Глава 23,

в которой оказывается, что ригористическое решение столпов общества вызвало одобрение мистера Монтэгю, мистера Иствуда и мистера Деверилла, как ни мало было между ними сходства.

Как не жаль было девицам расставаться с мечтой о виконте Шелдоне, их несколько приободрила новость о том, что на вечере в Шелдонхолле ожидается прибытие мистера Себастиана Чилтона, младшего сына сэра Остина, и молодого мистера Льюиса Карбэри, сына полковника Габриэла.

Мисс Тэлбот устроила брату истерику.

— Посмотрите, как хлопочет о своей сестрице Монтэгю, она ни разу не осталась без партнера на танцах, а вчера — я сама слышала — виконт Шелдон особо пригласил его, намекнув, что представит эту Кэтрин двум лучшим женихам! А что сделали вы для своей сестры?

Вивьен Тэлбот морщился. Не до воплей сестрицы ему было. У леди Летиции случилась пренеприятная вещь. Тэлбот обратился с каким-то вопросом к сэру Остину, но не получил ответа. Вопрос был задан достаточно громко, Чилтон не мог не услышать его, и потому такое пренебрежение было слишком очевидным. Вивьен испугался и чем более приближался вечер в Шелдонхолле, тем больше Тэлбот нервничал. Он точно знал, что приглашение уже получили и Лавертоны, и чёртов Монтэгю с сестрицей, и Вудли, и Иствуды, и Гилморы. Но его пока не пригласили. Что за чертовщина? Не получил он приглашения и на званый обед у леди Холдейн, бывший во вторник…

Вивьен Тэлбот направился к Иствуду, но лакей сказал ему, что тот поехал к мистеру Чилтону. Он приглашён на партию в вист. Происходило что-то не то. Около дома сэра Остина Тэлбот столкнулся с Монтэгю. Но, когда они поднялись по мраморной лестнице к парадной двери и попросили доложить о них, вернувшийся лакей заявил, что сэр Чилтон будет рад видеть мистера Джулиана Монтэгю. Вивьен побледнел. Мимо прошёл Шелдон-старший, который, не замечая Вивьена Тэлбота, не ответил на его поклон, но в ответ на приветствие мистера Джулиана Монтэгю поклонился.

Вивьен спустился со ступеней и побрёл по Голд-стрит. Тэлбот ничего не понимал. Что случилось? С леди Радстон он вёл себя по-джентльменски, никому ничего не сказал, всё сделали, как и было задумано, другие. Вивьен, безусловно, знал, что, если вскроется его приключение с Элизой, неприятностей не миновать. Но за столько времени никто его ни в чём не упрекнул. Да и откуда, когда всё так блестяще продумано, взяться следам? Дурочка никому ничего не говорила — в этом Вивьен был твёрдо уверен, Элиза клялась, что ни опекуну, ни подружкам не сказала ни слова. Никто не заметил, что они уезжали, никто никогда не догадается, что надо искать у мистера Торнби…

Неожиданно его бросило в пот. Чёрт возьми! Джулиан Монтэгю! Вот кому прекрасно известно, что он завсегдатай в притоне Торнби, да к тому же он сам, идиот, не зная, где подцепил заразу братец Шелдона, невольно выдал себя!! Но подожди, Вивьен. Успокойся. Болтать Монтэгю о притоне на каждом углу не будет, с чего ему афишировать такие вещи? Шелдон мог догадаться, но ему явно не до разоблачений — глаз с молодой жены не сводит, разодел как королеву. Молодожёну не до того. Тэлбот снова вернулся мыслями к Джулиану и покачал головой. Нет, да и как он мог бы догадаться? Монтэгю и не замечал никогда эту Харди! И с чего ему предположить, что она у Торнби, и с чего болтать об этом? Тэлбот почти подсознательно не хотел думать о Монтэгю — главным образом потому, что сладить с мерзавцем было невозможно. Человек, который вращает пистолет на пальце, а мгновение спустя стреляет по мишени и попадает в яблочко? Гадёныш. От такого поди избавься. Да, нет, Тэлбот ведь видел его только что — Монтэгю так же, как и Вивьен, не понимал, почему Тэлбот не принят у Чилтонов! Это не Монтэгю. Но если не он — значит, история с Элизой похоронена, и постепенно Тэлбот уверил себя, что пренебрежение старика Чилтона и остракизм графа Шелдона вызван чем-то иным. Уж не передали ли старому Шелдону его издевательские намеки на странности сыночка? Но даже если и так — мало ли сплетен, и притом, самых вздорных, гуляет в обществе? Тэлбот положил себе дождаться Иствуда, и добиться ответа на свой вопрос: «Что происходит, чёрт возьми?»

* * *

Не мог не заметить произошедшего на пороге дома Чилтонов и Монтэгю. Когда было сыграно несколько робберов, Джулиан подошёл к Раймонду Шелдону.

— Раймонд, почему Тэлбот не принят? Его не пригласила и леди Холдейн…

— Сэр Чилтон сказал, что для некоторых людей нравственность сводится к тому, чтобы не попасть на эшафот. Он заметил, что не намерен никому предписывать принципы морали, но не хотел бы видеть подобных людей в своём доме. Леди же Холдейн, когда её спросили, почему она не пригласила мистера Тэлбота, ответила, что подлость в человеке многое объясняет, но ничего не оправдывает.

— Это они… о Тэлботе?

— Разумеется.

— Но что он сделал, чёрт возьми, за что?

Шелдон пожал плечами и развёл руками.

— Я спросил у леди Холдейн, в чём дело, но мне посоветовали… заняться продолжением рода Шелдонов и не лезть, куда не следует. Я заметил, что если делаю для продолжения своего рода всё, что только могу, с вечера и до утра, то с утра-то до вечера — могу я поинтересоваться чем-нибудь иным? Например, причинами остракизма Тэлбота. Тогда мне сказали, что его сиятельство поставит меня в известность обо всём, если сочтёт нужным. Но отец на мой вопрос сказал, что это подождёт, и тоже порекомендовал мне заняться продолжением рода. Так что я пока в неведении. Но человек, которого сэр Чилтон назвал негодяем, а леди Холдейн подлецом, в общество допущен уже никогда не будет. Это ясно.

Монтэгю побледнел. Да, эти люди определяли мнение света и могли запросто вышвырнуть человека из общества. Перед ним захлопывались двери всех приличных домов. Нет слов, Тэлбот мерзавец, но он, Джулиан, почему-то испугался… Даже руки заледенели. Право слово, Монтень прав, в жизни каждого найдется десяток обстоятельств, за которые его можно десять раз повесить. Но в его жизни были другие обстоятельства. Он заслуживал не петли, но, скорее, плети, сотни звонких розог. Не будем уточнять, по какому месту… И вот теперь человек… да, чего там… человек сходных с ним взглядов и поведения изгнан из общества.

Джулиан Монтэгю почувствовал неприятный холодок, прошедший по спине. Но чего он испугался? Вивьен просто потерял голову. Нести вздор о Шелдоне в присутствии Чилтона! Монтэгю ещё тогда подумал, что такое дураку даром не пройдет. Естественно, в дом Шелдона Тэлбота тоже больше не пустят. Это можно понять. Но неужели граф Шелдон столь мстителен? Закрыть человеку доступ в общество за дурной намёк? Конечно, если Шелдон, Чилтон, Карбэри, мисс Хилдербрандт и леди Холдейн — все откажутся принимать его, с ним будет покончено. Вместе эти пятеро, а точнее, шестеро, ибо добавьте сюда и сэра Винсента, столпы общества, они избавятся от любого. А такие новости — шила-то в мешке не утаишь — мгновенно перенесутся в Лондон, и тогда несчастному только и останется, что прозябать безвыездно до конца жизни в деревне. Кто отдаст за него дочь? Кто возьмёт его сестру? Впрочем, сестрёнку Вивьена Джулиан Монтэгю и со ста тысячами не взял бы…

Но всё же — за что? Случай с леди Радстон? Сама виновата, нечего шляться по мужским спальням. Из-за Раймонда? Разговор тогда при Чилтоне вёлся мерзкий, слов нет, но всё же — за такое не изгоняют из общества. Есть что-то, чего он не знает, понял Монтэгю. При этом Джулиан с некоторым изумлением заметил, что, в общем-то, согласен с вынесенным обществом приговором. Воздух станет чище без Вивьена.

Странно. Эта мысль пронеслась в его голове как молния. Шелдон. Праведник. Тэлбот — подлец. Первого любят, он счастлив. Но даже когда, с точки зрения Джулиана, он вёл жизнь, далекую от наслаждения — он… всё равно был счастлив. Такого нельзя сделать несчастливым. Стоики — вне категорий счастья и горя. Пока Шелдон равен себе — он будет счастлив. Вивьен же обречён. А он? Да, Шелдон, должно быть, прав. Он не такой подлец, как Вивьен. И не праведник, как Шелдон. И потому — его не изгоняют. Но и не любят.

— Кора… — пробормотал он и почувствовал, как тяжелеет дыхание.

Джулиан Монтэгю шёл по тёмным улицам, опираясь на трость, и обнаружил, что его руки странно ослабели. Трость выскользнула и с тяжелым грохотом упала на мостовую. Он торопливо подхватил её. Это, собственно говоря, была не трость, а вещь куда менее безобидная. Стоило отвернуть ручку — и открывался стальной клинок, набалдашник же, налитый свинцом, тоже был оружием небезопасным. Монтэгю заказал её себе в дни своих вояжей по борделям, где столкнуться можно было с чем угодно. Сейчас эта вещь, — напоминанием о прошлом, — показалась омерзительной. Джулиан хотел было швырнуть её в реку, но в последнюю минуту передумал. Трижды глуп тот, кто думает столь легко избавиться от прошлого, сжечь его, как пару замшевых перчаток. Не получается. Шелдон как-то заметил ему, что его похождения — свидетельство незрелости души. Наверно, он и в этом прав. Джулиан и впрямь всё больше стыдился в душе сумасбродства, низости и порочности своих былых чувств и наклонностей. Неужто его душа повзрослела?

Когда Джулиан вернулся домой, сестра уже спала. Монтэгю вошёл в гостиную и заметил на кресле шаль Кэтрин. Рядом лежала Библия, которую она, видимо, читала перед сном. Он улыбнулся, открыл книгу. Глаза его расширились и остановились на строках: «Не следуй влечению души твоей и крепости твоей, чтобы ходить в похотях сердца твоего, и не говори: «кто властен в делах моих?», ибо Господь непременно отомстит за дерзость твою. Не говори: «я грешил и что мне было?», ибо Господь долготерпелив. Помни, что гнев не замедлит, что наказание нечестивому — огонь и червь…» В ужасе почувствовал, как взмокла спина. Монтэгю застонал. Воистину, когда нечестивый проклинает сатану, то проклинает свою душу.

* * *

Вивьен дожидался Лоренса Иствуда почти до полуночи и, наконец, увидел его, возвращающегося от сэра Чилтона. Тот издали заметил Тэлбота и, подойдя, молча сел рядом на скамью.

— Что происходит, чёрт возьми? — голос Вивьена прозвенел на пару октав выше привычного.

Иствуд понял, что дружок на пределе.

— Я далеко не всё понял, тем более что старичьё особенно не распространялось, но, как мне показалось, ты здорово чем-то взбесил их всех. Они сидели как надутые индюки, а старый Карбэри и сэр Чилтон говорили такое, что не удивлюсь, если тебя никуда больше не пустят. Это не из-за леди Радстон — о ней никто и не вспоминал. Что ты вытворил-то? Разозлить Чилтона! Наступить на хвост этой змее Холдейн! Старуха Хилдербрандт во всеуслышание назвала тебя негодяем. Связаться с Шелдонами! Есть несоизмеримые величины… И что тебе сделал, чёрт возьми, тот же Раймонд? Я ещё мог бы окрыситься на него, он не женился на Коре, а взял эту нищую красотку от Грэхемов. Но, в конце-то концов, это его право. Ты потерял голову.

Тэлбот, однако, не нуждался в проповедях, тем более от Иствуда.

— Какого чёрта? Что я сделал? Кто они, чтобы… — Вивьен Тэлбот умолк. Ему пришла в голову мысль об Элизе. Но нет. Это всплыть не могло. Каким образом?

Иствуд тоже молчал, думая про себя, что Вивьен явно не в себе. Кто они! Идиот! Эти шестеро — столпы общества! Чилтоны из Чилтончейз, Холдейны и Хилдербрандты с датского владычества, о Шелдонах и говорить нечего — с десятого века в летописях, Карбэри купили Хаусонхилл три века назад, Сейвари, конечно, почти выскочки, но Натгроув приносит не меньше пяти тысяч в год, да и Ривермаус ещё тысячи три, не меньше. Кто они! Люди это, милейший мой мистер Тэлбот, богатейшие и влиятельнейшие, и не чета каким-то там Тэлботам из Вудонхилла, который и купил-то твой папаша, заработавший торгашеством! Они могут всё. Он ещё спрашивает, кто они!

Но вслух Лоренс ничего не сказал, понимая, что разговаривать с Вивьеном бесполезно и думал только о том, как распрощаться и поскорей уйти. Но Тэлбот сам, причём, не прощаясь, сорвался со скамьи и исчез в темноте.

Лоренс Иствуд ещё несколько минут сидел неподвижно, погрузившись в раздумья, но не мысли о дружке занимали его. У всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего. Он уже и забыл о нём, размышляя о том, что тяготило, и весьма, его самого. Долги росли, они превысили его доходы, мотовство и карточные проигрыши нанесли состоянию заметный ущерб. Понимающие люди рекомендовали ему распродать всё, что можно, расплатиться с основными долгами, сдать в аренду дом, и за несколько лет поправить дела. Иствуд морщился. Он не привык себе отказывать, но главное, что унижало его в предложенном плане — это признать своё разорение. Поправить дела можно было и проще, и этот способ занимал в последнее время все мысли Лоренса Иствуда. Женитьба. Мисс Гилмор, приданое которой как нельзя лучше решит все его проблемы. На вечере в Шелдонхолле Лоренс Иствуд решил приступить к осуществлению этого плана вплотную. При этом, общественный приговор, закрывший Вивьену доступ в общество, пришёлся донельзя кстати, теперь мисс Энн, не видя Тэлбота, безусловно, обратит на него внимание. Лоренс усмехнулся, подумав, что никогда ещё решение старых святош, ригористическое и жёсткое, не казалось ему столь верным и своевременным.

* * *

Эдмонд подбросил дров в камин и, не зажигая свечей, сидел в темноте. Лето сменилось осенью, и Девэрилл чувствовал себя странно напряженным и чуть больным, размышляя о судьбе несчастной Элизы Харди. Как много зла в мире… бедная девочка, наивная дурочка. Кем нужно быть, чтобы сделать такое? Деверилл не любил шумные сборища, редко бывал в обществе, предпочитая узкий дружеский круг, и Тэлбота практически не знал — лишь видел несколько раз. Но поступки такого рода были в его глазах непростительными, и Эдмонд полностью одобрял решение общества.

В эту минуту на пороге кабинета показалась Мэйбл, Эдмонд тихо поднял на неё глаза. Она сильно похудела в последний месяц, одна тень осталась. Деверилл хотел спросить её, вернулся ли с прогулки его тесть, мистер Даннинг, но не успел, Мэйбл покачнулась — и, опустившись на колени, обняла его ноги, рыдая, пыталась что-то сказать. Его сотрясло: содрогались руки, сердце колотилось как безумное. Он, наконец, услышал их — слова любви, слова преданности, слова, о которых даже не мечтал. Полуослепший от любви, жалости и желания, Деверилл, как пушинку, подхватил жену, отнёс на постель, не помня себя, путаясь пальцами в петлях сюртука, лихорадочно сбрасывая одежду, задернул полог алькова.

После они долго лежали вместе, слившись и не желая размыкать объятий. Мэйбл что-то лепетала, горестно и жалобно, потом покрывала его лицо и плечи поцелуями, и Эдмонд чувствовал, что подобная минута стоила и пережитых унижений, и усилий, предписанных Арчибальдом.

Его любили. Его обожали. Его боготворили.

* * *

Шелдонхолл в этот вечер распахнул двери перед самой избранной публикой.

Новоприбывшие — сын полковника Карбэри и младший сынок сэра Чилтона — понравились обществу. Льюис только что завершил поездкой по Италии своё образование, а Себастиан прибыл из Парижа, где пробыл несколько недель. Молодые люди были приятны и обходительны. Шелдон исполнил обещание представить их обоих юной мисс Кэтрин Монтегю.

Джулиан Монтэгю, издерганный и плохо спавший последние несколько ночей, чувствовал в душе полную безысходность. Чёртов сон с рыженькой Хетти повторялся каждую ночь и стал его кошмаром, как Джулиан не затыкал уши, он слышал её плач. Он оставил все надежды на брак с мисс Иствуд и, если бы не сестра, просто — уехал бы в Лондон, бросив всё. Кэтрин мог бы сопровождать в обществе его отец или брат Томас, Монтэгю думал, что они предложат это, но из имения писем не было. Но вообще-то Монтэгю и сам не хотел передоверять кому бы то ни было судьбу сестры.

Сейчас Джулиан воспалёнными глазами внимательно разглядывал приехавших, стараясь понять, кто перед ним. Льюис Карбэри был весьма похож на отца и, глядя на него, можно было безошибочно сказать, как он будет выглядеть лет этак через тридцать. В Себастиане Чилтоне ощущались ум и воля. Юноша был не то чтобы красив, но черты его напоминали римлянина, и Монтэгю вспомнил, что кто-то говорил ему, что жена сэра Чилтона — итальянка. Сейчас молодой человек, до этого проведший несколько недель во Франции, рассказывал Раймонду, виконту Шелдону, как одеваются парижане. Его повествование увлекло и Шелдона, и мистера Салливана, и даже мистер Арчибальд Кемптон и леди Холдейн окружили его. Подошёл ближе и Джулиан.

Дело в том, что сих пор преимущество Англии в области мужской моды никем не оспаривалось. Её творцами были лорды и денди. Лорд Кэтогэн оказал влияние на всю Европу своей причёской, лорд Спенсер — своим жилетом, лорд Кэррик — своим плащом с несколькими воротниками. Английский костюм для верховой езды переняли даже в Германии, преобразовав его в светский редингот. Но теперь…

— Вся революционная Франция носит дурацкие деревянные башмаки под названием сабо и подтяжки! Ещё в 1792 году красный колпак каторжника стал символом якобинцев, а в качестве протеста против коротких придворных панталон, к этой куртке начали носить длинные и широкие холщовые штаны.

— Не может быть! Они сошли с ума?

— Неужели так одеты все?

— О, нет, есть и оппозиционеры, сторонники Директории, «золотая молодежь», их называют «Incroyabl et merveilleuse», «невероятные и чудесные», но эти шуты одеваются в намеренно плохо сшитые фраки, галстук они повязывают таким образом, что он даже частично закрывает лицо! Жилет с «небрежной» элегантностью застегивают через пуговицу, а на волосы, сильно завитые в локоны около ушей, надевают двурогую шляпу огромных размеров. У девиц же тоже сильно завитые волосы и огромные чепцы, украшенные множеством лент, а иногда и клювообразным козырьком. Их платье представляет собой шмиз…только муслиновый…

— Как это?

— Это… не знаю, как и объяснить. Это собственно муслиновая тонкая длинная рубашка с большим декольте, короткими рукавами и поясом, перемещенным под самую грудь. Это платье украшено многочисленными воланами на рукавах и по нижнему краю юбки. Юбка спереди придерживается рукой, так что ножка, обутая в плоскую туфельку, обнажается высоко над щиколоткой.

— Это… неглиже? — леди Холдейн недоумевала.

— Платье!

— Себастиан!

— Клянусь вам, миледи, сам видел.

— Вам понравилось?

Молодой Чилтон задумался.

— Это по-своему красиво, но… красиво только тогда, когда украшает красивую девушку. Вот мисс Монтэгю выглядела бы в таком платье прекрасно… — Себастиан проводил мисс Кэтрин взглядом, на минуту забыв, о чём рассказывал.

Джулиан слушал их разговор не для того, чтобы узнать о парижских модах, но чтобы узнать молодого человека, о котором его уже шёпотом спросила Кэт, которой тот почему-то сразу приглянулся. Вот это джентльмен, ничего не скажешь! Все девицы отметили, что юноша умён, хорошо держится в обществе, приятен внешне. Шелдон, ещё в самом начале вечера представивший юношу мисс Монтэгю, особо рекомендовал его, и Кэтрин, как заметил Джулиан, охотно приняла его приглашение на первые два танца. После молодые люди, стоя у окна, болтали без умолку, но Монтэгю, не слыша разговора, не знал, как это расценить.

Потом Джулиан вдруг увидел в углу гостиной мисс Иствуд и мисс Гилмор. Кора была в тёмном платье, неброском и скромном, волосы были убраны совсем иначе, чем обычно, и Монтэгю с удивлением понял, что она пытается… походить на миссис Шелдон. Кора была красива. Вернее, она казалась ему красивой даже сейчас, но Монтэгю предпочёл бы, чтобы она выглядела как на вечере у Сейвари…

Монтэгю отвернулся, чтобы не растравлять душу. Надо написать в Лондон Алану Бритэму. Тот обещал помочь, порекомендовать его нужным людям. Накопленного на счету хватит на то, чтобы снять в столице приличное жильё и контору. Никому не известному юристу, ему, естественно, первое время придется несладко, но все преподаватели отмечали его недюжинные способности. Надо утвердить себя в Лондоне. Сейчас эта мысль не вызывала в Монтэгю никакого энтузиазма, но выбирать было не из чего. Лондон… Монтэгю вспомнил Пиккадилли, Стрэнд… закоулки… дома порока, в которых они порой сталкивались с Вивьеном. Его охватило тошнотворное ощущение собственной мерзости. Никогда ещё пренебрежение Коры не казалось ему столь справедливым.

Джулиан потряс головой, прогоняя тягостные мысли и стал лениво прислушиваться к препирательствам младшего Шелдона и сэра Чилтона за своей спиной. Темой разговора были теперь максимы Ларошфуко, лежавшие на столе, кои Раймонд считал весьма пошлыми, сэр же Остин был о них чуть лучшего мнения.

— Вы всё же не правы, Раймонд, мальчик мой, в изрядной доле ума французу не откажешь. И в наблюдательности тоже. Помнится, в годы былые меня потрясли некоторые его суждения. «Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно разлюбили». Это удивительно верно.

— Рациональность и здравомыслие не искупают низости некоторых его суждений. У меня было впечатление, что он не верит ни в добродетель, ни в высоту помыслов. За сотнями его суждений — мерзкая пошлость. «Верность, которую удается сохранить только ценой больших усилий, ничуть не лучше измены». Что за вздор? «Преданность — это в большинстве случаев уловка самолюбия, цель которой — завоевать доверие; это способ возвыситься над другими людьми и проникнуть в важнейшие тайны». Ну не мерзость ли? «Наша искренность в немалой доле вызвана желанием поговорить о себе и выставить свои недостатки в благоприятном свете». Он что, не умеет быть искренним, верным и преданным без всякой задней мысли? «Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам…» Не хотел бы я иметь в друзьях такого человека…

Монтэгю теперь внимательно слушал. Странно, но ему когда-то показалось то же самое. Выходит, не всегда его мнение разнилось с мнением виконта.

— Полно, Раймонд, — сэр Остин посмеивался резкости суждений своего собеседника, — «Учтивость ума заключается в способности думать достойно и утончённо». Разве не он это сказал?

— Как наблюдение — это верно. Жаль, сам он не следует этой максиме.

Монтэгю отвлёкся и несколько оживился, когда заметил, что молодой Чилтон пригласил его сестру второй раз. Кэт сегодня выглядела очень хорошенькой. Монтэгю настоял, чтобы ей заказали это тёмно-синее платье, оно выгодно оттеняло её красивые глаза. Глаза были подлинным украшением юной мисс Монтэгю — глубокие, синие, странной, но очень изысканной формы. У самого Джулиана были почти такие же, но у Кэт они были опушены густыми черными ресницами. Она часто держала глаза полуопущенными, потом вдруг точно вскидывала на собеседника — и мужчины чуть откидывались назад, одновременно пристально вглядываясь в это милое личико и начинали улыбаться намного теплей и искренней. Кэтрин к тому же стала лучше держаться, увереннее и спокойнее — его нотации не прошли даром. Сама же мисс Кэтрин имела двойной повод для ликования: ей понравился молодой Чилтон и, как она поняла — не без взаимности, а к тому же немало радости доставила ей постная физиономия мисс Иствуд. Будет знать, как пренебрегать её Джулианом!

Льюис Карбэри пригласил мисс Иствуд, и Джулиан против воли почувствовал, что мрачнеет. Потом мисс Кору пригласил Раймонд Шелдон, и Монтэгю заметил, что они во время танца оживленно разговаривают, Шелдон что-то объясняет ей, а Кора смотрит на него с удивлением и недоверием. При этом оба, Монтэгю видел это, бросали на него короткие взгляды, из-за чего возникло странное чувство, что они говорят о нём, чего быть не могло. Монтэгю почувствовал себя усталым и больным. Лоренс Иствуд пригласил мисс Гилмор, но она отказалась, и Монтэгю видел, как на скулах Иствуда заходили желваки. Монтэгю посочувствовал Лоренсу, хотя и не придерживался о нём особо высокого мнения, однако понимание, что Иствуд столь же нелюбим, как и он сам, вызвало сострадание. Физиономия Лоренса, как отметил Монтэгю между делом, была несколько болезненна и мрачна, что Монтэгю тоже приписал любовным неудачам.

Сестренка танцевала теперь с Льюисом Карбэри, и Монтэгю обнадёжился окончательно. Он не мог взглянуть на неё объективно, любовь и привязанность к Кэт застили ему глаза, но теперь становилось очевидным, что она и вправду очень хорошенькая и нравится юношам. Господи! Помоги ей! Монтэгю осёкся. Пересохло в горле. В памяти всплыла ужасная библейская фраза. «Идиот. Ты надеешься, что Бог услышит тебя?»

Кэтрин повёл к столу Себастиан, а мистер Карбэри — мисс Лавертон, Монтэгю искоса взглянул на мисс Кору и увидел, что они с мисс Энн пошли в гостиную в сопровождении Иствуда. Монтэгю несколько удивился, но тут к нему подошла леди Шелдон и выразила восхищение обаянием Кэтрин. Джулиан был польщён и вниманием, и её теплыми словами, поблагодарил, снова с удивлением разглядывая лицо Патриции, виконтессы Шелдон. Странная красота. Красота льда и солнца. Белое вино в розовом хрустале. Лунный свет на серебряных монетах. Эта женщина напомнила ему виденный когда-то в Италии образ Богоматери в одной из ватиканских церквей. Монтэгю не мог желать такой красоты. Она скорее трогала, чем волновала. Но, зная Шелдона, Монтэгю понимал его выбор.

Между тем, сев за стол, Джулиан принялся осторожно наводить справки о молодом Чилтоне и у виконта Шелдона и даже у леди Холдейн, а потом ещё раз имел повод порадоваться — сестрица весьма метко ответила на какой-то вопрос Себастиана, вызвав одобрительные улыбки и мистера Карбэри, и мистера Лавертона, и даже сэра Остина, сидевшего напротив.

Умница Кэт!

Загрузка...