Божий поселок

Однажды далеко за полночь доктора Зеди разбудил стук. Он совсем недавно вернулся от больного и завалился спать. Протирая глаза, Зеди прошел в медпункт, взял свой чемоданчик с медикаментами и отправился с пришедшим. Еще по дороге он заметил смертельную бледность его лица и дрожащие руки. Отвечая на вопросы доктора Зеди, человек объяснил, что больна его жена.

Больная лежала в тесной, душной комнате. В углу горела лампа. В ее тусклом свете женщина была похожа на покойницу: волосы рассыпаны, лицо синее, у рта — пена. Зеди сразу заподозрил отравление. Внимательно осмотрев ее, он утвердился в своем предположении.

— Вы не ссорились между собой?—обратился Зеди к мужу больной.

— Нет,— в голосе его не было ни тени колебания. Зеди поверил ему.

— Почему же она пыталась отравиться?—спросил он после непродолжительной паузы.

Бледное лицо мужчины мгновенно потемнело. На нем отразились и удивление, и страх.

— Отравиться? Она не могла этого сделать, доктор,— сказал он очень уверенно.

— В таком случае, что она сегодня ела?

Мужчина немного растерялся. Зеди это показалось подозрительным.

Как можно суше он спросил:

— Почему вы не говорите, что она ела?

Лицо хозяина дома стало мертвенно бледным. Не выдержав взгляда доктора, он опустил голову и срывающимся голосом, тихо сказал:

— Я уже два месяца без работы. Раньше работал на фабрике, уволили по сокращению. Никаких сбережений, чтобы открыть свое небольшое дело, нет, работы тоже... С позавчерашнего вечера у нас не было во рту ни крошки хлеба... Мы бы еще как-нибудь выдержали, но наш малыш искусал матери всю грудь, а молока у нее нет...— голос у него дрогнул.— Сегодня вечером я пошел достать где-нибудь денег в долг, возвращаюсь, а жену рвет. С трудом добился от нее признания. Она, оказывается, нашла что-то съестное на помойке и съела, чтобы хоть немного молока появилось для сына.

С болью в сердце смотрел Зеди на мужчину, склонившего голову, как преступник. Рядом на полу лежала без чувств его жена, чуть поодаль безжизненно, как трупик, его сын, завернутый в грязное тряпье. Керосиновая лампа скудно освещала эту страшную картину в убогой конуре.

Зеди оставил для больной лекарства и вернулся в штаб-квартиру. Но долго еще он не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и вспоминая полные горя и тревоги глаза безработного.

Вскоре после этой ночи на одном из заседаний организации, делая отчет о работе, доктор подробно остановился на этом случае и предложил выделить специальный фонд для оказания единовременной помощи или выдачи в долг небольших сумм безработным и остро нуждающимся. Предложение было принято единогласно. Сафдар Башир выделил в этот фонд еще двадцать тысяч рупий из своего наследства.

Работы у «жаворонков» с каждым днем становилось все больше, поэтому было решено увеличить число членов до пятнадцати человек. Желающих вступить в организацию было много, но принять всех возможности не было — не хватало средств. Сафдар Башир уже потратил огромную сумму денег, а для выполнения намеченных планов потребуются еще большие расходы.

Однажды на заседание в штаб-квартиру пожаловал Хан Бахадур. Все удивились, Сафдар Башир и Али Ахмад пригласили его в библиотеку.

Был теплый мартовский вечер, Хан Бахадур в легкой шелковой рубашке, как обычно, сверкал своей обворожительной улыбкой. Он расточал любезности, предложил хозяевам какие-то импортные сигареты, которые «невозможно достать в Пакистане», дал им прикурить от своей золотой зажигалки. Потом принялся разглагольствовать о том, сколько стоит эта зажигалка и как он ее приобрел, пересыпал рассказ забавными подробностями и шуточками. Однако Али Ахмаду было совсем не до смеха. А Сафдара эти побасенки просто разозлили.

— Извините, господин Хан Бахадур,— прервал он излияния непрошеного гостя,— уже половина одиннадцатого, у нас идет заседание.

Хан Бахадур понял, что у собеседников нет настроения поддерживать его болтовню. Он безмятежно улыбнулся и сказал:

— Я пришел вернуть вам долг.

— Какой долг?—удивился Сафдар Башир.

Хан Бахадур молча выложил на стол чек на двадцать тысяч рупий.

— Это ваш чек, я тогда его случайно захватил, все не было времени зайти и вернуть его вам,— сказал Хан Бахадур, непринужденно улыбаясь.

Было ясно, Хан Бахадур опять что-то задумал. Они внимательно посмотрели на него. Хан Бахадур продолжал улыбаться.

— А какие условия вы ставите, передавая нам этот чек?—спросил Али Ахмад.— Говорите сразу, чтобы мы могли решать, как нам быть.

Хан Бахадур громко расхохотался.

— Друзья, да вы мне совсем не доверяете. Дело с мечетью — это совсем другое, там ведь все было связано с религией, и мой долг как истинного мусульманина...

— Я думаю, нам лучше не говорить сейчас на эту тему,— перебил его Али Ахмад.

— Ну что ж,— смущенно засмеялся Хан Бахадур.— Я только хотел сказать, что вы заблуждаетесь на мой счет.— Он стал было снова оправдываться, но его перебил Сафдар Башир:

— Оставьте, пожалуйста, этот разговор.

— Хорошо, мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

— Вы еще не назвали своих условий,— напомнил ему Али Ахмад. Ему хотелось, чтобы Хан Бахадур говорил начистоту, хотелось узнать, каковы его цели и что заставило его пожертвовать двадцатью тысячами.

— У меня нет никаких условий. Я уже говорил вам во время нашей первой встречи, что мне нравится программа вашей организации, и, поскольку в сердце моем еще живы чувства страха перед богом и милосердия к беднякам, я хотел по мере моих возможностей посвятить остаток дней своих служению народу.

— Это благородное желание,— бросил Али Ахмад.

— Мне необходимо ваше содействие,— в голосе Хан Бахадура появилась вкрадчивость и покорность.

— В чем?—настороженно спросил Сафдар Башир.

— Дело в том, что месяца через три, то есть в мае, состоятся выборы в муниципалитет. Мою кандидатуру выдвинули от избирателей этого района. Я не собирался участвовать в выборах, но меня очень просили об этом, и я вынужден был согласиться.— Хан Бахадур говорил не спеша, с чувством собственного достоинства.— Все уже улажено, вот только без содействия вашей организации дело не пойдет.

— Для участия в выборах вам совсем не обязательно наше содействие,— заметил Сафдар Башир.

— Нет, это необходимо. Ваша организация сделала очень много для жителей района, вас уважают, у вас большой авторитет среди них. И вы, конечно, заслужили его своими героическими делами...

— У нас нет никакой политической программы, господин Хан Бахадур. Будет лучше, если вы не станете втягивать нас в эти дела,— сухо произнес Али Ахмад.

— Я хочу только, чтобы вы поддержали меня. Пока примите от меня этот подарок,— он сделал жест в сторону чека,— я и в будущем буду помогать вам.

— Выходит, вы даете нам взятку? — язвительно спросил Али Ахмад.

— Нет, какая же это взятка?!

— Ну хорошо, пусть не взятка,— вступил в разговор Сафдар Башир.— Значит, в эту сумму вы оцениваете наше содействие?

— И если это так, то извините нас покорно, господин Хан Бахадур,— продолжил его мысль Али Ахмад,— слишком низко вы цените нашу организацию. Я протестую!

Хан Бахадур немного растерялся.

— Вы не так меня поняли, господа. Я искренне хочу помочь вам.

Однажды его «искренность» уже была проверена, поэтому ни Сафдар Башир, ни Али Ахмад не поверили ни одному его слову.

— Вы, господин Хан Бахадур, человек деловой,— начал Али Ахмад,— вы же не будете этого отрицать. Если даже вы захотите, то и тогда не сможете хоть на минуту забыть о своей выгоде.

— Вы ведь заядлый бизнесмен, такими качествами, как у вас, всевышний награждает не каждого,— продолжил его мысль Сафдар Башир.— Я, например, никогда не смогу стать хорошим купцом, потому что для этого нужно иметь особый характер.

— Если вы меня поддержите,— не сдавался Хан Бахадур,— и с божьей помощью я стану членом муниципалитета, то увидите, как верно и бескорыстно я буду служить интересам народа.

— Мы отлично знаем о вашей искренней любви к народу,— с иронией сказал Сафдар Башир.

— Кто может сомневаться в ваших добрых намерениях?— не отставал от Сафдара и Али Ахмад.— Никому и в голову не придет сомневаться в добропорядочности такого мусульманина, как вы.

Хан Бахадур понял, что у него ничего не получается, и быстро изменил тактику.

— Вы сами говорили, что ваша организация стоит вне политики, тем не менее вы ведь будете поддерживать какого-нибудь кандидата во время выборов. Если вы изберете меня — не ошибетесь, потому что я могу во многом помочь вашей организации.

— А что именно вы можете для нас сделать? — поинтересовался Али Ахмад.— Двадцать тысяч — это слишком мало. Я уже сказал, что протестую против этого.

— Почему же мало? Вы можете на них построить приличное помещение для вашей организации. Это помещение никуда не годится, даже электричества нет. Но раз вы уж так настаиваете, я готов добавить еще пять тысяч.

— Нет, господин Хан Бахадур, и этого мало. Подкиньте еще,— подзадоривал его Али Ахмад.

Хан Бахадур не замечал насмешки. Он уже вошел в азарт и торговался, словно на базаре.

— На двадцать пять тысяч вы сможете построить две отличные школы, а если как следует организовать их работу, то можно ежемесячно иметь тысяч пять дохода. На одни доходы вы в течение года сможете отстроить еще две школы.

— Спасибо вам большое за ваши бесценные советы, но у нас уже работает пять школ, и мы не собираемся пока увеличивать их число, сейчас перед нами стоят задачи поважнее,— ответил ему Сафдар Башир.

— Я могу заплатить вам сорок тысяч, если вы поддержите меня. Можете использовать их для выполнения своих планов, но послушайте меня и откройте молочную ферму. В Гомти много пастухов, продукты у вас под боком. Найти хорошего специалиста тоже нетрудно. А скольких безработных, умирающих от голода, вы обеспечете работой! Об убытках не может быть и речи. Сейчас такой спрос на молочные продукты. На доходы вы вскоре откроете отделения своей организации во всех крупных городах страны. Я же с самого начала говорил вам — пользуйтесь моими советами,— улыбнулся он.— Как вам нравится мое последнее предложение?

— Я еще и в первую нашу встречу поразился вашей сообразительности и предприимчивости,— заметил Али Ахмад.— Бог наградил вас большой деловой хваткой. Если понадобится, мы непременно обратимся к вам за советом. Но, дорогой господин, сорока тысяч, по-моему, недостаточно.

Хан Бахадур добавил еще пять тысяч, но его собеседники отказались принять и эту сумму. С большим трудом он поднял сумму до пятидесяти тысяч.

— Я выделил для избирательной кампании пятьдесят тысяч — это моя последняя цена. Больше я дать вам не могу. Условие мое таково — все члены вашей организации во время предвыборной кампании будут работать как мои доверенные лица, будут проводить агитацию среди населения, но никакого материального вознаграждения они не получат. Пятьдесят тысяч — огромная сумма. Можно отстроить прекрасное здание под больницу, то что вы называете у себя больницей сейчас, извините, просто насмешка.

Али Ахмад ни минуты не задумываясь ответил:

— Нам очень жаль, но только за пятьдесят тысяч рупий мы с вами сотрудничать не сможем.

Здесь уж Хан Бахадур не выдержал.

— «Только» за пятьдесят тысяч?! — чуть не задохнулся он от возмущения.— Сколько же вы хотите?

Али Ахмад и Сафдар Башир сидели молча, с непроницаемыми лицами, словно что-то обдумывая. Хан Бахадур нетерпеливо ерзал на стуле, на лбу его появилась испарина, маска добродушия тотчас слетела с его лица, щеки обвисли, сразу стало заметно, что он стар.

— По крайней мере миллиона два,— сказал наконец Али Ахмад.

— Два миллиона?! — вытаращил глаза Хан Бахадур.— Вы думаете, что я вместо муниципалитета попаду на золотые прииски?

— Именно так мы и считаем, господин Хан Бахадур,— спокойно ответил Али Ахмад.

— Что это значит? Я вас не понял. Что вы хотели сказать?

— Мы считаем, что это самый настоящий бизнес,— пояснил ему Сафдар Башир.

— То есть как! —удивленно воскликнул гость.

— Мне кажется, вы делаете вид, что не понимаете, потому что все ведь совершенно ясно. Когда вы станете членом муниципалитета, вы сможете заключать выгодные контракты от имени своих племянников, зятьев и так далее. Если в году вы будете иметь хотя бы два таких контракта, то заработаете несколько миллионов. А члены муниципалитета избираются на пять лет. Для такого дальновидного человека, как вы, выручить за пять лет миллионов двадцать-двадцать пять — плевое дело. Взятки—не в счет!

Али Ахмад говорил так, словно рассуждал о погоде. Лицо Хан Бахадура постепенно краснело, губы кривились, но он молчал.

— Чем тратить пять-десять миллионов на строительство какой-нибудь фабрики, лучше использовать их для проникновения в муниципалитет. А там, даст бог...

Хан Бахадур не выдержал.

— Вы что, действительно считаете меня способным на такие дела? Я не могу вынести такое оскорбление.

— Нельзя так горячиться, когда ведешь деловые разговоры,— попытался успокоить его Али Ахмад.— Вы же опытный бизнесмен.

— Господи боже мой! Какая связь между бизнесом и выборами в муниципалитет?

Теперь взорвался Сафдар Башир:

— Почему же вы даете нам пятьдесят тысяч? Вы считаете нас продажными, мошенниками, да? С самого начала вы к нам относились именно так, но мы не пытались возражать, понимая, что смотрим на жизнь с разных позиций. По-вашему, самая большая сила на земле — богатство, а по-нашему — человеческий труд. Труд меняет судьбу человека, благодаря ему изменились русла великих рек, прорублены дороги в высочайших горах, покорены моря и океаны, а теперь делаются попытки овладеть и звездами.

— Вы заговорили бог знает о чем,— испугался Хан Бахадур.— Я только хотел сказать...

— Нам ясно, что вы хотели сказать, дополнительных разъяснений не требуется. Очень жаль, но мы не можем с вами заключить подобное соглашение,— решительно перебил его Сафдар Башир.

Хан Бахадур больше не пытался оправдываться. Он чиркнул зажигалкой и поднес к фитилю чек на двадцать тысяч. Бросив истлевшую бумажку на пол, он поднялся и медленно вышел из комнаты.

Когда шаги его стихли, Сафдар Башир закрыл за ним дверь и бессильно опустился на стул. И он и Али Ахмад долгое время сидели молча, отдыхая от утомительной и малоприятной беседы.

Все члены организации одобрили их поведение и тут же предложили выдвинуть своего кандидата на выборах в муниципалитет. Долго шли споры, одни считали, что нужно стоять в стороне от всех политических вопросов, другие — что необходимо принять участие в выборах, так как это уменьшит шансы на победу таких, как Хан Бахадур.

В конце концов победили последние. Кандидатами были предложены трое — профессор Али Ахмад, Сафдар Башир и доктор Зеди. Али Ахмад тут же отвел свою кандидатуру, из двух оставшихся большинством голосов был избран доктор Зеди. Сафдар Башир даже изменился в лице, услышав результаты голосования, но все-таки одним из первых поздравил доктора Зеди.

II

«Жаворонки» развернули предвыборную работу, устраивая в различных районах города короткие митинги. Их пылкие речи пользовались успехом у избирателей. Энергичнее других и здесь был Али Ахмад. Каждый день он писал новые плакаты, сочинял памфлеты, придумывал новые лозунги.

Кроме доктора Зеди и Хан Бахадура Фарзанд Али, от района Гомти выставил свою кандидатуру и Абдулхамид. До прошлого года он работал в министерстве труда и социального обеспечения на довольно высоком посту, но был уволен за взятки. Абдулхамида это, однако, не очень огорчило. Он все еще пользовался влиянием в правительственных кругах, в банке у него был счет на пять миллионов рупий, ему принадлежали пять крупнейших зданий в городе, он был пайщиком нескольких заводов и управляющим на фабрике пластмассовых изделий.

Хан Бахадур не задумываясь тратил на предвыборную кампанию тысячи рупий. Его доверенные лица разъезжали по городу в роскошных машинах, покупая голоса избирателей.

Чем ближе становился день выборов, тем лихорадочнее работала предвыборная «машина». Абдулхамид оказывал давление на избирателей через правительственных чиновников и полицию. Выявив ярых противников Абдулха-мида, пользующихся определенным влиянием в своих кругах, друзья кандидата вызывали их, угрожая начать против них судебное следствие, если они не будут голосовать за Абдулхамида. Служащим в личных беседах рекомендовалось отдавать голоса за него же, если они дорожат своим местом.

Хан Бахадур платил за каждый голос десять рупий. Ежедневно он устраивал пышные приемы, обещал ликвидировать в городе безработицу, заботиться о благе народа. На него работала целая армия проворных, речистых доверенных, получавших комиссионные с каждого купленного избирателя. Хан Бахадур и сам разъезжал по улицам в открытом кадиллаке с сигаретой в зубах, время от времени останавливая машину и важно прохаживаясь в окружении толпы подхалимов.

«Жаворонки» вели предвыборную работу по-другому. Они пешком ходили по улицам и переулкам, беседовали с простыми людьми, помогали советом, а иногда и материально. В предвыборной агиткампании были заняты все пятнадцать членов организации. По-прежнему работали пять школ, читальные залы и мастерская.

Салман стал одним из самых активных деятелей. Спал он по нескольку часов в сутки, иногда по целым неделям не брился. Чуть свет отправлялся он со своей группой в обход по району Гомти. Вечером, как обычно, проводил занятия в школе.

Помимо прежней работы, ему еще было поручено организовать совместно с Сафдар Баширом Рабочий союз. Союз, собственно, существовал уже и раньше, но нужно было наладить его работу. Члены союза почти ежедневно приходили в штаб-квартиру с разными вопросами, просьбами, предложениями.

Насколько активнее становился Салман, настолько охладевал к своему делу Сафдар Башир. У него появилось безразличное отношение ко всему. Это началось с тех пор, как при выдвижении кандидата в муниципалитет предпочтение было отдано доктору Зеди. Большую часть времени

Сафдар Башир проводил теперь в библиотеке, сидел задумавшись, почти ни с кем не разговаривая. Избегал он и своей обычной работы, неоднократно срывал намеченные мероприятия. На одном из заседаний организации ему было сделано строгое предупреждение. Сафдар дал слово, что впредь не будет халатно относиться к своей работе.

Поначалу он действительно стал прежним, но ненадолго. Вскоре произошло событие, восстановившее против него всех «жаворонков».

Организация наметила провести большой митинг в районе Гомти. Приготовления шли уже в течение нескольких дней — развешивались объявления, распространялись листовки. На митинг собралось несколько тысяч человек, люди пришли издалека, за много миль. «Жаворонки» ликовали.

Докладчиком должен был выступить Сафдар Башир, он уже был известен как прекрасный оратор.

У Сафдара была своя манера — начиная выступление спокойно, он постепенно ускорял темп, голос его словно, набирал силу и в конце звучал как набат. Слушателей захватывала его речь, затаив дыхание они ловили каждое его слово, для них уже ничего больше не существовало — они слышали только Сафдар Башира.

Митинг открыл доктор Зеди. Он был человек хладнокровный, не очень-то большой мастер произносить речи, поэтому слушатели вскоре начали оглядываться, ища Сафдар Башира. А тот в это время потягивал в баре виски. В последнее время он что-то захандрил и часто втайне от своих товарищей выпивал, оправдываясь тем, что это его успокаивает. Пить он научился давно, еще во время своего пребывания в Англии.

На трибуну Сафдар Башир поднялся совсем пьяный. Нетвердой походкой подошел он к микрофону и принял артистическую позу. Участники митинга бурно зааплодировали.

— Господа! — начал Сафдар Башир.— Гляжу на вас и мне почему-то кажется, что здесь собрались черепахи! — По площади прокатился недовольный ропот.— Черепахи, спрятавшиеся в панцирь и вытянувшие наружу только голову.— Он пошатнулся и едва удержал равновесие. Снова послышался ропот.

— Теперь не время жить по-черепашьи! — продолжал Сафдар Башир.— Наш век — век науки и прогресса. Человек изобрел радио, телевидение. А чем вы занимаетесь в этот век? Э, да разве вы поймете! Если вы и не черепахи, то стадо баранов, вас гонят, куда захотят! Куда ветер дует — туда и вы!

Люди начали волноваться. В разных углах зала раздавались протестующие голоса: кому же хочется, чтобы его сравнивали с черепахой или бараном?

— Если мы черепахи, то сам-то ты петух настоящий!

— Белены объелся! В сумасшедший дом отправить его!

Несколько парней громко закукарекали.

Шум несколько отрезвил Сафдар Башира, он заговорил сдержаннее.

— Я говорю в полном сознании...— начал он, но в ответ раздался хохот и негодующие голоса, потонувшие в общем шуме.

Люди повскакивали с мест, каждый кричал, что ему вздумается. Али Ахмад, сидевший рядом с трибуной, потянул Сафдар Башира за полу. «Жаворонки» не знали, куда им деваться от стыда. Сафдар Башир пытался продолжать свою речь, но глаза его налились кровью, язык заплетался: он был совсем пьян и болтал бог знает что. Всю эту пьяную болтовню разносили десятки громкоговорителей. Люди улюлюкали, стучали ногами, свистели. Али Ахмад выключил микрофон, громкоговорители умолкли. С трудом удалось увести Сафдар Башира с трибуны.

Али Ахмад сделал знак Салману, и тот подошел к микрофону. Салман сообщил собравшимся, что Сафдар Башир болен. Вот уже несколько дней он лежит с высокой температурой, но сегодня его подняли с постели, зная, как все ждут его выступления. Слушатели, казалось, поверили ему.

Это событие еще больше охладило отношение к Сафдар Баширу. На следующем же заседании организации поведение Сафдара было резко осуждено. А через несколько дней он снова проявил свое неверие в дело, которому посвятил себя. Дирекция текстильной фабрики уволила с работы четырех кули. Рабочий союз выразил свой протест против этого незаконного акта и заявил, что если они не будут восстановлены в т.ечение недели, рабочие объявят всеобщую забастовку.

Дирекция отклонила требование Рабочего союза. Ночью состоялось заседание Совета Рабочего союза, в котором принимали участие Салман и Сафдар Башир. Один из членов Совета предложил начать забастовку, Салман высказался целиком за это предложение, но Сафдар стал возражать. Он заявил, что союз еще недостаточно крепок, он не сможет руководить такой массовой забастовкой. Однако рабочие были полны энтузиазма и единогласно постановили начать забастовку.

Наутро рабочие собрались у ворот фабрики, задерживая отдельных штрейкбрехеров, отказывающихся принять участие в забастовке. Управляющий вызвал полицию. Забастовщики, однако, не шумели, вели себя очень спокойно. Дирекцию такой ход забастовки испугал еще больше, поэтому она подослала к бастующим кучку наемных бандитов. Полиция трижды пыталась дубинками разогнать мирную демонстрацию бастующих, в результате чего было ранено восемь человек. Бастующим пришлось разойтись, на фабрике было объявлено чрезвычайное положение.

Ночью снова состоялось заседание Совета, обсудившего создавшееся положение. Кто-то пустил слух, что полиция собирается напасть на помещение, где проходит заседание, и арестовать членов Совета. Сафдара на заседании не было. Он теперь почти не участвовал в работе союза, а на одном из заседаний организации даже заявил, что «жаворонкам» не следует вмешиваться в дела Рабочего союза, что они должны ограничить свою деятельность лишь социальными вопросами.

Еще с вечера он ушел домой, сославшись на болезнь. Однако, как выяснилось позднее, он провел время в баре с Хан Бахадуром.

Поведение Сафдара возмутило его товарищей, они созвали экстренное заседание организации. Сафдар Башир сидел, как преступник, молча, низко опустив голову. Лицо его было серьезно.

Председательствовал Фахим Алла. Салман обвинил Сафдара в том, что он вместе с Хан Бахадуром пытается помешать работе организации. Сафдар Башира от возмущения бросило в краску. Он ведь был председателем организации, ее создателем и потратил на ее нужды шестьдесят тысяч рупий. Он отказался от жизни, полной комфорта, и вел жизнь сподвижника. Предъявлять ему такое обвинение было слишком — это не укладывалось в его голове. Да, он чувствовал себя обойденным, потому что кандидатом на выборах в муниципалитет избрали доктора

Зеди, а не его. Это было несправедливо. А что касается его связи с Хан Бахадуром, так это чистая случайность. Вечером он отправился в бар и встретил там бизнесмена. Тот подошел к нему и пытался завести разговор о предстоящих выборах, но Сафдар перевел разговор на другое.

Салман предложил освободить Сафдар Башира от поста председателя и расследовать подробности его поведения. Председательствующий представил ему возможность оправдаться. Но Сафдар был так зол, что не произнес ни слова и, хлопнув дверью, покинул заседание.

Через час приехал его шофер и передал Али Ахмаду конверт. В нем оказалось заявление об отставке. Сафдар Башир просил освободить его от членства в организации. Али Ахмад не ожидал такого исхода; он зачитал заявление Сафдара, но просил отложить его обсуждение.

Ill

До выборов оставалось всего две недели. Стояло начало мая. Дули песчаные ветры, небо было словно раскаленный купол, листья деревьев сгорали от палящего солнца. Уже за час-два до полудня улицы замирали.

Али Ахмад сидел за столом, готовя очередное выступление. Вошел Салман с раскрасневшимся от жары лицом, мокрый от пота.

— Что нового, Салман? —улыбнулся Али Ахмад.

Юноша положил на стол сумку и, обтирая с лица пот,

радостно воскликнул:

— Великолепная новость! Один из противников покинул поле боя. Абдулхамид снял свою кандидатуру,— пояснил он.— Мне сказал об этом служащий муниципалитета. Сведения абсолютно точные. Сногсшибательная новость, не так ли?! Теперь остался один Хан Бахадур, да и он...

Али Ахмад не выразил никакой радости.

— Почему вы молчите?

— Это не очень приятное известие, дорогой,— неторопливо проговорил профессор.

— Почему?!

— Ему следовало заявить об этом хотя бы две недели назад. Я и сам удивлялся, почему он до сих пор не отвел свою кандидатуру.

— Я вас не понял,— растерянно произнес Салман.

— Ты, вероятно, не подумал, кому на пользу то, что Абдулхамид снимает свою кандидатуру. Если бы он участвовал в выборах, голоса делились бы между ним и Хан Бахадуром. Большая часть поддерживающих их избирателей — люди, готовые кому угодно продать свой голос, которых легко ввести в заблуждение, подкупить. Они не задумываются над тем, к чему это приведет. Сейчас можно выгодно продать свой голос, они так и делают.

Али Ахмад помолчал с минуту, затем спросил:

— Ты не знаешь, куда девался Сафдар Башир?

— Нет. Я только слышал, что он много пьет.

На лице Али Ахмада отразилось сожаление. Казалось, ему было больно слышать об этом.

— Бедняга стал жертвой своей горячности,— печально сказал он и, тряхнув головой, словно отгоняя назойливые мысли, продолжал:—Так вот, дорогой Салман, отказ Абдулхамида баллотироваться на выборах не в наших интересах. Все его голоса получит Хан Бахадур. За нашего кандидата будут голосовать рабочие — это несомненно, но все-таки и среди них нужно усилить работу.

Салман молча слушал профессора.

— Видимо, Хан Бахадур неплохо заплатил Абдулха-миду, не то он вряд ли снял бы свою кандидатуру,— говорил он.— Во всяком случае, теперь позиции Хан Бахадура укрепились.

Предположение Али Ахмада оправдалось. На следующий день на улицах появились огромные транспаранты, извещающие об отказе Абдулхамида баллотироваться и призывающие избирателей отдать свои голоса Хан Бахадуру.

Хан Бахадур еще шире развернул агитационную кампанию: подкупы, пиршества, пожертвования — все было пущено в ход. Через несколько дней Хан Бахадур намеревался провести многотысячный митинг избирателей. Это было первое собрание, на котором он хотел выступить с предвыборной речью. Раньше он как-то не осмеливался на такое.

Приготовления к митингу шли полным ходом: повсюду были развешаны красочно оформленные афиши, распространялись листовки, два джипа разъезжали по городу и объявляли о предстоящем митинге через громкоговорители.

«Жаворонки» решили сорвать этот митинг.

Хан Бахадур потратил колоссальные средства на организацию собрания. Площадь была украшена словно для свадьбы. На легком возвышении, обитом красной тканью, поставили кресло черного дерева.

Организация митинга была поручена Рафаат Али Вал-гиру — невысокому человеку с острой бородкой, который съел собаку на этом деле. Владелец небольшой пошивочной мастерской, Валгир получал основной доход от организации митингов и собраний во время предвыборных кампаний. Раньше у него даже была постоянная группа помощников, состоявшая из тех, кто выкрикивал лозунги, специалистов по аплодисментам, а также молодчиков, хорошо владеющих кулаками и дубинкой. Но в последние годы она распалась.

Рафаат Али Валгир явился за час до начала митинга, обошел площадь и собрал своих людей. Их было около двадцати пяти. Валгир расставил их по разным концам площади, дал последние наставления, кому начинать и по какому знаку. Валгир провел с ними не одну репетицию, но ведь они были новички, поэтому он еще и еще раз напоминал им об их обязанностях.

— Если кто-нибудь перепутает, ни гроша не получит,— предупреждал он своих «специалистов».

А обещано было: тем, кто выкрикивает лозунги,—

пять рупий, тем, кто их поддерживает,— две, а за аплодисменты — по рупии. Проявившим особое усердие сверх этого была обещана награда.

В половине восьмого начал собираться народ. За час площадь набилась до отказа, собралось более восьми тысяч человек. К девяти в машине подкатил Хан Бахадур. Его свита кинулась со всех ног к машине. Толкая друг друга, каждый старался первым открыть дверцу.

Валгир подал знак, и раздались выкрики: «Да здравствует Хан Бахадур!»

Подхалимы тесной толпой окружили Хан Бахадура, превознося его заслуги перед обществом. Наконец он добрался до помоста. Поднявшись на него, он бросил взгляд вниз и обомлел... Нет, он и не предполагал, что удастся собрать такое количество избирателей! Лицо его радостно просияло. Хан Бахадур сел в кресло и гордо вскинул голову.

Объявили о начале митинга. Слово предоставили профессиональному оратору, так расхвалившему Хан Бахадура, что тому даже стало неловко. Выступило еще несколько человек. Главная мысль всех выступлений была такова: Хан Бахадур — верный слуга народа, истинный мусульманин, ненавидящий зло и радеющий за интересы народа,— словом, человек, заслуживающий их голосов.

Приближалось время выступления Хан Бахадура. Он чувствовал, как у него замирает сердце от страха и дрожат ноги в коленях. И хотя по дороге сюда он думал, что все произойдет как нельзя лучше — потому, что речь написал для него опытный журналист, и к тому же он прорепетировал ее раз десять перед зеркалом,— сейчас он испугался.

Наконец Хан Бахадур поднялся на трибуну. Прежде чем начать говорить, он выпил стакан воды и несколько раз глубоко затянулся сигаретой. И вдруг он обнаружил, что забыл свою речь дома и не может вспомнить из нее ни слова.

— Да здравствует Хан Бахадур! Да здравствует Хан Бахадур!! — раздалось в зале.

Хан Бахадур растерянно смотрел по сторонам, ноги его предательски дрожали, кровь бросилась в голову.

— Братья мусульмане! Я не отниму у вас много времени. Я хочу сказать лишь несколько важных вещей,— с трудом произнес он дрогнувшим голосом.— Я ваш слуга... хочу верно служить вам...— Вдруг он вспомнил несколько фраз из своей речи.— Но это вам говорят все кандидаты. Каждый хочет служить интересам народа, каждый хочет облегчить ваши страдания. Почему же вы должны поверить в таком случае мне? Вы можете сказать, что Хан Бахадур болтает об этом, чтобы заполучить побольше голосов.

В это время Рафаат Али Валгир поднял руку и почесал голову. Один из его помощников решил, что это сигнал, и громко зааплодировал. Его поддержали другие. Решили не отставать и «специалисты» по выкрикиванию лозунгов. Они заорали во все горло. Участники митинга подхватили лозунги, и все вокруг загремело.

Хан Бахадур испугался и снова забыл свою речь. Валгир кипел от возмущения:

— Н егодяи! Все испортили! Я не подавал никаких знаков. Теперь не получат от меня ни гроша!

— Кое -кто хочет сорвать наш митинг,— выкрикивал с перепугу Хан Бахадур.— Но они не на тех напали! Мы ответим ударом на удар!

Валгир нашел, что момент подходящий и подал сигнал, Раздались выкрики.

— Алла акбар! Да здравствует Хан Бахадур!

Валгир встал так, чтобы его мог видеть Хан Бахадур,

потому что наконец ход митинга принимал желательный оборот.

— Я не хочу ничего говорить о себе,— немного успокоившись, продолжал Хан Бахадур.— Но вы все отлично знакомы с моей деятельностью. Кто построил недавно мечеть?

— А кто положил в карман два миллиона от продажи лавок при мечети?—раздался чей-то голос.

Молодчики Валгира набросились на беднягу и, избивая дубинками, поволокли его прочь. Кое-кто поспешил на выручку пострадавшему, завязалась драка. Площадь загудела, началась толкотня, раздались отчаянные вопли задавленных людей. Хан Бахадур сбежал с трибуны и с трудом пробился к своей машине.

Вскоре площадь опустела, только в одном углу собрались наемники Валгира. Специалист по организации митингов рвал и метал.

— Что вы со мной сделали? Как я теперь покажусь на глаза Хан Бахадуру? Ни один из вас копейки не получит. Бестолочи!

Он долго еще ругал их на чем свет стоит. У него не хватило смелости пойти к Хан Бахадуру, и с митинга Валгир отправился прямо в свою мастерскую. Но Хан Бахадур не был к нему в претензии. Он во всем обвинял «жаворонков» и теперь сидел со своими доверенными лицами, обсуждая план мести.

IV

Прошло несколько дней. «Жаворонки» тоже организовали массовый митинг. С речью выступил Салман. Он говорил спокойным, ровным голосом. За время предвыборной кампании ему часто приходилось выступать, и теперь он уже стал опытным оратором и хорошо чувствовал настроение аудитории.

— Причина ваших бед и нищеты не в том, что вы угнетены, слабы. Нет. Причина в том, что вы не верите в свои силы, вы не знаете своих прав и не используете их как нужно.

Вдруг раздались голоса.

— Врет он все!

— Выдумка, чтобы заполучить побольше голосов!

— Мы не хотим слушать!

— Убирайся вон!

Поднялся шум, послышались выкрики, мяуканье, кукареканье. Салман растерялся. С ним это случилось впервые. Он попросил присутствующих успокоиться и соблюдать тишину. Но раздались еще более громкие крики, в общем шуме нельзя даже было разобрать, что кричат.

Началась толкотня, потому что некоторые, испугавшись, пытались выбраться из толпы, другие с любопытством наблюдали за крикунами. Их было не более двадцати. Видя, что они не унимаются, несколько парней попытались успокоить их, но те полезли в драку. Здесь они не рассчитали свои силы. На них посыпался град ударов. Вскоре одного за другим их выставили вон, и порядок был восстановлен.

После митинга «жаворонки» собрались на чрезвычайное заседание. Надо было подумать о том, как предотвратить беспорядки на митингах.

В разгар прений, тихо заскрипев, отворилась дверь. В комнате мгновенно воцарилась тишина. Все оглянулись— на пороге стоял Сафдар Башир. Волосы его спутались, бледное, осунувшееся лицо выражало покорность, и только одни глаза горели лихорадочным огнем.

Тяжело передвигая ноги, Сафдар Башир подошел к Али Ахмаду.

— Господин профессор!—хрипловатым голосом заговорил он.— Друзья! Я прошу вас извинить меня за это вторжение. Я не имел на то права, но какая-то сила, словно магнит, привела меня сюда. Возможно, я в последний раз вижу вас, эту комнату, эти стены.— Он говорил медленно, усталым голосом, время от времени останавливаясь.— Я навсегда покидаю родину. Еду в Лондон, поселюсь где-нибудь в окрестностях города... Уже все распродано. Я уезжаю завтра утром... Я горд тем, что был членом вашей организации. Но мне больно, что я не смог идти в ваших рядах до конца.

Он замолчал, на лбу его поблескивали капельки пота. В комнате стояла гнетущая тишина. Но вот Али Ахмад встал, с минуту вглядываясь в лицо Сафдар Башира, и неожиданно крепко обнял его.

Послышались сдерживаемые рыдания. Это плакал Саф-дар Башир. Али Ахмад похлопал его по спине.

— Вот не думал, Сафдар. Да ты еще совсем ребенок!

— Ну, я пойду.

— Куда?—спросил Али Ахмад.

— В гостиницу. Дом я продал еще на той неделе.

— Завтра же перевози вещи сюда!—строго сказал Али Ахмад.

— Но ведь я уезжаю.

— Никуда ты не поедешь.

— Ты не можешь уехать! — раздались голоса и других.

Сафдар Башир улыбнулся, лицо его просветлело. «Жаворонки» повскакали с мест, радостно пожимали ему руки, хлопали по плечу и даже несколько раз проскандировали: «Да здравствует Сафдар Башир!» Все были рады его возвращению.

После полуночи, когда спустилась ночная прохлада, особенно приятная после знойного дня, на улице у здания штаб-квартиры послышались шум, голоса. Гул возрастал.

Али Ахмад проснулся от шума и лежал, прислушиваясь. Немного погодя он окликнул Сафдар Башира, который спал рядом на кровати. Теперь прислушивались оба, но из-за общего гула не могли расслышать отдельных голосов.

Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату влетел Салман, а за ним еще несколько «жаворонков».

— На штаб-квартиру готовится нападение!—выпалил Салман.— В комнате было жарко, и я перешел спать на крышу. Проснулся от шума, смотрю, внизу полно людей, обсуждают план нападения. Вся улица забита ими — человек четыреста-пятьсот, не меньше.

Появился доктор Зеди, взлохмаченный, с заспанными глазами, за ним и другие «жаворонки». Лица у всех были встревоженные.

Послышался треск выламываемой двери, звон стекла.

— Медпункт разносят! — крикнул доктор Зеди. Снова послышался звук бьющегося стекла, крики, затем громкий стук в парадную дверь. Теперь отчетливо доносились грязные ругательства и угрозы в их адрес.

«Жаворонки» сидели, не зная, что предпринять — выйти и принять бой или выжидать в помещении. Вдруг Сафдар Башир встал и решительно направился к выходу. Никто не успел удержать его. Он открыл дверь и, остановившись на пороге, поднял руку.

— Братья! — крикнул он, обращаясь к нападавшим и стараясь перекричать шум.— Успокойтесь! «Жаворонки» ваши друзья, а не враги, они служат вам...— Сафдар не закончил фразу, в голову ему угодил камень, он едва удержался на ногах. На виске показалась кровь и тонкой струйкой потекла по щеке. Сафдар снова поднял руку.

— Братья! Не разрушайте этот медпункт. Ведь здесь оказана бесплатная помощь тысячам больных...

Что-то тяжелое ударило его по голове. Сафдар Башир пошатнулся и ухватился за косяк двери.

— Бога ради, выслушайте меня!—дрожащим голосом умолял он. Но его никто не слушал. На Сафдара посыпались удары и пинки. Он втянул голову в плечи и закрыл ее руками. В это время кто-то ткнул его в бок колом. Сафдар вскрикнул и упал на пол.

Салман кинулся к нему на помощь, но нападающие набросились на него. Бандиты окружили «жаворонков» тесным кольцом и с воем, словно дикие звери, накинулись на них с дубинками, камнями, кольями.

Шум поднял с постелей жителей квартала, и теперь они со страхом выглядывали из окон и через щели своих заборов, но никто не решался прийти на помощь «жаворонкам».

Вдруг стало светло, в небо поднялись красные языки пламени — горело помещение медпункта. Огонь перекинулся и на другую половину здания и начал пожирать медикаменты, книги, бумаги, все жалкое имущество людей, которые хотели посвятить свою жизнь борьбе с нищетой и отсталостью народа, а теперь одними кулаками отбивали нападение нанятых Хан Бахадуром бандитов.

Сгорел потолок, рухнули стены, и стало видно, как в библиотеке огонь листает страницы книг бессмертного Толстого, превращает в пепел творения Шекспира, Горького...

Раздуваемое ветром пламя поднималось все выше и выше. Казалось, огромный дракон опустился на землю и размахивает своими страшными огненными крыльями.

Немного погодя, убедившись, что все уничтожено, бандиты собрались на улице, где их ждало несколько грузовиков, расселись по машинам и укатили.

Почти все «жаворонки» были без сознания. Сафдар Башир умер. В его открытых остекленевших глазах играли кровавые отблески пожарища. Полиция приехала, когда бандитов и след простыл, а здание уже почти догорело.

Сторож открыл ворота, и оба они вышли с территории детской колонии. Был приятный летний вечер, прохладный морской ветерок ласкал их лица. В небе плыли неторопливые облака. Недавно прошел проливной дождь, и на дороге кое-где блестели большие лужи. Ребята шли вдоль заборов. На улице было темно и тихо, и шаги их звонко отдавались вокруг.

Ноша шел позади, но теперь рядом с ним был не Раджа, а Покар.

...Это случилось несколько месяцев назад. Старый учитель рисовал мелом на доске карту Пакистана. Вдруг в классе раздался крик обезьяны. Учитель испуганно оглянулся, потерял равновесие и упал. Класс разразился хохотом. Учитель встал, отряхивая одежду. Лицо его побледнело. Он лихорадочно потирал пальцы и оглядывал класс из-под толстых стекол очков — верный признак того, что сейчас кого-нибудь будут драть до полусмерти. Его поза, весь вид были настолько смешны, что Раджа не выдержал и прыснул. Учитель взял прут и бросился к Радже.

— Тебе очень нравится быть обезьяной? Так я ее из тебя сделаю! — прохрипел старик, осыпая Раджу ударами. Прут со свистом опускался на спину Раджи, а учитель приговаривал:

— Кричи обезьяной! Кричи обезьяной!!

Раджа сначала терпел молча, потом не выдержал и взмолился:

— Это не я кричал!

— Врешь!—и прут снова со свистом опустился на спину Раджи.

— Клянусь богом, господин учитель!

— Кто же тогда?

Раджа промолчал. Прут обжег его руки.

— Господин учитель, это Покар!—вырвалось у него.

Настоящее имя Покара было Мухаммад Али, но его

никто по имени не называл. Покар был великий мастер на всякие проделки в классе. Он кричал, подражая разным животным, стучал ногами, прятал и рвал чужие учебники. Покар и сам не учился ничему и другим не давал. Порой мальчишки злились на него, но связываться с ним боялись: он был сильный и хитрый и никому спуску не давал.

Учитель оставил Раджу и направился к Покару. Тот уже не раз бывал бит, поэтому принял соответствующую позу: свернулся клубком и спрятал голову между коленями. Он не издал ни звука, пока учитель стегал его.

Когда урок кончился и учитель ушел, Покар подскочил к Радже. Тот со страхом глядел на него исподлобья.

— Ну, негодяй, что мне с тобой сделать?!

Раджа стоял молча, втянув голову в плечи.

— Молчишь?! — грязно выругавшись, Покар отступил на шаг и, размахнувшись, ударил Раджу — раз, другой, третий.

Раджа упал, из носа у него потекла кровь. Разозлившись, он вскочил и набросился на Покара, но тот был сильнее. Одним ударом он отбросил Раджу от себя, не дав ему опомниться, повалил на пол и начал топтать ногами. Почувствовав острую боль в колене, Раджа вскрикнул и потерял сознание.

Покара наказали, но нога у Раджи долго не заживала. Рану промывали, перевязывали, делали присыпки — все бесполезно: с каждым днем она становилась хуже. Раджа ходил прихрамывая, а больше сидел, почесывая колено. Вскоре появилась другая язва, пониже первой, а еще

немного погодя все тело Раджи покрылось бурыми пятнами. Они зудели, и Раджа не мог спокойно ни спать, ни есть.

Однажды в колонию приехал врач для осмотра заключенных. Он долго расспрашивал Раджу о его болезни, о жизни до заключения. Когда врач приехал вторично, кожа на теле Раджи кое-где начала сходить, язвы гноились. Лицо Раджи отекло, уши распухли и оттопырились — он был страшен. Теперь он почти не ходил и все время с ожесточением расчесывал язвы. На этот раз доктор ничего у него не спрашивал. В тот же день к воротам колонии подъехала санитарная машина. Раджу увезли. Больше он в колонию не вернулся. Ноша даже не знал, в больнице Раджа или еще где-нибудь, но все время помнил о своем друге. Вот и сегодня, когда его наконец освободили, он шел по темной улице, осторожно обходя лужи, и думал о Радже. Дружба с Покаром возникла уже после отъезда Раджи, и началась она после одного случая.

Покар был крепко сколоченный смуглый парень лет шестнадцати, но выглядел моложе своих лет. В колонию он попал за то, что ударил ножом рикшу. Покар всегда с гордостью рассказывал о своем «геройстве». «У этого мерзавца все внутренности вывалились наружу. Просто не знаю, как он жив-то остался»,— часто говаривал Покар. Это оказывало соответствующее действие — ребята смотрели на него со страхом и уважением.

Покар изощрялся в грязных ругательствах, задирал всех, избивал без всякой на то причины более слабых и дня не мог прожить без драки. Проворный, верткий, он, как волчок, кружился вокруг противника. «Техника» драки Покара заключалась в том, чтобы утомить противника, а потом уже, не тратя много сил, повалить его и избить. Уложив одного, он победоносно оглядывался, сверкая своими маленькими глазками, и говорил: «Ну, кто следующий? Подходи!»

Не было дня, чтобы Покара не наказывали за драки, но он терпеливо сносил побои. Как бы ни гуляла розга по его телу, Покар не издавал ни звука. Уже через минуту после очередной порки он улыбался: «И зачем надрываются?!»

Приказание Покара было законом для всех мальчишек колонии. Того, кто смел ослушаться, он заставлял подчиняться себе силой. Однажды испытал это на себе и Ноша.

Покар приказал Ноше помочь ему в избиении своей очередной жертвы, Ноша не согласился. Покар, не долго думая, ударил его — раз, другой, третий... Ноша не успел опомниться, как уже лежал на полу. С того дня он беспрекословно подчинялся Покару.

Однажды около ворот колонии остановилась полицейская машина. Из нее вышел под конвоем высокий парень в наручниках. На нем были короткие узкие брюки и яркая шелковая рубашка, вся в изображениях драконов, обезьян, целующихся женщин и мужчин. Талия его была туго стянута кожаным ремнем с бронзовой пряжкой, на носу темные очки в массивной оправе. Всем своим видом он напоминал голливудского киноактера. Да и походка у него была, как у американских киноковбоев.

Никто так и не узнал его настоящего имени. Знакомясь, он представился Тарзаном. Так его и называли. На вид ему было не больше шестнадцати, но посадили его за разврат. Правда, суд еще не вынес решения по его делу, но его все-таки отправили в колонию. На воле Тарзан занимался бандитизмом и перепродажей билетов в кинотеатры. У него была своя компания, которая часто навещала его в колонии, друзья передавали ему съестное и сигареты, которыми он щедро угощал колонистов. Это, конечно, немало содействовало его популярности. Теперь толпа почитателей ходила не за Покаром, а за Тарзаном. Он небрежно прохаживался по двору, насвистывая джазовые мелодии из американских кинофильмов.

Покар сначала молча наблюдал за Тарзаном, потом попытался завести с ним дружбу, но Тарзан словно не замечал его, а однажды даже оскорбил. Это было уж слишком! Завязалась драка. Применив свой излюбленный прием, Покар вышел победителем.

Тарзан тяжело переживал позор поражения и все время обдумывал план мести. Однажды он и еще несколько ребят окружили Покара и набросились на него. Очень скоро Покар оказался на земле, Тарзан уселся на него верхом.

Ноша сначала издали наблюдал за дерущимися, затем подошел ближе.

— Эх, вы, напали на одного. Разве это по-мужски?

— Заткнись, ублюдок! — огрызнулся Тарзан.

— Попробуй один на один,— сказал Ноша, имея в виду, что Тарзану следует одному драться с Покаром. Но Тарзан понял это как вызов. Он оставил Покара и кинулся к Ноше:

— А ну, иди сюда!

От первого же удара у Ноши зашумело в голове, в глазах стало темно. Закричав, он как безумный бросился на Тарзана и повалил его на землю. Разделавшись с Тарзаном, Ноша поспешил на помощь к Покару. И откуда только взялись у него силы! Вскоре все разбежались. По-кар обнял Ношу за плечи.

— Ну и молодец ты! Хорошо обработал этих мерзавцев!

С этого дня они и подружились.

Тарзан не долго оставался в колонии. Однажды к вечеру разразилась сильная гроза, ветер стонал и выл всю ночь. А утром обнаружилось, что Тарзан исчез. От камеры следы его больших ног вели к забору.

Не прошло и нескольких дней, как сбежала еще группа ребят. Покар с Ношей тоже попытались сбежать, но их поймали, избили до полусмерти и бросили в карцер. С тех пор с них не спускали глаз.

В колонии Ноша кое-чему научился: Покар посвятил его в секреты своих «тактических приемов» в драке. Теперь они, не боясь, часто затевали ссоры и вдвоем отбивались от своих врагов. Кроме того, Покар был опытным карманником. Он обучил Ношу приемам и этого «ремесла».

Большая часть ребят, находившихся в колонии, на воле занималась преступными делами. Был среди них и паренек, по имени Плутон — непревзойденный мастер по взламыванию замков. Он безвозмездно обучал этому «ремеслу» всех желающих. Ноша тоже взял у него несколько «уроков».

В первые дни пребывания в колонии Ноша сторонился других, часто плакал по ночам, иногда часами молился. Он добросовестно учился в школе при колонии. Но, подружившись с Покаром, он совсем изменился.

Случилось так, что их освободили в один день.

Ребята неторопливо брели по темной улице. Когда они вышли к территории сельскохозяйственной выставки, кто-то окликнул их:

— Эй, Покар! Размечтался, не замечаешь?

Покар оглянулся. У чайной под навесом стоял устад (главарь) Педро, рядом с ним Баджуа. Покар остановился. Устад, шурша своими белоснежными накрахмаленными шароварами, подошел к нему и крепко обнял.

— Только отпустили, мерзавцы? Я тебя здесь жду с четырех часов.

Устад еще долго тискал Покара, дружески похлопывал по спине. Когда, наконец он отпустил его, Баджуа развернул платок и надел на шею Покара цветочную гирлянду. Тут Покар вспомнил о Ноше.

— Устад, это Ноша — мой большой друг. Его отпустили вместе со мной.

Ноша слегка кивнул головой в знак приветствия. Педро заинтересованно оглядел его и положил ему на голову руки.

— Да хранит тебя бог, сын мой! — произнес он по-отечески и повернулся к Баджуа:—Пойди поймай такси, а мы пока выпьем чаю.

Баджуа ушел, а они направились в чайную и уселись на длинной скамье.

— Принеси-ка нам чайку, да смотри, чтобы был экстра! — крикнул Педро официанту. И через минуту чай же был на столе.

— А ты, дружок, что-то похудел,— взглянув на Покара, сказал устад.— Не кормили вас там, что ли?

Покар стал рассказывать ему о жизни в колонии.

Покончив с чаем, они вышли на улицу, где их уже ждал с машиной Баджуа. Садясь в машину, Педро вдруг предложил:

— Посмотрим, как украшена Бандр Роуд .

Машина свернула к Бандр Роуд. Над улицей тянулись

гирлянды разноцветных фонариков. Устад сидел с гордо поднятой головой. Это был невысокий мужчина средних лет, с густой шапкой вьющихся волос и усами, глаза его хитро поблескивали.

Проехав по центральным улицам, они повернули в сторону «ставки» (так называл Педро место, где собиралась его шайка). Было уже около полуночи. «Ставка» — довольно большой дом из шести комнат с огромной верандой — располагалась среди маленьких земляных халуп, в узком и темном переулке. В ветвях единственного дерева ним , росшего в углу немощеного двора, свили себе гнездо вороны, не прекращавшие крика ни днем, ни ночью.

Машина остановилась на углу. Педро расплатился, и она уехала. Устад испытующим взглядом оглядел Ношу и, отозвав Покара в сторону, спросил:

— А что собирается делать твой друг?

— Будет работать у вас, устад.

— Это можно, конечно, но годен он на что-нибудь?

— Какой разговор! Он ловкач, да и я его кое-чему научил.

— Чему ты мог научить, сам-то еще как следует ничего не умеешь. Поглядите-ка на него — учитель выискался,— и устад шлепнул Покара по затылку. Тот смущенно засмеялся.

Педро сделал знак Баджуа и Ноше следовать за ним. В комнате, куда они вошли, прислонясь спиной к стене сидел молодой парень. Увидев Педро, он вскочил.

— Они еще не вернулись, Чакрам?—спросил его Педро.

— Кадыр и Панчхи вернулись, пошли выпить чаю.

Педро устало опустился на расстеленное на полу одеяло.

Чакрам и Покар обнялись.

— Без тебя у нас тут ничего не клеилось. Клянусь богом, как садимся играть, так тебя вспоминаем!

— Сегодня же начнем,— засмеялся Покар.— Сколько времени не держал колоды в руках. Там мы раздобыли однажды карты, но сволочи выследили и отняли.— Он вполголоса стал рассказывать Чакраму о жизни в колонии. Педро лежал, опершись подбородком на руки, Баджуа проворно массировал ему ноги.

В комнату, громко разговаривая и хохоча, вошли два парня лет двадцати. Один из них смуглый до черноты, с густо смазанными бриллиантином волосами, в брюках и рубахе навыпуск. Другой — бледный, с шелковым платком, повязанным вокруг шеи, в свободных, широких шароварах.

— Чего раскудахтались?!—прикрикнул на них Педро.— Давно не били вас, да?!

Парни притихли, торопливо поклонились ему и тихонько уселись в углу.

— Чего прячетесь?—снова загремел Педро.— Где были до сих пор?

Они молчали.

— Ну, чего молчите?

— Немного запоздали, устад-джи, извините,— пролепетал смуглый.

— Немного?! — разозлился Педро.— Уже полночь! По -твоему, это немного? Вы ведь были сегодня у паспортного отдела, а он закрывается в четыре.

— Мы прошлись по улице,— вступил в разговор другой.

— Ишь разболтались, мерзавцы! Смотрите мне!—не унимался Педро. Потом, обращаясь к Чакраму, сказал: — А ты так и собираешься лясы точить?

Чакрам испуганно вскочил, прошел в угол к сундучку, вытащил из него большую конторскую книгу, ручку и сел к лампе.

— Посмотрим, что вы сегодня принесли,— повернулся Педро к парням.

Смуглый выложил перед Чакрамом несколько купюр и разменную монету.

— Сколько там получается, Чакрам?—спросил Педро.

— Пятьдесят пять рупий девять анн,— пересчитав деньги, ответил тот и записал сумму в книгу.

— И все? Вчера у вас была неплохая добыча, что же случилось сегодня?

— Сегодня только раз удалось, а вчера мы четыре раза делали заход.

— Вот уж это ни к чему. Почему вы вчера мне об этом не сказали. Одного раза в день достаточно, не то поймают.

Педро немного успокоился и теперь терпеливо поучал парней тонкостям и дипломатии карманного вора. В это время в комнату вошли три мальчика, они поздоровались с Педро и уселись в сторонке. Еще минуту спустя вошел высокий парнишка, молча поклонился и тоже присел поодаль. Баджуа продолжал массировать ноги Педро. Комната постепенно наполнялась, приходившие радостно обнимали Покара и расспрашивали его о жизни в колонии.

Стоял гул. Когда собрались все шестнадцать человек, Педро сел. Все смолкли.

— Ну, давайте отчитывайтесь!—обратился Педро к своим подопечным.

Один за другим они подходили к нему и выворачивали карманы. Педро громко произносил имя карманника и принесенную им сумму денег. Чакрам записывал все в конторскую книгу.

Педро одних хвалил, похлопывая по спине, других ругал, третьему тут же преподавал практический урок. Когда все отчитались, он передал Чакраму третью часть от общей выручки — эта часть принадлежала «ставке», остальные деньги он начал распределять между карманниками. Они были не равноценны: одни получали пятьдесят процентов от каждой вырученной рупии, другие — пять анн от рупии, третьи — только три анны.

Покончив с дележом, Педро обратился к Чакраму:

— Выдай Баджуа двадцать рупий, пусть купит угощение.— Потом повернулся к Баджуа:—Только не бери у Ханана, этот подлец подмешивает что-то в масло. В прошлый раз ты приносил от него сладости, так у меня до сих пор во рту горчит.

Баджуа взял деньги и ушел. Следом за ним вышел и Педро. В комнате сразу поднялся шум, все заговорили разом, перебрасывались шутками, смеялись и, окружив тесной толпой Покара, забросали его вопросами. Ноша сидел, молча наблюдая за происходящим. Ребята смотрели на него, и он ежился под их взглядами.

Немного погодя вернулся Педро. На нем была только белая набедренная повязка. Он вошел, вытираясь полотенцем (должно быть, только что принял ванну). Кончив обтираться, он бросил к ногам Чакрама связку ключей.

— Поди достань из сундука чистое белье. Да захвати мою феску.

Чакрам ушел. Педро поманил пальцем Ношу. Тот робко подошел к нему и присел рядом.

— Покажи-ка правую руку,— приказал Педро. Ноша протянул ему руку. Педро ощупал кисть и длинные пальцы Ноши.

— Пальцы у тебя хорошие. Придется только потренировать их несколько дней: гибкости не хватает.

Педро отпустил его руку, Ноша встал.

— Ты куда?

Ноша снова сел. Педро хотел сказать что-то, но тут заговорил Панчхи:

— Вчера столкнулись устад Ахмад-хан и Кхара. Спорили чуть не до драки.

— Из-за чего? — заинтересовался Педро.

— Кхэра говорит, сейчас в Карачи не осталось ни одного стоящего специалиста, кого ни возьми, все в устады лезут.

Педро это задело.

— А сам-то он что умеет? Из него и карманник приличный не выйдет. Все они, бомбейцы, сопляки! Калькуттских, я думаю, никто не превзойдет. У нас там был устад Шейх Бани Бахш. Ему тогда уже было за семьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Он держал школу. Сто рупий брал задаток в виде подарка, а потом еще девятьсот рупий за обучение... Чуть что не по нему, развернется — и в морду... Но специалист был классный...

Вернулся Чакрам. Педро тут же переоделся и снова уселся в углу

Немного погодя в комнату вошел нагруженный Баджуа. Он выложил покупки перед Педро. Чакрам зажег ароматические палочки, и по комнате распространился легкий дымок. Педро надел турецкую феску, разложил сладости на скатерти, закрыл глаза и зашептал молитву.

Потом он подозвал Ношу, надел ему на шею цветочную гирлянду, снял с себя феску и тоже надел ему на голову. На этом обряд посвящения в ученики закончился. Педро собственноручно положил в рот Ноши щепотку сладостей и распределил остальное между ворами.

Ноша поздоровался с каждым в отдельности, крепко пожимая руку. Теперь он стал семнадцатым карманником шайки Педро.

По просьбе Педро Панчхи спел песенку из кинофильма. У него был приятный и сильный голос. Кадыр подыгрывал ему, изображая голосом звук таблы.

После небольшого импровизированного концерта все разбрелись по своим комнатам. Большая часть ребят ночевала здесь же. Покар и Ноша устроились вместе.

Около недели Педро преподавал Ноше мастерство карманника. После специальных упражнений пальцы Ноши стали гибкими и сильными, и в один прекрасный день он отправился на «работу» под присмотром Чак-рама.

Чакрам был мастером своего дела. Педро настолько благоволил к нему, что сделал своим заместителем и поручил вести все денежные расчеты. Чакрам, действительно, был славный парень, Ноша скоро подружился с ним. Чакрам помогал ему и советом и поддержкой, угощал его чаем, сигаретами.

Ноша наблюдал, как работает Чакрам, поражаясь его ловкости. Он никак не мог уловить момент, когда тот забирался в карман прохожего, а Чакрам уже бросал ему кошелек. Постепенно Ноша переборол в себе страх, мешавший ему в новой «работе».

lll

После смерти жены Нияз получил пятьдесят тысяч рупий, и первое, что он сделал,— купил особняк в пригородном районе. С востока к особняку подступали холмы, казавшиеся ночью страшными драконами, с севера — несколько старых дач, в которых когда-то жили офицеры. В последнее время их приобрели частные лица, и там велись большие строительные работы. Вечером непроглядная тьма окутывала весь район, на улице не появлялся ни один прохожий. Часам к девяти все вокруг словно вымирало и только заунывный, наводящий ужас вой шакалов нарушал гнетущую тишину.

В доме было пять комнат. Нияз обставил их мебелью, купленной на аукционе. К особняку примыкал большой двор, засаженный деревьями; видимо, в последнее время за ними не ухаживали, и они были очень запущены. По ночам, когда ветер ломал сухие ветки, казалось, что под деревьями кто-то ходит, тщетно пытаясь найти дверь в дом.

Для Нияза в новом доме все было хорошо, только трудно было добираться в город. Он выходил из дому рано утром и иногда часами ожидал автобуса. На линии курсировало несколько машин, но чуть ли не через день одна-две из них выходили из строя. Взвесив все за и против, Нияз купил за четыре с половиной тысячи рупий машину. Она была не новая, но еще прочная и расходовала не слишком много бензина.

Затем последовали и другие изменения. Теперь Нияз отказался от шаровар и рубахи и стал носить брюки и сорочку, усы сбрил, лавку свою на базаре продал. На двери особняка появилась табличка с надписью на английском языке: «Шейх Мухаммад Нияз — правительственный подрядчик».

Нияз ни слова не знал по-английски, но это не помешало ему стать государственным подрядчиком. Ему удалось получить подряд на проводку электрической сети в новые бараки. Работы были небольшие, но имя его как правительственного подрядчика попало в список. Благодаря этому ему удалось получить от муниципалитета заказ на строительство нового рынка стоимостью семь миллионов рупий. Помог ему получить этот заказ Хан Бахадур Фар-занд Али, недавно избранный на пост председателя муниципалитета. Хан Бахадур изрядно поистратился на предвыборную кампанию и теперь намеревался восполнить свои затраты. С Ниязом они уговорились, что тридцать три процента от выручки Нияз отдаст ему.

Нияз не имел никакого представления о строительстве, да и денег у него не хватило бы на такое большое дело, поэтому он уступил подряд другому дельцу за пять с половиной миллионов, а сам занимался лишь перепродажей на черном рынке строительных материалов, которые ему удалось получить под правительственный заказ по государственной цене.

С Хан Бахадуром они постепенно становились близкими друзьями. Благодаря своему новому посту Хан Бахадур стал в городе большой персоной. Почти ежедневно в его доме собиралась компания — пили виски, играли в бридж и рами *.

Хан Бахадур был страстным игроком в рами, и хотя теперь у него почти не бывало свободного времени, иногда он не вставал из-за стола по целым дням. Собиралось у него обычно несколько видных правительственных чиновников и крупных бизнесменов. Гостиная Хан Бахадура превращалась в своего рода частный клуб, постоянным членом которого стал и Нияз. Сначала он отказывался пить, но однажды его заставили чуть не силой глотнуть виски, и с тех пор он выпивал за вечер несколько рюмок.

Жизнь Нияза шла размеренно и спокойно. Анну и Султана жили с ним вместе. Да и куда они могли деваться: ведь у них никого не было. К Султане Нияз относился очень ровно, старался ничем не обидеть ее. Рано утром он уезжал на своей машине и возвращался поздним вечером, молча проходил в свою комнату и ложился спать. Ужинал он обычно у Хан Бахадура. Вначале Султана приносила ужин ему в комнату, но он сказал ей, чтобы она этого не делала.

Здоровье у Нияза тоже стало значительно лучше. Сидя целыми днями в лавке, он располнел, а теперь хлопоты и заботы, подвижная жизнь способствовали тому, что он снова стал строен, лицо утратило желтизну, а после рюмки виски на щеках появлялся легкий румянец. Султана уже не раз ловила себя на том, что заглядывается на него, когда он выходит из дому в своей нейлоновой сорочке и отлично сшитых брюках.

Однажды тихим летним вечером, когда солнце уже заходило и только на западе горизонт еще пылал золотисто-розоватыми тонами, Султана стояла у открытого окна. По улице медленно тянулся караван верблюдов. Тихо позвякивали привязанные к их длинным шеям бубенцы, нежный перезвон которых казался особенно мелодичным в вечернем воздухе. У дерева, недалеко от окна, Султана увидела Нияза. Он куда-то уезжал и послал шофера заправить машину. В розоватых отблесках последних лучей солнца Нияз выглядел стройным юношей. Султана загляделась на него. А он, словно почувствовав ее взгляд, оглянулся, глаза их встретились. Султана быстро отошла от окна, сердце ее сильно стучало. Но и после этого случая отношение Нияза к ней не изменилось, а оставалось по-прежнему ровным и спокойным.

По воскресеньям Нияз обычно бывал дома. Если кто-нибудь приходил, то они все вместе сидели в гостиной, беседовали, пили чай. Несколько раз Нияз возил брата и сестру в магазин за покупками, откуда они возвращались нагруженные свертками. Это были главным образом наряды для Султаны. Разговаривал Нияз с Султаной мало и не глядя на нее, словно боялся испугать.

«Ты не боишься жить здесь?», «Ночью я слышал, как ты кашляла. Сходи обязательно к доктору», «Тебе ничего не нужно?»

На домашние расходы Нияз в первых числах каждого месяца через Анну передавал Султане триста рупий. Счета за стирку белья, электричество, жалованье слугам — все он оплачивал сам. Такая жизнь, полная довольства, постепенно стала вытеснять из памяти Султаны образ матери. Она поправилась, на ее щеках снова появился румянец.

Но насколько внимателен, даже нежен был Нияз по отношению к Султане, настолько жестоко относился он к Анну—ругал его по каждому поводу, а иногда и бил. Один раз он так разозлился, что запустил в Анну стакан. Хорошо, что тот увернулся, стакан ударился о стену и разбился. Анну по природе был смирный, пугливый мальчик, а теперь стал еще и замкнутым. Он все время испуганно озирался или сидел молча, забившись куда-нибудь в угол, как старичок. Когда Нияз бывал дома, Анну старался не попадаться ему на глаза, а когда Нияз звал его, чтобы поручить ему какое-нибудь дело, Анну бледнел, ноги у него дрожали, все валилось из рук. Нияз, как взбесившийся пес, скрежетал зубами и обрушивался на него с проклятиями.

Султана видела, как жесток Нияз к ее брату, но боялась произнести слово в его защиту. Однажды, когда Нияз сильно ударил Анну по лицу, тот с плачем прибежал к ней. На щеке ясно проступали следы пальцев. Султана прижала голову брата к груди и сквозь слезы сказала:

— Потерпи, брат мой. Ради бога, не плачь так, ты разрываешь мне сердце.

Она долго еще плакала над ним. Анну она любила с самого детства, а теперь он был для нее единственным близким человеком на свете: отец и мать умерли, Ноша пропал, кто знает, жив ли он.

Жестокость Нияза по отношению к Анну росла день ото дня. Он придирался к нему как только мог. В доме был слуга — мужчина средних лет, но Нияз заставлял Анну делать всю работу для себя и избивал бедного мальчика по каждому поводу, плевал ему в лицо, выкручивал руки.

Анну несколько раз жаловался Султане, но она так и не решилась поговорить с Ниязом. В конце концов Анну понял, что жалобы бесполезны. Он молча сносил побои, потом забивался в какой-нибудь темный угол и сидел, отрешившись от всего. Теперь мальчик не разговаривал даже

с сестрой. Когда ни посмотришь, сидит один, бледный, исхудавший. Нияз испытывал к нему непонятную безграничную ненависть. При одном его виде глаза Нияза наливались кровью, губы начинали дрожать.

Причиной этой ненависти, в сущности, являлась Султана. Она очень любила Анну и большую часть времени уделяла ему: то кормила, то пришивала пуговицы к его рубашкам, то заправляла его постель. Она вставала чуть свет, с первыми лучами солнца, будила Анну. Он долго ворочался в постели, жмурил глаза, но Султану это не сердило. Она нежно щекотала его, пока он окончательно не просыпался. Потом девушка вела его в ванную, а сама стояла у дверей с полотенцем, помогала ему вытереться, расчесывала своим гребешком волосы. Напоив брата горячим молоком, Султана провожала его в школу. Когда Анну выходил из дому, она долго стояла в дверях, глядя ему вслед.

Анну был центром внимания Султаны, и это злило Нияза.

Султану в последнее время беспокоило поведение брата. Она старалась расшевелить его, боясь, что он куда-нибудь убежит или что-то натворит. Если его не было видно, она бегала по всему дому и саду. Плакала, находя его то под лестницей, то в чулане. В ее любви к Анну было много материнского, она находила успокоение в заботах о нем.

Однажды Султана заболела. Поднялась температура. Нияз настоял, чтобы она поехала к врачу. А когда она ушла, позвал Анну. Тот вошел, испуганно озираясь.

— Где ты шатаешься? Сколько времени можно звать тебя!

Анну как обычно промолчал.

— Поганец, почему не отвечаешь? — разозлившись еще больше, прохрипел Нияз.— Где ты шлялся до сих пор?

— Я сидел во дворе под деревом,— едва слышно прошептал Анну.

— Ах, ты и врать уже* научился?!—заревел Нияз.— Запомни — шкуру спущу! Если хочешь жить в моем доме, так веди себя как следует, не шатайся без дела. У меня здесь не приют!

Долго еще он изрыгал проклятия и угрозы, затем приказал:

— Возьми из шкафа стакан и вон ту длинную бутылку с углу. Что-то я плохо себя чувствую, нужно принять лекарство.

Спускались предвечерние сумерки, воздух стал прохладнее, на душе у Нияза почему-то было тяжело, и он решил выпить виски. Теперь он часто выпивал и дома.

Анну взял из шкафа стакан, бутылку. В это время раздался окрик Нияза:

— Где ты там провалился?

Анну вздрогнул, бутылка выпала у него из рук и разбилась— виски разлилось по полу. Нияз несколько секунд смотрел на Анну налившимися кровью глазами, затем прыжком кинулся к нему, схватил за волосы и с силой отшвырнул к стене. Анну, как мячик, отскочил от нее и, не удержавшись на ногах, упал. Нияз накинулся на него с кулаками, не разбирая куда бьет — по спине, голове, животу. После одного особенно сильного удара в грудь Анну громко вскрикнул и задохнулся. Некоторое время он лежал неподвижно, как труп. Очнувшись, он попытался встать и убежать из комнаты, но Нияз захлопнул у него под носом дверь и, тяжело дыша, снова набросился на него с кулаками. Свалив Анну на пол, он придавил его всем своим тяжелым телом. Анну бился под ним, как рыба. Нияз крепко сдавил ему горло руками. Мальчик начал хрипеть, глаза его закатились. Нияз испугался и ослабил пальцы. Изо рта Анну струйкой потекла кровь, глаза покраснели. Он лежал неподвижно, не спуская взгляда с Нияза, потом тихо застонал.

— Убирайся сейчас же из моего дома, не то прибью! — прохрипел Нияз.

Анну попытался встать, но снова упал на пол, тело его покрылось холодным потом, он тяжело дышал.

— Ты уберешься или тебе еще мало?!—закричал Нияз и двинулся к Анну. Мальчик, преодолев слабость, сел и, сложив на груди руки, взмолился:

— Не нужно, не нужно!

— Тогда убирайся!—Нияз открыл дверь.— И не вздумай вернуться, все равно прибью! В моем доме нет для тебя места!

Анну встал и, прихрамывая, вышел из комнаты, спустился по лестнице, пересек двор и медленно побрел по безлюдной улице.

IV

Ночь расправила свои крылья, окутав улицы и дома. Анну уже несколько часов брел по темным притихшим закоулкам, ломая голову, куда ему идти. Вконец выбившись из сил, он прилег на тротуаре и уснул.

Около полуночи он проснулся. Ему показалось, что идет дождь и он уже насквозь промок. Анну испуганно сел. В темноте раздался чей-то грубый голос.

-г Ты что, другого места не нашел? Разлегся!

Над его головой стоял мужчина и преспокойно мочился. Анну отшатнулся.

— Ты почему здесь валяешься? Дома места, что ли, не хватает? — обратился к нему незнакомец, покончив со своим делом.

Анну ничего не ответил.

— Где-нибудь поблизости живешь?

— Нет,— испуганно ответил Анну.

Незнакомец постоял молча. В темноте Анну не мог разглядеть его лица, но, судя по голосу, это был крепкий, здоровый человек.

— Почему же ты лежишь здесь?

Анну опять ничего не ответил. Кругом стояла тишина — ни шагов, ни голосов прохожих. Анну вздрогнул, когда где-то совсем рядом заржала лошадь. В нескольких шагах от них стояла тонга.

— Подожди, сейчас иду!—словно успокаивая лошадь, сказал мужчина и снова повернулся к Анну:—Пойдем со мной, чего здесь валяться?

Анну продолжал молча сидеть: он не знал, как ему быть.

— Вставай же наконец! — нетерпеливо прикрикнул на него незнакомец и, схватив за руку, рывком поднял с земли.

Анну пошел за ним следом и уселся в тонгу. Копыта лошади долго цокали по темным улицам и переулкам. Анну, уставший от пережитого за вечер, задремал. Бог знает, сколько времени они ехали так. Когда он открыл глаза, тонга проезжала по темному, безлюдному базару. Только в нескольких лавках светились огни.

Тонга остановилась у лавки торговца молочными продуктами.

— Привет, Науруз-хан, что-то ты сегодня поздно? —-обратился к вознице тучный молочник.

— Пассажир попался удачный, далеко возил,— ответил тот и после недолгой паузы продолжал: — Налей-ка мне сир молока.

— Здесь будешь пить?

— Нет, возьму с собой.

Молочник стал вглядываться в темноту и, заметив молча сидевшего Анну, протянул:

— Так вот в чем дело... Где же ты его поймал?

— Да так, на дороге подобрал. Бог ко всем милостив, Пахелван! —засмеялся в ответ Науруз.

Молочник еще раз оглядел Анну и, почесывая бедро, сказал:

— Мальчишка с виду симпатичный, но маловат еще. Он ведь умрет. Послушайся меня, Науруз, брось ты это, лучше женись.

— Вот еще, женись1 Зачем мне это нужно? I

— Ох, смотри!

— Э, Пахелван, поменьше болтай I Неси-ка молоко, да с полсира сметаны, если есть.— Он протянул молочнику пять рупий.— А если сметаны нет, то тащи чего-нибудь еще.

— Везет тебе! — сказал молочник.

Науруз улыбнулся.

Пахелван передал ему бидончик с молоком.

— А сметаны нет, возьми творог.

— Ну давай, только поскорее.

Взяв сверток с творогом и сдачу, Науруз подошел к тонге, отдал бидончик и сверток Анну, расправил поводья, щелкнул языком, и тонга покатила. Вскоре они въехали в большой двор с полуразвалившимся забором. В глубине виднелось несколько приземистых построек, крытых черепицей. В одной из них расположилось жилье Науруза.

Он отомкнул замок, и они вошли в темную, сырую комнату. Науруз зажег лампу. Анну огляделся — у одной стены стояла кровать с несвежей постелью и набросанным поверх нее грязным бельем. Рядом сундучок, на котором стоял кувшин для воды, бутыль с керосином и лежала какая-то мелочь.

Науруз сбросил с постели в угол грязное белье и обратился к Анну:

— Садись здесь. Я пойду распрягу лошадь. Не бойся, я скоро вернусь.

Он вышел, Анну уселся на кровати, свесив ноги, и оглядел комнату — все здесь чужое, незнакомое. Сердце его сжалось. За последние несколько часов в жизни его произошло столько событий, и ему казалось, что все это — долгий дурной сон.

Вскоре вернулся Науруз и запер дверь на ключ. Налив в алюминиевую миску молока, он поставил ее перед Анну. Мальчик не ел ничего с полудня, был голоден, поэтому съел немного творогу и запил молоком. Науруз потушил лампу, и они улеглись.

Утром Науруз ушел чуть свет. Анну уже проснулся, глаза его были полны слез. Он видел, как уходил Науруз, но ничего не спросил. Где-то рядом в мечети раздался крик муэдзина: «Алла акбар, алла акбар!»

Со двора доносились голоса, шум: плач детей, кашель стариков, визг женщин. Анну лежал неподвижно, прислушиваясь к этому гулу.

Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошел Науруз. В руках у него был сверток с пури *.

— Ты еще лежишь? Умылся хотя бы.

Анну молча встал, набрал из кувшина воды и умылся.

Его мутило, но Науруз насильно заставил его съесть две пури, четыре пури он положил в чашку — на обед.

— Если удастся, загляну днем, а нет, так вернусь только вечером. Никого не бойся. Если тебе что нужно, так скажи.

Анну взглянул на него растерянно и ничего не ответил.

— Ты ложись и поспи немного,— потрепав его по плечу, сказал Науруз.— Выспишься — станет легче. Днем поешь пури, а на вечер я принесу что-нибудь. Хорошо? — Науруз ущипнул Анну за щеку и улыбнулся.— Судья меня уже, наверно, заждался. Он заказал на сегодня тонгу... Ну, так не скучай.

Он вышел и закрыл дверь на замок снаружи. Анну весь день провалялся в постели. К полудню он проголодался, но есть ничего не смог и, выпив только стакан воды, снова улегся в постель.

Около десяти вечера вернулся Науруз, он принес лепешки и соус, а в подарок Анну — пеструю рубашку. Науруз тут же заставил Анну надеть ее и сказал смеясь:

— Здорово идет тебе. Будешь со мной жить — не пожалеешь.

Анну не испытывал чувства радости от этого подарка, но сам Науруз был чрезвычайно доволен. Он все расхваливал ее: и рисунок, и качество. На нем самом была грязная рубаха и шаровары. Плотный высокий мужчина лет тридцати, смуглый, с длинными волосами и маленькими, как щелки, глазами, Науруз ни у кого не вызывал симпатии. Когда он смеялся, глаза его совсем закрывались, лицо становилось бесформенным, чем-то напоминая сову. Но он был не дурак и не лентяй. Ежедневно он зарабатывал десять-двенадцать, иногда и до двадцати рупий. Среди других извозчиков он прославился, как задира и драчун. Не было дня, чтобы он на стоянке не затевал с кем-нибудь ссору и не избивал до полусмерти свою жертву, поэтому его побаивались и сторонились.

Однако к Анну Науруз относился совсем иначе — был мягок и внимателен. Правда, Анну тоже не давал ему поводов для недовольства. Он по природе был молчалив, а теперь и вовсе почти совсем не разговаривал.

Каждый день Науруз уезжал рано утром, запирая дверь снаружи, и возвращался уже после наступления темноты. Он всегда приносил Анну поесть и какие-нибудь подарки. Поужинав, Науруз без сил валился в постель и обращался к мальчику:

— Ну-ка помассируй мне немного ноги.

Анну начинал массировать его толстые икры, а Науруз в это время расспрашивал его:

— Тебе хорошо здесь, ничего тебе не мешает?

Анну отрицательно мотал головой.

— Смотри, если что нужно, не стесняйся, говори.

— Хорошо,— отвечал Анну коротко.

Науруза иногда сердила его молчаливость.

— Ты что, обет молчания дал, что ли? Расскажи же что-нибудь. Молчишь, как будто язык проглотил. И, пожалуйста, говори мне, если тебе что-нибудь хочется. Я ведь выполню все твои желания...

Однажды Анну решился обратиться к нему с просьбой.

— Запишите меня в школу,— умоляюще произнес он.

— В школу?! — удивился Науруз.— Зачем это тебе? Там учатся только всяким пакостям — проживешь и так.

Анну опечалил его ответ. Он уже мечтал о том, как кончит школу, получит хорошую работу и заберет к себе Султану. Мальчик часто вспоминал сестру, тосковал по ней и плакал, когда оставался один.

Уже больше недели Анну жил в доме Науруза. Иногда ему становилось невмоготу и он заливался горькими слезами. К Наурузу он чувствовал непреодолимое отвращение. При виде его желтых зубов и густых жестких усов Анну начинало тошнить, а Науруз еще принимался целовать его, обдавая дурным запахом изо рта.

Однажды Науруз вернулся домой пьяный, глаза его налились кровью. Едва переступив порог каморки, он резко бросил:

— Запри дверь!

Анну торопливо загремел щеколдой. Науруз прошелся несколько раз по комнате, не спуская глаз с мальчика, потом подозвал его:

— Поди сюда!

Анну подошел. Науруз схватил его своими сильными руками и бросил на кровать. Задув лампу, он навалился на него своим тяжелым телом...

Утром Науруз обнаружил, что мальчик исчез. Он вскочил и обежал весь двор, выглянул на улицу — Анну нигде не было.

Весь день Науруз, как обезумевший, рыскал на тонге по близлежащим улицам, переулкам, базарам, но напрасно.

Прошло несколько недель после исчезновения Анну, Науруз почти забыл о нем. Столкнулись они случайно. Было около полуночи, Науруз усталый возвращался домой и вдруг на повороте в свете фонаря увидел Анну, одетого в шелковую рубаху и шаровары, с гирляндой цветов на шее. Он разговаривал с какими-то тремя мужчинами в белых одеждах и выглядел веселым и довольным.

Науруз аж рот открыл от изумления. Натянув поводья, он остановил лошадь около группы и сошел с тонги. Анну побледнел, узнав своего прежнего покровителя.

— Чего побледнел, гаденыш! — прохрипел Науруз, и усы его угрожающе задвигались.— Чего смотришь?—продолжал он, крепко хватая мальчика за руку.— Сам пойдешь или наподдать тебе?!

Трое в белом сначала удивленно наблюдали за происходящим, потом один из них спросил:

— В чем дело?

— Спросите у него!—кивнул Науруз на мальчика.

— У него мы спросим потом, сначала объясните вы.

— Вы столько времени прятали моего мальчишку, теперь советую вам по-хорошему отдать его.

— Прекрасно! — издевательски произнес мужчина и обратился к своим спутникам:—Видали? Мальчик, оказывается, его!

— Спросите мальчишку! — вновь предложил Науруз.

— Чего его спрашивать? Я купил его за тысячу рупий. Не веришь — спроси у евнуха Банну, сколько я за него заплатил?

Он говорил правду. Когда Анну убежал от Науруза, то встретился на улице с евнухом Банну, который теперь уже был стар и занимался только поставкой мальчиков любителям этого вида «товара». Он ласково заговорил с перепуганным Анну и заманил его к себе. Через пару дней он продал Анну за тысячу рупий крупному торговцу кожами Ахмад-хану.

С Наурузом разговаривал сейчас сам Ахмад-хан.

— Я не знаю никакого Банну-Ванну. Верните мне мсего мальчишку,— не унимался Науруз.

— Попробуй забрать его! — угрожающе предупредил Ахмад-хан.

— И заберу! Кто посмеет меня задержать?—огрызнулся Науруз и потянул Анну за руку.

В это время к нему шагнул один из спутников Ахмад-хана.

— А ну, отпусти его!

— Не думайте, что я испугаюсь, если вас трое! — закричал озверевший Науруз.

— Иди, иди, занимайся своим делом, чего зря шум поднимаешь? — с издевкой произнес Ахмад-хан.

Науруз снова потянулся к Анну. Спутник Ахмад-хана быстро извлек из кармана большой складной нож, щелкнул пружиной. Науруз и глазом не успел моргнуть, как отточенное лезвие сверкнуло перед его носом.

226

— Ну, смывайся, не то и трупа своего не узнаешь.

Науруз стоял молча, не двигаясь.

— Уберешься ты наконец?!—разозлился Ахмад-хан.

Науруз повернулся и пошел к тонге.

— Смотри, впредь не суй сюда носа, а то пожалеешь! — крикнул ему вслед Ахмад-хан.

Науруз был взбешен, но делать было нечего. Натянув поводья, он тронул лошадь. В ночной тишине раздался цокот копыт. Анну, Ахмад-хан и его товарищи молча глядели ему вслед.

V

Анну исчез бесследно. Султана ждала его каждый день, надеясь, что он вернется. Все его вещи она аккуратно сложила в шкафу, заказала для него несколько новых рубашек, шаровар. Когда ей становилось особенно тоскливо, она открывала шкаф и со слезами на глазах перебирала вещи брата. После исчезновения Анну она чувствовала себя совершенно одинокой, ходила как неприкаянная из угла в угол, часами простаивала у окна, глядя на дорогу—не появится ли там Анну.

Видя, как она мучается, старушка служанка посоветовала ей обратиться к гадальщику из Гомти. Он так верно предсказывает, что все просто поражаются. Она рассказала Султане несколько случаев, когда гадальщик помог советом. Султана решила сходить к нему. Однажды после ухода Нияза она отправилась вместе со старухой в Гомти. У дома гадальщика стояла очередь, люди приходили издалека. Домик его, расположенный у подножия холма, состоял всего из двух комнат и открытой веранды под соломенным навесом. Веранда была отведена для мужчин. Женщины расположились в одной из комнат. Султана заняла очередь и присела в ожидании. С девяти часов утра ей пришлось прождать до полудня.

Гадальщик сидел на коврике в довольно просторной комнате, наполненной ароматом трав и благовоний. Опираясь на подушку, он тихо раскачивался. На вид ему было около пятидесяти. Длинная борода и волосы в мелких завитках придавали его лицу выражение значимости совершаемого таинства. Султана присела на краешек ковра. Гадальщик продолжал тихо раскачиваться, прикрыв глаза и перебирая четки.

— Девушка, твой брат ушел в северо-восточном направлении. Он запутался в сетях нехорошего человека.

Султана вздрогнула и удивленно уставилась на гадальщика. Глаза его все еще были закрыты. «Откуда он узнал, зачем я пришла?» — подумала она. В комнате воцарилось молчание. Гадальщик наконец открыл глаза, с удивлением взглянул на Султану и спросил:

— Когда вы пришли?

Девушка промолчала, за нее ответила старушка.

— Давно уже. Но вы так ничего и не сказали госпоже.

— О чем?

— Ее младший брат пропал без вести.

— Ах, вот в чем дело,— улыбнулся гадальщик. Он написал что-то на двух клочках бумаги и, передавая Султане, пояснил:

— Возьми. Один амулет закопай в северном углу дома, другой—повесь на ветке высокого дерева. Ветер коснется амулета, и в тот же миг в сердце мальчика проснется тоска по дому. Бог даст, он к вечеру и вернется.

Султана спрятала амулеты в карман и протянула гадальщику десять рупий. Он засмеялся.

— Если брат вернется, купишь черного козла и принесешь в жертву. Мясо раздашь нищим и бедным.

Султана смущенно отдернула руку, прощаясь с гадальщиком, и, довольная, вернулась домой. Она сделала все так, как велел гадальщик. Теперь она была уверена, что Анну обязательно вернется.

Султана решила сама последить за приготовлением каши, которую очень любил Анну. Весь день она была в радостном ожидании, но, когда солнце стало заходить, она забеспокоилась, через каждые пять минут подходила к окну и выглядывала на улицу.

Наступил вечер, но Анну не появлялся. Настала ночь, опустели улицы, а Анну все не было. Султана не спала всю ночь.

Проходили дни, талисман продолжал развеваться на ветке, а Анну все не было. Старушка советовала еще раз сходить к гадальщику, но Султана не захотела: теперь она ему не верила.

Нияз чувствовал, как тяжело Султане, и старался отвлечь ее от тягостных мыслей. Каждый день он приносил ей какой-нибудь подарок, выражал ей свое сочувствие и удивлялся, куда мог подеваться Анну. Султана знала, что в исчезновении брата виноват Нияз, хотя старуха служанка ей сказала только, что слышала, как Нияз кричал на Анну и тот молча вышел из дому. В сердце Султаны поднималась волна ненависти к Ниязу, ей тоже хотелось бежать куда глаза глядят, подальше от этого дома. Она испуганно и потерянно озиралась, но не видела никого, кто мог бы приютить ее, обласкать. Иногда она вспоминала о Салмане, и сердце переполнялось болью и тоской. Она думала, что если когда-нибудь встретит Салмана, то постарается оскорбить, унизить его. Потом строила планы, как приведет его в дом и покажет, что теперь она не та прежняя, бедная девушка, которой он пренебрег, теперь она живет в красивом особняке, у нее есть машина, отличная мебель, слуги, полные сундуки шелковых сари, десятки пар обуви, дорогие украшения. Он и представить себе не может, как она теперь живет.

В один из дней Нияз уговорил Султану пойти с ним к Хан Бахадуру Фарзанд Али. Они подъехали к великолепному особняку, прошли через красиво убранные комнаты. Жена Хан Бахадура Султане не понравилась. Обрюзгшая женщина с пренебрежительной гримасой на лице, она всем своим видом выражала довольство собой и презрение к низшим. Обе ее дочери были очень милы, а старший сын — Шахид, красивый юноша с большими ясными глазами, оказался веселым собеседником. Он кончил колледж и собирался ехать в Америку продолжать образование. За чаем, когда они сидели вчетвером, Шахид вдруг обратился к Султане:

— Миссис Нияз, я удивился, увидев вас...

Султана вздрогнула, услышав такое обращение. Она хотела было сразу поправить Шахида, но потом подумала: «Бог знает, что сказал обо мне этим людям Нияз».

— Почему?—спросила она после непродолжительной паузы.

— Мне казалось, что вы будете...— он говорил с детской непосредственностью и этим подкупил Султану.

— Какой же? — спросила она, улыбаясь.

— Как вам сказать...— немного испуганно промямлил Шахид.

— Ия удивилась при виде вас,— вступила в разговор сестра Шахида.

— Но почему же? — настаивала Султана.

— Мы думали, что супруга господина Нияза — толстая, черная, неотесанная, а вы такая красивая! Совсем не ожидали этого, правда, Шахид?—обратилась она к брату за поддержкой.

— Вы действительно очень красивы,— с улыбкой отозвался он.

Султана снова хотела объяснить им, что она вовсе не жена Ниязу, но побоялась, что он может рассердиться. Вернувшись домой, она долго перебирала в памяти события минувшего вечера, вспоминала этот разговор.

Через несколько дней вечером Шахид пришел к ним в дом. Нияз еще не возвращался. Сначала Султана хотела быстренько выпроводить Шахида, как она обычно поступала со знакомыми Нияза, но спокойный тон юноши, его по-детски наивная улыбка расположили ее к беседе, и они долго сидели в гостиной, разговаривая о разных пустяках. Когда Шахид снова назвал ее миссис Нияз, Султана не выдержала.

— Не называйте меня, пожалуйста, так.

— Почему? — удивился юноша.

— Вы, наверно, не знаете, что господин Нияз мой отчим.

— Отчим?!—Шахид даже рот разинул от удивления.— Почему же вы не сказали об этом в тот день?

— Вы мне не дали возможности сделать это.

— А мы-то думали... Как нехорошо получилось... Вы не сердитесь на нас?

— Это же случайная ошибка, как я могу сердиться?

Шахид молча курил сигарету. Ветерок от вентилятора

трепал прядь его волос, лицо было задумчивым и немного печальным. Султана любовалась его огромными ясными глазами, по-юношески припухлыми губами, придававшими его лицу детски наивное выражение. За окном тихо шелестели листья.

— О чем вы задумались? — нарушила молчание Султана.

— Ни о чем. Так просто.

— А все-таки? — ласково настаивала девушка.

Шахид посмотрел на нее долгим взглядом и, нервно теребя прядь волос, тихо сказал:

— О вас.

— Обо мне?

Шахид молча встал и направился к двери. Он остановился у порога, обернулся. Глаза их встретились. Он застыл на месте, потом, как заколдованный, вернулся к Султане. Сердце ее учащенно билось, словно хотело выскочить из груди. Она встала, теперь они были так близко друг к другу, что Султана чувствовала тепло дыхания Шахида на своем лице. Шахид схватил ее в объятия и принялся как безумный целовать ее губы, щеки, шею, плечи. Султана сначала пыталась вырваться, но потом тело ее обмякло, и она прижалась головой к груди Шахида.

— Я не поеду в Америку,— взволнованно прошептал Шахид.

— Почему?

— Я никуда от тебя не уеду. Я женюсь на тебе. Клянусь богом, я сегодня же поговорю с мамой. Я не смогу теперь жить без тебя! Ты моя! Моя! — он снова начал целовать ее.

После ухода Шахида Султана долго рассматривала себя в зеркале. Неужели она действительно красива? Неужели она достойна того, чтобы Шахид на ней женился? Несколько дней и ночей она была сама не своя, задумчива, часто беспричинно улыбалась, видимо каким-то своим мыслям.

Однажды Нияз в разговоре случайно упомянул, что Шахид уехал в Америку. Сердце Султаны сжалось, она замерла, боясь потерять сознание. Жизнь нанесла ей новый удар. Счастливые грезы, владевшие ею в последнее время, бесследно исчезли. Вновь ее окружила непроглядная тьма, окутала мерзкая паутина тоски, вновь она была одинока.

Приближалась осень. Небо то и дело покрывалось тучами, лил дождь. В один из таких вечеров разыгралась гроза: сверкала молния, поднялся сильный ветер.

Крупные капли дождя громко барабанили в окно, ветер стонал и завывал, наводя ужас. Было уже одиннадцать часов вечера. Султана еще не спала. Вдруг погасло электричество. Вес погрузилось в тьму. Султана затаила дыхание. Ей показалось, что в комнате медленно двигаются какие-то тени.

Она долго еще лежала, едва дыша от страха. Дождь не прекращался. Вот послышался рокот мотора — это вернулся Нияз. Он позвонил и, тяжело ступая, быстро прошел в свою комнату. Несколько раз донесся его кашель, затем все стихло.

Было уже за полночь. Дождь все еще лил как из ведра, ветер стонал в ветвях деревьев. Султана никак не могла уснуть. Свет так и не зажигался, а она боялась темноты. Сквозь шум дождя и ветра ей послышались шаги за дверью. Султана дрожала всем телом. Шаги то замирали, то раздавались вновь. Завывания ветра теперь наводили на девушку ужас. Вдруг раздался легкий стук в дверь, потом голос:

— Султана!

Это был голос Нияза.

— Кто?—спросила она, не поднимаясь с постели.

— Открой.

Она лежала, не зная, как ей быть. Снова послышался стук и оклик Нияза. Султана встала и открыла засов.

Нияз вошел в комнату.

— Смотри, будь осторожна,— прошептал он.

— Почему?

— Мне показалось, что кто-то ходит в коридоре.

Султана вся задрожала от страха: ведь ей тоже слышались шаги.

— Сначала я прислушивался, потом вышел, посмотрел— нет никого. Такая темнота, что в двух шагах ничего не видно. А у тебя даже свечей нет,— он говорил тихо, в голосе его чувствовались беспокойство и нежность.

Султана с перепугу не могла произнести ни слова.

— Ты не боишься?—спросил Нияз и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку.— Пойдем, переночуй сегодня в моей комнате.

— Нет,— коротко ответила она дрожащим голосом.

— Не валяй дурака, пойдем,— сказал Нияз и взял ее на руки.

Не сопротивляясь, она испуганно прижалась к его груди. Он вышел с ней в коридор. Шаги его заглушались шумом дождя и завыванием ветра, который теперь, казалось, дико хохотал.

Салмэн провалялся на больничной койке несколько месяцев. На теле у него обнаружили тринадцать ран. Три дня он лежал без сознания, на грани между жизнью и смертью, а потом был настолько слаб, что едва открывал глаза и не мог произнести ни слова. Особенно опасна была рана в боку, под третьим ребром.

В первое время его часто навещали Али Ахмад и другие «жаворонки», но потом перестали. Салман не понимал, в чем дело, сердился, обижался.

Когда его выписали из больницы, он шел к штаб-квартире с тяжелым чувством, думая о том, как пристыдит своих товарищей за невнимание.

Но, увидев здание штаб-квартиры, он забыл обо всем. Стены были закопченные, в обгоревших проемах окон вставлены новые рамы, но следы пожара еще заметны во всем.

В наступающих сумерках здание казалось заброшенным. Салман вошел в дом. Царившая кругом тишина поразила его, сразу чувствовалось, что прежней шумной и кипучей жизни здесь уже нет. Салман заглянул в одну из комнат. В полутьме он увидел человека, склонившегося над столом. Салман вгляделся и не поверил своим глазам — неужели это доктор Зеди? Как он изменился, постарел! Лицо покрылось сетью морщин, волосы на висках поседели...

Салман стоял в дверях, молча наблюдая за доктором, все еще не вполне уверенный, он ли это. Доктор поднял голову и даже вскрикнул от удивления:

— Салман?!

Молодой человек порывисто обнял его.

— Что с вами случилось, доктор?

Тот только улыбнулся, но и улыбка получилась какая-то вымученная. Казалось, вопрос Салмана причинил ему боль. Салман не стал его больше ни о чем расспрашивать, они сели. Доктор зажег керосиновую лампу.

— А где все остальные? — спросил Салман.

— Ушли на свои участки. Скоро вернутся.

Доктор Зеди рассказал ему, что в ту памятную ночь Сафдар Башир был убит, на теле его было обнаружено сорок две раны, другие «жаворонки» тоже получили ранения. Только Али Ахмаду и еще двоим удалось скрыться. Но профессор неловко спрыгнул с высокого забора и ушиб ногу — до сих пор прихрамывает. Полиция явилась, когда бандитов и след простыл, хотя Али Ахмад сразу же позвонил в полицейский участок.

Началось следствие, и через несколько дней были арестованы почти все члены организации. В обгоревшем здании штаб-квартиры произвели обыск и опечатали его. «Жаворонков» обвинили в убийстве Сафдар Башира. Согласно рапорту полицейского инспектора, Сафдар Башир вышел из состава организации и собирался уехать в Лондон. Вечером, в день его смерти, он пришел в штаб-квартиру, чтобы забрать свои деньги из фонда организации. Али Ахмад и другие якобы отказались вернуть их. Завязался спор. Среди «жаворонков» были и сторонники Сафдар Башира. Вскоре началась потасовка. Кто-то из сторонников Али Ахмада, решив обвинить Сафдар Башира в нападении на штаб-квартиру, поджег здание. Этот рапорт полиции был подписан Фахим Алла и Мухаммад Алимом. Нашлись «свидетели» и из числа окрестных жителей. Тех же, кто пытался выступить в защиту «жаворонков», полиция запугала так, что они и думать об этом боялись.

До выборов в муниципалитет ни один из членов организации не был выпущен даже под залог, поэтому никто из них не участвовал в голосовании. За доктора Зеди, который тоже в то время сидел в тюрьме, не было подано ни одного голоса, и членом муниципалитета от района Гомти был избран Хан Бахадур Фарзанд Али. Он пышно отметил это событие: по улицам ходила процессия нарядно одетых людей в сопровождении музыкантов, прохожим раздавали сладости, особняки Хан Бахадура и его ближайших помощников были иллюминированы.

Через несколько дней после выборов была удовлетворена просьба об освобождении «жаворонков» под залог. Следствие еще продолжалось. Некоторые из членов организации были сломлены трудностями и по выходе из тюрьмы порвали с ней. Теперь осталось лишь семь человек, деятельность организации почти прекратилась. Мастерская была разграблена и разрушена, помещения школ заняли под жилье. В одной из библиотек-читален устроили стойло для лошадей, другие стали местом встреч картежников. Фонд организации конфисковала полиция.

Слушая доктора Зеди, Салман чуть зубами не скрипел от злости.

— Это все проделки Хан Бахадура!

— Стремление к власти ослепляет людей,— философски заметил доктор.

— Фахим Алла и Мухаммад Алима вы встречали после случившегося?

— Нет. Говорят, Хан Бахадур устроил их на работу в муниципалитете — получают приличную зарплату, живут в свое удовольствие.

Вернулся Али Ахмад с двумя соратниками. Он радостно обнял Салмана.

— А я-то думал, что ты тоже сбежал от нас.

— Я только что выписался из больницы. Вы даже не поинтересовались, выжил я или умер.

— Извини нас, брат,— виновато ответил профессор,— нам тут столько горя пришлось хлебнуть без тебя... Просто времени не хватало навестить. Но твой упрек справедлив.

Они долго вспоминали события последних месяцев. Часам к восьми все были в сборе, после совместного ужина устроили заседание, на котором обсуждались планы на будущее. Перед организацией стояла важная и трудная проблема — изыскать новые источники для создания денежного фонда. Али Ахмад продал свой особняк за двадцать тысяч рупий, и этого хватило на первое время. Больших расходов требовал судебный процесс, возбужденный против организации. Некоторые предложили открыть сборы пожертвований, Салман посоветовал установить невысокую плату за обучение в школах, а доктор Зеди рекомендовал взимать хотя бы немного за лекарства. Однако Али Ахмад отверг все эти предложения, и решение вопроса было отложено до следующего заседания.

Доктор Зеди настойчиво советовал Салману отдохнуть еще несколько дней, так как он еще был очень слаб. Но Салман назавтра же отправился к своим ученикам и вместе с ними осмотрел помещение школы, в котором какой-то предприимчивый мясник открыл лавку. Никакие уговоры и угрозы не помогли — он не хотел покидать уже обжитое место. Между ним и учениками Салмана чуть не завязалась драка. Было решено, если в ближайшие дни не найдется другого помещения, проводить занятия под открытым небом (нужно было только обзавестись газовым фонарем, доской и циновками). Так и было сделано. Вскоре первая школа начала свою работу. Число учеников росло день ото дня, пришлось даже прекратить прием. Салман, наладив работу школы, передал ее товарищу, а сам принялся за восстановление других. В течение месяца ему удалось возобновить работу всех пяти школ.

Постепенно привели в порядок мастерскую, библиотеки-читальни и медпункт. Самая трудная проблема, однако, оставалась еще не решенной — средства для фонда организации так и не были найдены. «Жаворонки» в целях экономии всячески урезали расходы: ели два раза в сутки, вместо обычных сигарет курили бири .

Салман был очень слаб, когда вышел из больницы, а теперь из-за большого напряжения и лишений, на которые обрекали себя он и его товарищи, совсем исхудал, глаза у него ввалились, скулы были обтянуты кожей, волосы на голове торчали. Но он не замечал этого и день и ночь был занят делом.

Однажды вечером он шел через базар и неожиданно столкнулся с Ниязом. Рядом с ним была Султана. В модном шелковом платье, слегка припудренная и подкрашенная, Султана казалась сказочной принцессой, сошедшей с картины. Салман хотел было проскользнуть мимо, но Нияз окликнул его:

— Хелло, господин Салман!

Салману пришлось остановиться.

— Где это вы пропадали?—дружелюбно продолжал Нияз.

— Я был здесь,— коротко ответил Салман.

— А что с вами случилось?

Салман смущенно опустил глаза. Действительно, что за вид? Волосы грязные и взлохмаченные, небритый, одежда помятая и неопрятная, на плече сквозь дыру проглядывает голое тело. А Нияз? Он словно только что вышел от портного — светло-голубая нейлоновая рубашка, отлично сшитый костюм; лицо свежее, с легким румянцем, глаза ясные и чистые. Он не выглядел смешным или старым рядом с Султаной.

Салман почувствовал себя мышью, вылезшей из норы.

— Где-нибудь работаете или все еще не нашли подходящего места? — расспрашивал его Нияз.

— Я давно уже отказался от этой мысли.

— Так чем же вы занимаетесь?

— Служу народу.

— Э, друг мой!—расхохотался Нияз.— Бросайте это дело. Посмотрите на себя, на кого вы похожи. Я вас даже не сразу узнал.

— Я болел,— растерянно проговорил Салман.

— Бросайте свою «предводительскую» деятельность,— наставительно продолжал Нияз.— Это дело великих людей. Послушайтесь моего совета, приходите завтра ко мне в контору, я найду вам работу. Это на улице, что против кинотеатра, спросите — вам каждый покажет. Обычно я приезжаю туда к девяти утра и до двух, как правило, бываю там.

Салмана раздражал его покровительственный тон. «Несчастный старьевщик,— подумал он,— разбогател на каких-то махинациях и важничает, будто богатство прибавило ему и ума».

— Благодарю вас за участие, но мне не нужна работа,— как можно суше сказал Салман.— При первой необходимости я воспользуюсь вашим любезным предложением.— Он вытащил бири и закурил. Нияз достал из кармана золотой портсигар.

— Закурите сигарету.

— Благодарю, мне эта больше по вкусу.

— Что вас заставляет так мучиться? Просто не укладывается в голове!

— Ну пойдемте, уже поздно! — раздался недовольный голос Султаны.

Нияз обернулся к ней.

— Это господин Салман, мой старый знакомый. Вот занялся сейчас общественной работой и хочет загнать себя в гроб.

Султана разглядывала свои длинные наманикюренные ногти, словно все это было ей совсем не интересно.

— Так я пойду,— заторопился Салман, его тяготила эта встреча.— У меня срочное дело.

— Хорошо. Будет настроение, заходите.

Султана, сопровождаемая Ниязом, легкой и грациозной походкой, с высоко поднятой головой, прошла к машине. Нияз сел за руль, Султана рядом с ним. Салман наблюдал за ними, стоя в стороне. Он надеялся, что Султана хотя бы раз взглянет на него, но напрасно. Она склонилась к Ниязу, что-то шепнула ему на ухо, и оба они улыбнулись.

Машина умчалась. Салман долго глядел ей вслед, потом медленно побрел дальше. Ему было грустно и тоскливо. Воспоминание о том, как однажды ночью эта прекрасная девушка пришла к нему, моля о любви, не давало ему покоя. «Мы могли быть вместе, мы могли быть счастливы, а сегодня она не захотела даже взглянуть на меня. Может, она мстит мне или считает подлецом?»

Вечер прошел в тягостных раздумьях. Наутро Салман обратился к Али Ахмаду с просьбой отпустить его на несколько дней домой, так как у него заболела мать. Дав ему на дорогу двадцать рупий, Али Ахмад просил его поскорее возвращаться.

Ночным поездом Салман уехал.

II

Туманным августовским утром, со старым чемоданчиком в руках, Салман появился на пороге родительского дома. Отец встретил его сухо, как непрошеного гостя. Мать обрадовалась, прижала его голову к груди, поплакала. Остальные смотрели на него холодно и удивленно, ни о чем особенно не расспрашивали и вскоре перестали замечать. Его осунувшееся лицо, ввалившиеся глаза и потертая одежда говорили сами за себя — он был неудачник, а неудачников в семье не любили.

За время его отсутствия в доме произошли большие перемены. Отец вышел в отставку и теперь получал пенсию. Он отпустил бороду и регулярно пять раз в день молится, встает на рассвете и читает коран, но большую часть времени проводит в своей комнате, покуривая хукку * и изучая религиозные книги. По вечерам, помолившись, он молча усаживается в гостиной. Вскоре собираются его сверстники. Они покуривают хукку, жуют пан и беседуют о том о сем.

Отец был очень доволен своим положением. Он гордился тем, что тридцать шесть лет честно нес государственную службу, никогда не вызывая недовольства начальства. Теперь он получает заслуженные триста двадцать пять рупий пенсии и живет себе припеваючи. Дети взрослые, он дал всем высшее образование и всех устроил. Вот только средний сын, Салман, оказался неудачником. Отец хотел, чтобы он стал гахеилдаром или хотя бы помощником полицейского инспектора, но Салман не оправдал его надежд.

Мать выглядела старше своих лет. Здоровье у нее было неважное, ее мучили приступы тяжелого, надрывного кашля. Она часто плакала и жаловалась на свою жизнь. Когда-то она управляла всем домом, но теперь к ней относились хуже, чем к служанке. Она жила в тесной и темной комнатушке, из которой редко выходила. Детей своих она считала высокомерными и невоспитанными, а они упрекали ее в невежественности и неряшливости. Когда в дом приходили почетные гости, мать старались не пускать в гостиную, потому что, по мнению домочадцев, она не умела держать себя в обществе и за нее якобы приходилось краснеть перед людьми.

Приход гостей был единственной возможностью, когда она могла отомстить своим неблагодарным детям. В эти дни она выходила в гостиную в своем истрепанном платье, волоча ноги в растоптанных туфлях. Лица обеих ее дочерей и невестки становились бледными. Они бросали на нее красноречивые взгляды, говорящие, чтобы она поскорее убралась, но мать делала вид, что ничего не замечает, усаживалась с гостями и начинала рассказывать им всякие истории. После ухода гостей в доме поднималась буря. На бедную женщину обрушивался град упреков и оскорблений. Она плакала и грозилась, что уедет навсегда к своей сестре. Всхлипывая, она вытаскивала из сундуков свой небогатый скарб, сворачивала постель и приказывала слуге бежать за тонгой. Все это происходило в строгой последовательности, как в театре. Затем мать начинала прощаться: обнимала каждого и долго плакала, прижимая детей к груди. Это была кульминация домашней драмы: мать плакала, дети хором уговаривали ее остаться и злились друг на друга. Постепенно страсти начинали остывать. Мать уже не настаивала на отъезде — и все оставалось по-прежнему.

Обычно перед приходом гостей ее старались умаслить, уговаривали сидеть тихо в своей комнате и не показываться в гостиной. В те дни, К )гда ее появление в гостиной было особенно нежелательно, дверь комнатушки запирали. Hd это помогало редко: мать могла поднять такой шум, что всем соседям становилось ясно — пришли гости и бедную женщину снова заперли.

Больше всего переживала мать, что ее лишили права вести домашнее хозяйство. Поэтому особую обиду она питала к младшей дочери, которая распоряжалась всем в доме, хотя главной ее страстью были наряды и косметика.

Средства на приобретение нарядов она «экономила» либо из денег, которые ей давали на расходы по хозяйству, либо вымогала у матери ее скудные сбережения.

Старшая сестра Салмана преподавала в каком-то лахорском колледже и приехала на каникулы домой. Она кончила философский факультет, но перед собой ставила только одну философскую проблему—выйти замуж за какого-нибудь крупного правительственного чиновника. В ожидании такого жениха у нее в волосах появилась уже седина, и никакая косметика не могла скрыть морщинок у глаз. Она мало разговаривала и относилась ко всем домашним так, словно они были ее рабы. Потеряв надежду выйти замуж за правительственного чиновника, она хлопотала теперь о предоставлении ей стипендии для поездки за границу. С этой целью она так часто посещала квартиру чиновника министерства просвещения, что дело приняло скандальную огласку.

240

Старший брат работал в департаменте ирригационной сети. Он был какой-то неестественный, во всем старался вести себя, как «истинный англичанин». По утрам пил чай в постели, во время завтрака читал газеты, выискивая строки, где упоминались имена знакомых ему чиновников. Уходя на работу, целовал провожавшую его до порога жену в лоб и говорил ей: «Бай-бай». К жене он обращался не иначе, как «дарлинг» , питал страсть к голливудским фильмам и подражал их героям в одежде и манерах.

Чуть не каждый день он устраивал в доме нововведения. Однажды принес колокольчик и поставил его на обеденном столе, чтобы, звонком созывать обитателей дома к завтраку или обеду. В другой раз раздобыл для жены «хула-хуп» и по утрам заставлял ее заниматься, давая при этом очень странные советы. Большинство своих «опытов» он производил на жене. Когда она полнела, заставлял худеть, когда худела, пичкал, чтобы поправилась. С детьми он говорил только по-английски, и если у них нечаянно срывалось слово на урду ***, он выходил из себя. Должность у него была небольшая, жалованье невысокое, а расходы росли день ото дня. Поэтому он изощрялся в изыскании все новых и новых путей для получения взяток. Больше всего в жизни он хотел, чтобы его принимали за важную персону, а мать не только не признавала этого, но еще и называла его дураком. Вечерами, выпив пива, он «отводил душу» — поносил на чем свет стоит бедную старуху.

Младший брат учился в колледже. Он занимался почти по двадцать часов в сутки. Целью его жизни было любым способом добиться поста крупного чиновника, жить в роскошном особняке, разъезжать в автомашине. Он целыми днями сидел в комнате, склонившись над книгами.

Салман не был дома несколько лет и чувствовал теперь себя здесь чужим. И хотя мечты его сестер и братьев, казалось, были разные, цель их была одна — взобраться на такую ступеньку в жизни, стоя на которой, они могли бы причислить себя к избранному обществу.

Салман приехал домой, чтобы немного поправить здоровье и отвлечься от тягостных мыслей, но не прошло и недели со дня его приезда, как он заболел брюшным тифом и провалялся в постели больше месяца. За все это время ни сестры, ни братья не заходили к нему, боясь заразиться. Салман метался в жару, бредил, но никому и в голову не приходило позаботиться о нем. У старшего брата не было свободного времени, младший один раз сходил за врачом, но с такой неохотой, что в другой раз его не решились просить об этом. Старшая сестра иногда заглядывала через порог, прикрыв нос платочком, и жестами спрашивала, как он себя чувствует.

Только одна мать, забыв обо всем, ночами просиживала у его постели, поила лекарствами, строго придерживаясь указаний врача, клала на голову лед и всячески успокаивала, скрывая слезы.