Алкмеониды и Филаиды афинские

Возвращение Мильтиада в Афины и первый суд

В 493 г. Мильтиад был вынужден оставить Херсонес, так как приближался финикийский флот, посланный с карательными целями Дарием для наказания городов, принявших участие в Ионийском восстании. «При известии, что финикияне стоят у Тенедоса, Мильтиад погрузил на пять триер все свои сокровища и отплыл в Афины» (Her., VI, 41). Ему не удалось избежать встречи с финикийцами, но, хотя один корабль был захвачен неприятелем[261], остальным удалось спастись и благополучно добраться до Аттики (ibid.).

В. П. Бузескул так охарактеризовал прибывшего в Афины Мильтиада: «Сюда он явился с многочисленной свитой, с богатыми сокровищами, с наклонностями династа, с замашками лица, привыкшего властвовать. В сущности, между ним и тогдашними Афинами, с их зарождавшейся демократией, было мало общего: Мильтиад не свыкся с республиканским строем Афин, да и афиняне смотрели на него подозрительно, как на бывшего тирана»[262].

За время отсутствия Мильтиада обстановка в Афинах в корне изменилась: согласно законодательству Клисфена, граждане получили равные права и возможность участвовать в управлении государством. Как показали события конца VI в., связанные со спартанским вторжение в Аттику, афинский народ дорожил новым строем и готов был оберегать его от опасности восстановления тирании. И все же аристократы, несмотря на непоправимый урон, нанесенный их статусу реформой Клисфена, не сразу потеряли свое традиционное ведущее положение в обществе. Приспосабливаясь к новым условиям, они должны были как минимум выказывать лояльность демократическому строю. А «если афинские лидеры претендовали на большее, чем скоро проходящая популярность военных героев, то им необходимо было выдвигать и осуществлять политические программы, имевшие в виду укрепление самого здания афинской демократии»[263].

Демократия принесла с собой не только новые формы политической жизни, но и новые способы политической борьбы. Нас, естественно, интересуют в первую очередь те ее проявления, в которых можно усмотреть участие аристократов и аристократических группировок, поэтому обратимся вновь к обстоятельствам, сопровождавшим прибытие в Афины Мильтиада.

Избежав преследования финикийцев, «он возвратился на родину и чувствовал себя уже в безопасности. Тогда враги схватили его и предали суду по обвинению в тирании на Херсонесе» (Her., VI, 104). Действительно, поведение Мильтиада на Херсонесе, атрибуты его власти: захват местных правителей, жена фракиянка, 500 наемников, — всего этого было достаточно для обвинения. Не последнюю роль сыграло, вероятно, и то, что Мильтиад был послан в колонию как ставленник афинских тиранов.

Но Мильтиад лишился всех своих владений, став жертвой персидского царя и едва избегнув гибели. К тому же, если он и вел себя как тиран, то это проявлялось, в первую очередь, по отношению к варварам, власть над которыми не считалась преступление, к тому же, судя по всему, не существовало четко разработанного законодательства о правлении над неафинскими территориями[264]. Нам кажется вероятным, что данное обвинение было вызвано несколько иными причинами, чем страхом афинян перед бывшим тираном, который мог попытаться установить режим личной власти в их городе. Против таких политиков у народа было средство, введенное Клисфеном и впервые опробованное немного позже — остракизм, который вырывал политического лидера из среды его сторонников и уничтожал влияние изгнанного.

Нам трудно судить, за неимением сведений в источниках, какие связи оставались в Афинах у Мильтиада, долгое время отсутствовавшего в Аттике. Но несомненно одно: будучи крупной политической фигурой, он быстро приобрел бы союзников и включился в общественную жизнь. Своим появлением он нарушал привычный ход афинской политической жизни, и те группировки, на сторону которых он бы стал, безусловно, получили бы перевес. Поэтому привлечение Мильтиада к суду сразу после его приезда в Афины выглядит как превентивная мера. Его «враги», о которых пишет Геродот, решили предотвратить таким образом его возможное влияние на афинскую политику. Обвинение в тирании подходило для этого как нельзя лучше: прежде всего, Мильтиада трудно было обвинить в чем-то еще, так как он не успел никак проявить себя в демократических Афинах. Затем, следует иметь в виду, что обвинение в тирании, которую «прокляли» после изгнания Писистратидов, было удобным средством расправиться с неугодным политиком, тем более таким, чье прошлое могло дать повод к судебному преследованию.

Нам кажется, что в данном случае перед нами пример борьбы среди аристократических группировок, продолжавших играть важную роль в афинской политике не желающих допустить усиление своего противника. Изменились лишь методы этой борьбы: в демократическом обществе обвинение в тирании казалось беспроигрышным вариантом.

Встает вопрос, кто были эти «враги» Мильтиада, предавшие его суду. Ответить на него однозначно не позволяет отсутствие сведений у древних авторов, так что все версии так и остаются предположениями. Однако одно из них выглядит более предпочтительным: обвинителями Мильтиада, как и во время второго суда над ним, были Алкмеониды. Они продолжали сохранять большое влияние в Афинах, приезд Мильтиада мог поколебать их положение, и они решили покончить со своим оппонентом, пока тот еще не стал опасен для них[265]. Интересно, что позднее и Алкмеонидов также обвинят в том, что они «друзья тиранов», и изгонят остракизмом. Но пока остракизм еще не применяется, и то же самое обвинение разбирается в суде[266].

Существует предположение, что на стороне Мильтиада выступил Фемистокл, архонт 493 г. Х. Т. Уэйд-Джери считает именно Фемистокла его судьей, для которого достаточно было уже то, что в настоящий момент бывший тиран является врагом Гиппия и Персии[267]. П. Клоше добавляет, что у них не было ни личной, ни семейной вражды, а взгляды на внешнюю политику совпадали[268]. Мильтиад же, надо полагать, должен был подчеркивать свою вражду с афинскими тиранами и с персами, указывая на убийство Писистратидами своего отца и собственную роль в скифском походе Дария. С. Робинсон, рассматривая положение в Афинах этого периода, отмечает, что во время возвращения Мильтиада в городе шла борьба между Алкмеонидами и Фемистоклом. Мильтиад поддержал Фемистокла, а тот спас своего нового союзника во время инспирированного Алкмеонидами суда[269].

Однако нам хочется еще раз подчеркнуть, что многочисленные интерпретации афинской политики начала V в., хотя обладают внутренней логикой и вполне возможны, исходя из имеющихся данных, во многом остаются бездоказательными, так как мы не располагаем достаточными свидетельствами источников.

С поддержкой Фемистокла или без, но «Мильтиаду удалось оправдаться от этих обвинений, и он по народному избранию был назначен афинским стратегом» (Her., VI, 104). Скорее всего, это произошло в 490 г., в год похода персов на Грецию[270]. Безусловно, Мильтиад обладал военным опытом и, что также было важно, имел представление о персидской армии и ее тактике. Афиняне сделали правильный выбор, и Мильтиад блестяще проявил свои стратегические способности в Марафонской битве, одном из решающих сражений Греко-персидских войн.

Мильтиад — военачальник: Марафонская битва и Паросская экспедиция

В нашу задачу не входит подробное рассмотрение истории войны и самой битвы[271], поэтому мы остановимся в основном на роли Мильтиада. Как отмечали еще Ю. Белох и Р. Пельман, главной его заслугой было то, что афиняне встретили врага не за стенами города, а вышли ему навстречу и сразились в открытом бою[272].

Обратимся к Геродоту, главному источнику по этим событиям. Отправляясь походом на Элладу, Дарий послал глашатаев греческим полисам с требованием «земли и воды», то есть покорности царю. Некоторые города подчинились, а спартанцы и афиняне умертвили послов (Her., VII, 133). По сообщению Павсания (III, 12,7), «виновником убийства афинянами пришедших в Аттику послов был Мильтиад», за что его поразил гнев Талфибия, легендарного глашатая Агамемнона. Геродот говорит, что этот гнев был направлен только против лакедемонян и выражался в неблагоприятных предзнаменованиях, Павсаний же прибавляет к ним еще и Мильтиада, однако не уточняет последствий.

«После подчинения Эретрии персы простояли там несколько дней и затем отплыли дальше к Аттике. <…> Наиболее удобным местом для действий конницы в Аттике был Марафон, к тому же находившийся ближе всего к Эретрии. Туда и вел их Гиппий, сын Писистрата. Узнав об этом, афиняне также двинулись к Марафону. Во главе их войска стояло десять стратегов Десятый был Мильтиад» (Her., VI, 102–103).

«Между тем мнения афинских стратегов разделились: одни высказывались против битвы с мидийским войском, так как афиняне были слишком малочисленны; другие же (в том числе Мильтиад), напротив, советовали принять бой. Когда мнения так разошлись и верх стало брать худшее предложение, Мильтиад обратился к одиннадцатому участнику голосования, избранному афинянами по жребию полемархом <…>. Полемархом же был тогда Каллимах из Афин» (Her., VI, 109). Далее Геродот приводит пламенную речь Мильтиада, убеждающего Каллимаха принять его сторону и дать сражение, ибо в противном случае брожение среди афинян может привести к предательству (ibid.). Полемарх был убежден этими словами и поддержал Мильтиада; было решено дать бой персам.

Затем стратеги один за другим передали свое право на командование войском Мильтиаду, который пользовался среди них наибольшим авторитетом, и выполняли все его распоряжения (Her., VI, 110; Plut. Arist., 5).

Таким образом, греки по настоянию Мильтиада дали бой врагу и одержали победу, а затем раньше варваров достигли Афин и не дали захватить беззащитный город приплывшему от Марафона персидскому флоту (Her., VI, 116).

Марафонская битва имела, наряду с военным, огромное моральное значение. Геродот пишет по этому поводу, что афиняне «первыми из всех эллинов <…> напали на врагов бегом и не устрашились вида мидийского одеяния и воинов, одетых по-мидийски. До сих пор даже ведь одно имя мидян приводило в страх эллинов» (Her., VI, 112).

Что касается Мильтиада, то он «и прежде был в почете у афинян, теперь же, после поражения персов при Марафоне, приобрел еще больше влияния» (Her., VI, 132). Плутарх упоминает о том, что «после сражения с варварами при Марафоне <…> у всех на устах были речи о стратегическом искусстве Мильтиада», и что «трофей Мильтиада» не давал спать Фемистоклу (Them., 3). Павсаний называет Мильтиада «первым благодетелем всего эллинского народа» (Paus., VIII, 52,1), поясняя, что до него герои «действовали каждый в интересах своего отечества, а не всей Эллады в целом». О почестях, оказанных Мильтиаду, есть сообщения у Корнелия Непота и Павсания. Непот пишет, что «когда в так называемом Пестром портике была написана картина, изображающая Марафонскую битву, то среди десяти полководцев на первом плане изобразили Мильтиада, ободряющего воинов и подающего знак к сражению» (I, 1). Павсаний упоминает находящуюся в Дельфах статую Мильтиада, поставленную из десятины добычи, полученной после победы при Марафоне (Paus., Х, 10, 1).

Однако Плутарх замечает, что Мильтиад все же не получил масличного венка, которого он домогался, услышав «хотя и не слишком умные, но все же понравившиеся народу слова: «Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного» (Plut., Cim., 8). Эти слова, прислушайся к ним Мильтиад, могли бы послужить ему предупреждением: теперь в Афинах политик не должен был слишком возвышаться, забывая при этом, что он живет при демократии, где главную роль играет демос. Но аристократы, служа народу (а иначе они не могли бы существовать в демократических Афинах)[273], продолжали преследовать личные цели, направленные на укрепление своего положения, пользуясь для этого теми средствами, которые давала им демократия и новая политическая обстановки. Но положение их, поскольку заключало в себе определенную двойственность, было непрочным: истинные цели и стремления могли проявиться, народ подозрительно относился к чрезмерному усилению любого политика[274], да и борющиеся друг с другом аристократические группировки следили за возможными промахами своих соперников.

Все эти тенденции можно усмотреть в том деле, которое предпринял Мильтиад, находясь на вершине своей славы и пользуясь огромным влиянием после победы при Марафоне. По слова Геродота, он «потребовал у афинян 70 кораблей, войско и деньги, не сказав, однако, на какую землю собирается в поход. Мильтиад объявил только, что афиняне разбогатеют, если последуют за ним, а он, по его словам, поведет их в такую землю, где они легко добудут много золота. <…> Афиняне же прельстились такими посулами и дали корабли Мильтиаду» (Her., VI, 132). С этими кораблями он отправился на остров Парос, осадил город и потребовал 100 талантов контрибуции за то, что «паросцы первыми начали войну, отправив свои триеры вместе с персами к Марафону» (Her., VI, 133).

Представленная Геродотом картина весьма интересна. Поведение Мильтиада явно противоречит принципам демократического общества, где важное значение имеет отчетность лидера перед демосом. Здесь же полководец, принимая все на свою ответственность, сулит народу большие выгоды от неизвестного дела, и характерно, что народ безропотно предоставляет ему все требуемое. Эта ситуация дает нам представление и о становлении народовластия в Афинах, когда демос учился на собственных ошибках, и о положении военного времени, когда полководец, пользуясь своей славой и общественным настроением, мог существенно влиять на политику государства, часто в личных целях.

Корнелий Непот излагает иной план этого похода, такой, каким он и должен был быть по законам демократии. «После Марафонского сражения афиняне опять поручили Мильтиаду флот из семидесяти кораблей для наказания островов, помогавших варварам. Командуя этими силами, многие острова он снова привел к повиновению, а некоторые завоевал. Среди прочих не принял его мирных предложений остров Парос, гордый своими богатствами», и Мильтиад стал его осаждать (Nep., I, 7). Переводчик Непота Н. Н. Трухина, комментируя этот отрывок, пишет, что сведения о походе Мильтиада против островов Эгейского моря очень важны, но спорны, и что они могли быть почерпнуты из Эфора. А относительно сообщения Геродота о «золотоносном» Паросе есть предположение, что историк спутал его с Фасосом, где действительно были золотые рудники (Her., VI, 46–47)[275].

Но именно описание Геродота является наиболее значимым, так как дает представление и о поведении аристократического лидера, который пользуется своим влиянием, политическим моментом, возможностью направить демос в нужную для него сторону, и о постепенном становлении принципов демократии, где народ контролирует поступки своих вождей.

Осада Пароса продолжалась 26 дней (Her., VI, 135) и закончилась полным провалом Мильтиада: города он не взял, денег не получил и, раненый, отплыл в Афины. Относительно неудачного окончания экспедиции Геродот передает следующую анекдотическую историю: чтобы взять Парос, Мильтиад должен был войти в один из храмов перед городом и что-то там совершить (что именно, Геродот не знает). Но у дверей святилища его охватил страх, и, не исполнив должного, Мильтиад поспешил назад. Поскольку ограда была заперта, он вынужден был через нее перелезать, но, спрыгнув, вывихнул себе бедро (Her., VI, 134) и после этого отплыл домой. «Судьба определила ему печальную кончину», — заключает Геродот (Her., VI, 135).

Корнелий Непот приводит также довольно курьезное объяснение этой неудачи. «Когда город был уже почти взят, однажды ночью неизвестно почему загорелась вдали на материке роща, видимая с острова. Узрев этот огонь, и горожане, и осаждающие приняли его за сигнал, поданный царскими моряками. По этой причине и паросцы воздержались от сдачи, и Мильтиад, опасаясь прибытия царского флота, сжег осадные сооружения и возвратился в Афины…» (Nep., I, 7).

Некоторые современные ученые (например, Ю. Белох) рассматривают эту экспедицию как попытку Афин принудить Киклады к отложению от персов и тем самым укрепить свои позиции перед повторным нападением варваров[276]. Ю. Белох датирует этот поход следующим годом после Марафонской битвы, то есть 489 г. до н. э.

Несколько по-иному трактуют эту историю Дж. Мунро и Е. Уолкер. Они разбирают три вопроса: дату экспедиции, ее цель и повод к возвращению. Авторы пересматривают устоявшуюся дату (489 г.) и склоняются в пользу осени 490 г., сразу после Марафонской битвы. Целью могла быть организация внешней линии обороны против персов, и, если бы задача Мильтиада была выполнена, такая оборона существовала бы еще до открытия военной кампании в следующем сезоне. Подчинившийся персам Парос был опасным соседом Наксоса, центра антиперсидской оппозиции Киклад, разграбленного Датисом и Артаферном на пути к Марафону (Her., VI, 95–96). Покорив Парос и имея на своей стороне два этих острова, Мильтиад смог бы, по мнению авторов, надеяться на приведение всех Киклад в союз с Афинами. Но этот план разрушило сопротивление Пароса, а начавшаяся зима вынудила Мильтиада снять осаду и вернуться в Афины[277].

Конечно, такая версия имеет право на существование, и цель экспедиции, указанная авторами вслед за Корнелием Непотом, весьма вероятна, но хотелось бы высказать некоторые возражения их теории относительно ее даты и повода к возвращению. Нам не кажется уместным пересматривать дату Паросской экспедиции и считать, что Мильтиад спешил подчинить острова сразу после Марафонской битвы. Во-первых, была осень, и Мильтиад, как опытный полководец, не мог не задумываться о предстоящих зимних бурях и о возможных продолжительных осадах. Во-вторых, следует обратить внимание на важное замечание Плутарха: «все считали поражение варваров при Марафоне концом войны», тогда как прозорливый Фемистокл был скорее исключением из всеобщего умонастроения (Plut., Them., 3). В такой ситуации кажется более вероятным, что экспедиция Мильтиада состоялась в следующем, 489 г., когда улеглась эйфория по поводу Марафонской победы, и трезвый взгляд Фемистокла, что борьба с персами еще впереди, стал находить все больше сторонников. В этой связи и возвращение вследствие надвигающейся зимы отпадает, и экспедиция могла закончиться, как пишет Геродот, из-за раны Мильтиада (то, что он перелезал через стену, скорее анекдот).

Что касается повода для Паросской экспедиции, то, на первый взгляд, сообщение Непота вносит в этот вопрос совершенную ясность: наказание островов, подчинившихся персам, и именно для этого афиняне предоставили флот. Но этот поздний автор мог быть не до конца осведомлен в данных событиях и построить рассказ, исходя из своих представлений о необходимых в данной ситуации действиях. В этой связи обращает на себя внимание молчание Геродота о целях похода и указание на то, что Мильтиад не сообщил афинскому народу, куда и зачем он направляется. Отсюда, а также из характера личности самого Мильтиада возникает другое предположение о назначении экспедиции на Парос. Лишившись владения на Херсонесе, Мильтиад решил захватить новое, пользуясь славой победителя персов и доверием афинян. Как отмечает Э. Д. Фролов, у аристократических лидеров афинской демократии существовало стремление, «опираясь на мощь собственного государства, обзавестись личным доменом, как это пытался сделать Мильтиад Младший, предпринявший в 489 г. — за счет и силами афинского государства — нападение на Парос с целью создать себе здесь новое княжество взамен утраченного на Херсонесе Фракийском»[278].

Словно бы угадав истинные намерения Мильтиада, по возвращении в Афины его привлекли к суду. Обвинителем опять выступал представитель влиятельной аристократической семьи, и на сей раз он назван — это Ксантипп, сын Арифрона, отец Перикла, женатый на племяннице Клисфена Агаристе и принадлежавший через нее к Алкмеонидам. «Он обвинил Мильтиада перед народом за обман (apate) афинян. Мильтиад хотя и присутствовал на суде, но сам не мог защищаться, так как бедро у него было поражено воспалением. Он лежал на ложе перед народным собранием, а друзья выступали в его защиту. Они подробно говорили о Марафонской битве и о взятии Лемноса: Мильтиад захватил остров и передал его афинянам. При голосовании народ поддержал Мильтиада, отклонив смертную казнь, но признал виновным и наложил пеню в 50 талантов. После этого Мильтиад скончался от гнойного воспаления бедра[279]. А 50 талантов уплатил его сын Кимон» (Her., VI, 136). Корнелий Непот уточняет, что 50 талантов — та сумма, в которую обошлось снаряжение предоставленного Мильтиаду флота.

Из приведенного отрывка Геродота ясно, что такое наказание — штраф, а не смертная казнь — является доказательством расположения народа к Мильтиаду[280]. Непот так объясняет мотивы демоса, характеризуя при этом Мильтиада: «афиняне боялись всякого своего влиятельного гражданина; им казалось, что Мильтиад, часто занимавший те или иные должности, не вынесет положения частного человека, поскольку привычка властвовать должна была возбудить в нем жажду верховной власти. Ведь за все время жизни своей на Херсонесе он был там бессменным повелителем и назывался тираном <…>. Мильтиад пользовался большим авторитетом во всех иноземных государствах, обладал знатным именем и величайшей воинской славой. Учитывая все это, народ решил, что лучше Мильтиаду понести незаслуженную кару, чем афинянам жить в страхе» (Nep., I, 8).

Алкмеониды использовали провал Мильтиада для того, чтобы покончить с ним, но они не смогли воспользоваться его смертью и восстановить свое лидирующее положение в Афинах. Есть предположение, что остракизм, впервые примененный через два года после Марафона, и от которого пострадали Алкмеониды, был пущен в ход под влиянием связанных с Мильтиадом событий[281].

К сожалению, мы не очень хорошо осведомлены в афинской политике между реформами Клисфена и Греко-персидскими войнами, тем не менее, можно с уверенностью сказать, что Мильтиад являлся одной из наиболее ярких фигур того времени. Как уже было отмечено, приезд Мильтиада не мог не повлиять на политическую обстановку в Афинах: противники пытаются его уничтожить, народ, напротив, поддерживает и избирает стратегом, а позднее снабжает всем необходимым для экспедиции, назначение которой Мильтиад не открыл. Как отмечает М. Оствальд, «очевидно, Мильтиад был фигурой, вокруг которой кипели страсти, о которой было и отрицательное, и положительное мнение, и он с легкостью мог бы найти себе поддержку, какого бы политического курса он ни придерживался. <…> Вполне вероятно, что его появление напомнило афинянам, что «Писистрат из демагога и полководца сделался тираном» (Aristot.Ath. pol., 22,3), и они вспомнили, что Клисфен оставил им средство предупредить повторение прошлого наиболее гуманным способом» [282]. Это предположение кажется нам заслуживающим внимания, тем более что вопрос о том, почему между введением остракизма и его первым применением прошло столько времени, остается открытым.

Остракизм положил конец влиянию Алкмеонидов, не дав им извлечь выгоду из смерти Мильтиада и вновь занять лидирующие позиции в Афинах. Но прежде чем перейти к рассмотрению этого вопроса, нужно обратить внимание еще на одно течение в афинской политике начала V в., а именно — на отношение к Персии и персидской угрозе и на возможность существования в Афинах так называемой проперсидской партии.