Август и великая империя

Италийская буржуазия. — Литература и юриспруденция. — Август и Ills respondendi. — Лабеон. — Кассий Север и новое красноречие. — Долина По. — Причины ее благосостояния. — Прогресс земледелия и промышленности в долине По. — Центральная Италия. — Бедность и упадок южной Италии. — Италийская буржуазия и Август.

Италийские средние классы

Таким образом, Август вновь занял римскую аристократию, восстановленную после гражданских войн, великим дипломатическим и военным предприятием, подобным тем, за которые с таким успехом брались в предшествующие годы. Сколько событий зависело от этого предприятия! Римская аристократия в течение веков приобрела свое значение, богатство и могущество благодаря ловкой дипломатии и счастливым войнам, поработившим, ограбившим и разрушившим столько царств и государств. В течение столетий она распространила свое господство на Рим, Италию и бассейн Средиземного моря. Но способна ли она была сделать из Галлии и Германии орудие новой славы и силы, как уже сделала из Македонии, Малой Азии, Сирии и других больших провинций? Это новое доказательство должно было быть решительным; ибо рядом с аристократией, которая могла представлять в будущем политику расширения, в Италии быстро складывался другой класс, который, напротив, стремился к внутреннему развитию и хотел реорганизовать и эксплуатировать завоеванную империю вместо ее увеличения, пользуясь всеми средствами, которыми человек пользуется при работе над материей и духом: торговлей и религией, промышленностью и администрацией. Средний класс земледельцев, купцов и ученых, образовавшийся в Италии в последнее столетие посреди стольких кризисов на всем полуострове, довел до конца дело, которое он начал во времена Гракхов. В течение пятнадцати последних лет численность, образованность и богатство этого класса возросли настолько, что аристократия не могла более руководить его умственной, нравственной и экономической жизнью. Высшие формы образованности, поэзия, история и философия еще были под влиянием аристократии в силу покровительства, которое она им оказывала, следуя примеру Августа, Мецената и Агриппы. Из молодых людей, принадлежавших к умеренно зажиточным семействам, которые учились во время революции и хотели быть писателями и философами, никто не выказывал более той совестливости, которую защищал Гораций в своих Посланиях. Число домогавшихся покровительства Августа или какого-нибудь вельможи становилось, напротив, слишком значительно. Не только Август, но всякий знатный богач, имевший средства содержать и кормить литераторов и ученых, превращался в глазах интеллигентных бедняков в полубога, достойного почти религиозного почитания.[145] Август, не желая того, сделался судьей в литературных вопросах, ибо все желавшие приобрести его расположение старались отгадать его вкусы и написать вещи, которые ему понравились бы. Так как он всегда мечтал о создании национального театра, то все хотели писать трагедии или комедии и изучать драматическое искусство.[146]

Литература и юриспруденция 13 г. до P.X

Но если лирика и драма, которые мало служили целям управления, оставались в руках знати, то два других рода ученых занятий, которые являлись гораздо более важными орудиями господства: красноречие и юриспруденция — попали (отчасти, по крайней мере) в руки образованных людей среднего класса, преобразовавших их и даже пользовавшихся ими против аристократии. Август, как мы видели, возродил закон Цинция, запрещавший получать вознаграждение за оказание юридической помощи. Этот закон был одним из основных законов аристократического строя, ибо, препятствуя образованию класса профессиональных адвокатов, он делал адвокатуру гражданской обязанностью и монополией богатых классов. Но трудность и число процессов уже давно возрастали вместе с запутанностью законов и развитием социальной и экономической жизни, а число знатных фамилий уменьшилось вместе с временем, которое они могли отдавать юридическим делам. Чтобы защищать дела, или respondere, cavere, scribere (таковы были три функции юриста), недостаточно было, как некогда, знать три или четыре юридических правила; теперь была необходима совершенно специальная подготовка и долгое и трудное обучение. Но много молодых людей следовало примеру Овидия и отказывалось от юриспруденции ради более привлекательных занятий.[147] Римская аристократия, предназначенная управлять миром, не могла более обсуждать и судить все процессы Италии. Многие поэтому были вынуждены прибегать к профессиональным адвокатам, которым нужно было платить и от которых lex Cincia не мог очистить Италию; действительно, в случае процесса предпочитали найти наемного адвоката, чем остаться без заинтересованного защитника.[148]

Было еще другое, не менее важное, затруднение. Август до такой степени был выше всех сенаторов по своей популярности, своему богатству и влиянию, что бесконечное число людей обращалось к нему или за советом или чтобы иметь его своим защитником: все его ветераны, все его колонисты, все те, кто помещал его изображение в число своих богов — Ларов, считали себя вправе прибегать к нему во всех своих процессах, даже самых незначительных, как к всеобщему провидению. Все эти просьбы ставили Августа в затруднительное положение. Он не мог удовлетворить столько просьб и не хотел монополизировать то, что согласно традиции было одной из наиболее древних привилегий знати; он не был, впрочем, достаточно опытен в законах, чтобы быть в состоянии отвечать на все предлагавшиеся ему вопросы. Чтобы избавиться от такого положения, Август придумал, наконец, поручить известному числу опытных юристов — вероятно, сенаторов — respondere, т. е. давать ответы вместо него всем обращающимся к нему с юридическими вопросами.[149]

Лабеон

Решение было остроумно; но оно, так же как и увеличение числа профессиональных адвокатов, доказывало, что аристократия выпускала из своих рук могущественное орудие власти. Она, без сомнения, еще насчитывала в своей среде великих юристов и ораторов: между юристами самыми ученым и глубоким был Марк Антистий Лабеон; между ораторами, не считая Мес салу и уже престарелого Азиния Поллиона, были Луций Аррунций, Квинт Атерий, Павел Фабий Максим, которые готовились домогаться консульства на 11 г., оба сына Мессалы, шедшие по следам своего отца, и сам Тиберий. Но если Лабеон был самым талантливым, самым мудрым и самым уважаемым из современных ему юристов, то он не был самым влиятельным. Слишком суровый, слишком привязанный к своим аристократическим принципам, он упорно отказывался признавать новые тенденции законодательства Августа, которые находил слишком революционными, и, несмотря на приглашение принцепса, отказался даже выставить свою кандидатуру в консулы.[150] Он предпочитал занятия чистой наукой профессиональной деятельности и проводил около полугода в деревне,[151] ще составил ту знаменитую библиотеку, в которую входило более четырехсот юридических сочинений и которая должна была передать его имя потомству.[152] Не с ним поэтому мог советоваться Август о юридических вопросах, когда нуждался в помощи юриста, например, во время подготовки социальных законов. Его советником по юридическим делам был Атей Капитон, сын центуриона Суллы, менее ученый и менее известный, чем Лабеон, но старавшийся ввести в традицию необходимые новшества. Таким образом, уважение и власть разделились, как случается всегда, когда аристократия слабеет, и если юрисконсульт знати получает уважение, то юрисконсульт новых классов приобретает власть. Еще более важно, что новое суровое применение legis Cinciae принуждало знать бесплатно защищать в суде средние и бедные классы, но нисколько не обеспечивало за вельможами того, что ранее было истинным вознаграждением за бесплатный patrocinium, — привилегии быть обвиняемыми и защищаемыми своими равными. Побуждаемые ненавистью и злобой, порожденными их раздорами, а также желанием придать новую силу законам, высшие классы слишком ободрили своих членов обвинять друг друга. Со всех сторон появлялись незнатные и честолюбивые выскочки из среднего класса, которые, пользуясь новыми ораторскими методами и злоупотребляя принципом равенства всех перед законом, нападали на знать.

Кассий Север и новое красноречие 13 г. до P.X

Творцом и учителем этого нового красноречия был некто Кассий Север, которому в это время было только тридцать лет.[153] Незнатного Север происхождения,[154] умный, красноречивый и очень честолюбивый, он, не будучи в силах нажиться даровой защитой бедняков, возымел мысль приобрести деньги путем обвинения богатых, заставляя их платить себе за отказ от обвинения или пользуясь той частью имущества обвиненных, которую закон предоставлял обвинителю.[155] Всякий раз, как возникало громкое дело против богатого человека в силу legis de adulteriis или другого закона, одно из тех обвинений, от которых обычно отказывались по дружбе или по собственному достоинству выдающиеся ораторы знати, Кассий Север всегда был готов взяться за него. Было ли обвинение серьезно или фантастично, имело ли оно действительное основание или было порождено смешными сплетнями, он поддерживал его с одинаковой силой и без зазрения совести эксплуатировал злобу и предубеждения средних классов против аристократии.[156] Рим, привыкший видеть блестящие потоки аристократического красноречия, чистого, точного, логического, хотя иногда немного холодного, еще не видывал такого густого, желтого, кипевшего серного[157] потока вулканической грязи, какими были обвинения Кассия. Вместо документов Кассий выставлял оскорбления и насмешки, доказательствам противопоставлял экстравагантные выдумки, невероятную клевету, реалистические описания, производившие впечатление подробности, словом, все то, чем можно оглушить грубые умы, едва привыкшие рассуждать.[158] Этот контраст можно сопоставить с тем, какой существует теперь между серьезными журналами, где стараются быть точными и осмотрительно рассматривать вопросы, не оскорбляя своих политических противников, и уличными листками с их скандалами, громкими заглавиями и экстравагантными изобретениями, возбуждающими и эксплуатирующими самые низкие страсти наиболее многочисленных классов с целью собрать деньги из этой грязи. Доказательством слабости аристократии было то, что она, державшая, как казалось, в своей власти империю, сенат, магистратуру, не могла убить эту бешеную собаку, которую повсюду боялись и лаю которой старались подражать. Обвиненные им с трудом находили кого-нибудь из своих друзей, кто хотел бы или умел помериться с ним силами. Жалкое красноречие Кассия Севера вполне отвечало только потребностям масс, охваченных подозрением, что знать всегда склоняет на свою сторону чашу весов в процессах не разумными доводами, а благодаря богатству и славе. Эта изнеженная аристократия так страшилась быть заподозренной в пристрастии, что, чтобы избежать забот, многие из знати предпочитали время от времени приносить кого-нибудь из своих в жертву народной злобе. Популярность оратора служила извинением для того, чтобы переносить бездельника. Его боялись, действительно, все, в том числе и сам Август, которого сильно тревожила эта общая подозрительность, особенно в громких процессах. Отказывая в юридической помощи своим друзьям, он пренебрегал бы освященной традицией обязанностью; предоставляя же ее, он, казалось, изменяет к слишком большой выгоде для защищаемой им стороны условия судебного состязания. Вмешательство Августа в процесс в качестве патрона одной из сторон произвело бы давление, несправедливое в глазах общества, обработанного Кассием Севером и желавшего, чтобы время от времени кто-нибудь из знатных был осужден, даже если он был невиновен, с целью уравновесить многочисленные оправдания настоящих преступников. Поэтому Август был вынужден прибегать к бесчисленным уловкам, чтобы избежать такого положения.[159]

Долина По 13 г. до P.X

Красноречие Кассия Севера является, таким образом, доказательством всевозраставшего упадка римской аристократии. Могущественная аристократия никогда не позволила бы так обращаться с собой. Ее внутренние ссоры, ее леность, ее слишком исключительная преданность литературе, ее вкус к спокойной жизни, которую она теперь ставила выше своего престижа, ее численное уменьшение делали то, что римская аристократия даже не смела открыто противодействовать Кассию Северу в том городе, где она издавна была могущественной и высокомерной. Поэтому ей было совершенно необходимо снова приобрести силу и влияние в крупном дипломатическом и военном предприятии, чтобы оказать противодействие средним классам, выразителем опасной злобы которых был Кассий Север. Выпрашивая или расхищая целое столетие земли крупных собственников и государства, разграбляя храмы и сокровища во всех областях империи, перенеся столько войн и революций и сделав такое значительное усилие для своего образования и для развития торговли, этот класс начал тоща собирать первые плоды стольких трудов и опасностей. Первое затруднение, смущавшее агрономов, политиков и экономистов предшествующего поколения, затруднение, так хорошо изученное Варроном в его трактате о земледелии, было по преимуществу экономической проблемой: как жить на широкую ногу во всех городах среднему классу, буржуазии, на доходы с земельной собственности средней величины, обрабатываемой колонами и рабами; как восстановить в этих поместьях более постоянное соотношение между ценой продуктов и издержками обработки? С помощью умственного труда, а также благодаря стечению непредвиденных обстоятельств это затруднение, по крайней мере отчасти, наконец разрешилось почти во всех странах, хотя в различных размерах.

За исключением еще дикой Лигурии, наиболее благоприятствуемой частью империи была северная Италия, долина По, между Апеннинами и Адриатическим морем. Два столетия протекли с того времени, как первый великий вождь демократической партии, Гай Фламиний, принудил аристократию завоевать обширную равнину, которая лежала у подошвы Альп, покрытая дубовыми лесами, обширными болотами и красивыми озерами, населенная кельтскими деревнями, изборожденная во всех направлениях быстрыми реками, катившими в своих песках золото Альп, и прорезанная рекой, казавшейся римлянам, привыкшим к небольшим речкам центральной Италии, чудом. Если два столетия спустя еще не все болота были осушены[160] и обширные леса еще покрывали часть страны,[161] то кельтские и лигурские деревни почти повсюду исчезли; от прежних жителей осталось одно воспоминание в названиях местностей. Вся долина По с одного края до другого была теперь усеяна как бы Римами в миниатюре, имевшими все одну маленькую латинскую душу. Войнами, революциями, основанием колоний, последовательной уступкой латинских и гражданских прав, наконец, ловкой политикой Риму удалось по всей долине выполнить чудесное изменение языка, нравов, идей и учреждений. Постепенно, под возрастающим влиянием Рима, богатые фамилии усвоили латинские нравы и имена, обучились латинскому языку, приобрели честолюбие составлять часть маленького муниципального сената, быть избираемыми народом на городские должности, иметь кого-нибудь из своих членов квестором, эдилом, дуумвиром и кватуорвиром города.

Причины благосостояния долины По

Романизация долины По была, таким образом, выполнена; lex Pompeia 89 г. и великий муниципальный закон Цезаря имели на стояния севере Италии счастливые результаты: уже в течение целого столетия экономическая эволюция страны создала в ней многочисленную буржуазию зажиточных собственников, имевших достаточно желания и честолюбия, чтобы привести в действие принесенные Римом муниципальные учреждения. Возникнув сто лет тому назад, эта буржуазия особенно прогрессировала в течение последних пятнадцати лет, ибо теперь в этой обширной долине соединились все факторы материального благосостояния. Долина эта была не только плодородна, но и удобна для всяких культур; если на равнине были тучные пастбища, обширные леса, великолепные хлебные поля, то на холмах, в предгорьях Альп, можно было культивировать виноград и плодовые деревья.[162] Она повсюду была изборождена судоходными реками — По и его притоками, по которым легко было сообщаться с морем, т. е. со всем миром, ибо в эту эпоху сухопутный транспорт стоил очень дорого и был очень медлен.[163] Она вовсе не боялась столь гибельного в древности голода, потому что была уверена, что каждый год в изобилии соберет зерно низшего качества — просо,[164] этот маис древности, которого было достаточно для пропитания относительно густого населения[165] из свободных крестьян, колонов, обрабатывавших свои маленькие участки или снимавших в аренду земли крупных землевладельцев.[166]

Это население, достаточно густое, обладало всеми качествами кельтов, т. е. той европейской расы, которая имеет всего более жизненности и дарований, будучи воинственным, предприимчивым, трудолюбивым, умным и склонным к промышленности народом. Как в свое время Цезарь и триумвиры находили в уже латинизованных кельтах долины По солдат для галльских и гражданских войн, так теперь там не было недостатка в руках ни для земледелия, чтобы распахивать и обрабатывать земли, ни для промышленности, чтобы вводить новые искусства или усовершенствовать старые.

Изобилие капиталов в долине реки По 13 г. до P.X

Наконец, там был и некоторый избыток капитала. Часть драгоценных металлов, награбленных во всех областях империи во время капиталов гражданских войн, была перенесена в долину По многими цизальпинцами, отправившимися на войну бедняками и вернувшимися домой обогащенными добычей, а также ветеранами из других областей, которых наделили землями в долине По. В эту эпоху, двадцать лет спустя после битвы при Акции, эти капиталы по большей части были пущены в оборот, способствуя по всей долине развитию земледелия, промышленности и торговли и увеличивая стоимость всех продуктов. Быть может, в эти годы в одно из своих путешествий Август был приглашен в Бононии на обед ветераном Антония, участником армянской кампании. Во время пира, вспоминая о прошлых ужасных годах, Август спросил старого солдата, правда ли то, что рассказывают про эту войну и про разграбление храма богини Анаиты, а именно, что солдат, первый поднявший руку на золотую статую богини, разом ослеп. Ветеран улыбнулся: именно он был тем, кто совершил это дерзкое святотатство, и даже прибавил, что Август теперь «ест бедро богини». Солдат отломил у разбитой статуи ногу из массивного золота, увез ее в Италию, продал, чтобы купить затем дом в Бононии, вероятно, также земли и рабов, с целью жить доходом с этого маленького поместья.[167] Много других ветеранов должны были вернуться с восточных войн если не все со столь божественной ногой, то по крайней мере с награбленным золотом, которое они постепенно расходовали, главным образом, в долине По! Но с окончанием гражданских войн золото не перестало притекать в эту счастливую долину другими путями. Войны, веденные Августом в прошлые годы в Альпах и за Альпами, и война, которую он приготовлял против Германии, принуждали его расходовать в долине По большую часть денег, с таким трудом собранных по всей империи. Постройка больших дорог через Альпы, проход легионов и их долгое пребывание в долине По, крупные военные поставки питали и продолжали питать торговлю деревень и городов Цизальпинской Галлии. Таким образом, война на ее границах была для долины По новым источником богатства. Кроме того, в этих войнах захватывали много пленных, и, таким образом, всего легче и дешевле найти рабов можно было в долине По, соседней с полями битв. Наконец, эта долина, расположенная между центральной Италией, Галлией и придунайскими провинциями, легко могла продавать свои продукты одновременно и в Рим, и в варварские провинции Европы.

Прогресс земледелия и промышленности в долине По

Здесь налицо были, таким образом, все условия, благоприятные для быстрого экономического развития: плодородие почвы, легкость сообщений, изобилие капиталов и многочисленное энергичное, развитое население. Средний класс улучшал земледелие, усовершенствовал старые отрасли промышленности, вводил новые и развивал торговые сношения. В Италии все еще наиболее ценилась шерсть из Милета, Апулии и Калабрии; но землевладельцы Цизальпинской Галлии, скрещивая и улучшая породы овец, были готовы соперничать с ними шерстью из Альтина, белой шерстью из Пармы и Мутины и черной шерстью из Поллентии.[168] В недавно завоеванных Альпах, в лигурских Апеннинах и в окрестностях Кебы (совр, Ceva) старались приготовлять сыр, который можно было бы вывозить даже в Рим.[169] Повсюду разводили большие плантации фруктовых деревьев, которые в предшествующие десять лет были ввезены с Востока, подобно вишневому дереву Лукулла,[170] и, как кажется, в долине По были сделаны первые попытки акклиматизировать в Италии персиковое дерево, которое ветераны Антония, без сомнения, принесли из Армении.[171] Повсюду в Цизальпинской Галлии принялись откармливать свиней, чтобы кормить Рим, и делать вино, чтобы спаивать варваров придунайских областей. По мере возрастания богатства в Риме все более и более нуждались в свином мясе, ибо в античном мире это было главной пищей простого народа; поэтому массу свиней привозили из долины По, где были чудные дубовые леса, в которых могли кормиться громадные свиные стада. Обогащение Рима способствовало, таким образом, развитию этой отрасли сельского хозяйства.[172] В долине По сбор винограда был наиболее обилен, и там были наиболее богатые виноторговцы и самые большие бочки, даже вошедшие в пословицу по своей величине.[173] Приготовленное там вино было, правда, самым обыкновенным, но его продавали варварам придунайских провинций, которые не были еще очень тонкими знатоками. Его перевозили в бочках на судах, спускавшихся вниз по По, переплывавших через Адриатическое море и выгружавшихся в Аквилее. Из Аквилеи его перевозили сухим путем до Навпорта, откуда по Саве оно доходило до Дуная.[174] Однако некоторые сорта вин северной Италии начинали также цениться богатыми римлянами и занимать место рядом со знаменитыми винами Греции и южной Италии. Ливия, например, пила только вино из Истрии.[175] Другим источником богатства для Цизальпинской Галлии был лес, на который отовсюду шли возрастающие требования ввиду развития мореплавания и роста городов. На горах рубили сосны, сплавляли их по речкам к По, потом по По и по fossa Augusta — каналу, который приказал выкопать, по-видимому, Август, они доходили до Равенны, откуда их вывозили во всех направлениях вплоть до Рима.[176] Некоторые страны, например Истрия, обогащались благодаря оливковым рощам.[177] С большой выгодой культивировали также лен.[178] Прежние индустрии, например железное дело в Коме[179] и шерстяное производство в Падуе,[180] были возобновлены и реорганизованы; круг покупателей расширился до Рима, куда Падуя продавала много ковров и плащей;[181] прочие отрасли промышленности, например керамика, которая начала развиваться в этой стране, делали быстрые успехи. Керамическая фабрика была устроена в Полезино Атиметом, чьи лампы продавались даже в Помпеях и Геркулануме.[182] В Acre и Поллентии изготавливали чаши, сделавшиеся знаменитыми;[183] фабрика Акона, бывшая, по-видимому, в долине По, вывозила в Транзальпинскую Галлию и в придунайские провинции свои изящные серые и желтоватые керамические изделия,[184] Фабрика Гн. Атея вывозила свои изделия в Нарбонскую и Транзальпинскую Галлии, но не вполне достоверно, что последняя фабрика находилась в Цизальпинской Галлии.[185] Наконец, города, расположенные вдоль Эмилиевой дороги: Турин, лежащий в том месте, где По делается судоходным, и Тицин, современная Павия, много выигрывали от торговых оборотов. Особенно процветала Аквилея, через которую велась вся торговля с дунайскими странами.[186]

Центральная Италия 13 г. до P.X

Вся эта торговля и промышленность вовсе не требовала вначале очень крупных капиталов, и приносимая ею значительная прибыль увеличивала зажиточность, главным образом, средней буржуазии во всей Цизальпинской Галлии. В центральной Италии земля, напротив, была менее плодородной, почва более неровной, реки более мелкими и не столь судоходными; население реже и менее трудолюбиво; опасность голода была там большей, и оттуда далее лежали большие варварские провинции. Единственной ее выгодой была близость к метрополии. Там не было больше крупных землевладельцев, живших далеко, и средний класс был там менее зажиточен и многочислен. Слишком изолированный[187] Пицен жил в основном продуктами своей плодородной территории;[188] Этрурия получала значительную прибыль от эксплуатации своих лесов[189] и знаменитых железных рудников острова Эльба.[190] В Арреции были керамические фабрики, существовавшие много столетий. Завоевание Галлии доставило им новых клиентов: богатые галлы желали следовать римской моде даже в домашней утвари.[191] Мраморные ломни возле Луны — современные каррарские — снова стали эксплуатироваться; Рим и другие города Италии требовали много мрамора для своего украшения, и мрамор из Луны, чистый и красивый, подобно греческому, мог конкурировать с последним благодаря легкости транспортировки.[192]

Бедность и упадок южной Италии

По мере движения к югу Италии большие леса, обширные пастбища, многочисленные стада, принадлежащие немногим очень богатым собственникам, делали население менее густым, а города менее цветущими, так что в них не могла жить средняя буржуазия. Кампания и окружающие земли образовывали как бы чудесный оазис, изобиловавший вином и маслом и в то же время выдающийся своей торговлей и промышленностью. В Путеолах везде слышался стук кузниц;[193] два наиболее знаменитых итальянских вина, цекубское и фалернское, выдерживались в амфорах, и там строили богатые римляне свои самые роскошные виллы. Обширный залив с его цветущими городами — Помпеями, Геркуланумом, Неаполем, Путеолами — гостеприимно открывался судам, приходившим с Востока и из Египта. Торговцы всех стран: сирийцы, египтяне, греки, латиняне — обогащались, ведя торговлю между Римом и Востоком, в особенности с Египтом[194] и Испанией.[195] Они строили себе прекрасные жилища в александрийском стиле, подобные найденным в Помпеях. Вне Кампании тут и там также встречались еще другие мелкие оазисы — города, окруженные оливковыми рощами или виноградниками, как Венафр[196] и Венузия,[197] и такие города, как Брундизий, имевшие какую-нибудь старую индустрию или какой-нибудь коммерческий доход.[198] Но повсюду в других местах, направо и налево по Аппиевой дороге, единственной большой проезжей дороге, были только обширные поместья, почти пустынные и обрабатывавшиеся лишь немногими рабами; обширные пустынные леса, эксплуатации которых мешало отсутствие дорог; брошенные участки argi publici, которые никто не хотел занимать; города, некогда цветущие, а теперь наполовину покинутые.[199] Менее наивные, чем современные итальянцы, древние жители южной Италии не строили себе иллюзий, которыми утешаются итальянцы двадцатого века и которые тщетно пытался рассеять Фортунато; они понимали, что если долина По была прекрасным уголком земного шара, то южная Италия стоила гораздо менее, хотя еще и не была опустошена ужасным бичом малярии. Расположенная вне больших путей сообщения, обезлюденная в предшествующие столетия войнами, бедная капиталами и не способная снова привлечь их, малоплодородная, исключая некоторые области, орошаемая немногочисленными и небольшими реками, изрезанная крутыми горами, южная Италия не могла оправиться от ужасных опустошений прошлых столетий. Наибольшее богатство, как было при начале римской истории и как теперь в Техасе и в наиболее диких местностях Соединенных Штатов, состояло там, после стольких столетий, в громадных стадах овец и рогатого скота, блуждавших без пристанища, которых дюжие рабы каждое лето и зиму перегоняли с гор в равнину и с равнины в горы. Этим скотоводством занималась римская аристократия и небольшое число очень богатых местных землевладельцев. Шкуры и шерсть, без сомнения, продавали в богатых кампанийских городах и в Риме; но если крупные землевладельцы могли извлекать из этого скотоводства некоторую выгоду, то все же оно делало бесплодной, пустынной и бедной всю южную Италию.

Италийская буржуазия и Август 13 г. до P.X

Таковым представлялся внешний облик Италии на неясной заре новой эпохи сквозь последние тучи, оставленные великой бурей республиканской эпохи, и при первых лучах pads Romanae. В первый раз Италия от Альп до Ионийского моря образовывала единое тело, и это тело было странного вида: с торсом и грудью красивой молодой женщины и с худыми и парализованными ногами — слабой старухи. Лежавшая между центральной Италией и обширными заальпийскими провинциями, где должен был возникнуть новый Рим, долина По была страной будущего. В этой именно долине жила плотной массой лучшая и наиболее энергичная часть среднего класса, почти лицом к лицу со знатью, последние остатки которой были еще в Риме, но имущество которой было рассеяно по всей империи [200] и которая с возрастающим разнообразием вкусов и идей теряла свою связь и тот кастовый дух, который был некогда так силен в ней. По этой причине германское предприятие, к которому побуждал ее Август, могло иметь такое большое значение. Блестящий успех в этой войне мог бы возобновить значение аристократии, власть которой, по-видимому, клонилась к упадку; неуспех ее и новые раздоры могли только еще увеличить могущество среднего класса, т. е. могущество Августа и его фамилии. Народное почтение всей Италии к личности Августа не только выражало ее признательность за оказанные им услуги, но и обозначало, что средний класс, занятый одними своими материальными интересами и вследствие своего невежества более склонный подчиняться влиянию рабов и восточных вольноотпущенников, быстро терял из виду сенат и безличное величие республиканского правительства и видел только одну личность принцепса. Монархические склонности проникали в эту среду силой вещей и вследствие своего рода произвольного зарождения, без чьей-либо помощи и даже вопреки воле того, кто мог бы собрать их плоды. Что за дело было этому новому миру, невежественному и жадному, что там, в Риме, сенат понемногу угасал, что аристократия готова была распасться, что один человек и одна фамилия начали сосредоточивать в своих руках власть, большую, чем когда-либо имела республика? Он был склонен ставить этому человеку в заслугу все, что только происходило счастливого, лишь бы порядок и мир не нарушались, лишь бы вино, масло и шерсть продавались с выгодой каждый год и лишь бы он мог с гордостью заседать в маленьком местном сенате, домогаться почетных должностей в своем городе и властвовать в своей муниципии. В возрастающем богатстве этого нового класса гасли одновременно идеалы: республиканский, военный и традиционный. Скоро, когда остатки знати потеряют свою энергию и свой кредит, Италия увидит на Капитолии только семейство Августа. Но Август, который желал и должен был ободрять прогресс этого класса, хотел и должен был также стараться оживить старый умирающий идеал. Это было неизбежное и неразрешимое противоречие, ужасные последствия которого не замедлили испытать его правительство, его фамилия и сам он.