Беглая книга

9

Пока я читала письмо, Володя без спросу оккупировал мой телефон и вел какой-то деловой разговор, постоянно кому-то поддакивая и говоря, что собеседник совершенно прав.

— Извини, Риточка, я тут заболтался, — сказал он, когда вернулся ко мне на кухню. — Ну, так что ты можешь мне об этом сказать?

— Письмо написано Луи ле Пеллетье, если это не подделка.

— А как определить, подделка или нет?

— Насколько я могу судить при моем знании французского…

— Ой, Риточка, не прибедняйся, ты отлично знаешь французский!

— Так вот, насколько я могу судить, оно вполне могло быть написано в восемнадцатом веке.

— Так могло или…?

— Надо бы отдать его на экспертизу кому-нибудь знающему, я могла бы обратиться в МГУ, у меня есть знакомые на романской кафедре. И они уже по лексическим и грамматическим параметрам, по…

— Ладно, в общем, ты отдаешь это на экспертизу… Не в службу, а в дружбу, а? С тех пор как Володя бросил науку и ударился в журналистику (как острила его жена «и больно при этом ударился»), он невзлюбил длинные и точные фразы и предпочитал короткие и обтекаемые. Поэтому он часто прерывал собеседника на полуслове, если, как ему казалось, человек выдавал что-то слишком длинное и умное.

— Ну, хорошо. Я попрошу кого-нибудь, сделаем.

— Отлично. А вот это тебе на экспертизу.

Он достал из прозрачной папки еще одну ксерокопию. Это тоже был рукописный текст, но написанный другим почерком, более ровным, с идеальным легким наклоном вправо и затейливыми росчерками над и под строками. Несмотря на то, что на копии кое-где были пятна (видимо, эти пятна были и в рукописи), текст читался без особых усилий.

— Ну, опознаешь язык? — спросил Володя. Он заволновался и подвинул табуретку вплотную к моей, так что стукнулся об нее коленом.

— Да, бретонский. Но не современный, а…

— Я так и думал! А перевести можешь?

— Ну чего тут переводить-то? «…Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить Его; ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его…»

— «Его» — это кого?

— Иисуса Христа. Это Евангелие от Марка, глава 11…

— Библия что ли?

— Да, библейский текст.

Володя заволновался, вскочил, схватил с крючка кухонное полотенце, снял очки и стал нервно протирать их.

— А это может быть та самая Библия? Про которую этот написал… — он кивнул на первый листок.

— Судя по орфографии, текст написан до девятнадцатого века. В девятнадцатом была орфографическая реформа, и…

— Да плевать на все это реформы! — Володя, что называется, завелся. — Риточка, чудо мое! Это же сенсация! Я про это такую статью напишу!

— Володя, какая сенсация? Я не могу утверждать, что речь идет о той самой Библии, которую нашел Ле Пеллетье. Даже если это письмо подлинное, и он действительно ее нашел. Кто гарантирует, что на этом вот листочке, — я помахала ксерокопией, — отрывок из перевода Библии? А может быть, это какой-нибудь религиозный трактат с развернутой цитатой, или, я не знаю… И вообще, откуда у тебя это?

— Иришка дала. Приходит вчера вечером и говорит «Пап, ты тут искал, про что бы такое написать, вот тебе сюжет, просто суперский». И дала мне эти бумажки.

— А она откуда взяла?

Честно говоря, я ни разу еще не видела, чтобы у Володи было такое глупое лицо. Мне было просто неприятно смотреть на него: он застыл с открытым ртом и наморщенным лбом, как живая иллюстрация к крыловскому «слона-то я не приметил»

— Ты знаешь, Рит, как-то вот не догадался спросить. Может, я сейчас ей позвоню? На мобильник, а?

— Не надо пороть горячку. До МГУ я дойду не раньше, чем в среду. И потом, мне надо еще вчитаться в бретонский текст, хотя датировать его можно только приблизительно. В любом случае, нужно отыскать оригинал письма и той страницы, с которой было снято вот это.

— Да у Иришки надо спросить, и как я не догадался!

— Кстати, как там она?

— Да нормально.

— На первом курсе?

— Не, на втором уже.

— Быстро как… еще недавно школу заканчивала.

— Чужие дети вообще быстро растут. А свои — тем более. Безобразница. Думает, поступила, так теперь и делать ничего не надо. Так и говорит: я на вступительных выложилась по полной программе, теперь до пятого курса отдыхать могу. — Но ведь в РГГУ программа такая насыщенная… Могу ошибаться, конечно, я там сама не преподаю…

— Да я даже не представляю, как она там учится и что делает. Целый день ее нет. Сначала учеба, потом с подругами куда-то едут, вечные разговоры, ля-ля да то се, да еще свидания, да еще по вторникам бегает на танцы да на концерты в свой клуб, в общем, иногда сутками ее не вижу. Когда младшая подрастет, вообще дурдом будет.

— Что за комиссия, создатель…

— …Быть взрослой дочери отцом. А тут сразу две. Во времена Грибоедова, кстати, девушки по ночным клубам не шастали и отцов своих уважали.

— Да, сейчас молодежь совсем другая. В наше время такого не было.

— Угу, не было. Другие они совсем, — Володя снова сел на табуретку, слегка сгорбился, как будто старался подчеркнуть свой возраст. — Я не могу сказать, что хуже, просто другие. Некоторые боятся вот так дочерей отпускать, а я считаю… Ну вот хорошо, положим, я ей запретил. Все ходят в этот клуб, а она не ходит. И поговорить ей не о чем, ни впечатлениями с подружками обменяться. Ну и с мальчиками знакомиться тоже надо, я ж все понимаю. — Он вздохнул и еще больше ссутулился — А все-таки знаешь, волнуюсь. Приходит поздно, полпервого. И вообще поначалу думал: черт его знает, чего за место такое? Говорю «Ириш, для моего спокойствия давай я разок с тобой туда схожу, посмотрю, что да как. Можешь делать вид, что ты не со мной, если стесняешься.»

— И что, она послала тебя куда следует?

— Представь себе, нет. «Давай, говорит, пап, поедем, мне даже приятно будет». Ну мы приехали. Подвальчик такой, в самом центре города, чуть ли не напротив Кремля. Стены светлые, все так симпатично, ресторанчик вполне ничего. Публика нормальная, Иришка говорит. день на день не приходится в смысле публики, но по вторникам там эти собираются, твои любимые…

— Кто? — насторожилась я.

— Ну, кельтанутые твои!

Надо же! Второй раз за сегодняшний день мне пришлось объяснять, что я не имею ничего общего с теми, кого я именовала несколько мягче — кельтоманами.

— Ой, Риточка, ну почему ты так это в штыки воспринимаешь? Молодежь собирается, студенты, им же надо чем-то увлекаться? Вот мы с друзьями в наше время после занятий знаешь, куда шли? К пивному ларьку. Стояли у ларька и пили дрянь, которой нет названия, из кружек, которые если и мыли, то черт-те как. А может, и совсем не мыли. Кругом грязь, окурки валяются. А они пиво пьют культурненько. За столами с белыми скатертями. И приносит им официанточка «Туборг» или «Гиннес», а не то пойло, которое я в молодости вместо пива хлебал. А потом музыку идут слушать там же. Да еще что-то новое узнают про этих кельтов своих. Чем плохо-то? Это ж не в подворотне стоять, дурью маяться, правда?

Я согласилась. Действительно, в чем-то он был прав. Я, правда, и в молодости у пивных ларьков не стояла. И вообще в наше время девушки не пили пива. Пивная была сугубо мужским заведением, и пойти туда для приличной девушки было просто немыслимо.

Володя посмотрел на часы и заторопился.

— Ладно, Риточка, извини, что я так тебя заболтал, замучил. Поеду-ка я домой, сколько можно тут сидеть. Хотя у тебя в доме всегда приятно так, тихо, никто на нервы не действует. А меня как приеду домой, начинают дергать. То жена «Вовка, сделай то, сделай это, ты же обещал!» то эти две: «Папа то, да папа се…» Устал я совсем. Но надо, надо… Ты в общем как выяснишь что-нибудь, звякни мне, а? Или давай я тебе позвоню в четверг, договорились?

— Да, договорились. Я оба листка у себя оставлю.

— Конечно. А я у Иришки выясню, откуда она это нарыла.

Володя ушел, а на душе у меня остался какой-то неприятный осадок. Я машинально перемыла посуду, потом сложила принесенные Володей листки в папку и перенесла с кухни на стол в мой кабинет, бывший когда-то маминой комнатой.

После смерти мамы мне часто было одиноко по вечерам, иногда я включала телевизор, но мелькающие картинки быстро утомляли меня. К тому же по «ящику» слишком часто показывали репортажи о всяческих катастрофах, терактах и заложниках, а меня это огорчало настолько, что я предпочитала не знать об этом ничего. Помочь всем несчастным, которые попадают в аварии, разбиваются на самолетах и вертолетах, и гибнут под пулями, я не могла, и испытывала каждый раз чувство какого-то непонятного стыда: вот я живая и здоровая, а они мертвые или увечные…

Поэтому, как только в новостях показали очередную катастрофу, я выключила «ящик» и повернулась к аквариуму. Лягушки уставились на меня своими круглыми глазками, и выражение мордочек и у них было такое, как будто они просто восторгались тем, что могут смотреть на меня. Это тешило мое самолюбие, хотя я знала, что у шпорцевых лягушек просто нет век, и поэтому из глаза всегда открыты.

— Вот так, дорогие мои, — сказала я им. — Если человек живет один, все считают, что ему заняться нечем, и лезут со всякими просьбами. Татьяне срочно надо, чтобы я ей сына нашла, а Володьке нужна сенсация. Я буду сидеть и текст исследовать, а он потом напишет статью в свою газету и получит большой гонорар. Так я говорю?

Они молчали, значит, были согласны.

— А вот если бы у меня был муж и дети, то меня бы все тут же в покое оставили. Сказали бы: Рита делом занимается, мужу носки стирает. А то, что у меня аспирантов толпа? А то, что мне статью в сборник сдавать? Это Рита балуется, можно на нее всякие поручения навешивать. А то, что Рита еще и преподает? Эх, лягуши, это тоже все несерьезно. Нет семьи, значит, человек ерундой занимается. Так ведь считается? Но вы-то меня понимаете? Они ничего не ответили, парочка даже повернулась ко мне задом, изящно взмахнув лапками. Видимо, осуждали тех, кто считает, что я занимаюсь ерундой. Мне уже надоела роль вечной помощницы, но я ничего не могу с собой поделать. Когда кто-то звонит и говорит «Рита, мне нужна твоя помощь!», у меня будто лампочка в голове загорается и включается программа под названием «Надо человеку помочь, друг я или кто?». Причем чаще всего помощи от меня требовали бескорыстной. Предположим, если я найду Димку (что сомнительно, скоре всего он сам найдется), и приведу его Татьяне за ручку, она вряд даже спасибо мне скажет. Набросится на своего отпрыска и завопит «Я тебя растила, а ты, неблагодарный…»

— Послушайте, лягуши, а вот что мне в голову пришло. Димка дружил с «кельтанутыми» и Володькина Ириша тоже. Может, она его знает? Надо будет связаться с ней и спросить. И откуда у нее эти рукописи? Ну, подумайте сами, даже если оба текста подлинные, то, как и тот и другой могли оказаться в Москве? Кому мог послать письмо Ле Пеллетье? Как вы думаете?

Они задумались. Чем-то в такие моменты они мне напоминали студентов на консультации перед экзаменом: так же смотрели на меня, не отрываясь, и молчали, потому что не могли ответить ничего путного. М-да, похоже, я уж слишком очеловечиваю этих земноводных. Но привычка мыслить вслух перед аудиторией и дома не давала мне покоя. — Кто мог быть адресатом письма? Какой-нибудь старый друг, ведь неблизкому человеку Ле Пеллетье не мог написать в таком тоне. Француз, а не бретонец, ведь речь идет о каких-то его парижских знакомых. К тому же, недавно переехавший в Бретань. И что мы, таким образом, узнали? Ничего. Куда Ле Пеллетье дел Библию, после того как увез ее с собой? Не знаете? И я не знаю. Володька как всегда в своем репертуаре. Слышал звон, да не знает, где он. Даже не спросил, кто и где снимал копии с документов. Может, эти листики его Ириша из Франции от кого-нибудь получила? Тогда Володька поедет от редакции во Францию проводить журналистское расследование. О! Тогда я попрошу, чтобы он мне оттуда подарочек привез, правда, лягуши?

Мне показалось, что они заулыбались, и я поняла, что порю откровенную чушь. Я вообще очень устаю от людей, поэтому сегодняшний вечер меня очень утомил. Особенно тяжело было с Танькой. Володя хоть поесть-попить принес.

Я выпила морковного сока, посмотрела на часы. Что ж, уже без двадцати одиннадцать, можно идти в душ и ложиться спать. Не успела я ничего сделать за этот вечер…

— Ну что, лягуши, пора, завтра мне рано вставать… Мне очень хотелось услышать в ответ «Ква, Ква, Маргарита-царевна, не кручинься, ложись-ка спать, утро вечера мудренее.». Но они молчали, видимо стеснялись мне это сказать.