Безвременье

41.

Я-сам, тот, который выскочил из душевой комнаты моей жены, человеко-самки, бежал, куда глаза глядят, пока не оказался в своем жилом-нежилом отсеке. Два стола с компьютерами — "Пентюхами", два крепких стула, окно, за которым завывала снежно-пылевая метель, да вспыхивали слова: "Привет темпоральщикам Безвременья!"

За моим "Пентюхом" сидела жена в длинном платье и с длинными же рукавами.

— Явился — не запылился, — сказала она, поглаживая свой живот, как бы массируя его.

Я промолчал, сел за второй компьютер и начал намысливать на него очередную главу "Истории государства Российского", ту самую, где говорилось, что именно Россия должна спасти виртуальный мир. Идея была до чрезвычайности проста: Россия, имеющая все возможности многократно уничтожить мир, не делает этого, и, тем самым, спасает его. Оставалось только разложить главу на составные части, умные мысли вложить в уста Сократа, а наводящие вопросы отдать кому-нибудь из его наивных учителей.

— А ты с тем временем что собираешься делать? — спросила жена. — Мне-то, конечно, все равно, но кабы не протухло.

— А пусть себе лежит, — сказал я, отмахнувшись. Нужно было мыслить свою мысль, не отвлекаясь.

— Тра-ля-ля, — пропела жена и тут же глухо выругалась, а на мыслезаписыватель "Пентюха" упала скрюченная и полураздавленная целочисленная дробь. Я смахнул ее на пол, пусть пропадает.

— Тру-лю-лю, — снова пропела жена и слегка раздраженно спросила: — Ты на меня внимание обращать будешь или нет?

У меня как раз Сократ подловил на метафизическом противоречии перипатетика Теофраста, а тут семейный скандал назревает...

— Меня эти чертовы дроби жрут, а тебе хоть бы хны!

Даже Сократ сбился со своей мысли, а уж на что был натренирован свой Ксантиппой. И Теофраст побледнел. Этот-то вообще был холостяком.

— На колени бы посадил... — канючила жена. — У нас все не как у людей.

Но каких людей, — не уточнила: виртуальных или человеко-. Нет, общность жен в моем "Государстве" ее сейчас не интересовала. Общность мужей — вполне вероятно.

Их было двое. Одна — эта, раздраженная и страдающая от въедливых дробей, и вторая — та, под струями сверкающего дождя, сама искрящаяся и блистающая, совершенная и самодостаточная в своей красоте. Я мог погладить эту по спине или животу, и тогда дроби в панике начали бы отпадать с нее, раскатываясь по углам и исчезая. Я знал, что именно этого она и хочет. Я должен был помочь ей, спасти ее от страданий, очистить и обновить ее шелковистую кожу. Но я также знал, что у нее самоснимающееся платье. И, если я обниму ее, эта человеко-самка исчезнет и останется только та, совершенная.

Кажется, ее интересовали не только мои труды по теории виртуального государства, не только пакеты со временем, кстати, спрятанные в барокамере самого Космоцентра, кажется, ее интересовал и Я-сам. Эта мысль была приятна мне. Эта мысль страшила меня.

Что я мог поделать? Где сила идей, если такое тело страдало? Я провел рукой по ее спине. Платье со щелчком расстегнулось и начало сползать с ее плеч, на которых что-то пузырилось, лопалось и возникало вновь. Я погладил ее плечи обеими своими право-левыми руками, очищая кожу. И вот она стала возникать, с упругой чистой кожей, как Афродита из пены морской. Мои руки жили сами по себе, зная, что им делать. Они поглаживали слегка покатые плечи, сильную спину, упругие груди, тонкую нервную талию. Крепкие ягодицы совершенными полушариями ожили под моими ладонями. Дрогнули бедра и колени. Человеко-самка уже сидела у меня на коленях, прижимаясь ко мне напряженным животом и внезапно отвердевшими грудями. Руки ее обняли мою шею. Она принимала в себя столько, сколько хотела.

Она слегка вздрагивала, чуть приподнималась, вдавливалась в мою грудь, руки ее беспрестанно трогали мое лицо, голову, бедра то костенели, то расслаблялись.

Ей был нужен я. Я! И никто другой. Так бы вечно, подумал я.

— Так бы вечно, — сказала она.

— Да, да, да...

Я все гладил ее, и ее кожа, ее тело, вся она расцветала под моими пальцами.

— Кто ты? — тихо спросила она. — Кто?

— Виртуальный человек, — ответил я издалека. И снова бегают пальцы, скользят ладони, тела льнут друг к другу.

— Открой свое лицо, — шепчет она.

Я не могу открыть свое лицо. Его у меня нет. Я и сам не знаю, какое у меня лицо. А ладони все сжимают ее тело.

— Назови себя, — просит она.

И этого я не могу сделать. Я не знаю, кто я. Да, виртуальный человек. Виртуальный и только.

— Назови меня, — требует она.

Я не сомневаюсь, я знаю, как ее зовут. Другого имени у нее не может быть.

— Каллипига, — шепчу я ей на ухо.

— Ты любишь свою Каллипигу? — спрашивает она уверенно.

— У тебя самое совершенное тело. Конечно, я люблю тебя, Каллипига.

— Я рада. Я верю тебе.

А компьютер не выключен. "История государства Российского" пишется и пишется. Как выкручивается из неожиданной ситуации Сократ? Что говорит он своим слушателям о спасении мира?

— Мир спасен, — говорю я ей.

— Да, да. Спаси, спаси мир, — требует она.

Вот он, весь мир, у меня на коленях. Вот он мир, трепещущий, живой, теплый, ждущий и получающий, требующий и покорный, погибающий и спасенный.

— Еще миг вечности, — просит она.

— Возьми всю вечность, — отдаю я. Мне не жалко. У меня было-есть все, кроме нее. А теперь — и она.

— А ведь высшая красота в высшей степени привлекательна, — говорит Сократ в моем "Государстве"

— Еще бы! — отвечаю я. — Красота спасет мир, — повторяю я чьи-то слова.

— Да, — отвечает Каллипига.

Звенит зуммер на ее компьютере, сминая мысли Сократа и мои — тоже. Каллипига вскакивает, становится спиной ко мне, загораживает мыслеэкран. Ягодицы ее едва заметно вздрагивают.

— Да, — говорит она. — Да, — говорит она растерянно. — Да, — говорит она в отчаянии.

Короткий разговор окончен. Каллипига поворачивается ко мне. Она снова начинает дробиться.

— Мне надо в Космоцентр, — говорит она.

— Конечно, — соглашаюсь я, зная, что тут уж ничего не поделаешь. — Я провожу тебя.

Она не пытается даже надеть платье. Это сейчас бесполезно. Оно все равно сползет с нее. Она лишь хватает его одной рукой, подавая мне другую. И прижимается ко мне, чтобы спастись. А платье волочится по полу нашего жилого-нежилого отсека, потом по ничто, и вот уже по слегка ребристому, рифленому полу Космоцентра человеко-людей.

Ее кожа чистая, лишь кое-где выступают капельки пота от быстрой ходьбы. Стрелы ее сосков указывают мой путь.

Я начинаю замечать, что в коридоре, кроме нас двоих, есть и другие человеко-люди. Вид у них занятой. Одни спешат, другие торопятся, третьи уже отспешили и отторопились. Вот стоит один, внимательно разглядывая надпись указателя: "Верной дорогой идете, товарищи!" Рядом предупреждающий знак: "Стой! Стрелять буду!" Мы идем, и никто не обращает внимания на нас.

Каллипига высвобождает свою руку из моей, чуть обгоняет меня, бросает платье на пол. И я с ужасом жду, что она сейчас наступит на него и исчезнет, как та девушка, виденная мной в каком-то кошмарном, чудовищном мире. Но нет, она просто за ненадобностью бросает платье, а сама все идет впереди меня, вздрагивая ягодицами.

Она — Каллипига.

Перед одной из дверей, рядом с которой значится указатель: "Здесь!", моя жена остановилась, приложила руку и вошла, когда дверь сдвинулась в сторону. Вошел и я. Дверь в душевой отсек была открыта.

Каллипига стояла на узорчатом полу, с распущенными волосами, поднятыми вверх руками, в пол-оборота ко мне. Вода мощной струей била ее по плечам и спине. С ее сосков скатывались искрящиеся, вспыхивающие капли прозрачной воды. Я молчал, молчала и она, лишь слегка поворачиваясь вправо-влево под струями душа.

— Оставайся, — сказала она. — Спинку потрешь...

Я не ответил, а она все стояла, поблескивая гладкой влажной кожей, и смотрела на меня искоса черными пронзительными глазами. Что-то в них было злое и беззащитное, тайное и очевидное, распутное и детское. Что-то, чего я не мог вынести.

И я понял, что ничего не понимаю.

Я бежал по коридору Космоцентра человеко-людей. Я бежал, сломя голову, не зная, что же мне нужно.

Человеко-люди уступали мне дорогу. Даже сам Фундаментал испуганно шарахнулся в сторону. Я опомнился, остановился, воссоединился с тем "Я", который бежал от Каллипиги так же, как "Я" этот.

— Вы уж меня не пугайте, товарищи виртуалы, — взмолился Фундаментал. — С вами встретишься и не знаешь, то ли это сегодня встреча происходит, то ли вчера!

— Да сегодня, сегодня, - успокоил я его.

— Как, сегодня? — испугался он. — Ведь мы же договаривались встретиться завтра!

— Это и есть завтра, которое для вас превратилось в сегодня.

— А-а... — начал успокаиваться Фундаментал. — А для вас что, завтра не превращается в сегодня?

— Для меня всегда сегодня. — Сколько раз ему это нужно повторять.

— Ну да, ну да, а как же... Позавтракать не хотите? Сегодня, сейчас, то есть. Хоть и позавтракать, а именно сегодня, сейчас.

— Да я сыто-голоден.

— Сочувствую. А я так вот просто голоден. Не составите компанию.?

— Спасибо. Нет.

Фундаментал вдруг пошел по коридору, нагнулся, поднял платье, сказал:

— Одежду разбрасывают. За всеми не уследишь. Каллипига, наверное...

— Она что, всегда так делает? — спросил я, чувствуя боль в груди.

— Ну, всегда — не всегда... Отнесите ей, пожалуйста, а то ведь другое запросит. Не напасешься...