Артист (Управдом – 4, осень 1928)

Глава 27 + Эпилог

Глава 27.

Воскресная слежка за преследователем закончилась быстро, даже не начавшись. В половине седьмого Травин занял место на скамье неподалёку от Спасского собора, оттуда отлично просматривались и площадь перед церковью, и подъезд здания бывшего кинотеатра, где теперь располагался Терский окротдел ГПУ. Мужчина уселся рядом с Сергеем, положил на доски газету и протянул руку.

— Василий Львович Румпель, — представился он.

Выглядел собеседник точно так же, как на портрете, что нарисовала Кольцова, и имя это Травину было знакомо — так звали помощника ветеринара Завадского.

— Платон Федорович меня прислал, — продолжал Румпель, топорща усики и ничуть не смущаясь того, что разговаривает с незнакомым человеком. — Он у нас, знаете ли, человек подозрительный, просил за вашей знакомой проследить, а теперь вот и вам кое-что передать. Не желаете ли пива выпить?

Пива Травин не пил, а вот от кваса не отказался. В Пятигорске продавали замечательный квас — на местных травах, душистый и плотный. Столики возле лавки, торгующей напитками и закуской, были высокие, без стульев, Румпель облокотился на столешницу, чуть не залезая усами в пышную шапку пены.

— Так что от меня господину Завадскому нужно? — спросил Сергей.

— Во вторник, — Василий Львович смотрел на Травина прямо, не пряча и не тараща глаза, — наша боевая группа пройдёт, так сказать, крещение огнём, и Платон Львович просит вас присмотреть за господином Федотовым. По нашим сведениям, человек он ненадёжный, дела с чекистами имел в недавнем прошлом, как бы чего не вышло. Он там будет не один, с Марией Ильиничной, вот наш предводитель и беспокоится. По вам видно, что не верите. Напрасно, Завадский вам полностью доверяет, не знаю, чем вы его так к себе расположили, и вообще, считайте это первым заданием.

Румпель исчез вслед за пивом, оставив Травина в одиночестве. Пришлось идти в театр вслед за Кольцовой и Бушманом, женщину Сергей поймал только в антракте возле буфета, и рассказал о прошедшем разговоре. Лена обещала всё передать своему новому поклоннику, она купила в буфете бутылку вина, заявила, что на трезвую голову издевательств над Чеховым не выдержит, и ушла обратно в зал, а Травин отправился по своим делам. После утренней беседы с Бушманом, окротдел ГПУ интерес к нему на время потерял, и больше не беспокоил.

. В понедельник на почтамте, куда Травин зашёл за очередным выпуском журнала, молодого человека перехватил Федотов. Глаза у телеграфиста, когда он приглашал Сергея, сияли, а руки нервно подрагивали, так что химический карандаш выводил на бланке телеграммы каракули.

— Сергей Олегович, позволь спросить, что ты делаешь завтра?

Травин удивился. Во-первых, совпадению — о вторнике говорил ему помощник Завадского, а во-вторых тому, что Федотов сидит на работе в понедельник, хотя обычно он делает это по вторникам, четвергам и субботам.

— Пришлось поменяться, — объяснил телеграфист, — мне кажется, Машенька хочет ответить на мои чувства завтра, на аэродроме. Понимаешь, волнуюсь очень, такие дела обычно с глазу на глаз решаются, а там вроде знакомые все, но недавние. А тебя я сто лет знаю, если придёшь, будет спокойнее. Да и Машенька говорила, чтобы я тебя позвал.

— Зачем?

— Думаю, — Федотов говорил чуть сбивчиво и тихо, чтобы другие служащие почты не услышали, — хочет обставить это как дружескую прогулку в компании, чтобы я заранее не догадался. Да и погода, говорят, будет лётная, сможешь в воздух подняться.

— Не знаю, — с сомнением протянул Сергей, — у меня воспитанница, ей тоже внимание нужно.

— Вот, — телеграфист поднял указательный палец. — Приедешь домой, и что она тут видела? Горы да пионеров. А так на аэродроме побывает, в самолёт её пустят, я с Лазаревичем договорюсь. Бери её с собой, к часу дня, скажем. Мы с собой продукты возьмём, устроим там пикник.

Сергей кивнул. Девочке и вправду было бы интересно посмотреть вблизи на летательные аппараты, рядом с границей не то что ребёнка, а и обычного советского служащего на аэродром не пустят, здесь — заплати пять рублей, и сиди за инструктором. Или вместо инструктора, если начальник авиашколы разрешит. А что вёл себя Федотов странно, так многие его знакомые, когда дело касалось женщин, тоже теряли способность логически мыслить и трезво соображать.

— А это что за самолёт? — Лиза, приложив руку козырьком ко лбу, показывала другой рукой на снижающийся аппарат.

— Юнкерс немецкий, я на таком в прошлый раз летал.

— Ух ты, огромный какой, — девочка восхищённо вздохнула, — а сегодня можно с тобой?

— На этом — нет, а вон на тех, — Сергей кивнул в сторону У-1, стоящих в ряд на краю взлётного поля, — полетаем. Так даже интереснее, больше сверху увидишь. Иди, спроси у Льва Ивановича, он тебе пока его изнутри покажет. Только не тот, что сейчас заправляют.

Девочка радостно взвизгнула, и побежала к учебным самолётам, а Травин ещё раз окинул взглядом воздушную гавань Минвод, которую с аэродромом назвать можно было с большой натяжкой.

По вторникам воздушная станция Минеральные воды работала в обычном режиме, а авиашкола Осоавиахима была закрыта, из инструкторов остался один Лев Мильнер. Лазаревича, который должен был дать «добро» на полёты, на месте не оказалось, он улетел ещё в воскресенье вместе с Малиновским в Москву. Учебные Юнкерсы отправили в Ростов на две недели на плановый ремонт, приписанные к воздушной станции два пассажирских Дорнье, принадлежащих «Добролёту», и один почтовый Юнкерс тоже находились в воздухе. Второй Юнкерс приземлился час назад, и стоял возле здания станции. Техники подтащили заправочный шланг, принялись что-то подкручивать, дёргая элероны и пиная шасси. Двое грузчиков перетащили в телегу почтовые отправления и устроили себе перекур, а заодно и обед, разложив нехитрые припасы прямо на коробках с почтой. Были эти грузчики какие-то неправильные, на взгляд Сергея, слишком интеллигентные, что ли. Но одеты оба были в холщовые рубахи и потрёпанные штаны, заправленные в сапоги, оружия при них не наблюдалось, и Травин списал свои сомнения на излишнюю подозрительность. Кольцова, напросившаяся вместе с ними, уже отщёлкала целую плёнку с Юнкерсом и пилотом, который попозировал и уехал по своим делам…

— На У-1 полетите? — спросил Травин у Федотова.

Тот кивнул, всё внимание телеграфиста было приковано к Мурочке, а та, казалось, позабыла, зачем сюда приехала, и вовсю кокетничала с Мильнером. Федотов мрачно ерзал в своей коляске и даже пытался встать.

Через несколько минут со стороны железнодорожной станции раздался гудок, потом шум выпускаемого пара, какой-то состав отходил от перрона. Ещё минут через пять с севера показался открытый автомобиль, он проскочил здание станции и заехал прямо на взлётное поле. На переднем диване сидели двое людей в кожанках, а на заднем — пожилой лысый мужчина лет с усами щёточкой и в роговых очках. Рядом с ним стоял деревянный ящик. Автомобиль остановился, пассажир с переднего сиденья вылез, и встал рядом с капотом, под расстёгнутой курткой виднелась рукоять нагана.

Очкастый вытер лысину платком, огляделся, его взгляд остановился на Мурочке, мужчина кивнул. Травину показалось, что женщина тоже кивнула ему в ответ. Сергей посмотрел на часы, стрелки показывали половину второго.

— Это из ГПУ, — к молодому человеку подошла Лена, — я их видела в здании недавно. Наверное, что-то ценное привезли.

— И поезд ушёл без ящика, — кивнул Сергей.

По словам Кольцовой, окротдел во вторник проводил какую-то операцию, связанную с бронепоездом из Владикавказа, и то, что сказал Травину франт с усиками, для чекистов неожиданностью не стало. Поезда ходили через станцию не так часто, чтобы спутать один с другим, значит, где-то неподалёку оперативная группа будет проводить задержание и франта, и его боевой группы, а в это время ценный груз отправят по воздуху.

Ящик оказался довольно тяжёлым, те же грузчики, что перетаскивали почту, с трудом, на ремнях, подняли его и кое-как загрузили в Юнкерс под бдительным взглядом людей в кожанках. Тот, что раньше сидел за рулём, повернулся к лысому.

— Товарищ Лившиц, можете быть свободны.

Лысый заозирался, словно что-то потерял.

— А документы? — наконец выдавил он.

— Мы разберёмся, — успокоил его сотрудник ГПУ, — идите на станцию, бумаги прибудут специальной почтой.

Лившиц бросил отчаянный взгляд на Мурочку, которая делала вид, что происходящее её ничуть не касается, и продолжала строить Мильнеру глазки, и сделал шаг к телеге, на которую загрузили почту. Грузчики сложили остатки продуктов, и зачем-то перекладывали почту.

Раздался первый выстрел.

Человек в кожанке, стоявший возле автомобиля, покачнулся, и осел на землю, держась левой рукой за грудь, правой он царапал куртку, пытаясь добраться до пистолета. Второй чекист потянулся к револьверу, но следующий выстрел и его повалил на землю. Стрелял один из грузчиков, он держал в руках винтовку. Другой грузчик взял на прицел Травина, а из-за здания станции выбегали ещё несколько человек с оружием, за ними не спеша на взлётное поле вышел франт с усиками.

Травин держал руки на виду, чтобы не спровоцировать нападавших, оружия у него с собой не было, а бросаться с кулаками на вооружённых огнестрелом людей он не собирался. Может быть, что-то он бы и предпринял, но возле учебных самолётов стояла Лиза. При звуках выстрелов она растерялась.

— Долго же вы ждали, — сказал вдруг Лившиц. — Я уж подумал, решили меня обмануть.

— Не в церкви, — весело сказал франт.

Он держал пистолет направленным на Травина и Кольцову, его подручные сгоняли персонал станции в одно место. Револьвер оказался только у Мильнера, тот даже не успел его достать, инструктора ударили несколько раз и разоружили. Техники сразу подняли руки вверх, один из нападавших выволок из станционного домика машинистку. Лиза наконец пришла в себя, и юркнула под крыло У-1.

— Я бы хотел рассчитаться, — настаивал Лившиц, — как мы договаривались. Эй, выгружайте всё обратно.

— Конечно, надо рассчитаться, — одобрительно кивнул франт, резко перевёл револьвер в сторону лысого и три раза выстрелил.

Первая же пуля разбила стекло очков и вошла в голову, две остальные пробили уже мёртвое тело. Мурочка подошла к Федотову, погладила его по щеке.

— Знаю, что ты собирался замуж меня позвать, Витя, но нам не суждено быть вместе, — сказала она. — Базиль, всех держать на мушке, чтобы не пикнули.

— А эту? — Базиль кивнул на Кольцову.

— Хватит на сегодня чекистской крови, пусть живёт. А я пока выберу, — женщина лукаво улыбнулась, переводя палец с Мильнера на Сергея, — Эны, бэны, барбарис, две Иленки подрались, одна тянет за косу, отнимает колбасу.

Палец уставился на Мильнера, который зло таращился на незваных гостей.

— Он выходит. И вообще, он мне не нравится

Франт кивнул, тот грузчик, что застрелил чекиста, приставил дуло ружья к голове Мильнера.

— Остался ты, — Мурочка повернулась к Травину. — Девчонка твоя вон в том аэроплане спряталась, пока будет вылезать, мы её пристрелить можем. Но ведь мы не звери, чтобы ребёнка обидеть, к тому же цели у нас благородные. Конфискуем то, что наворовали большевики, и отдадим настоящим борцам за справедливое дело. Господин Вязицын не даст соврать, не так ли?

Второй грузчик, мужчина средних лет с густыми чёрными кудрями, кивнул.

— Именно так, Мария Ильинична. Вы уж перестаньте тут митинг устраивать, а то скоро чекисты нагрянут. На той стороне вас уже ждут, передавайте привет Антону Ивановичу и скажите, что мы очень ждём обещанное.

— Тогда в самолёт, — скомандовала Мурочка. — Сергей, вы, как дворянин и офицер, обязаны нам помочь. Садитесь за штурвал, да поживее.

Травин не двигался с места. Вместе с франтом он насчитал шесть нападавших, Завадский говорил об одиннадцати, но, скорее всего, преувеличивал. Этого Базиля и ещё одного, стоящего рядом, он бы смог разоружить, но вот остальные стояли неудачно, за заложниками, и стрелять в них из отобранного оружия не получилось бы. Тут раздался визг, один из подручных Базиля выволок из аэроплана Лизу и тащил к ним.

— Девчонку возьмём с собой, — распорядилась женщина.

— Погодите, ребёнка-то зачем? — возмутился Вязицын.

— Не оставлять же её большевикам, — парировала Мурочка. — А оружие держим, чтобы глупостей не сделали.

Мужчина тут же согласно кивнул головой. Лизу подтащили к франту, тот схватил её за руку. Сергей вздохнул, и полез в кабину Юнкерса, подталкиваемый сзади дулом револьвера.

Плоткин смотрел на выползающий из-за холма поезд — паровоз и четыре оббитых железом вагона. По его настоянию оружие в вагонах оставили, за то, что оно пропадёт, уполномоченный не беспокоился, в засаде на этой стороне железнодорожных путей прятался сабельный взвод, и ещё один такой же — на другой. Красноармейцы ждали сигнала, чтобы напасть и разоружить белогвардейских боевиков.

До последней минуты Плоткин сомневался, что что-то выйдет, но стоило показаться последнему вагону, как на путях прогремел взрыв. Столб земли, камней и обломков шпал взметнулся в воздух, бронепоезд, и так тащившийся еле-еле, начал тормозить, и тут же с холма ударил пулемёт. Через несколько секунд показались всадники, они окружали холм кольцом, чтобы никто не ускользнул, десятка полтора начали взбираться по крутому склону, погоняя лошадей. Двери второго с конца вагона разъехались, и на землю начали спрыгивать бойцы ГПУ, они рассредотачивались по ходу поезда, ощетинившись стволами винтовок. Плоткин застыл в предвкушении, ни один контрреволюционер не должен был ускользнуть.

На вершине холма суетились всадники, двое ринулись вниз, по направлению к уполномоченному, и меньше, чем через минуту перед Плоткиным стоял чумазый мальчишка в рваной одежде. Прогулка на лошади ему явно понравилась.

— Вот твоя контра, — доложил комвзвода, угрюмо переводя взгляд с пацана на Плоткина, — говорит, дали из пулемёта пострелять.

— А беляки? — оторопел уполномоченный.

— Хочешь, сам мальца поспрашивай, токма он гутарит, что нету тут больше никого, а ему, значит, ещё обещали добавить на станции.

— Какой станции?

— Да вот на той, дядь, — малец спокойно ковырял в носу,- ну где ерапланы стоят. Я, значит, ему говорю, дай червонец, нэпман проклятый, а он только рупь дал и сказал, что добавит потом. Оставил меня тут, велел поезда дожидаться, цельный день сижу, маковой росинки во рту не было. Дай пожрать, а?

Раздался гул, вдоль железнодорожных путей летел самолёт, Плоткин поднял голову, он покраснел, как варёный рак, сердце забилось часто-часто, потом остановилось, и снова заколотило в груди.

— На аэродром, — прошипел он, — живо. Сволочи, сгною! Всех к стенке!

— Чего? — не понял взводный.

— Бандиты там, говорю, — уполномоченный тыкал пальцем в сторону Минвод, — быстрее. Уйдут, гады. Один взвод пусть здесь всё прочёсывает, а остальные — туда. Всех хватайте.

Комвзвода кивнул, дал короткую команду, и всадники понеслись на восток, в сторону авиастанции, а Плоткин что есть мочи побежал к автомобилю, таща чумазого пацана за шиворот. Он ещё не решил, кого расстреляет первым, Завадского, Марию Брумкину или её братца, но скорее всего — всех сразу, прямо там, на аэродроме.

Самолёт оторвался от земли и потихоньку набирал высоту. Травин держался железнодорожных путей, неподалёку от аэродрома он увидел стоящий поезд и множество крошечных человечков вокруг него, ветер развеивал пыль, поднявшуюся словно после взрыва. Трое пассажиров — Мурочка, Лиза и Василий Львович фон Румпель, он же Базиль, расположились в пассажирском отделении, Лиза молчала, а двое грабителей о чём-то спорили, за звуком двигателя их не было слышно. Сразу после взлёта Сергею приказали держать курс строго на запад, что он и сделал, поднявшись на высоту в тысячу метров. Судя по карте, они должны были пересечь береговую линию где-то в районе Новороссийска. Парочка явно хотела сбежать за границу, и в их действиях прослеживалась логика — путь на юг преграждали горы, даже с учётом потолка Юнкерса в пять километров пролететь через них было делом очень рискованным, а возле Новороссийска рельеф понижался, а дальше путь мог лежать или на юг, в Персию или Турцию, или дальше на запад, в Румынию или Болгарию. Теоретически Юнкерс мог преодолеть полторы тысячи километров на полной заправке, так что и туда они могли направляться.

Минут через пятнадцать послышался скрежет — деревянный ящик вскрывали, к этому времени Сергей добрался до высоты в две тысячи, или 66 сотен футов. До слоя облаков оставалось достаточное расстояние.

— Вот тут сказано, — раздался громкий голос Базиля, — 1955 банкнот по пять долларов, 11250 по двадцать, и 44198 по пятьдесят. Ещё немецкие марки, по пятьдесят и сто, тридцать три тысячи с лишком и восемнадцать тысяч, тоже с прицепом. Всего почти два с половиной миллиона североамериканских долларов и больше трёх миллионов рейхсмарок, в пересчёте на золотые рубли — 1 миллион 642 тысячи 397 рублей и ещё две копейки. Девочка, прекрати вертеться.

— Вы — плохие люди, — так же громко сказала Лиза.

— Ничего подобного, — ласково ответила ей Мурочка, — эти деньги большевики отобрали у порядочных людей, а мы отобрали у них, только и всего.

Она перебралась на переднее сиденье, отобрала у Травина карту, достала из кармана карандаш и провела неровную линию от Пятигорска до Новороссийска и дальше через Чёрное море в Румынию.

— Полетим сюда, — женщина ткнула карандашом в Констанцу, — почти тысяча двести километров точно на запад, топлива должно хватить. Как только пролетим Новороссийск, следим, чтобы Крым остался справа, тогда точно попадём куда нужно.

— А там вы эти доллары и марки отдадите монархистам? — уточнил Травин.

Мурочка рассмеялась.

— Зачем им деньги, — сказала она, — они же всё равно истратят их на пустое. Советская власть, она тут надолго, если не навсегда, все эти дурачки, которые играют в контрреволюцию, их или расстреляют, или повесят, а мы с Базилем хотим жить, и жить красиво. И с тобой поделимся, получишь десятую часть, когда долетим. Всё по-честному. Я всё посчитала, нам лететь восемь часов, за это время почти весь бензин выйдет, и самолёту станет легче. К тому же над морем мы сможем подняться повыше, тогда обзор будет лучше. Я выписала ориентиры, чтобы не потеряться, а ты смотри по компасу, как я нарисовала, летим строго на запад. Базиль тоже смотрит, и если вздумаешь дурить, выкинет твою девчонку за борт. Да, Базиль?

— Выкину, — спокойно ответили сзади. — Так сколько в ящике оставить?

— Десятую часть, я же тебе объясняла, — Мурочка обернулась, — это деньги Сергея, если пограничники их не отберут, и добавь немного на то, чтобы заправиться и нанять на месте пилота до Берлина. Надеюсь, в Румынии говорят по-немецки.

Она похлопала Травина по колену, и перебралась обратно в салон. Оттуда слышались скрип и треск — грабители перепрятывали деньги. Сергей вглядывался вдаль, ища облака. Внизу медленно проплывали степь, редкие посёлки и ещё более редкие города, с такой высоты сливаясь в пестрое одеяло. Изменить курс Травин не мог, он попробовал, и тут же получил от Базиля замечание вкупе со стволом револьвера, прислонённым к уху.

Примерно через час внизу раскинулась зелёная масса деревьев, покрывающих низкие горы, Сергей ещё набрал высоту, и теперь двигался на ста сотнях футов, или трёх километрах. Высоту он старался набирать постепенно. Расстояние от самолёта до земли оставалось прежним, даже чуть уменьшилось, и пассажиры ничего не замечали. Мурочка и Базиль строили планы, что они сделают со своими деньгами, а Лиза уснула. Травин воспользовался облачностью, и поднял самолёт ещё выше, до трёх с половиной тысяч, манёвр не вызвал подозрений. Он старался дышать как обычно, размерено и неглубоко, на такой высоте содержание кислорода в воздухе не изменялось, а вот самого воздуха становилось меньше почти на треть, и обычно человек начинает вдыхать часто и глубоко, отчего эффект получается обратный — содержание кислорода в крови только падает. Услышав, как позади кто-то зевнул, Сергей улыбнулся. Ещё через пять минут Мурочка пожаловалась на головную боль и тошноту.

Травин тоже зевнул, широко и громко.

— Недостаток кислорода, — объяснил он, — ничего страшного. У меня тоже голова болит, но снизиться мы пока не можем, горы под нами, до моря дотянем, а там уже пойдём на двух тысячах футов, надышимся.

На какое-то время его слова грабителей успокоили, в Юнкерсе не было предусмотрено кислородных масок, посадить самолёт и пристрелить Травина пассажиры не могли, им приходилось терпеть и верить ему на слово. Но симптомы нарастали, женщина пожаловалась, что у неё двоится в глазах, Сергей предложил ей лечь и глаза эти закрыть, что она и сделала. Базиль пока держался, и видимо, что-то заподозрил. Потому что он перебрался на переднее сидение, и нацелил на Травина пистолет.

— А ну снижайся. Будешь дурить, упадём все вместе, — пообещал он.

Сергей кивнул. И резко распрямил руку, впечатывая кулак в лицо франта. Тот выстрелил, пуля пробила обшивку, через дырку засвистел воздух. Но Травин уже бил Базиля головой о приборную доску, нескольких ударов хватило, чтобы тот потерял сознание. Сергей оглянулся — Мурочка и Лиза лежали на диванах, свесив руки и открыв рты.

На Юнкерсе стоял простейший автопилот модели Лоуренса Сперри, соединявший рули высоты с механическим альтиметром, Травин отметил, что до ближайшего облака ещё минут десять, и решил рискнуть. Он перевёл рычаг в крайнее верхнее положение и вдавил его, механизм щёлкнул, самолёт чуть нырнул, но сразу выровнялся. Первым Сергей связал Базиля, тот пытался прийти в себя, мычал и даже сопротивлялся, пришлось ещё раз приложить его кулаком по голове. Потом пришёл черёд Мурочки, её Травин привязал к подельнику так, чтобы они и шелохнуться не могли. Проверил у Лизы пульс, подложил ей под голову сложенный мешок, а потом разблокировал управление, и развернул самолёт.

Ко вторнику всё яснее проступали приметы окончания курортного сезона. В ротондах, галереях и открытых залах ощутимо меньше стало отдыхающих, они спешно покидали город, уезжая кто куда, утренний поезд из Кисловодска через Ростов в Москву был забит под завязку. Из северных районов страны прибывали беспризорные, городская милиция с ног сбилась, отлавливая малолетних бродяжек возле грузовых составов. Профсоюзные здравницы тоже пустели, на зарядку выходила едва ли половина из тех, что были раньше. Экскурсовод Маруся жаловалась, что скоро некому будет показывать грот Лермонтова, и что доход молодой семьи ощутимо упадёт, и что Ляпидевский, гад, похоже, ей изменяет. Теперь она сидела на месте курортной дамы и встречала немногочисленных гостей.

В полдень, после проливного дождя, наконец выглянуло солнце. Травин сидел в полупустом зале ресторана, что расположился слева от Провала, и курил, напротив него Кольцова с ножом и вилкой терзала баранью котлету.

— Бушман сказал, что всех, кто напал на аэродром, поймали, их твоя подружка веснушчатая сдала.

— Так теперь снова Бушман, а не Шуля? — уточнил Сергей.

— Не твоё дело, — покраснела Лена, — и вообще, ты тоже хорош, влипаешь во всякие истории, а расхлёбывать приходится мне. Если бы не я и Шуля, сидеть тебе в камере.

Тут Кольцова была права. После того, как самолёт приземлился на аэродроме в Минеральных водах и к месту посадки были вызваны сотрудники окружного отдела ГПУ, перед Сергеем возникло знакомое по поезду лицо пьяного хама, только теперь этот хам был трезв, вооружён и при исполнении. Травина арестовали первым в качестве главного подозреваемого, а Мурочку и Базиля приписали к свидетелям, те к тому времени давно пришли в себя и пытались освободиться от узлов. Хорошо, что Кольцова видела всё, что происходило на аэродроме, и рассказала Бушману, её слова подтвердил один из чекистов, которого только ранило.

— Советский суд бы разобрался, кто из нас вор, — не совсем уверенно протянул Травин.

— Ага. Расстреляли бы тебя за милую душу, этот Плоткин тебя ненавидит, непонятно почему, пришлось Пузицкому вмешаться, тогда начальник окротдела Дагин наорал на своего подчинённого и заставил тебя отпустить. И то, весь твой номер перерыли, искали валюту и драгоценности, правда, нашли только трость с золотой рукоятью. Федотов тоже хорош, его допрашивали, а он эту Брумкину, которая то ли Брумель, то ли фон Румпель, пытался выгораживать. Совсем у человека голова поехала не туда. Ты к нему лучше не суйся, он тебя во всём винит.

— Я вот только не понял, — признался Сергей, — откуда валюта на аэродроме взялась?

— Там такой сюжетец, — Кольцова потянулась за папиросой, — ты упадёшь. Мурочка эта оказалась осведомителем Плоткина, ну того, что тебя посадить пытался. Так она всё это придумала, познакомилась с экспедитором из Кавказского сельхозбанка, Лившица, тот в Пятигорске отдыхал в начале лета.

— Лившиц -это лысый в очках, которого пристрелили?

— Да. И тот ей проболтался по пьяной лавочке, что конфискованную валюту должны отправить в Москву поездом. Эта женщина — она просто гений, представляешь, вместе со своим подельником сколотила банду из бывших офицеров, которые в шотландской колонии осели, и им сказала, что деньги эти пойдут для императорской семьи и лично для генерала Деникина. Ну те дураки и рады стараться.

— Значит, Завадский правду говорил про тайную организацию?

— Ну не совсем, его, остолопа, использовали втёмную, те, кто был в его тетради, о контрреволюционной деятельности и знать не знали. Ты бы видел лицо этого товарища из кооператива, Михалкова, когда его пришли арестовывать, он так перепугался, что пытался бумаги съесть, а как понял, по какому делу, сразу успокоился. Ну так вот, Мурочка, она же Мария Брумель, кстати, в Москве в Матросской тишине сидела одно время, сказала Плоткину, что можно выманить заговорщиков, когда они нападут на бронепоезд с оружием и валютой, а саму валюту для сохранности выгрузить раньше, на станции Минводы, и отправить с почтовым самолётом сразу в Москву. Тот от радости уже дырку себе под орден на гимнастёрке сверлил, сразу согласился.

— А для самолёта ей был нужен пилот?

— Да. Она сама в школу записалась, но летать так и не научилась. Хотела Федотова привлечь — тот Юнкерсом управлять не мог, Мильнер оказался крепким орешком, и на её чары не поддался. И тут ты подвернулся удачно.

— Ей очень повезло, — Сергей забрал у официанта тарелку с варениками, — это сколько совпадений должно было случиться, и самолёт, и пилот, и бронепоезд.

— Так это всё Плоткин организовал. Бронепоезд появился на станции после того, как почтовый самолёт приземлился, там деньги выгрузили и сразу на воздушную станцию Пилот, который на Юнкерсе прилетел, должен был вернуться через два часа, к этому времени чекисты схватили бы контру, заперли в подвале и вернулись бы на аэродром. Но вместо деникинцев какого-то пацана схватили, ему Брумель обещал червонец, если из пулемётов постреляет.

— Получается, тайную ячейку мы всё-таки нашли?

— Выходит, что так, — Лена выпустила клуб дыма, вытянула ноги, — все довольны, местный окротдел по заговорщикам отчитался, валюту вернули, преступников схватили, Завадского, беднягу, наверное, сошлют, но зато не расстреляют. Ну а для нас здесь всё закончилось, Федотов-то ни при чём, значит, и задание наше выполнено. Что ты теперь будешь делать?

Сергей пожал плечами, вдавил гильзу папиросы в пепельницу, вдохнул полной грудью почти свежий горный воздух, нацепил на вилку вареник.

— Я ведь в отпуске, — сказал он, — по курсовой путёвке. Наверное, то же, что и раньше — отдыхать.

Эпилог.

Господский дом Марценхофф, расположенный неподалёку от Потсдама на берегу озера, был построен в XVII веке местным купцом, разбогатевшим на поставках королевской семье. За несколько лет до начала мировой войны его купил генерал прусской армии Теодор Карл фон Белов. Генерал бывал в Потсдаме редкими наездами, не дожил год до позорного Версальского договора, и оставил поместье своему воспитаннику Юргену. Новый владелец вдохнул в поместье новую жизнь — обветшалый дом отремонтировали, с южной стороны разбили парк, а с северной от шоссе подвели асфальтовую дорогу и провели телефонную линию.

В просторной гостиной за чайным столиком сидели две молодые женщины, одна с копной рыжих кудряшек, а другая светловолосая. Травин, если бы их увидел, смог узнать — в первой бывшую невесту, княжну Ляну Мезецкую, которая, как он считал, погибла в Выборге, а во второй Дарью Белову, фельдшера из уездного города Рогожска, с которой он какое-то время жил. Женщины о чём-то тихо спорили, они замолчали, стоило створкам двери приоткрыться.

В гостиную вошёл подросток, высокий, худой, в чёрных спортивных брюках и коричневой рубашке с эмблемой «Кнабеншафт», только что созданной детской организации национал-социалистов. Следом за ним пожилой мужчина нёс лыжи в чехле.

— Спасибо, Ганс, отнеси их в кладовую, — распорядился мальчик по-немецки и тут же перешёл на русский, — здравствуй, мама, здравствуйте, фрау Белова.

Он говорил на обоих языках свободно, без акцента, словно вырос одновременно в Берлине и Петербурге.

— Мы ждали тебя, Пауль, — улыбнулась Ляна. — Как прошёл твой день?

— Отлично, — мальчик стоял, почтительно склонив голову, — на соревнованиях я пришёл третьим. Мог бы и первым, но Гюнтер Тротт упал и сломал палку, я отдал ему свою.

— Ты молодец, мой мальчик, и поступил совершенно правильно, нельзя товарища бросать в беде. А теперь мне надо кое-что тебе показать.

— Ты уверена, дорогая? — спросила её Белова.

— Конечно, Пауль имеет право знать. Идём.

Все трое перешли в небольшой зал без окон, где стояли несколько кресел и киноаппарат с заправленной в него плёнкой, а на стене висел белый экран.

— Смотри внимательно, — скомандовала Мезецкая, выключая свет.

Аппарат затрещал, показывая кадры какого-то советского фильма, но не с самого начала. Тем не менее мальчик с интересом посмотрел, как сильный и высокий мужчина раскидывает напавших на него людей в странной форме с немецкими пистолетами Маузер, и как тот же самый мужчина целуется в вагоне поезда со светловолосой красавицей. Из титров Пауль узнал, что её зовут Клара, а его — Трофимов, и что она кого-то бросает, чтобы уехать с ним. Весь сеанс занял не более десяти минут, мужчину почему-то снимали со спины или так, чтобы лицо оставалось скрытым, только во время сцены в поезде он полуобернулся. В этот момент Мезецкая остановила киноаппарат, мужчина застыл на экране.

— Я ничего не понял, — признался Пауль. — Это ведь не весь фильм? И кто эти люди?

— Тётя Хельга склеила только то, что тебе нужно было посмотреть. Женщина, её фамилия Малиновская — она артистка и бежала из СССР, осталась здесь, в Германии. А мужчину зовут Сергей Травин, и он твой отец.

— Но ведь он умер? — Пауль постарался произнести это как можно более равнодушно

— Я так считала до недавнего времени, думала, что погиб во время войны, но нет, оказалось, что он живёт в Советской России и даже, как видишь, снимается в кинофильме.

— А он знает обо мне?

— Нет, он тоже думает, что я умерла, поэтому не пытался нас найти, — не стала скрывать Мезецкая, — у него своя жизнь, а у нас — своя, но тем не менее, тебе следует о нём знать.

— Он артист?

— К сожалению, Пауль, он не артист, — улыбнулась Белова, — совсем даже наоборот. Он из советской тайной полиции.

— Он коммунист? — уточнил мальчик, внимательно разглядывая мужчину.

— Не думаю, — ответила женщина, — но он служит коммунистам.

— Когда я вырасту, то убью его, — пообещал Пауль, сжав кулаки до белых костяшек, и вышел из кинозала.

Некоторое время женщины молчали.

— Извини его, — наконец сказала княжна, — Павел ещё совсем ребёнок, и сказал сгоряча. Повзрослеет, тогда поймёт.

— Ничего, — Дарья подошла, обняла её за плечи, вздохнула, — всему своё время, дорогая, вырастет, сам разберётся, кто ему друг, а кто враг. Jedem das Seine.

КОНЕЦ ЧЕТВЁРТОЙ КНИГИ.