Берлин - 45

КОМАНДИР БОЛЬШОЙ ВОЛИ

Николай Эрастович Берзарин, генерал-полковник,

командующий 5-й ударной армией,

первый комендант Берлина

Весной 1941 года заместитель командующего 1-й Краснознамённой армией Дальневосточного фронта генерал-майор Николай Эрастович Берзарин получил телеграмму от начальника Генерального штаба РККА генерала армии Г. К. Жукова. Телеграмма была зловеще короткой: «Выехать немедленно. Жуков».

Тучи собирались в грозу. Г. К. Жуков, хорошо понимая, что гроза вот-вот грянет, собирал под руку надёжных генералов.

Берзарин ехал в Москву с неспокойным сердцем. Знал, что вот так три-четыре года тому назад нарком обороны маршал К. Е. Ворошилов вызывал генералов, которых затем при подъезде к столице снимали с поезда сотрудники НКВД и прямиком везли во внутреннюю тюрьму в Лефортово, к следователям НКВД. Только что состоялся арест начальника Управления ПВО РККА Г. М. Штерна, с которым Берзарин служил на Дальнем Востоке. Бывший командующий войсками Дальневосточного фронта к тому времени уже несколько месяцев служил в Москве, руководил противовоздушной обороной Красной армии. Но случилось ЧП: 15 мая 1941 года немецкий транспортный самолёт Ju-52, минуя посты ПВО, беспрепятственно пролетел по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва, где и приземлился на одном из основных аэродромов. Штерна тут же арестовали. Расстреляют его в конце октября под Куйбышевом, а тогда многих допрашивали по делу бывшего начальника Управления ПВО РККА и командующего войсками Дальневосточного фронта…

Немного успокаивало то, что перед самым отъездом из Генштаба позвонил адъютант Жукова и сообщил, что гостиница^для него заказана на Чистых прудах. Там Берзарин не раз останавливался во время московских командировок. Ни в голосе, ни в интонации адъютанта не чувствовалось ни подвоха, ни фальши.

В Наркомате обороны СССР дежурный доложил, что его ждут в Главном управлении кадров РККА. В управлении действительно его ждали: вежливый полковник тут же ознакомил с приказом наркома от 26 мая 1941 года № 00190 о назначении генерал-майора Н. Э. Берзарина командующим 27-й армией. Только тут он вздохнул с облегчением. И ещё раз перечитал приказ. Армия стояла на западном направлении на стыке Новгородской и Калининской областей со штабом в районе железнодорожного узла Бологое.

После ознакомления с приказом кадровик достал из сейфа синюю папку с красной звездой — личное дело Берзарина. Протянул новоназначенному командарму-27. Раньше читать своё личное дело не позволялось. Вот лист с его аттестацией за подписью командующего Приморской группой войск ОКДВА И. Ф. Федько. Аттестация датирована декабрём 1934 года. В феврале 1939 года Ивана Фёдоровича Федько, командарма 1-го ранга, героя Гражданской войны, кавалера ордена Ленина и четырёх орденов Красного Знамени расстреляли как активного участника «военно-фашистского заговора».

Берзарин пробежал глазами текст аттестации, при этом невольно пропуская смысл каждой фразы через призму нынешних и минувших обстоятельств и событий: «Тов. Берзарин, выдающийся строевой командир с большой волей, хороший методист и организатор боевой подготовки. Участник Гражданской войны. Будучи временно исполняющим обязанности (командира) для особых поручений тов. Берзарин выполнял исключительную работу, связанную с боевой учёбой частей армии. По моему заданию провёл ряд сборов с начсоставом группы. По своей подготовке, опыту тов. Берзарин подлежит выдвижению на должность командира и комиссара стрелкового полка вне очереди.

Командующий войсками группы Федько.

Декабрь, 1934 год».

Нет, не всё здесь безобидно. Не всё…

Дальше были подшиты знакомые документы. Ещё одна аттестация, партийная: «Тов. Берзарин защищал людей, впоследствии уволенных из РККА, идя вразрез с мнением политаппарата…» «Недостаточно самокритичен…» Но в целом аттестация положительная.

А вот кое-что из незнакомого. Когда Берзарин перевернул очередной лист, полковник отвернулся к окну. Полковник, конечно, знал этот документ. Хорошо, что бумага, а по сути дела донос, на него, на члена партии Берзарина, осел здесь, в личном деле Главного управления кадров и не был направлен в другой наркомат, к лефортовским спецам. Автор неизвестен, фамилия и подпись старательно вымараны чёрной тушью, осталось только звание: «полковник».

Легко же у тебя, должно быть, складывается служба, полковник, если хватило времени и сил писать такие длинные «характеристики», подумал Берзарин. Чёрт бы тебя побрал, полковник…

Берзарин бегло просмотрел документ:

«Месяца 3–4 назад я слышал, что командир 32 дивизии Берзарин арестован. Я и другие считали, что это так и должно быть, и вот почему:

1. Берзарин был порученцем у Федько не один год, и его в то время считали подхалимом. Он подхалимом и остался — это подтверждает его бывший комиссар Тентов.

2. Берзарин благодаря протекции врагов Федько, Балакирева, Могон скакал, как блоха, добиваясь высокого положения, а именно:

по ходатайству Федько он назначен командиром 77 полка.

Примерно через год, по ходатайству врага Балакирева был назначен начальником 2-го отдела штаба Примгруппы.

Не прошло и года, при участии Могона и Федько — он назначен командиром 32 дивизии.

Будучи в ОКДВА, я слышал удивление быстрой карьере Берзарина всех, кто его знает. И приписывал это его подхалимству и непосредственно его любимчику Федько. Причём никто о нём, как о хорошем работнике, не отзывался. Враги его нахваливали, в частности, я знаю — Могон.

Говорили о Берзарине так: «Берзарин пошёл в гору после того, как он всеми правдами и неправдами достал и оборудовал для Федько мягкий салон-вагон».

Сегодня я слышал от дальневосточников, что Берзарин назначается командиром на сугубо ответственное направление на Посьет.

Считаю своим долгом высказать сомнение в его политической преданности. У меня о Берзарине сложилось мнение, как о подхалиме и участнике в делах врагов.

Считаю необходимым поставить Вас об этом в известность.

Полковник…»

Донос датирован декабрём 1938 года. Тогда уже затихало. Все, кого взяли, были расстреляны, другие, кого не успели взять, но собирались, сами покончили с собой.

Да, что и говорить, знал этот полковник, где щель посуше и куда лучше горящую головешку сунуть… Ведь мягкий салон-вагон был… По поводу сомнения в политической преданности и участия в деле врагов, конечно, чушь собачья! Но вот салон-вагон действительно был.

Между лопаток по спине вниз скользнула холодная струйка.

А хороший метод воспитания у этого кадровика, со злой усмешкой подумал Берзарин, при всём при том всё же испытывая к хозяину кабинета подспудное чувство благодарности.

Кадровик рассказал, что до подписания приказа о назначении на 27-ю армию состоялся разговор между маршалом Тимошенко и Жуковым. Что Тимошенко, ознакомившись с личным делом, выразил сомнение. Но Жуков решительно настоял на назначении: «Смелый, решительный командир. Армию ему можно доверить вполне». — «Но как же письмо?» — «Письмо… Это не письмо. Таких цидулек нам ещё насочиняют. Пятая колонна… Фактически помогают Гитлеру».

Потом в буфете они пили кофе с бутербродами. Говорили о семьях. Разговор был хороший. Спокойный. Непринуждённый. Кадровик расспрашивал о Дальнем Востоке. Берзарин — о 27-й армии, о командирах. С этим настроением на следующий день он и отбыл к новому месту службы.

В Бологое прибыл к вечеру. И всю ночь просидел над штабными документами, входя в курс дел и пытаясь понять положение армии, состояние её частей и соединений.

На 27-ю армию его назначили временно, для «наведения порядка». Нарком заверил, что скоро последует перевод в Прибалтику. Сказал во время встречи: «Начальник Генерального штаба рекомендует вас как смелого и решительного командира. Такие нам нужны там, поближе к границе». Тогда же и договорились с С. К. Тимошенко, что семью из Хабаровска можно сразу перевозить туда, «поближе к границе».

Вскоре Наталья Никитична с дочерьми из Хабаровска перебралась в Ригу. Берзарин отправил своего адъютанта, чтобы помог семье с переездом и устроиться на новом месте. Вскоре адъютант вернулся из Риги и передал просьбу жены увезти её куда угодно, только бы подальше из Риги. Рига Наталье Никитичне не понравилась, и прежде всего отношением рижан к русским, к мигрантам, к переселенцам. Берзарин тут же перезвонил в наркомат, и там проблему решили сразу и радикально: пусть семья не распаковывает чемоданы и ближайшим же поездом возвращается в Москву — «жилплощадь генерал получит в российской столице».

В глубине души он надеялся, что, возможно, квартиру дадут в родном Ленинграде. Но — Москва так Москва…

Очень скоро он будет благодарить судьбу, что с местом проживания семьи сложилось так, как сложилось.

Родился Берзарин в Санкт-Петербурге 1 апреля 1904 года.

Отец, путиловский рабочий, слесарь, неплохо зарабатывал и вполне мог прокормить большую семью. Рождению сына был рад. До этого родились две девочки. Сына назвали Николаем. После него родились ещё две сестры.

Мальчик рос шустрым, хватким. Рано выучился читать, и ещё до школы одолел несколько книжек. Когда поступил в начальную школу, за один год смог усвоить программу и 1-го, и 2-го классов. Так что на следующий год пошёл сразу в третий класс.

В 1913 году Николай Берзарин поступил на вечерние курсы и получил специальность переплётчика. Работал в типографии. Профессия переплётчика ему понравилась. Цех тихий, не то что печатный, там шум, грохот. Рядом работают наборщики. Ловко набирают из касс — металлических ящичков — отлитые из металла буквы, складывают в слова и фразы, верстают целые страницы. Потом оттискивают на бумаге, вычитывают, не случилось ли ошибки. Если находилась ошибка или какая-либо помарка, тут же поправляли. Снова делали оттиск.

Переплётным делом он овладел быстро. Кожа, картон, бумага, клей. Оттиски краской, золотом. Присматривался к работе старых мастеров, перенимал различные тонкости и секреты. У тех книги получались — как шкатулки из мрамора. Ни морщинки, ни марашки. Между делом переплёл свою старую «хрестоматию» с картинками, подаренную отцом. По ней он учился читать. В ней сказки, стихи, рассказы любимых писателей. Младшие сёстры были довольны — теперь «хрестоматия» перешла к ним.

Так бы и работал Николай Берзарин в переплётном цехе, одевал в кожу тома Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого и зарабатывал бы на жизнь своим мастерством, если бы однажды среди заготовок, которые шли внутрь переплёта, подклеивались для прочности и жёсткости, не попался плакат, который призывал молодёжь молодой Советской России вступать в ряды Красной армии.

Политикой Николай не интересовался. Революционные волнения и вихри пролетели мимо, не задев ни его самого, ни его семью. В автобиографии потом так и напишет: «В забастовках, стачках активного участия не принимал, на рабочие демонстрации ходил, и обе революции прошли у меня на глазах, активно собирал листовки, разбрасываемые по городу, и передавал рабочим, матросам и солдатам…» Этим занимались все питерские мальчишки. Да и надо было внести в автобиографию хоть что-то в духе времени, революционное.

На картонке плаката был указан адрес, где велась запись добровольцев.

Его, физически крепкого и знающего грамоту, определили в пулемётную команду. Пулемётчики — элита пехотного полка. Пулемётная команда — 60 бойцов при восьми пулемётах. Но было в уставе пулемётной команды, кроме всего прочего, роковое предназначение: во время отступления полка она отходила последней, прикрывая батальоны своим огнём. А это, как потом оказалось, было непросто. Пулемётчиков в плен не брали.

Прощай, переплётное дело! Запах кожи, типографской краски и клея! Прощайте, девушки из наборного цеха!

Даёшь запах казармы и ружейного масла! Даёшь пулемёт, тяжёлый, как могильная плита! Даёшь огонь «крестом» и «веером»!

Дома его ждали сёстры. Старшие уже вышли замуж, жили отдельно. А за младшими надо было присматривать. Родители ушли из жизни рано. Отец в 1917 году. Мать немного позже.

Однажды в новенькой красноармейской форме, в скрипучих ремнях, пахнущих заводской добротной кожей, пришёл на побывку. Принёс подарки. Сёстрам свидание со старшим братом, которым был им теперь вместо отца, — настоящий праздник.

Вскоре полк ушёл на фронт. Летом 1919 года в портах Мурманска и Архангельска высадились англичане, французы, американцы и канадцы. В Кемском крае хозяйничали финны. Белогвардейцы вовсю проводили мобилизацию в подконтрольных уездах.

Под Шенкурском полк в составе 6-й полевой армии участвовал в масштабной и, как оказалось, решающей операции. «Максимы» пулемётной команды работали так, что вторые и третьи номера едва успевали набивать патронами и подавать ленты, а в кожухах то и дело закипала вода. Иностранные легионы пытались контратаковать. Но пулемётчики пресекали всякую попытку приблизиться к позициям полка — «крестом», «веером»…

В вещмешке в чистой паре портянок юный первый номер хранил заветную книгу. Он захватил её из дома. «Неволя и величие солдата» Альфреда де Виньи[64]. Купил её у букиниста и переплёл перед самым уходом в Красную армию. В минуты тишины доставал книгу, раскрывал наугад и читал страницу за страницей. «Неволя…» была уже не раз прочитана от начала до конца, и теперь он пытался осилить и осмыслить те места, которые пока оставались неясными, противоречивыми, похожими на цель, которая вроде и определена, и досягаема, постоянно уклоняется. Мысли метались между идеалом, о котором он мечтал, уходя добровольцем в Красную армию, между величием солдата, и тем, жестоким и грубым, пахнущим потом, мочой и кровью, чем пах каждый окоп и каждая стоянка в пути, что и было, как ему казалось, неволей солдата. Он тогда ещё и не предполагал, какими картинами и какими страданиями время наполнит то и другое.

Шенкурская наступательная операция закончилась триумфом Красной армии. 6-я армия наголову разбила противника. Союзники ничего не могли противопоставить мощному напору красноармейцев. Канадско-американские войска побросали свои позиции вместе с артиллерией, несколько хорошо укреплённых линий вокруг Шенкурска, и налегке отступили через замёрзшие болота, спасая самое ценное — свои жизни. В портах началась спешная погрузка на корабли, всё это время стоявшие на рейде. Угроза прорыва иностранного корпуса на Пермь с целью соединения с войсками А. В. Колчака и общей атаки на Москву миновала. В столицах вздохнули с облегчением. Захваченные трофеи восхищали своим количеством и разнообразием: пушки и гаубицы, пулемёты «Льюис», «Виккерс», «Гочкисс», винтовки (около двух тысяч) «Ремингтон», «Энфилд», «Манлихер», «Лебель». Большое количество боеприпасов: тысячи снарядов и гранат, три миллиона патронов.

Судя по захваченному арсеналу, планы Антанты в России были большими.

Пулемётчики, приводя в порядок трофейные «Гочкиссы», бережно протирали тонкие стволы, латунные рукоятки, с любопытством разглядывали пластинчатые обоймы на 25 патронов, раскладывали и складывали массивные и удобные треноги. Рассуждали так:

— Эти мерикашки — вояки так себе. А вот пулемёты у них — ничего себе…

Берзарину тоже достался «Гочкисс». Взамен «павшему» в бою товарищу «Максиму» — в трёх местах продырявило пулями кожух, осколком снаряда повредило затвор, и пулемёт отправили в ремонт.

Молодой пулемётчик быстро освоил новое оружие. Когда выпадали свободная минута, открывал Альфреда де Виньи. Книга, как и пулемёт, всегда была рядом.

Солдатская воля тяжка и неумолима, как железная маска безымянного узника, и придаёт физиономии любого военного что-то однообразно бесстрастное.

Вот почему, когда смотришь на какой-нибудь полк, можно приметить, что солдатские лица выражают обычно скуку и недовольство. Усталость, вдобавок, накладывает на них морщины, солнце сообщает им своеобразную желтизну, и преждевременная старость бороздит черты тридцатилетнего мужчины. И вместе с тем есть некая общая идея, которая придаёт порою всем этим собранным воедино суровым людям красоту подлинного величия — идея Самоотречения. Самоотречение воина — это крест ещё более тяжкий, нежели крест мученика. Нужно очень долго носить его, чтобы понять, сколь велико и страшно это бремя[65].

Берзарин вглядывался в лица своих товарищей, но не замечал ни особой скуки, ни радости. Усталость отяжеляла их плечи и лица только после боя. Но они были молоды, и достаточно было двух-трёх часов сна и котелка наваристой каши, чтобы лица товарищей снова просветлели, а морщины усталости исчезли.

В 1921 году, когда на большинстве фронтов операции Красной армии закончились успехом, Берзарина направили на учёбу на Смоленские командные пехотные курсы, которые курировал сам командующий фронтом М. Н. Тухачевский. Тот не раз бывал на занятиях, проводил с курсантами беседы. Берзарин и его однокурсники слушали героя Гражданской войны, командарма-7, войска которого были дислоцированы в Смоленске и его окрестностях, затаив дыхание. Многие втайне мечтали о такой же военной карьере.

Именно Тухачевский во время одной из бесед и сообщил им, курсантам, что в стране вспыхнул мятеж — взбунтовались матросы и гарнизон Кронштадта. Вскоре сорокатысячная 7-я армия, усиленная сводным, до трёх тысяч, полком курсантов, заняла исходные для атаки на островной город и окружающие его форты.

После основательной обработки крепости артиллерией 7-й армии по льду Финского залива двинулись густые правильные цепи передового отряда. Это пошли на приступ Смоленские курсы красных командиров. Им-то, этой первой волне, и досталось больше всего. В первую волну Берзарин не попал. Судьба в тот раз горькой чашей обнесла, берегла его для другой… Он стоял во 2-м эшелоне и с ужасом смотрел, как лопался, расходился и вставал дыбом лёд от ответного огня крепостной артиллерии, как волокли назад по белому снегу его товарищей с перебитыми ногами и руками, оставляя кровавые следы. Уцелевшие возвращались подавленными. На войне, в бою, пули попадают и ранят не только тело…

Готовилась вторая волна. В горячке неудачи первой атаки М. Н. Тухачевский приказал расстрелять первых попавшихся под руку из командиров и бойцов морского дивизиона, расквартированного в Ораниенбауме (поддержали кронштадтцев), и полка, отказавшегося идти в атаку. Расстреляли телеграфиста — «за распространение провокационных слухов», за «дезертирство» расстреляли нескольких курсантов из первой волны: во время атаки, когда цепи залегли, они поползли назад.

Перед новой атакой их пришли напутствовать М. Н. Тухачевский и И. Ф. Федько. Федько, несмотря на особые обстоятельства, как всегда, выглядел щеголеватым. Ходил перед строем как на пружинах. Позванивали малиновым звоном редкой ручной работы «савельевские» шпоры. Зачитали приказ: «В ночь с 16 на 17 марта стремительным штурмом овладеть крепостью Кронштадт… Движение колонн Северной группы начать в 3 часа, Южной группы — в 4 часа 17 марта…» Берзарин со своими товарищами был в Северной группе. Она начала своё движение со стороны Сестрорецка. Пулемёт волокли вдвоём со вторым номером. Впереди толкали санки с мешками, наполненными песком. Без них нельзя. Если доберутся до стен форта, придётся вести огонь, и мешки станут бруствером. Обмотались патронными лентами. Ноги отяжелели. То ли затекли и замёрзли, когда ждали начала атаки, то ли от страха. Со стен фортов заметили их цепи, открыли огонь. Засвистели над головой снаряды, зафырчали осколки. Товарищи бегут, подбадривая себя свирепыми возгласами и криками. Один упал, другой, ещё двое… Впереди разорвался снаряд. Другой чуть погодя позади. Вилка! «Ложись!» — кричит второй номер и толкает его на мокрый лёд. Взрыв! Окатило ледяной водой. Полынья в двух шагах впереди. Дымится, качается, затаскивает в своё чрево санки с песком и пулемёт. Пропал пулемёт… Где ящик с гранатами? Ящик цел. Хоть гранаты не снесло взрывом. Схватили ящик, побежали вперёд, к отвесной стене. Добежали. Там уже перекинули верёвки, полезли вверх. Мигом залетели на стену, как хищные звери в погоне за добычей, вместе с ящиком гранат. Набросились на орудийную прислугу. Добивали прикладами, кололи штыками, топтали сапогами. После первой схватки появились лишние винтовки. Разобрали их. Побежали дальше. По улицам города. От дома к дому. Кололи, били, крушили. Раненых матросов добивали. Пленных вначале не было. На Якорной площади сбились в кучу матросы и солдаты мятежного гарнизона. Некоторые уже бросили оружие, некоторые были обезоружены. Но накатила новая волна, и их обступили и начали колоть штыками, убивать прикладами. Они кричали разбитыми ртами, падали на колени, молились…

Атакующие, как показало дело, хорошо усвоили следующий пункт из приказа М. Н. Тухачевского: «Жестоко расправляться с мятежниками, расстреливать их безо всякого сожаления… пленными не увлекаться».

По итогам операции начальник курсов в числе прочих объявил Берзарину благодарность.

Он будет уже носить полковничьи петлицы, когда в Ворошилове-Уссурийске в гарнизонной библиотеке найдёт старый журнал со статьёй М. Н. Тухачевского «Борьба с контрреволюционными восстаниями». Тот, кто послал их «на кронштадтский лёд», писал: «Несмотря на малую численность Северной группы, за неё всё время можно было быть спокойным. Задача на долю Северной группы выпала почти невыполнимая. Ей предстояло взять открытой силой пять неприступных фортов, обнесённых колючей проволокой и фугасами, и после этого ворваться в цитадель Кронштадта…

Северная группа наступала с какой-то стальной отчётливостью…

Атака фортов курсантами беспримерна по своей смелости, натиску и единству действий».

Солдат — человек, нанятый за сольду, т. е. за жалованье, — это гордец, вызывающий к себе чувство жалости; это одновременно и осуждённый, и палач, это — козёл отпущения, постоянно приносимый в жертву своему народу и ради своего народа, который над ним потешается; это — мученик, ожесточённый и вместе с тем безропотный, которым попрекают друг друга то Власть, то Нация, непрестанно враждующие между собою.

Смоленские курсы Берзарин окончил в 1923 году с отличием и был направлен для прохождения дальнейшей службы в Забайкалье, где получил должность командира пулемётной команды и взвода в 5-м Амурском стрелковом полку 5-й Амурской стрелковой дивизии. В те годы по тайге бродили банды из остатков Азиатской конной дивизии барона Р. Ф. фон Унгерна-Штернберга, в отдалённых станицах и на хуторах жили, затаившись, офицеры из армии А. В. Колчака, из отрядов атамана Г. М. Семёнова, генералов В. О. Каппеля и А. Н. Пепеляева. Из Харбина, ставшего в те годы центром русской эмиграции, время от времени пробирались вооружённые группы, в основном из числа белых офицеров: вели антисоветскую агитацию, расправлялись с партийными активистами, жгли советские учреждения. Оперативники местных отделов ОГПУ и отряды ЧОНа с ними не справлялись. Приходилось привлекать расквартированные поблизости части РККА. Берзарину довелось участвовать в нескольких таких операциях.

В 1925 году Берзарин женился на Наталье Никитичне Просенюк, 1904 года рождения, служащей сберкассы. Брак зарегистрировали[66]. В 1926 году родилась дочь Лариса, в 1938 году вторая — Ирина.

В 1925 году Берзарин поступил на курсы «Выстрел», слушал лекции известных военных теоретиков В. К. Триандафиллова, А. В. Кирпичникова, Н. Н. Шварца, Е. А. Шкловского, А. А. Самойло и др. А через два года окончил Курсы комсостава Сибирского военного округа в Омске и был направлен в Иркутск на должность начальника учебной части Курсов усовершенствования комсостава. Там его избрали секретарём курсовой партийной организации.

Иркутские курсы усовершенствования командного состава — это почти три тысячи человек, включая преподавателей и обслуживающий персонал. Здания, учебное оборудование, подсобные помещения, полигон. Хозяйство большое. Одновременно Берзарин исполнял еще и обязанности коменданта города. Начал подкручивать дисциплину. Армейские в последнее время разболтались, пьянки-гулянки. Милиция в те годы не имела полномочий задерживать или каким-либо другим образом воздействовать на военных. Нужна была твёрдая рука. Комендантский патруль стал хозяином города. Под присмотром комендатуры теперь работали все питейные заведения, рестораны и даже столовые, где в буфетах наливали.

В Москву полетели жалобы. Жаловались и сигнализировали, разумеется, не по поводу ограничения торговли спиртным и сокращения работы питейных заведений. А здесь, в Иркутске, ворчали: «Здесь Сибирь, а не Филадельфия. Доведёт нас этот комендант до «сухого закона»…»

Но порядок был наведён.

В 1929 году грянул конфликт на КВЖД. Началось с нападений ватаг хунхузов на станции и поезда. Стало очевидным, что за беспорядками на КВЖД и разбоем хунхузов стоит антисоветская политика губернатора северных провинций Китая и Маньчжурии. Под своей рукой он имел большую армию. Ему подчинялась полиция. Полицейские захватили телефонную станцию КВЖД. Арестовывали работников и служащих железной дороги. Группы неизвестных постоянно обстреливали советские пограничные посты. Появились убитые и раненые. Правительство СССР, чтобы пресечь провокации китайской стороны, разорвало с Китаем дипломатические отношения. Последовал приказ командующему войсками на Дальнем Востоке В. К. Блюхеру: погасить конфликт силой оружия.

Китайцы двинулись двумя армиями численностью до 370 тысяч. Сабельные эскадроны были укомплектованы в основном бывшими офицерами и солдатами белых армий.

В открытом бою войска РККА, численно значительно уступавшие китайцам, нанесли им ряд чувствительных поражений, после которых китайское командование запросило перемирия.

В тех боях Берзарин командовал стрелковым полком. Кстати, в соседнем полку ротой командовал будущий защитник Москвы А. П. Белобородов[67]. А 5-ю отдельную Кубанскую кавалерийскую бригаду, принимавшую участие в тех же боях, в атаку водил будущий Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

В декабре 1929 года советская и китайская стороны подписали протокол, по которому КВЖД вновь признавалась совместным советско-китайским предприятием.

В 1933 году Берзарина перевели в Приморскую группу войск, штаб которой размещался в Ворошилове. Группой командовал старый знакомый — Иван Фёдорович Федько, бывший командир стрелковой бригады на кронштадтском льду. Через два года Берзарин получил полк — 77-й в 26-й стрелковой дивизии. Как отмечают биографы Н. Э. Берзарина, командуя полком, «он проявил себя отличным методистом, умелым организатором боевой и политической подготовки».

В августе 1937 года полковника Берзарина назначили начальником 2-го отдела штаба Приморской группы войск. В тот год японцы ввели войска в Северный и Центральный Китай, заняли ряд провинций на территории Маньчжоу-Го и начали развертывать здесь свои воинские части. Вскоре численность личного состава Квантунской армии достигла миллиона солдат и офицеров. Это была решительная попытка островного государства расширить свои владения за счёт материкового соседа.

В июне 1938 года Берзарин вступил в командование 32-й стрелковой дивизией. Уже через месяц из штаба Особой Дальневосточной армии за подписью маршала Блюхера пришла телеграмма: 32-й стрелковой дивизии выдвинуться в район залива Посьета, к озеру Хасан.

Накануне рота солдат Квантунской армии сбила пограничные заставы, перешла границу и захватила сопку Заозёрную. Пограничники вступили в бой. Японцы увеличили свою группировку до двух пехотных дивизий и двух бригад, усилили танками и авиацией и заняли сопку Безымянная.

Тридцать вторая стрелковая дивизия, совершив многокилометровый марш по ущелью Сихотэ-Алиня, силами двух передовых полков с ходу, стремительной атакой заняла сопку Заозёрная. Спустя час таким же решительным броском, сблизившись с неприятелем до расстояния броска ручной гранаты, овладели сопками Чёрной и Безымянной. Советским стрелкам достались большие трофеи и много пленных.

Седьмого августа японцы начали интенсивно контратаковать с целью вернуть утраченные позиции. В бой были введены элитная 19-я пехотная дивизия, танки, артиллерия. Японская авиация непрерывно наносила бомбовые удары. Но к 10 августа японцы выдохлись: атаки прекратили, начали собирать убитых. 19-я пехотная дивизия потеряла убитыми и ранеными более трёх тысяч человек, много боевой техники, самолётов. Полки Берзарина тоже стояли на месте, атаковать было некем.

Из представления к награде командира 32-й дивизии: «Командир 32-й стрелковой дивизии полковник Берзарин Николай, член ВКП(б) с 1926 года, в РККА с 1918 года. В боях с 5 августа по 11 августа возглавлял действия 32-й стрелковой дивизии.

Несмотря на ряд недочётов в ходе операции, командир дивизии Берзарин организацией боя и поднятием боевого духа бойцов в значительной мере повлиял на успешное выполнение боевой задачи 32-й стрелковой дивизии и содействовал полному овладению и удержанию высоты «Заозёрная».

Не прекращал непрерывного управления боем при интенсивном обстреле командного пункта.

Достоин награждения орденом «Красное Знамя».

Своим хасанским орденом Берзарин гордился всю жизнь.

Несмотря на общий успех операции, в ходе военных действий обнаружился целый ряд недостатков, которые в иных обстоятельствах могли стать роковыми. Берзарин видел всё это и тяжело переживал. Жизнь офицера РККА того времени протекала в таких условиях, что поделиться своими сокровенными мыслями и переживаниями, пусть даже они касались сугубо служебных дел, было нельзя. Опасно.

Из приказа наркома обороны СССР маршала К. Е. Ворошилова: «Военная подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказалась на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздёрганы и небоеспособны, снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр военных действий к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь)». К батареям, выдвинутым на огневые, не подвезли снарядов. Винтовки не пристреляны. Во время тревоги некоторые бойцы оказались и вовсе без винтовок. Обувь в некоторых подразделениях изношена до крайности и не вынесла марша, так что солдаты вступили в бой по существу босиком. Командирам и штабам не хватало карт районов, где предстояло действовать их войскам.

Двадцать первого октября 1938 года арестовали Блюхера. Через полмесяца он умер в тюрьме.

Карьера же Берзарина после успеха у озера Хасан быстро пошла в гору. В феврале 1939 года его назначили командиром 59-го стрелкового корпуса ОКДВА, в июне 1940 года присвоили звание генерал-майора, в июле 1940 года он получил пост заместителя командующего 1-й Краснознамённой армией Дальневосточного фронта.

Новый, 1941 год принёс много событий и новых назначений.

Западнее уже шли бои. 27-ю армию включили в состав Северо-Западного фронта. Вскоре последовал приказ — выдвигаться вперёд вплоть до соприкосновения с противником, прикрыть город Холм. Первые же бои показали, что армия противостоит сильному и гибкому противнику, который в совершенстве владеет тактикой современного боя, искусно маневрирует, при этом быстро увязывает вопросы взаимодействия родов войск в зависимости от обстоятельств. Где-то ударит танками, где-то авиацией, где-то тем и другим одновременно. Концентрирует силы на узких участках, в особенности танковые и моторизованные, взламывает оборону и молниеносно действует на охват. 27-й повезло, она не попала под каток танковых клиньев немцев в период крупных операций, когда от армий, оказавшихся на острие удара, оставались одни ошмётки. Дивизии и артполки её сохранили материальную часть и представляли большую силу. Армия получила участок обороны в районе Валдая.

В конце октября 1941 года Берзарин силами до двух дивизий (33-й и 28-й стрелковых) предпринял контрудар. В ночь на 30 октября войска переправились через озеро Селигер по заранее разведанному маршруту, захватили несколько населённых пунктов и начали энергично расширять плацдарм. Противник отступил и вынужден был подтянуть резервы к цепи своих опорных пунктов.

Контрудар под Старой Руссой. Август 1941 года. Против наступавшей на Ленинград группировки группы армий «Север» Ставка бросила четыре армии Северо-Западного фронта: 11-ю, 34-ю, 27-ю и 48-ю, а также семь стрелковых и кавалерийских дивизий резерва. Они должны были ударить во фланг противнику, наступающему на Ленинград. Основная роль отводилась 34-й армии генерала К. М. Качанова[68]. В первые месяцы войны, в боях под Даугавпилсом и Псковом Кузьма Максимович умело командовал 24-м стрелковым корпусом 27-й армии. Учитывая его успехи и опыт, командование назначило генерала Качанова на 34-ю армию. Его предшественник явно не справлялся с управлением войсками в боевой обстановке. Такое явление тогда было частым.

Ранним утром 12 августа генерал Качанов повёл свои дивизии в наступление и наскочил на встречный удар X немецкого армейского корпуса. Завязались жестокие бои. 34-я армия продвинулась в глубину немецкой обороны на 40 километров и через два дня достигла железной дороги Дно — Старая Русса. Командующий группой армий «Север» генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб, чтобы остановить наступление русских, вынужден был перебросить в этот район дивизию СС «Мёртвая голова», а также 3-ю моторизованную дивизию. Группировкой командовал один из лучших танковых командиров вермахта Эрих фон Манштейн. К отражению советского контрудара был привлечён VIII авиакорпус барона Вольфрама фон Рихтгофена.

Наступавшую на левом фланге 27-ю армию немцы остановили восточнее Холма. Но Берзарин, выполняя приказ комфронта, упорно продолжал атаки. Начальник Генштаба сухопутных войск вермахта Франц Гальдер 18 августа 1941 года записал в своём дневнике пересказ телефонного разговора с фон Леебом: «Он сообщил мне, что крайне озабочен положением на участке X армейского корпуса. Все солдаты выведены в первую линию. Войска переутомлены. Противник ещё продолжает оказывать давление в районе севернее Старой Руссы. Здесь для использования в первой линии остаются только сапёрные роты. Командир корпуса и командующий группой армий будут довольны, если наши части удержат занимаемые ими позиции в течение сегодняшнего дня»[69].

Немцы поняли, что советская группировка южнее озера Ильмень опасна, что, не разгромив её, нельзя двигаться дальше к Ленинграду. И мгновенно подготовили частную операцию. Буквально 19 августа LVI моторизованный корпус фон Манштейна, проведя необходимую перегруппировку и усилившись за счёт подошедших резервов и частей 2-го эшелона, нанёс мощный контрудар, который и решил судьбу 34-й армии. Немцы ударили во фланг. В авангарде шла дивизия СС «Мёртвая голова». Уже 20 августа войска генерала Качанова были разрезаны на две части. Одна часть успела отойти на Ловать и уклонилась от сокрушительного удара. Другая была окружена в районе западнее Старой Руссы и уничтожена. По различным данным, в плен попало от четырех до десяти тысяч бойцов и командиров. В «котле» осталась почти вся артиллерия армии, танки, склады с боеприпасами. Именно тогда немцам впервые удалось захватить неповреждённую реактивную установку БМ-13 («катюша») с боеприпасами.

Однако это было только началом в цепи неудач Северо-Западного фронта. Наступление окончательно прекратилось. Но советским войскам пока что удавалось удерживаться на занятых позициях. И вот в начале сентября под ударами II армейского корпуса генерала пехоты графа Вальтера фон Брокдорфа-Алефельда фронт 27-й армии был прорван, немцы немедленно бросили в прорыв свои танки и мотопехоту, развивая наступление на Демянск и создавая непосредственную угрозу нашим тылам. Пал Демянск, немцы захватили станцию Лычково, повернули к Селигеру. Часть сил 27-й и 11-й армий оказалась в окружении; впоследствии они были уничтожены. Немецкое командование объявило о пленении 35 тысяч красноармейцев и захвате богатых трофеев: 117 танков и 254 орудия.

Поражение было слишком серьезным, чтобы избежать поиска виновных. Началось следствие. Командующего Северо-Западным фронтом генерал-майора П. П. Собенникова отдали под трибунал, приговорили к пяти годам лагерей, но впоследствии приговор смягчили, ограничившись понижением в звании.

Одиннадцатого сентября в деревне Заборовье, ныне Калининского района Тверской области, разыгралась трагедия. «Во внесудебном порядке за дезорганизацию в управлении артиллерией армии и личную трусость» был расстрелян перед строем личного состава штаба 34-й армии начальник ее армейской артиллерии генерал-майор артиллерии В. С. Гончаров. Как всё происходило, рассказал один из тех, кто стоял тогда в строю рядом с генералом Гончаровым — полковник В. П. Савельев: «По приказу Мехлиса работники штаба 34-й армии были выстроены в одну шеренгу. Уполномоченный Ставки быстрым, нервным шагом прошёл вдоль строя. Остановившись перед начальником артиллерии, выкрикнул: «Где пушки?» Гончаров неопределённо махнул рукой в направлении, где были окружены наши части. «Где, я вас спрашиваю?» — вновь выкрикнул Мехлис и, сделав небольшую паузу, начал стандартную фразу: «В соответствии с приказом наркома обороны СССР № 270…» Для исполнения «приговора» он вызвал правофлангового — рослого майора. Тот, рискуя, но не в силах преодолеть душевного волнения, отказался. Пришлось вызвать отделение солдат…»

Мехлис в историю Великой Отечественной войны вписан намертво, кровью, в основном — красноармейцев и офицеров нашей армии. Чаще всего, ликвидируя на каком-либо угрожаемом участке прорыв, он использовал излюбленный, отработанный до совершенства приём — расстрел перед строем без суда и следствия. При этом, надо заметить, что сам Мехлис (всё же уполномоченный ГКО СССР, армейский комиссар 1-го ранга, государственный человек), конечно же, понимал, что совершает преступление. За ним стоял приказ Верховного главнокомандующего № 270 от 16 августа 1941 года.

В Заборовье, чтобы придать своему кровавому театру вид законности, на следующий день, а именно 12 сентября 1941 года, то есть задним числом, Мехлис издал приказ № 057 по поводу «осуждения и приведения в исполнение приговора в отношении В. С. Гончарова». Текст писал собственноручно: «За проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившейся в прямом невыполнении приказа фронта о выводе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боёв командующий артиллерией 34-й армии Гончаров на основании приказа Наркома обороны № 270 расстрелян публично перед строем командиров штаба армии». Текст примечательный. Жаль, комментировать его нет возможности по причине ограниченности объёма книги.

С Мехлисом Берзарин встречался ещё на Дальнем Востоке. Офицеры трепетали, когда на их участке появлялся «верный пёс» Сталина. По всей вероятности, после прорыва немецких танков на участке 27-й армии ожидали его приезда и в штабе Берзарина. К счастью, миновало.

В тот же день, когда писался приказ, арестовали генерала Качанова. 29 сентября его расстреляли. В приговоре Военного трибунала Северо-Западного фронта отмечалось, что «отход произведён в беспорядке, управление войсками было утрачено, в результате чего врагу был открыт фронт и дана возможность занять часть нашей территории».

Повезло начальнику артиллерии 245-й стрелковой дивизии полковнику В. И. Брежневу[70]. Он вышел из окружения на участок той же калининской деревни Заборовье через несколько часов после того, как комиссия уполномоченных Ставки оттуда уехала. Тело его непосредственного командира генерала Гончарова к тому времени уже забросали сырой осенней глиной. Полковника Брежнева не тронули. Вскоре новый командующий 34-й армией генерал Берзарин назначит его командующим артиллерией армии, и он будет успешно воевать на Северо-Западном фронте.

Маршал К. А. Мерецков в своих мемуарах писал: «Хуже получилось с К. М. Качановым. Л. 3. Мехлис доложил в Ставку о его поведении, и на этом карьера командарма окончилась. На мой взгляд, его судьба могла бы оказаться лучшей, и он ещё проявил бы себя достойным образом. В начале войны многим военачальникам не удавалось сразу наладить дело. Это не помешало им отлично действовать в дальнейшем». А ведь Кирилл Афанасьевич Мерецков, как член Комиссии уполномоченных Ставки ВГК, вместе с заместителем председателя Совнаркома СССР Н. А. Булганиным были в тот расстрельный день в деревне Заборовье и молчаливо наблюдали сцену исполнения приказа № 270. Никто не вмешался. Считали действия Мехлиса правильными.

Принято думать, что у тех, кто умирает в солдатском мундире, нет ни отца, ни матери, ни жены, ни возлюбленной — никого, кто был бы сражён этим горем. Эта кровь — безвестная.

До сих пор неизвестны места захоронений генералов К. М. Качанова, В. С. Гончарова и других, расстрелянных сгоряча в те дни в Заборовье и в других местах, где выходили из окружения красноармейцы и командиры, бросив в болотах и на лесных дорогах увязшую в грязи технику и тяжёлое вооружение.

Когда обстановка на левом фланге Северо-Западного фронта стабилизировалась, Берзарина вызвал командующий Калининского фронта генерал-полковник И. С. Конев. 27-я и 34-я армии к тому времени перешли в подчинение управления Калининского фронта. Конев и Берзарин, оба дальневосточники, общий язык нашли быстро. Коротко обсудили обстоятельства, в которых находилось полевое управление и войска 34-й армии после комиссии товарища Мехлиса.

— У вас, Николай Эрастович, крепкий штаб, надёжные и энергичные заместители, они вполне способны выполнять наши приказы. А вы отправляйтесь на командный пункт в 34-ю. Разберитесь. Надо там как можно скорее прекратить хаос и неразбериху.

Хаос и неразбериха в 34-й вскоре были прекращены твёрдой рукой Берзарина и его помощников. По существу, пришлось создавать новое полевое управление армии. Не хватало офицеров, специалистов. 22 сентября в плен попал начальник штаба генерал М. Т. Романов, бывший командир 172-й стрелковой дивизии, отличившийся в июльских боях при обороне Могилёва. Герой Буйничского поля, которым восхищался Константин Симонов, умрёт в декабре 1941 года в офицерском лагере Хаммельсбурге в Нижней Франконии. В 1945-м Хаммельсбург будут освобождать войска маршала И. С. Конева…

Берзарин поочерёдно занимался делами двух армий. 27-ю, как наиболее боеспособную на левом крыле Северо-Западного фронта, Ставка реорганизовала в 4-ю ударную. Назначили и нового командующего — генерал-лейтенанта А. И. Ерёменко, тоже из дальневосточников. Летом и осенью он командовал Центральным и Брянским фронтами.

Берзарина в конце концов назначили на 34-ю армию. Жалко было расставаться с армией, которую уже полюбил и считал своей, с которой побывал в бою. К тому же, переведённая в статус ударной, она значительно усиливалась. Ударные армии, которые создавались в тот период на многих фронтах, предназначались для наступательных операций на важнейших направлениях. По сравнению с обычными общевойсковыми ударные имели больше танков, артиллерии, миномётов, в том числе установок БМ-13. Им придавались кавалерийские и даже танковые корпуса. Ударные армии действовали на самостоятельных операционных направлениях. Личный состав получал двойное денежное довольствие и гвардейское обеспечение. Но приказ есть приказ. 25 декабря 1941 года приказом наркома обороны СССР № 6048 Берзарин был утверждён в должности командующего войсками 34-й армии Северо-Западного фронта.

Наступил 1942 год. Южнее, в полосе Западного и Калининского фронтов, шло контрнаступление. Группа армий «Центр» оставила Тарусу, Калугу, Волоколамск, Малоярославец, Сухиничи и откатывалась к Вязьме и Ржеву. Немцы пока сохраняли Юхновский и Ржевский выступы, надеясь в скором времени стабилизировать фронт, пережить на новых позициях контрудар Красной армии, накопить сил и снова двинуться на Москву.

А здесь, на севере, Ставка готовила Демянскую наступательную операцию. 34-й армии в ней отводилась роль главного фронтового объединения в окружении и уничтожении войск противника на Демянском выступе. Новая армия Берзарина перед атакой на Демянский выступ располагала следующими силами: пять стрелковых дивизий, противотанковый артиллерийский полк и отдельный танковый батальон. Перед началом операции из фронтового резерва выделили усиление. На день начала наступления 34-я армия, пополненная и усиленная резервами, при численном составе 36 700 человек располагала 22 танками, 368 орудиями и миномётами (из них 105 орудий калибра 76-мм и крупнее).

Против пяти дивизий 34-й армии только в 1-м эшелоне стояли четыре дивизии противника. Они занимали основательно оборудованную полосу опорных пунктов с промежуточными позициями, между которыми всё просматривалось и простреливалось. Кругом лес, болота, снега по грудь, в которых застревали даже тяжёлые танки.

Берзарин, согласно плану операции, двинул вперёд правый фланг с задачей прорвать оборону на участке железной дороги Старая Русса — Валдай. Через два дня вперёд пошли дивизии левого крыла. 241-я стрелковая дивизия по льду перешла озеро Селигер, сбила противника с побережья, вышла к крупным опорным пунктам, охватила их, но взять не смогла. То же самое происходило на правом фланге. К концу января наступление заглохло в мёрзлых снегах Валдая. Ставка подбросила резервы: стрелковую дивизию, семь стрелковых бригад и три лыжных батальона. Эти силы были распределены по флангам, где шло наступление. Кроме того, на одно из направлений вперёд выдвинули стрелковый корпус фронтового подчинения. Корпус и части 34-й армии, наступая вдоль шоссе Старая Русса — Залучье через Рамушево, к концу февраля в районе Залучье замкнули, наконец, кольцо вокруг немецкой группировки. Целый месяц, до 20 марта, армия продолжала безуспешные попытки взять окружённый Демянск, дожать немецкую группировку, но ничего не вышло. Одновременно, каждая на своём участке, окружённых атаковали 11-я, 3-я ударная, а потом и 4-я ударная армии. Безрезультатно.

Кто же, несмотря на атаки, удерживал Демянский «котёл»? Шесть дивизий. Весь II армейский корпус вместе со своим полевым управлением во главе с графом Вальтером фон Брокдорф-Алефельдом. Всего около 90 тысяч человек, в том числе дивизия СС «Мёртвая голова». Таким образом, в Демянском «мешке» оказалась достаточно крупная и сильная немецкая группировка. И уничтожить её никак не получалось.

Гитлер категорически запретил фон Брокдорфу эвакуировать Демянский плацдарм. Ежедневно в «котёл» 100–150 транспортных самолётов доставляли до 250 тонн грузов. Кроме того, каждый транспорт доставлял взвод солдат подкрепления. Назад вывозили раненых, обмороженных и больных. Морозы стояли лютые. Наши истребители редко появлялись в небе, оно безраздельно принадлежало люфтваффе. Но иногда над Демянском и Старой Руссой, над позициями противостоящих сторон вспыхивали воздушные бои. В одной из таких схваток был сбит Як-1 старшего лейтенанта Алексея Маресьева[71].

Для деблокады «котла» немецкое командование сформировало с внешней стороны группировку войск под командованием генерал-лейтенанта Вальтера фон Зейдлица-Курцбаха, перед которой была поставлена задача пробить коридор к окружённым. И это ей удалось 2 мая 1942 года.

После войны фон Зейдлиц-Курцбах, который попал в советский плен под Сталинградом через год после своего триумфа в районе Демянска, в одном из интервью признался: «Моя группа билась на протяжении месяца. Людей и техники мы потеряли порядочно. Но мне из Франции и Дании подбросили подкрепления. В ходе операции я получил 36 батарей разных калибров, 181 противотанковую пушку. И ещё добавили 50 миномётных батарей, 1440 пулемётов и около 60 танков. Число сил люфтваффе не помню. Я ударил по стыку на Рамушево и потеснил русские войска».

Из интервью генерала Берзарина газете «Красная Звезда»: «Да, битва у Демянского плацдарма была кровопролитной, но пролитая кровь — не ошибка, сделано великое дело. Мы сорвали план немцев взять Ленинград. Гитлер перебросил сюда из Западной Европы шесть дивизий на помощь группе Зейдлица. У нас элементарно не хватило сил. Но мы сковали крупные силы немцев. И немало их перемололи. А то бы они давно вышли на Неву и к устью Волги. Совесть наша чиста!» Интервью Берзарин давал главному редактору «Звёздочки» Д. И. Ортенбергу, и это было ответом командующего 34-й армией на аналитическую записку Генштаба, подготовленную по итогам Демянской наступательной операции и разосланную в штабы фронтов и армий. В ней говорилось: «С поставленной задачей советские войска не справились. Не увенчались успехом и последующие попытки Северо-Западного фронта ликвидировать Демянский плацдарм противника. Это объяснялось тем, что наступление организовывалось плохо. Командование фронта действовало нерешительно, управление войсками было слабым. Удары наносились не одновременно и на узких участках фронта, весь же остальной фронт оставался пассивным. Неоднократно повторявшиеся удары следовали из одного и того же района».

И во время войны, и до сих пор бои под Демянском сравнивают со Сталинградской битвой. Похоже, Ставка учла ошибки, допущенные в период проведения Демянской наступательной операции. Войск в междуречье Дона и Волги нагнали достаточно. И для того, чтобы удержаться в Сталинграде, и чтобы охватить железным кольцом 6-ю армию Паулюса, и для того, чтобы отбить деблокирующий удар танков Манштейна, и для того, наконец, чтобы додавить потом окружённую группировку.

В Сталинграде немцы надеялись повторить то, что им удалось в районе Демянска год назад. Сюда же еще раньше прибыл и генерал фон Зейдлиц. Но Демянска в районе Сталинграда на этот раз не вышло. Деблокирующий удар танковой группировки наши войска погасили в районе реки Мышковой. Воздушный мост в окружённую группировку обрушили наша истребительная авиация и зенитная артиллерия.

Армиям, атаковавшим позиции противника под Демянском, дать было нечего. Дивизии и бригады, танки, артиллерийские орудия и миномёты, боеприпасы были брошены в топку контрнаступления под Москвой. К концу зимы всё, накопленное Ставкой, было израсходовано. Под давлением войск Западного и Калининского фронтов немцы откатились от Москвы, закрепились на заранее подготовленных позициях и предприняли ряд частных контрударов. В результате несколько армий и группировок, особенно глубоко продвинувшихся вперёд, оказались отрезанными и вскоре уничтоженными. 29-ю армию генерала В. И. Швецова зажали в Мончаловских лесах западнее Ржева. Часть войск вырвалась, вышла на позиции соседней 39-й армии Калининского фронта. Среди вышедших — группа писателей, в том числе Александр Фадеев и Борис Полевой. Западный фронт понёс значительно бдльшие потери. Под Вязьмой в полном окружении погибла Западная группировка 33-й армии генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова, тяжело раненный командарм застрелился, чтобы не попасть в плен. Там же и та же участь постигла части 4-го воздушно-десантного корпуса генерала А. Ф. Левашова, сам генерал погиб во время десантной операции. Несколько дивизий 50-й армии генерала И. В. Болдина были отсечены в районе Мосальска и уничтожены.

Итак, операцию в районе Демянска Ставка и Генштаб оценили как провальную. Погибли несколько командармов, заместителей командующих армиями, командиров дивизий, тысячи красноармейцев. Десятки тысяч попали в плен, был потерян большой парк автотранспорта, лошадей, тяжелого вооружения, танков.

Осенью 1942 года на 34-ю армию назначили генерал-лейтенанта А. И. Лопатина, а Берзарина пока что отправили в кадровый резерв штаба Северо-Западного фронта. 14 октября Ставка назначила его, с понижением, на должность заместителя командующего 61-й армией. Армия стояла западнее Сухиничей и Козельска перед сильной Жиздринско-Брянской группировкой противника. Командовал армией генерал-лейтенант П. А. Белов[72].

«Опала» длилась недолго, и уже в январе 1943 года Берзарина назначили командующим 20-й армией. К этому времени она прошла большой боевой путь: в 1941 году участвовала в Лепельском контрударе; во время Смоленского сражения попала в окружение, с большими потерями вышла; в октябре во время операции «Тайфун» попала в Вяземский «котёл», потеряла своего командующего, генерала Ф. А. Ершакова, и члена Военного совета Ф. А. Семеновского. Во время контрудара под Москвой армия наступала на правом фланге Западного фронта, затем приняла участие в Клинско-Солнечногорской наступательной операции, а в ходе Ржевской битвы в апреле 1942 года прорвала оборону противника на реке Ламе. Личный состав дивизий и бригад армии был основательно выбит, однако они тем не менее продолжали активные боевые действия на фронте.

Командующие в 20-й армии менялись часто. За август-сентябрь 1942-го их сменилось четверо. Одним из них был Берзарин.

Во время очередного авианалёта немецкий Ju-87 спикировал точно на землянку КП. Из-под дымящихся брёвен и комьев мёрзлой земли вытащили тела погибших. Командарм, однако, подавал признаки жизни. Наспех перевязали, доставили в санчасть. Очнулся Берзарин в белой просторной комнате одного из корпусов Тимирязевской академии в Москве. Левая нога в массивном гипсе, подвешена. Подумал: хорошо хоть цела. Потом было несколько операций. Осколки падали в эмалированный сосуд, как рваная картечь.

Однажды к нему в палату шумно ввалился его дальневосточный приятель генерал А. П. Белобородов. Вспомнили КВЖД, сопки Забайкалья, обсудили пьесу Александра Корнейчука «Фронт», которая в те дни печаталась с продолжением в газете «Правда». Афанасий Павлантьевич хмыкнул:

— Маршалы на Корнейчука Верховному собираются жаловаться.

— Пускай. Ты же сам понимаешь, то, что сейчас происходит на фронте, это не бои на КВЖД…

Генерал Белобородов в своих мемуарах спустя многие годы о своём боевом товарище напишет: «Мы с ним были хорошо знакомы по Дальнему Востоку, где он был заместителем командующего 1-й отдельной Краснознамённой Дальневосточной армией. Николай Эрастович являлся типичным представителем новой плеяды командармов Великой Отечественной войны. Молодой (ему не было и сорока лет), широко эрудированный, очень волевой и решительный человек, он отлично проявил себя ещё в тяжкую пору сорок первого года».

Вскоре генерал начал вставать, ходил на костылях, как-то спросил доктора:

— Доктор, вы меня выпишете. А там, на фронте, я и с палочкой похожу.

Доктор рассмеялся:

— В строй, товарищ Берзарин, непременно вернётесь. Но вначале надо пройти курс послеоперационной реабилитации. Вы говорили, ваша семья сейчас в Ташкенте? Вот и поезжайте к ним.

Берзарин не знал, огорчаться решению лечащего врача или радоваться.

Санаторий для старшего офицерского комсостава находился в пригороде Ташкента. А совсем недалеко центральная усадьба совхоза им. В. И. Ленина, где снимали комнату Наталья Никитична с дочерьми.

Старшая, Лариса, к тому времени окончила школу и краткосрочные курсы медицинских сестёр. Дежурила в военном госпитале, мечтала о фронте. Ташкентские дни были днями счастья. Семья собиралась вместе. Смотрели друг другу в глаза и невольно думали о том, что скоро, очень скоро, всё это закончится. Когда у Берзарина закончился срок санаторного лечения, дочь получила в военкомате направление на фронт и стала собирать чемодан.

Пять месяцев пролетели как один день.

В августе 1943 года Берзарин прибыл в Москву в Главное управление кадров РККА. Ещё в апреле вышел указ о присвоении ему очередного воинского звания — генерал-лейтенант. Теперь по заявке командующего войсками Калининского фронта его направляли на 39-ю армию.

Южнее от Белгорода до Орла гудела Курская дуга. Задвигался фронт и на северном фасе, от Брянска и Рославля до Вязьмы и Духовщины и Рудни.

В середине сентября после артподготовки части 39-й армии пошли в наступление и вышли к Духовщине. Оборона противника была прорвана на всю её глубину. В ночь на 19 сентября воины 17-й гвардейской дивизии 2-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Белобородова, накануне с боем переправившись через реку Царевич, ворвались в Духовщину, очистили улицы от последних эсэсовцев и подняли над этим смоленским городом красный флаг. В Москве в честь славной победы 39-й армии был дан салют.

На следующий день 4-я ударная армия освободила Велиж. 21 сентября соседняя 43-я армия взяла Демидов. Духов-щинско-демидовская группировка группы армий «Центр» была разгромлена, Смоленская группировка оказалась охваченной с севера. Противник, опасаясь полного окружения, начал оставлять свои позиции и отходить на запад. 29 сентября 1943 года дивизии Берзарина поставили точку — была взята Рудня. На этом войска Калининского фронта завершили Духовщинско-Демидовскую операцию.

Дальше по фронту армий Западного и Калининского фронтов лежали Смоленск, Витебск и другие города Смоленщины и Белоруссии. В освобождённой Духовщине тут же развернули армейский госпиталь, в нем медсестрой работала Лариса Берзарина.

В мае 1944 года Берзарина снова затребовали в Москву. И — новое назначение. На этот раз самолёт уносил его на юг, в Молдавию, в полосу действия войск 3-го Украинского фронта. Приземлились в Тирасполе, где Берзарин принял командование 5-й ударной армией, которая тогда занимала часть левобережной Молдавии.

В армии шутили: мол, новый командующий прибыл из-под Смоленска с пополнением. Дело в том, что дочь Лариса прилетела в Тирасполь вместе с отцом. И тут же была зачислена медсестрой в полевой армейский госпиталь. Теперь она, его верный адъютант, всюду следовала за ним. Порой он подолгу смотрел на неё и думал с сожалением, что у него нет сына…

Как-то офицеры штаба показали своему командующему трофейную румынскую карту. Берзарин посмотрел на неё и невольно крякнул: «Великая Румыния» на ней захватывала Одесскую область и всю Молдавию. Это были провинции Транснистрии и Бессарабии.

На первых порах перевод с Центрального направления на юг и расставание с 39-й армией Берзарин воспринял как проявление недоверия командования. С главного направления, где назревало крупное наступление в Белоруссии, на второстепенное…

Перед порядками 5-й ударной армии за Днестром стояла 6-я немецкая полевая армия 2-го формирования. В неё входили три немецких и один румынский корпуса. Армия «мстителей за Сталинград», по идее немецкого командования, должна была формироваться из родственников тех, кто погиб в междуречье Волги и Дона. Наблюдатели смотрели в бинокли и стереотрубы на правый берег Днестра, следили за передвижением в окопах противника и думали: «Здорово же им врезали под Сталинградом, раз столько родственников набралось».

Два корпуса 5-й ударной армии держали оборону на фронте в 135 километров. 32-й стрелковый корпус генерала Д. С. Жеребина[73] и 26-й гвардейский стрелковый корпус генерала П. А. Фирсова[74] были растянуты тонкой ниточкой по всему фронту и, пользуясь затишьем, занимались боевой учёбой.

Всю войну Берзарин старался окружить себя дальневосточниками. Храбрые, надёжные воины, превосходные управленцы, не боящиеся никаких трудностей. Именно таким был генерал-майор Д. С. Жеребин, который ещё молодым инженером-сапёром в звании капитана прибыл в Приморскую группу и принял участие в боях на озере Хасан. Это он с группой бойцов после кровопролитного боя поднял красный флаг над сопкой «Заозёрная»…

Перед новым наступлением Военный совет армии принял решение усилить боевую учёбу. Провели пятидневные сборы командиров батальонов, батарей и рот. Офицеры переднего края слушали доклады на следующие темы: «Об офицерской чести», «О ротном хозяйстве», «Об использовании огневых средств роты в наступательном бою», «Командир — единоначальник и политический воспитатель своих подчинённых», «О политической работе в подразделениях». Беседы проводили офицеры штаба, член Военного совета армии Ф. Е. Боков и сам командующий.

В эти дни, кроме всего прочего, он решил побывать во всех дивизиях и полках, в отдельных частях, батальонах и батареях, приданных армии. Его днестровская инспекция запомнилась многим солдатам и офицерам. О ней потом упоминали в своих мемуарах многие бывшие комбаты, командиры полков и дивизий 5-й ударной армии. До него дошли неприятные разговоры о подполковнике Романовском — командире одного из полков 26-го гвардейского стрелкового корпуса. Тот прибыл в полк недавно, когда войска уже стояли по Днестру: кто-то в верхах решил полечить «болезнь» подполковника фронтом. Берзарин затребовал его личное дело и нашёл в нём документ с резолюцией маршала Г. К. Жукова: «Тысячи советских людей ему доверять нельзя. Направить на хозяйственную работу». Но «хозяйственника», как оказалось, прислали в гвардейский корпус.

Берзарин прибыл в полк. Было ещё утро, а подполковник уже «на бровях». Состоялся разговор с глазу на глаз. «Вот что, товарищ Романовский, — подытожил командующий. — Полк я вам доверить не могу. Завтра людей в бой вести, а вы, простите, не просыхаете… Но на хозяйственной работе вы и вовсе погибнете. У вас уже штабная изба, как соляной амбар йодом, цуйкой[75] пропиталась…» Подполковник Романовский согласился на лечение, а Берзарин приказал выписать ему направление в Одессу, к профессору Е. А. Шевелёву[76].

После удара в Белоруссии (летняя, 1944 года, операция «Багратион» против группы армий «Центр») Красная армия, накопив силы и средства, готовилась к наступлению на юге. Штабы 2-го и 3-го Украинских фронтов и Черноморский флот подготовили масштабную операцию с целью охвата и уничтожения войск группы армий «Южная Украина». Пример двух основных ударов, увенчавшихся триумфальным успехом для войск 1-го Белорусского фронта (маршал К. К. Рокоссовский) в ходе операции «Багратион», явно требовал повторения. Каждый из фронтов готовил свой прорыв.

Ясско-Кишинёвская наступательная операция началась 20 августа. Артиллерия фронтов и Черноморский флот совместно с кораблями Дунайской военной флотилии провели артиллерийское наступление. Это была уже не просто артподготовка. Артиллерийский удар вначале пришёлся на передовую линию немецко-румынской обороны, основательно перепахал её, захватив районы сосредоточения бронетехники, артиллерии и живой силы, а затем, когда наша пехота, танки и самоходки пошли вперёд, двойным огневым валом сопровождал атаку. Наступление велось из двух районов: с Кицканского плацдарма и из района западнее Ясс.

Бывший артиллерист 4-го гвардейского воздушно-десантного полка И. М. Новохацкий вспоминал: «Когда мы двинулись вперёд, то на глубину примерно десять километров местность была чёрной. Оборона противника практически была уничтожена. Вражеские траншеи, вырытые в полный рост, превратились в мелкие канавы, глубиной не более чем по колено. Блиндажи были разрушены. Иногда попадались чудом уцелевшие блиндажи, но находившиеся в них солдаты противника были мертвы, хотя не видно было следов ранений. Смерть наступила от высокого давления воздуха после разрывов снарядов и удушья».

Наши ударные группировки сразу же разорвали немецкую оборону, в прорыв прошли танковые и механизированные корпуса, развивая наступление. А 5-я ударная продолжала стоять на месте: сильная, основательно пополненная маршевыми батальонами, в достатке обеспеченная стрелковым оружием и тяжёлым вооружением, усиленная артполками и танковыми бригадами. В штабах корпусов, дивизий и на передовых НП батальонов нервничали, прислушиваясь к гулу наступления, которое шло в десятках километров справа и слева.

В конце июля комфронта собрал командующих армиями и командиров корпусов. Берзарин на совещании был напряжён: в предстоящей операции его сильной армии отводилась явно не та роль, на которую была способна 5-я ударная. Когда слово предоставили командармам, он это напрямую и высказал. Маршал С. С. Бирюзов, в то время генерал-полковник и начальник штаба фронта, вспоминал: «Вот вышел к карте командующий 5-й ударной армией Н. Э. Берзарин. Молодой, темпераментный, широкомыслящий. Докладывает ясно. Но по всему видно, страшно недоволен тем, что не его 5-я ударная (ударная!) армия наносит главный удар. Заканчивая доклад, с нескрываемой горечью обратился к Толбухину Фёдору Ивановичу:

— Товарищ командующий, армия растягивает свой фронт, как гармошку. Всего получается 135 километров! Тут не только наступать — обороняться трудно.

Толбухин с улыбкой поглядел на Берзарина и приложил руку к груди: сочувствую, мол, но помочь ничем не могу…»

На острие удара развертывалась 37-я армия генерала М. Н. Шарохина. Не мог тогда, в целях сохранения секретности, комфронта сказать ему о запланированной роли 5-й ударной. Что точка всей операции будет поставлена в Кишинёве. Трое суток армия Берзарина стояла на своих позициях, и лишь 23 августа, когда Кишинёвская группировка противника начала отход к реке Прут, ей дали отмашку из штаба 3-го Украинского фронта: вперёд!

Пружина разжалась мгновенно, как спусковой механизм винтовки. Бросок 5-й ударной армии на Кишинёв оказался таким стремительным, что «мстители за Сталинград» не успевали уносить ноги. Ударная группа прорвала оборону 6-й армии у Оргеева, после чего, уже не встречая сколь-нибудь чувствительного сопротивления, основные силы стали быстро продвигаться вперёд.

В авангарде наступающих шёл штурмовой батальон капитана Алексея Бельского. Бельский со своими молодцами буквально бегом гнал перед собой «мстителей». К исходу дня батальон прошёл около пятидесяти километров и завязал бой на окраине Кишинёва. После скоротечного боя на реке Бык гвардейцы смяли защитников опорного пункта и вошли в город. К утру столица Молдавии была очищена от противника. Батальон капитана Бельского зачистил центр города и водрузил красный флаг на руинах здания на перекрёстке улиц Ленина и Гоголя.

Перед наступлением на Кишинёв командарм напутствовал своих солдат и офицеров: «Мы идём по следам армии Суворова! Вперёд!» Солдаты выполнили приказ генерала.

В донесении 24.08.44. штаба 5-й ударной армии Военному совету 3-го Украинского фронта говорилось: «Войска 5 ударной армии в ночь на 23.8.44 года прорвали оборону противника и, стремительно продвигаясь вперёд, 17.00 23.8.44 года ворвались в столицу Молдавской ССР город КИШИНЁВ и штурмом к 04.8.44 года овладели им.

За 23.8.44 года части и соединения 5 ударной армии с боями прошли свыше 40 километров, освободив при этом более 200 населённых пунктов.

В боях за овладение города КИШИНЕВ отличились войска Гвардии Генерал-майора ФИРСОВА, Гвардии Генерал-майора ЖЕРЕБИНА, Гвардии Генерал-майора СЕРЮГИНА, Гвардии Генерал-майора СЫЗРАНОВА, Полковника ФОМИЧЕНКО.

Артиллеристы: Генерал-майора КОСЕНКО, Подполковника КЛИМЕНКОВА, Полковника ПАВЛОВА, Подполковника ДМИТРИЕВА, Гвардии Подполковника РАХН И НА, Подполковника КОТОВА, огнемётчики Подполковника ЛИЗУНОВА.

Сапёры: Подполковника ФУРСА, Полковника ЧЕВЫЧЕЛОВА»[77].

К исходу 23 августа войска 3-го Украинского фронта перерезали пути отхода 6-й армии. На следующий день они соединились с передовыми частями 2-го Украинского фронта. Железный обруч вокруг Кишинёвской группировки замкнулся и надёжно заклёпан усилиями танковых бригад и стрелковых дивизий. В окружении оказались части пяти армейских корпусов противника.

Командующий войсками 3-го Украинского фронта генерал армии Ф. И. Толбухин 26 августа через парламентёров и по радио предложил окружённой группировке во избежание лишних жертв сложить оружие. Предложение о капитуляции было отклонено, и 27 августа Красная армия возобновила боевые действия. В какой-то момент десятитысячной группировке немцев удалось захватить переправы через Прут и вырваться на его западный берег. Неожиданно у немцев появилась призрачная надежда пробиться к Карпатским перевалам. Но вскоре их настигли брошенные наперехват стрелковые дивизии 7-й гвардейской армии и бригады 23-го танкового корпуса. 28 августа они уничтожили немецкую группировку.

Ясско-Кишинёвская операция закончилась полным разгромом основных сил группы армий «Южная Украина». Советским войскам открылся путь для дальнейшего наступления. Румыния вышла из союза с Германией и вскоре повернёт винтовки против бывших своих союзников.

Ясско-кишинёвские дни стали первым триумфом генерала Берзарина как командующего армией. Из приказа по армии: «В боях за овладение городом Кишинёвом бойцы, сержанты, офицеры и генералы показали возросшее воинское мастерство, боевую выучку и героизм, мужество и отвагу.

Верховный главнокомандующий И. В. Сталин высоко оценил наши боевые действия и объявил всему личному составу армии благодарность. Столица нашей Родины Москва салютовала 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий…»

В те дни ордена и медали пролились на 5-ю ударную золотым и серебряным дождём. Только в 94-й стрелковой дивизии, которая отличилась в штурме Кишинёва, было награждено 1620 бойцов и командиров.

После освобождения Кишинёва в городе состоялся торжественный митинг. Армейская газета «Советский боец» писала: «Несмотря на пережитое, жителям Кишинёва хотелось отметить событие. Все улицы были заполнены людьми. Старые люди, подростки, дети, мужчины и женщины устремились в центр города, к площади Победы. Там уже войска, приготовившиеся к парадному шествию. Там — гремит оркестр, там возведена трибуна, на которой представители власти, генералы и офицеры, освободившие город. Ликование трудящихся города невозможно описать, когда они увидели поднявшегося на трибуну генерал-лейтенанта Николая Эрастовича Берзарина. Делегация горожан преподнесла командарму хлеб-соль. Он выступил перед собравшимися с взволнованной речью.

Перед трибуной по площади торжественным маршем прошли войска. Вид участников победного шествия был молодцеватым. Только тёмные тени под глазами у бойцов и офицеров напоминали о том, что эти люди всего сутки назад были в пекле боя. Они, атакуя, бежали и падали, они стреляли и бросали гранаты, дрались с фашистами в рукопашных схватках. Они выносили с поля боя своих раненых товарищей. И вот теперь, вымывшись и почистившись, они встали в парадный строй. Люди видели: таких воинов победить нельзя. Они справятся с любым врагом. Глядя на своих освободителей, горожане чувствовали, что окончательная победа близка. И потому последние слова речи командарма покрылись возгласами «Ура!».

Представитель Ставки маршал А. В. Василевский в те дни с восхищением, пожимая руку, сказал Берзарину:

— На этом направлении так быстро не наступал никто!

Ещё по Дальнему Востоку Берзарин знал: следом за восторгом триумфа идёт полоса тревог и бед. Перетолковывание старых сказок. Сочинение легенд. Обиды оказавшихся за бортом событий, обделённых славой и орденами.

Итак, за меня будут чаще говорить другие, если не считать тех случаев, когда мне придётся призывать себя в качестве свидетеля. Мне всегда как-то претило выступать перед публикой: в такие минуты меня вдруг охватывал стыд. Когда же это случится, я, разумеется, смогу говорить одну только правду. Когда речь идёт о себе, лучшей музой является Откровенность. Я не хочу, да и не умею рядиться в павлиньи перья. Как они ни красивы, каждому человеку, думается мне, надобно предпочесть им своё собственное оперение…

В эти дни при встрече в штабе фронта с генералами, командующими соседними армиями, Берзарин заметил холодноватость и отчуждённость. Командармы смотрели то мимо него, то издали поглядывали через плечо и ухмылялись. Однажды услышал насмешливое: «Берзарин-Задунайский…»

Не зря при встрече Г. К. Жуков со своей солдатской прямотой, без всякой задней мысли, предупредил: «Ты, Николай Эрастович, конечно, герой. Жми и дальше в том же духе. Но, смотри, не зазнавайся. Этого у нас не любят. Через ГУК сожрут. А то и похуже…»

Он знал, что и отсюда, с фронта, особо бдительные строчат наверх «сигналы». Что ж, надо было пережить и это.

В какой-то мере Берзарин в эти дни оказался в тех же обстоятельствах, в которых в мае 1945 года окажется покоритель Берлина маршал Г. К. Жуков. Там тоже недостатка в «доброжелателях» не будет.

Может быть, к счастью в те дни он почувствовал недомогание — начало трясти, особенно на солнце. Дочь осмотрела его и сразу определила: малярия. Эта болезнь тогда валила его армию полками. Когда ещё стояли перед Кишинёвом, в Ганчештах генералу доложили по команде: в некоторых батальонах людей трясёт, тошнит, иногда при высокой температуре. Стали давать бойцам и офицерам акрихин. Медсёстры и санинструкторы консультировали больных: нельзя находиться на солнце, воздержаться от купания в открытых водоёмах, не ночевать в сырых землянках… Основные разносчики малярии — комары. Попробуй спасись от них.

Эпидемия есть эпидемия. Медработников не хватало. И вот в одном артполку, по воспоминаниям ветеранов 5-й ударной армии, «нашёлся умник, из астраханцев, который внушил, что акрихин полезно запивать не водой, а цуйкой…». И ведь действительно помогало! Особенно на первых порах.

Что ж, солдат, известное дело, и из топора суп сварит…

Малярия осталась позади, ногу тоже подлечили, хотя Берзарин ходил всё же с палочкой.

В сентябре 1944 года последовал приказ Ставки: 5-ю ударную армию отвести в тыл. Покидавшие Бессарабию дивизии выдвигались в район станции Раздельная и там грузились в эшелоны. 7 сентября первые составы двинулись на северо-запад, старшие офицеры знали конечный пункт следования — Волынь.

Армия была развёрнута в окрестностях Ковеля, только что освобождённого нашими войсками. Началась боевая учёба: войска изучали приёмы и способы форсирования водных преград, действия в условиях малых и больших городов. Осваивались новые образцы оружия и боеприпасов. Военные конструкторы и промышленность всю войну усиленно работали над усовершенствованием стрелкового оружия, артиллерийских орудий, танков, боеприпасов к ним, а также другого снаряжения, необходимого солдату в бою и повседневной жизни на фронте.

В это время в войска стали поступать самоходные артиллерийские установки. У пехоты был праздник, когда на фронт поступили первые САУ. Особенно СУ-76.

По сути дела это была 76-мм дивизионная пушка ЗИС-З, поставленная на лафет лёгкого танка Т-70. Получилась самоходная пушка, защищённая бронёй, лёгкая и маневренная. Механик-водитель и расчёт. Предназначалась для действия в боевых порядках пехоты. Достаточно прочная броня и калибр орудия позволяли на равных тягаться с лёгкими и средними танками противника. Но «Пантеры» и «Тигры» были ей не по зубам, хотя были случаи, когда СУ-76 выходила победителем из поединков с тяжёлыми немецкими танками. Открытая рубка позволяла расчёту мгновенно реагировать на изменения, происходящие на поле боя, получать задачи от пехотных командиров на уничтожение огневых точек противника. Лёгкая самоходка помогала пехоте разрушать и подавлять инженерные сооружения опорных пунктов, прикрывала и усиливала огнём и гусеницами атаку пехоты. Могла она и перевозить десант. Относительная лёгкость новой боевой машины позволяла ей двигаться по бездорожью в лесисто-болотистой местности, по гатям и сравнительно лёгким мостам.

Когда самоходки начали массово поступать в армию, Берзарин собрал совещание командиров полков и батальонов и поставил задачу: отработать приёмы взаимодействия в бою пехотных взводов и рот с новыми боевыми машинами в условиях плотных городских застроек и открытого поля. Это становилось особо актуальным.

Впереди была Германия. Солдатское сердце подсказывало Берзарину, что всё закончится в большом городе, и лучше бы в Берлине…

В лесах, на лесных дорогах, в дальних деревнях и на хуторах в предгорьях Карпат, Ровенской и Винницкой областей, где стояли части 5-й ударной армии, готовясь к предстоящим боям, в то время было неспокойно. Повсюду действовали отряды боевиков ОУН, бандеровцы различных мастей, бывшие полицаи, сотрудники зондеркоманд, бежавшие от Красной армии. Сотрудники СМЕРШа, подразделения войск НКВД, отряды местной милиции прочёсывали окрестности в поисках схронов. Иногда, когда своих сил не хватало, в операциях участвовали подразделения 5-й ударной армии. В основном использовались разведчики и бойцы из бывших партизан, призванные полевыми военкоматами на территории недавно освобождённых областей.

Летом во время Львовско-Сандомирской операции войска 1-го Украинского фронта маршала И. С. Конева разбили наголову целый ряд формирований, основу которых составляли украинские националисты, в том числе и 14-ю гренадерскую дивизию СС «Галичина»[78]. Произошло это в середине июля под Бродами в секторе действий 38-й армии генерала К. С. Москаленко. Вот и разбежались по лесам и хуторам бывшие легионеры, роттенфюреры и унтершарфюреры, кому под Бродами не досталось пули. Бежавших от советской власти руководители и функционеры ОУН и УПА энергично сбивали в боевые подразделения для противодействия Красной армии. Курени (батальоны), сотни (роты), чоты (взводы) и рои (отделения) были разбросаны по всему Прикарпатью и Волыни. Сформированные из разного отребья, в том числе бежавших от красноармейского штыка из внутренних областей России, эти чоты и курени начали настоящую войну против советских войск. Они перехватывали обозы, хватали одиночек, нападали на санчасти, военные госпитали и небольшие гарнизоны.

Женщин, как правило, уводили в лес, а красноармейцев убивали. В 1944 году Красная армия понесла от бандитских нападений следующие потери «убитыми и повешенными»: 187 офицеров и 1880 солдат и сержантов; ранеными 74 офицера и 1770 солдат и сержантов; «пропавшими без вести и уведёнными в лес» — 31 офицер и 402 солдата и сержанта.

Бандеровские схроны, отдалённые хутора в западных областях Украины стали идеальными местами для отсидки и действий оставленных абвером агентов — диверсантов и разведчиков. Десятки раций в назначенный час передавали в эфир шифровки, которые принимали на той стороне. Врагу становилась известной самая разнообразная информация о наших войсках: передвижение армейских эшелонов, колонн боевой техники, вооружение частей, направляющихся к фронту, их состав, количество, настроение, содержание разговоров командиров, политработников и солдат.

К сожалению, власти недооценили степени той опасности, которую представляли собой тогда националистические организации Западной Украины. Малочисленные группы и отряды НКВД не справлялись с обстоятельствами, а зачастую и сами оказывались жертвами бандеровцев.

Однажды Берзарина срочно вызвали в штаб фронта в Ровно. Штабную группу, кроме личной охраны командарма, сопровождал взвод солдат НКВД майора Л. Ф. Аликина. Колонна штабных машин возвращалась, как тогда было принято, другим маршрутом. Он проходил недалеко оттого злосчастного места, где полгода назад — 29 февраля — был тяжело ранен генерал армии Н. Ф. Ватутин. Последний раз он разговаривал с Николаем Фёдоровичем на передовом НП у Демянска в мае 1942 года.

В дороге Берзарин вспомнил ту встречу, разговор.

— Может, всё же заедем? — предложил Берзарин.

— В данное время — опасно, — сказал майор Аликин.

Венец воина — терновый венец, и среди его колючих терний нет, как мне кажется, ни одного, которое бы заставляло человека страдать сильнее, нежели слепое повиновение…

Войска 5-й ударной армии перешли на зимнее обмундирование. На станции в ее тылу прибывали эшелоны с новой техникой и вооружением. Противотанковые дивизионы получили новенькие 57-мм противотанковые пушки с великолепными прицелами. Эти орудия способны были останавливать немецкие «Тигры» и «Фердинанды». Стрелковые роты, наконец удалось довести до штатной численности — 120 человек. В полках провели тактические учения на тему: «Атака и наступление усиленного стрелкового батальона в глубине обороны противника». В рядах атакующих двигались новенькие СУ-76. Позиции занимали новенькие 57-мм противотанковые орудия. В ротах появились автоматные взводы, а в батальонах — автоматные роты. Значительно увеличилась огневая мощь подразделений.

В середине октября дивизии начали покидать Волынь и Ровеныцину. Армию перебрасывали на северо-запад, в Польшу. Она занимала позиции на центральном участке 1-го Белорусского фронта юго-восточнее Варшавы на Магнушевском плацдарме. Через всю Юго-восточную Польшу растянулись колонны 5-й ударной. И снова командарм попал на языки острословов: мол, Берзарин наступает как Александр Македонский — тылы перебрасывает караванами верблюдов… Верблюды в обозах некоторых дивизий армии — это правда. Их дали вместо лошадей ещё на Днестре — пригнали из калмыцких степей. Выносливые, надёжные животные, погонщики навьючивали на них десятки ящиков с боеприпасами и перевозили на дальние расстояния по лесам и болотам. Что и говорить, Александр Македонский был мудрым воином…

Висло-Одерская операция в масштабах Второй мировой войны, по сути дела, решала проблему Берлина, а для Красной армии — проблему сроков взятия «логова». Она началась 12 января 1945 года. Войска четырёх фронтов — 1-го Белорусского (маршал Г. К. Жуков) и 1-го Украинского (маршал И. С. Конев), 3-го Белорусского (генерал армии И. Д. Черняховский) и 2-го Белорусского (маршал К. К. Рокоссовский) — после тщательной подготовки, накопив мощнейший боевой ресурс, нанесли удар невиданной силы, разгромили немецкую группировку в Польше, освободили десятки польских городов и очистили от немцев огромную территорию. К началу февраля Красная армия приостановила наступление в 60–70 километрах от Берлина.

В эти дни над головой Берзарина заклубились чёрные тучи. Стали циркулировать слухи, что в 5-ю ударную вот-вот будет прислан новый командующий и на Берлин армия пойдёт уже без Берзарина.

Генерал Ф. Е. Боков вспоминал: «8 ноября ко мне пришёл Н. Э. Берзарин. Мы побеседовали с ним о текущих делах, а затем он вдруг предложил сфотографироваться.

— Что ж, дело хорошее. Сначала сфотографируемся здесь, а потом в Берлине… К тому ведь дело идёт. Не так ли?

Я дружески обнял Николая Эрастовича. Но командарм как-то странно и задумчиво посмотрел на меня и тихо произнёс:

— Думается, на Берлин войска 5-й ударной поведёт другой командующий. Надо полагать, мне скоро придётся уехать из армии…

— Не понимаю…

— Увы, печальный опыт, Фёдор Ефимович! — сказал Берзарин после небольшой паузы, вздохнув. — Вот так же, как сейчас, я в своё время готовил войска 39-й армии к Белорусской операции. И вдруг за считаные дни до её начала был назначен новый командующий[79]. Меня же перевели в другую армию. Вот и теперь, думается, произойдёт нечто подобное. А жаль. Многое сделано, да и к людям я привык…

— Неужели вы рассматриваете этот перевод из 39-й как выражение сомнения в ваших способностях командовать войсками в наступательной операции?

— Безусловно. У меня твёрдо сложилось такое мнение.

— Думаю, что вы ошибаетесь, — возразил я решительно. — На войне обстоятельства меняются и за день, а после Белорусской операции вон сколько воды утекло. Да и не следует сбрасывать со счетов успешное наступление нашей армии в Молдавии.

— Всё это так. Но в Ясско-Кишинёвской операции мы были на второстепенном направлении, а здесь перед 5-й ударной будут поставлены задачи наиважнейшие.

— И всё же я уверен, что предположения ваши окажутся ошибочными. Вот увидите. А теперь пойдёмте фотографироваться.

Мы пригласили и командующего артиллерией, члена Военного совета генерала Петра Ивановича Косенко. Эти снимки я и по сей день храню как память о нашей дружной совместной работе в период подготовки к наступлению на берлинском направлении.

Вскоре после праздников поступил приказ, согласно которому 5-й ударной армии до 18 ноября 1944 года предстояло сосредоточиться в районе Сенница, Домбрувка, Станы, Луков (40–65 километров от Магнушевского плацдарма). Передислокация проводилась быстро и организованно. На новом месте в относительно спокойной обстановке началась подготовка к наступательной операции, получившей впоследствии название Висло-Одерской.

Фронтовая жизнь, в сущности, складывается из двух слагаемых — боя и учёбы. Войска учились напряжённо, и это было оправданно.

Каждое наступление — это беспрерывные бои, длительные, утомительные марши. Поэтому в учёбе не допускались условности. Так, например, на занятиях огневой вал имитировали взрывами толовых шашек и взрывпакетов, а заключительные дивизионные учения проводились с боевой стрельбой. Занятия в каждом стрелковом полку проходили на учебных полях, оборудованных по типу обороны противника перед Магнушевским плацдармом […]

В целях изучения боевых уставов и внедрения опыта Великой Отечественной войны политуправление фронта издало массовым тиражом ряд листовок-памяток бойцу-автоматчику в наступлении, миномётчику, артиллеристам — истребителям танков и т. д. […]

В 20-х числах ноября стало известно, что на 1-й Белорусский фронт прибыл новый командующий — заместитель Верховного главнокомандующего, член Ставки Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Новый командующий фронта объехал армии и соединения, познакомился на местах с их составом. Затем маршал Г. К. Жуков и Военный совет фронта поочерёдно стали вызывать командующих армиями, членов Военных советов и заслушивать доклады о боевой готовности войск, ставили перед ними задачи.

Настал и наш черёд. Мы с командармом приехали в расположение штаба фронта. Генерал Берзарин обстоятельно доложил о состоянии и ходе боевой подготовки в армии, а я — о политико-моральном состоянии войск и партийно-политической работе.

Вдруг маршал Г. К. Жуков, прервав меня на полуслове, спросил:

— Товарищ член Военного совета! Скажите откровенно, справится ли генерал Берзарин с командованием армией в предстоящей наступательной операции?

Этот вопрос командующего фронта не был вызван характером моего выступления и явился для меня полной неожиданностью.

Я невольно взглянул на генерал-лейтенанта Берзарина. Николай Эрастович как-то помрачнел, опустил голову. Я же почувствовал какую-то невидимую связь между недавним нашим разговором перед фотографированием и этим вопросом маршала.

— Товарищ маршал, если это возможно, то прошу разъяснить, чем вызвана такая постановка вопроса о Николае Эрастовиче? — спросил я в свою очередь.

Командующий фронта немного помолчал, а потом сказал:

— Что ж, поговорим начистоту. В Москве при утверждении плана предстоящей наступательной операции будет разговор и о соответствии некоторых командующих армиями занимаемым должностям. У высшего начальства почему-то возникли сомнения о генерале Берзарине. Поэтому я решил предварительно посоветоваться с вами.

Из практики своей прежней работы в Генеральном штабе я знал, что в Ставке всегда уделяли особое внимание подбору командующих для проведения очень важных наступательных операций. Что греха таить, бывали случаи, когда у отдельных командармов, умело водивших длительными оборонительными боями, вырабатывалась «оборонческая психология», и они потом, в быстро меняющейся обстановке наступления, терялись, действовали порой нерешительно. Но генерал Берзарин был отнюдь не таким. Я убедился, что он является мастером маневра, с инициативой командует войсками в наступлении и добивается успешного выполнения поставленных задач.

— Генерал Берзарин командует армиями с первых дней войны, — ответил я маршалу, — и, как мне известно, проявил себя весьма положительно. Сейчас он деятельно готовит армию к прорыву вражеской обороны и наступлению. В войсках его авторитет очень высок. На мой взгляд, Берзарин как командующий ударной армией вполне на месте. Это, безусловно, опытный и способный военачальник, преданный коммунист. Я, как член Военного совета, твёрдо убеждён, что нет никаких оснований сомневаться в отношении Николая Эрастовича…

Георгий Константинович внимательно посмотрел на Н. Э. Берзарина и твёрдо заявил:

— Я с вами полностью согласен. Так и буду докладывать Сталину.

На обратном пути, помрачневший и, казалось, осунувшийся Николай Эрастович молчал, но уже на следующее утро со свойственной ему энергией взялся за дело.

Вскоре Г. К. Жуков уехал в Москву для доклада Ставке плана предстоящей операции. Вернувшись на фронт, он через некоторое время позвонил мне.

— Фёдор Ефимович, — сказал он весело, — поздравь Берзарина. Государственный Комитет Обороны оставил его командармом. Желаю вам дружеской совместной работы, а армии — ратных успехов.

Неоднократно я убеждался в том, какую гигантскую силу таит в себе доверие к человеку, как оно его одушевляет. Так и Берзарина окрылило — это по всему чувствовалось — оказанное доверие. Теперь он уже не только уверенно, но и вдохновенно руководил подготовкой войск к проведению этой особо важной и напряжённой операции…»

В Висло-Одерской операции многое решили первые часы — артиллерийское наступление. Огненный вал. На участках прорыва плотность артиллерии составляла 250–300 стволов на километр. Как отмечают историки, «эффект от удара превзошёл все ожидания». Немцы совершили роковую ошибку — они подвели свои резервы близко к первой линии и оказались в зоне поражения губительного огня артиллерии. Немецкий военный историк генерал-майор Ф. В. фон Меллентин писал: «Русское наступление за Вислой развивалось с невиданной силой и стремительностью. Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи».

На пятый день атаки войска маршала Жукова освободили Варшаву, окружили крупную группировку (до 60 тысяч солдат и офицеров) в городе-крепости Познань. Части маршала Конева овладели Краковом, предотвратив разрушение древнего города отступающим противником, охватили город-крепость Бреслау с крупным гарнизоном и намертво блокировали его. Фронты продвинулись вперёд до 500 километров, сломив семь рубежей обороны группы армий «А». Темп наступления составил 25 километров в сутки, у танковых и механизированных частей — до 70 километров. Наши войска уничтожили 35 дивизий, захватили в плен до 150 тысяч солдат и офицеров противника. К началу февраля Красная армия вышла к Одеру и с ходу захватила на западном берегу на Берлинском направлении цепочку плацдармов.

Вскоре эти плацдармы и решат судьбу последнего штурма Третьего рейха.

Армия Берзарина атаковала прямо по фронту с Магнушевского плацдарма. Справа 61-я армия генерала П. А. Белова, слева — 8-я гвардейская армия В. И. Чуйкова. В первый же день её ударные группы разметали немецкую оборону на участке Выборув — Стшижка. Вот что вспоминал о наступлении с Магнушевского плацдарма бывший офицер штаба 899-го стрелкового полка 9-го стрелкового корпуса, впоследствии писатель и биограф генерала Берзарина В. Е. Скоробогатов: «В четыре утра батальоны подняли по сигналу «Тревога!» Людей накормили завтраком, выдали на сутки сухой паёк. Стрелков снабдили патронами и гранатами. Эта деловая суета продолжалась до шести утра. По окопам пробежал полковой почтальон, солдат Фесенко, раздавал листочки с воззванием Военного совета 1-го Белорусского фронта. Достался такой листочек и мне. Приведу цитаты из этого волнующего документа, адресованного бойцам, сержантам, офицерам и генералам войск:

«Боевые друзья! Настал великий час! Пришло время нанести врагу последний сокрушительный удар и осуществить историческую задачу, поставленную Родиной, — добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы…»

«Мы идём в Германию после Сталинграда и Украины, после Белоруссии, через пепел наших городов и сёл. Горе государству мракобесов! Ничто теперь не остановит нас!»

«Нам не впервые бить врага. Войска нашего фронта били его смертным боем под Сталинградом и под Курском, на Днестре и на Нарве. Мы били его и тогда, когда он шёл на нас со своими подручными. Теперь гитлеровские прихвостни, жестоко проученные Красной армией, поворачивают оружие против фашистской Германии. Мы били врага и тогда, когда сражались против полчищ захватчиков одни, а теперь вместе с нами его бьют американцы и англичане, французы и бельгийцы. На этот раз мы добьём врага окончательно».

На нашем участке немцы, узнав о прорывах на флангах, стали с боем отходить, избегая контакта с наступающей пехотой. Вступали в бой только подразделения прикрытия.

Всё пришло в движение. Вокруг нас простиралась чуть-чуть всхолмленная равнина, поросшая ёлочками и сосняком. Ночью в воздухе кружились снежинки, а сейчас воздух был чист, стоял лёгкий морозец, градусов до пяти. Подразделения сначала двигались по пространству врассыпную, но некоторые из них постепенно стали сворачиваться в колонны и выходить на просёлки и к грейдеру, в направлении селения Нова Гура […]

Не говоря уже о командирах полков и дивизий, большинство высших чинов корпусов, армий находились с нами, непосредственно в зоне боевых действий. С ними небольшими группами передвигались на разных видах транспорта и штабные офицеры. Таким способом оперативные группы офицеров во главе с генералами осуществляли управление войсками».

В первый день наступления комфронта маршал Г. К. Жуков находился в одной из колонн наступающей 5-й ударной армии. Вместе с войсками — вперёд. Передвигался то на штабном вездеходе, то пешком. Берзарин, опираясь на палку, шёл рядом. Жуков часто связывался со штабами армий, разговаривал то с В. И. Чуйковым, то с генералом Ф. И. Перхоровичем[80], чья 47-я армия наступала на правом фланге фронта и охватывала Варшаву с севера, командармом-33 генералом В. Д. Цветаевым[81]. 33-я совместно с 69-й и 7-м гвардейским кавкорпусом осуществляла вспомогательный удар с Пулавского плацдарма. Судя по настроению маршала, по тому, как он сбивал на затылок папаху, дела шли хорошо. Однако по привычке накручивать своих подчинённых, он постоянно поторапливал командармов.

Из воспоминаний В. Е. Скоробогатова: «В первый день наступления с Магнушевского плацдарма маршал Жуков находился фактически в боевых порядках в нашем 9-м корпусе. Мы в этом убедились.

Убедились потому, что произошло дорожное ЧП. По грейдеру, проложенному здесь через небольшое болотце, двигался наш стрелковый полк и ещё врезались какие-то грузовики, орудия, обозы. И вдруг возник затор, потому что у какого-то шофёра впереди, как говорится, «по закону подлости», заглох мотор. Транспорт напирал друг на друга, и движение прекратилось. Люди суетились, офицеры бегали, отдавая какие-то команды, бегал и я в том числе, а сдвига не получалось. Вдали заскрежетал немецкий шестиствольный миномёт.

Я по кочкам, через болотце, отбежал в сторону и остолбенел. Правее, совсем недалеко, виден был изрытый ямами бугор и на нём — курган. В неглубокой траншее — группа высших чинов. Они были узнаваемы — Жуков, Берзарин, авиаторы, танкисты.

Маршал, увидев безобразие на грейдере, оставил свой окопчик и широким шагом направился к скоплению паниковавших людей и техники.

И мгновенно, как молния, над столпотворением раздались возгласы: «Жуков! Жуков! Жуков!»

И тут по грейдеру прошло что-то вроде судороги. Сотни рук схватились за свою технику, за транспортные средства. Десятки рук вцепились в борта и скаты злосчастного повреждённого «Студебеккера». Неисправная машина вместе с какими-то ящиками полетела с насыпи в болото. Колонна мгновенно стала выправляться и силой солдатских мускулов, конской энергией, загремевших моторов начала принимать привычную форму: тягачи, обозы, пушки резко сдвинулись, и вся эта масса ринулась вперёд.

Я увидел лицо маршала. Комфронта пошёл к кургану. Там были Берзарин, Косенко, Кущев, Боков, другие генералы; один из них — авиатор. Держа в руке микрофон, лётчик-генерал отдавал команды своим эскадрильям, видневшимся в небе».

Что для наступающего полка, а тем более фронта, какой-то грузовик? Будь он нагружен боеприпасами или продовольствием, за который старшина роты, когда узнает, что случилось с недельным пайком роты, голову оторвёт. Вот так и судьба одного солдата, а в иных обстоятельствах и целого полка — ничто, дорожный эпизод на пути армий и фронтов к Берлину…

Полки шли вперёд. То колоннами, то рассыпавшись побатальонно и поротно перед опорными пунктами, которые встречали наступающих огнём. Сбивали немецкую оборону и двигались дальше.

Вскоре вышли к гряде холмов, опоясанных линиями ходов сообщения и противотанковых бетонных надолбов.

— «Зубы дракона», — пояснил кто-то из штабных офицеров.

«Виллис» командарма и штабной бронетранспортёр остановились.

Перед «зубами дракона» стояли огнемётные танки. Видно, спешили помочь пехоте выкурить из бункеров и блиндажей гарнизон укрепрайона. Но немцы ушли заблаговременно, бросив позиции, не дожидаясь подхода частей 5-й ударной армии.

Берзарин вышел из «Виллиса». Прочитал надпись на серой стене каземата — чёрной краской аршинными буквами, по-русски: «Смерть разбойникам Жукова!» И сказал:

— «Зубы дракона» мертвы. Они не изрыгают огня. Видно, не нашлось для этих казематов в Третьем рейхе зуавов-смертников.

— Да, — покачал головой генерал Боков, — дело сделали большое, а не воспользовались.

Кто-то из офицеров сказал:

— Видать, наших пленных немало здесь зарыли…

Помолчали.

Берзарин снова окинул взглядом линию бетонных «зубов» и подытожил:

— Вся-то суть дела, Александр Михайлович, — обратился Берзарин к своему начальнику штаба, — вот таких грозных «зубов» заключается в человеке, а не в бетоне. Солдат порой в бетонном бункере, за метровыми стенами, боя не выдерживает, а порой в простом окопе его не взять…

У Берзарина великолепный штаб.

Начштаба генерал Александр Михайлович Кущев. Спокойный, порой производит впечатление человека флегматичного, замкнутого. Берзарин знал: эта черта характера благоприобретённая. И дело вот в чём. До рокового 1939 года Кущев успел окончить курс двух академий: в 1932 году — Военную академию им. М. В. Фрунзе, в 1938 году — Академию Генерального штаба РККА. Службу начинал ещё в Русской императорской армии, воевал в Первую мировую в чине унтер-офицера. В 1917 году добровольно вступил в Красную гвардию, через два года уже командовал артиллерийским дивизионом. В 1938-м, после окончания Академии Генштаба, его направили на Дальний Восток, где он получил назначение на штаб 57-го особого стрелкового корпуса, который под командованием комкора Г. К. Жукова вскоре отличился в сражении на реке Халхин-Гол. В период боёв в штабе пропал единственный экземпляр оперативной карты. Начштаба, как известно, отвечает за всё: Кущева арестовали, обвинили в передаче оперативной карты японцам. Следователи старались так, что комбриг наговорил на себя бог знает что. Потом, при передаче дела в прокуратуру, от своих показаний отказался. Но это не помогло. Обвинялся в том, что ещё в 1935 году «завербован японской разведкой и проводил подрывную предательскую работу в период боёв в 1939 году в районе реки Халхин-Гол». В ноябре Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор по статье 58–16 УК РСФСР — 20 лет без права переписки с поражением в правах, конфискацией имущества и лишением воинского звания «комбриг». Отбывать наказание Кущева отправили в Устьвымлаге, там получил ещё «пятёрку». В июне 1943 года, когда железным огнём горела Курская дуга, по ходатайству и под поручительство Г. К. Жукова он был освобождён из заключения досрочно, восстановлен в РККА с понижением в воинском звании до полковника. В сентябре 1944 года был произведён в генерал-майоры. Все, знавшие его историю, прекрасно представляли себе и роль Мехлиса в его аресте и жестоком приговоре, равносильном смертной казни. Дело в том, что, когда Жуков, вопреки уставу, бросил в бой танковую бригаду без прикрытия пехоты на позиции японцев, из корпуса тут же по каналам особой связи в Москву сигнализировали о «проступке» волевого комкора. И в район боевых действий по поручению Л. П. Берии вылетел начальник Главного политуправления РККА комиссар 1-го ранга тов. Мехлис. Вот тогда-то в корпусе и начались аресты «шпионов» и «врагов народа».

Г. К. Жуков чувствовал и свою вину перед Кущевым. Там, на Халхин-Голе, когда за комбригом пришли офицеры НКВД, он пытался вступиться за своего начальника штаба, но ничего не вышло. Если бы карта вдруг нашлась… А то ведь сверхсекретный документ пропал. Где он? Все тогда в штабе стояли на ушах. Возможно, был недостаточно настойчив, убеждая работников спецслужб в добросовестности Кущева. Теперь, как бы между прочим поинтересовавшись у Берзарина работой начальника штаба и услышав в адрес дальневосточника похвалы, маршал старался всячески опекать своего бывшего комбрига. После ряда удачно разработанных и блестяще проведённых армией армейских и фронтовых операций настоит на представлении скромного — всегда в тени — Александра Михайловича к званию Героя Советского Союза. Этого высокого звания генерал Кущев был вполне достоин. Но Жуков смотрел дальше: судимость с Кущева, несмотря на его фронтовые заслуги, была ещё не снята. Официально реабилитирован он будет спустя 20 лет после войны, в 1965 году.

Войну генерал А. М. Кущев закончит в Берлине. Его парадный мундир будут украшать высокие награды: два ордена Ленина, три Красного Знамени, Кутузова 1-й и 2-й степени и дорогая ему медаль «XX лет РККА».

Должно быть, и вправду на свете нет ничего выше самопожертвования — недаром так много прекрасного заложено в людях незаметных, которые подчас не имеют и представления о собственных достоинствах и не задумываются о тайном смысле своего существования. Именно благодаря самопожертвованию у человека, чья жизнь проходит в лишениях и невзгодах, каким-то чудом создаётся характер, формируемый нарочито и вместе с тем исполненный великодушия, черты которого крупны и благородны, как черты лица на древней медали.

Полнейшее самоотречение, о котором я только что говорил, постоянное и равнодушное ожидание смерти, безусловный отказ от свободы мыслей и поступков, медленность продвижения по службе, почти не дающая простора честолюбию, и невозможность накопления богатств пробуждают добродетели, весьма редкие среди тех категорий людей, которые вольны поступать, как им захочется…

Рядом с командармом и в штабе, и на НП передовой линии, и в колонне наступающих войск всегда был член Военного совета генерал-лейтенант Фёдор Ефимович Боков. Уроженец Воронежской губернии. До войны окончил Военно-политическую академию им. В. И. Ленина. С начала войны на фронте — член Военного совета Северо-Западного фронта, 2-го Белорусского фронта. Берзарин познакомился с Боковым во время боёв под Демянском. Когда получил назначение на 5-ю ударную, тут же перетащил его к себе.

Артиллерия в 5-й ударной, как правило, начинала каждую очередную операцию. Она же ликвидировала прорывы и останавливала контрудары противника, отбивала его танковые атаки. Артиллерией командовал генерал-майор Пётр Иванович Косенко. Родился в селе Великомихай-ловка под Новым Осколом. В Красной армии с 1919 года, участник Гражданской войны. Окончил артиллерийскую школу в Харькове, затем — Одесскую командную школу тяжёлой береговой артиллерии. Командовал огневым взводом и дивизионом. В 1938 году окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе и отбыл на Дальний Восток. Командовал артиллерией 1-й Краснознамённой Дальневосточной армии. В самый канун войны окончил Курсы высшего комсостава при Академии Генерального штаба РККА. Воевал под Москвой, в районе Демянска, на Воронежском фронте командовал 1-й истребительно-противотанковой артиллерийской дивизией. Отличился в ходе Курской битвы. С 1944 года командовал артиллерией 5-й ударной армии. После войны Герой Советского Союза генерал Косенко будет командовать артиллерией воздушно-десантных войск.

Хорошо была поставлена работа оперативного отдела. Не подводила связь.

Широкомасштабная Висло-Одерская операция распадалась на целую серию более мелких и частных операций. Одной из них была Варшавско-Познаньская операция 1-го Белорусского фронта. Основной удар в рамках этой операции осуществляли 5-я ударная, 8-я гвардейская и 61-я армии.

Шестнадцатого января вводом в прорыв 2-й гвардейской танковой армии в полосе армии Берзарина маршал Г. К. Жуков начал классическое наступление на охват с последующим разгромом.

За четыре дня наступления войска 1-го Белорусского фронта разгромили главные силы 9-й армии противника, а подвижные силы фронта прорвались в оперативную глубину обороны немцев на расстояние до 130 километров. То, что себе позволяли летом 1941 года танковые группы Г. Гудериана, Э. фон Клейста и Г. Гота, теперь, и более успешно, осуществляли гвардейские танковые армии генералов М. Е. Катукова, С. И. Богданова, П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко. 26 января танковые клинья 1-го Белорусского фронта достигли польско-германской границы. 29 января гвардейские танковые корпуса успешно преодолели Мизе-ритцкий УР и выкатились на булыжные мостовые приграничных немецких городов.

Тридцать первого января авангарды 5-й ударной армии достигли Одера. Берзарин тут же передал им приказ: вперёд, без остановки — на западный берег! К исходу 3 февраля в районе Кюстрина были захвачены, а затем расширены плацдармы.

Жуков был явно настроен идти дальше и завершить удачно протекавшую операцию в Берлине. Не зря же его штаб накануне операции внушал каждому бойцу: «Пришло время нанести врагу последний сокрушительный удар и осуществить историческую задачу, поставленную Родиной, — добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы…»

Но тут случилось то, чего опасались в штабе фронта больше всего. Противник усилил свою группировку в Померании. Группа армий «Висла» изготовилась для удара в южном направлении во фланг наступающим войскам 1-го Белорусского фронта. В помощь группировке 2-го Белорусского фронт маршал Г. К. Жуков направил четыре общевойсковых, две танковых армии и один кавалерийский корпус. Вскоре они покончили с Померанской группировкой противника. Но силы были израсходованы, а момент для молниеносного удара на Берлин оказался упущен. Немцы успели укрепиться в Заодерской равнине, создать глубокоэшелонированную оборону до самого Берлина, в том числе линию Зееловских высот.

Впоследствии маршал В. И. Чуйков напишет: «Если бы Ставка и штабы фронтов как следует организовали снабжение и сумели вовремя доставить к Одеру нужное количество боеприпасов, горючего и продовольствия, если бы авиация успела перебазироваться на приодерские аэродромы, а понтонно-мостостроительные части обеспечили переправу войск через Одер, то наши четыре армии — 5-я ударная, 8-я гвардейская, 1-я и 2-я танковые — могли бы в начале февраля развить дальнейшее наступление на Берлин, пройти ещё восемьдесят — сто километров и закончить эту гигантскую операцию взятием германской столицы с ходу».

Дело не в фантазиях Чуйкова. И не в его полуфантастических публицистических «если бы». (Если бы на наш горох не мороз, он бы и тын перерос…) Дело в том, что такие, февральские, настроения в войсках, сосредоточенных перед Берлином, существовали. У Чуйкова это настроение выплеснулось: такой у него был характер — прямой, солдатский. Другие помалкивали или подбивали итоги, исходя уже из событий общего контекста завершённой истории взятия Берлина.

Армия Берзарина сделала самый глубокий бросок вперёд и остановилась на Кюстринском плацдарме. До «логова» оставалось всего ничего — 60 километров. Через Зееловские высоты.

Однажды, после успешного завершения Ясско-Кишинёвской операции начальник штаба 3-го Украинского фронта генерал С. С. Бирюзов позвонил Берзарину и поздравил с овладением Кишинёва.

— Желаю так же успешно взять Берлин.

Берзарин ответил в тон Бирюзову:

— Спасибо, Сергей Семёнович. Но если вам поручат планировать Берлинскую операцию, то вы опять поставите меня на второстепенное направление.

— Вас хоть куда ставь, вы всё равно будете впереди.

«Дату вступления войск 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта на территорию коренной Германии, — вспоминает В. Е. Скоробогатов, — можно назвать точно: 27 января 1945 года. В этот день на пути следования наших частей в городе Лукац-Крейц мы прочли надпись на фанерном щите, прибитом к телеграфному столбу: «Вот она, проклятая Германия!»

Выступив из Магнушева 14 января 1945 года, мы к 28 января преодолели более 500 километров. С боями, по бездорожью, сквозь ветер и снегопад. «Пехота — царица полей» — красиво звучит. Но какой тяжкий ратный труд был взвален на матушку-пехоту! Никогда не забуду одни страшные сутки марш-броска. До цели, до села Эшенбуш, надо было преодолеть что-то около 60 километров. Шли просёлками и перелесками, в условиях густой снежной метели. Каждый боец был нагружен, как верблюд. Что нёс солдат? Вещмешок с предметами личной гигиены и с суточным пайком. Имел набитую патронную сумку, винтовку и автомат, несколько ручных гранат. На салазках обычно волокли ящики с минами, станковые пулемёты…

Проходили черные пустые селения, лесные чащи. Наконец-то показались какие-то огоньки, скопление транспорта, орудия. Эшенбуш! Шли очень долго, а достигли посёлка после полуночи. Я полностью потерял способность передвигаться […] Забрался внутрь какого-то помещения, где при свете керосинового фонаря спали вповалку люди.

Кто-то уступил мне место в углу, где я сел на пол. Нет, я не уснул — я просто потерял сознание».

Берзарин гнал вперёд свои корпуса и дивизии. На узлах сопротивления не задерживались, обходили их, оставляя вторым эшелонам, артиллерии и авиации. На Одер его войска вышли первыми. В первых числах февраля 248-я стрелковая дивизия (генерал-майор Н. З. Галай[82]) 9-го стрелкового корпуса завязала бой на берегу Одера и с ходу, «под огнём врага, по ненадёжному льду, разбитому авиацией и артиллерией», начала переправу. Одновременно на соседнем участке начали переправу на западный берег 89-я и 94-я гвардейские дивизии.

Берзарин доложил Жукову: дошли! Жуков: нужен плацдарм, вперёд! Берзарин: есть плацдарм, закрепляемся! Жуков: поздравляю, держись! И тут же подтвердил свой приказ письменно: «На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача — удержать занимаемый плацдарм на западном берегу реки Одер и расширить его хотя бы до 20 километров по фронту и 10–12 километров в глубину.

Я вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной им задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от всех исключительной стойкости и доблести.

Желаю вам и руководимым вами войскам исторически важного успеха. Г. Жуков».

Жуков явно выделял 5-ю ударную и её командующего.

В приказах комфронта этого периода начинает пробиваться пафос. Что ж, события развивались стремительно. Финал был уже близок.

Берзарину везло. Но, как говорят, везение — это тщательно подготовленное стечение обстоятельств. Однако на подходе к Одеру 5-й ударной действительно повезло. Бойцы 899-го стрелкового полка[83] захватили капитана инженерных войск, занимавшегося строительством оборонительных рубежей на подступах к Берлину и в самом городе. У него оказался подробный план Большого Берлина и пригородов с нанесёнными на него инженерными сооружениями оборонного значения и другими военными объектами. Курсанты допросили инженера, тщательно изучили план, словно знали, что скоро им идти с боем через предместья и по улицам Берлина, и отправили его в штаб дивизии, к генералу Н. 3. Галаю. Тот тут же направил его в штаб корпуса, к Ивану Павловичу Рослому. Вскоре план и немецкий капитан оказались в штабе фронта.

Штабы в те дни работали день и ночь. Офицеры оперативных отделов добросовестно исползали на пузе все наиболее важные участки предстоящего наступления, истоптали все ходы сообщения переднего края. Наносили на карты лощинки, высотки, здания, рощи и речки, каналы и фольварки. Авиационная разведка проводила регулярную фотосъёмку. Самолёты-разведчики забирались в глубину немецкой обороны, за Зееловские высоты, до пригородов. Артиллеристы фиксировали свои цели, лётчики — свои, танкисты — свои, офицеры-наблюдатели стрелковых частей — свои. Дорожные перекрёстки, мосты, линии траншей, бетонные бункеры, каналы, противотанковые орудия и пулемётные ДОТы, которыми, как правило, заканчивались отрезки дорог на перекрёстках и за поворотами. Четыре года войны научили их распознавать под стогами сена и различными хозяйственными постройками позиции пулемётных расчётов, под крышами сараев и конюшен — одиночные противотанковые орудия, танки, во дворах припаркованные грузовики, бронетранспортёры и тягачи, за стенами фольварков замаскированные ветками и маскировочными сетками миномётные батареи.

На плацдармах у Кюстрина было тесно от войск и боевой техники.

Накануне в штаб 1-го Белорусского фронта из Москвы поступила директива Ставки ВГК № 11059: «Главный удар нанести с плацдарма на р. Одер западнее Кюстрина силами четырёх общевойсковых армий и двух танковых армий».

Берзарин рассматривал в стереотрубу линии проволочных заграждений, холмы на горизонте, жилки каналов и дорог. С волнением думал: скоро. Сбывалось то, о чём мечтали, но о чём боялись сказать вслух под Ржевом и Демянском. До Берлина, если прямиком на запад, всего 60 километров.

Комфронта поставил задачи армиям на первые четыре дня наступления серией отдельных приказов ударным группировкам. Первым номером шла частная директива за № 00539/оп, в которой определялась роль и место в колоннах наступающих 5-й ударной, 8-й гвардейской, 1-й и 2-й гвардейской танковым армиям. Этой четвёрке предстояло атаковать с Кюстринского плацдарма. Но роль коренника в этой гонке отводилась армии Чуйкова.

Берзарину предписывалось:

«Прорвать оборону противника на участке: отм. 9,3 (2 км сев. Цехин), Ной-Харденберг, Грунов, Безенталь, Блюмберг, Бланкенбург, Тегель, овладеть рубежами:

а) в первый день операции — искл. Альт-Фридлянд, Ной-Харденберг, искл. Альт-Розенталь;

б) во второй день операции — искл. Претцель, Рульс-дорф;

в) в третий день операции — искл. Люме, Куммензее, Альт-Ландсберг.

В дальнейшем овладеть северо-восточной и северной частью г. Берлина и на шестой день операции выйти на восточный берег оз. Хавельзее»[84].

Общевойсковые армии должны были прорвать первые линии обороны, обеспечив возможность для ввода в прорыв мобильных сил танковых армий с целью развития наступления. Согласно плану Берлинской операции события должны были развиваться по классическому сценарию, отработанному в предыдущих масштабных атаках. Танковые бригады М. Е. Катукова и С. И. Богданова должны были проложить дорогу к пригородам Берлина от юго-западной его части до северной и затем выйти к Эльбе навстречу союзникам.

Историк Алексей Исаев пишет: «Ни 1-й, ни 2-й танковым армиям не ставилась задача водрузить красное знамя над Рейхстагом. Их задачей был быстрый прорыв на окраины Берлина и захват пригородов по периметру города. Шесть танковых и механизированных корпусов по плану «обволакивали» немецкую столицу, подобно тому как паук заматывает жертву в паутину. Тем самым Берлин блокировался и подготавливался к генеральному штурму с запада 8-й гвардейской и 5-й ударной армиями. Через Силезский вокзал к центру города должна была идти пехота армии Чуйкова, а не танки Катукова. По первоначальному плану операции участие танковых армий в уличных боях было минимальным. Они должны были только предотвратить усиление гарнизона».

Состав 5-й ударной армии перед последним штурмом выглядел следующим образом: четыре корпуса — 26-й гвардейский, 9-й, 32-й стрелковые, 11-й танковый; 61-я инженерно-сапёрная бригада; 4-я гвардейская истребительно-противотанковая бригада; 220-я танковая бригада; 89-й тяжёлый танковый полк; 92-й инженерно-танковый полк (15 тральщиков Т-34); 396-й тяжёлый самоходный артиллерийский полк; 274-й отдельный механизированный батальон особого назначения. В каждой из девяти стрелковых дивизий был самоходно-артиллерийский дивизион. Армия располагала 353 бронеединицами: 128 ИС-2, 41 Т-34, 3 Т-70, 134 СУ-76, 26 ИСУ-122, 21 ИСУ-152. Махина! Мощй, как говорили тогда солдаты, глядя, как на марше их обгоняют танки и бронетехника усиления. Такой бы кувалдой в 1942-м Демянский «котёл» крушить…

Ударной группировке маршала Г. К. Жукова противостояла 9-я полевая армия генерала пехоты Теодора Буссе группы армий «Висла». По численности имевшая в своем составе около 200 тысяч человек немецкая группировка значительно уступала нашей. Но инженерные сооружения, прекрасно оборудованные позиции вполне компенсировали эту разницу. Так что драться предстояло на равных. Решал, как всегда в таких сражениях, моральный дух войск или, как говорят теперь, мотивация.

Плотность артиллерии в период артподготовки на участке 5-й ударной армии была 286 стволов на 1 км фронта. Для сравнения: на участке 8-й — 268 стволов. Прожекторы распределили по всему периметру. 5-й ударной досталось 36 установок из 143. Толку от них было мало.

Армии Берзарина судьба поднесла горькую чашу сразу, ещё перед общей атакой, когда поступил приказ провести разведку боем.

Каждая армия, изготовившаяся к штурму, проводила разведку боем перед своим фронтом своими силами. Но на Кюстринском плацдарме, где стояли ещё две армии — подведённые сюда накануне 3-я ударная и 47-я, — разведку боем решено было провести силами частей, ранее занимавших плацдарм. Так что батальоны полезли на проволоку не только на своих участках, но в полосе соседей.

Короткие бои продолжительностью два-три часа, в ходе которых пехота и танки продвинулись до 400 метров в глубину обороны противника, показали: на первом рубеже немцы держат немногочисленные боевые охранения; во второй линии находятся основные силы пехоты и артиллерии, а между ними — отдельные узлы сопротивления, ДОТы, одиночные самоходные орудия, которые своим огнём контролируют промежуточное пространство. Берзарин со своим штабом сделал вывод: «Проводить полную артподготовку по первому рубежу и прилегающей к нему тактической глубине не имеет смысла»[85].

На следующий день командарм приказал усилить группы тяжёлыми танками, орудиями большой мощности, миномётами. На некоторых участках батальоны продвинулись до 2–2,5 километра и закрепились там. В результате была сбита со своих позиций 25-я моторизованная дивизия немцев. Её окопы заняли берзаринцы.

В полосе 8-й гвардейской армии разведку боем проводили штрафники.

Наконец наступило долгожданное и роковое 16 апреля.

Протяжённость фронта наступления у 5-й ударной армии составляла девять километров. Свои войска Берзарин выстроил в два эшелона: в авангарде — пять дивизий. На их пути стояли части 309-й пехотной и 9-й парашютной дивизий армии Буссе.

В 5.00 началась артподготовка: на участке 5-й ударной армии огонь вели 1999 орудий различных калибров и 306 установок гвардейских миномётов БМ-13 — «Катюши».

В первый же день наступления выяснилось: продвижение вперёд слабое, сопротивление сильное. 26-й гвардейский стрелковый корпус сбил противника с железнодорожной насыпи и продвинулся на три километра. Успехи соседей в первый день наступления оказались ещё более скромными. Тем не менее первая линия была всё же прорвана, войска подошли ко второй линии немецкой обороны — «позиции Харденберг».

Потери 5-й ударной были самыми большими — 369 человек убитыми и 1298 ранеными.

Наступление не прекращалось и ночью. Теперь в боевых порядках дивизий 1-го эшелона шли танки и самоходки 2-й гвардейской танковой армии. К исходу второго дня наступления войска Берзарина продвинулись ещё на 8—14 километров и перерезали шоссе 167, за которым открывался вид на Зееловские высоты. Советские войска прорвали позиции «Харденберг» и «Штейн». И вновь потери армии были самыми высокими: 615 человек убитыми и 2034 ранеными. Такова цена успеха армии, добившейся во второй день наступления 1-го Белорусского фронта наибольших результатов.

В одной полосе с пехотой Берзарина шли танки 1-го механизированного Красноградского корпуса генерал-лейтенанта С. М. Кривошеина[86], входившего в состав 2-й гвардейской танковой армии. Корпус сильный. Его состав: 19-я, 35-я, 37-я механизированные бригады, 219-я танковая бригада, 57-й отдельный мотоциклетный батальон, 347-й гвардейский, 75-й и 1822-й самоходно-артиллерийские полки, 294-й миномётный полк, 1382-й зенитный артиллерийский полк, 41-й гвардейский отдельный миномётный дивизион реактивной артиллерии.

Танковая и механизированные бригады были укомплектованы исключительно ленд-лизовскими танками «Шерман» и «Валентайн», а также бронемашинами «Скаут Кар». («Скаут Кар» — машина большой проходимости с мощным мотором и противопульной обшивкой, по хорошей дороге он развивал скорость до 90 км/час. Что-то вроде современного джипа. На нём устанавливались два, иногда три, а то и четыре пулемёта на турелях. В условиях городского боя в кварталах с плотной застройкой такой бронетранспортёр был незаменим. Представьте себе, во двор влетает бронированная машина с открытым верхом и из пулемётов, установленных на турелях, начинает поливать свинцом окна и мансарды, где засел противник. Два из четырёх пулемётов — крупнокалиберные 12,7-мм «Браунинги». Джип Второй мировой использовали и в качестве автомобиля-разведчика, и в качестве артиллерийского тягача, и как штабную машину. На его платформе устанавливали лёгкую противотанковую пушку или миномёт.)

С прорывом ударников Берзарина и бригад генерала Кривошеина к Зееловским высотам наметилось, наконец, направление предстоящей атаки в глубину немецкой обороны.

Штаб группы армий «Висла» лихорадочно латал образовывавшиеся то тут, то там бреши во фронте 9-й армии, перебрасывая сюда новые и новые части из резервов и с более спокойных участков.

Войска маршала Г. К. Жукова, остановленные перед Зееловскими высотами, начала усиленно обрабатывать немецкая авиация. Видя, какие потери начали нести передовые части, Берзарин тут же запросил у штаба фронта прикрытие с воздуха. Пехотинцы и танкисты с восторгом наблюдали, как наши Яки и ЛаГГи буквально рвали над Зееловскими высотами немецких асов. Десятки «Юнкер-сов» и «Фокке-Вульфов» были сбиты в тот день. В штабе 5-й ударной с удовлетворением и восхищением повторяли: «В небе Савицкий!»

Генерал-лейтенант Е. Я. Савицкий командовал 3-м истребительным авиационным корпусом. И каждый день поднимался в воздух на своём командирском Як-3 в группе со своими «соколами». К концу войны на его личном счету было 22 самолёта и два сбитых в группе. А всего с 1942 года по 1945-й генерал Савицкий произвёл 216 боевых вылетов.

Берзарин какое-то время наблюдал, как кувыркаются, словно игрушечные, над сопками высот истребители 3-го корпуса, как вываливаются из «карусели» дымящие «Фоккеры» и «Мессершмитты», потом позвал шифровальщика Аверину и продиктовал телеграмму для генерала Савицкого: «Прошу объявить благодарность лётчикам вашего корпуса, отлично действовавшим в сложных метеорологических условиях при обеспечении войск и переправ через Одер».

На третьи сутки штурма войска Берзарина и Чуйкова при поддержке танковых армий начали развивать успех, наметившийся на их стыке. Их пыталась контратаковать 11-я моторизованная дивизия СС «Нордланд». Ударом наших авангардов контратака была сорвана ещё на стадии развёртывания. Немецкие тылы уже давали сбой, танки «Нордланда» стояли без горючего и использовались в бою как неподвижные огневые точки.

На четвёртый день 61-я армия генерала П. А. Белова, действовавшая правее, с Франкфуртского плацдарма, начала переправу через Одер. Бывший командир LVI танкового корпуса генерал артиллерии Гельмут Вейдлинг вспоминал: «18 апреля русские продолжали расширять прорыв между LVI и XI тк СС, а равно между LVI тк и CI ак, оказывая одновременно давление с фронта на части LVI тк». Вводом в бой последних резервов, в том числе моторизованных дивизий СС «Нордланд» и Нидерланд», группе армий «Висла» на сутки удалось задержать обвал своего фронта.

Девятнадцатого апреля «позиция Вотан» была взломана сразу на широком фронте в полосах наступления 5-й ударной, 3-й ударной и 8-й гвардейской армий.

Корпус генерала Кривошеина, сменив направление, ушёл вперёд. Атаки 5-й ударной армии теперь поддерживал 12-й гвардейский корпус генерала Н. М. Телякова[87]. Корпус сильный, при трёх гвардейских танковых бригадах, гвардейской мотострелковой бригаде и вспомогательных частях. Стрелковые корпуса 5-й ударной армии при поддержке гвардейской бронетехники сбили части 9-й армии с рубежа восточнее Ригенвальде и продвинулись в глубину на десять километров и более.

С прорывом «позиции Вотан» фронт 9-й немецкой армии начал рассыпаться.

Из штаба фронта в связи с изменившимися обстоятельствами тут же поступили директивы, определившие армиям новые направления. Общевойсковые армии Берзарина и Чуйкова и танковая громада Катукова с боями и частыми вынужденными остановками, обусловленными яростным сопротивлением частей 9-й армии, двигались к «имперской столице» вдоль шоссе № 1 и составляли левое крыло фронта. «К вечеру 20 апреля, — пишет исследователь Битвы за Берлин Алексей Исаев, — стрелковые дивизии 8-й гв[ардейской] и 5-й ударной армий выстроились подковой вокруг сбитых с «позиции Вотан» остатков корпуса Вейдлинга». Сам Вейдлинг вспоминал тот день так: «20 апреля сильно побитые части LVI тк вели бои на линии Гартенштадт (севернее Штраусберга), Клостнрдорф, Хозенхольц, Дамсдорф, Мюнхеберг. Это был самый тяжёлый день для моего корпуса и, пожалуй, для всех немецких частей; части, понесшие огромные потери в предыдущих боях, измотанные и усталые до крайности, не могли больше выдерживать огромный натиск превосходящих русских войск…»

Реки… Сколько их пришлось форсировать, переплывать на плотах, переходить вброд и по только что наведённым мостам, перебегать по тонкому окровавленному льду солдату Красной армии на пути к Берлину! Для Берзарина водные преграды начались с озера Селигер на Валдае. Затем были Вазуза, Ловать, реки Подмосковья, Днестр. Последней крупной водной преградой перед Берлином стал Одер. И вот теперь Берзарин со своими солдатами подошёл к Шпрее. Без сомнений — река большая, но всё же не Одер и не Днестр.

Каждый, кому на войне дана власть над подчинёнными, рано или поздно задумывается над ценой своих побед и рисует в воображении картины гибели своих солдат, тех, кого он посылал на смерть. Кто-то из его солдат выжил, кто-то нет, добросовестно исполняя полученный приказ. Такие картины бывают чудовищны и порой не согласуются с логикой политических задач и военной необходимостью…

Полк принадлежал полковнику, а рота — капитану…

Историки признают: «Своё участие в Битве за Берлин 5-я ударная армия начала с блестящего «хода конём» с форсированием реки Шпрее»[88]. Отличился 9-й стрелковый корпус генерала Рослого. Надо заметить, что с выходом корпуса в предместья «Имперской столицы» его дивизии и части усиления действовали с особым подъёмом и энергией, будто у солдат, сержантов и офицеров открылось второе дыхание.

И здесь Берзарину снова повезло: для форсирования Шпрее армии были приданы катера Днепровской речной флотилии. Небольшие полуглиссеры, вооружённые пулемётами «Максим» на турелях, в считаные минуты приняли десант, и вскоре 400 человек вслед за разведкой высадились на противоположном берегу, подавили немногочисленные гарнизоны противника, разбросанные вдоль побережья, и закрепились на плацдарме. Моряки-днепровцы начали переправу: на катерах и глиссерах они непрерывно перебрасывали на плацдарм пехоту, на паромах — артиллерию.

Пленный, захваченный при расширении плацдарма, рассказал: «Большинство сил подсектора-2 располагалось на главной линии обороны, так как готовились отразить удар с юго-востока; на левом фланге по р. Шпрее имелось только боевое охранение, так как мы не думали, что русские будут форсировать озёра. Однако русские ударили нам во фланг, тем самым нарушили всю систему обороны сектора». Вслед за артиллерией на паромы начали заезжать танки. В этот день 26-й стрелковый корпус генерала Фирсова захватил Силезский вокзал. Бой не утихал ни днём ни ночью.

Утром 23 апреля Берзарину передали 11-й танковый корпус генерала И. И. Ющука[89]: три танковых бригады, каждой из которых придан полк СУ-76. Сила!

По приказу командарма в полках и батальонах начали формировать штурмовые группы. В зависимости от поставленной задачи штурмовые группы могли быть численностью от отделения до роты. Их оснащали пулемётами, 45-мм орудиями, а также 76-мм дивизионными и полковыми пушками, 122-мм гаубицами, миномётами различных калибров. Усиливали двумя-тремя самоходками или тяжёлыми танками ИС-2. Штурмовые группы двигались в авангарде соединений, зачищали от затаившихся фаустников дом за домом, квартал за кварталом, разбивали, как скорлупу орехов, панцири железобетонных ДОТов, уничтожали небольшие гарнизоны, расчищая путь основным войскам.

Советские армии медленно продвигались к центру Берлина. Быстрого броска не получалось, шло упорное прогрызание немецкой обороны, постепенное перемалывание Берлинского гарнизона.

Из западной части Берлина на участок действия войск генерала Берзарина была переброшена 18-я моторизованная дивизия генерал-майора Йозефа Рауха. Она была раздавлена, но сумела на один день приостановить наступление 32-го стрелкового корпуса. Теперь части корпуса стояли перед Шпрее. Под шквальным огнём противника передовой отряд захватил небольшой плацдарм, но вскоре от роты, переправившейся на немецкий берег, осталось одно отделение.

Только 9-му корпусу И. П. Рослого удалось лихо и благополучно перемахнуть через Шпрее. Штурмовые группы продолжали выкуривать из полуподвальных помещений фаустников, терпеливо выжидавших в своих укрытиях приближения советских танков, чтобы с близкого расстояния наверняка израсходовать свои три фаустпатрона и уничтожить бронеединицу и пять человек экипажа. Часто в окнах полуразбитых домов и за грудами кирпича и черепицы сидели, наготове держа своё чудо-оружие, двенадцати-тринадцатилетние подростки — последняя надежда фюрера. Наши автоматчики вытаскивали их за шкирку из канализационных люков, из разбитых троллейбусов на баррикадах, перегораживавших улицы, отнимали фаустпатроны, вытряхивали из слишком больших для них мундиров и отправляли в тыл. Когда засевшие в опорных пунктах немцы оказывали упорное сопротивление, стреляя из проломов в стенах, из окон, с мансард из пулемётов и орудий, штурмовые группы подтягивали 203-мм гаубицы и били прямой наводкой, не жалея при этом снарядов, с расстояния 100–150 метров. А потом по дымящемуся щебню шли вперёд.

Двадцать четвёртого апреля командующий войсками 1-го Белорусского фронта своим приказом назначил генерал-полковника Н. Э. Берзарина комендантом и начальником гарнизона Большого Берлина в границах двадцати районов.

К исходу 27 апреля 5-я ударная армия, накануне наконец переправившаяся через Шпрее, смогла продвинуться вперёд более чем на километр. До Рейхстага оставалось 2250 метров.

Полоса наступления сужалась. Соседи теснили: справа — левофланговая дивизия и бронетехника усиления 3-й ударной армии генерал-полковника В. И. Кузнецова, слева — части генерал-полковника В. И. Чуйкова.

Части авангарда начали сокращать численность штурмовых групп. Пять автоматчиков, два снайпера, пулемётчик, три сапёра. Часть артиллерии и транспорта Берзарин приказал отвести в тыл.

К исходу 28 апреля войска 9-го стрелкового корпуса очистили от противника 23 квартала и завязали бой у Ангальтского вокзала, на Вильгельмштрассе и Кохштрассе. До Имперской канцелярии штурмовым группам генерала Рослого оставалось совсем немного. 32-й корпус продвигался по западному берегу Шпрее в направлении Лейпцигерштрассе и Потсдамерплац. В этот день в распоряжение штаба армии из фронтового резерва прибыли два артиллерийских дивизиона орудий большой мощности — 305-мм пушки на гусеничном ходу; в каждом дивизионе — четыре установки. Заряд — 24 килограмма ленточного пороха, 120-килограммовый снаряд, фугасный, бронебойный или бетонобойный. Могли стрелять и корабельными снарядами, которые были в два раза тяжелей — калибр линейных кораблей. Самая большая дубина русского «бога войны». Артиллерист запросто мог залезть в ствол этой царь-пушки. Полутора-двухметровые стены домов, превращённых в крепости, разлетались, как картонные.

Маршал Г. К. Жуков явно подталкивал Берзарина к Рейхстагу. Однако к вечеру следующего дня судьбу Рейхстага решила 150-я стрелковая дивизия 3-й ударной армии. Её штурмовые группы уже атаковали высокое, увенчанное провалившимся куполом здание. Артиллерии всех армий, наступающих к центру Берлина, приказано было прекратить огонь.

Когда командир 9-го стрелкового корпуса доложил Берзарину, что его передовые батальоны остановлены перед комплексом зданий гостипографии, что открытая местность перед ними простреливается из пушек и миномётов и что лёгкая артиллерия эффекта не даёт, он приказал подвести для стрельбы прямой наводкой 305-мм орудие. Одно за другим рушились кирпичные здания, погребая под обломками и щебнем своих защитников. Уцелевшие перебрались в здания, стоявшие в глубине квартала. Огонь 305-мм орудия их не доставал, мешали руины впереди стоявших зданий. И тогда — о, русская смекалка! — бойцы штурмовых групп атаковали их трофейными 300-мм реактивными снарядами. Пуски снарядов производили с лотков, из окон и мансард — по соседним окнам. Лотки конструировали тут же, на передовой, кустарным способом. Вскоре с гарнизонами последних зданий типографии было покончено. Позже Берзарин с интересом и ностальгией разглядывал уцелевшее типографское оборудование, металлические кассы в наборном цеху, переплётные станки…

Вечером 30 апреля в штаб армии поступил приказ штаба 1-го Белорусского фронта № 006: «Войска 3-й ударной армии генерал-полковника Кузнецова, продолжая наступление, сломили сопротивление врага, заняли главное здание Рейхстага и сегодня, 30.4.45 г. […] подняли на нём наш Советский флаг. В боях за район и главное здание Рейхстага отличился 79-й стрелковый корпус генерал-майора Перевёрткина[90] и его 171-я стрелковая дивизия полковника Негоды и 150-я стрелковая дивизия генерал-майора Шатилова». Но бои продолжались. Живые оттаскивали убитых, перевязывали раненых. Те уныло брели в тыл. Пехотинцы короткими бросками перебирались от окна к окну, от здания к зданию, от руины к руине. В ход шли ручные гранаты и трофейные фаустпатроны. Перед самым штурмом Берлина личный состав обучили пользоваться этой нехитрой штуковиной, и теперь бойцы не хуже фольксштурмов-цев палили по целям из сверхоружия фюрера. Из глубины кварталов через головы атакующих штурмовых групп, нащупав цели, часто били самоходки и танки. Когда наступала пауза или ночь прекращала атаки, бойцы и командиры засыпали тут же, под уцелевшими стенами на грудах щебня в обнимку с автоматами, положив под головы потные пилотки.

После окончания боёв в интервью одному из корреспондентов центральных газет Берзарин сказал: «Думаю, что такого массового героизма, какой проявлялся в эти дни в битве за Берлин, ещё никогда не было. Да, да, поверьте мне, старому солдату. В чём секрет этого героизма, понять нетрудно: желание быстрее добить врага и победно закончить войну. И как результат этого — всеобщее воодушевление! И, конечно, воинское мастерство и труд. Солдатский подвиг рождается в труде. Без этой взаимосвязи невозможно понять и правильно оценить героизм советских воинов…»

Самое прекрасное после вдохновения — это самоотверженность; вслед за Поэтом первым идёт Солдат; не его вина, если ему суждена доля илота.

Армия слепа и бессловесна. Она бьёт наугад оттуда, куда её ставят.

Ей ничего не надо, и она действует механически. Это большая машина, которую приводят в движение и которая наносит смерть; но это и нечто такое, что способно страдать.

Бои продолжались с прежним ожесточением. 30 апреля передовые группы 5-й ударной ворвались в Имперскую канцелярию.

В коридорах — вороха бумаг. Пачки листовок, перевязанные шпагатом. Отпечатаны, видимо, в той самой типографии, которую только что разнесли в пух и прах орудия большой мощности и сапёры из штурмовых групп. На одной из них воззвание Йозефа Геббельса к берлинцам и солдатам гарнизона: «Браво вам, берлинцы! Берлин останется немецким! […] Уже движутся отовсюду к Берлину корпуса и армии, готовые защищать столицу, нанести решающее поражение большевикам и в последние часы изменить судьбу нашего города…»

Бои продолжались. А новый советский комендант Берлина часть своего времени и энергии уже тратил на то, чтобы на освобождённой от нацистов территории гражданское население почувствовало бы себя действительно освобождённым. И прежде всего было необходимо, чтобы в полную силу заработали тылы: ротные и батарейные повара, согласно отданному приказу, должны делать дополнительную закладку и кормить гражданских.

Из воспоминаний бывшего командира 771-го артиллерийского полка 248-й стрелковой дивизии 5-й ударной армии полковника В. А. Жилкина: «Кажется, 29 апреля мы оказались в расположении полков своей дивизии, в зоне вражеского пулемётно-артиллерийского и миномётного огня. С наступлением темноты наша 6-я батарея произвела смену позиции, чтобы участвовать в штурме главного объекта немецкой обороны.

Здесь я должен уточнить, что карт Большого Берлина у нас оказалось мало, на всех офицеров не хватало. Командующий артиллерией корпуса пообещал нам, что выдаст нам некоторое количество карт дополнительно. Указали координаты, и я с двумя автоматчиками отправился в штакор. Это был уже «тыл». Я стал свидетелем того, как берлинцы, старые и малые, начали выбираться из подвалов и других укрытий. У афишной тумбы уже толпилось до десятка немцев, они читали наклеенный там приказ коменданта города. Возвращаясь с пачкой карт, полученных в штабе корпуса, я увидел порядочную толпу. Стоял грузовик, и двое наших солдат выдавали немцам хлеб и консервы. Под напором голодной толпы солдаты растерялись. Подбирая немецкие слова, я крикнул, призывая соблюдать порядок. Мгновенно люди вытянулись в цепочку: слова мои подействовали.

В сторонке, не решаясь подойти к толпе, стояла ветхая старушка с девочкой 10–12 лет. Обращаясь ко мне, офицеру, старушка стала что-то лепетать. Фразы её можно было понять и без перевода — от голода у неё блестели глаза. Рот у её внучки был раскрыт, она делала глотательные движения. Я взял у солдат из ящика банку консервов, буханку хлеба и отдал старой женщине. «Данке щён, данке щён», — шептала старушка, а девочка протянула руку, и на раскрытой ладошке лежали золотые женские часики. Я сделал отрицательный жест рукой, как мог, пояснил, что вот-вот стрельба закончится. Вся толпа стояла тихо и смотрела на меня, как на чудотворца. Снабженцы пояснили мне, что раздача продуктов ведётся по приказу советского коменданта. В тот день Берзарин накормить берлинцев не мог, конечно, но он сеял надежду на спасение…»

Штаб Берзарина в те дни по-прежнему размещался в Карлсхорсте, в комплексе зданий бывшего сапёрного училища сухопутных войск. Несколько дней назад 301-я стрелковая дивизия выбила отсюда элитное подразделение немцев, и теперь из училища расходились приказы, обращённые не только к наступающим войскам, но и к тылам, а также к берлинцам. Комендант Берлина уже действовал. 30 апреля в освобождённых кварталах города было расклеено обращение — знаменитый Приказ № 1:

«Населению города соблюдать полный порядок и оставаться на своих местах.

Национал-социалистскую немецкую рабочую партию и все подчинённые ей организации («Гитлерюгенд», «Фрауеншафт», «Штудентенбунд» и проч.) распустить и деятельность их воспретить.

Руководящему составу всех учреждений НСДАП, гестапо, жандармерии, охранных отрядов, тюрем и всех других государственных учреждений в течение 48 часов с момента опубликования настоящего приказа явиться в районные и участковые военные комендатуры для регистрации.

В течение 72 часов на регистрацию обязаны также явиться все военнослужащие немецкой армии, войск СС и СА, оставшиеся в Берлине.

Не явившиеся в срок, а также виновные в укрывательстве их будут привлечены к строгой ответственности по законам военного времени.

Должностным лицам районных управлений явиться ко мне для доклада о состоянии их учреждений и получения указаний о дальнейшей деятельности этих учреждений.

Все коммунальные предприятия, как-то: электростанции, водопровод, канализация, городской транспорт, метро, трамвай, троллейбус; все лечебные учреждения; все продовольственные магазины и хлебопекарни должны возобновить свою работу по обслуживанию нужд населения.

Рабочим, служащим перечисленных учреждений оставаться на своих местах и продолжать исполнение своих обязанностей.

Должностным лицам государственных продуктовых складов, а также частным владельцам в течение 24 часов с момента опубликования настоящего приказа зарегистрировать у военных комендантов районов все имеющиеся запасы продовольствия и расходовать их только с разрешения районных военных комендантов.

Впредь до особых указаний выдачу продовольствия из продуктовых магазинов производить по ранее существующим нормам и документам. Продовольствие отпускать не более как на 5–7 дней. За незаконный отпуск продовольствия сверх установленных норм или за выдачу на лиц, отсутствующих в городе, виновная в этом администрация будет привлечена к строгой ответственности.

Владельцам и управляющим банков временно всякие финансовые операции прекратить. Сейфы немедленно опечатать и явиться в военные комендатуры с докладом о состоянии банковского хозяйства.

Все лица, имеющие огнестрельное и холодное оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, радиоприемники и радиопередатчики, фотоаппараты, автомашины, мотоциклы и горюче-смазочные материалы, обязаны в течение 72 часов с момента опубликования настоящего приказа всё перечисленное сдать в районные военные комендатуры.

За несдачу в срок вышеперечисленных вещей виновные будут строго наказаны по законам военного времени.

Владельцы типографий, пишущих машинок и других множительных аппаратов обязаны зарегистрироваться у военных комендантов районов и участков. Категорически запрещается печатать, размножать и расклеивать или распространять по городу какие бы то ни было документы без разрешения военных комендантов.

Все типографии опечатываются, и допуск в них производится только с разрешения военного коменданта.

Населению города запрещается:

а) выходить из домов и появляться на улицах и во дворах, а также находиться и выполнять какую-либо работу в нежилых помещениях с 22.00 до 8 утра по берлинскому времени;

б) освещать помещения с незамаскированными окнами;

в) принимать в состав своей семьи, а также на жительство и ночлег кого бы то ни было, в том числе и военнослужащих Красной Армии и союзных войск, без разрешения военных комендантов;

г) Допускать самовольное растаскивание брошенного учреждениями и частными лицами имущества и продовольствия. Население, нарушающее указанные требования, будет привлекаться к строгой ответственности по законам военного времени.

Работу увеселительных учреждений (как-то: кино, театров, цирков, стадионов), отправление религиозных обрядов в кирках, работу ресторанов и столовых разрешается производить до 21.00 часа по берлинскому времени.

За использование общественных учреждений во враждебных Красной Армии целях, для нарушения порядка и спокойствия в городе — администрация этих учреждений будет привлечена к строгой ответственности по законам военного времени.

Население города предупреждается, что оно несёт ответственность по законам военного времени за враждебное отношение к военнослужащим Красной Армии и союзных ей войск.

В случае покушения на военнослужащих Красной Армии и союзных ей войск или совершения других диверсионных действий по отношению к личному составу, боевой технике или имуществу войсковых частей Красной Армии и союзных ей войск виновные будут преданы военно-полевому суду.

Части Красной Армии и отдельные военнослужащие, прибывающие в Берлин, обязаны расквартировываться только в местах, указанных военными комендантами районов и участков.

Военнослужащим Красной Армии запрещается производить самовольно, без разрешения военных комендантов выселение и переселение жителей, изъятие имущества, ценностей и производство обысков у жителей города»[91].

Тот ж приказ предписывал сдать имеющееся на руках либо найденное оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, военное снаряжение и имущество.

Надо было удерживать и воинскую дисциплину в войсках, расквартированных в Берлине и в предместьях после подписания немцами капитуляции. 7 мая 1945 года под грифом «Для служебного пользования» Берзарин подписал приказание № 0180 «Об организации патрульной службы в г. Берлине».

«Комендант Берлина приказывает:

1. В целях решительного пресечения мародёрства и другого противозаконного поведения ввести всеохватывающее патрулирование в тех районах, где размещены армейские подразделения.

2. Для несения патрульной службы выделить лучшие силы из числа рядовых, сержантов и офицеров.

3. Для контроля патрульной службы и поддержания общего порядка в Берлине, а также в целях пресечения грабежей и насилий привлекать всех, без исключения, штабных офицеров всех уровней.

4. Проводить патрулирование на автомашинах с командой от четырёх до шести автоматчиков, а именно:

— от каждого из стрелковых полков: одна машина;

— от каждого дивизионного штаба: две машины;

— от корпусных штабов: три машины;

— от штаба армии: десять машин».

В каждом полку был сформирован комендантский взвод.

В. Е. Скоробогатов вспоминал: «У нас в полку командиром этого взвода служил Сергей Астахов, до призыва в армию работавший начальником районной милиции. Он и группа штабников оборудовали грузовик для патрульной службы. Вооружив людей автоматами, Астахов дал знать всей округе, что здесь он не потерпит каких-либо бесчинств. Саратовец, лейтенант Володя Жевак, например, в кварталах, занятых нашим полком, через громкоговоритель оповестил жителей на немецком языке, куда им обращаться с сигналами, если кто-либо из военных допустит притеснения.

Потом мы учредили в штабе приёмную, где постоянно вместе с дежурным офицером находился переводчик Киселёв. На этом пункте жители имели возможность изложить свои просьбы».

Маршал Г. К. Жуков назначил Берзарина на пост коменданта Берлина в те дни, когда ещё продолжались яростные схватки за центр «Имперской столицы» и когда ещё формально не сложил свои обязанности немецкий комендант и начальник Берлинского гарнизона генерал артиллерии Гельмут Вейдлинг. Пушки ещё не умолкли, и уставшие от четырёхлетней тяжкой фронтовой работы солдаты продолжали ходить в атаки, когда в районах германской столицы уже начала действовать сеть районных комендатур.

Город был условно разделён на три сектора, секторы — на районы, каждому из которых был присвоен свой номер. В южный сектор входили районы Целендорф, Штеглиц, Шёнеберг, Кройцберг, Темпельгольф и Нойкёльн; в северо-западный — Райникондорф, Велдинг, Тиргартен, Шарлоттенбург, Шпандау и Вильмерсдорф; в северо-восточный — Панков, Пренцлауер-Берг, Митте, Вайсензее, Фридрихсхайн, Лихтенберг, Трептов и Кёпеник. В каждом районе — военный комендант, штат заместителей и специалистов, обязательно переводчик, комендантский взвод. Комендатуры тут же приступили к исполнению своих обязанностей. Вместе с донесениями из штабов атакующих корпусов и дивизий Берзарин получал доклады от военных комендантов о состоянии городского хозяйства, о том, какая помощь оказывается местным жителям, какие проблемы возникают и какие из них необходимо решить в первую очередь.

Однажды во время последних дней штурма позвонили сразу из нескольких районных комендатур: прекратилась подача электричества и воды. Для большого города — это катастрофа. Правда, советские солдаты и офицеры вправе были бы вспомнить Сталинград и другие города и городки своей Родины, разбитые войной до основания. Но, войдя в «логово», откуда ещё исходило зло, и подавив сопротивление Берлинского гарнизона, Красная армия сразу же приняла на себя заботу о мирных гражданах большого города. Если провести справедливые аналогии, то немцы обязаны были сбрасывать голодающим ленинградцам контейнеры с консервами и хлебом, не угрожать обороняющейся Москве затоплением, не выжигать вместе с жителями белорусские, смоленские, тульские и брянские деревни…

Оказалось, во время подрыва мостов через Шпрее и каналы немцы основательно повредили электростанцию в Шарлоттенбурге, последнюю из уцелевших. Берзарин тут же бросил туда разведку и бригаду специалистов. Электричество поступало от турбин плотины в Руммельсберге. Под огнём противника всю ночь инженерная служба 5-й ударной армии устраняла неполадки. К утру заработала вначале одна турбина, потом все остальные.

Жуков в своей директиве новому военному коменданту, кроме всего прочего, предписывал: «Мы ожидаем, что в каждом работнике нашей берлинской комендатуры сплетутся в тугой узел все высокие нравственные понятия: долг, порядочность, воля, доброта». Жуков прекрасно знал, кому доверить хозяйство. Знал и Берзарин, кого назначает военными комендантами районов. Знал каждого. По боям. По отношению к службе, к подчинённым, к порученному делу, к материальным ценностям, к врагу, к пленным, к мирным жителям.

— Насколько этот старый солдат, покорившийся судьбе, — сказал я, — лучше всех нас, молодых офицеров, обезумевших от честолюбия.

Это навело нас на размышления.

— Да, я твёрдо уверен, — продолжал я, проходя через малый мост, который подняли сразу же вслед за нами, — я уверен, что в наши времена нет ничего чище души такого вот солдата, до того щепетильного в вопросах чести, что он считает её запятнанной, даже если совершит самый пустячный промах в дисциплине или допустит малейшую небрежность. Не зная ни честолюбия, ни тщеславия, ни стремления к роскоши, он вечный невольник, который горд и доволен своей Неволей и приемлет её; для него самое драгоценное в жизни это — воспоминание, овеянное чувством признательности.

— И он полагает, что Провидение не сводит с него глаз, — заметил глубоко потрясённый Тимолеон, прощаясь со мною, чтобы пройти к себе.

Ещё со времён дальневосточной службы, с озера Хасан, Берзарин полюбил кавалерийскую бурку. Чёрного цвета. Она и плащ в дождь, и шинель, и полог, и постель. Изнашивал одну, заводил другую. Друзьям в минуты откровения признавался: «Уйду в отставку, пойду на конный завод». Лошадей он любил, часто садился в седло. Но ещё чаще — на мотоцикл, при этом езду на мотоцикле считал прекрасным спортом, очень полезным для мужчины, особенно в его годы. А годы-то были молодые — в начале апреля ему исполнился сорок один. Хотя выглядел генерал старше своих лет: после тяжёлого ранения ходить стал меньше — болела нога, немного раздобрел, раздвинулся в плечах, осел. Вот и завёл снова мотоцикл: и быстро, и удобно крутиться по берлинским улочкам, расчищенным во многих местах только наполовину. И свиту из охраны с собой возить не надо, достаточно одного автоматчика.

При этом одновременно Берзарин оставался командующим 5-й ударной армией. Надо заметить, что его войска, должно быть, закончили боевые действия самыми последними.

Когда на других участках уже затихла стрельба, когда иссяк поток пленных, вылезших из-под обломков зданий после объявления генералом Вейдлингом капитуляции гарнизона, солдат армии-победительницы, уставших после многолетней тяжкой боевой работы, одолел вязкий, словно августовский мёд, сон. И вдруг в секторе 899-го стрелкового полка 248-й стрелковой дивизии поднялся переполох. Вначале подумали: славяне на радостях палят в воздух, разряжают диски и обоймы, чтобы не оттягивали ремень. Но вскоре командиры насторожились: «Что за чёрт!?»

Впереди по фронту исклёванный прямыми попаданиями снарядов и пуль комплекс зданий Имперской канцелярии. Где-то за ним, во дворе фюрер-бункер. Уже было известно, что Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством. Перед атакой Имперской канцелярии штурмовой группе полка поступил приказ от командарма: «Постарайтесь захватить живыми оставшихся главарей фашистской Германии». Никого из главарей захватить не удалось. То ли все главные трофеи уже расхватали штурмовые группы из других частей — здесь, в центре в эти дни всё перемешалось, сбились в кучу многие подразделения не только соседних дивизий и корпусов, но и армий, — то ли главари фашистской Германии последовали за своим фюрером. Это мы теперь знаем, кто в какую яму попал. А в то время царила полная неразбериха…

В штаб астраханского полка доложили: на позиции батальона капитана Боровкова на Инвалиденштрассе со стороны Имперской канцелярии зафиксирована попытка прорыва колонны бронетехники в количестве до пяти единиц; две из них артиллеристы подбили, остальные прорвались на второй рубеж, там остановлены бронебойщиками. Экипажи противника, потеряв несколько человек, укрылись в руинах зданий и ведут непрерывный огонь, в переговоры не вступают.

Комполка выслушал доклад и распорядился:

— Кончайте быстрее.

На всякий случай, памятуя приказание генерала Берзарина, послал туда группу автоматчиков: «Если есть кто из важных, взять живыми».

Живыми взяли двоих в форме с петлицами СС, мужчину и женщину. Мужчина управлял бронетранспортёром, а женщина назвала себя фрау Эрной, машинисткой из бюро руководителя немецкого радио Ганса Фриче. Именно она и рассказала, что в другой группе, укрывшейся среди руин, находится комендант правительственного района Берлина бригадефюрер СС Вильгельм Монке, личный пилот Гитлера группенфюрер СС Ганс Баур, личный врач фюрера оберштурмбанфюрер СС Людвиг Штумпфеггер, имперский руководитель молодёжи Артур Аксман и, самое важное, рейхсляйтер Мартин Борман.

Пленных тут же доставили в штаб дивизии.

Атаку на засевших за руинами эсэсовцев возглавили командир одного из батальонов астраханского полка капитан Кошурников и командир роты лейтенант Личугин. Они попали под шквальный огонь и почти все погибли. После чего командир полка полковник Артёмов приказал сапёрам взорвать остатки домов, где засели эсэсовцы.

Полковник Сергей Артёмов был молод, ему шёл двадцать девятый год. С Кошурниковым и Личугиным он шёл с Днестра. До слёз было жаль боевых товарищей, погибших, когда Берлин уже был взят и война, считай, закончилась. Кому нужна эта кровь? К чёрту Монке! К чёрту Бормана!

Когда кирпичная пыль осела, он ещё раз посмотрел на тела своих офицеров и солдат, рядком, словно для братского погребения сложенных возле подбитого бронетранспортёра, и сказал адъютанту:

— Сообщи в штаб дивизии: больше пленных нет.

Смерть Мартина Бормана долгое время вызывала сомнения. Нет тела — нет дела. Пошли разного рода кривотолки, спекуляции. Но в 1973 году во время проведения строительных работ на Инвалиденштрассе в отвале обнаружили «скелетированные останки человеческого тела». Судебно-криминалистическая экспертиза показала — эти останки принадлежат «партайгеноссе» Мартину Борману.

Не выпустил его полковник Артёмов в Аргентину…

Части 5-й ударной армии начали покидать центр Берлина. Им определены были места расквартирования в менее разрушенных кварталах. Оставлял Инвалиденштрассе и астраханский полк. Лошади и трофейные грузовики тащили дивизионные пушки с зачехлёнными стволами. Шли роты взводными колоннами. Полевую кухню с дымящейся трубой, в нескольких местах пробитой то ли осколками, то ли пулями, с кашеваром на передке тащил верблюд. Полевая кухня, даже с кашеваром и запасом дров, ему была не в тягость. Он шествовал своей царственной походкой среди руин по центру Европы, с величественным равнодушием окидывая взглядом окрестности только что отгремевшей «битвы народов».

Потери армии, как, впрочем, и всех соединений 1-го Белорусского фронта, атаковавших Берлин, были очень большими — 17 966 человек убитыми и ранеными. Больше 5-й ударной потеряла лишь 8-я гвардейская (24 484 человека), 69-я армия (18 446 человек) и 3-я ударная (17 993 человека). Когда в первых числах мая возле Бранденбургских ворот выстроили 248-ю стрелковую дивизию, по воспоминаниям её ветеранов, полки, без тылов, едва дотягивали до батальона каждый.

На следующий день после капитуляции в расположение армии прибыл комфронта Г. К. Жуков. Из Карлсхор-ста на автомобилях в сопровождении офицеров штаба 5-й ударной Жуков и Берзарин подъехали к Имперской канцелярии. Маршала интересовала судьба Гитлера, желательно подтверждённая наличием трупа.

Поиском останков Гитлера и Евы Браун занимались специальные команды. Жукову доложили, что тела не обнаружены, что они сожжены и, по всей вероятности, закопаны где-то неподалёку. Пошли к кострищам. Берзарин всё время шёл рядом с Жуковым, они вели беседу. Главноначальствующему советской военной администрацией в Германии и коменданту Берлина было что обсудить. Сталин требовал точной и исчерпывающей информации о Гитлере. Быть может, говорили о Бормане, о бое накануне на Инвалиденштрассе. Ночью патрули задержали бригаде-фюрера СС Монке и после основательного допроса его под усиленной охраной самолётом отправили в Москву.

Они вошли во двор Имперской канцелярии. Посреди небольшого сквера чернели остатки давно остывших костров. Ещё вчера здесь всё было завалено трупами. Убитых убрали.

Офицер из группы поиска сказал, что, возможно, в одном из этих костров и были сожжены трупы Гитлера и Евы Браун.

После некоторой паузы Жуков сказал:

— Нет. На этих кострах немецкие солдаты кипятили воду… — И тут же отдал распоряжение Берзарину организовать прочёсывание окрестностей. Комендант немедленно отправил несколько взводов. Ничего и никого не нашли. Не обошлось без курьёза: один взвод всё же арестовал «Гитлера» — чуть выше среднего роста, чёлка на лбу, зачёсанная набок, прямой нос, усики щёточкой… СМЕРШевцы тут же выяснили — хозяин лавочки с соседней Фридрихштрассе. «Ступай, папаша, домой…» Молодые автоматчики, отличившиеся при поимке «фюрера», посмеивались друг над другом.

Как известно, 7 мая 1945 года в Реймсе, в здании, занимаемом оперативным отделом штаба Верховного главнокомандующего англо-американскими экспедиционными силами состоялось подписание Акта о безоговорочной капитуляции вооружённых сил Германии. От имени Германии его подписал начальник Штаба оперативного руководства вермахта генерал-полковник Альфред Йодль, от имени союзников — начальник Главного штаба Союзных экспедиционных сил генерал-лейтенант Армии США Уолтер Беделл Смит и генерал-майор Красной армии И. А. Суслопаров, в тот момент прикомандированный к штабу Союзных экспедиционных войск в качестве представителя Ставки ВКГ. Именно благодаря эпизоду в Реймсе история и сохранила имя этого неприметного генерала: своё дело сделал — на итоговом акте, видимо, имея на то особые инструкции, сделал приписку, что это соглашение не окончательное.

На 8 мая в Карлсхорсте, в штабе 5-й ударной армии, в одном из просторных офицерского казино сапёрного училища сухопутных войск была назначена церемония подписания главного документа — Акта о безоговорочной капитуляции германских вооружённых сил перед армиями союзных государств.

Берзарин был принимающей стороной. Этот день оказался для него непростым. В аэропорту Темпельхоф один за другим приземлялись самолёты с советскими и союзными генералами и гражданскими. Военный комендант Берлина, начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал армии В. Д. Соколовский, член Военного совета 5-й ударной армии Ф. Е. Боков и группа офицеров центральной комендатуры, переводчики, фотокорреспонденты и кинооператоры часами стояли на краю взлётной полосы в ожидании прилёта очередного борта.

Прибыли заместитель главнокомандующего Союзными экспедиционными силами главный маршал авиации Артур У. Теддер (Великобритания) с группой офицеров, командующий Стратегическими воздушными силами США в Европе генерал Карл А. Спаатс (США), главнокомандующий союзными военно-морскими силами в Европе вице-адмирал Королевского флота сэр Гарольд Барроу (Великобритания), из Франции — командующий 1-й армией генерал армии Ж. де Латр де Тассиньи. Из Москвы прилетел 1-й заместитель наркома иностранных дел СССР А. Я. Вышинский, назначенный[92] политическим советником при главноначальствующем Советской военной администрации в Германии Маршале Советского Союза Г. К. Жукове. Сталин уже включил механизм медленной и постепенной отставки Маршала Победы: вначале он всячески и со всех сторон ограничит его власть, потом выведет на второй план, а затем и вовсе — в тень, в Одессу и, наконец, на Урал.

Один из членов этого почётного эскорта после войны рассказывал, что стоять в ожидании очередного борта было тягостно. Все знали, что у Берзарина болела нога — после тяжёлого ранения он так до конца и не восстановился. И вот стали замечать: вначале Николай Эрастович начал прихрамывать, потом с тоской стал поглядывать по сторонам, на что бы опереться, но, не найдя ничего подходящего — ни дерева, ни парапета на взлётной полосе не было, сел прямо на бетонку. Так и сидел, пока не пошёл на посадку очередной самолёт.

Для церемонии подписания Акта о безоговорочной капитуляции подготовили зал бывшего офицерского казино сапёрного училища. Мебель и огромный ковёр были привезены из Имперской канцелярии. Дорогу из аэропорта до Карлсхорста отремонтировали. Сапёры взорвали и расчистили остатки немецких баррикад, укреплений и завалов.

Из Фленсбурга под охраной английских офицеров доставили бывшего начальника Верховного командования вермахта генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, главнокомандующего ВМС Германии генерал-адмирала Ганса Георга фон Фридебурга и начальника Генштаба люфтваффе генерал-полковника Ганса Юргена Штумпфа. Они имели полномочия от правительства Дёница на подписание Акта о капитуляции.

Ровно в полночь по московскому времени участники церемонии вошли в зал. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков открыл заседание: «Мы, представители Верховного главнокомандования советских вооружённых сил и Верховного командования союзных войск уполномочены правительствами стран антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования».

Текст акта почти дословно повторял текст документа, подписанного двумя сутками раньше в Реймсе. Изменения коснулись следующего:

а) словосочетание «Советское Верховное Командование» заменено на «Верховное Главнокомандование Красной Армии»;

б) расширена и детализирована статья 2-я в части требований к германским вооружённым силам по разоружению, передаче и сохранности оружия и военного имущества[93];

в) удалена преамбула: «Только данный текст на английском языке является авторитетным» и добавлена статья 6-я с преамбулой: «Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными».

В нашей официальной историографии акт, подписанный в Реймсе, считается «предварительным протоколом капитуляции». На Западе реймсский акт расценивается как собственно Акт о безоговорочной капитуляции, а подписанный в Карлсхорсте документ — как его ратификацию. У. Черчилль в те дни заявил по британскому радио: «Вчера утром, в 2:41 утра, генерал Йодль […] и гросс-адмирал Дё-ниц […] подписали акт безоговорочной капитуляции всех германских сухопутных, морских и воздушных сил […] Сегодня это соглашение будет ратифицировано и подтверждено в Берлине». Американские историки карлсхорстский акт даже не упоминают[94].

Граждане Советского Союза узнали о подписании в Карлсхорсте Акта о безоговорочной капитуляции Германии из сообщения Совинформбюро 9 мая в 2.10 ночи по московскому времени. Диктор Всесоюзного радио Ю. Б. Левитан торжественно зачитал текст Акта и Указ Президиума Верховного совета СССР об объявлении дня 9 мая праздником Победы. Радио транслировало сообщение всю ночь и весь день 9 мая. Вечером 9 мая с обращением к советскому народу выступил Верховный главнокомандующий маршал И. В. Сталин, после чего Левитан зачитал его приказ о полной победе над фашистской Германией и об артиллерийском салюте — «сегодня, 9 мая, в 22 часа тридцатью залпами из тысячи орудий».

Вот почему День Победы 9 Мая у старшего поколения ассоциируется с голосом Левитана и Сталина.

Генерал Берзарин присутствовал на церемонии подписания Акта.

Праздники проходят быстро. Шампанское было выпито. Ордена и медали розданы. Начались будни. Три недели Берзарин был в Берлине единоличным правителем. За эти дни и ночи (именно так) было сделано многое и главное: налажено коммунальное хозяйство города с населением в три с половиной миллиона жителей. Открылись магазины. Заработали поликлиники и больницы. По предложению коменданта маршал Г. К. Жуков распорядился освободить из лагерей и мест накопления врачей, фельдшеров и медицинских сестёр. Ими тут же укомплектовали медучреждения, которые крайне нуждались в специалистах.

Энергичную работу генерала Берзарина и его комендатур берлинцы восприняли с энтузиазмом. С утра до вечера мужчины и женщины, старики и подростки разбирали завалы, стены рухнувших домов. Уцелевшие кирпичи и всё, пригодное для стройки, складировали в отдельные штабели. Мусор и щебень грузили на вывоз. Ими засыпали овраги, окопы и воронки от авиабомб.

Как вспоминают ветераны 5-й ударной, в те дни поступил приказ командарма в самые кратчайшие сроки представить всех отличившихся в боях во время Берлинской наступательной операции, а также во время боевых действий, предшествующих штурму Берлина. Боевого серебра и золота в те дни не жалели.

Однажды Берзарин приехал в расположение одного из стрелковых батальонов. Адъютант подал список награждённых. Солдаты, сержанты, старшины и лейтенанты выходили к столу, командарм вручал им ордена Славы и Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». И вот награды закончились. Берзарин поблагодарил командира батальона и ротных и уже собирался уезжать, но заметил солдата, стоявшего в конце шеренги. Пожилой, в застиранной гимнастёрке, аккуратно залатанной на плече. На ногах стоптанные ботинки, чёрные обмотки. На груди ни одной награды, только нашивки за ранения. Нашивок много, целая колодка — жёлтые, за лёгкие ранения, красные — за тяжёлые. Подошёл к нему. Солдат, как положено, шагнул из строя, представился.

— С какого года на фронте?

— С сорок первого, товарищ генерал-полковник! — бодро ответил солдат.

Берзарин тут же оглянулся на офицеров. Те подбежали к нему.

— Где воевали?

— Московское направление, — ответил солдат. — Вязьма, Тула, Калуга…

— Командир роты, — спросил Берзарин старшего лейтенанта, — хороший солдат?

— Так точно!

— Представить к медали «За боевые заслуги».

Подошёл к другому:

— С какого года воюете?

— С сорок третьего! С Курской дуги! С вами, товарищ генерал-полковник, с Днестра!

— Командир роты, хороший солдат?

— Так точно, хороший.

— Как вёл себя во время штурма? Где находился?

— Был в танковом десанте. Одним из первых переправился через Шпрее.

— Представить к медали «За отвагу». Всех наградить, кто добросовестно выполнял приказы командиров и не запятнал себя в дни мира.

Вот за что ещё любят солдаты своих генералов.

Постепенно, когда машина городского хозяйства начала работать более или менее ровно, некоторые рычаги налаженного самоуправления комендант начал передавать самим немцам.

Десятого июня 1945 года маршал Г. К. Жуков подписал приказ о разрешении деятельности политических партий. В театрах возобновились репетиции. Уже 27 мая в театре «Ренессанс» состоялась первая постановка. А днём ранее в Штёглице, в зале «Титания-паласт» дал первый концерт оркестр Берлинской филармонии под управлением Лео Борхарда. Заработали музеи. Восстанавливались выставочные залы картинных галерей, приводились в порядок их собрания и запасники.

Ожили стадионы. Состоялся футбольный матч Франция — Советский Союз. Команды собрали из солдат и офицеров. Болеть пришли тысячи берлинцев. Во время матча возбуждённые французские болельщики пели «партизанский гимн»: «От леса и до леса дорога идёт вдоль обрыва…»

Для берлинцев Берзарин ничего не жалел. Порой выбивал из армейских фондов продукты для стационаров больниц. Детям начали выдавать бесплатное молоко.

В один из дней с купола Рейхстага сняли святой символ Победы — знамя 150-й стрелковой Идрицко-Берлинской ордена Кутузова дивизии[95] 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии. Знамя Победы отправляли в Москву. На флагштоке закрепили полотнище государственного флага Союза ССР.

Идрицкая дивизия для Берзарина не чужая, хотя и не его армии. Формировалась она[96] в тех местах, где он когда-то воевал, — на Валдае. И даже какое-то время входила в состав 34-й армии. Прикрывала Ильменское и Старорусское направление.

Берзарин руководил церемонией прощания со знаменем. Провожал эскорт в аэропорт Темпельхоф. Передал письмо и посылку для семьи. Скучал по родине.

Родина — это некое бесплотное существо, которое я видел лишь мельком, но которому я рабски служу и которое ко мне тем суровее, чем нужнее я для него становлюсь. Таков общий удел, больше того: эти цепи должны быть для нас дороже всего на свете, но порою они очень тяжки.

Из рассказа первого коменданта Рейхстага полковника Ф. М. Зинченко: «Впервые я встретился с Николаем Эрастовичем в 20-х годах в Благовещенске. Он командовал взводом, а я был у него помощником. А в 30-е годы армейская служба лихо закрутила нас — Берзарин дорос до командира дивизии.

Его дивизия отличилась в боях у озера Хасан. В Великую Отечественную Берзарин командовал уже армией. Фронтовая судьба разбросала нас по разным фронтам. Хотелось встретиться. Но узнает ли он меня? Узнал! Не забыл имя и отчество.

«Здравствуй, здравствуй, Фёдор Матвеевич! Когда я прочитал о героях штурма Рейхстага и о том, что полком, воины которого водрузили победный стяг над Рейхстагом, командует Зинченко, сразу подумал: «Не тот ли? Мой командир…» Оказывается, он самый. Как братья твои воюют? У тебя их, кажется, трое…»

«Было, Николай Эрастович. Алексей погиб уже здесь, под Берлином. Емельян погиб ещё в сорок первом под Москвой. В Сталинграде — Владимир…»

«Крепись, Фёдор Матвеевич… Огромное количество народа погибло. И сколько ещё умрёт от ран и других последствий войны».

Я слушал генерала Берзарина, старавшегося утешить меня, и не мог предположить, что самому ему оставалось жить чуть больше месяца».

С 14 мая начал действовать городской трамвай. Пошли автобусы. На следующий день, 15 мая, Берзарин подписал приказ о разрешении берлинцам свободно передвигаться по городу с 5.00 до 22.30. А ещё через день районные коменданты сообщили, что начала работать канализация. В магазинах увеличивался ассортимент товаров. В какой-то период основными покупателями в Большом Берлине были офицеры и солдаты Красной армии, потом, когда город разделили на секторы, покупателей из числа военных стало ещё больше — англичане, янки, канадцы, новозеландцы…

Началась демобилизация солдат старших возрастов и военнослужащих женщин. Всем хотелось привезти домой из богатой Германии хоть какие-то подарки. Демобилизованные тратили в магазинах и на барахолках накопленные за войну деньги. Часть денег выдавали марками. На рынках в ходу были и рубли. Ещё когда советские войска только вступили в пределы Третьего рейха, вышел приказ НКО СССР № 0409 от 26 декабря 1944 года: всем военнослужащим действующей армии разрешалось раз в месяц отправлять на родину одну посылку, для рядового и сержантского состава — пять, для офицерского — десять, для генералитета — шестнадцать килограммов. Определён был и размер посылки: не больше 70 сантиметров в каждом из трёх измерений. Чаще всего домой посылали американские сухпайки, консервы, растворимый кофе, медикаменты — стрептомицин, пенициллин. Демобилизованным разрешалось увезти домой всё, что они могли взять с собой в качестве личной поклажи. Крупногабаритные вещи и предметы закрепляли между вагонами и на крышах.

Грабежи и насилие прекратили быстро. Приказы в отношении насильников и мародёров были жёсткими — расстрелы перед строем. Вещи покупали в основном на барахолках: там можно было купить всё, и сравнительно недорого. Лучшей и универсальной валютой были продукты, спиртное, табак. Хотя ходили рейхсмарки, оккупационные марки, валюта стран-победительниц. Самые ловкие срывали свой барыш на разнице стоимости валют, поскольку курс был искусственным. С декабря 1944 года красноармейцам и офицерам шло двойное жалованье: в рублях и в марках. Курс рубля был необычайно высоким, так что марки солдаты получали пачками. Вдобавок ко всему полковые полевые сберкассы выплатили ежемесячные оклады за все прошлые месяцы и годы. А потому и тратили их при каждом удобном случае, иногда с куражом, по-русски. Американцы, к примеру, которые и организовали в Берлине самые большие «толкучки», считали русских «самыми хорошими покупателями — легковерными, плохо торгующимися и очень богатыми».

Впрочем, дураков всегда хватало. Находились такие, кто, вопреки здравому смыслу, прямиком лез на рожон. Но рано или поздно они попадали в руки комендантских взводов, а там, как правило, суд был недолгим. Трибуналы работали споро. Архивы не спешат снимать замки со своих шкафов. Однако данные по 1-му Белорусскому фронту опубликованы. По докладу военного прокурора 1-го Белорусского фронта о противоправных действиях военнослужащих в отношении гражданского населения за период с 22 апреля по 5 мая 1945 года зафиксировано 124 преступления, в том числе 72 изнасилования. А это семь армий — 908 тысяч 500 человек. Можно предположить, что число действительных случаев насилия солдат и офицеров РККА в отношении немок было значительно большим. Однако «подвиги» американских оккупационных войск перекрывают «советские» цифры. Профессор и криминалист Роберт Лилли (США) после тщательной работы в американских военных архивах опубликовал следующие данные: к ноябрю 1945 года трибуналы армий, действовавших в Германии, «рассмотрели 11 040 случаев серьёзных сексуальных преступлений». Профессор истории Университета Констанца (Юго-запад Германии) Мириам Гебхардт провела многолетние архивные исследования, многочисленные интервью с жертвами и очевидцами, результатом которых стала её книга «Когда пришли солдаты». Выводы фрау Гебхардт таковы: «джи-ай» за время своего освободительного похода в нацистскую Германию изнасиловали 190 000 немок.

Впрочем, реальности войны были таковы, что американцы и во время боевых действий, если это можно назвать таковыми, демонстрировали те же манеры. Одна только бомбардировка Дрездена чего стоит. Около 150 тысяч убитых, растерзанных, раздавленных обломками домов, сгоревших заживо жителей города[97], где не было ни военных объектов, ни воинских частей. Под удар союзной армады попали в основном женщины, дети, старики. Когда войска Антигитлеровской коалиции подошли к границам Германии, в Дрезден потянулись беженцы со всех германских земель. Люди надеялись на то, что город, не имеющий ни малейшего военного значения, бомбить не будут. 796 самолётов, двумя волнами. Огненный смерч с температурой в полторы тысячи градусов по Цельсию гулял по городу несколько часов. Кирпич плавился. Площадь разрушения в четыре раза больше, чем в Нагасаки. Во время штурма Берлина нашими армиями ничего подобного не было. Никому из военных и политиков и в голову не пришло, что, проводя Берлинскую наступательную операцию, к примеру, ради устрашения защитников Большого Берлина и войск, стоявших в Заодерской равнине и на Зееловских высотах, надо жестоко, до тысячи бомбардировщиков, несколькими волнами, отбомбить город. Разрушить, зажечь его, чтобы над ним гулял смерч в полторы тысячи градусов. Бомбардировки были, в том числе и центра Берлина, но не такой интенсивности. К тому же, как известно, бомбардировке подвергались исключительно военные объекты, оборонительные позиции, инженерные сооружения военного назначения.

Налёты же союзной авиации сеяли смерть в основном среди гражданского населения. Вот откуда популярная среди немецких женщин горькая шутка «Лучше русский на мне, чем янки надо мной…».

А в расположении советских войск и у дорог, по которым курсировали машины с красноармейцами, висели фанерные плакаты:

«Смотрит на тебя немка ласковым оком.

Гляди, боец, как бы тебе это не вышло боком».

Мотоциклы Берзарин любил. Лошадей, правда, больше. Но мотоциклы — сразу после лошадей. Первый мотоцикл он завёл ещё на Днестре, в дни Ясско-Кишинёвской операции. Правда, тогда комфронта Ф. И. Толбухин, узнав о том, что командующий армией увлёкся быстрой ездой на мотоциклетке, да ещё без охраны, при первом же удобном случае сделал ему выговор. И Берзарин подчинился — передал мотоцикл в батальон связи. И ведь действительно, там он нужнее.

— Ради чего вы рискуете? — качал головой генерал Толбухин. — Вы даже не пользуетесь шлемом. В мотоциклетном полку это считается серьёзным нарушением правил езды.

— Экономлю время, — попытался оправдаться командарм.

— Для экономии времени у вас есть бронетранспортёр. Если этого недостаточно, я вам выделю лёгкий танк.

В Берлине он снова сел на мотоцикл. Мощный, скоростной «Харлей», подарок американцев, носил его по городу, от комендатуры к комендатуре, от объекта к объекту. В коляске — сержант-ординарец с автоматом. Вначале Берзарин ездил в танкистском комбинезоне, но потом стал надевать генеральский мундир, обычно белоснежный, всегда чистый, тщательно отглаженный. Был у него и другой мотоцикл — трофейный немецкий «Цундапп» KS 750. Из-за больших габаритов его называли «зелёным слоном». На него-то и сядет в то роковое утро генерал Берзарин.

Из воспоминаний генерала Ф. Е. Бокова: «Поздно вечером 15 июня я зашёл в кабинет командарма. Из штаба мы часто уходили домой вместе. Наши коттеджи располагались по соседству. Николай Эрастович был в прекрасном настроении, по дороге много шутил и смеялся. Через несколько суток он должен был лететь в Москву на Парад Победы и с нетерпением ждал этого часа.

— Очень соскучился по семье, по маленькой дочурке, по Москве, — говорил он. — Так хочется видеть наш стольный город мирным, без затемнения и зениток.

— Сейчас июнь, самое чудесное время: её улицы утопают в зелени, всюду цветы, — поддержал я разговор.

— Да разве важно, какой месяц? Москва всегда прекрасна! — воскликнул Николай Эрастович почти с юношеским задором.

Мы договорились встретиться на приёме демократических женщин и попрощались. А утром дежурный по штабу позвонил мне домой и срывающимся голосом доложил:

— Товарищ член Военного совета, убит генерал Берзарин». Убит. Так доложил дежурный офицер.

В Москву полетела «молния». Верховному главнокомандующему сообщали об обстоятельствах гибели одного из лучших его генералов:

«Сегодня, 16 июня в 8 ч. 15. В городе Берлине от катастрофы на мотоцикле погиб Герой Советского Союза, командующий 5 Ударной армией и комендант города Берлина — Берзарин Николай Эрастович.

Смерть произошла при следующих обстоятельствах. В 8.00 тов. Берзарин на мотоцикле с коляской выехал в расположение штаба армии. Проезжая по улице Шлоссштрассе со скоростью 60–70 км, у перекрёстка с улицей Вильгельмштрассе, где регулировщиком пропускалась колонна грузовых автомашин, Берзарин, не сбавляя скорости и, видимо, потеряв управление мотоциклом, врезался в левый борт грузовой автомашины «Форд-5».

В результате катастрофы Берзарин получил пролом черепа, перелом правой руки и правой ноги, разрушение грудной клетки, с мгновенным смертельным исходом. С ним вместе погиб находившийся в коляске ординарец — красноармеец Поляков.

Учитывая особые заслуги перед Родиной генерал-полковника Берзарина Н. Э., а также нежелательность оставления могилы в последующем на территории Германии, прошу Вашего разрешения на похороны тов. Берзарина в Москве, с доставкой самолётом.

Семья тов. Берзарина, состоящая из жены и двух детей, проживает в Москве».

Телеграмму подписали маршал Г. К. Жуков и его заместитель по политчасти генерал-лейтенант К. Ф. Телегин.

Гроб с телом генерала Берзарина установили в том самом зале, где в мае маршалы и генералы подписывали Акт о капитуляции Германии. На церемонию прощания пришли командиры корпусов и дивизий, офицеры комендатуры. Пришёл и православный священник, отпел по полному чину. Никто ему не мешал. Говорили потом, что его пригласил маршал Жуков.

Маршал стоял в траурном почётном карауле, слушал слова молитвы берлинского батюшки, по всей вероятности, из бывших русских эмигрантов. Вместе с офицерами нёс гроб и шёл потом за грузовиком с откинутыми бортами по дороге в аэропорт. Этим же бортом он улетел в Москву. Принимать Парад Победы…

Существует несколько версий гибели генерала Берзарина. Вплоть до самых невероятных. Повторять их, даже вкратце, не стану. Ни к чему, их можно найти в Интернете.

Достоверно одно: «…С разрушением грудной клетки, с мгновенным смертельным исходом…». Как в бою. Как во время кромешной атаки, когда — грудью на штык, когда непонятно, чья возьмёт…

— …Мне остаётся посоветовать вам лишь одно: служите идее, а не человеку. Любовь к родине — идея достаточно высокая, чтобы заполнить ею наше сердце и занять наш разум.

— Увы! Милорд, — ответил я, — бывают времена, когда не так-то просто узнать, чего от нас хочет Родина. Я спрошу об этом у моей…