Бисмарк

Глава 13 КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ

Вторая половина 1870-х годов стала, пожалуй, ключевым периодом в деятельности Бисмарка на посту имперского канцлера. Именно в это время ему пришлось столкнуться с рядом серьезных кризисов как во внутренней, так и во внешней политике. Все они были тесно связаны между собой и требовали для своего разрешения весьма масштабных усилий. «Железному канцлеру» пришлось произвести не просто корректировку проводимого им курса, а масштабный внешне- и внутриполитический поворот, причем принимавшиеся решения носили стратегический характер и оказали огромное влияние на дальнейшую судьбу Германской империи.

О политическом повороте конца 1870-х годов написано очень много; тем не менее исследователи и сегодня спорят о его сути и причинах. Пожалуй, правильным будет проследить его истоки начиная с 1873 года, когда в Европе разразился серьезный экономический кризис, охвативший одну за другой все развитые страны. Начальной его точкой стало обвальное падение курсов акций на Венской бирже, случившееся 9 мая 1873 года. В течение лета кризис, как лесной пожар, распространялся по Европе и к октябрю добрался до Германской империи. Это был типичный кризис перепроизводства, однако он принял ранее неведомые масштабы, чему способствовало то обстоятельство, что в предшествующие годы в стране буйствовала так называемая «грюндерская горячка». Деловая жизнь сначала в Северогерманском союзе, а затем и в новообразованной Германской империи переживала невиданный подъем. Основывались новые предприятия, банки, акционерные общества, котировки ценных бумаг стремительно шли вверх, в течение двух лет промышленное производство в стране выросло на треть. Кризис 1873 года, получивший название «Грюндерского краха», оборвал этот взлет и привел к не менее стремительному спаду деловой активности. Вслед за обвальным падением курсов акций началась, как это обычно бывает, эпидемия банкротства финансовых институтов. Реальный сектор экономики тоже оказался под ударом: для него было характерно не столько сокращение объемов производства, сколько резкое падение цен на промышленную продукцию. Надежды на то, что депрессия будет носить кратковременный характер, не оправдались. К 1879 году кризис достиг своей максимальной глубины.

К экономическим сложностям добавлялись политические скандалы, когда на поверхность всплыли масштабные финансовые спекуляции, в которых участвовали в том числе представители правящей элиты. Это само по себе серьезно осложняло Бисмарку проведение успешной внутренней политики, поскольку уровень напряженности в обществе стремительно нарастал. Вину за кризис многие поспешили возложить на либералов, по рецептам которых в начале 1870-х годов проводилась германская экономическая политика. Масла в огонь подливало то, что либеральные политики не считали нужным принимать антикризисные меры, заявляя, что «невидимая рука рынка» сама все исправит.

Вскоре после начала финансово-промышленного кризиса, в 1875 году, стали очевидными кризисные явления и в сельском хозяйстве. В первую очередь это касалось прусских помещиков, благосостояние которых зиждилось на продаже зерновых. В середине 1870-х годов в Европу начало в возрастающих объемах поступать дешевое зерно с Американского континента; оно стремительно завоевывало рынок, поскольку конкурировать с ним на равных было практически невозможно. Другим важным соперником стало опять-таки существенно более дешевое российское зерно. Цены стремительно пошли вниз, многие представители прусской политической и общественной элиты оказались на грани разорения.

В связи с этим в середине 1870-х годов в стране начала все громче звучать агитация в пользу введения протекционистских пошлин, которые защитили бы Германию от иностранной конкуренции. Словно грибы после дождя одна за другой вырастали влиятельные организации, выступавшие в защиту отечественного производителя. Первым в ноябре 1873 года начал работу Германский союз производителей железа и стали. В январе 1876 года за ним последовал Центральный союз германских промышленников. Месяц спустя для защиты интересов сельского хозяйства на свет появилось Объединение сторонников экономической и налоговой реформы. Все эти организации активно сотрудничали друг с другом и оказывали серьезное давление на общественное мнение, политические партии и, не в последнюю очередь, на правительство. При этом они оказывались естественными противниками либералов, которые выступали за сохранение принципа свободной торговли и против любого вмешательства государства в экономику.

Какую позицию по отношению к происходящему занимал имперский канцлер? Тема взаимодействия Бисмарка с деловыми кругами является одной из наименее исследованных в его биографии. Существует даже представление о том, что он ничего не понимал в экономике. Тем не менее можно констатировать, что такое взаимодействие существовало и было весьма активным. Оно носило двоякий характер: Бисмарк интересовался экономическими сюжетами и как глава правительства, и как весьма обеспеченный человек, располагавший значительным капиталом. Тот факт, что канцлер увлекался больше дипломатией, чем курсами акций, и в вопросах экономической политики предоставлял своим подчиненным несколько большую свободу, чем в остальных областях, еще не говорит о том, что он был полным профаном в данной сфере. Более того, Бисмарк поддерживал многоплановые контакты с деловыми кругами. Так, в 1872 году, когда переговоры владельца сталелитейного и оружейного концерна Friedrich Krupp AG Альфреда Круппа с военным министерством по поводу поставок нового полевого орудия зашли в тупик, промышленник обратился за поддержкой напрямую к Бисмарку. Последний, в свою очередь, не только поддержал Круппа, но и немедленно обратился напрямую к монарху. В конечном счете летом 1873 года промышленник получил желаемый крупный заказ.

Гереон Блейхрёдер по-прежнему оставался основным советником «железного канцлера» в экономической сфере. Банкир Бисмарка выступал против ряда мер либерального «экономического блока», в том числе их валютной политики, что, очевидно, оказывало определенное воздействие на отношение главы правительства к либералам.

Контакты с Центральным союзом германских промышленников поддерживались на начальном этапе также через Блейхрёдера. Однако и основатель этой организации, известный предприниматель и политик Вильгельм фон Кардорф постоянно общался с Бисмарком, донося до него точку зрения представителей тяжелой промышленности. «Железный канцлер» не только неплохо разбирался в экономике сам, но и прислушивался к пожеланиям и рекомендациям делового мира.

Вопрос о том, насколько личные имущественные интересы Бисмарка определяли проводимый им политический курс, стоял достаточно остро еще во времена его правления. Канцлер всегда очень болезненно реагировал на обвинения в использовании служебного положения для личного обогащения, что лишь усиливало подозрения. Однако на самом деле большинство из них были лишены оснований. Известно не так много случаев, которые дали бы повод заподозрить Бисмарка в использовании имевшейся у него информации политического характера для получения доходов. Одним из таких эпизодов стали операции с акциями частных железных дорог в середине 1870-х годов, когда на повестке дня стоял вопрос об их выкупе государством. В течение нескольких лет «железный канцлер» покупал и продавал эти акции, вкладывая в них иногда до половины своего ликвидного капитала. Успех этой стратегии был тесно связан с государственной политикой. Однако в общем и целом Бисмарк ставил интересы страны безусловно выше личного обогащения. И дело здесь не только в моральных установках «железного канцлера», но и в его консерватизме: рискованным операциям и игре на бирже он предпочитал вложения в свои поместья.

К началу 1870-х годов «железный канцлер», как уже говорилось выше, обладал значительным комплексом земельных владений. При этом Варцин и Фридрихсру получили правовой статус фидеикомисса — неотчуждаемого и неделимого имущества, которое должно было оставаться во владении семьи. Экономическое положение поместий было не слишком стабильным, к примеру, Варцин в течение ряда лет приносил одни убытки. «Мои дела шли хорошо, пока я не получил первую дотацию; с тех пор все уходит в Варцин», — писал Бисмарк брату в 1871 году[634]. В 1877 году канцлер жаловался Морицу Бушу, что его имения не приносят практически никакого дохода — цены на хлеб и лес слишком низкие[635]. Сказывалась общая экономическая ситуация, в том числе начавшийся кризис. Кроме того, почва в Варцине (как и во всей Померании) была невысокого качества, урожайность здесь всегда оставляла желать лучшего.

Основным источником доходов в обоих свежеприобретенных поместьях была торговля лесом. Но ею одной дело не ограничивалось. Бисмарк активно создавал на своей земле предприятия перерабатывающей промышленности. В начале 1880-х годов в Варцине действовали два перегонных завода, дававших в общей сложности около 180 тысяч литров алкоголя в год, а также пилорама и три бумажные фабрики, которые «железный канцлер» сдавал в аренду. Все эти предприятия имели подчиненное значение и были предназначены в первую очередь для переработки того сырья, которое производило само поместье. Крупнейшими арендаторами являлись братья Беренд, которые, несмотря на нестабильную финансовую ситуацию, приносили Бисмарку хороший доход. В конце 1870-х годов «железному канцлеру» тем не менее пришлось спасать их от банкротства. В 1878 году рядом прошла железная дорога, что также позитивно сказалось на экономическом развитии Варцина.

Фридрихсру благодаря удачному расположению через некоторое время стало самым прибыльным из поместий «железного канцлера». Как и в Варцине, здесь достаточно быстро сложилась целая «экосистема» из арендаторов, деятельность которых повышала доходы хозяина имения. К примеру, Бисмарк сдал в аренду часть территории поместья под постройку фабрики по производству взрывчатых веществ, при условии, что определенное сырье будет закупаться только у него. В качестве крупного поставщика леса «железный канцлер» имел дело с целым рядом рурских магнатов.

Бисмарк уделял хозяйственным вопросам достаточно много внимания. Он лично инспектировал как посадки, так и вырубки деревьев, вникал в колебания цен на аграрную продукцию, вплоть до самой смерти принимал решения даже по мелким вопросам. Тем не менее он, естественно, нуждался в помощниках. Большую роль играл Эрнст Вестфаль — главный лесничий в Варцине, занимавший этот пост на протяжении десятилетий. Фактически он исполнял обязанности управляющего имением, находясь в постоянном контакте с Бисмарком. Вестфаль регулярно отправлял канцлеру отчеты о состоянии дел в поместье и получал распоряжения даже в разгар Франко-германской войны. Главным лесничим и управляющим во Фридрихсру был Петер Ланге, также ставший важным помощником Бисмарка. В общении с крестьянами и поденщиками «железный канцлер» охотно позиционировал себя в качестве «патриархального хозяина-покровителя», помогал нуждающимся, однако не терпел какого-либо регулирования их отношений; никакой «социальной политики» в своих имениях он не проводил.

Насколько успешен он был в роли хозяина? На этот счет существуют разные мнения. Один из современников вспоминал: «Хотя он сам по себе был экономен, возникали крупные растраты, поскольку его со всех сторон обкрадывали и обманывали. Все было непрактичным и тяжеловесным, не приспособленным к тем высоким требованиям, которые приносили с собой его положение и его гостеприимство. Бисмарк не был сторонником нововведений; все должно было оставаться по возможности таким, каким оно было всегда. К техническому прогрессу, даже к внедрению водопровода и электрического освещения, он относился с подозрением»[636]. Тем не менее к началу 1880-х годов поместья начали приносить более или менее стабильный доход, резко увеличивший общий уровень финансовых поступлений «железного канцлера». Когда в конце десятилетия Бисмарк попросил Блейхрёде-ра посчитать доход от имений, банкир сообщил следующие цифры: Варцин — 125 тысяч марок в год, Фридрих-сру — 130 тысяч, Шёнхаузен — 10 тысяч[637].

С определенным подозрением «железный канцлер» относился к биржевым спекуляциям. Хотя он — при помощи и посредничестве Блейхрёдера — покупал и продавал ценные бумаги, большинство этих операций носили достаточно консервативный характер и были нацелены на получение пусть небольшой, но надежной прибыли. Предпочтение при этом отдавалось государственным бумагам, как немецким, так и иностранным. Он совершенно не принимал участия в «грюндерской горячке» начала 1870-х годов. Сегодня мы бы сказали, что «железный канцлер» придерживался консервативной инвестиционной стратегии. Размер его портфеля ценных бумаг сильно колебался, глава правительства постоянно покупал и продавал акции и облигации. Нередко он брал со своего текущего счета больше денег, чем там имелось. Однако Блейхредер беспрекословно предоставлял ему эти временные займы, не требуя никаких процентов. Он уже давно понял, что имеет дело с самым выгодным из своих клиентов. В 1872 году Бисмарк добился для него дворянского титула.

По расчетам Фрица Штерна, ежегодно игра на фондовом рынке приносила Бисмарку в среднем около 4 процентов дохода[638]. Принадлежавший ему портфель ценных бумаг оценивался в 1871 году в 377 тысяч марок, в 1880 году — в 560 тысяч. К моменту отставки он достиг 1,2 миллиона — при том, что Бисмарк щедро переводил деньги на счета Иоганны и детей. Чтобы понять, насколько велик был размер этого капитала, нужно вспомнить, что средний доход на душу населения в тогдашней Германии составлял менее 400 марок в год. Состав портфеля определялся в том числе и политическими соображениями. Еще в 1871 году он примерно на 2/3 состоял из российских облигаций; однако уже через несколько лет Бисмарк счел необходимым избавиться практически от всех иностранных ценных бумаг. Он опасался, что знание о его вложениях может просочиться и подтолкнуть других к выводам о его будущей политике. Российских облигаций он избегал еще и в силу глубокого недоверия к будущему империи Романовых[639]. С середины 1870-х годов его портфель состоял в основном из немецких ценных бумаг, к которым иногда добавлялись экзотические вроде египетских или мексиканских, обладание которыми явно было лишено всякого политического смысла.

Тем не менее основные вложения Бисмарк всегда делал в покупку и развитие поместий. Такое поведение противоречило всякой экономической логике; с точки зрения доходности это был едва ли не худший способ использовать капитал. Блейхрёдер неоднократно обращал внимание своего могущественного клиента на данное обстоятельство, но каждый раз вынужден был отступать.

«Железный канцлер» прекрасно понимал экономические реалии, но ему нравилось быть крупным землевладельцем ~ гораздо больше, чем просто умножать свои капиталы. А разве он в конечном счете не мог позволить себе хотя бы здесь следовать своей прихоти, а не холодной рациональной логике? Поведение Бисмарка в этом вопросе определялось его мировоззрением и системой ценностей, в рамках которой статус крупного землевладельца обладал огромной значимостью.

Общий размер доходов канцлера, исчислявшийся к началу 1880-х годов несколькими сотнями тысяч марок в год, был весьма значителен, однако расколы нередко оказывались больше. Жалованье приносило ему около 50 тысяч марок, что было существенно меньше, чем прибыль от принадлежавшего Бисмарку имущества. На протяжении долгих лет «железный канцлер» вел непрерывную войну с налоговыми органами, стремясь приуменьшать свои доходы и сократить размер уплачиваемого подоходного налога. В этом он следовал давно сложившейся традиции прусских землевладельцев. Бисмарк отрицал наличие доходов от операций на фондовом рынке и значительно занижал выручку от своих владений. Известна история о той, как он изменил административные границы, чтобы его поместье оказалось в другом округе, руководство которого более лояльно относилось к стремлению Бисмарка уменьшить объем выплачиваемых государству денег. Канцлер даже грозился покинуть ряды церковной общины, если его церковный налог не будет существенно снижен.

Подводя итог, нужно сказать, что вопросы личного имущества имели в жизни Бисмарка большое, однако отнюдь не приоритетное значение. Введение покровительственных пошлин объяснялось не личными, а в первую очередь политическими интересами, как и прочие шаги правительства в экономической сфере. Пошлины, безусловно, были выгодны «железному канцлеру» как предпринимателю, но изначально к идее их введения он отнесся довольно прохладно. В декабре 1875 года, приняв делегацию представителей металлургической промышленности, Бисмарк не проявил большого интереса к их проблемам и не выразил желание корректировать существующий курс.

Однако уже вскоре его позиция изменилась. Помимо растущего давления со стороны германских деловых кругов, это имело еще одну важную причину. Мечтой Бисмарка было сделать имперскую казну независимой от так называемых «матрикулярных взносов» со стороны отдельных государств, входивших во Второй рейх. Поскольку у общегерманекого бюджета было сравнительно немного источников дохода, он в середине 1870-х годов имел стабильный дефицит, покрывавшийся за счет поступлений от «субъектов федерации». Резкий рост доходов от таможенных пошлин, а также введение косвенных налогов позволяли изменить эту ситуацию и тем самым усилить позиции центральной власти, то есть самого Бисмарка. Разработка налоговой реформы началась в 1876 году.

Канцлер отдавал себе отчет в том, что поворот в экономической сфере будет резко негативно воспринят его союзниками-либералами. Однако к этому моменту Либеральная эра уже начала клониться к своему закату. События вокруг Имперского военного закона 1874 года, несмотря на одержанную Бисмарком убедительную победу, отчетливо продемонстрировали те пределы, дальше которых не были готовы уступать даже национал-либералы. Среди последних в середине 1870-х годов все громче раздавались голоса о том, что пора не только идти навстречу «железному канцлеру», но и требовать от него ответных шагов. Делать таковые Бисмарк совершенно не собирался.

Для «железного канцлера» сотрудничество с либералами всегда являлось «браком по расчету». Он не симпатизировал их устремлениям и не разделял их идеалы. Гораздо ближе в этом отношении ему были старые друзья — консерваторы. Однако к середине 1870-х годов он оказался в парадоксальной ситуации. Растущая изоляция грозила ему зависимостью от поддержки либералов — зависимостью, которой он стремился избежать. Согласно воспоминаниям одного из современников, в 1874 году он жаловался, что «вынужден был в последнее время сильно сблизиться с либеральными партиями, хотя это противно его натуре и он не испытывает никаких симпатий к либерализму и либералам. В этом виновата единственно и исключительно прусская консервативная партия. Он принадлежал к ней всю свою прошлую жизнь, а она бесстыдно покинула его»[640]. В этой же беседе он сетовал, что наиболее радикальные меры Культуркампфа оказались навязаны ему либеральными министрами.

Имелось и еще одно важное соображение. Вильгельм I, надежная опора «железного канцлера», неуклонно приближался к своему 80-летию. Уже многие годы за кулисами берлинской политической сцены делались прогнозы на случай внезапной кончины монарха. Всех их объединяло одно: они были неутешительны для Бисмарка. Наследником престола являлся кронпринц Фридрих Вильгельм, находившийся под влиянием жены — старшей дочери королевы Виктории — и матери — королевы Аугусты — и считавшийся надеждой либералов. Можно было с уверенностью предположить, что с его вступлением на трон эпоха Бисмарка закончится, а время либеральных преобразований, наоборот, начнется, И то и другое было совершенно не в интересах «железного канцлера». Единственным выходом для него оставалось нанесение по либералам упреждающего удара с целью существенно уменьшить их влияние. Таким образом, экономический поворот естественным образом совмещался с внутриполитическим.

В начале мая 1875 года, сразу же после «военной тревоги», Бисмарк подал очередное прошение об отставке. Он описывал плачевное состояние здоровья, не позволявшее ему исполнять свои обязанности в необходимом объеме. «Недавний опыт не оставляет сомнений в том, что я не в состоянии выполнять свои обязанности с необходимой эффективностью. […] Врачи неоднократно заявляли мне, что мои физические силы больше не соответствуют моему прежнему образу жизни, и под тяжестью последнего я вскоре рухну. Я полон желания посвятить себя служению Вашему Величеству и Отчизне, но с глубоким сожалением чувствую, что не в силах сделать это»[641].

По мнению многих исследователей, это прошение об отставке было едва ли не единственным, написанным совершенно искренне. В середине 1870-х годов он постоянно жаловался на отвратительное состояние здоровья — расстройство пищеварения, боли в лицевых мышцах, хроническая усталость, боли в суставах, невозможность долго стоять или ходить[642]… История с публикацией в «Крестовой газете» и поражение в «военной тревоге», безусловно, оказали сильное негативное психологическое воздействие на Бисмарка. Это, в свою очередь, сказывалось на рабочих процессах. «Вероятно, из-за плохого самочувствия или отсутствия в столице Бисмарк утрачивает связность действия, — писал Люциус в феврале 1875 года. — Он слишком редко видит коллег, оставляет их без указаний и жестко вмешивается только тогда, когда они уже двинулись в определенном направлении»[643].

Однако король, как и всегда, отказался принять отставку. Он заявил, что ни за что не расстанется со своим верным паладином и готов предоставить ему любой отпуск для поправки здоровья[644]. Значит, необходимо было двигаться дальше. Не позднее 1876 года Бисмарк начал готовить почву для консервативного поворота во внутренней политике. Проблема заключалась в том, что ему необходимо иметь парламентское большинство, на которое он мог бы опереться. Помимо либералов, в Рейхстаге существовали две достаточно крупные группировки, с которыми стоило считаться. Это были консерваторы и Партия Центра.

Отношения и с теми, и с другими в середине 1870-х годов складывались весьма напряженно. Примирение с консерваторами, впрочем, выглядело более реальным. Аксиомой для них была верность монарху, а монарх поддерживал своего канцлера. Кроме того, фундаментальных политических расхождений между лидерами консерваторов и Бисмарком не существовало; все разногласия касались Культуркампфа и сотрудничества правительства с либералами. Прекращение как одного, так и второго автоматически устраняло препятствия на пути сближения. К тому же жесткая конфронтация с правительством не устраивала многих представителей консервативного лагеря, которые в начале 1876 года стали выступать за прекращение конфликта.

Именно благодаря им 7 июля 1876 года на свет появилась Германская консервативная партия. Она объединила различные группировки немецких правых, существовавшие как в Пруссии, так и за ее пределами. Тем самым осуществилась давняя мечта Бисмарка о сильной консервативной партии. В ее программе говорилось о сохранении прав и прерогатив монарха, усилении значения религии, необходимости бороться с социализмом и защищать интересы сельского хозяйства. Текст программы был подробно согласован с Бисмарком. В первые месяцы своего существования Германская консервативная партия еще в определенной степени дистанцировалась от «железного канцлера», однако с 1877 года поддерживала его практически во всех начинаниях.

Гораздо сложнее оказалось с Партией Центра. Надежды Бисмарка на то, что ему удастся добиться быстрого примирения с политическим католицизмом, не оправдались. Первым шагом канцлера стало фактическое прекращение в 1876 году Культуркампфа; стоит подчеркнуть, что это было следствием заката Либеральной эры, а не его причиной, как часто утверждается. Однако остановка наступления была воспринята Партией Центра как признание Бисмарком своего поражения и не добавила Виндтхорсту и его товарищам ни грамма уступчивости. Более или менее серьезное сотрудничество стало возможным только по прошествии определенного времени и после того, как в Ватикане сменился понтифик. До самого конца правления Бисмарка Партия Центра оставалась в оппозиции, хотя и не такой принципиальной и непримиримой, как в начале 1870-х годов.

В ситуации с политическим католицизмом достаточно четко проявился один из существенных недостатков Бисмарка — недооценка противников. Он часто рассматривал силы, с которыми ему приходилось иметь дело, как простые фигуры на шахматной доске, которые он мог передвигать по своему усмотрению. Если фигуры начинали проявлять самостоятельность, это порой серьезно нарушало его планы. Будучи человеком, подходившим к политике с сугубо рациональной точки зрения (что не мешало ему быть эмоциональной личностью), «железный канцлер» часто подсознательно ожидал столь же рационального подхода от других, и это тоже становилось источником ошибок.

Первой ласточкой, возвестившей общественности о закате Либеральной эры, стала отставка руководителя Ведомства имперского канцлера Рудольфа Дельбрюка в апреле 1876 года. Поводом стал тот факт, что Бисмарк разрабатывал планы выкупа в государственную собственность немецких железных дорог, не посвятив в них своего ближайшего помощника. Для канцлера выкуп был способом получить дополнительный источник доходов для имперского бюджета, для Дельбрюка, верного своим либеральным убеждениям, — неприемлемым вмешательством государства в экономику. Подоплека конфликта находилась, разумеется, гораздо глубже. Умный и проницательный Дельбрюк одним из первых почувствовал, что его шеф плавно переходит на консервативные рельсы. Симптоматично, что Бисмарк не стал удерживать человека, который долгие годы считался его правой рукой, хотя по привычке жаловался на то, что его покинул в беде верный соратник[645].

В начале 1877 года состоялись очередные выборы в Рейхстаг. Национал-либералам удалось сохранить позиции сильнейшей фракции парламента, хотя они и понесли существенные потери. Партия Центра осталась при своих, зато серьезно усилились консерваторы; основание новой партийной организации пошло им на пользу. Однако в целом расстановка сил радикально не изменилась, что в новых условиях совершенно не устраивало Бисмарка, который не мог теперь опереться на надежное большинство.

Вскоре главу правительства ждала еще одна досадная неудача. В марте 1877 года он попытался убрать со своего поста главу прусского Адмиралтейства Альбрехта фон Штоша, считавшегося наиболее вероятным преемником Бисмарка в случае вступления на престол кронпринца. Канцлер давно ненавидел Штоша, называя его в узком кругу интриганом и шпионом императрицы. Использовав удобный повод, во время выступления перед депутатами Рейхстага Бисмарк во всеуслышание заявил, что Штош гонится за популярностью и готов ради нее пожертвовать интересами государства, серьезно осложняя своим коллегам работу по защите этих интересов[646]. Одновременно канцлер начал активно жаловаться на своего соперника монарху. Однако глава Адмиралтейства имел могущественных покровителей при дворе и пользовался доверием императора, поэтому атака со стороны Бисмарка не привела к успеху.

В апреле 1877 года «железный канцлер», состояние здоровья которого стало совсем плачевным, уехал в Варцин. Там он оставался неожиданно долго — вплоть до начала следующего года. Это вовсе не означало, что глава правительства устранился от борьбы. Он пытался оказать влияние на общественное мнение с помощью прессы, принимал посетителей, разрабатывал стратегию будущей схватки. Первым его шагом стала попытка крепче привязать к себе национал-либералов, предложив им пойти на довольно масштабную сделку. В июле Бисмарк пригласил главу Национал-либеральной партии Рудольфа фон Беннигсена в Варцин, где между ними состоялись переговоры, касавшиеся внутреннего развития империи.

Главным козырем, который решил разыграть Бисмарк, было предложение Беннигсену занять пост министра в прусском кабинете. Формально это означало бы дальнейшее усиление позиций и влияния национал-либералов в государственной системе не только Пруссии, но и всей империи. Однако Беннигсен, будучи опытным политиком, быстро распознал истинный замысел «железного канцлера». Он заключался в том, чтобы привязать к себе партию, обеспечить ее поддержку по многим вопросам, не идя при этом ни на какие принципиальные уступки. Если бы этот план удался, национал-либералы, скорее всего, не смогли бы сохранить внутреннее единство, поскольку левое крыло ни при каких обстоятельствах не одобрило бы такой «неравный брак». Поэтому Беннигсен поставил в качестве условия своего согласия включение в состав прусского Кабинета министров двух представителей левого крыла партии. Учитывая, что прусские министры обладали определенной самостоятельностью в своих действиях, Бисмарк не мог пойти на такую уступку, да и Вильгельм I явно не одобрил бы подобный шаг. Хотя переговоры с Беннигсеном тянулись до февраля 1878 года, «железному канцлеру» уже осенью стало ясно, что его маневр не удался. В дальнейшем это позволило ему адресовать национал-либералам упреки в том, что они отказались от углубления сотрудничества и устрашились правительственной ответственности. Бисмарк решил сделать ставку на раскол партии, не отличавшейся внутренней сплоченностью. Под ударом оказалось ее левое крыло, лидер Которого, Эдуард Ласкер, принадлежал к числу основных — и наиболее ненавистных противников канцлера в Рейхстаге.

Тем временем произошло событие, позволявшее добиться прогресса в отношениях с Центром. 7 февраля 1878 года скончался Пий IX, его преемником две недели спустя выбрали кардинала Винченцо Печчи, вошедшего в историю под именем Льва XIII. Он был в гораздо большей степени, чем предшественник, склонен к компромиссу. Это открывало перед Бисмарком возможности примирения с Ватиканом, а через него — с Партией Центра. Пространство для маневра существенно расширялось.

В том же феврале 1878 года в Рейхстаг был внесен ряд законопроектов, увеличивавших ставку косвенных налогов. В ходе дебатов Бисмарк прямо заявил, что его идеал — «не империя, которая вынуждена просить о матрикулярных взносах под дверьми отдельных государств, а империя, которая сама могла бы выплачивать деньги отдельным составляющим ее государствам, поскольку держит в руках главный источник здоровых финансов, косвенные налоги»[647]. В данном вопросе поддержка национал-либералов, также выступавших за усиление общеимперских институтов, была обеспечена; однако отказываться от своих экономических принципов они не собирались. Также на рассмотрение парламента был внесен законопроект об исполнении обязанностей имперского канцлера в период его отсутствия; поводом являлось многомесячное пребывание Бисмарка вдали от Берлина. Национал-либералы настаивали на широких полномочиях заместителя и создании полноценных имперских министерств; однако канцлер всегда категорически выступал против любого ограничения своих полномочий.

Одновременно существенно активизировались представители бизнеса, лоббировавшие введение покровительственных пошлин. Во второй половине февраля Центральный союз германских промышленников разработал таможенный законопроект. В рамках мероприятий по его продвижению фон Кардорф 31 марта пришел на аудиенцию к имперскому канцлеру. Они обсуждали вопрос пошлин с точки зрения как политики, так и экономики, в том числе финансовых интересов обоих собеседников. Бисмарку было совершенно очевидно, что в нынешнем составе Рейхстага принятие таможенного законопроекта практически неосуществимо. Распустить палату и назначить новые выборы? Однако для этого требовался хороший повод, да и поддержка со стороны избирателей являлась отнюдь не гарантированной.

И в этот момент, словно по заказу, произошли события, которые привели к желанным переменам. 11 мая 1878 года 20-летний подмастерье Макс Хёдель, незадолго до этого исключенный из Социал-демократической рабочей партии, дважды выстрелил в императора Вильгельма 1, проезжавшего в открытом экипаже по Унтер-ден-Линден. Для Бисмарка это покушение стало подарком судьбы. Оно обеспечило его популярным лозунгом о «красной угрозе», получившей свое зримое воплощение. Узнав о нем, глава правительства якобы заявил: «Теперь они у нас в руках!» На вопрос о том, имеются ли в виду социал-демократы, Бисмарк ответил: «Нет, либералы»[648]. Даже если этот диалог в реальности не состоялся, он весьма точно отражал суть тактики «железного канцлера». Сплочение общества против новых «врагов империи» должно было стать рычагом Давления на колебавшихся национал-либералов и изменить расстановку сил в Рейхстаге.

Уже спустя несколько дней после покушения на рассмотрение Рейхстага был внесен проект Закона против общественно опасных устремлений социал-демократии (в отечественной традиции известного как Исключительный закон против социалистов, в немецкой — Закон о социалистах). Разработанный в течение считаных дней, он носил весьма расплывчатый характер и предоставлял исполнительной власти широкие полномочия в борьбе с «врагами империи». С такой постановкой вопроса не могли согласиться даже правые либералы, которые справедливо видели в нем угрозу существующей системе прав и свобод гражданина. 24 мая Рейхстаг отклонил законопроект.

Казалось, Бисмарк потерпел поражение. Однако ситуация изменилась буквально неделю спустя, когда на императора было совершено второе покушение. 2 июня некий доктор философии Карл Нобилинг дважды выстрелил в Вильгельма дробью и серьезно ранил его. О Нобилинге было известно мало, однако полицейским удалось добыть несколько фактов, свидетельствовавших о его симпатиях к социалистическим идеям. Это дало возможность вновь обвинить в покушении социал-демократов.

Бисмарк получил известие о втором покушении, находясь в своем имении Фридрихсру. По воспоминаниям присутствовавшего при этом Тидемана, его первыми словами было: «Теперь мы распустим Рейхстаг!» Здоровьем императора его верный паладин поинтересовался только во вторую очередь[649].

Оба покушения были словно ниспосланы Бисмарку свыше и при известном воображении могут вызвать у исследователя устойчивые ассоциации с поджогом Рейхстага в 1933 году. Тем более что при ближайшем рассмотрении всплывают любопытные подробности. Так, после первого покушения сам император говорил, что по его ощущениям Хёдель вообще не пытался попасть в него и целился мимо[650]. Что касается Нобилинга, то он стрелял дробью — не слишком подходящий боеприпас для убийства человека. Мотивы обоих так и остались неясны; они производили впечатление не вполне психически нормальных людей, а Нобилинг сразу после покушения попытался покончить с собой. Но, судя по всему, в данном случае речь действительно шла лишь о стечении обстоятельств, какие нередко бывают в истории.

Рейхстаг был распущен. Последовавшая предвыборная борьба прошла под знаком «красной угрозы» и сопровождалась массированной пропагандой со стороны официозной прессы. Активно эксплуатировалась реально существовавшая популярность старого императора в германском обществе. Одновременно аграрно-промышленное лобби осуществляло весьма щедрое финансирование избирательных кампаний кандидатов, выступавших за введение покровительственных пошлин. Лозунги защиты отечественного производителя и рабочих мест играли в предвыборной борьбе важную роль. Острие правительственной агитации было направлено не столько против социал-демократов, сколько против либералов, которых обвиняли едва ли не в пособничестве цареубийцам. Прогрессисты не оставались в долгу. Рудольф Вирхов заявил, что в стране «чистейший деспотизм, во главе государства стоит человек, несущий ответственность только перед самим собой. Если так будет продолжаться, все кончится тем, что у нас будет править династия Бисмарков»[651].

Выборы прошли 30 июля 1878 года. Обе консервативные партии смогли увеличить численность своих фракций в полтора раза и получить почти треть общего числа мандатов. Потери понесли главным образом либералы — как правые, так и левые. С точки зрения канцлера, ситуация значительно улучшилась, однако послушного большинства в его распоряжении по-прежнему не было. Несколько облегчало ситуацию то, что значительная часть Партии Центра выступала за покровительственные пошлины; хотя бы в данном вопросе Бисмарк мог рассчитывать на поддержку недавних врагов.

К этому моменту окончательно выяснилось, что былые надежды канцлера на благодатную роль всеобщего избирательного права себя не оправдали. Никакого консервативного большинства, поддержанного массой богобоязненного и верного королю простого народа, в парламенте не образовалось. Кампании по сплочению общества вокруг правительства имели ограниченный успех. Уже в 1870-е годы Бисмарк все чаще выражал свое разочарование существующим парламентом, а в официозной прессе одним из распространенных штампов стало противопоставление правительства, пекущегося о стране и народе, партийным политикам, думающим только о своих частных интересах.

Тем не менее сделанного было уже не воротить назад. Бисмарку приходилось осуществлять сложное балансирование между различными партиями и группами интересов, опираясь на ситуативные, тактические коалиции. Чтобы добиться своего, канцлер не стеснялся грозить новым роспуском Рейхстага и даже государственным переворотом, если налоговая реформа и Закон о социалистах не будут приняты. Однако до переворота дело не дошло. В вопросе законодательства, направленного против социал-демократов, Бисмарк мог с определенной натяжкой рассчитывать на голоса правых либералов, но готовых поддержать его таможенную политику в этой среде было откровенно немного. В свою очередь, Партия Центра не имела ничего против покровительственных пошлин, однако репрессивное законодательство оказалось явно не по нраву католикам, только что страдавшим от похожих гонений. От Бисмарка требовалось значительное искусство, чтобы добиться своего и в первом, и во втором вопросе.

Проект Закона против общественно опасных устремлений социал-демократии 9 сентября 1878 года был вновь внесен на рассмотрение Рейхстага. Он запрещал объединения, собрания и печатные органы социалистической направленности. Социал-демократических функционеров разрешалось высылать за пределы региона, где они находились, а местные власти получали право вводить так называемое «малое осадное положение», предусматривавшее существенное ограничение прав и свобод граждан. Лидер национал-либералов Беннигсен в своей речи заявил, что «требования порядка должны получить приоритет перед требованиями свободы», и призвал к продолжению сотрудничества с правительством на умеренно-консервативной основе[652]. 17 сентября с обоснованием законопроекта выступил сам канцлер. Его речь была выдержана в патетических тонах. «Господа, если мы будем вынуждены жить в условиях тирании сообщества бандитов, то такая жизнь теряет свою ценность, и я надеюсь, что Рейхстаг встанет на сторону правительств и императора! Возможно, некоторые из нас еще станут жертвами убийц из-за угла, но каждый, с кем такое может случиться, должен думать о том, что он останется лежать на поле сражения, с честью погибнув во имя Отечества!»[653] 19 октября законопроект был принят 221 голосом против 149. Помимо консерваторов, его поддержали все национал-либералы и даже часть прогрессистов. Фракция Центра, как и ожидалось, проголосовала против.

Несмотря на то что по предложению либералов срок действия закона был ограничен двумя с половиной годами, его исправно продлевали до самой отставки Бисмарка. Закон фактически вытеснял социал-демократов в подполье, оставляя им единственный полностью легальный вид деятельности — выдвижение кандидатов на выборах в парламент и участие в предвыборной кампании. Однако он не только не сломил, но даже укрепил волю германских левых к борьбе с ненавистным им государством. Это, впрочем, было скорее на руку канцлеру: враг, оказывавший сопротивление, позволял создать в массовом сознании куда более угрожающий образ, чем сломленный и капитулировавший.

Здесь мы, однако, подходим к еще одному весьма любопытному вопросу. В какой степени борьба с социал-демократами являлась искренним отражением взглядов Бисмарка на проблему, а в какой — лишь политическим маневром для достижения совершенно других целей? Разумеется, «железный канцлер» не испытывал к социал-демократам иных чувств, кроме враждебности. Это были люди, считавшие необходимым разрушить до основания ту общественно-политическую систему, продуктом и защитником которой он являлся. К тому же социал-демократы, вербовавшие себе сторонников среди простого народа, становились для Бисмарка не просто врагами, а жесточайшими конкурентами, соперниками в борьбе за социальную базу. Поэтому стремление канцлера нанести левым поражение, ограничить их влияние было совершенно самостоятельным и важным мотивом его деятельности. Уже в 1874–1875 годах он предпринял первые попытки законодательно утвердить направленные против них меры, однако тогда они разбились о сопротивление либералов. В то же время Бисмарк неоднократно заявлял в узком кругу, что не считает «красных» серьезной угрозой, поскольку их программа слишком утопична и большинство немцев не пойдут за ними. Его сын Герберт говорил: отец убежден, что «для нынешнего правительства они никогда не смогут стать опасными»[654]. Закон о социалистах и нагнетание истерии вокруг «красного террора» были вызваны к жизни во многом необходимостью осуществить консервативный поворот во внутренней политике, сформировать прочную парламентскую опору в условиях отказа от либерального курса. Этот мотив Бисмарка нельзя сбрасывать со счетов, особенно при подведении итогов его борьбы с социал-демократами.

Таможенная реформа происходила практически одновременно с борьбой вокруг Закона о социалистах, в какой-то степени даже под ее прикрытием. 17 октября 1878 года в Рейхстаге было образовано выступавшее за введение покровительственных пошлин Вольное экономическое объединение — 204 депутата. Это было абсолютное большинство членов парламента. В него входили консерваторы, небольшая часть национал-либералов и католическая фракция практически в полном составе. Последнее создавало Бисмарку определенные проблемы: Партия Центра являлась последовательной сторонницей сохранения полномочий отдельных государств — членов империи и поэтому выступала против финансовой независимости «центра», за которую ратовал канцлер.

В начале 1879 года давление промышленного и аграрного лобби на правительство и парламент усилилось. Весной в стенах Рейхстага продолжилась дискуссия по налоговой и таможенной реформам. Внесенный на рассмотрение депутатов законопроект предусматривал введение заградительных пошлин по 43 позициям. 2 мая Бисмарк выступил с речью, в которой высказался за уменьшение прямых и увеличение косвенных налогов, а также «защиту национального труда»[655]. На следующий день лидер Партии Центра Виндтхорст впервые появился на «парламентском вечере» в доме канцлера. Недавние противники на время забыли прошлые обиды и вели конструктивные переговоры. Хозяин дома «обращался с ними так, словно никакого Культуркамфа не было»[656].

Восьмого мая канцлер, уже уверенный в поддержке со стороны Центра, обрушился с резкой критикой на Ласкера, заявившего, что Бисмарк проводит политику в интересах имущих слоев: «Я могу с тем же успехом сказать господину Ласкеру, что он ведет финансовую политику неимущего; он принадлежит к тем господам […], о которых Писание говорит: они не сеют, они не жнут, они не ткут, они не прядут, и все же они одеты — я не буду говорить как, однако одеты. Господа, которых не греет наше солнце, которых не мочит наш дождь, если они случайно не вышли на улицу без зонта, которые образуют большинство в наших законодательных органах, которые не занимаются ни промышленностью, ни сельским хозяйством, ни ремеслом, поскольку они чувствуют себя полностью занятыми тем, чтобы представлять народ в самых различных направлениях»[657]. В этот личный выпад Бисмарк вложил всю свою неприязнь не только к профессиональным политикам как таковым, но и к левым национал-либералам, на компромисс с которыми он вынужден был часто идти в прошлом и на которых теперь мог со спокойной душой обрушивать свой гнев.

Сотрудничать с Центром, однако, оказалось нелегко. Бисмарку пришлось пойти на существенные уступки: часть поступлений от пошлин направлялась в казначейства государств — членов империи. План обеспечить полную независимость имперского бюджета был в значительной степени перечеркнут. Когда национал-либералы выступили против соответствующей поправки, Бисмарк 9 июля поставил перед ними простой выбор: либо покорность, либо переход в оппозицию. Ни о каком равноправном сотрудничестве речь уже не шла. «Фракция может поддерживать правительство и тем самым приобрести влияние на него, однако если она хочет управлять правительством, то вынуждает последнее реагировать на это со своей стороны, — заявил канцлер с парламентской трибуны. — Правительство не может следовать отдельным фракциям, оно должно идти своим путем, который считает правильным; на этих путях оно прислушивается к решениям Рейхстага, оно нуждается в поддержке фракций, но господству одной фракции оно не подчинится никогда!»[658] В этих словах заключалось своеобразное политическое кредо Бисмарка в том, что касалось отношений с парламентом.

Таможенный закон был принят 12 июля. Параллельно с этими событиями произошли серьезные кадровые перестановки. «Системные либералы» покидали правительство. В 1878–1879 годах в отставку один за другим ушли два прусских министра финансов (Отто фон Кампхаузен и Артур Хобрехт), министр сельского хозяйства (Карл Рудольф Фриденталь) и, наконец, министр по делам культов Фальк. Отставка последнего стала символом окончательного завершения Культуркампфа. Его преемником стал Роберт фон Путткамер[659], консервативный и глубоко религиозный представитель старого прусского дворянства, «Прекрасный пловец, жаль, что он плавает в каждой луже», — иронично высказывался о новом министре сам Бисмарк[660].

Национал-либеральная партия по итогам этих событий оказалась в состоянии тяжелого внутреннего кризиса. В 1880 году от нее откололось левое крыло (так называемые сецессионисты); оставшаяся часть выбрала тесное сотрудничество с Бисмарком и консерваторами. Однако влияние национал-либералов, как и размер их парламентской фракции, в дальнейшем даже отдаленно не достигали тех масштабов, которые были привычными для них в период Либеральной эры. Внутриполитический поворот, таким образом, завершился. В целом Бисмарку удалось справиться с кризисными явлениями и достаточно успешно утвердить свою власть. Нельзя сказать, что он смог осуществить все свои планы, однако общий итог оказался позитивным. Вопрос теперь заключался в том, чтобы укрепить и развить этот успех, что было непростой задачей.

Процессы, происходившие внутри империи, не могли не отражаться на международной политике. В первую очередь это касалось новых покровительственных пошлин, существенно задевавших интересы соседних государств. В частности, заградительные барьеры в отношении иностранного зерна наносили серьезный ущерб России, для которой экспорт хлеба в Европу имел огромное значение. С другой стороны, именно в конце 1870-х годов в Великобритании начало появляться беспокойство по поводу потока германской промышленной продукции, хлынувшего на внешние рынки по демпинговым ценам. «Мастерская мира» обнаружила появление опасного конкурента.

Все это, безусловно, оказывало влияние на «внешнеполитический поворот» конца 1870-х годов. Его отправной точкой стал масштабный Восточный кризис, начавшийся с восстания балканских народов против османского господства в 1875 году. В роли основных действующих лиц выступали болгары и сербы — православные славяне, на стороне которых были симпатии общественного мнения Российской империи. Если в Петербурге считали необходимым поддержать единоверцев, то в Вене с тревогой смотрели на перспективу усиления российского влияния на Балканах, которые Австрия считала своей сферой интересов. Напряженность между двумя странами нарастала с каждым днем.

Германской империи было сложно остаться в стороне от этих событий, поскольку оба партнера возлагали на нее свои надежды. При этом Бисмарк отлично понимал, что у Берлина на данный момент никаких интересов на Балканах нет, а Восточный вопрос его напрямую не касается. Однако пассивность могла привести к самым негативным последствиям, поэтому канцлер предпринимал серьезные усилия для сохранения контакта между Веной и Петербургом. Он считал необходимым для всех сторон пойти на уступки, чтобы снизить уровень напряженности. В разговоре с британским послом лордом Расселом в январе 1876 года канцлер предложил свой план урегулирования Восточного вопроса: Австро-Венгрия получает Боснию, Россия — Бессарабию, а Британия — Египет[661]. Однако этот проект, прекрасно подходивший к реалиям века кабинетной дипломатии, в современных условиях не мог иметь успеха. По мере нарастания волны национально-освободительного движения на Балканах росла и напряженность в русско-турецких и русско-австрийских отношениях.

В мае 1876 года представители государств — членов Союза трех императоров встретились в Берлине. Князь Горчаков прибыл в германскую столицу с требованием предоставить широкую автономию славянским народам Османской империи. Граф Дьюла Андраши высказывался за гораздо более умеренную реформу. Бисмарк заявил, что от Германии нельзя требовать выбирать между ее союзницами, по сути поддержав австрийские предложения. Петербург вынужден был пойти на компромисс с Веной, достигнутый на переговорах в Рейхштадте в начале июля. Однако в сложившейся ситуации это соглашение не могло носить долговременный характер. Борьба продолжалась.

Стремясь добиться от Берлина более активной поддержки, Горчаков в августе 1876 года предложил Бисмарку выступить с инициативой созыва европейского конгресса по Восточному вопросу. Канцлер отреагировал скептически, заявив: «Я всегда слышал слово «Европа» из уст тех политиков, которые требуют от других держав что-то такое, чего они не рискуют требовать от собственного имени»[662]. Он ответил отказом, однако счел необходимым подсластить пилюлю. К Александру II был в качестве посланца германского императора отправлен генерал-фельдмаршал барон Эдвин фон Мантейфель. С собой у него имелось собственноручно написанное Вильгельмом I письмо, в котором черным по белому значилось: «Воспоминания о Вашей позиции по отношению ко мне и моей стране с 1864 по 1871 год будут, что бы ни случилось, определять мою политику по отношению к России»[663]. Российским руководством это было воспринято как карт-бланш, и 1 октября 1876 года Александр II через прусского военного уполномоченного в России генерал-лейтенанта Бернгарда фон Вердера задал руководству Второго рейха предельно прямой вопрос: как поведет себя Берлин, если между Россией и Австро-Венгрией начнется война?

Бисмарк оказался в довольно сложной ситуации. Прямо отказать Петербургу в поддержке он не мог, обещать ее — тем более. Конфликт двух держав был совершенно не в его интересах. Ответ канцлера гласил: Германия «сначала предпримет попытку убедить Австрию сохранить мир даже в случае русско-турецкой войны, и эти усилия, насколько до сих пор известно о намерениях Австрии, не останутся бесплодными […]. Если, несмотря на все наши усилия, мы не сможем предотвратить разрыв между Россией и Австрией, то Германия не видит в этом повода отказываться от своего нейтралитета»[664]. В письме, направленном германскому послу в России генерал-лейтенанту Гансу Лотару фон Швейницу, Бисмарк высказался еще более четко: «Нашим интересам не отвечало бы такое развитие событий, при котором коалиция всей остальной Европы, если бы военное счастье отвернулось от русского оружия, нанесла серьезный и продолжительный ущерб российской мощи; но столь же глубоко интересы Германии оказались бы задеты в том случае, если бы независимость Австрии или положение ее как великой европейской державы оказалось бы в опасности»[665]. Александр II был недоволен: он считал, что немцы перед ним в большом долгу, а теперь отказываются платить по счетам.

Однако Бисмарк не собирался менять свою позицию. 5 декабря, выступая в Рейхстаге, он заверил депутатов в незаинтересованности немецкой дипломатии в Восточном вопросе, «не стоящем костей даже одного померанского мушкетера», и подчеркнул желание сохранять добрые отношения со всеми державами, которые, однако, не должны пытаться эксплуатировать германскую дружбу сверх всякой меры[666]. Восточный вопрос, раз уж он стоял на повестке дня, канцлер собирался использовать, чтобы отвлечь внимание европейских держав и обеспечить германской дипломатии большую свободу действий. Это была достаточно сложная и рискованная игра, однако ничего другого в данной ситуации не оставалось.

В конечном итоге российская дипломатия сумела напрямую договориться с Веной и Лондоном относительно условий, при которых Петербург мог начать войну. Пушки заговорили в апреле 1877 года; российские войска после отклоненного ультиматума перешли турецкую границу и начали то, что на языке сегодняшней дипломатии называется «гуманитарной интервенцией». Европа замерла в ожидании исхода столкновения. Вопреки многим прогнозам кампания затянулась; наступающая российская группировка на много месяцев застряла под Плевной, неся большие потери.

Бисмарк тем временем удалился сначала в Варцин, а затем на любимый курорт Киссинген, где продиктовал, вероятно, свою самую знаменитую стратегическую концепцию внешней политики империи. Официальное название документа гласило «Восточный вопрос как проблема безопасности Германии», но широко известным он стал как «Киссингенский диктат». Именно здесь Бисмарк употребил словосочетание, которое в дальнейшем часто использовалось для характеристики его видения международных отношений в Европе: «Одна французская газета сказала недавно обо мне, что у меня кошмар коалиций. Этот кошмар будет для немецкого министра еще долго, может быть, всегда оставаться глубоко оправданным. Коалиции против нас могут быть образованы на основе соглашения Западных держав с Австрией или, что еще опаснее, в форме союза России, Австрии и Франции; сближение между двумя из перечисленных держав позволит третьей оказывать на нас весьма существенное давление». Выходом могла бы стать политика «не приобретения территорий, а создания такой политической ситуации, в которой все державы, кроме Франции, нуждаются в нас и будут воздерживаться от направленных против нас коалиций из-за существующих между ними разногласий»[667]. Этот документ фактически стал программой действий германской дипломатии в следующем десятилетии. Но достижима ли была обозначенная цель?

Любой европейский кризис создавал для внешней политики Бисмарка как возможности, так и угрозы. С одной стороны, противоречия между великими державами делали необходимым для них сотрудничество с Германией и не позволяли достигать договоренностей за ее спиной. С другой стороны, обострение этих противоречий могло поставить Берлин перед весьма неприятным выбором между двумя потенциальными партнерами; поддержав одного, легко было тем самым толкнуть другого в объятия Парижа. Поэтому общий принцип бисмарковской дипломатии заключался в том, чтобы, с одной стороны, поддерживать напряженность в системе, а с другой — не позволять ей выходить за известные пределы. Весьма сложная задача, требовавшая немалого искусства; не случайно Бисмарка сравнивали с жонглером, который умудряется одновременно жонглировать пятью шарами[668].

В начале 1878 года Русско-турецкая война все же завершилась убедительной победой российского оружия, которая позволила продиктовать Османской империи достаточно тяжелый для нее мир. Условия подписанного 3 марта 1878 года в местечке Сан-Стефано прелиминарного договора значительно усиливали позиции России на Балканах. Они включали в себя, в частности, создание большого независимого болгарского государства, которое с большой долей вероятности могло стать сателлитом Петербурга. Это выходило за рамки договоренностей, имевшихся у России с Великобританией и Австро-Венгрией, и было совершенно неприемлемо для обеих названных держав. В воздухе запахло повторением Крымской войны.

Такого развития ситуации Бисмарк допускать ни в коем случае не собирался. В феврале он попытался выступить в роли посредника между Петербургом и Веной. Австрийская дипломатия, однако, настаивала на созыве конгресса европейских держав по Восточному вопросу. Это решение выглядело далеко не оптимальным для Бисмарка, но другого варианта не оставалось. В качестве места проведения конгресса был предложен Берлин, с чем к концу мая согласились все заинтересованные стороны. Помимо всего прочего, это дало Бисмарку возможность поднять свой престиж внутри страны в ситуации острого внутриполитического кризиса; нельзя забывать, что как раз в те месяцы состоялись два покушения на императора и решающие выборы в Рейхстаг. Канцлер, однако, поставил условием своего согласия на конгресс достижение сторонами предварительных договоренностей по ключевым вопросам. Это действительно удалось сделать, поскольку в конечном счете к военному столкновению всерьез не стремилась ни одна из держав.

Берлинский конгресс открылся 13 июня 1878 года и продлился ровно месяц. Он стал крупнейшей международной конференцией второй половины XIX века. В германскую столицу прибыли такие звезды европейской дипломатии, как глава австрийского правительства граф Андраши, британский премьер-министр Дизраэли граф Биконсфилд, российский канцлер светлейший князь Горчаков. Однако первую скрипку, конечно же, играл председательствовавший на конгрессе Бисмарк. Перед «железным канцлером» стояла непростая задача: примирить соперников, в то же время не испортив отношений ни с одним из них. Именно поэтому Бисмарк изначально отказался от роли арбитра, принимающего решения. Свою линию на конгрессе он называл позицией «честного маклера»[669], незаинтересованного посредника, который должен помочь другим участникам переговоров прийти к соглашению. Естественно, при этом сам он отстаивал германские интересы.

Несмотря на предварительные договоренности, по отдельным вопросам на конгрессе развернулась достаточно напряженная борьба. На пленарных заседаниях «железный канцлер» заботился о том, чтобы обсуждение было по возможности четким и конструктивным, а все спорные вопросы решались в ходе двусторонних встреч. Меньше всего он хотел, чтобы у кого-либо из участников создалось ощущение давления со стороны Германии. По настоянию Бисмарка заседания шли каждый день, кроме воскресенья, результаты обсуждений протоколировались и раздавались на руки участникам во избежание разногласий. Канцлер внимательно следил за происходящим и порой предлагал компромиссы, с которыми с облегчением соглашались все стороны. Работа оказалась тяжелой; несколько месяцев спустя Бисмарк вспоминал, что спал очень мало, его мозг превратился в «бессвязную желеобразную массу», и только выпив две-три пивных кружки крепкого портвейна, он мог сосредоточиться[670]. В этом наверняка было известное преувеличение, однако несомненно, что ему пришлось нелегко.

Итогом конгресса стала существенная ревизия Сан-Стефанского мира. В частности, вместо единой «большой Болгарии» создавалось два территориальных образования, одно из которых пользовалось практически полной независимостью, а второе получило лишь широкую автономию в рамках Османской империи. Это был классический компромисс, при котором каждому пришлось идти на уступки и никто не был полностью доволен достигнутым результатом.

Исключение, пожалуй, составлял лишь Бисмарк, который смог привести Восточный кризис к благополучному завершению. В течение каких-то трех лет он благодаря событиям на Балканах превратился в глазах всей Европы из нарушителя спокойствия в его гаранта. Его авторитет на международной арене укрепился. Однако «железному канцлеру» все же не удалось избежать упреков, в первую очередь со стороны Петербурга. Здесь были недовольны необходимостью отказаться от части плодов Сан-Стефанского мира и в результате, как писал Швейниц, «представили значительный успех поражением»[671]. Ответственность за это «поражение» возложили на Бисмарка. Российские политики и общественное мнение обвиняли германского канцлера в том, что тот лишил страну плодов победы и не оказал российской дипломатии поддержку, на которую она была вправе рассчитывать. Бисмарк не оставался в долгу, заявляя, что русские относились к нему как к нерадивому слуге, недостаточно расторопно угадывавшему и исполнявшему их желания[672]. Масло в огонь подливал и экономический фактор: таможенная политика обеих стран вызывала нарастающее взаимное недовольство.

Имперский канцлер все в большей степени склонялся к сближению с Австро-Венгрией. Это может показаться удивительным, ведь в свое время он сам предостерегал от того, чтобы привязывать «наш красивый и прочный фрегат к источенному червями старому австрийскому кораблю»[673]. Однако с тех пор ситуация изменилась. Во-первых, Бисмарк действительно опасался формирования антигерманской коалиции и хотел по меньшей мере исключить из нее монархию Габсбургов. Во-вторых, он рассчитывал, что сближение между Берлином и Веной отрезвит петербургских политиков и принудит их к большей уступчивости. «Прогуливаясь по лесу с хорошим другом, который вдруг стал подавать признаки безумия, — объяснял Бисмарк свою логику, — будет правильно положить в карман револьвер; однако при этом можно оставаться любезным»[674].

Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что к союзу с Австрией Бисмарка толкали многие группы интересов внутри страны. Идея сближения с «братьями по крови» оставалась в высшей степени популярной во всех кругах немецкого общества и у всех политических сил, включая Партию Центра, с которой канцлер как раз в это время искал сближения. На союзе настаивали и военные. В такой ситуации союз с Веной приобретал для «железного канцлера» большое внутриполитическое значение. Однако на этом пути существовало серьезное препятствие в лице Вильгельма Г, дорожившего династической дружбой с Россией и не желавшего ничего и слышать о направленном против нее соглашении.

В этой ситуации Бисмарк действовал двумя путями. Во-первых, он подавал австрийцам недвусмысленные сигналы о готовности к сближению; во-вторых, стал провоцировать российскую дипломатию. Так, в начале 1879 года германские власти под предлогом карантина против чумы запретили ввоз скота из России, а в международных комиссиях, созданных для воплощения в жизнь конкретных решений Берлинского конгресса, германские представители перестали поддерживать российские предложения. Реакция не замедлила последовать: 15 августа Александр II отправил своему дяде, германскому императору, личное послание, вошедшее в историю под именем «письма-пощечины». Российский император упрекал родственника в неблагодарности, жаловался на Бисмарка и завершал письмо зловещей фразой: «Последствия могут иметь опустошительный характер для обеих наших стран»[675].

Правда, в Петербурге быстро поняли свою ошибку и постарались ее загладить. В начале сентября Вильгельм I встретился со своим племянником на пограничной станции Александрово. Российский император взял свои слова назад и постарался восстановить родственную дружбу. Монархи расстались в лучших отношениях.

Бисмарк был крайне недоволен произошедшим, тем более что время поджимало: в августе до Берлина наконец дошли слухи о скорой отставке Андраши. Его преемником мог оказаться человек, менее склонный к прогерманскому курсу. 27–28 августа 1879 года руководители внешней политики двух империй встретились в Гаштейне. Здесь они договорились о подписании оборонительного союза. При этом Андраши настаивал на том, чтобы союз имел исключительную направленность против России. На первый взгляд это делало договор неравноправным, поскольку конфликта с империей Романовых следовало опасаться в первую очередь Австро-Венгрии; в случае же германо-французской войны Вена не обещала ничего большего, чем благожелательный нейтралитет. Однако на самом деле такое условие всецело отвечало интересам Бисмарка: союз фактически исключал возможность сближения Вены и Парижа. Сам «железный канцлер» был бы не против пойти и на более масштабное сближение; у него возникла идея формирования интеграционной структуры, напоминавшей Германский союз в его лучшие годы. Однако в Вене пойти навстречу так далеко оказались не готовы, опасаясь превращения в германского сателлита.

Теперь «железному канцлеру» предстояло уговорить своего монарха. В сентябре он обрушил на Вильгельма I целый поток меморандумов, призванных доказать опасность России и необходимость союза с монархией Габсбургов. «С Австрией у нас больше общего, чем с Россией, ~ писал он еще из Гаштейна. — Наше немецкое родство, исторические воспоминания, немецкий язык, интерес венгров к нам — все это способствует тому, что союз с Австрией в Германии популярнее и, возможно, устойчивее союза с Россией»[676]. В Петербурге, заверял Бисмарк, правит бал уже не Александр II, а стихия «захватнической и воинственной славянской революции», с которой российский император не в состоянии совладать[677]. Поэтому «Россия будет сохранять мир, если она будет знать, что немецкие державы едины в своем намерении обороняться и лишены каких-либо агрессивных планов. Однако, если это единство не будет осуществлено, она в обозримом будущем нарушит мир»[678]. Чтобы добиться своего, канцлер даже объединил усилия с армейским руководством; Мольтке давно был сторонником союза с Австрией и теперь старательно сгущал краски, рассказывая императору о громадной концентрации русских войск на восточной границе Германии.

В итоге усилия Бисмарка увенчались успехом. В конце сентября 1879 года он лично отправился в Вену, где был согласован окончательный текст договора. Население австрийской столицы встретило «железного канцлера» ликованием — в последние годы здесь тоже пользовалась большой популярностью идея тесного сотрудничества с Германией. 15 октября состоялось подписание договора в Вене, а неделю спустя соглашение было ратифицировано Вильгельмом Г «Те, кто сподвиг меня на такой шаг, будут нести за это ответственность перед высшими силами!» — в сердцах заявил он[679]. Однако сопротивляться массированному и единодушному давлению со стороны своих паладинов престарелый кайзер не мог.

Внешнеполитический поворот состоялся. Германская империя заключила свой первый долговременный и содержащий конкретные обязательства союзный договор. Впоследствии он окажется наиболее устойчивым из всех ее союзов, просуществовав до самого крушения Второго рейха в 1918 году. Одновременно австро-германский пакт положил начало складыванию системы двух противостоящих друг другу военных блоков, которые в 1914 году начали Первую мировую войну. Естественно, из этого нельзя делать вывод о том, что политика Бисмарка в конце 1870-х годов предопределяла глобальный конфликт; она диктовалась сложившейся ситуацией и не исключала разных вариантов дальнейшего развития. Однако первый шаг на долгом пути был сделан.