Беспокойный

Глава 22

Полковник Маковский завозился на полу и попытался подтянуть под себя руки. Левая не слушалась; ее не то чтобы не было совсем, но она ощущалась как некий тяжелый посторонний предмет, привязанный к плечу. Убедившись, что толку от нее нет и не предвидится, полковник с трудом перевернулся на спину и, оттолкнувшись от пола правой рукой, с горем пополам принял сидячее положение. Пол был густо залит чем-то холодным, липким и скользким одновременно. Посмотрев на ладонь, Маковский убедился, что это кровь, и брезгливо вытер руку о штанину.

В кабинете никого не было, если не считать полковника Черных, присутствие которого, судя по его виду, уже не стоило принимать во внимание. Доктор Смерть (Маковский сам придумал это не блещущее новизной и оригинальностью, но зато меткое прозвище и сам же пустил его гулять по объекту) сидел на полу, привалившись лопатками к стене, скособочившись, и смотрел в пространство единственным уцелевшим глазом. Его головной мозг по большей части располагался на стене примерно метром выше своего прежнего вместилища и пребывал в таком состоянии, что даже самый знающий специалист в данной области уже не смог бы изучить его строение.

– За что боролся, на то и напоролся, – сказал своему коллеге полковник Маковский.

Коллега промолчал. Он промолчал бы, даже если бы имел, что возразить, но возразить ему было нечего: сколько бы ошибок ни допустил Маковский, ЭТУ беду доктор Смерть накликал сам. В полуметре от его ноги на паркете поблескивал серебристым никелем «парабеллум» покойного бригаденфюрера. Кое-как дотянувшись, Маковский завладел им, а затем, опершись рукой с зажатым в ней пистолетом о край стола, с огромным трудом поднялся на ноги. В глазах потемнело, мир косо поплыл куда-то в сторону и вниз; Маковский пошатнулся, с трудом удержавшись на ногах, и стоял, согнувшись в поясе и держась за край стола, пока не миновал приступ вызванного большой кровопотерей головокружения.

Стоявший у занавешенного портьерой дверного проема мягкий кожаный диванчик на кокетливо изогнутых ножках манил его, обещая покой и забвение. Полковник чуть было не поддался на его уговоры, но вовремя вспомнил о генерале Шебаршине, «Треске» и десятом ангаре. Система безопасности трещала по швам, расползалась, как гнилая материя; под угрозой было само существование объекта, а значит, статья российской конституции, узаконивающая право граждан на отдых, была написана не для полковника Маковского.

В дверях он все-таки потерял равновесие, схватился за портьеру и упал на колени, с шумом увлекая ее за собой. На полу в приемной, уставившись изумленным взглядом на потолочный плафон, лежал старший прапорщик Палей. Судя по положению головы, тут имел место перелом шейных позвонков.

– Ай да референт, – пробормотал Маковский. – Вот тебе и очкарик…

Он встал, перешагнул через своего верного пса и направился к двери, которая впервые за много лет стояла открытой настежь.

В темном шестом ангаре было тихо. Стрельба прекратилась, лишь вдалеке, там, где за прочной стальной решеткой горели бессонные лампы и клубился сероватый дым, неразборчиво звучали людские голоса. Сирены тоже не молчали, но их заунывные вопли давно стали такими привычными, что почти не воспринимались слухом, как человек в обычной обстановке не воспринимает свое сердцебиение или шум собственного дыхания.

Держа в опущенной руке «парабеллум», полковник Маковский побрел на свет. Чем ближе он подходил, тем сильнее ощущались запахи пороховой гари и жженого тротила, сквозь которые пробивалась едкая вонь слезоточивого газа. Кроме того, в воздухе уже начал чувствоваться привкус выхлопных газов: при переходе на автономный режим энергопитания большинство вспомогательных систем и механизмов начинало работать вполсилы, а то и вовсе отключалось; вентиляция в этих случаях переходила в режим периодического проветривания, и сейчас она, судя по всему, не работала.

Полковник невольно подумал, каково сейчас дизелистам. Если даже здесь, вдали от генераторного отсека, чувствуется запах не до конца сгоревшей солярки, то там, в самом пекле, атмосфера, наверное, мало чем отличается от той, которой дышали жертвы знаменитых немецких душегубок…

Поймав себя на очередной параллели с давно канувшими в Лету временами, он решил, что в этом нет ничего удивительного: в конце концов, о воинственных тевтонах тут напоминало все – от ровной, дощечка к дощечке, опалубки стен до пистолета, который он в данный момент сжимал в руке. Что это – случайность? А может быть, судьба?

Он добрел до решетки и, опершись об нее здоровой рукой, кашляя и чихая от остатков газа, выглянул наружу. Повсюду валялись тела в черных комбинезонах; их было много, и Маковский, сопоставив их количество с тем фактом, что стрельба прекратилась, пришел к выводу, что охрана уничтожена практически целиком. А те, кто выжил, наверное, попрятались по углам и молятся Богу, чтобы пронес мимо них горькую чашу…

Он увидел решетку, закрывавшую вход в десятый ангар, и понял, что сегодня упомянутая чаша не минует никого. В правом нижнем углу решетки зияла брешь, и, поскольку именно там, в десятом ангаре, располагался склад немецких торпед и морских мин, в происхождении и назначении этой бреши можно было не сомневаться. Откуда Казаков узнал о существовании и расположении склада, оставалось только гадать; уже только ради того, чтобы получить ответ на этот вопрос, стоило попытаться выжить. Маковский тряхнул здоровой рукой толстый стальной прут и горько усмехнулся: эта решетка могла выдержать прямой таран тяжелым грузовиком, а взрывчатки у него, в отличие от Казакова, не было.

Вытянув шею, он посмотрел налево, откуда все еще слышались людские голоса, и увидел живых. Двое были одеты в пятнистый полевой камуфляж без знаков различия, третий, долговязый, почти двухметрового роста, щеголял в коротковатом для него обмундировании охранника «Лагуны». Весь личный состав, от доктора Смерть до последнего санитара, Маковский знал в лицо и поименно. Долговязый в черной униформе был ему решительно незнаком, зато двоих в камуфляже он знал: одного – лично, а о другом слышал от проштрафившегося вербовщика, в наказание отданного на растерзание полковнику Черных.

На глазах у полковника бывший испытуемый Б5/18-1453 крепко хлопнул одетого в черный комбинезон долговязого типа (видимо, это был третий член компании, о котором упоминал Бородин, – Подольский) по спине, и все трое засмеялись. Это – то, что они смеялись, – было хуже всего. Полковник Маковский просунул сквозь решетку руку с «парабеллумом», тщательно прицелился, задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок. Выстрел прозвучал в огромном пространстве главного коридора буднично, как треск сломавшейся сухой ветки. Казаков пошатнулся; Подольский подхватил его в падении, а усатый здоровяк в камуфляже – Борис Рублев, кажется, – резко обернулся и от бедра, не целясь, дал очередь. Реакция у него оказалась будь здоров, да и глазомер завидный: пули с лязгом забарабанили по прутьям решетки, высекая из них снопы бледных искр, от каменных плит портала полетели осколки и пыль. Маковский отпрянул в темноту, понимая, что уцелел только чудом, а когда снова осторожно выглянул из укрытия, в коридоре уже никого не было.

Тогда он побрел к лифту. Эти трое, похоже, рассчитывали уйти отсюда живыми. Следовательно, каким-то временем на то, чтобы кружным путем добраться до десятого ангара и обезвредить заложенное там взрывное устройство, он еще располагал. Только бы хватило сил, подумал он, дергая рычаг антикварного устройства, служившего эквивалентом кнопки для вызова лифта.

Внутри облезлой жестяной коробки знакомо клацнули контакты, но ожидаемого продолжения не последовало. Уже понимая, что происходит, но не желая в это верить, полковник вернул рычаг в исходное положение и снова дернул – все с тем же результатом.

– Сучий референт, – прохрипел он и побрел назад, к своему кабинету.

Рация его, мягко говоря, разочаровала. На его отчаянные вызовы откликнулись всего три голоса; все трое сказались ранеными и умоляли прислать врача или хотя бы санитара. На трижды повторенный железным голосом приказ любой ценой добраться до десятого ангара и обезвредить взрывное устройство эти плаксивые ублюдки никак не отреагировали, продолжая взывать к доброму доктору Айболиту. Полковник разбил рацию о стену, посмотрел, как осколки пластика сыплются на то, что осталось от головы доктора Смерть, и снял трубку внутреннего телефона.

Ни один из постов не отвечал. «Райком закрыт, все ушли на фронт», – пробормотал Маковский, понимая, что все не просто ушли на фронт, но и сложили там свои не шибко удалые головы. Он набрал номер лаборатории и, вдоволь наслушавшись длинных гудков, уже собирался дать отбой, когда ему ответили.

Трубку снял ассистент Черных, подполковник Сидоркин. Он не говорил, а визжал; из его визга Маковский понял, что лабораторный сектор подвергся нападению, заблокирован и что оставшийся в нем персонал нуждается в срочной, незамедлительной эвакуации. «Ничего, это скоро пройдет», – сказал ему Маковский и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил; полковник снял трубку, убедился, что это опять Сидоркин, аккуратно положил трубку на рычаг и выстрелил в аппарат из «парабеллума». Ему немедленно пришло в голову, что он поторопился с красивым жестом: для начала, наверное, надо было позвонить телефонисту и попробовать связаться с «Бухтой». А с другой стороны, чем в такой ситуации поможет флотское начальство? Суета сует, все суета…

Он медленно, как глубокий старик, опустился в кресло и прислонился затылком к резным завитушкам готической спинки. Вставив в рот тонкий ствол «парабеллума», он вдруг усмехнулся: ему вспомнилось, что так уже было. Прежний начальник режима «Лагуны» не отличался любознательностью, и до прихода Маковского на объект многие помещения и даже секторы бункера представляли собой терра инкогнита – неизведанные, никем не исследованные, девственные земли. Стальную дверь в дальнем конце шестого ангара пришлось вскрывать при помощи автогена; полковник ожидал обнаружить за ней стеллажи с патронными ящиками или склад слежавшегося, заплесневелого солдатского обмундирования, а вместо этого обнаружил роскошные, хотя и сильно потраченные временем, апартаменты самого первого из своих предшественников. Мумифицированный, побитый плесенью и грибком бригаденфюрер в истлевшей парадной форме и при всех регалиях сидел вот в этом самом кресле, и этот самый «парабеллум» лежал на полу рядом с отвалившейся кистью его правой руки. Судя по пулевому отверстию в нёбе и развороченной макушке, Ризенхофф выстрелил себе в рот – не слишком красиво, но зато наверняка… «Дотошный народ – немцы, – подумал полковник, ощущая на языке кислый вкус железа и вдыхая запахи порохового дыма и горелой оружейной смазки. – За что ни возьмутся, все доводят, что называется, до щелчка. Правда, на войне им это сильно мешало – никогда не могли вовремя остановиться. Но это уже в прошлом. Спасибо, нашлись добрые люди, научили: не знаешь меры – не начинай, а то хуже будет… Но в остальном, как ни крути, прямо-таки эталонная нация – ни убавить, ни прибавить. Так кто я такой, чтобы с ними спорить?»

Он стиснул зубами ствол, зажмурился и спустил курок.

Обогнав третьего по счету испытуемого, тупо бредущего по коридору в сторону причала, генерал-полковник Шебаршин наконец соизволил обратить внимание на это нетривиальное явление.

Он так и сказал:

– А ведь это нетривиально! Интересно, что они все тут делают?

– Боюсь, они сами этого не знают, – откликнулся референт. Теперь голос у него был не шелестящий, вкрадчивый, а отрывистый и твердый. Он бесшумно скользил рядом с генералом, как-то незаметно обнаруживаясь то впереди, то за спиной, то справа или слева, – хищно сгорбленный, с автоматом на изготовку, незнакомый и немножечко страшный. А если хорошо подумать, так, пожалуй, и не немножечко… – Здесь все разваливается, Василий Александрович. Можно сказать, уже развалилось… Вы не могли бы немного ускорить шаг?

– Я и бегом умею, – сообщил Шебаршин.

– Бегом не надо. Но – поторопимся.

Генерал послушно ускорил шаг, окончательно отдавшись на волю этого субъекта, которого до сих пор воспринимал как прислугу, стараясь не задумываться о том, кто он такой на самом деле. Думать об этом не хотелось, потому что это был не только грамотный, безотказный и незаметный секретарь и такой же грамотный, профессиональный и незаметный телохранитель, но и надзиратель – прочный поводок, способный в любой момент превратиться в удавку. Как всякий интеллектуал, Василий Александрович Шебаршин превыше всего на свете ценил свободу – так ему, по крайней мере, представлялось до сегодняшнего дня. А теперь вдруг оказалось, что идти на коротком поводке не так уж и плохо. Ошейник, конечно, жмет и натирает шею, зато тот, кто держит в руке поводок, знает, куда идти, и, если что, не даст в обиду…

Думать так о себе самом – знаменитом, умном, независимом, обласканном властью, увенчанном лаврами и так далее – было неприятно, и генерал задумался о том, что будет с проектом «Лагуна». По всему выходило, что референт прав: проект себя исчерпал ввиду «обстоятельств непреодолимой силы», как пишут в договорах добровольного страхования. О дорогостоящем оборудовании, обученном персонале, подопытном материале и полученных за последний месяц результатах, вероятнее всего, придется забыть. А с другой стороны – ну и что? Оборудование – хлам, продолжать на нем эксперименты – это все равно что ремонтировать электронный микроскоп при помощи топора и рубанка. Персонал – сборище недоучек и неумех; достаточно вспомнить этого Черных, чтобы понять, чего они все тут на самом деле стоят. Потенциальные подопытные миллионными стадами бродят по России, воняя перегаром и превращая в дерьмо все, к чему ни прикоснутся, а результаты исследований никому не нужны, потому что они по-прежнему нулевые… Все это прах и мусор, а главное достояние проекта «Лагуна» находится при Василии Александровиче Шебаршине, надежно упрятанное внутри его красивой, гордо посаженной головы. Проект будет жить, если будет жить и здравствовать академик Шебаршин; в Москве это тоже понимают, и именно поэтому за его безопасность отвечает очкастый референт, а безопасность «Лагуны» доверили лысому паяцу с железным лбом…

Референт вдруг остановился и, поиграв кнопками кодового электрического замка, толкнул какую-то дверь.

– Одну секунду, – извиняющимся тоном сказал он. – Вы посторожите немного? Если что, сразу стреляйте. Кто бы ни появился, стреляйте – просто прицельтесь и нажмите вот тут.

И буквально втолкнул в руки Василию Александровичу автомат. Генерал едва сдержал желание брезгливо поморщиться: обе рукоятки МП-5 были скользкими от пота.

– Я умею стрелять, – сердито сообщил он. – А в чем дело?

– «Треска» не приспособлена ходить сквозь стены, – ответил референт и скрылся за дверью. Там, внутри, что-то сухо защелкало, трижды коротко пискнуло, басовито зажужжало и сухо клацнуло.

– Порядок, – как-то неожиданно возникнув перед Василием Александровичем, сообщил референт и деликатно потянул к себе автомат. – Как ни странно, все работает, так что мы уже почти дома. Отдайте, товарищ генерал, зачем он вам? Поверьте, в моих руках пользы от него больше.

– А по виду никогда не скажешь, – неожиданно для себя бестактно ляпнул Шебаршин.

Впрочем, судя по реакции собеседника, его бестактность пришлась весьма кстати.

– Мимикрия, – самодовольно объявил референт и, нервным жестом интеллигента в седьмом поколении поправив на переносице очки, махнул рукой: – Идемте.

За дверью, из которой он только что вышел, продолжало жужжать и щелкать. Барабан упрятанной в герметичной подводной камере мощной лебедки начал наматывать на себя толстый стальной трос, от которого, как отростки гигантской лианы, отходили другие тросы. На конце каждого покачивалась рогатая подводная мина; трос укорачивался, и мины медленно, будто нехотя, опускались в темную глубину подводного грота, открывая проход.

Гигантские шестерни и рычаги запорного механизма пришли в неторопливое движение; многотонная плита морских ворот дрогнула и с глухим рокотом заскользила по направляющим. Свет в бункере мигнул и резко потускнел: механизм открывания ворот не относился к разряду второстепенных, а мощности, выдаваемой генераторами, едва хватало, чтобы обеспечить нормальную работу этого ржавого колосса.

Между громадными зубцами главной ведущей шестерни смутно белел какой-то небольшой предмет. Он медленно, но верно двигался по часовой стрелке вместе с шестерней. Зубец за зубцом входил в зацепление с зубцами соседней шестерни; зубцы ударялись друг о друга с глухим стуком, и с каждым таким ударом белевший между ними посторонний предмет приближался к моменту, когда его должна была стиснуть, раздавить, разжевать и выплюнуть неумолимая и неодолимая сила вращающегося зубчатого металла.

По причалу неприкаянно бродили несколько испытуемых в серых робах. Один топтался прямо у сходни, осторожно пробуя ее ногой. Референт выстрелил, и испытуемый, не к месту и не ко времени решивший податься в испытатели, с громким плеском нырнул головой вниз в черную с радужными разводами воду причального бассейна.

– Прошу вас, Василий Александрович, – под гулкие и отрывистые вопли сирен сказал референт, указав на сходню.

Генерал-полковник брезгливо покосился на плавно погружающуюся в темную воду, вздувшуюся пузырем серую робу, из круглых дырочек в которой легкими дымками поднималась к поверхности кровь, и легко, балансируя слегка разведенными в стороны руками, взбежал по сходне. Он ловко вскарабкался на крышу рубки по приваренным к ней стальным скобам, и его незапятнанно-кремовое, спортивного покроя одеяние резко контрастировало с матово лоснящимся черным металлом. На рубке красовался довольно грубо набитый по трафарету желтой (чтобы было похоже на золото) масляной краской двуглавый орел; на какой-то краткий миг наблюдавшему за погрузкой высокого начальства в спасительную субмарину референту привиделся совсем другой орел, но наваждение сразу прошло. Референт повел коротким носом и удовлетворенно кивнул: все было ясно. В воздухе парил синеватый, пахнущий соляркой туман, а он страдал ярко выраженной отрицательной реакцией на неприятные запахи – пота, фекалий, лука, выхлопных газов…

Его превосходительство нырнул в люк, маскируя отточенной спортивной ловкостью движений немного непристойную спешку. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что непосредственной угрозы в пределах прямой видимости не наблюдается, референт последовал за ним. Добравшись до стального гриба командирской рубки, он еще раз огляделся. В бункере наперебой выли, крякали и гукали сирены, мигали красные лампы; у стены на обесточенных рельсах замерла груженная трупами вагонетка, по ангару бесцельно, как зомби в фильмах ужасов, бродили нелепые фигуры в серых робах. Референт сплюнул в воду, повесил на плечо автомат и легко взлетел на мостик, со стороны напоминая не то паукообразную обезьяну, не то просто паука, у которого какой-то юный естествоиспытатель в научных целях оторвал ровно половину ног.

С мостика в трюм вел отвесный трап. Референту ничего не стоило лихо съехать по нему, не касаясь ступенек ногами, как это делают опытные матросы, но внизу находились посторонние, и он, без усилий войдя в привычный образ очкастой кабинетной моли, осторожно и неуклюже пополз со ступеньки на ступеньку, всякий раз мучительно долго нащупывая опору носком ноги.

Трап вел прямиком в командный пост. Здесь, к некоторому удивлению референта, было даже чуточку более многолюдно, чем он ожидал. Помимо команды и его превосходительства, тут находилась некая коренастая, среднего возраста и мужского пола личность в серой робе испытуемого. Судя по тому, как уверенно упомянутая личность сжимала в крепких загорелых руках явно снятый с тела убитого охранника тупоносый пистолет-пулемет, она, во-первых, гостила в вотчине доктора Смерть совсем недавно, а во-вторых, знала толк в обращении с огнестрельным оружием.

Референт прищурил глаза, вглядываясь в широкое, обманчиво простодушное лицо, которое сейчас выглядело отнюдь не простодушным, а жестоким и сосредоточенным на цели, которой его обладатель намеревался достичь любой ценой. Память, по своей обширности и быстродействию не уступавшая оборонному суперкомпьютеру, с умопомрачительной скоростью перебрала и рассортировала файлы и вывела на экран сознания нужный: Шульгин Андрей Константинович, майор военно-морской разведки, в отставке, до последнего времени – вербовщик испытуемых по проекту «Лагуна». А ныне, судя по наряду, испытуемый…

Куцый ствол «эмпэшки» смотрел в живот его превосходительству, и референт воздержался от опрометчивых поступков.

– Повторяю для вновь прибывших, – напряженным голосом, явно не впервые, произнес экс-вербовщик. – Мне от вас ничего не надо, кроме одного: вывезите меня отсюда к едрене-фене и забудьте, что я есть на белом свете. Вам же это ничего не стоит, верно? Так же как и мне ничего не стоит нажать на эту хрень и покрошить вас всех в капусту…

– А лодку кто поведет? – угрюмо, тоже явно не в первый раз, спросил командир «Трески».

– Да разберусь как-нибудь, – пообещал Шульгин. – Управление-то, как я погляжу, ненамного сложнее, чем в «Жигулях». Главное – с места тронуться, а рулить этой игрушкой и ребенок сможет. Ну?!

…Глубоко под водой морские ворота открылись уже на целых полтора метра. Бесформенный сверток, укрепленный между зубцами главной ведущей шестерни, неуклонно продвигался к уготованному ему яркому финалу, от которого его теперь отделял всего один зубец. Шестерня снова повернулась, мохнатые от ржавчины и пушистого ила стальные зубцы сомкнулись, сдавив сверток и приведя в действие немудреный нажимной детонатор. В полумраке подводного грота сверкнула короткая вспышка; от главной шестерни откололся большой треугольный кусок и, взметнув облако невесомой мути, беззвучно лег на дно. Циклопический, рассчитанный на то, чтобы ржаветь веками и оставаться работоспособным, механизм заклинился с душераздирающим скрежетом, слышным даже под водой. Многотонная плита ворот остановилась, дрогнула, будто в нерешительности, и застопорилась окончательно.

Рожденная взрывом ударная волна качнула ближайшую от ворот мину, еще не успевшую лечь на дно, и покатилась дальше, раскачивая подводное поле смертоносных стальных репейников. В течение нескольких долгих секунд ничего не происходило: мины просто раскачивались на тросах, продолжая медленно опускаться на дно. Потом две из них столкнулись, и это послужило сигналом к началу маленького подводного Армагеддона. Мины рвались поочередно и целыми пачками; в масштабах планеты это событие и впрямь выглядело незначительным, но для облюбовавшей подводную пещеру морской живности оно стало настоящим концом света.

Робко улыбающийся референт генерал-полковника Шебаршина уже закрыл люк и с натугой вращал прижимной винт запорного механизма, когда первая ударная волна докатилась до причального бассейна. «Треску» мягко приподняло и со страшным грохотом швырнуло на бетонную стенку. Референт потерял опору и повис на вытянутых руках, из последних сил цепляясь за стальной штурвал замка. Субмарину швыряло и било о бетонные берега, заставляя находившихся внутри людей чувствовать себя горошинами в погремушке, попавшей в руки чрезвычайно энергичного младенца.

Казалось, эта пытка длилась целую вечность. Но все когда-нибудь кончается, и в положенный срок улеглась и эта буря в стакане воды. «Треска» в последний раз с глухим лязгом несильно ударилась о бетон причальной стенки и закачалась на беспорядочных, постепенно затухающих волнах.

Очкастый референт нащупал ногами в модельных туфлях ступеньку трапа, стиснув зубы, довернул прижимной винт и наконец разжал ноющие, онемевшие от нечеловеческого напряжения пальцы. Запястья и плечи ломило так, словно он побывал на дыбе, от застегнутого пиджака оторвалась верхняя пуговица, но в остальном он был цел и невредим.

Внизу, на палубном настиле командного отсека, слабо копошились избитые, полуживые люди. Матрос Агейкин был мертв – его ударило виском об угол приборной консоли, и теперь он полусидел у стены, устремив в пространство невидящий взгляд подернутых смертной поволокой глаз. Командир лодки, стиснув от боли зубы и закрыв глаза, баюкал вывихнутое плечо; моторист лежал на спине, растопырив конечности, и слабо шевелился, пытаясь встать, точь-в-точь как перевернутый вверх тормашками жук. Генерал Шебаршин сидел на полу и с хмурым видом промокал сложенным платочком сочившуюся из рассеченной брови кровь. Потом он перевернул платок и чистой стороной попытался стереть кровавые брызги с лацкана своей кремовой курточки. Эта попытка окончательно успокоила референта по поводу состояния здоровья его превосходительства.

Экс-вербовщик Шульгин поднялся на четвереньки и, протянув руку, взялся за рукоятку лежащего в полуметре от него МП. Референт оттолкнулся от ступеньки, мягко и точно приземлился на свободный от людских тел пятачок палубы, передвинул автомат со спины на живот и почти в упор дал короткую очередь. Шульгин молча ткнулся лицом в пол, перекатился на бок и замер. Командир лодки открыл и снова закрыл глаза, моторист перестал копошиться и испуганно затих, а Шебаршин брезгливо поморщился.

– Надо уходить, – опустив дымящийся автомат, повторил референт. – Команда, по местам.

Откуда-то доносился негромкий плеск воды.

– Течь, командир, – озабоченно сообщил со своего места моторист.

– Плевать, – щелкая переключателями, сквозь зубы отозвался капитан-лейтенант. – Всплывем, врубим помпу и пойдем поверху. Только бы выбраться из этой крысиной норы, а там – хоть потоп… Набрать балласт! Погружение.

Вдоль бортов забурлил, вспенивая воду, вытесняемый из балластных цистерн воздух. «Треска» клюнула носом, выровнялась и начала погружаться. Вскоре она исчезла из вида; под водой вспыхнули курсовые прожекторы, сигнализируя о том, что субмарина специального назначения «Треска» отправилась в свой последний короткий рейс.

Он и впрямь получился коротким. На заданной глубине моторист запустил двигатель; винт провернулся, наматывая на вал лямки непромокаемого мешка, стальная лопасть ударила по плотной прорезиненной ткани, и в подводном гроте полыхнула вспышка еще одного, последнего, самого мощного взрыва.