Беспокойный человек

Новые законы

Всего три дня пробыли в костромском колхозе дед Антон и Настя да два дня в дороге, а дома их уже ждали и дождаться не могли. Особенно, конечно, ждали их на молочной ферме. То тут, то там гудели негромкие разговоры:

— Интересно, что наши приедут — расскажут!

— Посмотрим, чья возьмет!.. Неужели старуха покорится?

— Ой, не покорится! Уж она теперь хоть и увидит белое, а все будет твердить, что это черное. Из-за характера одного не покорится!

Катерина слышала разговоры доярок, но сама в эти разговоры не вмешивалась.

На пятый день после отъезда деда Антона доярка Тоня сказала, искоса поглядывая на Катерину своими узкими насмешливыми глазами:

— А за нашими делегатами на станцию лошадь пошла. Едут!

— В добрый час, — ответила Катерина, процеживая молоко.

— А тебе неужели все равно? Вдруг окажется, что в книжицах-то ваших одно написано, а на деле другое? Ведь Настюшка соврать не даст!

Катерина подняла на Тоню спокойный взгляд:

— А дед Антон и сам врать не будет. Зачем ему?

— А, может, тебя вздумает выгораживать. Вот не спросилась броду, сунулась в воду. Всполошила всех, а может, все зря!

— Ну что ж, — сдержанно ответила Катерина, — на ошибках учимся. — И, взяв подойник, поспешила отойти от Тони.

Но хоть и ровным голосом разговаривала Катерина, хоть и спокойно глядели ее серые глаза, однако в душе уже чувствовалась тревога. С каждой минутой эта тревога, непонятно почему, становилась все тяжелей, все беспокойней.

Убравшись в коровнике, Катерина забежала к своей подружке Анке Волнухиной. Анка только что вернулась с поля — полола пшеницу — и, стоя на крыльце, мыла коричневые от молочая руки. Она уже успела загореть, вздернутый нос ее чуть-чуть облупился. Анка увидела Катерину, и тотчас ее пухлые губы заулыбались и в карих глазах заблестели огоньки. Но озабоченный вид Катерины погасил и огоньки и улыбку.

— Случилось что-нибудь? С коровой?

— Да нет, — успокоила ее Катерина, — что ты! Ничего не случилось!..

Анка выплеснула воду за крыльцо и крепко вытерла руки чистой холщовой тряпкой.

— А все-таки что-то случилось, — сказала она и, сбежав с крыльца, потянула Катерину на скамеечку в палисадник. — Ну, говори!

— Ты знаешь, Анка, я боюсь… — начала Катерина. — Ох, я что-то боюсь…

Анка подняла брови:

— Чего? Кого?

— А вдруг и правда дед Антон зря проездит? Вдруг все это так, пустяки? Ох, и стыдно тогда будет!.. — Катерина закрыла руками лицо. — От одной Марфы Тихоновны по улице не пройдешь!

— Ну, вот еще! — Анка махнула рукой. — Есть о чем думать! Да и что за стыд? Ты не сама выдумала, все это в книжках написано. И Василий Никитич не глупее тебя — он же деда Антона послал. Да и дед Антон сам хотел ехать. Значит, теперь вам всем троим по задворкам бегать? Вздумала!

Катерина живо представила, как все трое — и она, и председатель, и дед Антон — бегут по задворкам, прячась от Марфы Тихоновны, и засмеялась, уронив руки на колени.

— Слушай, Катерина, ты Сергея Рублева видела? — спросила Анка, заглядывая Катерине в глаза.

— Нет, не видела, — просто ответила Катерина. — А что?

— Да встретился мне сегодня — домой зачем-то приходил.

— Вот важность! — выставив нижнюю губу, сказала Катерина. — Сергей приходил!

Анка вздохнула.

— Очень парень красивый… — задумчиво сказала она. — Ты за такого пошла бы?

Катерина густо покраснела и вскочила со скамейки:

— Да ну тебя, Анка! Вот еще разговоры завела! Тьфу! Глупости какие-то!.. Побегу обедать! — И, сорвав с ветки горсточку молодых листьев сирени, бросила их в Анку и убежала из палисадника.

Ждала деда Антона и Настю и Марфа Тихоновна. Она никому ничего не говорила, лишь плотнее поджимала сухие губы да поглядывала на дорогу зоркими блестящими глазами.

Но тревожнее всех поджидала путешественников бабушка Анна. Кострома казалась ей каким-то дальним, неизвестным городом: заедешь, так еще неизвестно, выедешь ли. Целый день хлопотала она по хозяйству, но дед Антон ни на минуту не уходил из ее мыслей.

«Теперь, небось, завтракают, — думала бабушка Анна, садясь утром за самовар. — Что едят-то, интересно. Может, еще и чайку-то им никто не согреет? А старик любит крепкий… Ну кто там будет спрашивать, какой он чай любит!..»

«А теперь, небось, спать легли, — думала она вечером, поздно ложась в постель. — А может, и не легли… Может, еще и лечь-то негде… Ах, старик, старик, и куда тебя в такую даль понесло!»

И с каждым днем думы бабушки Анны становились все мрачнее: уж и заболел дед Антон, свалился на чужой стороне, а Настюшка и делать не знает что… Вот уж и бык на него напал — там ведь быки, чай, здоровенные, а дед-то вечно к быкам без хворостины суется… Ну, а Настюшка что? Плачет, небось, и домой ехать боится…

И лишь тогда успокоилась бабушка Анна, когда пошла за дедом и Настей лошадь на станцию. Словно лет двадцать свалилось с ее плеч, так она засуетилась, так захлопотала. Приготовила самовар — только лучинку сунуть. Собрала на стол, нарезала хлеба… И вышла на крыльцо, подперлась рукой, поглядывает маленькими выцветшими глазами на дорогу — не едут ли? А уж тревога опять нашептывает свое: «Запрягли жеребца Бедового, а он с горы подхватистый. Может, уж разнес их да разбил… И зачем надо было запрягать Бедового? Как будто нет на конюшне лошадей посмирнее! Запрягли бы клячу какую, она бы шагала да шагала. Перед кем старому выставляться? — И опять смотрит на дорогу: — Ох, не пойти ли им навстречу? Сердце сжимается, силы нет!»

И вдруг лицо бабушки Анны просияло, маленькие глаза засветились, маленькие красивые губы сложились в улыбку — едут! Бодрым шагом, помахивая гривастой головой, идет Бедовый. Младший конюх Тимоша правит, а дед Антон сидит важно, поглядывает на стороны, будто сто лет не видал свою деревню. И девчушка Настя с ним, притулилась к дедовой спине и смеется, перекликается с девчонками, которые выбежали им навстречу.

«Ну, вот и ладно! — облегченно вздохнула бабушка Анна. — Живы-здоровы!.. — И тут же твердо решила: — А больше я своего деда никуда не пущу!»

На другой день на колхозном собрании дед Антон Шерабуров докладывал о своей поездке в Кострому. Дед Антон сидел за столом рядом с председателем. Тут же сидела со своей тетрадкой в руках Настя Рублева. Если дед что забудет, так она сейчас же заглянет в тетрадку и подскажет.

Но дед Антон не забыл ничего. Он отчетливо изложил, как устроено хозяйство молочной фермы Малининой, как оплачивается работа доярок и телятниц, какие поощрения у них введены, как устроены пастбища, как устроен севооборот в полях — и полевой, и овощной, и луго-пастбищный, — что сеют на корма и как разделывают они луга под пастбища: корчуют пни, расчищают кустарники. Приводил точные цифры доходов этой фермы и заработка доярок и телятниц, называл великолепные цифры удоев. Насте иногда казалось, что дед забыл о чем-нибудь упомянуть. «Дедушка, а вот привес телят…» Но дед Антон останавливал ее: «Знаю, знаю. Все по череду…» — и, когда наступала очередь, так же обстоятельно рассказывал и о привесе телят, и о том, сколько телятницы получают за привес и каких телят выращивают…

Колхозники, особенно работающие на молочной ферме, с большим интересом слушали деда Антона, слушали внимательно, не прерывая. Катерина не спускала с него больших блестящих глаз и, чувствуя, как речи деда Антона слово за словом укрепляют ее победу, понемногу заливалась румянцем.

Марфа Тихоновна тоже была на собрании. Она сидела, облокотившись на край стола, и слушала, не поднимая глаз. Доярки и телятницы украдкой поглядывали на нее, стараясь угадать, что она сейчас думает и что она скажет в ответ деду Антону. Но лицо Марфы Тихоновны с опущенными глазами и твердо сжатым ртом было спокойно и непроницаемо.

Когда речь зашла о телятах, председатель не выдержал, спросил:

— Ну, так как же, старик, правда, что ли, что у них телятники холодные?

— Правда, — ответил дед Антон, — совсем не отапливаются телятники, оттого и телята не дохнут. А раньше тоже болели да дохли. По многу погибало телят. Не лучше нашего.

Тут в первый раз Марфа Тихоновна вскинула глаза на деда Антона.

— А ты откуда знаешь? — жестко спросила она. — Летом-то и у нас не отапливается. А зимой ты там не был. Своими глазами этого не видел, а если говорят… так сказать все можно!

— А как же там будут топить, бабушка? — вдруг тоненьким, но звонким голосом произнесла Настя. — Как же там будут топить? Там и печек-то нету! Там совсем печек нету, это я своими глазами видела!

Настя сказала… и тут же, встретив бабушкин взгляд, смутилась. Ну что ж, вот так и случилось все, чего она боялась, — перед всем колхозом отступилась от бабушки! Что теперь будет дома? Что бабушка скажет ей? Вон как нахмурились у нее брови и какая горькая морщинка появилась у рта!..

Настя растерянно отвела глаза от бабушки, взглянула на того, на другого… И вдруг встретила ласковый и светлый взгляд Катерины — она улыбалась, одобряя и поддерживая ее. Настя успокоилась. Ну что ж делать? Бабушку жалко, конечно жалко… Но ведь не может же Настя сказать неправду! Нет, не может! И это главное. А что будет дома… Ну что ж? Придется выдержать.

Когда дед Антон закончил доклад, сразу поднялся говор:

— Видишь, все правда — по двенадцать тысяч литров надаивают! А у нас — хорошо, если какая две тысячи надоит! Вот это коровки!

— Так ясно, что там зарабатывают! А на наших коровах что заработаешь?

— Много еще от ухода зависит, товарищи! Не будем зря говорить — порода породой, но и уход у них слышали какой?

— Что ж им не жить? Им жить можно!

— А нам, граждане, кто не велит?

— У меня вопрос! — сказала Марфа Тихоновна.

Председатель попросил колхозников соблюдать тишину.

— Пожалуйста, Марфа Тихоновна!

— У меня вопрос: вот вы лесу навозили, будете дворы ставить, так неужто и вправду в телятнике печей не сделаете?

Председатель посмотрел на деда Антона. Тот пожал плечами:

— Думаю, что не к чему…

— Ну, если ты так думаешь, то сам и выращивай телят, — сказала Марфа Тихоновна и встала, — сам и отвечай за них! А я за такое дело не возьмусь, кончено!

— Ну, это мы еще обсудим, — попытался успокоить ее председатель.

Но Марфа Тихоновна молча поклонилась и пошла к двери.

— Бабушка! — жалобно крикнула ей вслед Настя.

Марфа Тихоновна вышла не обернувшись.

Насте хотелось выскочить вслед за ней, обнять ее за шею и сказать:

«Бабушка, бабушка, не обижайся! И деда Антона не обижай, лучше ты выслушай нас хорошенько!»

Но тут до нее долетел подбадривающий голос Катерины:

— Ничего, ничего! Обойдется твоя бабушка.

Настя взглянула на нее и сразу подобрала набежавшие было слезы.

После собрания Настю подозвал пионервожатый Ваня Бычков, который один из первых прибежал послушать деда Антона.

— Рублева, а ты ведь тоже можешь сделать доклад о поездке в Кострому, — сказал он, — на сборе дружины, а? Вон как дед Антон!

— А мне суметь? — неуверенно спросила Настя.

— Конечно, сумеешь! Ясное, дело — как дед Антон, тебе не суметь, ну ведь с дедом Антоном-то кто и сравняется! Ох, и старик! — Ваня с улыбкой покачал головой. — Лихой! Ведь все рассмотрел и все запомнил!.. Ну ладно, ты по-своему расскажешь, особенно о телятах. У нас пионеры не больно на скотный двор идут, а тут, может, заинтересуются. Подготовься по своей тетрадочке. Хорошо?

— А это обязательно нужно, доклад-то? — все еще колеблясь, спросила Настя. — Может, так себе… Не важно?

Ваня внимательно посмотрел на нее и догадался: боится бабушки!

— Да, да, обязательно! — твердо сказал он. — Помни: ты пионерка. А пионеры всегда должны идти впереди и бороться за все новое, если оно на пользу нашему хозяйству. Никак нельзя уклониться от доклада.

Катерина, услышав, о чем идет разговор, подошла к Насте и обняла ее за плечи.

— Никак нельзя, Настя! — сказала она, заглядывая ей в лицо ласковыми серыми глазами. — Мы все должны дружно бороться и помогать друг другу: и партийцы, и комсомольцы, и пионеры. А если покажется трудно, прибеги ко мне, мы доклад вместе подготовим. Ох, и доклад же будет! Не хуже, чем у деда Антона!

Настя, скрутив в трубочку свою тетрадь, кивнула головой:

— Хорошо. Ладно. Приду.

На другой день на ферме словно улей гудел. Доярки, подоив коров, долго стояли кучкой и взволнованно обсуждали свои дела.

— Оплата, значит, с литра будет! — крикливо высказывалась Тоня. — А что с наших коров получить? Сроду недояки!

— Кормить получше, вот и весь секрет, — убежденно повторяла тетка Аграфена. — Кормить, кормить…

— А чем кормить? — возражала ей тетка Таисья. — Зимой корму давали, а сейчас — где же возьмешь? Сейчас коровы сами должны питаться… не в стойле, чай…

— Конечно, самое главное — кормить, — соглашалась и бригадир Прасковья Филипповна, — у коровы молоко на языке. Вот и насчет массажа… Видите? В хороших хозяйствах везде массаж делают. А я вот когда говорю, вы всё мимо ушей пропускаете!

— А что, если им на ночь кормочку подготовлять? — предложила Катерина. — На пастбище травы еще мало…

Доярки обернулись к ней:

— Кормочку? А кто тебе даст кормочку?

— А никто не даст, — весело поглядывая на всех, ответила Катерина, — сами добудем! Вот сейчас можно под кустами снытки[23] нарвать, по канавкам травка хорошо взошла — все равно не покосная. Молодой крапивы можно нарубить, очень хорошо коровы поедят!..

— И то дело! — подхватила Прасковья Филипповна. — Очень хорошо придумала. Вот и надо взяться!

— Это что ж, по травинке теперь собирать? — возмутилась Тоня. — Да когда ж это насбираешь? Это и отдохнуть будет совсем некогда!

— А никто тебя не неволит, — засмеялась тетка Аграфена. — Подольше отдохнешь, поменьше заработаешь!

И в тот же день пошли доярки с мешками по кустам да по овражкам, где места не покосные, сбирать подросшую снытку, да пушистую медуницу, да молодую, нежную крапиву, которая уже развесила у изгородок зубчатое светло-зеленое кружево своих листьев…

А в телятнике и в доме Рублевых даже и помину не было про доклад деда Антона. Марфа Тихоновна будто и не была на собрании, будто и доклада этого никогда не слыхала.

Но отец Насти, и мать ее, и все телятницы были на собрании и слыхали доклад, однако и они молчали об этом. Настя понимала все: они не хотят огорчать и раздражать бабушку. Слышали, да не слыхали. Да вроде как и не было ничего.

Марфа Тихоновна даже как-то успокоилась и повеселела. Может, ждала чего-то более неприятного, каких-то более крупных событий и решений… Но что же? Ничего особенного и не случилось. Дед Антон хоть и наболтал с три короба, но на том и осталось. Так и забудется. Так и перестанут беспокойные головы смущать народ, а здравый рассудок всегда возьмет верх.

Но уже через неделю светлое настроение ее было снова нарушено и она была глубоко огорчена и опечалена.

Как-то в обед, вернувшись из телятника, она увидела на кухонном столе целый ворох желтых сморчков.

— Это кто же? — весело удивилась она.

— Да, небось, Настя, — ответила невестка, которая тоже только что пришла с работы.

— Принесла и бросила, — добродушно проворчала Марфа Тихоновна, — а сама умчалась куда-то… И куда умчалась от обеда? Эко вертлявая девка!

Она села перебирать грибы, обчищая их от прилипшей хвои и зеленых травинок.

Настя скоро появилась. Она вбежала запыхавшаяся и вся розовая, с туго скрученной в трубочку тетрадкой в руке.

— А! Бабушка, ты уже перебираешь! — живо и с улыбкой сказала она. — А знаешь, где мы их набрали? На вырубке. Знаешь вырубку за ригой? Туда бригада ходила пни корчевать — дед Антон выпросил под зеленый корм эту вырубку. Ну, и Анка Волнухина тоже ходила. А Анка Волнухина Дуне сказала, а Дуня — мне. А потом мы еще другим ребятам сказали…

— Да что сказали-то? — прервала бабушка — Чирикает, как воробей: «чип-чип», и не поймешь ничего!

— Ну, сказали, что на вырубке и там, в кустиках, сморчки есть! Вот мы и побежали! Вот и набрали!.. Ой, бабушка! — через минуту продолжала Настя. — А как на вырубке хорошо! Все кругом зелено-зелено! Когда цветы, то все пестро делается… а сейчас только зеленая травка. И роща кругом тоже стоит зеленая… Елки темные, будто из бархата, а березки светлые, блестят под солнышком… Бабушка, пойдем в рощу, ты посмотришь, а?

Темные нежные глаза Насти заглядывали бабушке в лицо. Марфа Тихоновна улыбнулась:

— Да, надо как-нибудь сходить с тобою. Вот как черемуха зацветет.

— А уж она скоро зацветет, бабушка! — подхватила Настя. — Уже кисточки набирает! Мы наломали — она дома в воде распустится…

— Наломали? — оглянулась бабушка. — А где же она?

— А в горнице, в кринке стоит. Только ты думаешь — я столько наломала? Я гораздо больше!

— А куда ж дела?

От этого простого, спокойного вопроса Настя вдруг смутилась и опустила глаза. Бабушка с удивленной улыбкой поглядела на нее:

— Ну, куда ж дела-то?

— Я Катерине отнесла… — не поднимая глаз, ответила Настя. — Она очень любит…

— А, это, значит, ты туда и бегала? А я гляжу, что такое: грибы здесь, а грибницы нету… И что это за дружба у тебя завелась с Катериной? По годкам вроде не подходите… И чего тебе туда бегать?

— А она мне помогала костромской доклад готовить!..

Настя тут же спохватилась и покраснела. Ну зачем она теперь бабушке про этот доклад сказала? Только расстроит ее! Но было уже поздно. Бабушка нахмурилась и поджала губы:

— Где ж будет этот доклад?

— На пионерском сборе.

— Дед Антон взрослых с толку сбивает, а ты будешь ребят? Ну что ж, забавляйтесь!

Настя тоже нахмурилась. Смущение ее исчезло.

— Нет, бабушка, не сбивать с толку, а правду буду им рассказывать, что сама видела. И как телята в домиках на улице стоят. И как их кормят. И как у Малининой телята никогда не болеют. Вот у нее ни один не погиб, а у тебя пять штук за зиму, и еще гибнуть будут. А ты все, бабушка, никого слушать не хочешь! А что, неправда?

Бабушка бросила очищенный гриб в миску.

— Да если бы там паратиф появился, то у них не погибли бы? Я, что ли, виновата, если паратиф напал на телят? Да кабы не я, не пять, а пятнадцать погибло бы!

— А надо, чтобы как у них — ни одного! Они паратиф в телятник не допускают!

Марфа Тихоновна гневно взглянула на Настю, а с Насти перевела взгляд на невестку, которая тихо возилась у шестка, замешивая корм поросенку.

— Мать! — резко сказала она. — Ты слышишь, как дочка со мной разговаривает? Уж теперь, оказывается, даже она больше меня знает!

Мать строго обратилась к Насте:

— Ты что это, опять спорить с бабушкой? Замолчи, и всё! — и со вздохом, взяв бадейку, вышла из избы.

Марфа Тихоновна, вдруг пригорюнившись, подперлась рукой.

— Никто меня не любит, никто не уважает! Придется мне к дочери Нюше идти, в Высокое. Она давно зовет. Буду с ребятишками нянчиться… А что мне? Пора и на покой. Думала, я на ферме нужна, ан вот и не нужна оказалась. Все умнее меня, все ученее меня. Что ж мне там делать? Думала, в доме нужна — ан и в доме не нужна. Все сами большие стали, старики только мешают…

Настя не выдержала и со слезами бросилась бабушке на шею:

— Бабушка, не уходи! Мы все тебя любим! А я больше всех тебя люблю! Ой, бабушка, не уходи!..

Настя заплакала, и старуха прослезилась. Мать, вернувшись в избу, с удивлением увидела, что они сидят, обнявшись, забыв о недочищенных сморчках. Улыбнувшись всеми ямочками на лице, она, будто ничего не замечая, сказала:

— Настя, собирай на стол, сейчас отец придет.

— Где он, этот доклад-то твой? — сказала бабушка, снова принимаясь за грибы. — Брось его на шесток, матери на растопку!

Настя, не отвечая, собирала на стол, доставала хлеб, ставила тарелки.

— Ты что же молчишь? Неужто все-таки при своем остаешься? — спросила бабушка.

— Да, при своем, — тихо, но решительно ответила Настя.

Марфа Тихоновна с минуту смотрела на нее загоревшимися глазами. Но вздохнула, покачала головой и больше ничего не сказала.