Артист (Управдом – 4, осень 1928)

Глава 17

Глава 17.

— Вы пройти не можете.

Режиссёр Свирский растерянно посмотрел на невысокого толстячка, стоящего перед лифтом. Сам он сидел в коляске, и поэтому глядеть приходилось снизу вверх, отчего режиссёр чувствовал себя унизительно. Толстячок сложил ручки на объёмном животе, и склонил голову на бок, преграждая проход, за его спиной стояли двое носильщиков и дворник.

— Почему? — спросил Свирский, — я ведь здесь живу.

— Товарищ, — сказал толстячок высоким голосом, — за гостиницу не уплочено. Двадцать три дня, номера по пятнадцать, десять и восемь рубчиков, итого семьсот пятьдесят девять пожалте, к этому плата за ресторанное обслуживание, сто восемнадцать рублей сорок копеек, и за мыльные принадлежности — четыре рубля с полтиной. Итого восемьсот восемьдесят один рубль девяносто копеек извольте внести в кассу гостиницы.

— Но я этим не занимаюсь, позвольте, у меня есть счетовод, он должен расплатиться. Я режиссёр, человек искусства, я снимаю картины, а не номера.

— Если вы говорите о товарище Парасюке, то он исчез.

— Как исчез?

— Растворился, — толстяк всплеснул руками. — Я говорил с ним вчера перед его отъездом, и он клятвенно обещал выдать деньги сегодня до десяти утра. Уже в седьмой и окончательный раз, между прочим. Но его комната пуста, в гостинице он со вчерашнего дня не появлялся, ваш счетовод — сбежал.

— Хорошо, — Свирский порылся в кармане, — я заплачу за свой номер, надо же мне где-то жить.

Режиссёр достал пачку денег, собираясь пересчитать, но толстяк выхватил их у него из рук.

— Шестьсот восемнадцать, — торжественно сказал он, пошелестев бумажками. — Итого пожалте двести шестьдесят три целковых и опять же девяносто копеек.

Возле лифта собрались люди, они с интересом смотрели на происходящее, переговаривались и тыкали в режиссёра пальцами. Гриша деликатно отошёл в сторону, делая вид, что он здесь совершенно не при чём. Свирский чувствовал себя отвратительно. Нога болела, голова раскалывалась, хотелось помыться и выпить коньяка, но доступ к номеру закрывал директор гостиницы.

— Я телеграфирую, и мне пришлют деньги, — выложил режиссёр последний козырь, — это какое-то недоразумение.

— Вот когда вышлют, тогда и поговорим, а пока что, товарищ, извольте обождать. Николай! Николай, где милиция?

— Сейчас бегут, Борис Леонидович, — швейцар вытирал красное лицо платком и отдувался, — аж в Цветнике поймал.

— Где мошенник?

Вслед за швейцаром появился милиционер, на его вопрос толстяк ткнул коротким пальцем в Свирского, и начал объяснять, тряся бумажками и квитанциями. Постояльцы гостиницы смеялись и подбадривали служителя закона. Унижение длилось пятнадцать минут, пока милиционер составлял протокол и записывал свидетелей, потом режиссёра вытолкали на улицу. Гриша всё это время держался в стороне, и только у входа перехватил ручки коляски. Водитель Фиата закурил папиросу, на его лице было написано презрение. Он тоже стоял внутри и всё слышал.

— Со мной расплатятся? — уточнил он.

— Ты получил позавчера аванс, — напомнил Гриша.

— А остальное?

— Получишь потом.

Водитель пожал плечами, и распахнул дверцу.

— Я буду жаловаться в профсоюз, — на всякий случай заявил он, — это безобразие.

Свирский перебрался в автомобиль, Гриша полез было за ним, но режиссёр его остановил.

— Беги на почту, и телеграфируй в Севзапкино, пусть вышлют остаток. Срочно!

Гриша кивнул, и убежал. Режиссёр пересчитал оставшиеся деньги, радуясь своей предусмотрительности — в другом кармане лежали ещё двести рублей.

— Поехали, — скомандовал он шофёру, — ноги моей больше не будет в этом клоповнике. Давай, сейчас повернёшь направо, на Карла Маркса, и снова направо на Красноармейскую, остановимся там.

Травин расстался с Кольцовой на углу Карла Маркса и Красноармейской, они договорились встретиться утром, когда Сергей сходит на почту за журналом и ещё раз поговорит с Федотовым. На первом этаже за конторку вернулась дама с веером, она листала журнал и неодобрительно посматривала в сторону Гриши Розанова, помощника Свирского, который курил, сидя у окна.

— Привет, — поздоровался с ним Сергей, — ты чего такой смурной?

— А, это ты, — Гриша вяло пожал протянутую руку, — точно, ты тоже здесь живёшь.

— Что значит — тоже?

— Теперь и Арнольд Ильич сюда перебрались, вышибли его из Бристоля.

— За что это? — Травин сел рядом, тоже достал папиросу, от Гриши несло водкой.

— Да Парасюк, сволочь, за гостиницу не расплатился, и исчез. Свирский меня на почту послал, за деньгами, а сейчас ответ из треста пришёл, что они две недели назад все деньги до копеечки по смете переслали. Это ж сорок тысяч рублей.

Травин присвистнул.

— Так чего, Матвей Лукич ваш, в бегах за растрату?

— Ага, следователь сейчас должен прийти, Ильич рвёт и мечет, уже коньяком налакался, гад. С тобой тоже не расплатились?

— С этим всё в порядке, отдали полностью ещё позавчера, — улыбнулся Сергей, вспомнив, как сам себе отсчитал зарплату, — а когда Лукича видели в последний раз?

— Да Савельев говорит, что Парасюк вчера днём уехал вместе с Малиновской, но должен был вернуться, он их отъезд камерой снимал фотографической, говорит, две катушки отщёлкал, хвастался, что только одна карточка плохо вышла. Я звонил на карьер, там сказали, вечером вчерашнего дня отбыл обратно, в Пятигорск, на извозчике. В гостинице нет, номер пуст. Я в банк, там говорят — снял этот подлец все деньги подчистую ещё десять дней назад. Бегом снова на почту, а там тоже шиш. Получается, он только с Малиновской расплатился и аванс выдал, а остальные то где? Где, я тебя спрашиваю?

Гриша затянулся аж до гильзы, вдавил окурок в пепельницу.

— Савельев точно его видел? И что за карьер?

— Где-то около Минвод, новый посёлок строится, кажется гора называется — Ящерица. Нет, Змейка. Он их даже на карточку запечатлел, а как прознал, что денег не будет, заявил, мол, плёнки картины отдаст только через суд. Сейчас с Муромским водку глушат в кофейне у Цветника, тот тоже жук, забрал реквизит, и сказал, что на базаре продаст или в театр, я отобрать хотел, так пистолет достал и на меня наставил. Нет, вот увидишь, ноги моей больше здесь не будет, я к Эггерту уйду, или к Протазанову в «Межрабпом», там платят регулярно, и фильмы два, а то и три раза в год. Но какой подлец, а?

— Лукич?

— Свирский. Заявил, что его это не касается. Нас сейчас из комнат вышибут, на обратный билет денег нет, а он здесь сидит, коньяками пьянствует, икру в номер заказал. Дождусь следователя, и всё ему выложу, и про лишние дни съёмок, которые не по смете, и про актрис, которых Свирский соблазнял, и про его вторую жену в Гомеле, и как он с Лукичом деньги лишние делить собирался. Всю подноготную!

— Удачи, — Травин поднялся, решая, сначала в номер подняться, или всё-таки оператора найти, — держи хвост пистолетом. Кстати, маузеры, я так понял, тоже у Муромского?

Гриша только рукой махнул, уставился в окно и сжал кулаки. Ему было очень жаль себя, загубленной молодости и чёрной паюсной икры с коньяком, которых у него, Гриши, на ужин сегодня точно не будет.

Оператора Сергей нашёл именно там, где и сказал Гриша Розанов. Тимофей сидел за столиком вместе с артистом Муромским, перед ними стояла почти пустая бутылка вина. Савельев ковырялся в тарелке с ростбифом, артист откинулся на спинку стула и тяжело дышал. Травин сел рядом.

— Ну что, — спросил он, — вас тоже с деньгами прокатили?

— Не режь по больному, дорогой товарищ по несчастью, — Муромский с сожалением посмотрел на бутылку, — соль на рану не сыпь, зияет свежей кровью разодранная плоть. Вот ведь как, вроде и приличный с виду человек Свирский, а на тебе, оказался злодеем последним, гнидой подколодной. Но ничего, мы с Тимофеем Леонидовичем своё возьмём, да. Приструним негодяя советским рублём.

— Так вроде деньги у счетовода, Свирский вроде как не при делах?

— Тут ты прав, чертяка, ох как прав. Но Парасюк где, фьють, и испарился аки демон от святой воды, а Арнольд здесь сидит, и перед руководством Севзапкино отвечает. Счастье его, что с нашей примой Матвей Лукич расплатились, а то ведь и до наркома дойти могло, Варвара Степановна при живом-то муже женщина бойкая. Но, — артист решительно положил ладонь на стол, — я никаких сплетен не терплю.

— Слышал, вы весь реквизит забрали? — Сергей подозвал официанта, заказал большой графин водки.

Артист оживился.

— Говорил я тебе, Серёжа, хоть кино возьми, хоть театр — та ещё клоака, каждый норовит обмануть, подставить, подсидеть. Но и мы не лыком шиты, знаем, как себя уберечь, я вот вещички-то попридержу в качестве обеспечения, осветители наши лампы припрятали, Тимофей камеру и плёнки забрал, никуда от нас Свирский не денется. Режиссёр — он лицо глупое и непрактичное, ему бы артисток щупать за мягкие места да приказы раздавать, а как до дела доходит, без реквизита он никуда. И за катушки его начальство ох как взгреет, всё отдаст, лишь бы обелиться.

— Так маузеры у тебя?

— Лежат, голубчики. Только отчего-то два всего.

— Хоть и два, возьму по червонцу.

— Ах ты ж благодетель, — Муромский выдавил слезу, — такой товар аж за червонец. Хочешь несчастьем сыграть, аспид эдакий?

— Боевое оружие, — Сергей перехватил у халдея графин, расплатился трёшкой, разлил по бокалам водку, — нужно в милицию сдавать. Любой покупатель тебя же и продаст с потрохами, а там статья 182-я, шесть месяцев или штраф сто червонцев. Я лицо официальное, могу для своей почтовой конторы приобрести. Так что решай, ведь тебя, считай, от кичи спасаю. Сегодня в номер принесёшь, получишь деньги.

Муромский вздохнул, махом осушил бокал и кивнул.

— Да будет так, — сказал он, и наполнил его ещё раз, до краёв. — Парики есть отличные, всего по шесть рублей, они в лавке по пятнадцать. Мундир генеральский, с орденом. Отдам за полтинник.

Сергей покачал головой.

— Может, плёнки с фильмом купишь? — Савельев ткнул вилкой в сторону Травина, — на почте кинокартины не нужны?

— Нет, но ты вчера Малиновскую фотографировал, могу для карточек почтовых взять. Всё что есть за пятёрку, негативы себе оставишь.

— Это несерьёзно, — неуверенно сказал оператор.

— Ну как знаешь, — Травин поднялся, — ладно, сейчас дам семь рублей, потом — пять, предложение действует до вечера.

— Погоди, погоди, — Савельев схватил Сергея за руку, — вот они.

Он достал пачку свежих отпечатков. Травин забрал карточки, мельком взглянул, внимательно посмотрел на оператора. Тот помялся, вздохнул, и вытащил ещё одну пачку, побольше.

— Две катушки минус кадр, — молодой человек улыбнулся, достал двадцать семь рублей, две банкноты по три рубля и бумажный рубль отдал Савельеву, а двумя червонными бумажками помахал перед носом Муромского.

И ушёл.

За то недолгое время, что Травин работал агентом уголовного розыска, он понял — на свидетелей никакой надежды нет. В двадцать шестом году, когда он только начинал служить в группе Осипова, занимавшейся бандитизмом, в сберкассе, которую обнесли братья Спиридоновы, убили кассира и двух посторонних женщин. В зале кроме них находилось восемь посетителей, кассир и собака, которая принадлежала одной из убитых. От девяти свидетелей никакого толку не было, они путали рост, цвет волос и то, во что были одеты грабители. Один из братьев, кстати, был лысый, и это ни один человек не указал. Только собака узнала Спиридоновых и кинулась на них на опознании. Собаку потом забрал к себе в питомник Медведев, и из неё вышла отличная ищейка. Поэтому Сергей больше доверял объективным свидетельствам, фотографии для этого вполне годились.

Савельев оказался отличным фотографом, все отпечатки вышли чёткими, главные действующие лица занимали центральную часть композиции, и выглядели отлично. Малиновскую Травин разглядывать не стал, только обратил внимание на то, что она села на задний диван вместе с Зоей, а Парасюк уселся спереди. Комсомольский активист Генрих Липке, который носил под брюками, нож, тоже получился отлично. Молодой человек от камеры не прятался, смело смотрел в объектив. У Сергея промелькнула мысль, что он дует на воду, и Малиновская благополучно сейчас едет в Москву, но что-то свербило, не давало успокоиться. За артистку Травин не особо волновался, та сама закрутила знакомство с блатными, его больше тревожила Зоя — девушка могла попасть в переделку не по своей вине.

На нескольких фотографиях на задний план попал пацан, которого Сергей видел в понедельник на вокзале, везде, кроме одной, он был один. На одной карточке рядом с ним в кадре оказался парень, похожий на Генриха, только моложе, в клетчатом пиджаке и кепке. Под пиджаком угадывался револьвер, смотрел парень на Малиновскую.

— А вот это интересно.

Сергей отложил один снимок, где машина была снята крупным планом, автомобиль напоминал ему тот Студебеккер, на котором ездил Радкевич, убитый в двадцать пятом. Машина, помнится, принадлежала по документам Петру Лукашину, он же её и получил, выйдя из тюрьмы — транспорт конфисковывать почему-то не стали. Лукашина и его брата Зулю нашли мёртвыми осенью двадцать шестого года, как раз за день до этого убили родителей Светы Решетниковой, с которой Травин в то время встречался. Студебеккер так и не нашли. Автомобилей в СССР было немного, двадцать шесть тысяч штук на всю страну, Студебеккеров — ещё меньше, и Сергею очень хотелось посмотреть на машину вживую. Для этого нужно было найти Генриха.

Травин взял путеводитель, который ему продала дама с веером, на плане обвёл место возле горы Змейка, там, судя по газетам, строился бештаунитовый карьер. Он пожалел, что не взял с собой на отдых мотоцикл, такая мысль была, но при взгляде на карту РСФСР пропала. В любом случае, на ночь глядя поиски начинать он не собирался, если с женщинами что-то случилось, то один день ничего не решит. А если нет, глядишь, доберутся до Москвы и телеграфируют.

В подвале смена дня и ночи никак не наблюдалась. Снаружи доносился размеренный шум, похожий на чавканье калош по грязи, иногда в него добавлялся другой, более резкий и отчётливый, вот только на что он был похож, Варя сказать не могла. Она сидела, прислонясь к стене, и отчаянно пыталась не думать о плохом. А ещё она злилась на Зою, которая постоянно плакала.

Им дали еду и огарок свечи, в одну железную миску набросали куски мяса и овощей, большую часть посуды занимала подлива, в другой миске была вода, чистая и холодная, аж зубы стыли. Еду принесла женщина лет сорока, в чёрном платке и такого же цвета платье, Варя пыталась с ней заговорить, но незнакомка молча поставила миски возле двери, подожгла свечку высотой с палец, и тут же поднялась обратно. Внизу двери оказался проём высотой сантиметров пятнадцать, голова бы в него не пролезла, а вот миски — впритык. Зоя от еды отказалась, но воду выпила почти всю, Малиновская не успела отнять у неё миску и теперь жалела, жажду после наваристого мясного рагу она почувствовала не сразу, зато сильную.

Огарка свечи хватило на несколько минут, за это время Варя ещё раз осмотрела камеру, обошла её по периметру, но ничего стоящего внимания не увидела. Потолок перекрывали мощные, хорошо подогнанные доски, лежащие на квадратных балках, каменные стены были сложены из одинаковых блоков, почти без щелей, а земляной пол утоптан до твёрдого состояния. Она попробовала копнуть его миской, но ничего не вышло. Зоя смотрела на всё это и плакала, а потом уснула. Или, возможно, потеряла сознание.

Женщина в платке вернулась, как показалось Варе, часа через два, в сопровождении низкого мужчины, того, что спускался вниз в первый раз. Мужчина держал в руках обрез, женщина знаками показала, что надо поднести к двери ведро и миски, когда Варя это сделала, она открыла камеру, забрала их, переставила внутрь два ведра, одно пустое, а другое — с водой.

— Это, значит, чтобы вы не завшивели раньше времени, — грубо рассмеялся мужчина. — Пользуйтесь аккуратственно, часто менять не будем. А ну пошла вон.

Незнакомка быстро полезла наверх, там она на секунду остановилась, обернулась к Варе и провела большим пальцем по горлу, а потом скрылась. Мужчина закрыл клетку.

— Эта что, спит, болезная? — он кивнул на Зою. — Не померла?

— А вот если бы померла, тогда что? — с вызовом спросила Варя.

— Этого тебе, девонька, лучше не знать.

Мужчина на этот раз смеяться не стал, отцепил от крюка фонарь и запер за собой крышку люка.