Амазонка глазами москвича

В шумный Рио я вернулся обладателем уймы записей об индейцах района Шингу и желанием сразу же начать подготовку к следующей, еще более интересной командировке.

Пламя костра освещало перед хижиной Орландо только небольшой участок вытоптанной площадки, не в силах пробить дальше пределов ее густой тропической темноты. Орландо полулежал в гамаке, слегка раскачиваясь и время от времени вставая, чтобы подбросить в костер очередное полено.

Доктор Ноэл, отправляясь в эту экспедицию, все-таки выполнил свое намерение и забрал с собою в самолет легкую раскладушку. Сейчас он спал на ней в стороне, сладко похрапывая, накрыв голову от москитов марлевой сеткой, только теоретически предохранявшей от укусов несносных насекомых.

По всему лесу вокруг поста Леонардо Вилас-Боас виднелись огни костров индейских племен, пришедших сюда, на реку Туа-Туари, как только получили сообщение о прилете экспедиции во главе с доктором Ноэлом.

Второй врач, рабочий-мулат, служивший по контракту на посту Орландо, и я сидели на корточках, смотря на веселые язычки пламени. Рядом с нами пристроилось несколько индейцев, судя по ушным украшениям, из племени камаюра.

Минувший день был настолько насыщен впечатлениями, что было видно, как все смертельно устали. Самолетик экспедиции прилетел часов в одиннадцать утра, и четырехчасовой перелет из Алта-Гарсаса проходил при довольно скверных метеорологических условиях. Но лететь было необходимо, так как доктор Ноэл и его команда врачей обязаны были вовремя прибыть на пост Леонардо Вилас-Боас, где все было готово к празднику и уже собрались почти все племена или представители племен территории Алта-Шингу.

Правда, праздник интересовал только меня. Доктор же Ноэл и его коллеги рассчитывали воспользоваться праздником, с тем чтобы застать как можно больше индейских племен на одном посту и быстро провести очередной годовой медицинский осмотр индейцев. Все знали также, что начальник поста Орландо Вилас-Боас с нетерпением ожидал прибытия самолета, так как на нем должны были привезти ему продукты и подарки для индейских племен. Несмотря на волнения и опасения, все кончилось как нельзя лучше. Ко всеобщему удовольствию, самолет прибыл вовремя.

Собственно говоря, событие, отмечавшееся на посту Леонардо Вилас-Боас, не подходило под категорию праздника. Оно устраивалось в связи с годовщиной смерти Леонардо — брата Орландо Вилас-Боаса. Даже если быть точным, то смерть Леонардо Вилас-Боаса произошла не в тот день, в который отмечалась годовщина. По местным индейским обычаям, день памяти вождей (а Леонардо индейцы считали одним из верховных вождей) отмечается раз в год, но не обязательно в день годовщины смерти. Этот праздник скорее можно назвать индейскими поминками (скорее всего к празднику подходит название «церемония освобождения душ мертвых»). На языке камаюра он называется гуарипе. Орландо устраивал его, желая собрать индейские племена около своего поста.

Я даже не узнал главной площади стойбища, где в минувшем году прожил несколько дней. В разных концах ее индейцы устанавливали обрубки стволов деревьев. Некоторые из них были разрисованы красной, белой и черной краской. К верхней части лианами прикрепляли самые яркие, самые длинные перья попугаев арара. Некоторые из чурбаков уже были полностью обряжены и установлены на надлежащих местах, около других еще суетились индейцы, торопясь закончить приготовления к началу церемонии. Я обратил внимание, что женщины не принимали участия в подготовке к празднику. Орландо объяснил мне, что каждый такой обрубок ствола символизирует одного из умерших вождей. А вон тот, показал он на самый большой чурбак, принадлежит душе Леонардо.

Суть церемонии заключалась в следующем: племена этого района считают, что когда умирает вождь или же видный деятель племени, то душа его продолжает оставаться в стойбище, и спустя некоторое время необходимо провести церемонию освобождения душ. После церемонии душа вождя покидает стойбище и отправляется в дальний лесистый район, который называется на языке камаюра итиума. Обычный человек не может попасть в район итиума, потому что он находится совсем рядом с солнцем.

Но вот все приготовления окончены. Мы уселись на почетные места около хижины Орландо. По краям площади разместились остальные зрители и, видимо, часть участников церемонии: дети, женщины, старики. Вдали, за деревьями, можно было заметить группы индейцев различных племен, тела их были раскрашены праздничным орнаментом, на голове у каждого большая диадема из перьев, на шеях и бедрах самые лучшие украшения — нитки голубых бус. Несколько поодаль стояли шаманы племен, вооруженные луками, стрелами, держа в правой руке марака — особый вид колотушки.

По какому-то особому знаку на площади установилась относительная тишина. Шаманы взмахнули марака, и один из них издал крик, имитируя рычание ягуара. Тотчас же после этого с разных сторон на площадь выбежали друг за другом воины различных племен и начали исполнять танец, сопровождаемый песней, обращенной к мавутсиниму. Мавутсиним — это бог войны. Лица индейцев были раскрашены черной краской с поперечными и продольными белыми полосами. Время от времени шаманы опять издавали крик, имитируя рев ягуара, и все воины подхватывали его. Танцы длились минут двадцать пять — тридцать. Потом в центр площади выскочили два воина — лучшие борцы племени. Это были как бы показательные выступления по борьбе. Причем борьба велась в два круга, а победители были известны заранее. В первом круге побеждал один из борцов, во втором круге он обязательно уступал победу товарищу.

В ту же секунду, как показательные соревнования по борьбе завершились, женщины, сидевшие рядом с нами на земле, вдруг ринулись к разукрашенным чурбакам, уселись вокруг них на корточки и стали причитать, плакать, время от времени произнося имя умершего вождя, душа которого была заключена в обрубке дерева.

— Сейчас мы еще немного посмотрим, — сказал Орландо, обращаясь ко мне, — потом будет торжественный ужин, и мы отправимся спать, хотя празднество будет продолжаться всю ночь. Но ничего интересного и нового ты не увидишь, опять будут танцы, песни, но уже при свете костров, а когда Сарироа закончит произносить речь, я тебя разбужу, чтобы ты посмотрел финал гуарипе.

В это время к нам приблизилась группа, состоящая из Канаты, его жены и еще двух каких-то индейцев. Они несли на вытянутых руках жареные куски рыбы, завернутые в кукурузные лепешки. Я вопросительно посмотрел на Орландо. «Бери, — подсказал он мне, — поблагодари и обязательно при них съешь хотя бы треть угощения».

Управиться с таким гигантским сандвичем, весом не менее чем полкилограмма, было действительно довольно трудно, к тому же перед началом праздника мы плотно поужинали консервами с Ноэлом, но ритуал есть ритуал, и в чужой монастырь не надо соваться со своим уставом. Кроме того, я заметил, что и Ноэл взял преподнесенный ему кусок рыбы с лепешкой и не спеша съел его целиком. Правда, Ноэл никогда не отличался отсутствием аппетита.

Уйдя в хижину, я забрался в гамак, но заснуть не мог. На площади стоял такой гам, от которого мог проснуться и мертвый. Может быть, именно из-за этого шума души вождей и покидают территорию племени, чтобы найти более спокойный уголок для отдыха. Я встал и вышел из хижины. В этот момент закончился очередной танец.

Воины племени под ритм марака, повернувшись лицом к центру площади, с силой топая ногами о землю, отступали, образуя большой круг. На свободном пространстве остались одни шаманы. Они держали в руках какие-то длинные трубки, из которых вился довольно ароматный дымок. Медленно покачиваясь, время от времени потряхивая колотушку, они стали обходить разукрашенные чурбаки, окуривая их клубами дыма. Между затяжками они исполняли песнь богу войны. В это же время женщины-плакальщицы старались изо всех сил, изображая безысходное горе. Но вот шаманы ушли с площади, и на ней остался один Сарироа — вождь племени иолапити. У него был величественный вид. Накидка из перьев, диадема, в одной руке он держал лук, а в другой — пучок стрел. Сарироа стал произносить речь. Зная, что выступление продлится не менее трех-четырех часов, во время которого Сарироа должен перечислить все битвы, в каких участвовали умершие вожди, все их заслуги, достоинства и лучшие качества характера, я решил все-таки пойти вздремнуть.

Было, вероятно, около шести часов утра, когда Орландо разбудил меня. Начиналась заключительная часть праздника. Когда мы подошли, Сарироа заканчивал свое марафонское выступление. Опять появились на площади шаманы и затянули песнь в честь бога войны. Но на этот раз они были на площади не одни — каждый чурбак окружило человек пять-шесть воинов. И вот Сарироа воздел вверх руки и издал воинственный клич. Одновременно, словно по команде, воины подняли раскрашенные чурбаки и торжественно понесли их на берег реки Туа-Туари, но не туда, где мы обычно купались и где женщины брали воду для приготовления пищи, а к самому глубокому месту, у обрывистого берега. Раскачав чурбаки, они бросили их в речку. Чурбаки не поплыли, так как были тяжелее воды, а упали на дно. Именно в этот момент души умерших отправились в царство итиума.

Я поинтересовался у Орландо, будет ли это место в дальнейшем считаться священным.

— Нет, — ответил Орландо, — как только души вождей ушли в царство итиума, деревянные чурбаки превращаются опять в деревянные чурбаки, и на будущий год их могут вытащить из воды и снова использовать при повторении церемонии. А теперь, — добавил он, — все равно нам сейчас поспать не удастся. Тащи-ка свой гамак сюда, на свежий воздух, потому что через час в хижине будет невозможно дышать.

…Орландо, лежа в гамаке, иногда задавал какой-нибудь вопрос, стремился узнать последние новости с «большой земли». Потом Орландо вспомнил мой первый приезд к индейцам Алта-Шингу за год до этого, когда все для советского журналиста было здесь в диковинку: и жители племени иолапити, разгуливавшие без какой-либо одежды по территории поста; и узкие индейские пироги, бесшумно скользившие но глади речушки Туа-Туари — притоку Кулуэни; и хижина индейцев, в которой жило все племя; и многое, многое другое.

— Мне кажется, — сказал Орландо, — сейчас тебе нет смысла сидеть несколько дней здесь, на посту, потому что много нового трудно будет увидеть. Как видишь, иолапити перебрались отсюда на старое место, племена завтра уйдут каждое в свое стойбище, и жизнь до прилета самолета, который должен забрать вас в Рио, будет идти довольно однообразно. Правда, несколько племен еще должны подойти, так как мы послали гонцов сказать им о приезде доктора Ноэла. У меня есть для тебя другой план. Поезжай-ка с каким-нибудь индейцем, лучше всего с индейцем камаюра, в их стойбище. Путешествие займет примерно два, максимум три дня, а когда сюда прилетит самолет, я договорюсь с летчиком, и он, сделав крюк, заберет тебя. Полета-то здесь всего минут пятнадцать-двадцать. Но, по крайней мере, увидишь настоящую жизнь индейцев, сможешь вкусить ее в полной мере.

Такое предложение полностью соответствовало и моим планам. Орландо как бы угадал мои мысли. Я и сам собирался попросить его провести дипломатические переговоры с каким-нибудь индейцем, чтобы тот согласился совершить со мной двух- или трехдневное путешествие по рекам Шингу.

Орландо слез с гамака и вошел в хижину. Вернулся, держа в руках несколько бананов.

— Очень люблю бананы, — произнес он, очищая один из плодов. — Сколько раз собираюсь завести плантацию бананов, и как-то все время руки не доходят. Такуни! — обратился он к одному из индейцев. — Хочешь банан?

Сидевший у костра индеец засмеялся и отрицательно покачал головой.

— Аните, аните, — сказал он и презрительно сплюнул, скорчив при этом страшную гримасу.

— Что поделаешь, — развел руками Орландо, — не едят они бананов.

Кажется как-то странным, но в Шингу бананы не растут, и индейцы даже не подозревают об их существовании. Когда мы утром сгрузили с самолета продукты, в том числе несколько связок бананов, а потом дали их попробовать индейцам, то они с большим недоверием из вежливости откусили каждый по кусочку и потом долго плевались, желая показать, насколько невкусен этот фрукт.

Орландо снова взгромоздился на гамак и с удовольствием стал очищать один банан за другим, о чем-то задумавшись.

— А почему бы вам не поехать с Такуни? — вдруг произнес он и посмотрел на сидящего у костра индейца, который, услышав свое имя, сначала с любопытством поднял голову, потом встал и подошел к гамаку Орландо.

Между Такуни и Орландо завязался неторопливый разговор, понять смысл которого, не зная языка, было довольно сложно. Правда, то и дело слышалось слово «караиба», и я понял, что речь идет обо мне, потому что всех белых людей индейцы племен Шингу называют караиба. На самом деле караиба — это племя, обитающее на севере Амазонки. Но здесь для индейцев все белые, все пришельцы были караиба. Без сомнения, индейцы племени караиба были первыми иностранцами в районе Алта-Шингу, и потом уж после их визита в этот район всех приезжающих в Алта-Шингу стали называть караиба.

Орландо вел беседу не спеша, и Такуни отвечал ему с большим достоинством, выкладывая какие-то свои доводы, соображения, время от времени доброжелательно посматривая в мою сторону.

Орландо знал почти все языки племен района Шингу, а их, по крайней мере, насчитывалось более дюжины. Он рассказывал, что лучше всего знает диалект тупи, который является языком племен, обитавших ранее на побережье Бразилии. Как раз племя камаюра, к которому принадлежал Такуни, говорит на настоящем диалекте тупи. На него очень похож язык гуарани — индейского народа, обитающего в Парагвае. В свое время иезуиты считали, что язык тупи является общим для всех индейцев Бразилии. И в наши дни большинство имен флоры и фауны Бразилии, а также названий населенных мест, имеющих индейское происхождение, произошли от языка тупи — гуарани. Если вы начнете произносить по-португальски названия зверей, птиц или деревьев, то окажется, что многие из них совпадают с языком камаюра, языком тупи. Например, название фруктов бейжу и мангабас на языке камаюра тоже будут бейжу и мангаб.

И вот сейчас в беседе, которая велась на языке тупи, решалась судьба будущей экспедиции.

— Между высокими договаривающимися сторонами достигнуто полное согласие, — серьезно произнес Орландо, закончив разговор с Такуни. — Завтра днем можешь отправляться в путешествие. Он обещает через двое суток доставить тебя в стойбище племени. Учти, что Такуни — важный деятель племени камаюра, своего рода заместитель вождя. И это обстоятельство является надежной гарантией хорошего приема в стойбище. В остальном, как вести себя и прочее, советов и указаний давать не буду, ориентируйся смотря по обстановке, и все будет в порядке. А сейчас давайте-ка спать, время позднее.

Утром меня разбудил пронзительный визг поросенка. Солнце еще не совсем поднялось из-за горизонта, воздух был прохладным, и я видел, как индейцы бегом возвращались с реки после купания, дрожа от холода. Проснувшись утром, они обязательно идут на реку купаться и греться, потому что за ночь вода реки не остывает, сохраняя по меньшей мере двадцать пять — двадцать шесть градусов тепла. Температура же воздуха в это время обычно не превышает восемнадцати градусов. Во время купания они смывают с себя краску, которой покрыто все тело как у женщин, так и у мужчин, и потом, возвращаясь в свою хижину или в то место, где ночуют, первым делом наносят на себя новый толстый слой краски, вымазываясь ею с ног до головы.

Верещание повторилось. Индейцы свиней не держат и вообще не употребляют свиного мяса. Было непонятно, зачем Орландо, единственный человек, обладавший во всем Шингу несколькими поросятами, вдруг вздумал с раннего утра заняться приготовлением свиных отбивных. Так я размышлял, пока не обратил внимание, что крик шел с опушки леса у края площадки, где было развешано несколько индейских гамаков. Приблизившись к этому месту, я увидел любопытную сценку. Какой-то индеец, сидя в гамаке, зажал между колен небольшого парнишку лет двенадцати, одной рукой держал его за голову, а второй схватил за правое ухо. Мальчик кричал, как поросенок, которому прищемили хвост. Встав в стороне, я стал наблюдать, что же будет дальше. Взяв какой-то длинный и острый предмет, индеец отпустил мальчишке голову, однако продолжая крепко держать его за ухо. Потом свободной рукой он неожиданно резким движением проткнул мочку уха мальчика и что-то сердито крикнул ему. Парнишка перестал визжать и только тихонько всхлипывал. Мужчина разжал колени и выпустил свою жертву.

Оказывается, накануне этот мальчик, играя с маленьким луком и стрелами, стал охотиться за такунаре — одной из пород рыб, в больших количествах встречающихся здесь в реке. Охота была удачной, и он принес к гамаку отца две большие рыбины. Это и послужило поводом для утренней экзекуции.

Таков уж индейский порядок: после того как мальчик индейского племени приносит домой первую добычу, знаменательное событие обязательно должно быть отмечено. Как правило, мальчишкам через несколько часов после удачной охоты протыкают мочки ушей, чтобы впоследствии они имели возможность в образовавшиеся отверстия вставить палочку с яркими перьями тех птиц, которые будут ими пойманы или убиты. Вот почему у индейских женщин племен района Шингу никогда нельзя увидеть украшений в ушах. Кроме того, индейские женщины никогда не украшают себя перьями. Это является привилегией мужчин. В этом отношении они отличаются от людей так называемого цивилизованного мира, в котором мужчины перьями себя не украшают, предоставляя это право женщинам. Но зато бусы в индейских племенах носят как мужчины, так и женщины. Правда, женщины, не зная чувства меры, в гораздо большем количестве. Индейцы в восторге от бус голубого цвета, потом отдают предпочтение красным. Белые бусы среди них котируются очень низко.

Говоря о сходстве и различиях между женщинами цивилизованного мира и индейскими женщинами района Шингу, нужно также сказать несколько слов о любви и тех и других к прочим украшениям. Если у наших женщин существуют туалеты и платья, которые украшаются различными медальонами, брошками и прочими безделушками, то женщины племен района Шингу, не употребляя платьев и не имея возможности прикалывать к телу различные украшения, наносят разноцветные праздничные узоры прямо на тело.

Наблюдая семейную сценку, я не заметил, как ко мне приблизился Такуни, и увидел его лишь после того, как он прикоснулся ко мне рукой.

— Что, уже пора ехать? — спросил я вождя, совсем выпустив из виду его более чем скромные познания в португальском языке. — Я, Такуни, стойбище, камаюра, — спохватившись, сказал я, пытаясь объяснить Такуни свою мысль, и махнул рукой по направлению к реке.

Такуни что-то ответил на своем языке и показал на небо. Ничего другого не оставалось, как скорчить понимающую физиономию и на всякий случай идти складывать вещи.

Между тем вокруг поста шла обычная индейская жизнь. Некоторые мужчины уже отправились на охоту и рыбную ловлю, другие еще стояли около полупотухших костров, и их жены терпеливо обмазывали кормильцев густой темно-красной краской, доставая ее руками из глиняных горшочков, стоявших на земле. Вообще подобные операции у индейцев делятся на две категории: обмазывание краской и раскрашивание краской. Это два совершенно различных процесса. Обмазывание производится каждый день, и даже иногда по нескольку раз в день индеец подправляет стершийся слой краски или то место тела, где краска опадает во время перехода через джунгли. Сами индейцы не смогли объяснить, для чего они вымазывают себя с ног до головы темно-красной краской. Вероятнее всего, смысл такого обмазывания заключается в том, что под толстым, примерно в один-два миллиметра, слоем краски кожа в климате Шингу лучше сохраняет влагу, и индейцу становится легче переносить удушающую жару джунглей. Раскрашивание же преследует чисто эстетические цели.

Оказав помощь мужу, жена своим туалетом начинает заниматься самостоятельно, и муж в этом не участвует.

Через некоторое время на территории поста можно было увидеть лишь одних женщин, которые сразу же стали хлопотать по хозяйству, в основном приготавливая еду. Конечно, женщины индейцев не занимаются охотой. Они ведут только домашние дела и, находясь в своих стойбищах, работают на полях, где выращивают маниоку, кукурузу и другие культуры. Сельскохозяйственные работы считаются обязанностью женщин, табак выращивают сами мужчины. Может быть, у нас тоже стоило бы ввести такое правило: курильщиков обязать самим себе сеять табак, убирать его, ухаживать за ним.

Когда я подошел к домику поста, Орландо уже стоял у дверей хижины, держа в руке небольшой мешок.

— Пора отправляться, а то поздно будет. Когда солнце стоит над головой, путешествие перестает быть приятным. Вот возьми этот мешок, здесь некоторые продукты. Я положил также и несколько килограммов бус для главного вождя камаюра. Если у тебя есть какие-нибудь подарки, то возьми их с собой, но не очень много: два десятка рыболовных крючков, несколько лесок и ножей будет достаточно. Помни, что через двое с половиной суток за тобой прилетает в стойбище камаюра самолет. Поедете втроем: ты, Такуни и его сын. Зовут его, по-моему, Уаюкума. Гамак у Такуни, наверное, есть.

— Слушай, Орландо! Я хотел бы оставить свой второй рюкзак, чтобы не тащить лишний груз. Ты мне потом перешли его с летчиком.

Орландо обещал переслать вещи, и в этот момент подошли мои спутники. Такуни держал в руках весло, лук и штук шесть стрел. Рядом с ним стоял маленький мальчуган с перекинутым через плечо довольно солидным узлом, видимо состоявшим из гамаков, кое-какой провизии, глиняного котелка и запаса краски для обмазывания.

Перебросившись несколькими фразами с Орландо, Такуни не спеша двинулся вниз, к реке, где стояла его пирога. Сзади следовал Уаюкума, я замыкал шествие.

Через минуту наша пирога уже скользила по реке Туа-Туари, пост скрылся за поворотом, и казалось, что во всем мире остались только три живых человеческих существа — Такуни, Уаюкума и советский корреспондент.

Такуни греб стоя в отличие от других мужчин его племени. Может быть, он считал, что заместителю вождя не подобает вести себя так, как обычным смертным. А скорее всего ему было просто удобнее орудовать веслом и одновременно следить, чтобы нос лодки не напоролся на какую-нибудь полузатопленную корягу. А может быть, причина была в том, что на носу в роли впередсмотрящего сидел на этот раз не опытный индейский воин и даже не сын Такуни, малолетний Уаюкума, а человек, который не был с джунглями еще полностью на «ты». Как бы то ни было, но двигались вперед мы сравнительно быстро.

Через три часа наша пирога вышла на просторы Кулуэни. Уаюкума, намотав на палец конец лески, пытался на ходу поймать рыбу на подаренный ему крючок. А третий пассажир занимался совершенно бесполезным делом, стараясь побороть сотни москитов, питавших какую-то особенную неприязнь к бледнолицым. Правда, потом, когда мы сделали привал, на спине Такуни и его сынишки можно было заметить бесчисленное количество черных точек — погибшие, запутавшиеся в краске москиты. Таким образом, на практике была заметна вся польза обмазывания, совершаемого индейцами. Они сохраняют свою кожу не только от действия солнца, но предохраняют ее и от укусов москитов. Причем краска оказалась довольно эластичной. Как выяснилось, индейцы смешивают краску перед натиранием с маслом фрукта пеки. Утром же, принимая ванну в реке, индейцы смывают и краску, и погибших в ней москитов.

Солнце уже стояло высоко над головой, когда Такуни резко повернул пирогу к берегу, и через несколько секунд она мягко ткнулась в песчаную отмель.

— Комер (есть)! — сказал он по-португальски и выпрыгнул на берег.

Мы молча последовали за ним. Спрашивать о причине неожиданной остановки было бесполезно. Во-первых, как вы уже знаете, запас португальских слов у Такуни не превышал минимального минимума; мои же познания языка камаюра были значительно скуднее. А во-вторых, по местным обычаям распоряжение вождя должно выполняться без рассуждений. На то он и вождь. По знаку отца Уаюкума вытащил из лодки глиняный горшочек и, юркнув в заросли, вернулся через минуту, неся в руке пачку широких листьев пальмы.

Такуни стал готовить приспособление для добывания огня. Срезав сухой тростник, он отделил от утолщенной части четыре равные палочки и связал их вместе тонким стеблем лианы. Получилось нечто вроде игрушечной изгороди. Укрепив это сооружение на земле между четырьмя колышками, Такуни обложил его вокруг сухими листьями и в верхнем звене тростниковой плетенки сделал небольшое углубление. Затем взял круглую палочку из твердого дерева, заостренную на конце, и, вставив в углубление, стал быстро вращать ее между ладонями. Прошло минуты три, и тростинки задымились. Уаюкума, помогая отцу, присел на корточки и осторожно раздувал пламя. Через несколько секунд Такуни выпрямился, переводя дух. Пот катился с него ручьями, а на крошечной полянке весело потрескивал костер.

Вы можете спросить: почему нельзя было достать коробок со спичками и разжечь костер без описанной сложной процедуры? Но дело в том, что я все свои вещи, как вы знаете, оставил Орландо и, кроме одежды и фотоаппаратов, сознательно не захватил с собой никаких предметов, употребляемых на «большой земле». Раз в задачу входило прожить несколько дней жизнью коренных обитателей этой страны, то неправильно было бы брать с собой спички. Спичек здесь не употребляли и огонь добывали таким способом. Правда, в стойбищах индейцы не занимались добыванием огня, совершая подобные процедуры только во время длительной охоты. В хижинах огонь поддерживался непрерывно. Не знаю, есть ли у индейцев района Шингу специальные хранители или хранительницы огня, но у костров, горевших в их хижинах, непрерывно кто-нибудь дежурил, и ни разу мне не приходилось видеть, чтобы в стойбище не горел огонь в течение двадцати четырех часов в сутки.

Пока над костром в котелке закипала вода, я обнаружил, что мальчишка довольно неудачно выбрал место для привала. К укусам москитов прибавились не менее болезненные щипки муравьев, так как костер был разведен в непосредственном соседстве с муравейником. Однако Такуни, видимо, это нисколько не смущало. Разложив невдалеке от костра принесенные сыном пальмовые листья, он взял маленькое весло, которое обычно служило для гребли в узких протоках, и сшиб им верхушку муравейника. Затем, зацепив на широкую часть весла солидное количество муравьев вместе с их жилищем, Такуни опрокинул добычу в кипящую воду. Земля муравейника опустилась на дно посудины, а моментально сварившиеся муравьи всплыли. Кончиком весла Такуни осторожно собрал муравьев, вынул их и аккуратно счистил на пальмовый лист. Затем операция повторялась снова и снова. Наконец от муравейника почти ничего не осталось, а на пальмовых листьях выросли аккуратные пирамидки из вареных муравьев.

Затушив костер, Такуни взял горсть добычи и стал мять ее в ладонях, пока она не приняла формы шара. Сплющив его, Такуни получил небольшую лепешечку, которую бережно положил обратно на пальмовый лист — пусть сушится. Минут через десять на солнцепеке были разложены десятка три муравьиных лепешек, и вскоре они высохли настолько, что, по мнению Такуни, были вполне пригодны для употребления проголодавшимися путниками.

Честно говоря, когда ничего другого нет, есть их можно. Немного солоноватые на вкус, они хорошо бы шли с пивом, но на берегу Кулуэни, на окраине бассейна Амазонки, думать о пиве было занятием по меньшей мере беспредметном. Меню нашего обеда составило одно-единственное блюдо. С точки зрения чисто профессиональной, журналистской, я получил стопроцентное удовлетворение.

После обеда Такуни не стал устраивать «мертвого часа», и мы продолжали наш путь по Кулуэни. Время тянулось довольно однообразно. Но вдруг Такуни несколькими резкими гребками подогнал пирогу к левому берегу и завел ее за спускавшиеся далеко над водой лианы с густыми листьями. Вид у индейца был немножко встревоженный. Чуть раздвинув листья, он напряженно всматривался в противоположный берег. Сколько я ни смотрел в том же направлении, ничего, кроме песчаной косы и нескольких черных палок, воткнутых в дальнем ее конце, заметить не мог. Выждав некоторое время, Такуни вывел пирогу из зарослей, но на этот раз не стал грести стоя, а сел на корму лодки. Несколько сильных движений веслом — и мы выскочили на противоположный берег. Еще раз внимательно осмотревшись, Такуни подбежал к торчавшим невдалеке палкам. Это были остатки потушенного костра, над которым возвышалась так называемая пирамида — сооружение для жарки и копчения рыбы. Она представляет собой три палки высотой примерно около двух метров. Нижние концы их поставлены на земле в виде треугольника, а верхние соединены вместе и завязаны лианой. Получаются, таким образом, три грани пирамиды. Затем на середине этой пирамиды, внутри ее, привязывается площадка параллельно земле. На площадку укладывается рыба, внизу разжигается костер, и печь готова. Материалом для такой пирамиды служат обычно ветки пальмы и бамбука.

Сначала было непонятно, почему проявил такое беспокойство Такуни, увидев обычную пирамиду. Но потом до моего сознания дошло, что мы находимся в глубине джунглей, а не в подмосковном лесу. Где есть след от костра, там невдалеке должны быть и люди. Люди могут принадлежать к дружественному племени, но не исключена и возможность, что к племени, враждебному камаюра, например к кочующим племенам, случайно забредшим в район Шингу. Внимательно осмотрев пирамиду и пощупав потухшие угли, Такуни спокойно пошел к пироге.

— Калапалу! — сказал он, видимо по каким-то особым признакам определив, что костер разводили индейцы дружественного нам племени калапалу.

Раньше индейцы камаюра находились в союзе с индейцами племени трумайс, чтобы совместно отражать набеги воинственных племен, в частности племени суйя. Это племя отличается от других племен тем, что мужчины носят в нижней губе деревянные кружки. В младенческом возрасте мальчикам продырявливают губу и вставляют туда круглую палочку. Когда ранка заживает, маленькую палочку вынимают и вставляют палочку более широкого диаметра. Так, постепенно расширяя отверстие, доводят его диаметр до 5–8 сантиметров. Подобная операция проводится и с ушами. Ушные украшения разрешается иметь и женщинам.

До сих пор отношения между племенем камаюра и племенем суйя остаются довольно натянутыми, хотя и мирными. Однако мир миром, а все же осторожность никогда не мешает. Вот почему Такуни решил проверить, люди какого племени разжигали костер на берегу реки. По каким-то одному ему понятным признакам он определил, что это были индейцы из племени калапалу.

Пройдя еще немного вниз по реке, Такуни свернул налево в небольшой рукав.

— Курисеу? — спросил я, зная, что нам необходимо будет свернуть с Кулуэни в Курисеу, где и находится стойбище племени камаюра.

— Аните, — ответил Такуни.

Я уже знал, что «аните» означает «нет».

Уаюкума захлопал в ладошки и закричал мне, показывая на рот:

— Ереме, ереме!

Что такое «ереме», я не знал, но можно было догадаться, что речь идет о чем-то связанном с едой. Течение речушки было очень небольшим, и Такуни без труда продвигался вверх. Вдруг за поворотом открылся заливчик, а в нем бесчисленное множество виктории-регии. Я схватился за фотоаппарат и с благодарностью подумал о чуткости моих спутников, которые специально отклонились от маршрута, чтобы зайти в небольшую речку и там показать мне эти замечательные цветы. Еще раньше, когда мне в первый раз удалось увидеть издали листья виктории-регии, то показалось, что это плавает вдали зеленая ряска. Но там листья виктории-регии были примерно метр в диаметре. Здесь же каждый лист достигал диаметра до двух метров. Причем края листьев были приподняты до десяти сантиметров в высоту. Свесившись с борта пироги, я попытался сорвать один из листьев, но отказался от своего намерения, потому что внутренняя часть листа была покрыта мелкими колючками. К сожалению, мы попали в неудачное время, так как цвести виктория-регия начинает в январе.

Уаюкума же вел себя совершенно непонятно. Взявшись за борт лодки, он тихонько перекинул ноги и соскользнул в воду. Помедлив мгновение, нырнул и не показывался на поверхности секунд тридцать. Вдруг ближайший к нам лист виктории-регии закачался и поплыл по течению, как-то странно дергаясь. Из воды показался Уаюкума, который шумно отфыркивался и держал в одной руке большой клубень. Это был клубень виктории-регии.

Ни Такуни, ни Уаюкума не собирались заниматься зелеными насаждениями около своего стойбища. Просто они решили пополнить запасы продуктов. Местные индейцы употребляют клубни виктории-регии в пищу и считают их деликатесом.

Уаюкума тут же предложил последовать его примеру и нырнуть вслед за ним в темные воды заливчика. Однако Такуни отрицательно покачал головой и даже несколько раз прищелкнул языком. После того как в лодке оказалось полдюжины корней, Такуни приказал сыну забираться в пирогу. Затем повернул ее на простор Кулуэни. Мы шли все дальше и дальше от поста Вилас-Боас навстречу далекому и таинственному стойбищу племени камаюра.

…Над Кулуэни уже опустилась темная тропическая ночь, а пирога продолжала идти вперед. При слабом свете луны почти невозможно было разглядеть циферблата часов, но, по моим расчетам, часовая стрелка должна была приближаться к десяти. Такуни греб совершенно бесшумно, и ни одна капля не падала с лопасти его весла. Уаюкума сидел тихо, как мышонок, и, казалось, заснул, скорчившись на дне пироги. Было совершенно непонятно, как Такуни находит дорогу в кромешной тьме. Наверное, подумал я, Такуни решил плыть всю ночь, чтобы быстрее добраться до стойбища своего племени. Но как раз в этот момент вождь камаюра изменил направление движения пироги, и она с легким шорохом, подминая под себя ветки, нежно ткнулась в берег. Это было настолько неожиданным, что мне с трудом удалось уклониться от столкновения со стволом какого-то дерева, горизонтально нависшего над водой, под которым прошла пирога.

— Дормир! [2] — сказал Такуни, выпрыгивая из лодки.

Откровенно говоря, я был в большом затруднении, потому что не мог разглядеть, где и как разыскать подходящее место для прилаживания гамака. Однако этим занялся Такуни. Он как-то удивительно ориентировался в темноте, и не прошло и трех минут, как были готовы «постели». Я надеялся, что Такуни разведет костер и мы сможем хотя бы немного согреться, потому что было видно, вернее слышно, как дрожит от холода Уаюкума, да и я, хотя одетый в рубашку и парусиновые брюки, все же знал, что если сейчас довольно прохладно, то к утру температура снизится градусов до пятнадцати. Но, видимо, Такуни считал, что во время путешествия можно обойтись без некоторых удобств, и, не думая разводить костер, устроился в своем гамаке. Уаюкума забрался к нему же, я влез в свой гамак и постарался заснуть, что осуществить было не так-то легко. Гамак, в котором я лежал, принадлежал индейцам и насквозь пропитался темно-красной краской. От нее шел довольно неприятный запах. Кроме того, москиты и в темноте продолжали свою разрушительную деятельность, безжалостно кусая усталого человека. Наконец желание уснуть взяло верх, и я заснул, не обращая внимания ни на краску, ни на москитов, ни на какие-то шорохи и звуки, доносившиеся из джунглей.

Сколько часов удалось проспать, сказать трудно, но я проснулся от легкого прикосновения чьей-то руки. Открыв глаза, я увидел стоявшего рядом с гамаком Такуни. Луна в это время освободилась от туч, и свет ее позволял довольно отчетливо разглядеть место, где мы находились.

— Олеги! — произнес Такуни. — Давай длинный огонь, пойдем ипира.

В первый момент со сна было трудно разобрать, что от меня хочет вождь камаюра. Постепенно до меня дошел смысл его слов. Еще днем, когда мы плыли по Кулуэни, я пытался втолковать Такуни о своем желании посмотреть на ночную охоту за рыбами. Но после долгих объяснений так и не был уверен, усвоил ли Такуни, о чем его просили. Оказывается, он прекрасно все понял и сейчас готов был выполнить просьбу. «Длинным огнем» Такуни назвал захваченный с собой в поездку электрический фонарик. Значение слова «ипира» было понятно: я знал еще раньше, что так называется рыба на языке камаюра. Впрочем, запомнить его было не так уж трудно, потому что ежедневно индейцы по нескольку десятков раз произносили его.

Проклиная про себя выпавшую на мою долю индейскую судьбу, я кое-как вылез из гамака и двинулся вслед за Такуни к пироге, где уже находился Уаюкума.

Мальчик сел на корму, взяв в руки весло. Такуни усадил меня в середину лодки и показал, как нужно держать фонарик. Сам он встал рядом, заранее наложив стрелу на тетиву лука. Длинной палкой Уаюкума оттолкнулся от берега и повел пирогу вдоль зарослей кустарников. Орудовал веслом он ничуть не хуже своего отца. Лодка двигалась чуть-чуть. Я сидел у ног Такуни с фонариком, опустив его с левого борта почти к самой воде. Свет проникал глубоко сквозь толщу воды. Вдруг Такуни нагнулся и повернул мою руку с фонарем так, чтобы луч его осветил какой-то участок дна реки примерно в полуметре от борта лодки. Честное слово, мне абсолютно ничего не было видно, но Такуни видел, его стрела была сантиметров на двадцать погружена в воду. Он оттянул тетиву и отпустил ее. Глубина в этом месте была около полутора метров, и двухметровая стрела должна была войти в грунт с таким расчетом, чтобы конец ее, украшенный перьями, торчал над водой. Так оно и было, но при этом стрела как-то странно качалась, дрожала и ходила ходуном, как живая. Такуни быстро взялся за стрелу, еще глубже воткнул ее в грунт, а потом вытащил из воды, и я увидел рыбину длиной сантиметров тридцать, насаженную на стрелу, как на шампур.

— Такунаре, — сказал Такуни.

Хотя стрела проткнула рыбу насквозь, она была еще живой, когда Такуни сбросил ее со стрелы на дно пироги. Уаюкума продолжал вести лодку вдоль берега. Операция повторилась с теми же подробностями, что и в первый раз, и опять я не мог заметить в глубине реки рыбы, в которую стрелял Такуни. Только на пятый или шестой раз индеец сжалился надо мной и, прежде чем выпустить из лука стрелу, показал рукой в воду. Присмотревшись, я увидел недалеко от самого дна в тускло освещенном фонарем пространстве очертания рыбы, стоящей в водорослях. Тут Такунг выпустил стрелу, и одной добычей стало больше.

Рыбная охота продолжалась часа два или, может быть, три. Когда все дно пироги было усеяно блестящими рыбами, Такуни приказал сыну поворачивать обратно.

Досыпать пришлось очень мало, потому что не успел забрезжить рассвет, как индейцы уже снова были на ногах. Мы убрали гамаки, но когда я повернулся лицом к Уаюкуме, то мальчишка весело рассмеялся, я заметил также и улыбку Такуни.

— Эни, эни [3], — сказал он, указав пальцем на гамак.

Я ничего не мог понять. Тогда Такуни подошел к лежащему на земле гамаку и показал на краску, которой были выпачканы все его звенья, сплетенные из волокон лиан. Я понял, что перемазался в ней и имел довольно комичный вид с точки зрения Уаюкумы. Дело было поправимым, потому что согласно индейским обычаям мы сейчас должны были принимать речные ванны, а краска очень легко смывается водой. Заодно я решил также немножко простирнуть гамак. Вероятно, это был первый гамак в районе Алта-Шингу, который когда-либо стирали. Между тем мои друзья занялись обмазыванием, от чего я все-таки отказался, несмотря на предложение, сделанное Такуни.

Рыба, добытая во время ночной охоты, лежала еще на дне пироги. Погрузив гамаки, мы продолжали путешествие. Но, дойдя до ближайшей песчаной косы, Такуни решил сделать остановку для обработки пойманной рыбы. Он быстро соорудил знакомый уже треугольник, развел костер, над которым положил шесть штук рыб. Затем возвел еще две пирамиды рядом с первой, после чего у нас уже одновременно жарилось восемнадцать рыб. Заготовка продуктов была окончена в два приема. Несмотря на то, что жарили рыбу без соли и некоторые из них наполовину прогорели и превратились в угли, я с величайшим наслаждением съел четыре рыбины, так как с последнего обеда у муравейника времени прошло довольно много. Причем, как вы понимаете, прошлое меню было в какой-то степени однообразным и необычным для человека, никогда не страдавшего отсутствием аппетита. Отец и сын тоже завтракали с колоссальным удовольствием и уничтожили по крайней мере треть пойманной добыли. Оставшихся рыб Такуни завернул в свой гамак и бросил на дно пироги. Мы поплыли дальше.

Я знал, что наш путь должен был проходить мимо одного из постов, кажется, того, который стал называться постом «Капитан Васконселос». Я попытался спросить об этом Такуни, несколько раз повторяя: «Капитан Васконселос, капитан Васконселос» и указывая рукой вниз по течению Кулуэни, но каждый раз Такуни качал головой и произносил: «Аните» — «Нет». Только после двух или трех часов пути Такуни приложил ладонь к глазам, закрывая их от ярких лучей солнца, и закричал:

— Васконселос! Васконселос! — потом обернулся к Уаюкуме и что-то начал быстро ему говорить на языке камаюра, несколько раз повторяя слово «акуамае, акуамае» [4]. Что такое означало «акуамае», я не знал.

Уаюкума продвинулся к носу пироги и, дергая меня за руку, показывал куда-то вдаль.

— Акуамае, акуамае!

Впереди, недалеко от берега, я увидел небольшую пирогу, значительно меньше нашей. В ней сидел какой-то человек. Приблизившись, мы разглядели женщину, которая что-то напряженно рассматривала на берегу и не заметила приблизившуюся к ней пирогу.

Женщина не была индианкой, а принадлежала к белой расе. На берегу виднелась небольшая хижина, которая тоже могла быть построена только руками белого человека: крыша хижины была покрыта оцинкованным железом.

— Добрый день, сеньора! — крикнул я, желая как-то оповестить ее о нашем приближении.

От неожиданности женщина вздрогнула, повернула голову на голос, и на лице ее был написан крайний испуг. Такуни, видимо, был знаком с ней и сказал женщине несколько слов на своем языке. Незнакомка также признала Такуни и произнесла какую-ту фразу, после чего Такуни тоже стал всматриваться в берег, повторив несколько раз слово «танаанг» [5]. Затем подошел вплотную к берегу, повернул лодку к нему кормой и выскочил на сушу. Увидев, что Такуни сошел на берег, женщина тоже подгребла к своей пироге и с какой-то боязнью ступила на землю. Мы вошли в хижину, и тут женщина рассказала о том, что произошло здесь около часа назад.

Оказывается, пост «Капитан Васконселос» подвергся нападению полчищ муравьев сакасайя. Они, по-моему, самые коварные из всех видов муравьев. Сакасайя не строят муравейников, а живут большими колониями под землей. Самое неприятное то, что время от времени эти муравьи дружно выходят на поверхность и перемещаются на очень большие расстояния. Когда миллиарды и миллиарды муравьев вылезают из-под земли и начинают странствовать, то все живое бежит от них. Кобры, ягуары, дикие свиньи в панике бегут, заслышав приближение муравьиного потока. Птицы поднимаются со своих гнезд и ищут самые высокие места, где не могут быть захвачены этой армадой.

Женщина была супругой начальника поста «Капитан Васконселос», ее звали Силвиа Хандунс. С мужем они живут здесь с 1961 года. Три дня назад он уехал на лодке до места слияния Кулуэни с Шингу, оставив жену дома. И вот примерно за полтора часа до нашего подхода она услышала в лесу страшный шум. Мимо поста пробежали несколько виадо — газелей, которые обычно никогда не приближаются к жилищу человека. Потом промелькнули несколько паки — диких свиней, и женщина поняла, что происходит что-то необычное. Она не была новичком в джунглях и хорошо знала законы леса. Кроме того, собака, которая находилась на посту, пришла в страшное волнение, и это было явным признаком того, что приближаются муравьи, что минут через пять-десять сюда хлынут, съедая все на своем пути, муравьиные стада.

Вы имеете представление, как построены дома обитателей Амазонки, и знаете, что невозможно закрыться в них, так как здесь отсутствуют плотные двери и окна не имеют стекол. Единственная возможность спастись от нападения муравьев — это убежать от них как можно быстрее, убежать к реке и переждать на воде, пока туча крошечных хищников не пройдет мимо. Женщина так и поступила. Если бы она замешкалась, то единственное, что в таком случае ей оставалось, так это как можно быстрее скинуть платье и остаться недвижимой там, где настигли ее муравьи. Полчища муравьев могут пройтись по вашему телу, и, если человек не двинет ни рукой, ни ногой, не пошевелится, тогда муравьи спокойно уйдут своей дорогой. Если же случайно будет сделано хоть какое-нибудь движение, то в ответ вы получите тысячи и тысячи муравьиных укусов, после которых, как правило, человек погибает.

Более века назад натуралист Сен-Илер, путешествуя по Амазонке, сказал: «Или же бразилец покончит с муравьями, или же муравьи покончат с бразильцем».

Такуни назвал муравьев танаанг. Я затрудняюсь сказать точно, что означает это слово в переводе на русский язык, но бразильцы называют этот вид муравьев сакасайя, что значит «снимай юбку», намекая на то, что единственная возможность спастись от таких муравьев — сбросить одежду и неподвижно стоять, пока насекомые не уберутся восвояси.

На посту «Капитан Васконселос» мы пробыли недолго. Жена начальника поста, осмотрев свои запасы продуктов, которые, к счастью, хранились в железных банках с плотно пригнанными крышками, убедилась, что они не пострадали от нашествия. Как ни странно, но все до одного муравья ушли с территории поста. Сколько я ни присматривался, нигде не мог найти даже следов их, пока, наконец, женщина не обнаружила в чашке с водой, стоявшей на столе, трех утонувших муравьев очень большого размера, каждый величиной до полутора сантиметров. Мне стало не по себе, когда я представил, как миллиарды насекомых стремительно движутся по земле и все живое бежит от них.

Когда пирога отплыла от поста «Капитан Васконселос», Такуни с сыном еще долго обсуждали происшествие. К сожалению, я не имел возможности принять участие в разговоре и только понимающе кивал головой, когда улавливал слово «танаанг» — муравей, то и дело встречавшееся в беседе.

В полдень Такуни решил остановиться на обед. Меню его отличалось от завтрака разве только количеством съеденной рыбы. Больше двух каждый уничтожить был не в состоянии. На этот раз она уже не казалась такой вкусной, как утром.

Продолжив путешествие после обеденного перерыва, мы еще некоторое время плыли по Кулуэни. Потом как-то неожиданно я заметил, что берега словно раздвинулись и река стала вдвое шире. В этот момент Такуни повернул лодку палево, и перед нашими взорами открылась река, почти такая же широкая, как Кулуэни, которая впадала в нее. Это была Курисеу. Орландо говорил, что от места впадения Курисеу в Кулуэни до стойбища племени камаюра нужно пройти примерно километров пятнадцать вверх по течению. Путешествие подходило к концу.

Пирога снова пошла вдоль самого берега, но сейчас уже гораздо медленнее, чем раньше: сказывалось течение. Решив подготовиться к прибытию в селение и не желая ударить в грязь лицом перед индейцами камаюра, с которыми мне предстояло встретиться, я решил рассортировать захваченные с собой по совету Орландо подарки. Вынимая из рюкзака пакетики и сверточки, на дне я обнаружил старый номер газеты «Комсомольская правда». Уаюкума с любопытством смотрел на газетные страницы, абсолютно не догадываясь об их назначении. Он сел на заменявшую скамью палку, положенную поперек пироги, взял газету и стал рассматривать ее, правда вверх ногами. Потом, увидев опубликованные фотографии, видимо, осознал свою ошибку и перевернул газету в нормальное положение. Невозможно было упустить такой интересный кадр: первый молодой индеец в бразильских джунглях, знакомящийся с печатным словом, и каким! «Комсомольской правдой»! Я поспешил запечатлеть на пленке это историческое событие. Причем номер «Комсомолки» был в самом деле не рядовой, а посвященный советским космонавтам, полету Николаева и Поповича в космос. До какой-то степени это было символично: бразильские индейцы и советские космонавты.

Подержав в руках с минуту номер «Комсомольской правды», Уаюкума, видимо, по достоинству оценил все помещенные там материалы, был удовлетворен версткой газетных полос и качеством опубликованных клише. Он вежливо отдал мне газету и тут же забыл о ней, потому что его внимание привлекла какая-то черная точка, покачивающаяся недалеко от берега.

— Тарикапаа, тарикапаа![6] — закричал он отцу, подпрыгивая от нетерпения в лодке.

Такуни бросил весло внутрь пироги, схватил в руки лук, но наложил на тетиву стрелу не из числа тех, которые употреблял при охоте на рыб, а другую, поменьше, лежавшую у его ног и к концу которой была привязана сплетенная из прочных волокон лиан довольно длинная веревка. Такуни поднял лук вверх, примерно под углом в семьдесят пять градусов, натянул тетиву и пустил стрелу. Видно было, как стрела летела по параболе и потом, достигнув высшей точки, стала почти перпендикулярно снижаться в то место, где виднелся на воде странный предмет, угодив прямо в центр его. Это было хорошо видно. Неизвестный предмет вместе со стрелой тотчас же скрылся под водой. Такуни схватил весло и стал энергично грести к месту падения стрелы. Безусловно, он мог бы распрощаться со своим оружием, если бы к стреле не была привязана веревка, которая сейчас змейкой вилась по воде. В несколько гребков Такуни настиг убегающую веревку, и Уаюкуме удалось схватить ее и намотать конец на руку. Такуни принял веревку у сынишки и стал осторожно подтягивать неизвестный предмет, находившийся на другом конце веревки, к борту. Вскоре из воды показался панцирь солидной черепахи, в середине которого торчала пущенная Такуни стрела. Не без труда добыча была перекинута через борт пироги, к колоссальному удовольствию Уаюкумы, который, вытащив стрелу из панциря, тут же уселся на черепаху.

Через некоторое время пирога с тремя путниками подходила к обрывистому берегу, около которого виднелись такие же, как наша, пироги. А вдали поднимались тоненькие струйки дыма от горевших костров. Мы прибыли в стойбище племени камаюра, в деревню, которая называется Тивативари. У камаюра две деревни. Вторая находится километрах в двенадцати от Тивативари, на берегу озера, и называется Ипаву.