Барсук выслеживает тигра

4. НЕСЧАСТЬЕ

Крошка мама приняла новость спокойно.

— Бедная Флорри! — сказала она за завтраком. — Мы должны помочь ей чем можем. Для такой больной женщины достаточно и хлопот с близнецами, а у них там еще малышка Сальви — ей и пяти нет. Хорошая она девочка, Дэйви?

— Когда я в прошлый раз приезжал на ферму, она была похожа на маленького пони с челкой, свисающей на глаза. Славная девчонка. Ей дали молоточек, и она вколачивала гвозди в доску. И каждый раз, как угодит не по гвоздю, а по пальчику, говорит с удивлением: „Больно!“ Но молотка не бросает и снова колотит им. Бац — „больно!“ Бац — „больно!“ Ну и номер это был, скажу я тебе!

— Девчурка, видно, боевая! А как тебе понравилась старшая, Брон?

— Та вечно орет и плачет. Ею, кажется, все помыкают. И вид у нее такой, будто она всего боится. Худенькая, как горная ящерица, и шныряет повсюду так же быстро.

— Ну теперь я понимаю, почему Сэмми рад, что у него будет товарищ. — Мать через стол с улыбкой посмотрела на Баджа, а тот грыз поджаренный хлеб и жадно слушал разговор старших. Для него было новостью, что Сэм рад погостить у них, но высказать это вслух он не мог — рот у него был набит. Баджу уже хотелось, чтобы поскорее наступило новолуние — тогда приедет Сэм.

— Когда я его видела, он обещал быть таким же рослым, как его отец, — продолжала Крошка мама. — Голубоглазый, улыбчивый, с черными кудрями. Неудивительно, что он любимец Флорри. Она его называет „светлая голова“.

— Ах, Крошка мама, какая же светлая, если волосы у него черные? — возразил Бадж. — Двухцветный он, что ли?

— Так говорится про умных людей, сынок, — пояснил отец. — Мама хочет сказать, что тетя Флорри больно уж носится со своим любимцем. — Он протянул руку за второй кружкой чая и добавил: — А Сэм для своего возраста хорошо сложен. Он крупнее и крепче, чем наш Бадж.

— Зато я старше, — поспешно напомнил ему Бадж.

Крошка мама внимательно посмотрела на него сквозь пар, поднимавшийся от чайника.

— Верно, сынок, ты старше, и этого никто не может у тебя отнять, — сказала она.

Странная вещь: теперь Баджу дома все нравилось меньше, чем прежде, он пытался на все смотреть глазами Сэма. От Игги он знал, что там, за рекой, каждый день едят мясо, а здесь, дома, его ели только тогда, когда отец убивал какого-нибудь зверя на охоте или в западню попадалась кенгуру. Там у них были всякие фрукты, здесь же и малина и клубника уже кончились, а фруктов не было вообще. На ферме у дяди сливки не сходили со стола, из них не сбивали масла, — это Бадж слышал от отца. А Крошка мама старалась сбить как можно больше масла и солила его на зиму, потому что зимой молока не было: лучший друг семьи, корова Баура, покидала их, ее отправляли на ферму, где она рожала теленка и возвращалась только весной.

Конечно, здесь есть Наррапс, и на нем они с Сэмом смогут кататься по очереди. Но куда же они будут ездить? Он, Бадж, больше всего любит забираться в глубь леса, туда, где бывал только отец, находить скрытые родники или ущелья между скал, которых даже отец не видел. Доставит ли это удовольствие Сэму?

— Что же ты, сынок, уставился на меня, как змея на птичку?

— Нет, папа, ничего, я просто задумался.

— А ты бы лучше принес дров для матери, пока дождя нет.

Каждый день ждали дождя, но сильные дожди бывали редко. Отец говорил, что, видно, весь запас воды в тучах иссяк во время тех ливней, от которых разлилась река Гордон.

Вечера стояли светлые, чудесные, тишину нарушали только жуткие крики сов, да однажды донесся хриплый рык „тасманского дьявола“ — волка, охотившегося далеко среди холмов.

Каждый вечер после ужина Бадж ускользал из дому, чтобы поглядеть на луну, — ведь в доме Лоренни не было календаря, на котором он мог бы вычеркивать числа карандашом. Полная луна с каждым вечером убывала, таяла, как тает лед в ведре, и скоро стала выходить на небо так поздно, что Бадж ложился спать, не дождавшись ее.

И вот в один темный вечер, до восхода луны, когда Бадж уже спал, случилось нечто, омрачившее их жизнь.

Баджу снилось, что они с Сэмом ловят лягушек, у которых кожа вся в серебряных звездах. И вдруг лягушки взревели громоподобными голосами, и этот гром оказался голосом отца, который кричал через стену:

— Слышишь, сынок, где-то большое дерево свалилось! Хочешь, пойдем посмотрим.

Еще в полусне Бадж сунул ноги в башмаки, кое-как накинул одежду и вышел за отцом в прохладную ночь.

— А почему оно упало, когда нет ветра? — спросил он.

— Понять не могу! Быть может, те грозы, что бушевали с месяц назад, расшатали его корни. Но… в такую ночь! — Отец кивком головы указал на крупные звезды и всю мирную картину вокруг. — Фонарь нам, пожалуй, не потребуется — ведь у тебя глаза в темноте видят как у кошки. Пошли!

Широко шагая, отец пошел на юго-восток. Раз он приостановился, чтобы Бадж мог его догнать, и сказал:

— Оно упало где-то около того места, которое мы огородили для старушки Бауры.

— Ой, а вдруг оно повалило нашу загородку?

— Оно могло наделать еще больше бед, — хмуро отозвался отец.

Скоро они почуяли запах эвкалипта, а потом увидели на земле его ствол и яму на том месте, где он раньше стоял. Несколько деревьев поменьше были выворочены с корнями и свалились вместе с ним.

— Загородку он поломал, — сказал отец, когда они осмотрелись, — но, к счастью, упал так, что завалил пролом. Могло быть хуже.

Однако случилось самое худшее: от падения эвкалипта пострадала Баура. Он ее не задавил, но обрушился на сарай, где она стояла, и теперь она была зажата под огромным суком.

— Найдешь дорогу домой, сынок? Тогда беги принеси топор, — сказал отец решительно, тщетно попробовав сдвинуть с места верхушку эвкалипта, лежавшую на сарае. — Авось, пока ты сбегаешь, мне все-таки удастся сдвинуть хоть часть тяжести. Объясни маме, что случилось.

Уходя, Бадж слышал, как старая Баура жалобно мычала. По дороге он даже поплакал, думая о ней, и вовсе не стыдился этих слез. Бадж вспомнил, что ее последняя телка, которой был уже год, убежала и пропала в лесу, — отец решил, что ее там ужалила змея. Так что другой коровы у них уже не будет. Ох, нельзя, чтобы она умерла!

— Я так и знала! — вскрикнула Крошка мама, когда Бадж прибежал домой. — Я вдруг почувствовала, что дерево задавило нашу бедную Бауру, и собиралась идти туда.

Мать действительно была уже одета. Они взяли топор и еду, а по дороге набрали ведро воды из ручья.

У отца лицо было какое-то странное, оно казалось совсем белым в свете звезд. Он стоял на четвереньках, подпирая спиной большой сук упавшего эвкалипта, чтобы он не всей тяжестью давил на корову.

— Не надо, Дэйв! Это уж слишком! — крикнула Крошка мама.

— Вы обрубите… несколько сучьев… пока я буду удерживать его… — задыхаясь, с трудом выговорил отец.

Бадж уже представил себе, как он работает топором, но мать опередила его. Уступив ей топор, он пробовал помочь отцу, подлез под ветвь, чтобы принять и на себя часть тяжести, но вздрагивал и жмурился при каждом ударе топора, который, врезаясь в дерево, заставлял несчастную Бауру мычать еще жалобнее.

Потом топор взял отец. Баура скоро была освобождена и уже пыталась подняться. Ей помогли встать, но видно было, что ноги ее не держат.

— Может, ей попить хочется?

Бадж взял ведро с водой и сунул ей под морду, а отец с матерью поддержали Бауру. И все обрадовались, когда она не только напилась, но даже поела немного отрубей из мешка.

— Ну, папа, если она ест, значит, все в порядке, — сказал Бадж, когда корову осторожно уложили опять на землю.

— Посмотрим. Оставим ее здесь до утра. Конечно, доить не будем. И рано утром придем взглянуть, как она. А теперь нам всем надо соснуть.

— Раз молока не будет, чем же кормить Тикки? — сокрушался Бадж.

Тикки был его новый любимец, детеныш опоссума, упавший с высокого дерева, — вероятно, его мать схватил ястреб. Бадж уже научил его лизать варенье маленьким язычком и пить молоко — пока это составляло единственную пищу Тикки.

Крошка мама отозвалась непривычно суровым тоном:

— Не одному только Тикки плохо придется, если наша Баура… — Она отвернулась, не договорив.

Когда они шли домой, золотой серп луны всплыл над вершиной темного холма.