Август и великая империя

Восстание в Альпах. — План кампании против ретов и винделиков. — Тиберий. — Друз. — Тиберий и Друз — легаты Августа. — Переговоры между Ликином и галльскими вождями. — Египет Запада. — Война с ретами и винделиками. — Популярность Друза и Тиберия в Риме. — Гораций восхваляет победителей, — Друз и Тиберий — представители аристократического возрождения. — Прославление Клавдиев.

Если мятеж быстро был подавлен на равнинах Галлии, то в Восстание Альпах он, напротив, разгорался и становился серьезным. Освободив в Альпах Истрию от паннонцев и жителей Норика, Публий Сир спустился в долину По и двинулся против веннонетов и каммунов в Валтелину и Валь Камонику (Val Camonica).[1] Но появление его армии не испугало мятежников. Пример веннонетов, считавшихся одним из воинственнейших альпийских народов,[2] увлек другие племена. Трумпилины, жившие в современной Валь Тромпиа, и многочисленное племя лепонтиев,[3] жившее в лепонтинских Альпах, т. е. все итальянские и швейцарские долины возле Лаго Маджоре и Лаго Орта, восстали вместе с ретами и винделиками, воинственные племена которых занимали обширную область Гризона и Тироля и через баварскую равнину доходили до Дуная.[4] Центр Альп был весь в огне; и хотя на западе пожар остановился на краю обширной пустыни, сделанной римским мечом в долинах салассов, тем не менее с середины большой горной цепи он распространился вплоть до коттийских Альп, где в это смутное время умер Донн, верный друг Рима, оставив страну своему сыну Коттию, на которого всего менее можно было полагаться. В мятеж были вовлечены также грубые и неукротимые лигурийские племена приморских Альп.[5] В альпийских долинах укрылись последние остатки племен, некогда живших на равнине: лигуры, иберы, кельты, этруски, евганеи. Там эти различные народы сталкивались и сражались друг с другом, соединяясь для защиты против приходивших с равнины завоевателей и против Рима, который до этих пор только изредка и по временам появлялся в большинстве долин. Так они жили до сих пор, почти свободные, в ущельях своих гор, образуя племена под управлением богатых землевладельцев, обрабатывая земли, пася стада, эксплуатируя понемногу рудники и великолепные леса, грабя путешественников и время от времени спускаясь для грабежа в равнину. Многие из этих племен нашли гораздо более золота в анархии тридцати последних лет и периодических грабежах равнины, чем в песках своих рек. Мир для них был поэтому менее приятен, чем для других жителей западных провинций, и мятеж разгорался повсюду.

План кампании

Рим оказался неожиданно вовлечен в самом сердце своих европейских провинций в весьма тяжелую войну, потребовавшую гения: нового Цезаря. Стратегический план, который был бы выработан завоевателем галлов против этих горных и равнинных разбойников, состоял в следующем: перейти форсированным маршем через Альпы, изгнать быстрыми экспедициями и неожиданными нападениями из Истрии паннонцев и иллирийцев, а из Галлии вторгнувшихся туда германцев — и восстановить теми же средствами порядок во Фракии, где он был так глубоко нарушен. Но время и люди изменились, Август, не имея возможности мобилизовать сирийские, египетские и африканские войска, располагал для этих кампаний всего тринадцатью легионами, из которых пять были расположены в Галлии, а восемь — в Иллирии и Македонии, в каких местностях, точно нам неизвестно.[6] Наконец, эти тринадцать легионов, несмотря на постоянные упражнения, не обладали былой силой и энергией, чтобы служить непобедимым орудием быстрого гения нового Цезаря. Да и сам Август не был новым Цезарем. Он не хотел стоять более во главе армии, предпочитая через своих легатов издали руководить войной. Поэтому он решил разделить необходимую работу на отдельные части и выполнять ее постепенно с благоразумной медленностью. На время он оставил в покое Паннонию, Норик и Фракию и устремил на Альпы все силы, которыми только располагал. Он поручил Публию Силию, после того как тот победил веннонетов и каммунов, по возможности, в тот же год или на следующий,[7] двинуться против трумпилинов и лепонтиев; затем он предполагал разбить наиболее опасную коалицию ретов и винделиков. Одна армия должна была двинуться из долины По, вступить через Верону в долину Эча и через Тридент (совр. Trento) пройти в долину Эйзаха, гоня врага перед собой, оттесняя его и преследуя направо и налево в боковые долины, захватывая в плен и убивая всех ретов, которых она только могла захватить. Эта армия должна была направиться к Бреннерскому перевалу, чтобы, подобно опустошительному потоку, спуститься оттуда к Инну и долинам винделиков. Одновременно с ней другая армия должна была выступить из Галлии, вероятно, из Безансона, и, следуя течению Рейна, пройти через область лепонтиев, где уже должен был пройти Силий. Эта армии должна была достигнуть Констанцского озера, которым владели тогда винделики, овладеть им и, соединившись с италийской армией, дойти до Дуная, покорив всю Винделикию.[8]

Тиберий 16 г. до P.X

Но для всех этих экспедиций в Альпах, Паннонии, Норике и Фракии нужны были молодые, смелые и опытные генералы, обладавшие здоровьем, упорством и энергией, необходимыми для горных войн с варварами, где не столько нужно было вести большие сражения, сколько преследовать в бесконечной серии мелких стычек до. крайности подвижного врага. Август поэтому был прав, желая омолодить республику путем призыва на важнейшие должности лиц от тридцати до сорока лет. К несчастью, здесь он был принужден считаться с предрассудками, честолюбием, интересами и завистью старой знати; против него были также обстоятельства и дух его времени, ослаблявший старую знать, вместо того чтобы дать ей новую энергию. Таким образом, несмотря на все усилия Августа, выдающиеся умы и способности были немногочисленны среди членов старой помпеянской аристократии, занимавшей должности преторов и консулов. Во всяком случае, Август сделал все, что было в его силах. Без сомнения, по его совету в этот год, несмотря на свою молодость (ему было только 32 года), выступил кандидатом на консульство 15 г. Л. Кальпурний Пизон, сын консула 58 г. и, следовательно, брат последней жены Цезаря, Кальпурнии, и дядя Августа.[9] Август хотел сделать его своим легатом во Фракии. Начальником армии, которая из Галлии должна была вторгнуться в Винделикию, он назначил Тиберия. Тиберию было тогда двадцать шесть лет; он принадлежал к одной из древнейших и известнейших аристократических фамилий и дал уже многочисленные доказательства своего ума и энергии. Ему удивлялись как живому образцу того, чем была знать в счастливые времена республики. В тот год он был претором.[10] Август поэтому мог сделать его своим легатом и доверить ему армию, не оскорбляя ни законов, ни обычаев, не совершая неблагоразумного поступка и не будучи обвинен в том, что из дружбы покровительствует недостойному; напротив, этим он доказывал, что доверяет молодым людям не только в своих речах и в незначительных должностях, но искренне и в важных поручениях.

Друз

Нельзя того же было сказать о сделанном в то же самое время другом назначении, которое не оправдывалось ни конституционно, ранее уже занимавшимися должностями, ни лично, уже оказанными услугами, и которое казалось первым, правда, легким, но тем не менее опасным покушением на строгий конституционализм, восстановления которого желал Август. Легатом для начальствования над армией, которая из Италии должна была напасть на ретов в их долинах, он выбрал младшего брата Тиберия, Друза, второго сына Ливии. Друз, которому было двадцать два года, подобно Тиберию, был уполномочен сенатом занимать государственные должности за пять лет до назначенного законом срока; благодаря этой привилегии он был избран квестором на 15 г. до Р. X.[11] В Риме, правда, видали армии под командой квесторов, но лишь в особо тяжелых обстоятельствах, в том случае, когда не было магистрата высшего ранга. Однако теперь обстановка была другая. Если Август, имевший в своем распоряжении столько бывших преторов и консулов, доверил армию молодому квестору, не представившему еще никакого доказательства своих способностей, то это могло случиться только по его личному расположению, несогласному с формой и сущностью республиканской конституции. Но Друз был любимцем богов, которому, казалось, были предоставлены все привилегии. Подобно Тиберию, он имел благородную аристократическую красоту Клавдиев,[12] но не был, как он и его предки, суровым, высокомерным, жестоким и мрачным;[13] напротив, он был любезен и весел и умел даже скептическим и порочным людям внушить любовь к тем древним римским доблестям, которые в его брате казались такими нестерпимыми даже людям добродетельным. В нем же старые доблести римской аристократии впервые сделались гуманными и приятными.[14] К тому же у Друза не было, как у его брата, рядом со столькими добродетелями порока пристрастия к вину. Поэтому, когда Август в этом году выбрал ему в жены Антонию, младшую дочь Антония и Октавии, Рим тотчас же проникся симпатией и уважением к этой чете, блиставшей божественным сиянием молодости, красоты и добродетели. Целомудренная, верная, простая, преданная, хорошая хозяйка, Антония обладала серьезными достоинствами древних женщин; но вместе с тем у нее были и хорошие качества ее современниц: красота, развитие и образованность, неведомые прежним поколениям. Красивый, молодой, любезный, горячий республиканец и энтузиастический поклонник великой римской традиции,[15] Друз имел благородное честолюбие, свойственное человеку знатной фамилии, и нравы до такой степени целомудренные, что, по общему утверждению, женился вполне целомудренным и всегда оставался верен своей супруге.[16] Любимая как высшими классами, так и народом, эта прекрасная чета, казалось, воплощала в себе то соединение римской силы и добродетели с эллинским умом и изяществом, которого тщетно пытались достичь в литературе, в управлении, в религии, в нравах и в философии.

Тиберий и Друз как легаты 15 г. до P.X

Нельзя сказать, почему Август решил назначить Друза своим легатом. Этим актом он, несомненно, вносил глубокое изменение в самое существо древней республиканской конституции. Август нежно любил Друза, и его любовь могла играть значительную роль в этом решении. Возможно также, что он уступил советам Ливии. Наконец, ум и доблесть молодого человека могли победить его последние колебания. Так как Друз обещал сделаться великим полководцем и так как для руководства войной нуждались в молодых людях, то было благоразумным воспользоваться немедленно же его редкими качествами. Достоверно, однако, что Август не назначил бы Друза своим легатом, если бы не был уверен, что все одобрят его выбор. Публика была капризной: она то требовала самого педантического уважения к конституции, то, когда дело шло о ее любимцах, одобряла или даже требовала самых чрезвычайных привилегий. А среди ее фаворитов наиболее выдающимся был целомудренный супруг прекрасной и добродетельной Антонии. Во всяком случае назначение Друза было важным примером, ибо оно вводило династический принцип в республиканскую конституцию.

Раздор между Ликином и галльскими вождями

Пока Тиберий и Друз приготовляли свои армии, Август провел зиму в Галлии, занятый там очень важным вопросом. Отовсюду вожди и вельможи civitatum, или галльских племен, являлись с доносами на злоупотребления и насилия Ликина; доходили до обвинения его в установлении четырнадцатимесячного года с целью собирать подать два лишних раза ежегодно. Независимо от того, справедливы ли или ложны были эти обвинения, в жадном прокураторе видели цель, чтобы поразить в его лице новую фискальную политику, которой он был только орудием и которая в действительности исходила от Августа и сената; требовали отозвания этого агента, чтобы заставить приостановить ненавистный ценз.[17] Эти протесты, к которым присоединились новые угрозы со стороны Германии, до такой степени взволновали Августа, что, попытавшись уменьшить вину своего вольноотпущенника, он решился произвести анкету. Но Ликин умел оправдываться. Он старался доказать Августу, что жалобы галлов были притворством и их бедствия мнимыми, ибо они скоро сделаются богаче римлян; он старался спрятаться за политический интерес, утверждая, что прекрасная галльская страна может дать Италии столько же, сколько и Египет,[18] и что Риму не следует упускать этой неожиданной выгоды.

Египет Запада 15 г. до P.X

Умный вольноотпущенник, конечно, мог показать своему господину на второй Египет, расположенный между Альпами и Рейном, который медленно выплывал из океана войн, бушевавших столько столетий в центре Европы; он мог указать ему на Галлию, которая не казалась более галльской, на Галлию умиротворенную, которая если и не склонилась еще послушно под иноземное ярмо, то все же не думала более о войнах и завоеваниях; на Галлию, которая, занимаясь искусствами, земледелием и торговлей, по-видимому, во многом желала подражать другой оконечности империи, царству Птолемеев. Civitates, или галльские племена, сохраняли еще свою старую организацию, едва затронутую Цезарем; но их деятельность, их настроение, их внутренняя жизнь быстро изменялись. Беспрестанные междоусобные войны прекратились, и хотя племена, имевшие некогда господствующее значение, сохраняли его, и они, и подчиненные им племена забывали о своих старых спорах в общем усилии к экономическому развитию. Реки перестали быть объектами вооруженных столкновений, и их более не преграждали таможенными заставами; галлы старались теперь утилизовать в качестве путей сообщения многочисленные и широкие реки, настолько близкие одна к другой, что, исключая некоторые пункты, товары могли водой ввозиться и вывозиться из всех мест Галлии, а также перевозиться из Средиземного моря в Атлантический океан. Это была неоценимая выгода для обширной континентальной страны в эпоху, когда сухопутный транспорт стоил так дорого.[19] Население возрастало, так как женщины рождали много детей, а война не опустошала более страну. Галлия, подобно Египту, становилась страной относительно очень населенной, в которой было и другое условие, благоприятное для быстрого экономического развития и бывшее тоща столь редким; древние называли его Πολυανθρωπία, или изобилие рабочих рук.[20] Под влиянием этих благоприятных условий, изменения политического режима и духа эпохи новое поколение энергично принялось за новые отрасли земледелия и промышленности. Снова начали извлекать золото и серебро из рек и старых и новых рудников; Галлия, подобно Египту, становилась страной, богатой драгоценными металлами.[21] Две отрасли земледелия, которыми Египет превосходил все страны Европы и Азии, — культура хлеба и культура льна — начинали успешно распространяться по всей Галлии, покровительствуемые ее климатом, изобилием капиталов, населения и почвой. Со своими хорошо орошенными долинами, своим умеренным климатом, Галлия была тогда, как и теперь, прекрасной страной для злаковых растений; с увеличением населения и количества драгоценных металлов цена хлеба должна была возрастать и его культура делаться более выгодной.[22] С другой стороны, развитие мореплавания по всему Средиземному морю способствовало распространению в Галлии культуры льна, который разыскивали во всех портах для изготовления парусов, так как паруса, несмотря на свою дороговизну, стоили все же дешевле гребцов-рабов.[23] И действительно, в этот момент, по крайней мере, уже кадурки начали сеять и вывозить это ценное растение.[24]

Кампания против ретов и винделиков

Чем более жаловались галлы Августу, тем, вероятно, упорнее Ликин старался убедить его, что из этой столь плодородной и населенной провинции, где уже было в обращении столько драгоценных металлов, можно извлечь, как из Египта, много золота и серебра и что со временем Галлия может сделаться второй житницей Рима. При недостатке капитала, которым страдала тогда Италия, и посреди затруднений, которые приходилось тоща преодолевать, чтобы спасти Рим от хронического голода, эти соображения не могли не иметь важного значения; но они уравновешивались жалобами галльских вождей, глухими угрозами народного недовольства и германской опасностью. Август поэтому, по своему обыкновению, колебался. Если верить одному древнему историку, Ликин, наконец, привел главу республики в большую комнату, наполненную собранным в Галлии золотом и серебром, и при этом зрелище Август окончательно присоединился к его мнению. Достоверно, во всяком случае, то, что Ликин остался в Галлии на своем посту и что галльские вожди должны были удовольствоваться общими обещаниями, что наиболее важные злоупотребления впредь не будут иметь места.[25]

Потом, весной 15 г., вновь началсь война. В то время как Силий, по-видимому, покорил лепонтиев и овладел большой частью современной Швейцарии, Друз и Тиберий выполнили задуманное в предыдущем году двойное нападение на ретов и винделиков. Друз вступил в долину Эча; он встретил врага у Тридента и одержал над ним первую победу; потом он поднялся по долине Эйзака до Бреннерского прохода, по одним известиям — постоянно сражаясь, а по другим — без всяких затруднений, а затем спустился к Инну. В это время Тиберий с армией прибыл на берега Консганцского озера и дал на этом озере морскую битву винделикам, укрывшимся на островах. Мы не знаем точно, где и когда встретились оба брата; знаем только, что они вместе прошли через Винделикию, направляясь к Дунаю, что 1 августа они разбили винделиков в битве, в которой командовал Тиберий, и завоевали таким образом южную Баварию, раздвинув границу империи до Дуная,[26] и что затем они со своей армией вступили в Норик, не встретив там сопротивления.[27]

Популярность Друза и Тиберия 15 г. до P.X

В Риме, где Друз уже пользовался большой популярностью, известие о победоносном сражении, выигранном у Тридента, возбудило такой энтузиазм, что сенат тотчас декретировал ему преторское достоинство, хотя он не был еще избран на эту должность, и поставил, таким образом, молодого генерала вне конституционных законов.[28] Но энтузиазм к обоим молодым людям еще более возрос, когда узнали о покорении Винделикии и полном успехе экспедиции. Проснулись все надежды, все честолюбивые планы, все сожаления, возбужденные в общественном настроении культом великих умирающих традиций. Вот наконец, в мертвом, выкорчеванном, пораженном молнией лесу, лишенном своей листвы, старый ствол вновь покрывается листьями и цветами и снова приносит плоды! При всеобщем упадке знати одна из наиболее древних аристократических римских фамилий, фамилия Клавдиев, дает республике двух людей, достойных былой славы, которые, не достигнув еще тридцати лет, дали доказательства энергии, ума, чистоты нравов, которых тщетно искали в прекрасных дворцах и среди громких имен Рима.

Прославление Горацием победителей

Общество не замедлило увидать в Друзе и Тиберии то возрождение исторической знати, которого так горячо желали для благосостояния республики; радость, изумление, энтузиазм были столь велики, что Август просил Горация прославить в своих стихах это счастливое событие. И Гораций, отказывавшийся прославлять подвиги Августа и Агриппы, на этот раз согласился. Польстило ли ему это приглашение Августа, который, избирая его, признавал его, таким образом, национальным поэтом после смерти Вергилия и рекомендовал, так сказать, вниманию публики, столь сдержанной до сих пор по отношению к этому полугреческому поэту из Венузии? Или он увлекся надеждой, всегда теплящейся в сердце всякого поэта, невольного врага толпы, сделаться популярным, подобно Вергилию, обратившись к национальному сюжету? Остается, во всяком случае, фактом, что он написал две оды в сто двадцать восемь стихов: одну в честь Друза, другую в честь Тиберия. В первой он рисует Друза, нападающего на ретов и винделиков:[29]

Тот, кто утверждает, что Гораций был придворным поэтом новой монархии, не увидит в похвале обоим братьям ничего, что увеличивало бы недавний престиж династии; напротив, в них виден цвет доблести, возродившийся на старом стволе аристократической традиции, пораженном столькими революциями; там видно олицетворенное в Августе живое доказательство аристократической доктрины, древняя римская семья, в которой добродетели переходили от отца к сыну путем наследственности и воспитания:

Гораций, подобно многим современным писателям, оправдывает аристократию биологическими аргументами о потомстве и наследственности, хотя они грубее тех, которыми пользуются теперь ученики Дарвина. Но одной наследственности недостаточно даже для Горация: если аристократия — закон природы, то отчасти она и результат воспитания и традиции, органом которых являете семья:

Таким образом, уступая желанию Августа, самый знаменитый поэт той эпохи прославлял подвиги, совершенные в Винделикии, и новую славу одной из наиболее древних фамилий римской аристократии, которой были не Юлии, а Клавдии.

Ода в честь Тиберия 15 г. до P.X

Ода в честь Тиберия менее философична и более описательна. Ода Гораций объединяет в ней заслуги Тиберия и славу Августа; к последнему он и обращается прежде всего:

Напомнив потом вкратце войны Друза, он пространно, несколько риторично, но в то же время красочно описывает Тиберия, сражающегося подобно гомеровскому воину:

Затем он сравнивает его с Авфидом, увеличенным дождями, и напоминает, что 1 августа, день победы Тиберия над винделиками, был также годовщиной того дня, когда Август вступил во дворец, покинутый Клеопатрой. В конце он опять возвращается к отчиму молодого героя и прославляет в Августе величие и могущество Рима: