Божий поселок

Был конец месяца, денег на расходы по дому уже не было, пришлось брать продукты в долг. Лекарства для Салмана тоже покупались в долг. Долгая, изнурительная болезнь сделала Салмана капризным. Ему хотелось фруктов, он попросил мать послать за ними, но она заплакала и ушла. Салман понял свою бестактность, ему стало стыдно. В открытую дверь комнаты ему был виден двор. Он обвел его взглядом. На столе, стоявшем у открытого окна в комнате старшего брата, лежала гора фруктов. Из разговора брата с женой Салман понял, что они собираются в больницу навестить какого-то сослуживца и фрукты приготовлены для этого человека. Салман почувствовал, как сердце его больно сжалось.

Однажды ночью ему не спалось: была высокая температура, все тело горело, губы пересохли. Он несколько раз окликнул мать, но она, бедняжка, сама чувствовала себя неважно. Бессонные ночи, переутомление дали себя знать, она крепко уснула и не слышала зова сына. Салман полежал немного, надеясь, что кто-нибудь услышит его, потом, собравшись с силами, встал с кровати. В доме все спали. Мягкий свет луны лежал на крышах домов, дул прохладный ветерок. Ноги Салмана подкашивались и дрожали; держась за стену, он добрался до двери, передохнул и двинулся дальше. С большим трудом он пересек двор и вошел в кухню. Отдышавшись, он снова двинулся вперед, подошел к столу, достал из термоса кусочек льда, но в это время в глазах у него потемнело, поплыли круги, и он без чувств упал на пол. Он не знал, что с ним было дальше, кто перенес его на постель. Придя в себя, он услышал голос невестки:

— Термос разбился вдребезги, а ведь совсем новый. Месяц назад семьдесят рупий заплатили.

— Не волнуйся, дарлинг, а то опять похудеешь. Я куплю новый термос,— ответил муж. Но она еще долго ворчала что-то себе под нос.

Много, очень много неприятностей пришлось пережить Салману за время болезни.

Возвращаясь с вечерней молитвы из мечети, к нему заходил отец, молча ощупывал лоб, проверял пульс, но не говорил ни слова. Стоя у изголовья, он произносил короткую молитву и уходил. Так бывало каждый день. Салман просыпался, как только отец открывал дверь, ему казалось, что лицо отца светится, белая борода тихо колышется, а глаза невинны, как у младенца. «Несчастный старик,— думал Салман, глядя на него.— Всю жизнь трудился в поте лица, угождал начальству, высиживая на службе по десять-двенадцать часов, одевался кое-как, отказывая себе в еде, развлечениях. И все ради детей. Сэкономленные деньги он платил за их обучение. А какая разница между его образованными детьми и Ниязом? Глупый старик! Отец Нияза был умнее. Он не дал сыну никакого образования, не потратил на его обучение ни гроша. Нияз стремился к тому же, что и мои братья и сестры, но он уже напал на след удачи. Неграмотный скупщик давно превзошел их. У него есть особняк, машина, счет в банке, а у них — ничего. Он уже стал тем, о ком они только мечтают».

Салман чувствовал отвращение к Ниязу, к своим братьям и сестрам. Нияз смотрел на него свысока, потому что он не курил дорогих сигарет, был плохо одет, не имел машины, за то, что хотел служить бедным людям, облегчить их жизнь. Братья и сестры считали его глупцом, потому что он не стремился получить высокого поста. «Служение народу» — эти слова были для них пустым звуком. Они смотрели только на верх общественной лестницы и не видели стоящих у ее основания голодных и раздетых.

Во время болезни Салман часто думал об этой страшной лестнице, на которой положение человека определялось не его умом и достоинствами, а богатством и связями. Постепенно он и сам начал заражаться атмосферой, царящей в доме. Его все меньше занимали мысли о тяжелом положении народа, он стал чаще думать о себе, о том, как обогнать братьев в погоне за личным благополучием.

После выздоровления Салман твердо решил не возвращаться к «жаворонкам» и обдумывал вопрос, чем же ему заняться. Мать настойчиво уговаривала его жениться. «Я хочу, пока жива, увидеть, что ты тоже обзавелся семьей»,— твердила она Салману. Мысль эта принадлежала отцу, но он решил действовать через жену. Как обычно бывает в семьях среднего достатка, он видел в женитьбе единственный способ вернуть сына на «истинный путь».

Сначала Салман наотрез отказался. Но когда ему стало известно, что дядюшка невесты — ее приемный отец, дает за ней пять тысяч рупий наличными и обязательство предоставить жениху работу, Салман задумался. Все дороги к обеспеченной жизни перед ним были закрыты, теперь он мог проникнуть в знатное общество только через черный ход, а у такого дядюшки, наверно, найдется ключик от черного хода. Словом, после раздумий и размышлений он дал свое согласие.

Свадьбу праздновали пышно. Отец влез в долги, но лицом в грязь не ударил — ведь он теперь породнился с такой важной персоной! Кроме всевозможных высокопоставленных лиц, на свадьбе присутствовало три министра. Во всех местных газетах были напечатаны снимки. Правда, женихами на них выглядели министры. А одна газета, которая очень нуждалась в поддержке правительства, даже убрала с фотографии Салмана и оставила только одних министров.

Уже после свадьбы Салман обнаружил, что жена его окончила только восемь классов. Она казалась еще девочкой, с неоформившимися взглядами и характером, но, сверх ожиданий Салмана, милой и скромной. Он был рад, что совершил хорошую сделку. Кроме пяти тысячи рупий, ему была обещана работа.

Недели через две после свадьбы дядюшка жены прислал ему вызов в Карачи, где он договорился о должности для него. Салман оставил жену и в тот же день первым поездом уехал в Карачи.

Ill

Был полдень. Ноша на остановке ждал трамвая. Он был один. Устад Педро послал Чакрама на выставку, а Ношу «подключил» к Покару. В четыре они должны были встретиться с Покаром в чайной, недалеко от «ставки». До встречи времени было еще много. Ноша решил проехаться в трамвае и попытать счастье: может, удастся что вытащить. Теперь он иногда выходил на «работу» один, хотя Педро строго-настрого запрещал «работать» без подстраховки. Это было опасно. Но Ноша так овладел мастерством карманника, что даже на ходу, как бы случайно толкнув человека, мог «очистить» его карман.

Трамвая долго не было. Ноша потерял терпение и решил идти пешком. Лица у прохожих были усталые, магазины почти безлюдны. На тротуаре, улегшись в тележках, дремали рикши. Ноша бесцельно брел по улице, сунув руки в карманы. На перекрестке он услышал голос нищего:

— Господин, подайте что-нибудь, ради бога!

Ноша, не обратив на него внимания, уже прошел мимо, как вдруг что-то заставило его остановиться: голос ему показался знакомым. Он оглянулся — на тротуаре у стены, в тени дерева лежал мальчик — в грязных лохмотьях, без ноги, с протянутой за подаянием рукой.

Ноша вздрогнул. Это был Раджа. Глаза у него были закрыты, худое тело скорее походило на скелет. Комок подкатил к горлу Ноши. Он осторожно подошел к Радже. Услышав шаги, Раджа снова жалобно запричитал. Тело его облепили мухи, из язв сочился гной.

— Раджа!—тихонько окликнул Ноша.

Тот открыл глаза и начал вглядываться, не узнавая, кто перед ним. Потом радостно вскрикнул:

— Ноша! — и присел, опираясь на руку.

— Что это с тобой стряслось?

Радость, светившаяся на лице Раджи, мгновенно угасла.

— Видимо, так начертано мне судьбой,— убитым голосом проговорил он, и в тоне его была безысходность. На лице Раджи отразилась боль, словно что-то непосильное взвалили на его хрупкие плечи.

— Тебя ведь отправили в больницу. Разве там не вылечили?

Горькая усмешка скривила губы Раджи.

— В больнице мне отрезали ногу и отправили в лечебницу для прокаженных. Несколько дней я провалялся с коридоре, но мест свободных не было, и сторож выбросил меня на улицу. С тех пор я так и живу — под открытым небом, без гроша в кармане. Показывался одному знахарю. Говорит, что у меня застарелый сифилис.

— А что это такое?

— Болезнь. Почти все проститутки ею болеют.

— Но ты ведь не занимался такими делами?—удивился Ноша.

— Я так и сказал знахарю. Он говорит, значит, твой отец болел. Болезнь передается по наследству.

— А ты лечился?

На мгновение Раджа оживился и вдруг резко ответил:

— Странные вещи ты говоришь, друг мой. Кто это меня даром лечить будет?

Ноша поторопился заговорить о чем-нибудь другом.

— А где ты сейчас живешь?

— Где придется,— невесело рассмеялся Раджа.— Уже неделю ночую здесь.— Он с минуту помолчал.— Ноша, а сам ты чем занимаешься? Вид у тебя прекрасный. Работаешь где-нибудь?

— Да,— коротко ответил Ноша, у него не хватило мужества сказать другу правду.

— Отлично живешь, как видно?

— Да.

— Ты мне купи, пожалуйста, костыль,— умоляюще посмотрел на него Раджа.— С этой палкой и двух шагов не пройдешь,— он ткнул пальцем в палку, лежащую у его ног.— Я собрал десять рупий, хотел заказать костыль, но какой-то мерзавец украл их у меня. Купи мне костыль — я буду тебе очень благодарен. Мне так трудно двигаться!

— Что ты болтаешь о благодарности. Куплю обязательно.

Они еще долго сидели, рассказывая друг другу о своих злоключениях. Уходя, Ноша купил Радже поесть и дал одну рупию.

После встречи с Раджой у Ноши было тяжело на сердце. Он не мог забыть его беспомощность и твердо решил помочь ему. На следующий день он снова пришел к Радже, принес ему вкусных вещей. Теперь они встречались почти ежедневно. Ноша купил Радже костыль, вместо серых, грязных лохмотьев он принес ему новую одежду. Теперь он подумывал найти для него какое-нибудь жилье, но эта задача оказалась не из легких. Близились осенние холода, ночью выпадала роса, и Раджа дрожал от холода и сырости. Потеряв надежду найти комнатку, Ноша устроил для Раджи навес, под ним хоть было сухо.

Ноша делал для друга все, что мог, и находил в этом какую-то радость. Казалось, наконец у него в жизни появилась цель. Он чувствовал себя не только карманником, но и еще кем-то. Больше всего он хотел, чтобы Раджа поправился.

Однажды он повел его к известному профессору, но тот отказался лечить Раджу. «У него проказа. Отправь его в специальную лечебницу»,— таково было заключение профессора. Ноша, однако, не успокоился на этом. Потеряв веру в докторов, он решил обратиться за помощью к знахарю. Тот обнадежил его. Сказал, что болезнь излечима, если серьезно заняться ею, но потребовал за лечение двести пятьдесят рупий.

У Ноши не было таких денег, и им пришлось уйти. Но с тех пор его все время преследовала мысль, как ему достать эти деньги. После долгих раздумий он решил выходить на «работу» один, без Покара, добычу не отдавать Педро, а откладывать на лечение Раджи.

Однажды он приметил человека, у которого в бумажнике было много денег. «Если мне удастся обокрасть его, может, сегодня же у меня будет нужная сумма»,— подумал Ноша и пошел следом за мужчиной, не выпуская его из виду. Было около девяти вечера, похолодало, улицы почти безлюдны. Ноша настойчиво шел за намеченной жертвой, но никак не мог улучить удобного момента. Наконец мужчина свернул в переулок, безлюдный и темный. Ноша, как тень, следовал за ним по пятам. Вытащив из кармана нож, он бесшумно открыл его и, когда мужчина оказался в густой тени, бросился на него и приставил нож к груди.

— Ни звука,— прошептал он. Мужчина вытаращил от испуга глаза, открыл рот, но не произнес ни звука. Ноша обшарил его карманы, вытащил бумажник и сунул за пазуху. В это время раздались шаги. В конце переулка показались две фигуры. Ноша крепко стиснул руку мужчины и оттащил его к стене дома. Тот испуганно хлопал глазами и дрожал всем телом — нож все еще был у его груди. Они стояли, тесно прижавшись к стене. Шаги громко раздавались в тишине переулка, казалось, кто-то шел в подкованных сапогах. «Уж не полицейские ли?» — подумал Ноша и сам испугался этой мысли.

Шаги приближались — неторопливые, размеренные. Вдруг мужчина закричал истошным голосом:

— Спасите! Спасите!

Ноша ударил его, тот стукнулся головой о стену и упал. Но, опомнившись, завопил снова. Задерживаться дольше было опасно, и Ноша бросился бежать. Крики ограбленного разбудили весь квартал,— захлопали открываемые окна и двери, из которых выглядывали перепуганные люди.

Двое, шаги которых слышал Ноша, действительно оказались полицейскими. Услышав шум, они остановились и, заметив метнувшуюся тень, тотчас бросились за ней.

Ноша стрелой мчался по переулку, спотыкаясь о валявшийся на дороге хлам. Голоса преследователей и свистки полицейских становились все ближе и ближе.

Ноша устал, ноги у него подкашивались. Вдруг он услышал голоса и впереди себя. Несколько фигур маячило у перекрестка. Он замедлил бег, остановился и прижался к стене. Прямо над ним было окно. Ноша толкнул раму. Она открылась. Одним прыжком он вскочил на подоконник и закрыл окно. Толпа преследователей пробежала мимо, голоса их стихли в конце улицы. Ноша огляделся. Он стоял на узкой и темной галерее, заканчивающейся деревянной лестницей, ведущей на второй этаж. На лбу у Ноши выступили капельки пота, он тяжело дышал. Вдруг раздался чей-то кашель, лестница осветилась. Кто-то медленно спускался вниз.

Слабый свет теперь освещал и галерею. Наконец, на лестнице показалась фигура высокого старика в очках, с короткой бородкой и лысой головой. На нем был длинный халат. В одной руке он держал свечу и шел немного сутулясь. Ноша прижался к стене, крепко сжимая в руке нож и не спуская глаз со старика.

Тот уже шел по галерее. Когда он был в нескольких шагах от Ноши, он заметил его, остановился, рука его дрогнула, свеча упала и погасла, все погрузилось во тьму. Ноша, не теряя времени, бросился к старику

— Ни с места, а то получишь нож в спину.

Старик больше удивился, чем испугался, но приказание Ноши выполнил. Он стоял и не шевелился, ожидая, что будет дальше. Ноша тяжело дышал. Его рука, занесенная для удара, дрожала. Старик словно почувствовал это.

— Не бойся, ты здесь в безопасности,— неожиданно сказал он.

Ноша удивленно смотрел на него, не отнимая ножа от его груди.

— Не бойся,— спокойнее и тверже повторил старик.— Я старый человек, почему ты так боишься меня? Пойдем со мной.

Он нагнулся, поднял свечу и, повернувшись, направился к лестнице. Ноша стоял в нерешительности, не зная, как ему быть.

— Да чего ты так боишься? Идем! — настойчиво сказал старик.

В его голосе было такое спокойствие, что Ноша невольно последовал за ним. Они поднялись по лестнице и оказались на другой галерее. Из одной двери лился свет, но старик прошел мимо и толкнул следующую дверь. Войдя в комнату, он зажег свечу. Ноша огляделся. Комната была довольно просторная и вся уставлена стеллажами с книгами. Какие-то бумаги и книги были разложены и на длинном столе. Старик поставил свечу на стол и устало опустился в кресло. Потом, вспомнив о госте, указал ему кресло напротив.

Старик взял со стола трубку, набил ее и закурил. В этот момент раздались легкие шаги. Ноша насторожился. Старик молча выпускал изо рта струйки дыма.

В комнату вошла худенькая девушка лет семнадцати, укутанная в шаль. Она медленно подошла к столу.

— Папа, света все еще нет.

Старик встрепенулся.

— Э... по-моему, мне следует сходить к доктору Рафику и позвонить на станцию.— Он сделал небольшую паузу.— Но доктор, наверно, уже спит.

— Так вы же недавно ушли звонить.

— Да, уходил...— Он задумался и, заикаясь, продолжал: — Я, то есть ты... Я имел в виду... О, извини, брат! — повернулся старик к Ноше.— Я совсем забыл вас позна-мить. Надира, это наш гость. Он неважно себя чувствует, принеси ему стакан горячего молока. А я с удовольствием выпил бы чашечку кофе.

Девушка молча направилась к двери.

— У мамы опять приступ? —спросил ее старик.

— Да. Но сейчас она уснула.

Девушка вышла. В комнате снова воцарилась тишина. Старик сидел, погруженный в свои мысли, и курил. Пламя свечи поблескивало на его лысине, глаза за толстыми стеклами очков казались закрытыми.

Вскоре вернулась Надира с подносом в руках. Когда она ставила его на стол, свет свечи озарил ее лицо. Глаза у нее были ясные, лицо тонкое, но какое-то безжизненное. Надира взяла стакан и протянула его Ноше. На лице ее не было и тени смущения. Немного погодя она ушла.

Горячее молоко словно вернуло Ноше силы. Он решил, что теперь опасность миновала и можно покинуть этот дом. Но в это время старик неожиданно спросил его:

— Ты совершил убийство?

— Нет.

— Кражу?

— Да,— Ноша смущенно опустил голову.

Старик тяжело вздохнул и снова задумался.

— Ты ведь еще молод, как же ты встал на такой путь? —он сделал паузу и продолжал: —Я думаю, что мне не следовало задавать тебе этого вопроса. Ведь ты и сам не знаешь этого. Ты многого не знаешь. Например, того, что ты мог бы стать врачом, юристом, ученым, писателем или художником. Тебе это, наверно, кажется странным, а?

Ноша действительно удивленно слушал его.

— Но можешь ли ты изменить свой путь в жизни? — задумчиво произнес старик и спохватился.— А ведь мы с тобой до сих пор не познакомились. Меня зовут Калимул-ла. Я профессор, преподаю в колледже философию. А как зовут тебя?

— Ноша.

— Ноша, то есть «жених»,— улыбнулся старик.— Хорошее имя. Хотя я и не придерживаюсь теории, что имя оказывает влияние на судьбу его владельца, но в этом есть доля правды. Талиба* тоже звали Мирза Ноша. Тебе нужно было стать поэтом. По-моему, люди с этим именем обязательно должны быть поэтичными.— Он помолчал.— Извини, брат, я немного отвлекся. Да разве у нас в стране люди задумываются о смысле имен?.. И это, наверно, не только у нас, а то почему бы имя неплохого английского писателя было мистер Дринк Вотер. Ты знаешь, что это значит? Это значит—«Выпей воды». О, господи! Неужели это подходящее имя для человека?

Профессор говорил без умолку, Ноша сидел, молча наблюдая за ним. Он не понимал и десятой части из того, что говорил этот странный старик, поэтому скоро устал и не мог подавить зевоту.

— О, да ты я вижу спать хочешь! Тебе нужно немедленно лечь.

— Я пойду теперь,— живо отозвался Ноша.

— Уже поздно. Оставайся у нас.

— Да вы не беспокойтесь. Ничего со мной не случится.

— Только обещай, что обязательно придешь ко мне. Ты еще не стал настоящим преступником. Я чувствовал, как дрожала у тебя рука, когда ты угрожал мне ножом, и сразу понял, что ты еще новичок.— Он помолчал.— А ты и в тюрьме уже побывал?

— Да.

— Ив тюрьме побывал, но остался «новичком», какое-то промежуточное звено цепи отсутствует. Все мои исследования не оправдались. Словом, ты обязательно заходи.— Он взял свечу.— Пойдем, я провожу тебя до двери.

Они спустились к выходу. Оказавшись на улице, Ноша оглянулся и остановил свой взгляд на профессоре, стоявшем в дверном проеме. При свете свечи он был похож на театрального шута. «Вот нарвался на чудака,— подумал Ноша.— Нес какую-то чепуху: может быть, говорит, стал бы доктором, юристом... Нужно же сказать такое! Как я могу стать врачом? У каждого своя судьба. Мне суждено было стать карманником, вот я им и стал».

Он вытащил из кармана бумажник. В нем оказалось около ста восьмидесяти рупий. Ноша ликовал. «Чем плоха моя работа?—подумал он снова.— За минуту вон как разбогател. Правильно говорит Педро — ловкость рук и немного усердия». И довольный своей «работой», Ноша не спеша направился к «ставке».

IV

Было около полуночи, когда Ноша пришел в «ставку». Вся шайка Педро была в сборе. Никто не спал. Педро сидел, прислонясь спиной к стене. В комнате было накурено, стоял гул голосов.

— Где ты был до сих пор?—строго спросил Педро, едва Ноша переступил порог.

— В кино,— с напускной беспечностью ответил тот.

— А зачем ходил на участок устада Алла Ракхо? Ведь тысячу раз говорил, что за базаром уже не наша территория, но вы, мерзавцы... Зачем тебя понесло туда?! — Педро зло взглянул на него.— А ну, выкладывай добычу.

Ноша растерялся: откуда Педро стало известно, где он был? Но он не собирался отдавать ему деньги, поэтому упрямо повторил:

— Я в ту сторону и глаз не казал. Это, наверно, Ага Пулпили, он часто бывает там.

Ага Пулпили дремал, сидя в углу. Очнувшись, он вытянул свою длинную шею в сторону Ноши, поковырял в носу и загнусавил:

— Вот врет, сволочь, сам виноват, а на других сваливает! Весь день валяюсь с температурой, а он...

— А ну, заткнись,— оборвал его Педро и, обращаясь к сидящему рядом с ним незнакомому парию, спросил.— Это ведь был он?

— Да,— ответил тот.— Он самый. С вечера все шатался, искал кого обчистить.

Ноша удивленно взглянул на него.

— Я несколько раз дал ему понять, чтобы за «нашим» не гнался,— продолжал незнакомец.— Один раз даже шапку сбросил, но он, как дурак, только глазами хлопал.

— Ты тоже странный человек,— сказал Педро.— Какой с него спрос? Он всего восемь дней, как начал «работать», откуда ему знать такие вещи. Новичок еще...— он грубо выругался.

— Это я сразу понял.

— Зачем зря наговариваешь на меня? — вступил в разговор Ноша.— Я тебя и в глаза не видел.

— Ты помолчишь или может помочь?! — прикрикнул на него Педро.

Ноша еще по дороге сюда выбросил украденный бумажник, а деньги спрятал в манжет брючины. Ему казалось, что там их никто не найдет, поэтому он очень смело предложил:

— Не верите мне, так обыщите.

— А ты думаешь, я тебя так отпущу? — рявкнул Педро и сделал знак Чакраму.— Посмотри-ка, деньги еще у него или уже где-нибудь спрятал. Да повнимательней, видно это хитрая бестия.

Чакрам подошел к Ноше.

— Подними руки вверх!—скомандовал Педро.

Ноша поднял руки, Чакрам быстрыми, ловкими движениями ощупывал каждый шов, каждый карман, каждую складку его одежды. Педро следил за ними острым кошачьим взглядом. Не найдя ничего, Чакрам в последний раз провел руками по телу Ноши сверху донизу. Педро заметил почти неуловимую тень испуга на лице Ноши, когда руки Чакрама скользнули по его ногам.

— Поди-ка сюда!—приказал он Ноше.

Ноша повиновался. Педро, наклонившись, прощупал манжеты его брюк и вытащил пачку денег. Все изумленно разинули рты. Ноша побледнел.

— Обманывать меня вздумал, подонок! — загремел Педро.— Знаешь сколько таких, как ты, прошли через мои руки? Я лет тридцать занимаюсь этим делом. А какую школу прошел?! Мои учителя были известны в Европе! — он повернулся к Чакраму: —А ну посчитай, сколько здесь.

— Сто восемьдесят три рупии.

— Сколько должно быть?—обратился Педро к незнакомому парню.

— Да, примерно столько.

— Забирай свои деньги,— Педро отдал ему пачку.

Тот вынул из нее несколько купюр и положил перед

Педро.

— Вот тебе сорок шесть рупий из расчета двадцати пяти процентов. Не мало?

— Нет, нет! Все правильно,— ответил Педро.— Передай привет устаду Алла Ракхо. Скажи ему, парень был новичок, законов наших еще не знает. Но мы его проучим.

После ухода незнакомца в комнате воцарилась тишина. Ноша ждал, что сейчас с ним расправятся. Так и получилось. Педро, уставясь на него налитыми кровью глазами, принялся осыпать его грязными ругательствами.

— Опозорил меня, негодяй! Что скажет Алла Ракхо?! Каких учеников держит у себя Педро! Скоро это станет известно во всех шайках города. Вот как ты меня оплевал, недоносок!

Ноша сидел испуганный, низко опустив голову.

— Ну-ка, Кадыр, всыпь ему хорошенько,— приказал Педро.

Кадыр подошел к Ноше и крепко сжал его руку. Ноша вскрикнул.

— Да ты не стесняйся, посильнее,— приговаривал Педро.— Чего он орет, когда ты его еще и не трогал.

Кадыр начал выкручивать Ноше руки поочередно, то правую, то левую, затем скрутив их за спиной, навалился на него всем телом и стал бить.

Сначала Ноша громко кричал, затем раздавались только хрипы. Он, как рыба, бился под своим палачом. Наконец Педро приказал оставить его.

— Хватит, дай ему передохнуть.

Кадыр встал и, тяжело дыша, отошел к стене. Ребята сидели, затаив дыхание. Педро, положив ногу на ногу, тихо покачивался на стуле. По стене металась его огромная тень, напоминавшая чем-то злого духа.

Так прошло несколько минут. Все молчали — не слышно было ни вздоха. Ноша все еще лежал в прежней позе на полу.

В наступившей тишине его прерывистое дыхание казалось особенно громким.

— Встань! — раздался наконец окрик Педро.— Если тебе мало, можно добавить.

Ноша испуганно вскочил. Щеки его были мокры от слез, пряди волос прилипли ко лбу. Он тихонько всхлипывал. Но Педро не разжалобил его вид.

— Напои-ка его «эликсиром жизни»,— предложил он Чакраму.

Парень вышел и через некоторое время вернулся с бутылкой мочи.

— Ради бога, отпустите меня! — взмолился Ноша.— Я больше никогда не буду делать этого!

Но ничто не помогло. По приказу Педро один уселся Ноше на грудь и прижал обе его руки к полу, другой разжал ему челюсти.

Когда его отпустили, Ноша вскочил с вытаращенными глазами.

— А теперь уведите его, еще напачкает здесь,— приказал Педро.

Спотыкаясь, Ноша выбежал за дверь. В комнате опять воцарилась тишина. Немного погодя Ноша показался в дверях.

— Зачем вернулся? Можешь убираться на все четыре стороны! — крикнул Педро.

— Устад, клянусь богом, я расскажу вам сейчас всю правду,— умоляюще заговорил Ноша.

— Можешь оставить ее при себе! — грубо оборвал его Педро.

— Слушайте же меня!

— Я уже понял, что ты отъявленный негодяй!—Он вынул бумажку в десять рупий и бросил Ноше: — Возьми и убирайся. Эта работа не для тебя. Хватит, ты меня уже опозорил. Ступай, ищи любовников для своей матери.

Ноша поднял на него удивленные глаза.

— Чего вытаращился? Иди в полицию, напиши на меня донос! Только ничего ты этим не добьешься: я каждый месяц плачу им две тысячи чистенькими.

Ноша молчал.

— Уберешься ты или еще захотел получить?! Смотреть на тебя тошно!

Ноша поднял деньги и медленно вышел из комнаты.

Было уже далеко за полночь, стало холодно. «Где же провести ночь?» — подумал Ноша и вспомнил о Радже. Но при мысли о нем его охватила злость. «Из-за него все это случилось. Для его лечения ведь хотел достать денег. А теперь вот остался без крыши над головой, без работы». Он медленно шел по пустынной улице, где-то далеко лаяли собаки. На углу он столкнулся с полицейским, тот оглядел его подозрительным взглядом. Ноша испугался этой встречи и решил, что не стоит больше болтаться по улицам, да и устал он порядком. Он присел под деревом прямо на тротуаре.

Становилось все холоднее. Капли росы, стекая с листьев, с шумом падали на землю. Рядом, свернувшись клубком, лежал какой-то мужчина. Из-за холода Ноша никак не мог уснуть. Он положил голову на колени, закрыл глаза, но сон так и не шел. Ноша взглянул на лежавшего рядом человека, и ему пришла в голову мысль, проверить на нем свое мастерство. Он подсел поближе к спящему и начал ощупывать карманы его поношенного пальто. В одном оказалось несколько клочков бумаги и огрызок расчески, в другом — совсем пусто. Из внутреннего кармана Ноша вытащил бумажную рупию и несколько монет. Вместе с деньгами ему под руку попала и фотография толстенького малыша. Сначала Ноша хотел оставить деньги у себя, но потом подумал: «Умрет еще, бедняга, с голоду, пусть остаются»,— и довольный тем, что так незаметно обшарил все карманы (даже не шелохнулся!), положил все обратно.

Волосы у Ноши от росы намокли, весь он дрожал от холода. Потеряв надежду уснуть, Ноша решил заглянуть в какую-нибудь чайную, согреться чашкой чаю. Он встал, но тут же подумал о своем соседе: «Как бы его не обокрали. Встанет утром и чашку чаю не на что будет выпить». Склонившись над ним, он окликнул:

— Эй, соня!

Тот не шевельнулся. Ноша дотронулся до его руки и сразу же отдернул свою, рука была холодна как лед. Мужчина был мертв. Ноша бросился прочь. Ему казалось, что труп преследует его по пятам, он все время оглядывался, чтобы убедиться, что сзади никого нет.

Опомнился только в чайной. Она была битком набита — рикши, мастеровые, полицейские, бродяги. Торопливо отхлебывая из чашки горячий чай, Ноша понемногу успокаивался. Но перед глазами все еще стояло лицо мертвеца, у которого он вытащил из кармана рупию и мелочь. «Нужно бросать это проклятое занятие,— подумал Ноша, и тут же спросил сам себя: — А что же я буду делать?» «Не все же на свете карманники»,— ответил ему какой-то внутренний голос, и Ноша почувствовал облегчение.

Он просидел в чайной до самого утра. А с первыми лучами солнца вышел на улицу, побрел куда глаза глядят. Весь день он искал работу, но безуспешно. Ночь он провел на вокзале, в зале ожидания. Так продолжалось несколько дней. Днем он бродил по улицам, сидел в чайных, а ночью спал на вокзале. Деньги, быстро кончились, ему становилось страшно. Наконец в одной авторемонтной мастерской его согласились взять на работу, предложив пятьдесят рупий. Рабочий день начинался в восемь, а кончался в шесть. По пятницам мастерская не работала, за эти дни из получки вычиталось. Ноша принял все условия.

Теперь надо было найти место для жилья. Он вспомнил о приглашении профессора Калимуллы и решил сходить к нему. Болтает старик, конечно, много, но, может, что путное и предложит.

Вечером, прямо после работы, он направился к профессору. Тот оказался дома.

— Ага, пришел все-таки. Я знал, что ты придешь.

— Я порвал с прошлым, теперь работаю в авторемонтной мастерской,— смущенно заговорил Ноша.

— Молодец!—обрадовался профессор.— Ты теперь и инженером можешь стать.— Он оглядел одежду Ноши, всю в пятнах машинного масла, и одобрительно похлопал его по плечу.— Да ты и сейчас похож на инженера.

— Работа нашлась,— продолжал Ноша,— а вот жить негде. Ночую на вокзале.

Профессор сидел некоторое время задумавшись, потом сказал:

— Я тебе помогу.

Он позвал дочь.

— Надира, это — Ноша, наш друг. Если тебе не нравится слово «друг», можно сказать иначе — наш гость. Он будет жить с нами.

— Но, папа! У нас ведь совсем негде.

— Не то говоришь, дочка. Главное, чтобы нашлось место в сердце. Придется нам поискать свободное местечко в своих сердцах и пораскинуть умом. Ну-ка, подумай, как это лучше устроить.

Надира ничего не ответила. Профессор беспокойно ходил по комнате и вдруг радостно захлопал в ладоши.

— Придумал! Вынесем стол из столовой в галерею. Мы прекрасно сможем обедать и там! Когда одному негде приклонить голову, какое право имеет другой на владение столовой. Это несправедливо!

Надира хорошо знала характер отца. Если уж он что задумал, так оно и будет. Поэтому она молча вышла и с помощью старенького слуги принялась освобождать для Ноши столовую.

Впервые за последнее время Ноша спал глубоким и спокойным сном. Утром его разбудил голос профессора, который звал его к чаю. Ноша быстро умылся и вышел к столу. Профессор и Надира уже ждали его.

В этот день он пришел в мастерскую в отличном настроении, работа спорилась, впервые конец рабочего дня не омрачил его. Он вернулся прямо домой и долго плескался в ванной. Ужин снова прошел в обществе профессора и Надиры.

Несколько дней жизни в доме Калимуллы совсем изменили Ношу. Его теперь не тянуло на улицу, он с удовольствием проводил свободное время дома, испытывая какую-то неизъяснимую радость от теплоты семейного очага, который он приобрел в доме чудака профессора.

Уже несколько месяцев Салман жил в Карачи. С помощью тестя ему удалось получить должность в конторе одной иностранной фирмы с окладом в четыреста рупий. Работа была несложная. За пять тысяч рупий> которые он получил в приданое за жену, он арендовал небольшой коттедж в одном из лучших районов города. В коттедже было три светлые и уютные комнаты. Вокруг стояли большей частью дома парсов и христиан.

Зарплата была неплохая. Салман мог позволить себе почти все, что ему хотелось. Он накупил себе книг и все свободное время посвящал чтению. Одну из комнат он обставил как кабинет. В ней стояло два книжных шкафа, письменный стол и диван. Часть мебели он купил, часть взял напрокат.

В городе у Салмана не было знакомых, да ему и не хотелось их заводить. Со своими сослуживцами он был вежлив, любезен — и только. Со времени приезда в Карачи Салман старался как-то упорядочить свою жизнь и строго придерживаться некоторых правил. Одна из заповедей состояла в том, чтобы ни в коем случае не портить отношений с сослуживцами, так как в их обществе ему предстояло ежедневно проводить семь часов.

По воскресеньям он шел к морю и часами сидел на берегу, глядя в набегающие волны. Жизнь его потекла размеренно и спокойно.

Сначала он питался в ресторанах, потом ему это надоело, и он завел повара. Но не прошло и недели, как тот обокрал его и сбежал. Правда, «трофеи» его оказались не особенно богатыми: был конец месяца, и денег в доме оставалось мало, что-то около сорока пяти рупий. Повар, как видно, практичный малый, восполнил незначительность этой суммы тем, что прихватил кое-что и из одежды Салмана. После этого события Салман твердо решил не заводить слуг и написал домой письмо, настаивая на скорейшем приезде жены.

Рахшида приехала в Карачи туманным осенним днем. С нею была старушка служанка. Салман пришел встретить их. Поезд опаздывал, но он испытывал какую-то особенную радость от этого томительного ожидания. Салман и не предполагал, что приезд жены может так взволновать его.

Когда поезд остановился у перрона, сердце его бешено билось. Из женского купе первого класса вышла жена, укутанная в черную чадру. Она смущенно поздоровалась с ним. Так же вела она себя и дома. Разговаривая, опускала глаза, лицо у нее становилось растерянным.

Салман не взял отпуска в тот день, и ему пришлось вскоре уйти на работу, но со службы он ушел пораньше, едва досидев до трех часов. По дороге домой он зашел на базар, купил халвы, свежих фруктов и большой букет цветов.

Рахшида ждала его к чаю. Она только что искупалась. Ее матовое лицо было прекрасно и свежо, как цветок. Легкое светло-голубое сари подчеркивало нежную красоту молодой женщины. Салман был в приподнятом настроении. Во время чая он молол всякую чепуху, стараясь помочь жене преодолеть ее скованность. Сейчас он совсем не был похож на себя — часто и громко хохотал, паясничал, кривлялся. Вечер прошел очень хорошо.

Салман скоро убедился, что Рахшида трудолюбива и внимательна. Она вставала с восходом солнца, чистила его туфли, гладила сорочку и брюки, расставляла на столе бритвенные принадлежности. 0<жа он принимал душ, жена готовила завтрак. Рахшида для него все делала сама, даже в тех случаях, когда он просил о чем-либо служанку.

Вечером, когда он возвращался с работы, чай уже ждал его на столе. Салман устало опускался в кресло, а жена, присев рядом, массировала ему ноги. Салман пытался запретить ей это, но она не слушалась. Рахшида сама вешала на вешалку его рабочий костюм, раскладывала все вещи по местам. Уют и забота окружили Салмана после ее приезда.

Он даже поправился за последнее время. Лицо его стало свежее и красивее. Единственное, что несколько омрачало настроение Салмана, была молчаливость и скованность жены. Если ей что-нибудь нравилось, она лишь слегка улыбалась, показывая свои белые ровные зубы. Салман очень любил ее улыбку.

Но несмотря на неразговорчивость, Рахшида была довольно общительна. За несколько дней она успела перезнакомиться с ближайшими соседями. Большинство молодых женщин из соседних домов работали в различных учреждениях машинистками или стенографистками. Они носили узкие юбки, коротко остриженные волосы и тратили половину зарплаты на косметику.

Новые знакомые Рахшиды собирались в доме Салмана и болтали о всяких пустяках. Их слова, улыбки, поведение, каждое движение — все было искусственным. Это были пустые раскрашенные куколки. Разговор женщин вертелся обычно вокруг последних мод, новых кинофильмов, танцевальных вечеров, пикников и шикарных отелей. Они обсуждали скандальные похождения принцессы Маргариты или внешность новых любовниц короля Фарука ** и принца Али-хана ***, находя в этом какое-то особое удовольствие.

Со временем Салман заметил, что общение с «эмансипированными» соседками повлияло на его жену. Она стала употреблять в разговоре английские слова, изменила прическу, больше красилась. Раньше Рахшида не очень-то любила кино, теперь же готова была ходить туда чуть не каждый день.

Однажды в воскресенье устроили пикник. Инициатива принадлежала энергичным соседкам. Впервые в тот день Рахшида вышла на улицу без чадры. День прошел весело. Они купались в море, загорали, смеялись. Домой вернулись уже после захода солнца.

Впоследствии такие пикники устраивались довольно часто, и Рахшида их очень любила. В субботу вечером они обычно ходили в кино. Раза два-три в неделю отправлялись погулять, ходили по магазинам, а потом лакомились мороженым в кафе. В первых числах месяца, после зарплаты, обязательно обедали в каком-нибудь хорошем ресторане. Салман и не заметил, как втянулся в новую жизнь, полную безделья и развлечений. Покой и семейный уют, которые не так давно принесла с собой Рахшида, казалось, отошли в далекое прошлое. Он почти перестал читать: все его свободное от работы время занимали прогулки, кино, хождение с женой по магазинам. К магазинам Рахшида испытывала особую страсть. Она накупила десятки пар сандалет и босоножек. После каждого кинофильма она заказывала платье нового фасона, злоупотребляла косметикой.

Из совместных прогулок они почти никогда не возвращались без покупок и уж обязательно покупали журнал английских мод. Изучая журналы мод, Рахшида каждый день по-новому укладывала волосы, заказывала платья, подчеркивающие красоту ее тела. Теперь она почти ничего не делала по дому, потому что это могло испортить ей руки и цвет лица. Она в совершенстве постигла искусство хорошо одеваться и быть привлекательной.

Расходы росли с каждым днем, а заработок оставался прежним. Салман стал ограничивать себя во всем. Он перестал покупать книги, экономил на сигаретах и почти ничего не тратил на себя, но это не спасало. Деньги расходовались прежде, чем он получал их, хватало их только на оплату счетов и долгов. Теперь он ходил в неглаженых рубашках, брал в долг у сослуживцев, из-за чего становился предметом их шуток и насмешек. Раньше он пытался избежать сближения с коллегами по работе, теперь ему приходилось заискивать перед ними.

Салман стал раздражительным, часто по пустякам сердился на жену. С работы он не спешил, как прежде, домой, а бродил по улицам, подолгу засиживался в чайных.

Так прошла зима. Настали теплые дни. Салман вместе с товарищами по работе устроили вечеринку на открытой веранде ресторана. Всю ночь напролет он пил виски, любовался красотой лунной ночи, приставал к стенографисткам, которые были вместе с ними.

Ночь была прекрасна. Лунный свет серебрил листву деревьев. Оркестр исполнял модные мелодии, на столе стояло хорошее виски, а рядом были красивые девушки. Они смеялись, кокетничали и с улыбкой выслушивали даже непристойности. Салман повеселился всласть.

Домой он вернулся в три часа ночи. Дверь открыла Рахшида. Она не спала. Салман впервые вернулся домой пьяный. Он хотел что-то объяснить жене, но не мог — язык не подчинялся ему, в глазах было темно. Не раздеваясь, он повалился на постель и уснул. Сквозь сон он почувствовал, что щека его стала мокрой.

Салман открыл глаза. Рахшида стояла, склонившись над ним. В комнате горел только голубой ночник, но и в его неярком свете он увидел большие глаза, полные слез и любви.

«Мне не следовало так поступать,— подумал он.— Не следовало огорчать ее». Но вместе с тем он был рад, что жена так любит его. И эта радость была настолько велика, что тотчас вытеснила воспоминания о весело проведенной ночи.

II

В тот день Ноша вышел из дому в отличном настроении. Накануне он получил зарплату, и теперь у него в кармане оставалось около двадцати рупий. Он купил себе две сорочки и брюки. Затем, немного поколебавшись, купил для Надиры подвески из пластика. «Она так заботится обо мне. Нужно как-то отблагодарить ее»,— подумал он, выбирая ей подарок. Довольный, он возвращался домой, как вдруг увидел Салмана. Ноша сразу узнал его, остановился, но тут же подумал, что тому, должно быть, известно о его побеге из дома, и он обязательно станет расспрашивать, а ему совсем не хотелось вспоминать. Он свернул в сторону и скрылся в толпе. Встреча с Салманом напомнила ему о родных. «Как там поживают мать, Султана? Анну, наверно, уже совсем большой, бегает в школу. А может, мать устроила его на работу». И вновь появилась мысль, уже не раз возникавшая и прежде,— почему бы ему не вернуться домой? «Я здесь живу в свое удовольствие, а что с ними, один бог знает»,— грустно подумал Ноша.

В комнате профессора Калимуллы горел свет и слышался мягкий шелест лопастей вентилятора. Ноша прошел мимо и заглянул в полуоткрытую дверь комнаты Надиры. Девушка читала, склонившись над книгой. Неяркий свет настольной лампы скупо освещал ее красивое лицо. Легкий ветерок врывался в комнату через открытое окно и играл прядкой ее волос.

Ноша тихо вошел в комнату и, остановившись за спиной девушки, положил перед ней подвески. Яркий блеск ослепил Надиру. Она удивленно взглянула на подвески и, повернув к Ноше недовольное лицо, строго спросила:

— Зачем ты это купил?

Ноша молча глядел на нее. Надира повертела в руках подвески и повторила:

— Я тебя спрашиваю, зачем ты купил эти подвески?

— Для тебя.

— Для меня? — захлопала она глазами, а потом немного ехидно продолжила:—Уважаемый господин, я в этих безделушках не нуждаюсь. Вы лучше посмотрите на свою рубашку. Масляные пятна разукрасили на ней африканские джунгли. И это ваша единственная рубашка!

— Я купил себе две сорочки,— живо отозвался Ноша.

Он развернул пакет и разложил перед ней свои покупки. Надира мельком взглянула на них, положила подвески в коробочку и протянула Ноше.

— Впредь никогда не покупай таких вещей. Можешь оставить их себе, мне они совсем не нужны.

Ноше было обидно. Он посмотрел на Надиру долгим взглядом, взял коробочку и повернулся к выходу.

— Ты ужинал? — спросила Надира, когда он был уже в дверях.

— Нет!

— Так пойдем, поужинай.

— Я не хочу! — резко бросил он, выходя из комнаты.

Расстроенный, он прошел к себе и лег в постель. Он долго ворочался, вспоминая выражение лица и голос Надиры, когда она возвращала ему подарок, который он с такой радостью выбирал для нее. Видимо, она считает его грубым, недостойным, если не захотела принять от него подарка. Он никак не мог успокоиться, сердце сжимала обида. Было уже поздно, когда Ноша сквозь дремоту услышал легкие шаги, потом чье-то дыхание над собой.

Он открыл глаза, вглядываясь в темноту. Чья-то нежная рука коснулась его лба, и в тот же миг раздался шепот Надиры:

— Ноша!

Ноша притворился спящим. «Зачем она пришла ко мне в такое время?» — подумал он, затем приподнялся, сел.

— В чем дело, Надира?

— На, поешь, ты ведь с утра ничего не ел,— мягко сказала девушка.

Ноша молча встал, зажег свет. Надира сидела на краю его кровати с подносом в руках.

— Помой руки и садись поешь.

Ноша покорно пошел в ванную, вымыл руки и, вернувшись, сел за стол.

— Верни мне коробочку с подвесками,— попросила Надира.

Ноша вытащил из-под подушки коробочку.

— Только, пожалуйста, впредь мне ничего не покупай. Тебе самому нужно многое.

Ноша продолжал молча есть.

— Ты не обиделся на меня? Я хотела наказать тебя,— она улыбнулась.

Ноша удивленно взглянул на нее. Надира была серьезна, высоко подняв голову, она смотрела на него, как учитель на ученика.

Покончив с ужином, Ноша собрал тарелки и хотел отнести их на кухню, но Надира снова заворчала на него:

— Не вмешивайся в женские дела. Тебе завтра рано вставать, ложись спать.

Она вышла. Ноша сидел, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам.

Это было не в первый раз. Надира всегда так с ним разговаривала. И хотя она была немного моложе Ноши, но держала себя как старшая — постоянно отчитывала его и поучала. Сначала Ношу раздражали ее нравоучения, но постепенно он привык к ним и стал следить за собой. Теперь он уже не хохотал во все горло, говорил негромко и не торопясь. Изменился он и внешне — перестал подражать киноактерам, укоротил волосы, носил платье нормального покроя.

С профессором Ноша встречался только за завтраком, да и то Калимулла был в это время погружен в чтение газет. Когда же они нечаянно сталкивались в коридорах, то профессор проходил мимо, не говоря ни слова, словно и не замечая Ношу.

Однажды он заглянул в комнату Ноши.

— Ты знаешь, о чем я подумал? Не поступить ли тебе в школу?

— Но я ведь работаю,— мягко возразил Ноша.

— Верно, я совсем забыл об этом. А что ты думаешь о вечерней школе? Правда, они все очень неважные. Я знаю одного преподавателя. Он работает в вечерней школе, а днем исполняет обязанности цензора. Что общего между цензором и преподавателем школы — я так и не могу понять. По-моему, он и на уроках занимается только тем, что проверяет направление мыслей своих учеников,— засмеялся профессор.

Ноша слушал его молча.

— Ничто не мешает тебе стать инженером,— продолжал он.— Все дело в том, как получить образование... Образование...— бормотал он себе под нос. Потом, словно очнувшись, неожиданно спросил: —А почему бы тебе не бросить работу? Тебе, конечно, обязательно нужно зарабатывать. Но... Об этом придется подумать.

И он вышел из комнаты.

После этого разговора они долго не виделись.

Надира, так же как и отец, была очень странная. Чуть что она хмурила брови и глаза ее сердито сверкали, а иногда она молча улыбалась, даже если Ноша грубил ей.

Однажды произошел такой случай. Ноша проходил мимо Надиры в яркой рубашке с изображениями полураздетых женщин.

— Ноша, это очень грубая шутка,— бросила она ему вслед.

— В чем дело? — не понял он.

— Ты в этой рубашке похож на этикетку от мыла.

Ноша обиделся, но промолчал.

— Ты похож сейчас на дикаря, польстившегося на яркую, но пошлую вещь.

В этот день она еще несколько раз задевала его, и Ноша не выдержал.

— Я же не дразню тебя воробьихой за то, что ты бог знает как причесываешься и носишь какие-то серые, старушечьи платья!

Он ожидал, что Надира отчитает его за такую грубость, но она только расхохоталась.

— Извини меня, Ноша. Я не должна была говорить тебе этого,— мягко сказала она.— Я прошу у тебя прощения*

И таких случаев было немало. Ноша никак не мог понять, что она за девушка. Мать ее была простая женщина. Она болела ревматизмом, и иногда у нее случались сердечные приступы. Почти все время она проводила в постели. Когда Ноша впервые появился в доме, она отнеслась к нему очень холодно и долгое время даже не разговаривала с ним, но потом они стали друзьями. Ноша терпеливо и заботливо ухаживал за ней. Он часами растирал ей ноги, массировал голову, с трудом доставал для нее редкие лекарства.

Женщина часто рассказывала ему о себе, о муже, вспоминала молодость. Кого-то хвалила, кого-то ругала, на кого-то жаловалась. Только один Ноша мог молча выслушивать все и потому стал для нее просто необходим.

Ноша чувствовал себя как в родной семье. Стеснение первых дней давно прошло. Ко всем в доме у него был свой подход, свой «ключик». Иногда ему приходилось хитрить и подлизываться, иногда делать вид обиженного, но никогда он не успокаивался, пока не добивался своего.

И только чудаковатый старик-профессор, как был, так и остался для Ноши загадкой. Уж слишком заумно говорил он обо всем, и Ноше трудно было понять его.

Ill

Окна и двери комнаты были плотно закрыты: на улице бушевал смерч. Султана лежала на постели, в легком платьице, задыхаясь от жары и духоты. Ее обнаженные руки были раскинуты на подушках, лицо — бледное, глаза — воспаленные.

Пролежав целый месяц в больнице, она только неделю назад вернулась домой. Рядом с ее кроватью стояла колыбелька с младенцем. Это был ее сын, такой же широколицый, как Нияз. Три дня Султана была на грани смерти. Ребенок родился под утро. Султане стало плохо еще с вечера. Она несколько раз теряла сознание, пульс едва прощупывался. Покрывшись холодным потом, с ввалившимися глазами, молодая женщина лежала в забытье на узкой больничной койке.

Опасаясь за ее жизнь, женщина-врач решила позвонить Ниязу. В тот вечер он выпил лишнего и крепко уснул. Выслушав врача, Нияз ответил, что не сможет приехать раньше, чем утром, и бросил трубку.

До четырех часов утра Султана была в очень тяжелом состоянии. Не стало ей легче и после родов. Нияз приехал в больницу в семь утра. Ему сообщили, что у него родился сын и что Султана чувствует себя плохо и очень слаба. Рождение сына его обрадовало, но радость эта была омрачена тяжелым состоянием Султаны. Пройти к ней ему не разрешили, но пообещали показать сына. Ждать пришлось более часа. Все это время Нияз беспокойно ходил по больничному коридору из угла в угол. Наконец сиделка вынесла ребенка. Нияз склонился над ним, посмотрел на его сморщенное личико и нежно поцеловал в лобик. Он сразу полюбил его.

Султана, вернувшись домой, удивилась — так много игрушек припас он для сына. Утром рано Нияз заходил в комнату к Султане, целовал малыша в лоб и долго забавлялся с ним. Вечером, придя с работы, он тоже играл с ним, строил рожи, кукарекал, мяукал.

Султане было приятно, что Нияз так любит ребенка. Она и сама очень любила малыша, хотя до рождения ненавидела его. Когда она почувствовала, что беременна, то весь день проплакала. Ненависть к развивающемуся в ее утробе существу росла день ото дня. Она молила бога, чтобы он умер, как только появится на свет. Султана даже заболела из-за этого, похудела, осунулась. На Нияза она смотреть спокойно не могла, огрызалась по малейшему поводу и часами сидела, запершись в комнате, и плакала Большую часть времени она проводила одна, избегая даже слуг. Она думала, что задушит ребенка, как только родит, а теперь жила" только для него, все время была занята только им. Даже к Ниязу она стала внимательнее. Раньше Султана избегала его, почти не разговаривала, а если и разговаривала, то очень холодно. В ее тоне так и чувствовалась скрытая ненависть. Теперь же они подолгу сидели рядом, любуясь сыном.

Султана все больше сближалась с Ниязом, ребенок как бы связал их невидимыми нитями.

Духота становилась невыносимой. Небо стало красным, ветви деревьев потрескивали от напора раскаленного ветра, стекла в окнах полопались. Немного погодя начался дождь, на землю обрушились потоки воды.

Гроза принесла большой урон — были повреждены электрические провода, весь город погрузился в темноту. Вода легко размывала небольшие домишки и жалкие лачуги. Но было удивительно, что очень пострадало и вновь выстроенное двухэтажное здание городского рынка.

В этом здании на первом этаже располагался рынок, а на втором — жилые квартиры. Ливень обрушился с такой силой, что вскоре провалилась часть крыши, потом обвалились стены. Началась паника. Несколько семей, из живших на втором этаже, были погребены заживо. Спасательная команда работала всю ночь, извлекая из-под обломков здания засыпанных людей. Восемнадцать человек, в том числе девять детей и шесть женщин, были уже мертвы. Пятьдесят пять человек доставлены в больницу, многие из них в тяжелом состоянии.

На следующий день газеты поместили в черной рамке сообщение о случившемся и потребовали расследования, выдвигая серьезные обвинения против ответственных чиновников муниципалитета.

В муниципалитете была группа противников Хан Бахадура. Они выступили с заявлением, в котором обвиняли его как председателя в злоупотреблениях и серьезных проступках. Вечером по их инициативе состоялся массовый митинг, на котором многие из выступавших открыто заявили, что считают ответственным за случившееся Нияза — подрядчика стройки.

Создали специальную комиссию для расследования дела. Хан Бахадур, уже и раньше напуганный оборотом событий, теперь испугался совсем. Противники клонили дело к тому, чтобы засадить его в тюрьму. Он созвал чрезвычайное заседание муниципалитета и с помощью своих сторонников свалил всю ответственность на Нияза. Таким образом, ему на первых порах удалось выкрутиться.

Теперь Хан Бахадур обратил все свое внимание на комиссию по расследованию. Наведя справки о председателе комиссии, он воспрянул духом. Выяснилось, что тот вскоре уходит на пенсию.

На следующий же день Хан Бахадур добился встречи с председателем комиссии, и они быстро поняли друг друга. Хан Бахадур передал ему в бархатной коробочке двадцать тысяч рупий и не сомневался, что «расследование» пойдет теперь так, как ему хотелось. Он по-прежнему устраивал каждый вечер небольшие приемы, но Нияза на них уже не приглашал. Он даже посоветовал ему куда-нибудь уехать на некоторое время. Нияз хотел было последовать его совету, но потом передумал. Отъезд могли расценить как бегство, а он этого не хотел.

Нелегкие времена настали для Нияза. Он бегал то к субподрядчикам, которым он перепоручил строительство, то в муниципалитет, то в комиссию по расследованию. Дома Нияз подолгу сидел, угнетенный невеселыми мыслями, или беспокойно ходил из угла в угол. Иногда он среди ночи приходил к Султане и заводил с ней разговоры о каких-то пустяках.

Однажды вечером они сидели у нее в комнате. На улице было облачно, накрапывал дождь. Мальчик еще не спал, но Нияз не играл с ним, как обычно.

— Вы даже Аяза забыли, все о чем-то думаете. Смотрите, как он к вам тянется,— обратилась к нему Султана. Нияз взял ребенка на руки, поцеловал в щеку.

— Сынок, с кем же ты будешь играть, если отца засудят?

— Вам это действительно угрожает? — встрепенулась Султана.

Нияз только улыбнулся. Султана хотела еще что-то спросить, но раздался звонок у входной двери. Нияз передал ребенка жене и вышел. У подъезда стояла полицейская машина, рядом полицейский инспектор и несколько вооруженных констеблей. Инспектор предъявил ордер на арест. Ниязу надели наручники и увезли.

Известие об аресте Нияза испугало Хан Бахадура. Он в своем плане не предусмотрел этого и теперь опасался, что Нияз расскажет следствию всю правду. Строительные материалы для стекольного завода, который он как раз возводил в то время, и восемьдесят тысяч рупий, полученные от Нияза, не давали ему покоя.

Только сейчас Хан Бахадур понял свою ошибку. Вместо того, чтобы отталкивать Нияза, ему нужно было взять его под защиту. Взвесив все за и против, Хан Бахадур взял Нияза на поруки под большой залог.

Через несколько дней комиссия подала рапорт, в котором утверждалось, что при строительстве здания были использованы материалы очень низкого качества. Вместо цемента был использован песок и глина, фундамент был заложен недостаточно глубоко. Ответственность за все это возлагалась на Нияза.

Комиссия настоятельно требовала наказать подрядчика, из-за которого пострадало столько людей, а государству нанесен большой материальный ущерб. Нияза прямо назвали в рапорте преступником.

Получив копию этого рапорта, Хан Бахадур растерялся. Теперь Нияз представлял для него огромную опасность. Он знал, что дело будет передано в суд, где у Нияза будут снимать показания.

После долгого раздумья Хан Бахадур пришел к выводу, что судебного разбирательства этого дела допускать нельзя и Нияз должен умереть до начала судебного следствия.

Для убийства уже все было подготовлено. Хан Бахадур ждал только человека, который уехал в Равалпинди и через неделю должен был вернуться.

IV

Небо заволокли черные тучи, на землю упали первые редкие капли дождя. В открытое окно комнаты вливался прохладный ветерок, пахло дождем и свежестью. Надира что-то писала, низко склонившись над столом. Ноша сидел рядом. Перед ним лежал учебник начальных классов. Уже несколько недель он занимался под руководством Надиры.

Отложив авторучку, девушка встала и подошла к окну.

Ноша не поднимал головы от книги, губы его тихонько шевелились.

— Ноша, поди сюда,— позвала его Надира.

Он подошел и встал рядом. За окном рассыпались вечерние огни, свет горел почти во всех окнах. Крупные капли дождя размеренно стучали о стекло и подоконник, изредка на темном небе вспыхивала молния.

— Кажется, дождь зарядил на всю ночь,— после продолжительного молчания сказала Надира.

— Да,— коротко ответил Ноша.

— Ты любил кого-нибудь, Ноша? — неожиданно спросила девушка.

— Нет.

— Что-то ты очень печален в последнее время.

Ноша промолчал.

— Ты целовал когда-нибудь девушку? — не глядя на него, снова спросила Надира. Голос ее дрожал. Ноша удивился ее вопросу.

— Нет,— ответил он смущенно.

Надира повернулась к нему и глубоко заглянула в глаза.

— Правда?

— Конечно.

Лицо ее было совсем близко, в глазах играли отсветы.

Она едва слышно шепнула:

— Ноша!..

Это был первый поцелуй в его жизни, горячий и долгий. Ноша испуганно отпрянул, сердце билось, как мотор.

В это время сзади раздались шаги. Ноша оглянулся — профессор. Он стоял, высоко подняв голову и заложив за спину руки. Глаза его за толстыми стеклами очков горели гневом. Ноша растерялся и смущенно опустил глаза. Профессор поманил его пальцем:

— Пойдем-ка со мной.

Ноша последовал за ним. Они спустились по лестнице. Профессор распахнул дверь в комнату Ноши и встал у порога.

— Это невыносимо! Нет, нет! Это злоупотребление человеческим сочувствием! — возмущенно заговорил он.— Ты что это вообразил, сударь мой?!

Ноша стоял молча, низко склонив голову.

— Милостивый государь, немедленно освободите комнату. Я не могу дать вам более пяти минут на сборы! — выкрикнул профессор.

Ноша умоляюще глядел на него.

— Я с сожалением должен признать, что ты так и остался преступником. Пеняй на себя. Ты преступник, вор! Я никогда не позволю тебе флиртовать с моей дочерью! Вы не пара друг другу. Она — образованная, умная девушка, а ты—полуграмотный босяк! Тебе это ясно?

Ноша по-прежнему молча смотрел на него.

— Чего ты уставился на меня!—с новой силой закричал профессор.— Три минуты уже прошло. Собирай вещи, и через две минуты чтобы твоего духа здесь не было.

Ноша быстро связал вещи в узелок и вышел из комнаты.

Хлопнула парадная дверь, раздался звук задвигаемого засова и удаляющиеся шаги по коридору.

Дождь не прекращался, небо было затянуто тучами. В душе Ноша злился на профессора, но чувство это перемешивалось с грустью. После стольких лет бродяжничества он нашел наконец приют у домашнего очага, мечтал об учебе. Надира обещала помочь ему получить аттестат. А теперь из-за нее же его и выгнали. Он и сердился на нее и испытывал к ней нежность. Хрупкая, нежная девочка, бранившая его чуть не каждый час,— теперь он никогда не увидит ее. Мысли эти совсем одолели Ношу, и он решил навсегда уехать из Карачи, вернуться домой с первым же поездом. Он бросил прощальный взгляд на дом профессора и шагнул в темноту. Было уже поздно. Ноша направился было на вокзал, как вдруг вспомнил о Радже. «Нужно бы увидеться с ним перед отъездом,— подумал он.— Кто знает, доведется ли еще когда-нибудь встретиться?»

К Радже он пришел глубокой ночью. Тот, скорчившись, лежал под навесом, рядом растянулась собака. Почуяв чужого, собака залаяла.

— Кто там? — раздался голос Раджи.

— Это я, Раджа! Ну и темнота у тебя!

— Такая же, как в моей жизни,— горько сказал Раджа.— Заходи.

Ноша, пригнув голову, вошел под навес. В нос ему ударил резкий запах. Он молча сел рядом с Раджой.

— Чего это ты вздумал прийти в такой дождь?

— Я утренним поездом уезжаю домой.

— Правда?! А ты говорил, что начал учиться, собирался поступить в школу.

— Собирался, да, видимо, не суждено. А как твои дела?

— Каюте там дела. Валяюсь вот совсем один... простудился...— Раджа сильно закашлялся.

Ноша потрогал его пылающий лоб. Платье на Радже все промокло от дождя. Обложенный со всех сторон какой-то рванью, Раджа напоминал мокрый узел.

— Ты ел что-нибудь?

— Нет. Да мне и не хочется.

— Ну закури.

— О Ноша! Ты просто осчастливил меня.

Оба закурили. Ветхий навес над их головами протез кал, ветер усилился, стало холодно. Они долго разговаривали, вспоминая прошлое, потом незаметно задремали.

Перед рассветом Ношу разбудил жалобный визг собаки. Она намокла и теперь старалась согреться, прижимаясь к его ногам. Он оттолкнул ее и выругался.

— Что случилось? — проснулся Раджа.

— Что, что? Твоя проклятая собака намочила всего. Что это ты вздумал завести собаку?

— Когда рядом нет человека, что же мне остается делать? —с горечью сказал Раджа.

Мурашки пробежали по спине у Ноши от этих слов.

Дождь перестал. Небо было чистое. На востоке занимался день.

— Уже светает. Я пойду,— сказал Ноша.

— Успеешь. Посиди еще немного.

У Ноши в кармане было около тридцати рупий. Он достал пять рупий и протянул Радже.

— Возьми, пригодятся.

— Нет. Я как-нибудь проживу. Ты возвращаешься домой, купи что-нибудь матери. Нехорошо ехать с пустыми руками. Угости меня лучше сигаретой, в горле першит.

Они закурили. Раджа пошарил рукой в изголовьи, достал большой нож и положил перед Ношей.

— Возьми, может пригодится. Мне он теперь не нужен.

— Я больше не занимаюсь такими вещами, друг. Оставь себе.

— Возьми на память от меня,— голос у Раджи дрогнул.— Иногда мне становится страшно, кажется, перережу сам себе горло... Что это за жизнь?!

Ноша взял нож и спрятал в карман. В полумраке лицо Раджи было страшно. Он тяжело дышал и беспрестанно расчесывал свои язвы.

Ноша встал.

— Посиди еще немного,— умоляюще взглянул на него Раджа.— Ведь только ты у меня и есть на всем свете.— Он прижался лицом к руке Ноши и заплакал. Сердце Ноши наполнилось жалостью, по его щекам покатились слезы. Раджа отпустил руку Ноши.

— Ну, а теперь иди, опоздаешь на поезд. Мать, наверно, ждет тебя не дождется.

Ноша ничего не ответил. Вынув из кармана пачку сигарет, он отдал ее Радже, взял узелок и вышел из-под навеса. Глаза у Раджи были полны слез. Заметив, что Ноша нерешительно остановился и смотрит на него, Раджа сказал:

— Иди, иди! Чего тянешь?—он хотел еще что-то добавить, но закашлялся.

Ноша ушел, но еще долго слышал в предутренней тишине надрывный кашель Раджи.

Поезд уже стоял у платформы. Ноша купил билет в вагон третьего класса. До отправления поезда времени оставалось много, но на перроне и в вагонах стояла суматоха. Купе, в которое попал Ноша, было набито битком. Люди смеялись, переговаривались между собой, один Ноша молча сидел в углу. Он вспоминал свой родной город, дом в узеньком переулке с фонарем на углу; здесь по вечерам собирались мальчишки со всего квартала. Вспомнил мать, Султану и Анну. Как они там? Обрадуются ли его возвращению?

Прибыли вечером. На привокзальной площади Ноша заметил молодого парня-рикшу. Лицо его показалось Ноше знакомым. Густая шапка волос, глубоко сидящие узкие глаза. Рикша тоже внимательно вглядывался в него, потом вдруг бросился ему навстречу.

— Ноша! Ты приехал?!

Это был Шами.

— С каких это пор ты стал рикшей?—спросил Ноша, указывая на тележку, приделанную к велосипеду.

— После смерти отца на наш дом обрушилась тысяча несчастий,— вздохнул Шами.

— Отец умер? Когда?

— Скоро три года.

— А у вас ведь была лавка.

— Ее продали еще во время болезни отца.

Шами поведал ему о своих бедах. По утрам он по-прежнему продает газеты, а вечером подрабатывает рикшей. В доме семь ртов, а добытчик — он один. Здоровье у Шами было подорвано, он часто и надрывно кашлял.

— А куда ты собираешься идти?—неожиданно спросил он Ношу.

— Как куда? — удивился Ноша.— Домой.

— В какой это дом?

— Что ты болтаешь? В свой дом, куда же еще?

— Так ты ничего не знаешь? — сказал Шами, низко опустив голову.

Сердце Ноши сжалось от дурных предчувствий. Он испуганно выдавил из себя:

— Что?

— В твоем доме теперь живет Хаджи Рахим Бахш.

— А мама?

— Она два года назад умерла,— печально произнес Шами.

Ноша сначала застыл на месте, потом склонил голову на плечо Шами и заплакал.

— А где моя сестра и Анну? — спросил он, немного успокоившись.

Шами пытался уклониться от ответа и перевести разговор на другую тему.

— После твоего отъезда в вашем доме происходили странные вещи. Пойдем ко мне, я тебе расскажу все по порядку. Это долгая история.

— Нет, скажи поскорее. Ты ведь меня зарезал без ножа такими новостями. Бедная мамочка! Мне даже не довелось увидеть тебя перед смертью.

Ноша снова заплакал.

— Ты садись в коляску, я тебе по дороге расскажу все,— предложил Шами.— Смотри, как небо затянуло,—» пойдет дождь, так и домой не доберешься.

Ноша сел в коляску, Шами за руль велосипеда. Проехав немного, Ноша снова повторил свой вопрос:

— Шами, скажи наконец, где Султана и Анну?

— Не спрашивай, брат, об Анну. Мерзавец он! Связался с кастратами. Ходит, как баба, раскачивая бедрами, напудренный, накрашенный. Ни капли стыда! Не обижайся, друг, но будь он мой брат, я бы его на месте прибил.

Кровь у Ноши закипела.

— Где он живет?

— Не знаю, но каждый вечер он обязательно появляется на базаре.

Ноша тяжело вздохнул.

— А Султана? Ты знаешь что-нибудь о ней?

— Она у Нияза живет.

— У Нияза?

— Да, у того самого, что имел скупочную лавку. Теперь он важная персона. Живет в особняке, носит пальто, шляпу, брюки. Европеец, да и только! О, он процветает, ты его не узнаешь.

— Но почему Султана живет с ним?

— Твоя мать вышла за него замуж. Не обижайся, брат, но я тебе скажу, о чем болтают. Говорят у Нияза что-то было с Султаной, поэтому он и убил твою мать. Это отъявленный негодяй. Все говорят, что мать твоя погибла от его руки.

Ноша молчал, потом, словно приняв какое-то решение, спросил:

— Ты знаешь, где живет Нияз?

— Знаю, но...

— Отвези меня к нему.

— Ну зачем тебе ехать туда в такое время? Это далеко.

Ноша продолжал настаивать, и Шами пришлось повернуть коляску в другую сторону. Ноша сидел молча, только слышались его вздохи, больше похожие на стоны. Шами всю дорогу рассказывал ему о соседях и старых друзьях, но он ничего не слышал.

К дому Нияза они подъехали около одиннадцати. Ноша сошел с коляски и протянул Шами рупию.

— Заработал немного в Карачи, так хочешь мне пыль в глаза пустить? — обиделся Шами.— Смотри, я жду тебя утром — позавтракаем вместе. Здесь тебе не стоит надолго задерживаться.

Он сел на велосипед и быстро укатил.

Ноша постоял некоторое время у ворот, прислушиваясь к тишине. В доме светилось только одно окно. Он открыл калитку и вошел во двор. Сухие листья шуршали под его ногами.

Обойдя весь дом и осмотрев его со всех сторон, Ноша положил под кустом узелок с вещами, вытащил нож, зажал его в зубах и влез в окно. В доме было тихо, словно все вымерли. Мягко ступая, Ноша направился к комнате, из которой пробивался свет.

В приоткрытую дверь он увидел Нияза, склонившегося за столом над какими-то бумагами. Ноша осторожно открыл дверь и вошел в комнату. Нияз ничего не услышал, он поднял голову, когда тень Ноши упала на стол. Но было уже поздно. Стальное лезвие ножа сверкнуло у него перед глазами. Он вскрикнул и повалился на пол.

За дверью раздались быстрые шаги, и в комнату вбежала Султана. Широко раскрытыми от испуга глазами она смотрела на брата, не выпускавшего из рук окровавленного ножа.

— Ноша! Что ты наделал?!

Ноша с налитыми кровью глазами молча направился к двери.

— Куда ты идешь?—тихо спросила Султана.

Ноша, не глядя на нее, бросил:

— В полицию.

Султана преградила ему дорогу:

— Не пущу!

— Прочь, потаскуха! Не то и тебя убью! — прохрипел Ноша.

— Убей, убей меня!..— как безумная повторяла Султана, цепляясь за его рукава.— Ноша! Брат мой! Бога ради, остановись! Послушай меня!

Ноша резким движением освободился от ее рук, оттолкнул ее и, не оглядываясь, вышел из дома. Вслед ему неслись отчаянные крики Султаны:

— Ноша! Бога ради, остановись! Ноша!..

Услышав шаги, Салман обернулся. За его стулом стоял, улыбаясь, молодой человек с бледным лицом. Салман пытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь это лицо, потом нерешительно встал. Незнакомец протянул ему руку.

— Меня зовут Анис Эй Джафрэ.— Он крепко пожал руку Салмана — у того даже пальцы хрустнули.

Только сейчас Салман понял, кто перед ним. Это был начальник его отдела Анис Ахмад Джафри. Он недавно вернулся из Америки, где в течение года изучал тонкости конторского дела. В конторе после приезда он появился впервые и сейчас знакомился со служащими.

У Джафри был узкий лоб, большой, с горбинкой нос и вьющиеся кольцами каштановые волосы. На нем были короткие легкие брюки и сверкающая белизной нейлоновая сорочка, на которой особенно выделялся яркий галстук. Разговаривая, Джафри время от времени подергивал плечами. Говорил он на английском языке с сильным американским акцентом. Салмана не называл иначе, как «мистер Салуман». Салмана немного коробило такое обращение, но он решил не перечить начальнику.

Впоследствии им часто приходилось сталкиваться по служебным вопросам, и Салман с удивлением убедился, что Джафри лишен обычной для чиновников грубости. Он разговаривал с подчиненными очень мягко, улыбаясь. Благодаря этому ему удалось, не вызывая недовольства, заставлять их работать и во внеурочные часы. Этому он за год практики в Америке научился прекрасно. Если Джафри хотел задержать Салмана после окончания рабо-чего дня, он обычно говорил:

— Мистер Салуман, могу ли я осведомиться, что вы намереваетесь делать сегодня вечером?

Салман понимал, в чем дело, и, если даже и намечал что-нибудь на этот вечер, поспешно, чтобы не рассердить Джафри, отвечал:

— Я сегодня совершенно свободен.

— Не разрешите ли вы мне в таком случае отнять у вас несколько часов времени? — продолжал Джафри и тут же поручал Салману какую-нибудь работу.

Очень часто он вызывал подчиненных своего отдела на работу по воскресеньям и по праздничным дням. В таких случаях он обычно заказывал через вахтера чай в соседнем кафе, угощал служащих чаем, американскими сигаретами (других он не курил) и «обрабатывал» каждого по очереди.

— Мистер Салуман, не соблаговолите ли вы заглянуть в свою записную книжку. Мне хотелось бы знать, какие у вас планы на воскресенье. Мне думается, что вы не любите валяться в постели, а для пикника погода неподходящая.

Салман, не глядя в записную книжку, отвечал:

— Я совершенно свободен в это воскресенье.

Джафри одобрительно похлопывал его по спине и, улыбаясь, говорил:

— В таком возрасте молодым людям не нужно быть слишком благочестивыми.— Затем, переждав минуту, он, изображая на лице большое сожаление, переходил к главному:— Если у вас непраздничное настроение, не могу ли я надеяться на то, что вы, вместо того чтобы тратить ваше драгоценное время в постели, пришли на службу. Если это возможно, вы сделаете мне личное одолжение.

Когда тебя так просит начальник, разве можно ему отказать. Салман, как и -другие работники отдела, выполнял все его просьбы. Бывало и так, что Салман твердо решал не соглашаться больше исполнять бесконечные просьбы Джафри, но, очутившись с ним с глазу на глаз, не мог отказать.

Дела в отделе Джафри, разумеется, шли отлично. Компания, помимо полутора тысяч рупий ежемесячного вознаграждения, оказывала Джафри еще целый ряд знаков внимания. Дом, в котором жил Джафри, построила ему компания, «шевроле» тоже подарила компания, кроме того, сверх зарплаты он каждый месяц получал триста рупий на всякие расходы. Словом, жил он прекрасно, вращался в самом высшем обществе.

К Салману Джафри относился с особенной симпатией, а может, ему только так казалось. Во всяком случае, разговаривал он с ним всегда очень приветливо. Если Салман допускал ошибку в делах, Джафри не сердился, а вызывал к себе в кабинет и мягко предлагал переделать работу.

— Мне думается, что вы в эти дни чем-то обеспокоены. Не позволите ли вы мне узнать, что случилось, и предложить вам свою помощь? — начинал он.

И когда Салман принимался уверять его, что он ничем не обеспокоен, Джафри продолжал:

— Вы видите на полях мои пометки? Я хотел бы знать, в какой степени вы с ними согласны?—И, не ожидая ответа на свой вопрос, заканчивал: — Могу ли я надеяться, что впредь вы не будете предоставлять мне возможности черкать красным карандашом на полях?

На урду он говорил именно так, потому что сначала составлял фразу в уме на английском, а затем переводил ее. Такую манеру он избрал себе, чтобы как-то выделиться, не быть похожим на других. К слову сказать, Джафри кончил Алигархский университет, где урду был одним из основных предметов, и знать его он должен был прекрасно. В годы юности он даже писал на урду стихи.

Университетские девушки считали его преемником Ни-ралы . Теперь девушки называли его Дон Жуаном, и действительно, когда он вечером, разодевшись, выезжал, на своем «шевроле», сердца многих местных Джулий замирали от восторга.

День ото дня Джафри нравился Салману все больше и больше. Он не заметил, как стал боготворить своего начальника и подражать в манерах этому удачливому молодому человеку.

Как-то возвращаясь с работы, Салман не смог сесть в автобус: на остановке было слишком много народу. Он долго простоял в очереди, но потом, потеряв надежду, отправился пешком. Глядя себе под ноги, он устало брел по тротуару, как вдруг к нему почти бесшумно подкатила сверкающая машина. За рулем сидел Джафри. Он позвал Салмана.

— Если вы не настроены на пешую прогулку, я буду рад подбросить вас до дому,— сказал он Салману и распахнул дверцу.

Салман сел рядом с ним на переднее сидение. По дороге оба молчали. Джафри спросил Салмана адрес и стал напевать модную песенку из американского кинофильма.

Выходя у порога своего дома из машины, Салман подумал, почему бы ему не пригласить Джафри на чашку чаю. Дрожащим голосом он сделал это предложение. Джафри, поразмыслив о чем-то, согласился.

Они поднялись наверх. Дверь им открыла старушка служанка, одетая в невероятно грязное платье. Салман разозлился, ему стало стыдно перед Джафри. Жены нигде не было видно. Он извинился перед гостем и пошел в спальню. Рахшида лежала в постели.

— Рахши,— едва переступив порог, обратился к ней Салман,— я пригласил мистера Джафри из своей конторы. Чай мы будем пить в гостиной.

— Хорошо, я пришлю чай туда,— привстала та на кровати.

— Бога ради, не присылай со старухой и скажи ей, чтобы она хоть изредка мылась. Джафри такой изысканный человек, и, если чай принесет эта грязнуха, он еще не станет его пить.

— Хорошо, я сама принесу.

Салман окинул жену придирчивым взглядом. На ней было домашнее платье, это ему не понравилось.

— Ты приоденься, очень уж простенькое платьице на тебе. Ну, мы ждем тебя с чаем.

Он вернулся в гостиную, где Джафри сидел, нетерпеливо перелистывая журналы. Салман молча сел рядом.

Взгляд Салмана вдруг упал на диванную подушку, лежа-щую рядом с Джафри. Чехол на ней был грязный. «Что подумает Джафри при виде такой подушки?» — ужаснулся Салман. Ему хотелось как-нибудь незаметно спрятать ее. Мысли его были заняты этой проблемой, но легкий порыв ветра колыхнул занавеску, и Салман забыл о подушке: в глаза ему бросились ржавые пятна по краям занавески. Он не выдержал и, проклиная в душе старуху служанку, встал и отдернул занавеску, чтобы пятна не были видны.

Чай задерживался. Джафри уже несколько раз смотрел на часы, но Салману ничего не говорил, хотя нетерпение его уже было ясно видно. Салман нервничал.

Минут через двадцать служанка принесла чайный прибор. Она уже сменила платье и выглядела более или менее опрятной. Салман немного успокоился. Наконец, в легком светло-голубом сари появилась Рахшида. Она была очень мила, и Салман, знакомя ее с Джафри, удовлетворенно улыбался. Казалось, он хвастался новым домом, красивой машиной или породистой собакой.

Джафри пытался завязать с Рахшидой разговор, но она так смущалась, что он вынужден был прекратить свои попытки. Рахшида сидела, не поднимая глаза, зато Салман разливался соловьем. Он подтрунивал над женой, ни с того ни с сего громко смеялся.

Вскоре после чая Джафри, сославшись на срочное свидание, поблагодарил хозяев и откланялся. Салман проводил его до машины.

Прошло несколько дней. Незадолго до окончания рабочего дня Джафри подошел к Салману.

— Салуман, скажите, что это подавали к чаю у вас

в тот день? — он с минуту помолчал.— Если не ошибаюсь, это были пакаури*?

— Да, это были пакаури,— улыбнулся Салман.— Вам понравились?

— Они, кажется, пришлись мне по вкусу. Не угостите ли вы меня чаем и сегодня? Но только обязательно должны быть пакаури. Я могу ради них пожертвовать своей лучшей программой вечера.

* Пакаури — жареные лепешки с начинкой из гороха и пряностей.

282

Салман с радостью пригласил его на чай.

По окончании рабочего дня Салман и Джафри поехали вместе. В этот вечер Джафри был в ударе — рассказывал анекдоты, всячески старался рассмешить Рах-шиду и Салмана.

После чая он уговорил их поехать в кино. В кинотеатре Джафри тоже был очень весел и оживлен.

Вернувшись из кино, они поужинали втроем и долго еще сидели в гостиной, болтая о всяких пустяках.

II

Через некоторое время после ухода Ноши к дому подъехала полицейская машина. Старший инспектор в сопровождении полицейских приступил к обследованию места убийства. Глаза убитого были открыты, в них застыл ужас, волосы слиплись на лбу, лицо почернело. Султана сидела у стены. Не моргая, безжизненными глазами смотрела она на тело Нияза. Рядом с ней стояли перепуганные повар и служанка. В комнате повисла гнетущая тишина.

Когда вошел старший инспектор, Султана повела глазами и увидела Ношу. На руках его были наручники, платье все в кровавых пятнах, глаза горели безумным огнем. Султана закрыла лицо руками и разрыдалась. Как бы вторя ее плачу, за окном завыли шакалы.

Ночь, плач женщины, вой шакалов и страшные глаза мертвеца, пристально вглядывающиеся в каждого, казалось, навели ужас даже на бывалых полицейских. Инспектор, осмотрев тело убитого, пересчитал раны и приказал одному из полицейских записать все в протокол. Затем труп прикрыли белой простыней.

Покончив с осмотром, инспектор прежде всего снял показания с Султаны. Всхлипывая, она сообщила, что Ноша ее брат. Он вернулся домой после долголетнего отсутствия и поссорился из-за чего-то с Ниязом. В это время она спала. Услышав крик Нияза, она бросилась к нему, но прибежала, когда он уже испускал дух.

— Когда вы вошли в комнату, преступник был там?— спросил инспектор.

Она задумалась и почему-то солгала:

— Нет, его уже не было.

Ноша удивленно взглянул на нее.

— Откуда же вам известно, что преступник был здесь и поссорился с убитым?

— Я его впервые вижу сейчас.

— Если бы вы не видели его в таком состоянии, вы ни в чем не заподозрили бы его?

— Нет.

— Почему же вы до сих пор не сообщили в полицию об убийстве?

— Я растерялась.

Султана постепенно приходила в себя. Она старалась подготовить себя ко всему.

— Когда вы поженились с убитым?—спросил инспектор.

Султана вдруг почувствовала непреодолимое отвращение к Ниязу. Сколько раз она говорила ему, что им нужно оформить брак, но он все откладывал. «Если бы мы были женаты, мне не пришлось бы теперь краснеть перед этими людьми»,— подумала она с горечью. Она не смогла ничего ответить на вопрос инспектора. На лбу ее выступили капельки пота, по телу прошел озноб.

— Он вам не муж? — настойчиво продолжал допрос инспектор.

— Он — мой отчим,— опустив голову, едва слышно прошептала молодая женщина.

Султане хотелось плюнуть в лицо мертвеца. Ей вдруг показалось, что она стоит среди этих людей совершенно нагая и обесчещенная.

Инспектор еще долго допрашивал ее, она отвечала сбивчиво и противоречиво. Записав показания служанки и повара, полицейские удалились, оставив в комнате дежурного.

На рассвете приехала машина и увезла тело Нияза в больницу для вскрытия.

Инспектор приходил еще несколько раз и снимал дополнительные показания. Султана боялась его, но, пожалуй, больше всего ее пугал дом, который порой казался вымершим. Гнетущая тишина, а по ночам непроглядная темнота окутывали его со всех сторон, и Султане казалось, что вокруг летают какие-то призраки: шуршание сухих листьев в саду она принимала за вкрадчивые шаги, звук ветра — за тяжелые вздохи.

Ночью Султана часто просыпалась, ей мерещилось, что на^ нею склонился окровавленный Нияз и смотрит испытующим взглядом. Она ворочалась в постели и часами не могла уснуть. Комната Нияза была как раз напротив ее спальни. По вечерам она зажигала у него огонь, чтобы дух его не блуждал во тьме. Каждый шорох пугал ее, она лежала затаив дыхание и не спала.

Постоянная бессонница и волнения отразились на здоровье Султаны. Она осунулась, побледнела, под глазами у нее обозначились темные круги. Ей, как никогда, нужна была сейчас опора, но на всем свете не было никого, с кем она могла бы поделиться, посоветоваться. Слуги были напуганы случившимся не меньше ее. Служанка хотела даже получить расчет и уйти, Султане едва удалось уговорить ее остаться еще на некоторое время. Все-таки на ночь старушка боялась оставаться в доме и уходила к своей дочери.

Однажды вечером пришел Хан Бахадур и с ним какой-то грузный мужчина средних лет, смуглый, с большими безжизненными глазами и глубоким шрамом на виске. Лицо его напоминало застывшую маску и с первого взгляда вызвало у Султаны безотчетный страх. Хан Бахадур представил его как брата Нияза из Равалпинди, который приехал, узнав о его смерти. Хотя Нияз никогда не упоминал о брате, да и внешне этот странный человек был мало похож на покойного, Султане и в голову не пришло усомниться в том, что Хан Бахадур говорит правду, она всегда считала его человеком порядочным.

Вскоре Хан Бахадур ушел, а его спутник, которого звали Фияз, остался в доме. Он рассказал Султане, что семья его живет в Равалпинди, где он имеет лавку и занимается торговлей, а о смерти Нияза ему стало известно якобы из письма друга. Султана поверила ему, хотя ей показалось странным его поведение. Казалось, смерть брата его нисколько не трогает. Он вел себя так, будто приехал закупить партию товара для своей лавки, а не по поводу смерти близкого человека. Никаких чувств не отразилось на его застывшем лице и при виде маленького сына Нияза — он прошел мимо, не обратив на малыша никакого внимания. Только за ужином Фияз несколько оживился. Ел он жадно, громко чавкая и рыгая. Султане чуть не стало дурно, но она сдержалась: присутствие Фияза все-таки рассеяло гнетущую тишину в доме, она была теперь не одна в этом страшном месте.

Султана приготовила для Фияза комнату и в этот вечер спать легла рано. Впервые после смерти Нияза она спала крепким сном. Утром Султана сама проследила за тем, как повар приготовил для Фияза завтрак. В присутствии Фияза она прикрывала концом шарфа голову и лицо, разговаривая, не поднимала от пола глаз, словом, вела себя так, как положено невестке.

До двенадцати Фияз пробыл в своей комнате, затем ушел куда-то и вернулся вечером. Так повторялось каждый день. К Султане он относился, как и в первый день их встречи,— мало разговаривал и почти не замечал ее. Большую часть времени он проводил в своей комнате.

На четвертый или пятый день после приезда Фияза Султана отдыхала днем у себя в спальне, как вдруг услышала шум. Фияз ругал служанку. Он громко кричал на нее, перемежая проклятия с площадной бранью. Султана замерла, не зная, что ей предпринять. Вскоре к ней постучали— пришла старушка служанка просить расчет.

— Я не могу больше служить у вас, госпожа,— раздраженно заявила она с порога, видимо, еще не успев остыть. Султана пыталась уговорить ее, но старушка была обижена не на шутку.

— Если я служу вам, это вовсе не значит, что я потеряла свое достоинство. Я не могу вынести такого обращения!— в запальчивости кричала она.

Султана принялась снова убеждать ее. В это время на пороге появился Фияз. Глаза его были налиты кровью, брови нахмурены.

— Эта мерзавка еще здесь?! Что она болтает?! — громко спросил он.

— Вот видите, госпожа, он опять ругается. Пеняйте на себя, если я ему отвечу как следует,— вновь взорвалась служанка.

Фияз, еще больше разозлившись, заорал:

— Вон отсюда! Видеть тебя не хочу, собачье отродье, потаскуха!

Служанка не осталась в долгу перед Фиязом. Тот набросился на нее с кулаками. Султане с трудом удалось остановить его. Но после этого случая служанка ушла из дому.

Султану опечалил ее уход, старушка не только хорошо работала, но и была ее доброй советчицей. Со времени смерти Нияза она была единственным человеком, проявившим к Султане участие. Иногда Султана часами сидела с ней, разговаривая о том о сем, чтобы отвлечься от тягостных мыслей.

Вечером дошла очередь и до повара. Фияз обрушил на беднягу поток ругани, но этот пожилой, немало повидавший на своем веку человек, даже рта не раскрыл. После ухода Фияза Султана зашла к нему на кухню. Он сидел в углу, удрученно опустив голову, и при виде Султаны расплакался.

— Госпожа! Такова уж моя участь — всю жизнь сносить оскорбления. Хотел служить вам до конца своих дней, но, видимо, не судьба.

Султана с трудом уговорила его остаться. Выходя из кухни, она столкнулась с Фиязом.

— Смотри, не нравятся мне эти твои штучки. Распустила слуг — на голову готовы сесть!

Султана, ничего не ответив, молча удалилась в свою комнату. Маленький Аяз плакал в колыбельке. Султана прижала его к груди и стала тихо баюкать.

День ото дня отношение Фияза к повару становилось все грубее и грубее. Если Султана пыталась вступиться за него, то Фияз обрушивался и на нее. Он вел себя в доме как полновластный хозяин, совал нос во все дела и без конца ругался. Султану все это очень тяготило.

Через несколько дней опять были введены новшества. Фияз рассчитал шофера, а машину куда-то угнал. На вопрос Султаны, где машина, он ответил, что поставил ее на ремонт, хотя она была в полном порядке. По выражению лица Фияза Султана поняла, что о машине лучше больше не расспрашивать, и замолчала.

Еще через несколько дней Фияз привел с собой здоровенного парня лет двадцати четырех — двадцати пяти, по имени Карам Алла. Этот верзила целыми днями валялся на диване в гостиной, распевал песенки из кинофильмов и курил дешевые сигареты, разбрасывая по ковру обгорелые спички и окурки. На диване появились масляные пятна, вместо полотенец Карам Алла использовал занавеси на окнах и дверях, ел и пил за троих. По-видимому, он нигде не работал, потому что никогда не выходил из дому. Султану он всегда провожал пристальным взглядом, тяжело вздыхал ей вслед и напевал при этом двусмысленные песенки.

Султана недоумевала по поводу происходящих в доме перемен, не могла их понять и принять, как вдруг Фияз выкинул еще один номер. Собрав все вещи Нияза, он запер их в своей комнате и принялся обыскивать остальные комнаты, роясь во всех шкафах и сундуках. Потом он выразил желание проверить вещи Султаны и потребовал у нее ключи. Султана наотрез отказалась их дать.

— Если ты не дашь ключи, так я унесу все твои шкатулки и сундуки, как есть.

— Я не собираюсь молча сносить все ваши бесчинства,— повысила голос и Султана.— Вы уже переступаете все границы. Я сказала вам, что не дам ключей, значит не дам.

— Смотри, пожалеешь! — угрожающе проговорил Фияз.

— Можете делать со мной, что хотите.

— Я тебя вышвырну вон!

— Кто вы такой, чтобы выгнать меня?!

— Ах, так ты еще не поняла, что хозяин дома — я?!

— Хозяйка этого дома — я, я! Раскройте пошире уши! — крикнула Султана.

Фияз издевательски расхохотался.

— Не тешь себя этой мыслью. В тот день, когда я захочу, я вышвырну тебя вон—будешь ходить побираться.

— Попробуйте! Явился откуда-то, выдает себя за брата умершего, а пока он был жив и носа не казал, не интересовался— жив он или мертв. Теперь хочет присвоить его имущество. Если бы не Хан Бахадур, я бы вас и на порог не пустила!

Бог знает, чего бы она наговорила еще, если бы Фияз не остановил ее.

— А ну, хватит, замолчи, не то пожалеешь!

Султана при виде его налитых кровью глаз умолкла. На шум прибежали Карам Алла и повар. Фияз окинул Султану злобным взглядом и быстро вышел из дому.

Султана медленно поплелась в свою комнату. Еще с вечера малыш капризничал, плакал. Вот и теперь, почувствовав, что в комнату вошла мать, он закричал. Султана со злостью шлепнула его и вся в слезах бросилась на кровать. Повар, услышав плач ребенка, зашел и унес его.

Султана пролежала так весь день. Вечером в сопровождении Фияза к ней зашел Хан Бахадур. Он пригласил ее пройти в гостиную и, оставшись там с нею наедине, принялся дружески увещевать ее.

— Я думал, ты умная девушка, но сегодня ты меня огорчила. Не нужно было тебе ссориться с Фиязом.

— Вы же не знаете, как он мучает меня.

— Да что ты?—Хан Бахадур изобразил удивление.— По-моему, он очень добрый человек.— Немного помолчав, он продолжал: — Я поговорю с ним, чтобы он тебя не обижал, но ты тоже оставь свои капризы. Дело в том, что у тебя очень мало законных прав на наследство.

Султана молчала.

— Несчастье в том, что Нияз не оформил с тобой брак, поэтому у тебя и права мизерные. Советую тебе не ссориться с Фиязом. Слушайся его. Ничего не поделаешь. Так уж, видно, тебе суждено богом.

— Он захватил все вещи в доме, а теперь хочет забрать мои украшения и платья. В конце концов, имею я хоть какие-то права. Есть ведь и ребенок на худой конец! Чей он? Разве ему ничего не принадлежит из наследства отца?

— Верно, что ребенок Нияза, но ты ведь не можешь доказать это документально, потому что ты не жена Ниязу.

— В метриках, в регистрационных книгах—везде отцом его записан Нияз.

— Можно записать любого,— улыбнулся Хан Бахадур,— но закон это не принимает во внимание. Нужно письменное заявление Нияза.

— В регистрационной книге больницы он сам расписался в этом,— живо сказала Султана.

— Хорошо, если так,— медленно произнес Хан Бахадур после непродолжительного раздумья.— Но все равно это страшная волокита. Суд потребует дополнительных доказательств. Я не хотел бы, чтобы этот вопрос вообще поднимался. Живи себе спокойно здесь. А с Фиязом я поговорю. Теперь он дома бывать будет редко. Сейчас я сам веду дела Нияза, но через два дня передам ему, так что вам некогда будет ссориться. Деньги на расходы ты как получала раньше, так и будешь получать. Только отдай ключи Фиязу — ему нужно пересмотреть бумаги, собрать деньги и вложить в дело.

Но Султана не соглашалась. Хан Бахадур не стал настаивать.

— Ты, кажется, не доверяешь Фиязу. Ну что ж? Обдумай наш разговор, потом скажешь свое мнение.

Не задерживаясь долго, Хан Бахадур ушел. Султана немного успокоилась. Она подумала, что если бы Хан Бахадур проявил большую настойчивость, она, пожалуй, отдала бы ключи. Она верила ему и не сомневалась в его благожелательном отношении к ней.

В этот вечер она против обыкновения легла спать поздно и среди ночи проснулась от шума. У окна, выходящего в сад, мелькнула чья-то тень, все стихло. Ярко светила луна, через открытое окно в комнату влетал прохладный ветерок. Султана лежала, сжавшись в комок, затаив дыхание. Сон пропал. Немного погодя снова послышался шелест сухих листьев. Кто-то осторожно ходил по саду. Султана не сводила глаз с окна, прислушиваясь к каждому шороху. Вот опять у окна послышался легкий шум, кто-то, перегнувшись, заглянул в комнату, затем влез на подоконник и спрыгнул на пол. Султана потеряла от страха дар речи. Она хотела закричать, но чья-то широкая рука зажала ей рот. На фоне освещенного лунным светом окна она узнала Фияза. Глаза его сверкали...

Султана отбивалась изо всех сил. Он сильно ударил ее по лицу и прошипел:

— Будешь лежать спокойно, мерзавка?! — и ударил еще раз.

Султана потеряла сознание. Фияз как безумный стал срывать с нее одежду.

Вскоре он ушел так же, как появился,— через окно. Через несколько минут этим же путем в комнату проник Карам Алла. Обессилевшая Султана уже не могла сопротивляться и только плюнула ему в лицо, но тот не обратил на это даже внимания. Он не бил ее и не оскорблял, а лишь торопливо срывал с нее остатки одежды...

В комнату лился мягкий лунный свет, тихо шелестели листья деревьев под окном, словно оплакивая поруганную честь молодой женщины.

Султана до утра лежала в постели почти нагая. Тело ее одеревенело, глаза опухли от слез, в горле пересохло. Недалеко от нее в колыбельке мирно спал сын. Она, пошатываясь, поднялась, заглянула в лицо малышу и, прижавшись к нему, заплакала.

Начало светать. Дрожащими руками Султана натянула платье и снова бросилась на постель. Весь день она не выходила из комнаты. Ей казалось, что при виде Фияза и Карам Аллы она вновь почувствует себя совершенно нагой и опозоренной. При одной мысли о них ее охватывало омерзение.

Под вечер Фияз и его дружок куда-то ушли. Едва они покинули дом, как к Султане зашел перепуганный повар.

— Госпожа, вам нужно немедленно уходить отсюда. Они собираются убить малютку. Я слышал это своими ушами.

Султана сидела с сыном на руках. Она крепко прижала Аяза к груди.

— О боже! Что же это происходит? Отведи меня к Хан Бахадуру.

— Что вы, госпожа! От него-то и все напасти на ваш дом. Разве вы не знаете?

Султана не верила своим ушам.

— Нет, нет! Он не может быть таким безжалостным.

— Карам Алла мне сам рассказал. Фияз совсем не брат нашему умершему хозяину, а подставное лицо Хан Бахадура. Хан Бахадур придумал все это, чтобы присвоить себе все наследство покойного.

— Что же мне теперь делать? — растерянно прошептала Султана.— Куда мне идти? У меня нет никого! — голос ее задрожал, и она разрыдалась.

Повар сидел некоторое время задумавшись.

— Здесь в городе живет мой брат. Пойдемте вместе к нему. Я тоже боюсь здесь оставаться. Карам Алла несколько раз грозил мне, поэтому я и боялся рассказать вам все . раньше.— Сделав небольшую паузу, он продолжал:— Я давно уже собирался уйти с этой работы, да было жаль покидать вас.

Медлить было нельзя: каждую минуту могли вернуться самозванный «брат» и его подручный.

Они лихорадочно обсудили план побега и решили немедленно покинуть дом. Султана хотела взять свои украшения, кое-что из одежды и ценные бумаги Нияза. Но, войдя в комнату, где хранились все эти вещи, она увидела, что Фияз опередил ее: все бумаги и ценные украшения исчезли. У Султаны потемнело в глазах...

У нее оставалось около ста рупий. Она сложила в сундучок белье, несколько платьев и послала повара за такси.

Скоро пришла машина. Выходя из дому, Султана на мгновенье задумалась: «Куда я иду? Где буду жить? Не лучше ли остаться здесь и ждать, что принесет грядущее?» Но тут же вспомнила об Аязе. Теперь у нее навеем свете осталось только это маленькое существо, и она ни за что не согласилась бы рисковать его жизнью.

Султана последний раз окинула взглядом дом и медленно вышла на улицу. Сев в машину, она еще раз оглянулась, и глаза ее наполнились слезами.

Однажды Салман задержался на работе дольше обычного. Подходя к дому, он увидел машину Джафри. Салман удивился. Джафри ведь отлично знал, что он раньше шести домой не возвратится: он сам просил Салмана поработать сегодня до шести. «Почему же он приехал в мое отсутствие?» — подумал Салман. С тех пор как Джафри начал посещать их дом, только раз он приехал к ним один, но и тогда предупредил об этом заранее. Обычно же он приезжал к Салману вместе с ним, прямо с работы. Салман ускорил шаг, но у машины остановился и с завистью посмотрел на сверкающий лаком и никелем «шевроле». Из окон напротив выглядывали две девушки. Они не могли оторвать глаз от машины. «Тоже завидуют»,— подумал Салман, поправил узел галстука и, проведя рукой по волосам, стал подниматься по лестнице.

Джафри сидел, удобно развалясь на диване, и покуривал сигарету. На нем был светлый костюм и яркий галстук. Напротив, в кресле, сидела Рахшида. На столе стояла чайная посуда. Они обсуждали какой-го новый фильм. При виде Салмана Джафри громко заговорил:

— О Салуман! Я думаю, что вам не следовало так долго задерживаться,— он взглянул на часы.— Я жду вас тридцать семь минут восемнадцать секунд. Совсем извелся бы, если бы миссис Салуман меня не выручила. Вы должны прежде всего поблагодарить ее от моего имени.— Джафри засмеялся, он был в отличном расположении духа и, не дав Салману произнести ни слова, усадил его рядом с собой.— Вы выглядите очень усталым. По-моему, вам следует не-

медленно выпить чашку горячего чаю. Чай бодрит. Ах, какой аромат! Я обожаю ароматный чай,— без умолку тараторил Джафри.

Рахшида налила Салману чай. Он уже остыл и никакого аромата в нем не чувствовалось. Джафри просидел до позднего вечера, оживленно разговаривая и непринужденно хохоча.

Часов в девять он вдруг предложил поехать на побережье. Рахшида с восторгом приняла это предложение. Она была возбуждена и смеялась, как девочка. Дорога, ведущая к побережью, выглядела таинственно и романтично. Малоосвещенная, заросшая по краям большими раскидистыми деревьями, с которых, словно змеи, извиваясь, спускались лианы, она казалась каким-то сказочным путем в далекую и неведомую страну. На побережье было еще красивее. Лунный свет серебрил узкую полоску песка, волны шептались о чем-то меж собой и убегали, догоняя одна другую. Они уселись на песке и залюбовались раскинувшейся перед ними картиной. Как раз в том месте, где горизонт сливался с морем, застыли лодки с белыми парусами. Какое-то очарование было разлито кругом, но Джафри не чувствовал его. Он рассказывал пошлые анекдоты и сам первый громко хохотал.

С побережья возвращались уже ночью. Улицы опустели. Дул прохладный ветерок, и Рахшида вздрагивала от ночной свежести.

Джафри стал бывать в их доме все чаще и чаще. Теперь он приходил и в отсутствие Салмана и часами просиживал с Рахшидой. Однажды он принес ей дорогие часы.

— Мне привез из Лондона мой друг — думал, я женат. Раз в доме нет жены, кому нужны дамские часы?

Все это Джафри говорил с такой обезоруживающей непосредственностью, что Рахшида не посмела отказаться от подарка.

Он собственноручно надел часы Рахшиде на руку. Они и в самом деле были очень красивы.

Вслед за этим последовали и другие подарки. Салман попытался было один раз высказать недовольство, но Джафри отшутился.

— Если у меня нет жены, это вовсе не значит, что я не могу покупать красивые вещи. Салуман, вы не можете быть так жестоки ко мне. Я очень люблю делать покупки, а складывать в сундуки красивые вещи я не люблю: не хочу делать из своего дома музей. Да к тому же ваш дом теперь частично стал и моим.

Это, действительно, было так. Он запросто заходил, когда ему вздумается, снимал пальто и, бросив его на диван, обращался к Рахшиде.

— Можно на ужин сегодня получить рыбу на вертеле? Я думаю, что сегодня нужно обязательно полакомиться рыбой на вертеле.

Его отношение к Салману день ото дня становилось все более фамильярным, что стало заметно даже в конторе. Служащие начали заискивать перед Салманом. Если у кого было дело к Джафри, он старался заручиться поддержкой Салмана, и Джафри почти всегда выполнял его просьбы.

Но, несмотря на все это, настроение у Салмана было неважное. Ему надоели частые посещения Джафри. С тех пор как Джафри появился в их доме, Рахшида стала к Салману невнимательна, он отошел на второй план. В присутствии Джафри он все время чувствовал себя лишним.

Однажды, вернувшись с работы, Салман не застал жену дома. Служанка сказала, что она уехала куда-то с Джафри. Это был первый случай, когда она уехала с Джафри одна.

Уже стемнело, но они не возвращались. Салман беспокойно ходил из угла в угол по комнате. Вот пробило восемь... девять... десять часов. Утомившись, он лег в постель. В начале двенадцатого раздался звонок. Салман сам открыл дверь.

— Ба, да вы еще не спите! — весело приветствовал его Джафри.

Салман промолчал. Рахшида, смущенно опустив голову, прошла в свою комнату.

Джафри принялся расхваливать фильм, который они смотрели, затем начал прощаться.

— Салуман, из нашего отделения поступила на вас жалоба,— сказал он как будто между прочим.— Вы невнимательны. Это нехорошо. Завтра зайдите ко мне прямо с утра.

Раздражение Салмана долгим отсутствием жены сняло как рукой. «Почему они пожаловались на меня? — с тревогой думал он.— Наверно, я что-то напутал. В последа нее время я был действительно невнимателен».

— Ты даже не поел? — прервала его размышления жена.

— Нет,— сухо ответил он.

— Я сейчас разогрею,— и она живо скрылась на кухне.

Салман пытался остановить ее, но оттуда уже доносился звук передвигаемых кастрюль. Вскоре она принесла поднос с ужином. От жара у очага щеки ее раскраснелись, глаза горели, как звезды, золотая прядка выбилась из прически и упала на лоб — все это еще больше подчеркивало ее красоту. Она пододвинула к Салману столик и села рядом, но Салман, как обиженный ребенок, сидел отвернувшись.

Рахшида взяла ложку и поднесла к его рту!

— Бога ради, съешь чего-нибудь.

Салман отвел ее руку и раздраженно сказал!

— Я уже сказал, что не голоден. Что ты пристала ко мне? Все равно не буду есть.

Он ушел в другую комнату и лег в постель. Рахшида долго сидела, опустив голову, у столика с ужином, потом отнесла все на кухню и подошла к окну, выходящему на улицу. Постояв немного у окна, она в волнении заходила по комнате.

Через несколько минут Рахшида вошла к Салману, встала у изголовья и склонилась над ним.

Салман закрыл глаза и притворился спящим. Он ощущал ее теплое дыхание на своих щеках, но молчал. Рахшида вышла, но вскоре снова вернулась. Так повторилось несколько раз. Салману стало жаль ее.

«Не стоит, наверно, так волновать ее,— подумал он,— напрасно я рассердился, разве можно так не доверять своей жене? Она ведь ездила в кино. Такой ли уж это большой грех? Нужно быть к ней добрее, она спутница моей жизни и любит меня. Иначе она бы так не переживала».

Салман встал с кровати и прошел в другую комнату. Жена уснула на диване. В ярком свете люстры выражение лица у нее было наивное, как у девочки. Одна рука ее свесилась на пол. Салман тихонько потряс ее за плечо.

— Зачем же ты спишь здесь? Поди ляг в постель.

Рахшида захлопала спросонья глазами и встала, опираясь на его руку.

Через несколько дней она снова уехала куда-то с Джафри в отсутствие Салмана. Затем такие случаи участились, но Салман не заводил о них разговоров, а Рах-шида молчала. В последнее время, когда он бывал дома, Джафри его спрашивал:

— У вас есть настроение пойти в кино? — и тут же добавлял:— Вы, вероятно, устали. Вам нужно отдохнуть,— и, взглянув на часы, обращался к Рахшиде:—Ты до сих пор не готова, Рахши? (Теперь и он называл ее Рахши).

— Сейчас! — отзывалась она из своей комнаты и вскоре появлялась разодетая, как голливудская актриса.

Постепенно Джафри перестал приглашать с собой Салмана, хотя бы ради приличия. Он появлялся регулярно каждый вечер, и они уходили вдвоем, весело и оживленно болтая. Салман оставался один и не знал, что ему делать. Прекратить эту далеко зашедшую дружбу? Или смотреть на нее сквозь пальцы? Он все больше и больше уходил в себя.

Однажды вечером Салман твердо решил прекратить посещения Джафри, но тут же снова задумался. «Вызвать недовольство Джафри — значит потерять работу. Прежде чем сделать такой шаг, мне нужно подыскать другое место». После нескольких недель усиленных поисков он убедился, что не сможет получить место с окладом даже в двести рупий, не говоря уже о четырехстах, которые он получал теперь.

Ссора с Джафри обошлась бы слишком дорого, и Салман стал обдумывать другие пути. Оставалось единственное средство — не отпускать Рахшиду одну. Салман решил повсюду сопровождать жену. Он больше не будет сидеть один и мучиться, рисуя в воображении бог знает какие картины. В тот же вечер он отправился вместе с Джафри и Рахшидой.

Но ему пришлось вытерпеть еще больше. Они зашли выпить чаю в ресторан и встретились с приятелями Джафри. Когда он представил им Рахшиду и Салмана, они, как по команде, удивленно переводили глаза с Салмана на его жену, словно не верили словам Джафри. Салману стало не по себе. Он старался не обращать внимания на двусмысленные улыбки знакомых Джафри, как вдруг подошел еще один.

— Так это вы мистер Салуман? — в вопросе его звучала ирония.— Благодаря Джафри я уже не раз имел удовольствие встречаться с вашей супругой и очень хотел познакомиться с вами. Вы, видимо, очень интересный человек.

— Почему вы так думаете? — спросил Салман.

— Как-нибудь загляните ко мне с женой на чай, я попытаюсь объяснить вам, почему так думаю,— развязно ответил знакомый Джафри.

Он дал Салману номер телефона и адрес.

— Так обязательно заходите. Я думаю, что мы найдем с вами общий язык с помощью вашей очаровательной супруги,— продолжал он, поклонившись Рахшиде.— Позвоните мне предварительно, и я пошлю за вами машину,— добавил он, нагло улыбаясь.

«Этот толстогубый негодяй, кажется, считает меня идиотом и сводником!» — теряя терпение подумал Салман. Ему хотелось плюнуть в улыбающееся лицо наглеца, но Джафри заметил его состояние и перевел разговор на другую тему.

Больше Салман с Джафри и Рахшидой никогда не ездил. Он страдал и не знал, как ему быть. Рахшида без тени смущения проводила время в обществе Джафри. Теперь Салман был почти уверен в неверности своей жены.

Однажды Джафри назначил Салмана на дежурство в воскресный день. Он и сам приехал в контору, но задержался недолго и, сославшись на свидание с друзьями, вскоре уехал.

— Если позвонит директор, скажи, что я ушел провожать родственника на вокзал,— попросил он Салмана.

Салман проработал несколько часов, но потом у него разболелась голова, и он ушел домой раньше времени. У ворот его дома стояла машина Джафри. Кровь у Салмана закипела. Почти бегом долетел он до ближайшего магазина, купил большой охотничий нож и вернулся домой с твердой решимостью убить и Джафри и Рахшиду. Сжимая в кармане пальто рукоятку ножа, он быстро поднялся по лестнице и толкнул дверь гостиной. Она была пуста. Салман прошел в следующую комнату. На кровати под пологом лежал Джафри, а Рахшида, сидя рядом, массировала ему голову. Салман стиснул крепче в руке нож и крикнул:

— Рахши!

Жена испуганно оглянулась и подошла к нему.

— Говори потише,— зашептала она,— Джафри бедняжка совсем болен.

Салман окинул ее разъяренным взглядом. В это время раздался тихий стон, а затем голос Джафри.

— Салуман, что там случилось? Подойди-ка, пожалуйста, сюда. Чего стоишь, как упрямый ребенок? Иди же сюда,— снова позвал он.

Салман подошел к нему.

— Не отвезешь ли ты меня к какому-нибудь врачу? Я очень плохо себя чувствую.

Он тяжело и хрипло дышал. Салман молча пощупал рукой его лоб.

— О, да у вас высокая температура,— испугался он.

— Мне очень плохо,— постанывая, отозвался Джафри.

— Я сейчас привезу врача,

— Нет, я сам поеду.

Салман помог Джафри спуститься вниз и дойти до машины. Рахшида пошла с ними и села за руль. Салман удивленно взглянул на нее: он даже не знал, что она научилась водить машину.

Они побывали у врача, проводили Джафри до дому и просидели у него до позднего вечера. Рахшида заботливо ухаживала за Джафри, Салман молча наблюдал за ней.

После полуночи домой он возвращался один: Рахшида осталась у постели больного. В кармане у Салмана болталось бесполезное орудие мести — большой охотничий нож.

IV

Повар устроил Султану в доме своего брата. Она жила там уже несколько недель. Хозяин — средних лет, спокойный и неразговорчивый человек, весь день проводил в своей лавчонке на базаре, торгуя мукой и бобами. К Султане он относился с большим уважением, старался, чтобы ее ничем не стесняли, не обижали. Зато жена его была сущей мегерой. Чуть что, она, выкатив глаза, начинала кричать и могла ругаться целыми днями. Каждый год она рожала по ребенку. Одиннадцать эта крикливая женщина уже успела произвести на свет, двенадцатый ждал

своей очереди. Низкорослая, с непомерно широким тазом, чем-то напоминающая объевшуюся буйволицу, хозяйка шныряла по всему дому, никому не давая минуты покоя.

Женщины не понравились друг другу с первого дня, поэтому Султана почти не разговаривала с женой хозяина, не пыталась сблизиться с ней. Домик был небольшой — всего из двух комнат, и одна из них была отведена Султане. Большую часть времени она и проводила там. Аяз в те дни был не совсем здоров. У него прорезались зубки, и он без конца хныкал.

Повар до сих пор не мог подыскать себе работу. Деньги, которые оставались у Султаны, подходили к концу. Два раза в день она питалась вместе с семьей хозяина, но приходилось ежедневно покупать молоко для Аяза, были и другие расходы. Когда денег не осталось совсем, Султана позвала повара и, сняв золотые сережки, попросила продать их.

— Госпожа, что вы делаете?

— Отец, не называйте меня госпожой. Мне стыдно это слышать.

— А как же тогда мне вас называть?

— Как хотите. Вы же знаете, как меня зовут.

— Ну хорошо,— засмеялся старик.— Бог послал мне сразу такую взрослую дочь,— он нежно погладил Султану по голове.— Ты надень эти сережки, у меня еще есть деньги. Пока их хватит, а дальше — бог поможет.

"Султана долго отказывалась, но старик уже открыл свой сундучок и достал оттуда пятьдесят рупий.

Султана взяла деньги, однако на душе у нее было тяжело. «До каких пор я буду ютиться по чужим углам? До каких пор буду брать деньги у бедного старика?» Она не знала, что ей делать. А тут еще этот разговор хозяев...

Была пятница. Хозяин дома в тот день вернулся из лавки раньше, чем обычно. Он принес сладостей и, раздавая их детям, хотел послать немного и Султане, но жена его взбеленилась.

— Хватит! Это уж слишком! Мало у нас у самих едоков, что ли, чтобы кормить всех подряд! Хорош твой брат: посадил нам на шею дармоедку. «Госпожа»!.. Госпожа она для него, он ел ее хлеб! А нам она кто, чтобы кормить ее?

Султана была в своей комнате и отлично слышала каждое ее слово.

— Несчастная, зачем ты говоришь такие вещи? — раздался шепот мужа.— У кого не бывает тяжелых времен? Бедняжка попала в беду. Ну что от нас убудет? Обедает с нами? Ну так что же. Слава богу, мы не голодаем.

Жена рассердилась еще больше и снова закричала:

— Хватит, кончай свою проповедь! Богачи мы, что ли? Еле-еле сводим концы с концами, а теперь еще эта!.. Твой старший брат, должно быть, спятил. Сам явился, так мало того, еще хвост за собой притащил.

— Ради бога, говори потише,— попросил ее муж.— Бедняжка может услышать, неудобно.

— Ну и пусть слышит! Я не собираюсь из-за кого-то затыкать себе глотку. Дом — мой, что хочу, то и буду говорить. Смотри, я предупредила тебя, что не буду больше кормить ее. Скажи своему брату, пусть убирается вместе с ней, куда хочет. Здесь не постоялый двор и не гостиница. Только и слышишь от него: «Ах, нет работы!» «Ах, нет работы!!» Да как же он найдет работу, если не ищет ее? Он, видно, думает,— слава богу, сыт, так зачем мне работать?

— Хорошо, хорошо, я поговорю с ним, только замолчи.

— Если ты не скажешь ему, клянусь богом, я выставлю

за дверь их барахло и скажу: «Хватит, проваливайте,