял там Пилос в Элиде. Воцарившись в Пилосе, Нелей настолько высоко поднял славу Пилоса, что и Гомер в своих песнях[38] называет этот город городом Нелея» (Paus., IV, 36,1). Надо отметить, что в Пелопоннесе, по словам Страбона (Strabo, VIII, 3,7), было три Пилоса, и уже в его время (а вероятно, и раньше) велись споры, какой же именно город является городом Нелея и родиной Нестора, так что древний автор подробно разбирает этот вопрос (Strabo, VIII, 3,7; 3,17; 3,26–29). Аполлодор же считает, что Пилос основал сам Нелей (Apol., 1,9,9).

Женой Нелея была Хлорида, единственная оставшаяся в живых дочь Амфиона и заносчивой Ниобы (Od., ХI, 281–283; Apol., III, 5,6). Нелей стал отцом 13 детей, однако в живых остались лишь дочь Перо и сын Нестор. Гибель же остальных сыновей связана с Гераклом, который вторгся в Пилос, разрушил его и «убил Нелея и всех сыновей его, кроме Нестора, который, будучи еще совсем юным, воспитывался в это время у герениев» (Apol., II, 7,3). Об этой битве старец Нестор рассказывает под Троей юному Патроклу (Il., ХI, 656 слл.):

Позже Нестор подчинил своей власти почти всю Мессению: «Когда у сыновей Афарея произошла битва с Диоскурами, их двоюродными братьями, <…> то дом Афарея совершенно прекратился по мужской линии, и власть над мессенянами перешла к Нестору, сыну Нелея…» (Paus., IV, 3,1).

Нестор женился на Анаксибии, дочери Кратиея, и среди его сыновей был Фрасимед, дед Алкмеона, и Писистрат, родоначальник Писистратидов, давших Афинам знаменитого тирана VI в. до н. э. (Od., III, 35–40; Apol., 1,9,9).

Более всего Нестор прославился своим участием в походе на Трою со своей «дружиной» и 50 кораблями (Il., II, 566). Агамемнон чтил Нестора больше всех своих советников (Il., II, 21), ибо «правдой и мудростью всех он людей превосходит» (Od., III, 244). Несмотря на свою старость (ведь Нестор царствует уже над третьим поколением пилосцев), он смелый боец и незаменимый советчик (Il., IV, 320 sqq.):

А вот великолепное описание речи Нестора (Il., I, 247слл):

После окончания Троянской войны Нестор благополучно возвратился в Пилос и царствовал там еще по крайней мере 10 лет, так как Телемах посещает его расспрашивая об Одиссее (Od., III, 5 слл.). Честность, осторожность, мудрость, почтение к богам принесли Нестору славу и почет среди эллинов. Могила Нестора находилась в центре Пилоса (Paus., IV, 36,2).

Как уже было сказано, среди сыновей Нестора были «юный, богу подобный красой Фрасимед и «младший из братьев, <…> Писистрат благородный» (Od., III, 414–415). О Фрасимеде известно лишь то, что он был отцом Силла и похоронен недалеко от Пилоса (Paus., II, 18,2; IV, 36,2). Сын Силла Алкмеон бежал в Афины после возвращения в Пелопоннес Гераклидов, произошедшего, по Фукидиду (Thuc., I, 12,2), через 80 лет после падения Трои, то есть около 1103 года до н. э., если датировать Троянскую войну 1193–1183 годами. Павсаний пишет, что Гераклиды «изгоняют из Лакедемона и Аргоса Тисамена, а из Мессении потомков Нестора, Алкмеона, сына Силла, внука Фрасимеда и Писистрата, сына Писистрата и детей Пэона, сына Антилоха, а вместе с ними Меланфа, сына Андропомпа, внука Бора, правнука Пенфила, праправнука Периклимена. Тисамен и его дети вместе с войском ушли в нынешнюю Ахею; Нелеиды же, кроме Писистрата, — о нем я не знаю, куда он ушел, — все удалились в Афины, и роды Пэонидов и Алкмеонидов получили свое имя от них. Меланф даже получил царскую власть, отняв ее у Фимета, сына Оксинта; Фимет царствовал в Афинах последним из рода Тесея» (Paus., II, 18,8–9).

Итак, Алкмеониды — пришельцы, беглецы (вероятно, вследствие дорийского нашествия, которое отождествляли с возвращением Гераклидов)[39] из Мессении. Однако достоинство рода от этого ничуть не страдает: пришельцем Павсаний считает (вслед за Геродотом, V, 65 и Страбоном, IХ, 7) и Меланфа, захватившего царскую власть в Афинах, отца знаменитого Кодра, ценой собственной жизни спасшего Аттику от нашествия пелопоннесцев-дорийцев (Paus., 1,19,5; 1,39,5). Сами Алкмеониды считали себя автохтонами, на что указывают сообщения Геродота, писавшего, вероятно, под влиянием этой традиции[40]: «Алкмеониды были в Афинах уже издревле знамениты» (Her., IV, 125); «… в Афинах не было знатнее и более уважаемых людей, чем они» (Her., IV, 124); «… Алкмеониды, афинский род, изгнанный Писистратидами…» (Her., V, 62). Пиндар в седьмой Пифийской оде, посвященной победе Мегакла Младшего, сына Гиппократа, в состязании колесниц, называет Алкмеонидов сынами Эрехтея, древнейшего мифического царя Афин, тем самым приписывая им изначальную связь с этим городом.

Относительно происхождения Алкмеонидов надо указать на их родство с Писистратидами, что могло послужить дополнительным стимулом в борьбе этих двух родов за власть в Афинах в VI веке до н. э. Теперь перейдем к первому в полной мере историческому событию, известному нам об Алкмеонидах.

Алкмеониды и Килонова смута

На более твердой, по сравнению с мифологией, почве засвидетельствованных древними авторами исторических фактов мы оказываемся в середине VII в. до н. э., столкнувшись с событием большой важности как для рода Алкмеонидов, так и для Афин в целом — с Килоновой смутой. В масштабе афинского полиса это была первая попытка насильственного захвата власти и установления тирании[41], на историю же Алкмеонидов, которые интересуют нас в первую очередь, участие в подавлении заговора наложило заметный отпечаток: так называемый «Килонов грех» (Kyloneion agnos) с тех пор тяготел над этим знатным родом и неоднократно предоставлял их врагам возможность использовать его в своих целях.

О попытке Килона захватить власть в Афинах около 630 г. до н. э. пишут: кратко — Геродот (V, 71), обстоятельно — Фукидид (I, 126); Плутарх — в основном о грехе Алкмеонидов (Sol., 12). С отрывка о суде над Алкмеонидами начинается дошедший до нас текст «Афинской политии» Аристотеля. Изложение событий есть в схолиях к «Всадникам» Аристофана (445), упоминает о Килоне и Павсаний (I, 28,1; VII, 25,3). В повествовании об основных событиях эти рассказы, в общих чертах, совпадают.

Килон, афинянин из старинного рода, победитель на Олимпийских играх, женатый на дочери мегарского тирана Феагена, решил захватить власть в Афинах. Дельфийский оракул повелел ему совершить задуманное в величайший праздник Зевса. Килон, неправильно истолковав знамение, предпринял попытку овладеть Акрополем во время Олимпийских игр, хотя был еще и другой праздник Зевса — Диасии. Но, захватив Акрополь с помощью своих сообщников и предоставленных Феагеном воинов, он был осажден там афинянами (в основном пришедшими с хоры), которые, видя, что осада затягивается, разошлись, перепоручив дело, по версии Геродота, пританам навкраров, Фукидида — архонтам[42]. Осажденные страдали от голода и жажды; самому Килону удалось бежать, остальные сели в качестве умоляющих к алтарю. Относительно дальнейших событий приведем версии трех источников.

«Старосты навкрарий, которые тогда правили Афинами, склонили Килона с товарищами уйти оттуда, обещая сохранить им жизнь. Вина же за убиение Килона и его приверженцев лежит на Алкмеонидах (phoneusai de autous aitie echei Alkmeonidas, Her., V, 71).

«Когда афинские стражи Акрополя[43] увидели, что осажденные вот-вот умрут в святилище, они вывели их оттуда, пообещав не причинять вреда, а затем умертвили. Убили также несколько человек, искавших спасения в святилище Милостивых богинь. С тех пор всех участвовавших в этом святотатстве и их потомков стали называть нечестивцами и осквернителями богини (kai apo toutou enageis kai aliterioi tes theou ekeinoi te ekalounto kai to genos to ap' ekeinon, Thuc., I, 126,11).

«Участников заговора Килона, искавших с мольбой защиты у богини, архонт Мегакл уговорил сойти с Акрополя и предоставить дело решению суда. Они привязали к статуе богини нитку и держались за нее. Но когда они, сходя с Акрополя, поравнялись с храмом Почтенных Богинь, нитка сама собой оборвалась. Мегакл и другие архонты бросились хватать заговорщиков под тем предлогом, что богиня отвергла их мольбу. Кто был вне храма, тех побили камнями, а кто искал прибежища у алтарей, тех закололи <…>. С той поры этих убийц стали называть «проклятыми»; их все ненавидели (… ek toutou de klethentes enageis emisounto, Plut. Sol., 12).

Из трех авторов лишь Плутарх определенно называет Мегакла Алкмеонида одним из архонтов, совершивших убийство. Геродот заявляет, что вина за убийство лежит на Алкмеонидах, но не поясняет, как все произошло. Осторожнее всех высказывается Фукидид: он вообще не упоминает в своем рассказе Алкмеонидов, быть может, желая подчеркнуть тем самым, что не они одни участвовали в святотатстве.

Однако даже если Алкмеониды и не одни умертвили сторонников Килона, вся тяжесть вины легла на них. Этот инцидент будет играть роль почти до конца У в. до н. э., когда лакедемоняне потребовали изгнать всех, над кем тяготело проклятие, то есть, как пишет Фукидид, прежде всего Перикла, со стороны матери принадлежавшего к Алкмеонидам. Этот род находился как бы на особом положении, и им постоянно напоминали об их проступке.

Наказанием для Алкмеонидов, помимо клейма «enageis», послужили суд и изгнание из Афин. Плутарх относит этот суд ко времени Солона (до проведения им реформ) и пишет, что «просьбами и убеждениями он уговорил так называемых «проклятых» подвергнуться суду трехсот знатнейших граждан. Обвинителем выступал Мирон из Флии. Они были осуждены; оставшиеся в живых были изгнаны, а трупы умерших были вырыты и выброшены за пределы страны» (Plut.Sol., 12). Далее Плутарх рассказывает о приглашении с Крита Эпименида, который произвел требуемое очищение города.

Как считал Аристотель, неизвестно, так как начало рассказа об этом суде, возможно, давшее бы ответ на вопрос, отсутствует. Текст «Афинской политии», которым мы располагаем, начинается со следующий слов: «… [Судили их триста судей] из благородных родов, принеся присягу над жертвенными животными, [причем обвинял] Мирон. Когда осуждено было кощунство, преступники были выброшены из могил, а род их изгнан в вечное изгнание. Критянин Эпименид по этому поводу совершил очищение государства» (Ath. pol., 1).

Сходство сообщений Плутарха и Аристотеля очевидно, и тот факт, что последний рассказывает о суде над Алкмеонидами прежде чем о законодательстве Драконта, скорее всего, сделано для придания завершенности эпизоду с Килоном и не означает, что Аристотель помещал процесс над Алкмеонидами в до-драконтовскую эпоху[44]. К тому же, между святотатством и судом должно было пройти какое-то время, так как главные виновники успели уже умереть[45].

В то же время нельзя, как это делали некоторые ученые (например, О. Зеек, а за ним Г. Де Санктис и Ю. Белох)[46], вообще отрицать суд и изгнание Алкмеонидов в эпоху Солона, и относить их ко времени борьбы Исагора и Клисфена в конце VI в. до н. э. Такой взгляд опирается на следующие предположения: 300 евпатридов, вершивших суд над Алкмеонидами — это 300 приверженцев Исагора (Her., V, 72); у имени Мирона в сообщении Плутарха стоит демотик (Myronos tou Phyleos), который мог появиться только после реформ Клисфена; Платон относит деятельность Эпименида Критянина к концу VI в. до н. э. (Leg., 642d-e); наконец, если бы Алкмеониды были изгнаны во время Солона, Алкмеон не мог бы предводительствовать афинянами во время Первой Священной войны (Plut.Sol., 11).

Однако совпадение цифры 300, на наш взгляд, еще не достаточно для отождествления этих двух событий. Название дема при имени Мирона могло быть употреблено просто для обозначения его родины, ведь демы существовали до Клисфена, и его реформа во многом на них опиралась; не исключено также, что Плутарх мог перенести введенный Клисфеном обычай называть при имени человека дем, откуда он родом, в более раннюю эпоху [47]. Деятельность Эпименида в Афинах, по другой античной традиции, предшествует реформам Солона: согласно Диогену Лаэртскому (I, 10, 110), Эпименид прибыл в Афины в 46 Олимпиаду (596–593 гг.), Свида (s.v. Epimenides) датирует его прибытие 44 Олимпиадой (604–601 гг.). Алкмеон мог быть предводителем афинян в Первой Священной войне, вернувшись по амнистии Солона, так как Алкмеониды, скорее всего, не входили в категорию лиц, изъятых из амнистии. Это были осужденные «царями в ареопаге, или у эфетов, или в пританее» за убийство отдельных лиц (epi phonoi), или за массовые убийства (epi sphagaisin), или за стремление к тирании (epi tyrannidi) (Plut.Sol., 19). Казалось бы, Акмеониды виновны именно в массовых убийствах, но их обвинение — оскорбление богини (они были enageis kai alithpioi tes theou, Thuc., I, 126)), и вынесено оно специальным судом из трехсот человек.

Наконец, одно свидетельство Фукидида, на наш взгляд, разрешает вопрос о количество изгнаний Алкмеонидов: «Афиняне изгнали этих нечестивцев, а впоследствии лакедемонянин Клеомен с помощью восставших афинян вторично изгнал живущих, а кости умерших велел вырыть из могил и выбросить из страны» (Thuc., I, 126). Из данного пассажа ясно видно, что Алкмеонидов изгоняли два раза[48].

Итак, как нам кажется, нет достаточно веских оснований для отрицания двух изгнаний Алкмеонидов, одно из которых произошло во время Солона, второе — в конце VI в. до н. э., в момент борьбы за власть Исагора и Клисфена[49].

По мнению Геродота, из-за проклятия, тяготевшего над Алкмеонидами, распался союз Мегакла и Писистрата после его второго прихода к власти с помощью уловки с женщиной, переодетой в Афину: «Придя таким образом снова к власти, Писистрат по уговору с Мегаклом взял себе в жены его дочь. Но так как у него были уже взрослые дети, а род Алкмеонидов, к которому принадлежал Мегакл, как считали, был поражен проклятием, то Писистрат не желал иметь детей от молодой жены…» (Her., I, 60–61). Мегакл был оскорблен и порвал с Писистратом.

Наконец, на основании родового проклятия лакедемоняне требовали изгнать из Афин Перикла (Thuc., I, 127), и хотя из этого ничего не вышло, сам факт показателен.

Еще раз подчеркнем, что «Килонов грех» сыграл видную роль в истории рода Алкмеонидов и если не коренным образом повлиял на ее ход, то постоянно напоминал о себе и давал врагам Алкмеонидов (а в случае с требованием Спарты — и афинским врагам) удобный предлог для своих действий.

На наш взгляд, Килонова смута и последовавшие за ней события выявили особенности, характерные для взаимоотношений аристократических родов и во многом типичные для поведения аристократии.

Обратимся сперва к фигуре Килона. Он происходит из старинного и знатного рода (Thuc., I, 126), укрепляет свое положение женитьбой на дочери мегарского тирана Феагена (ibid.; Paus., I, 28,1), одерживает победу на Олимпийских играх в двойном беге (Paus., I, 28,1) (что могло подтолкнуть его к мысли о захвате власти, ибо Олимпийская победа в архаической Греции имела большое значение и придавала вес победителю)[50]. Наконец, при взятии Акрополя он опирается как на войско, предоставленное Феагеном, так и на своих «друзей» (Her., V, 71; Thuc., I, 126).

Все эти черты — знатность, династические связи с тиранами, победы на Олимпийских играх, опора на сородичей и hetairoi, желание превзойти другие аристократические роды, — типичны для аристократии архаического периода, мы находим их и у Алкмеонидов. На наш взгляд, именно чувство соперничества побудило архонта Мегакла так решительно и жестоко расправиться с килоновцами. Эта причина лежит на поверхности; о глубинных мотивах противостояния — были ли это экономические причины[51] или, быть может, борьба региональной аристократии, которую представлял Килон, с городской, Алкмеонидами[52], - мы можем только догадываться: источники этого не поясняют. Возможно, все механизмы внутренней борьбы аристократических кланов были скрыты и для современников тех событий.

Подавляя мятеж, Мегакл воспользовался благоприятной для него в тот момент ситуацией: Килон с сообщниками или вовсе не смог захватить Акрополь (по версии Геродота, V, 71), или был осажден так сбежавшимся из деревень народом (как сообщает Фукидид, I, 126), который и предоставил девяти архонтам полномочия уладить дело любым способом который они сочтут наилучшим (Thuc., I, 126). Вполне вероятно, что сразу после Килоновой смуты никакого наказания Алкмеонидам не последовало еще и потому, что их соперники — сподвижники Килона — были повержены, часть аристократических семей сама принимала участие в подавлении мятежа, народ не сочувствовал Килону и в тот момент остался в стороне от событий, связанных с Алкмеонидами, а прочие аристократические кланы, не связанные ни с Килоном, ни с Алкмеонидами, возможно, не были достаточно сильны, чтобы противостоять последним. Можно предположить, что, подавив выступление Килона, Алкмеониды на какое-то время укрепили свое ведущее положение в Афинах.

Период общего главенства аристократии в архаической Греции отличался также непрочным положением отдельных аристократических родов внутри своих полисов. В первую очередь это объясняется междоусобной борьбой самих аристократов, использующих любой удобный момент для того, чтобы превзойти своих соперников. В то же время они, поверженные и изгнанные, казалось бы, окончательно, вновь возвращаются и занимают ведущее положение у себя на родине.

События, связанные с Килоновой смутой, — первый тому пример в Афинах. Плутарх предваряет рассказ о суде над Алкмеонидами во время Солона следующим замечанием: «…Оставшиеся в живых сообщники Килона опять вошли в силу и постоянно враждовали с партией Мегакла» (Plut.Sol., 12).

Политическая борьба ведется с переменным успехом, и на этот раз противники Алкмеонидов одержали верх, безошибочно угадав их самое уязвимое место: не убийство как таковое (ведь Килон был узурпатором, покусившимся на государственный строй, и архонты получили полномочия на ликвидацию смуты)[53], а убийство людей, сидящих с мольбой у алтаря, то есть оскорбление богов, религиозное преступление. Обвинив Алкмеонидов в нечестии (asebeia), «сообщники Килона» сыграли на религиозном чувстве народа и сумели разжечь страсти и накалить ситуацию до такой степени, что как-то стабилизировать положение смогли только суд над Алкмеонидами, проведенный при посредничестве «уже пользовавшегося тогда большой известностью» Солона (Plut.Sol., 12) и их изгнание (причем трупы умерших, среди которых, вероятно, были главные виновники святотатства, вырыли из могил и выбросили за пределы страны). Чтобы отвести от государства гнев богов, было проведено очищение приглашенным с Крита Эпименидом.

Во всей истории Алкмеонидов, начиная с Килоновой смуты, бросается в глаза потрясающая мобильность, приспособляемость и выживаемость этого рода: Алкмеонидов не раз изгоняют из Афин, но они снова и снова возвращаются, чтобы играть еще более видную роль в родном полисе. Причем весьма вероятно, что участие в Килоновой смуте они смогли позже использовать для создания легенды о своей изначальной ориентации на борьбу с тиранией[54]. Прямые указания на то, что Алкмеониды ненавидели тиранов, мы находим у Геродота (VI, 121; 123). Такие сведения историк мог почерпнуть из традиции этого рода[55], которая, вероятно, сформировалась во второй половине VI в. до н. э. во время изгнания Алкмеонидов и их участия в свержении тирании. Они вполне могли присовокуплять к своим действиям против Писистрата и Писистратидов воспоминания о том, как представители их рода подавили выступление Килона, пытавшегося впервые установить тиранию в Афинах.

Говоря о Килоновой смуте, необходимо наметить еще одну тему, возникающую по мере рассмотрения данного вопроса, а именно: взаимоотношения Алкмеонидов и Дельфийского оракула.

Плутарх со ссылкой на дельфийские документы пишет, что Алкмеон (сын виновного в нечестии Мегакла) был предводителем афинян в Первой Священной войне (Plut.Sol., 11), которая велась в начале VI в. до н. э. союзом Афин, Фессалии и Сикиона против жителей Кирры, чтобы помешать им, как пишет Плутарх, «издеваться над оракулом» (ibid.)[56].

У Плутарха рассказ об Алкмеоне и Первой Священной войне предшествует повествованию об изгнании Алкмеонидов; однако с уверенностью сказать, какое событие было раньше, невозможно. Большинство исследователей сходится на том, что Алкмеониды вернулись в Афины по амнистии Солона, и тогда Алкмеон мог участвовать в этой войне как предводитель афинян, когда бы она ни началась или велась — до суда над Алкмеонидами или после[57].

Можно предположить, что связь Алкмеонидов с культом Аполлона и с Дельфами, которая прослеживается на протяжении всего VI в. до н. э., установилась после их изгнания из Афин. По всей видимости, Алкмеониды в VII в. еще не имели влияния на Дельфийский оракул, так как он дает совет Килону о времени наилучшего захвата власти в Афинах (то, что Килон неправильно понял оракул, — это уже беда его самого; двусмысленность же прорицания — одна из традиций Дельф), и, в лучшем случае, безразличен к Алкмеонидам, которые уже тогда занимали видное место в государстве. Есть даже мнение, что Дельфы были враждебны этому роду[58], и обвинение в нечестии идет от них[59]. С другой стороны, в первой половине VI в. Алкмеониды, видимо, уже имеют связь с оракулом[60]. Именно так можно расценить следующее сообщение Геродота: «Алкмеон, сын Мегакла, оказал помощь лидийцам, прибывшим из Сард от Креза к Дельфийскому оракулу, и заботился о них» (Her., VI, 125)[61].

Еще один довод в пользу того, что сближение Алкмеонидов с Дельфами произошло после их обвинения в святотатстве, состоит в специфике самого божества — патрона Дельф. К. К. Зельин отмечает, что «особенное значение имел Аполлон как бог, требующий и дарующий очищение, необходимое, если была пролита кровь, и от человека, виновного в ее пролитии, отступились сородичи и соплеменники»[62]. В этом случае обращение Алкмеонидов к Аполлону и Дельфам как центру его культа выглядит закономерным: проклятые в своем отечестве, они должны были стремиться получить очищение от своего преступления и, очевидно, получили его[63].

Такая реконструкция событий — лишь очередное предположение, но, как мы видели, в источниках содержатся лишь намеки на отношения Алкмеонидов с Дельфами в начале VI в. до н. э. Ниже мы еще вернемся к этой теме, причем сведения, предоставленные древними авторами, станут более определенными.

Итак, Килонова смута — первое известное нам проявление открытого противостояния в афинском обществе, вызванное выступлением личности тиранического склада — Килона, пытавшегося захватить власть в своем полисе. Эти события происходили на фоне соперничества аристократических кланов и способствовали еще большему расколу в их рядах. Отпор Килону дал род Алкмеонидов, уже тогда видный и влиятельный: на это указывает как то, что Мегакл был архонтом, так и то, что другие аристократы воспользовались Килоновой смутой, чтобы изгнать Алкмеонидов и ослабить их влияние, придав происшествию характер религиозного преступления. На этот раз усилия Алкмеонидов увенчались успехом, и попытка Килона потерпела крах, но в VI в. до н. э. они уже не смогли воспрепятствовать возвышению Писистрата и установлению его тирании в Афинах.

Алкмеониды и Лидия

Как уже было сказано, несмотря на обвинение в нечестии и изгнание, Алкмеониды вновь возвратились в Афины. Наши источники обычно говорят о роде Алкмеонидов в целом, выделяя при этом одного лидера (возможно, главу рода) для различных периодов афинской истории: в Килоновой смуте участвовал Мегакл, в начале же VI в. до н. э., как мы видели, на сцену выходит его сын Алкмеон. Известно, что он возглавлял афинское войско в Первой Священной войне (Plut. Sol., 11) и был каким-то образом связан с Лидией; на этом факте, сообщаемом Геродотом, мы остановимся подробнее.

Историк рассказывает в VI книге о сигнале щитом, который якобы дали Алкмеониды персам во время Марафонской битвы, и, считая такие слухи нелепыми, опровергает их в том числе и тезисом о том, что Алкмеониды, знатный и уважаемый род, были с давних пор связаны с Афинами (Her., VI, 124). «Алкмеониды были в Афинах уже издревле знамениты», — пишет он (Her., VI, 125) и далее делает отступление, связанное с интересующим нас вопросом. «Со времен же Алкмеона и Мегакла они достигли высокого почета. Алкмеон, сын Мегакла, оказал помощь лидийцам, прибывшим из Сард от Креза к Дельфийскому оракулу, и заботился о них. Услышав от своих послов к оракулу об услугах Алкмеона, Крез просил его прибыть в Сарды. Когда Алкмеон приехал в Сарды, царь дал ему в подарок столько золота, сколько он мог унести на себе. Алкмеон же ухитрился еще умножить этот щедрый дар». Он насыпал золото в складки хитона, в сапоги и даже набил им рот, так что с трудом вышел из сокровищницы. «При виде этого Крез не мог удержаться от смеха и не только оставил все унесенное им золото, но еще и добавил не меньше. Так-то этот дом чрезвычайно разбогател. Алкмеон же этот держал четверку лошадей и победил в Олимпии, получив награду» (Her., VI, 125). Далее следует повествование об очередном возвышении рода Алкмеонидов путем брака Мегакла, сына Алкмеона, с дочерью сикионского тирана Клисфена.

На первый взгляд может показаться, что приведенный пассаж Геродота состоит из рассказа явно анекдотического характера (как Алкмеон получил золото) и слухов, ибо Алкмеон, согласно принятой датировке, скорее всего, не мог встретиться с Крезом. Правление лидийского царя датируется примерно 560–547 гг. до н. э. (последняя дата — год взятия Сард Киром Старшим)[64], Алкмеон же к тому времени уже сошел с политической арены (хотя неизвестно, когда он умер), и во время борьбы трех партий в Аттике перед приходом Писистрата к власти в 561/60 г. Алкмеонидов возглавлял Мегакл (Her., I, 59; Aristot. Ath. pol., 13,4–5; Plut. Sol., 29). С другой стороны, Геродот определенно связывает посольство Креза в Дельфы с готовящейся войной против персов (то, что такое посольство в действительности имело место, кажется весьма правдоподобным, учитывая как характер данного лидийцам прорицания (Her., I, 53), так и щедрость даров, подробно описанных Геродотом (I, 50–52) [65]), отправлено же оно могло быть незадолго перед войной, то есть, скорее всего, в конце 50-х гг. VI в. до н. э.

Маловероятно, чтобы историк сам выдумал рассказ об Алкмеоне и Крезе, скорее всего, он воспользовался традицией, которая бытовала в его время. Отнесясь с должным вниманием к сообщению Геродота, можно попытаться выделить из данного отрывка исторические факты и сделать предположение о том, как сформировалась такая традиция. На наш взгляд, историческое ядро этого рассказа складывается из следующих частей.

Прежде всего, это посольство Креза в Дельфы, которое, как уже отмечалось, было на самом деле; к тому же, лидийские цари и прежде обращались за помощью к Аполлону: вспомним войну Алиатта с Милетом и его болезнь из-за сожжения храма Афины, по поводу чего и был вопрошен оракул (Her., I, 17–22).

С другой стороны, нет достаточных оснований для того, чтобы отвергнуть факт помощи Алкмеона (или кого-то из рода Алкмеонидов) прибывшим за прорицанием лидийцам. Из него можно сделать различные предположения: о том, что Алкмеониды были связаны с Дельфами, что свою помощь иноземному посольству они использовали для установления отношений (возможно, торгового характера)[66] с Малой Азией, или такие отношения (или даже проксения) уже существовали, и лидийцы знали, к кому обращаться[67].

Возможно, традиция, связавшая имя Алкмеона с лидийским царем Крезом, возникла во второй половины VI в. до н. э., когда в живых уже не было ни того, ни другого. Народная память сохранила об обоих наиболее яркие, характерные факты: про Алкмеона помнили, что он помог посольству варваров в Дельфы, посещал Малую Азию и был богат, про Креза, наряду со многим другим, — что он вопрошал оракул и, как любой восточный правитель, был щедр.

В одной истории произошло соединение двух известных исторических персонажей и характерных для них действий. Это могла быть народная традиция, слухи, ходившие про Алкмеонидов в Афинах, на что указывает нелестный для главного действующего лица анекдот о способе получения золота, где Алкмеон предстает в смешном виде. С другой стороны, история о встрече Алкмеона с Крезом по приглашению последнего и о богатых дарах, полученных за услугу лидийскому царю, поднимала престиж Алкмеонидов в глазах других аристократов (естественно, до похода персов на Грецию) и могла быть поддержана и развита этим родом. Точнее определить способ формирования данной традиции мы не решаемся.

Впрочем, как было сказано, принять это сообщение Геродота без сяких оговорок мешают лишь соображения хронологического порядка. Если же предположить, что Алкмеон посетил Креза, будучи весьма пожилым человеком (когда во главе рода уже стоял Мегакл), или что было два Алкмеона (один из которых действовал во время Первой Священной войны, а второй ездил к Крезу), хотя нам это кажется весьма маловероятным, то наши рассуждения о способе формирования данной традиции становятся необязательными, так как появляется возможность следовать рассказу Геродота без каких-либо оговорок.

Происхождение богатства Алкмеонидов

Интересен самый конец сообщения Геродота об Алкмеоне и Крезе: «Так-то этот дом чрезвычайно разбогател. Алкмеон же этот держал четверку лошадей и победил в Олимпии, получив награду» (Her., VI, 125). На наш взгляд, Геродот завершил данный пассаж упоминанием Олимпийской победы Алкмеона не потому, что историк помещал ее после поездки к Крезу, а чтобы точнее идентифицировать своего героя, указав на еще один известный факт его биографии — не только на дружественные отношения с Лидийским царем, но и на Олимпийскую победу. Современные исследователи считают, что Алкмеон стал олимпийским победителем на 47 Олимпиаде (то есть в 592 г. до н. э.)[69][68], что произошло ранее возможной встречи с Крезом.

Геродот (или та традиция, которую он передает) определенно связывает богатство, а значит, в какой-то степени и могущество рода Алкмеонидов с полученными от Креза дарами. Существует мнение, что вся эта история и была выдумана для объяснения роста благосостояния Алкмеонидов в первой четверти VI в. до н. э.[69] Как уже отмечалось, мы полагаем, что в ее основе все же лежат реальные события; здесь хочется отметить другое: даже если Алкмеониды «чрезвычайно разбогатели» по милости лидийского царя, последняя фраза приведенного рассказа Геродота говорит о том, что этот род обладал весьма значительными средствами и на рубеже VII–VI вв. до н. э. Дело в том, что Алкмеон одержал победу в самом престижном аристократическом виде соревнований — состязании колесниц. У Алкмеонидов была одна из лучших конюшен в Афинах, и они не раз побеждали на различных общегреческих играх. Но содержание коней — весьма дорогостоящее предприятие, которое могли себе позволить далеко не все аристократы. То, что Алкмеониды подготовили и выставили четверку скаковых лошадей, победившую в Олимпии в 592 г., - очевидное доказательство их состоятельности уже в самом начале VI в. до н. э.

Продолжая повествование об этапах укрепления положения Алкмеонидов, Геродот пишет о женитьбе Мегакла, сына Алкмеона, на Агаристе, дочери сикионского тирана Клисфена, который «настолько возвысил дом Алкмеонидов, что он стал еще более славен в Элладе» (Her., VI, 126). Последующее изложение сватовства Мегакла (VI, 126–130) могло быть взято Геродотом из традиции Алкмеонидов: по словам историка, Мегакла предпочли лучшим женихам со всей Эллады после того как Клисфен продержал их у себя целый год, испытывая «их доблесть, образ мыслей, уровень образования и характер, наблюдая за ними во время гимнастических состязаний и пиров» (Her., VI, 128).

Как верно подметил Д. Г. Кайл[70], состязание за руку Агаристы, в котором принимал участие Мегакл, носило скорее политический, чем романтический характер. Династические браки были одной из важных черт политической игры аристократов: корни их генеалогических древ уходили в мифологическое прошлое, но для процветания требовалась поддержка в виде родственных связей с наиболее видными и славными домами не только родного полиса, но и всей Эллады[71]. Бесспорно при этом, что выгодные родственные связи постоянно выставлялись напоказ, что повышало престиж рода в глазах других аристократов[72]. На нашем примере это видно как нельзя лучше. Геродот завершает рассказ о победе Мегакла в состязании женихов Агаристы следующими словами: «Таким образом, слава Алкмеонидов разнеслась по всей Элладе. От брака же Мегакла с Агаристой родился Клисфен, который ввел филы и установил демократию в Афинах. Назван он был по имени деда по матери, тирана сикионского» (Her., VI, 131). Так что законодатель Клисфен был «наглядным подтверждением» удачной династической политики Алкмеонидов.

Что же касается датировки свадьбы Мегакла и Агаристы, то современные исследователи помещают ее во временной отрезок между 575 и 571 гг. до н. э.: по Геродоту, сикионский тиран пригласил лучших из эллинов свататься за свою дочь сразу после собственной победы в Олимпии с четверкой коней, и для этой победы ученые полагают возможными две даты — 576 или 572 гг. до н. э[73]

Алкмеониды и Писистрат

Освобождение Афин от тирании