Браки по расчету

ВЛАДИМИР НЕФФ, ИЛИ ПОИСКИ САМОГО СЕБЯ

Роман «Браки по расчету» — первое произведение Владимира Неффа, с которым знакомится советский читатель. Но автор его отнюдь не новичок в литературе. Когда он приступил к работе над этим романом, им уже было написано четырнадцать книг прозы, три пьесы, десять киносценариев.

Пражанин не только по рождению, но и по всему своему духовному складу, Нефф как писатель тесно связан с историей чешской столицы.

Собственными глазами ему довелось увидеть крушение многовековой власти австрийских Габсбургов и рождение независимой Чехословакии, лихорадочную послевоенную конъюнктуру, когда Прага, по словам Марии Пуймановой, походила «на вдову, счастливо похоронившую старого мужа и еще не успевшую решить, в чьи объятия ей броситься», и полуголодные будни кризиса, траурную неделю Мюнхена и воскресение из мертвых весной 1945 года.

Владимир Нефф родился 13 июня 1909 года.

Когда ему исполнилось пять лет, мимо старого дома за жижковским виадуком, в котором он тогда жил, впервые прошли строем солдаты, направляясь к вокзалу имени Франца-Иосифа, а оттуда — на места боев первой мировой войны.

Девяти с половиной лет Нефф начал писать свое первое пространное сочинение — «роман» «Разорванные оковы», в тринадцать выпустил «сборник» новелл «Огонь» (издание автора, литография), а уже через год размножал на гектографе «первое собрание своих сочинений». Затем последовали «социальный» роман «Доходный дом», «эротический» роман из театральной жизни «Афродита» (несколько его глав автор счел возможным позаимствовать из «Нана» Золя) и, наконец, «философская» драма «Торжище».

Но тут литературная карьера юного писателя была прервана. Его творческие замыслы столкнулись с грубой реальностью. Пока «образцовый отпрыск образцовой буржуазной семьи» посещал «образцовую начальную школу» и первые четыре класса гимназии, его сочинительство не отражалось на учебе и не беспокоило родителей. Но отец Владимира Неффа, владелец солидной торговой фирмы, хотел подготовить сына к практической деятельности и отдал его в коммерческое училище. Наследник не оправдал возлагавшихся на него надежд и на экзаменах за первый курс провалился. Родителям пришлось отправить сына для завершения образования за границу. В 1928 году Владимир Нефф закончил французскую коммерческую гимназию в Женеве. Необходимые коммерсанту деловые навыки юноша приобретал в Вене, Бремене и, наконец, в отцовском магазине на одной из центральных улиц Праги.

Вскоре его призвали в армию. Преподаватели офицерской школы, в которую его зачислили, видя постоянно хмурое, равнодушное лицо новичка, сочли его идиотом. Из ста восемнадцати выпускников школы он оказался по своим успехам сто восемнадцатым. Даже знание служебного, то есть чешского, языка было расценено как не вполне соответствующее требованиям, которые предъявляются к офицеру. На армию ушло полтора года.

После столь всесторонней подготовки Нефф вернулся в лоно семьи и стал помогать отцу.

Однако литературные увлечения детства не были забыты… «Однажды под вечер я был занят самой серой работой: обтирал пыль с алюминиевых кастрюль и расставлял их по полкам, — вспоминает писатель, — и совершенно неожиданно, без какой-либо осмысленной связи, но твердо и ясно почувствовал, что настала минута, когда я должен начать писать о том, чего не мог выразить обыденной речью, жестом, смехом; с бьющимся сердцем и румянцем на щеках я взбежал на антресоли и там, на ящике, заменявшем стол, среди ценников и ворохов стружки принялся без фабулы и руководящей идеи делать первые наброски своего «Маленького великана». Несколько позже я напечатал этот свой опус как роман с продолжением в одном иллюстрированном журнале…» Роман в своем первом варианте остался незамеченным. Читательскую известность и первые хвалебные отзывы критики Неффу принесли произведения совсем иного рода, — это были детективные романы «Затруднения Ибрагима Скалы» (1933) и «Бумажный паноптикум» (1934).

Увлечение В. Неффа детективным жанром не случайно.

Чешский книжный рынок в 20-х и 30-х годах был заполнен переводной детективной литературой (появилось даже новое чешское слово «морзакор» (сокращение от «мор за коруну» — «чума за крону»), обобщенное название низкопробных детективно-приключенческих и ковбойских романов. К детективному жанру обращаются и многие видные чешские литераторы — либо стремясь поднять его до уровня подлинно художественной литературы, либо сражаясь с ним средствами сатирической пародии. Пародирование детективной литературы и кинобоевиков занимало немалое место и в репертуаре Иржи Восковца и Яна Вериха, единственных авторов и самых популярных актеров знаменитого «Освобожденного театра», поднявшего бунт против официальной идеологии и официальной сценической рутины.

Книги Неффа возникли, видимо, не без влияния детективно-пародийных ревю Восковца и Вериха. Расставаясь с главным героем двух своих «детективных романов против всех правил» — добродушным шалопаем Ибрагимом Скалой, Нефф чистосердечно признавался читателям, что не ставил перед собой каких-либо высоких целей, а просто хотел предложить их вниманию вместо плохо переведенных импортных «комиксов», изобилующих кровавыми убийствами, увлекательную литературу, более соответствующую чешскому характеру, написанную с юмором и без кровожадности. «Положение никогда не может быть таким запутанным, чтобы оно не могло стать еще запутанней» — таков был девиз автора. Он остался верен ему и в своей следующей книге «Темперамент Петра Больбека» (1934). От литературной пародии и юмористического изображения буржуазной среды Нефф переходит к политической и социальной сатире. Действие его авантюрно-приключенческого романа «Люди в тогах» (1934) развертывается в первом веке нашей эры. Но одетые в римские тоги герои Неффа удивительно похожи на его современников, а картины жизни древней Помпеи во многом напоминали Европу тех лет, когда на нее надвигалась угроза катастрофы не менее страшной, чем извержение Везувия. В сатирико-пародийных книгах «Последний извозчик» (1935) и «Ошибка розового старичка» (1936) молодой писатель, следуя примеру Карела Чапека, Карела Полачека, Эдуарда Басса, смело вводит сказочные приемы в изображение современности и столь же смело расцвечивает традиционную сказочную канву приметами нашего века. Объектами сатиры Неффа становится фашистская демагогия, колониализм, американская погоня за сенсацией, стереотипная фразеология буржуазной прессы и радио, сюрреалистические увлечения чешских портов и т. д. Но сатире Неффа еще не хватало последовательности, осознанной цели.

В 1935 году, в обстановке политической неустойчивости и экономического кризиса начала 30-х годов, когда чешская буржуазная интеллигенция находилась в состоянии духовного разброда и метаний, отдельной книгой выходит роман Неффа «Маленький великан». Появление его оказалось полной неожиданностью для всех, кто был знаком с предыдущими произведениями писателя. Остроумный литературный экспериментатор и пародист предстал здесь в совершенно новом свете, проявив себя как аналитик умонастроений эпохи, зоркий бытописатель и глубокий психолог. В этой книге, по своему сюжету еще в достаточной мере камерной, резко ощущается дыхание времени. Недаром один из персонажей романа называет период, в который они живут, «временем между двумя войнами». Поступки людей в значительной мере продиктованы сознанием того, что все существование их — это ожидание потопа.

Главный герой романа — сын фабриканта Павел Зуна. Этот «маленький великан» — титан тщеславия и пигмей дела — жаждет поразить весь мир, но совершенно не представляет себе, «чем» и «как». В конечном счете его «подвиги» сводятся к тому, что он изменяет одной возлюбленной и становится виновником самоубийства другой, безуспешно пытается обворовать отца и обманывает мать, проматывает деньги, необходимые для того, чтобы продолжать ученье, и, презирая всякий будничный труд, из милости числится на службе у человека, которого ненавидит. Павел Зуна мечтает быть писателем, но даже те три фельетона, которые вышли из-под его пера, возникли не по внутренней необходимости, а под давлением извне. В конце концов он решается на убийство, ведь для него это последний шанс стать… хотя бы героем сенсации. Но вместо того чтобы поднять пистолет, он… униженно и вежливо раскланивается. Несостоявшийся великан смиряется со своим маленьким жизненным уделом.

Поражение терпят и другие персонажи романа. Эпоха слишком сурова, чтобы они могли мечтать о «взлете». Всех «маленьких великанов» это суровое время лишает последней уверенности в себе, а жизнь большинства народа, особенно беднейших его слоев, оно делает просто невыносимым. Однако ни герои Неффа, ни он сам не понимали истинных причин происходящего и не догадывались о том, что их ждет впереди.

«Маленький великан» не стал таким крупным событием в истории чешской литературы 30-х годов, каким явились «Никола Шугай, разбойник» Ивана Ольбрахта и «Мы хотим жить» Карела Нового, «Сирена» Марии Майеровой и «Люди на перепутье» Марии Пуймановой. Роман этот не имел такого широкого общественного резонанса, как «Война с саламандрами» Карела Чапека. Тем не менее эта честная книга — заметное явление в развитии чешского критического реализма.

Окрыленный успехом своих первых произведений, Нефф решает начать самостоятельную жизнь и целиком посвятить себя литературе. К немалому возмущению родственников, он навсегда покидает магазин отца. В 1936 году Нефф принял место референта по английской и французской литературе в издательстве «Мелантрих». Днем он читал чужие книги и рукописи, а вечером шел в кафе и писал сам. В 1939 году издательство отказалось от его услуг, — при новой внешнеполитической ситуации отпала надобность в референте по английской и французской литературе, — и Владимир Нефф был вынужден жить исключительно литературным заработком.

Между тем именно в эти годы он как художник находился в глубоком кризисе. На первый взгляд это было незаметно. В 1937 году выходит его роман «Двое у стола». В ноябре того же года состоялась премьера его пьесы «Первый налет». В 1939 году Нефф издает романы «Бог ненужности» и «Изгнание из рая» (драматический вариант этого романа — комедия «Искуситель» в декабре 1939 года была поставлена на сцене Пражского городского театра на Виноградах). В 1940 году выходит книга юмористических очерков Неффа «Перед прилавком и за прилавком» и заканчиваются съемки кинокартины «Прошлое Яны Косиновой», поставленной по его сценарию. Затем он пишет одноактную пьесу «Сосед» (1941), киносценарии «Габриэла» (1942) и «Прекрасная чародейка» (сценарий этот не был ни опубликован, ни экранизирован). Но в идейном и художественном отношении все эти произведения в значительной мере уступали его «Маленькому великану», часто лишь повторяли сказанное писателем ранее и в целом не поднимались над уровнем литературной посредственности. Впоследствии сам Нефф говорил об этом периоде своего творчества как о времени художественного упадка. Но тем не менее этот период нельзя вычеркнуть из творческой биографии Неффа. В романе «Двое у стола» Нефф впервые подходит к главной теме своего творчества — к показу морального и духовного упадка буржуазии, к критике буржуазной семьи.

Новые стороны таланта Неффа раскрылись в романе «Тринадцатая комната» (1944). По сути дела, это не один роман, а несколько романов в единой сюжетной рамке. Это книга о детстве, расстающемся с романтическими иллюзиями и вступающем в суровый мир действительности. И это раздумье об отношении вымысла художника к жизненной правде. Это рассказ о хороших людях, чувства которых искажены сословными предрассудками и властью денег. И это судебный роман с хитроумно закрученной детективной интригой. Это поэтическая идиллия об островке прошлого в море современности и островке природы среди городских камней. И это цикл жанровых сцен из жизни мещан и простолюдья. Наконец, это философский роман, автор которого стремится познать социальные и психологические причины человеческого поведения. Само название романа многозначительно и символично. Запретная «тринадцатая комната» — это и поэтическая тайна, дымка которой рассеивается при холодном свете познания, и моральный запрет, накладывающий табу на все, что может принести вред другим людям, и святая святых души человека, его любви и веры, которую нельзя оскорблять сомнением и скепсисом, и таинственный плод древа познания, к которому никогда не перестанет протягивать свою руку человечество.

«Тринадцатая комната» написана как бы тремя разными авторами. Двое из них нам уже знакомы. Это Нефф — мастер сюжетного конструирования и Нефф — психолог и бытописатель. Третий Нефф — поэт и философ — проявил себя здесь по-настоящему впервые.

Повесть «Мария и садовник» (1945) целиком написана Неффом — поэтом и философом. В основе ее лежит, казалось бы, традиционный любовный треугольник. Два соперника, торговец Йожка и молодой садовник Карел, борются за любовь «отнюдь не безобразной» вдовы Марии. Но в этом поединке сталкиваются Жизнь и Смерть, Добро и Зло. Бытовой реализм и поэтическая символика определяют своеобразие этой камерной симфоньетты в прозе.

Карел не случайно сделан в повести садовником. В затхлом мещанском мирке, где время как бы остановилось столетие назад, он и Мария, при всей несложности их духовной организации, — это оазис подлинно человеческого, естественного и животворного посреди унылой пустыни. Всякий сад нуждается в мудрой руке садовника, чтобы бурьян не заглушил розы. И Карелу приходится приложить немало усилий, чтобы освободить Марию от слепой и неразумной привязанности к Йожке, чтобы противопоставить инстинктивному влечению гармонию духа и плоти, рождающую новую жизнь. Чахоточный торговец Йожка не просто безнравствен, не просто болен физически. Он — замаскированная Смерть, ибо он прежде всего праздный тунеядец, неспособный приумножать жизнь, делать ее чище и лучше. Конфликт повести носит чисто этический характер, но этическое опосредствованно связано в ней с социальным. Более того — в обобщенно философском плане столкновение Жизни и Смерти, воссозданное на ее страницах, было связано с тем мировым историческим конфликтом, одна из развязок которого тогда приближалась, хотя, разумеется, было бы натяжкой видеть здесь какие-либо иносказания и аналогии.

Годы войны были для Неффа периодом духовного созревания и переосмысления ценностей. Незадолго до начала фашистской оккупации он сблизился с рядом прогрессивных чешских писателей, часть из которых — И. Ольбрахт, С.-К. Нейман, И. Горжейши, К. Библ, В. Ванчура, К. Конрад — прочно связала свою судьбу с коммунистическим движением. Общение с такими людьми не могло не оставить глубокого следа в сознании Неффа. Не удивительно, что он был среди тех, кто 9 мая 1945 года восторженно приветствовал на улицах Праги первые советские танки, прорвавшиеся на помощь восставшему городу. А вскоре после февральских событий 1948 года, окончательно определивших перспективу исторического развития Чехословакии, он писал: «Единственная надежда, которая может спасти нас от отчаяния, — это социализм». И все же в последующее десятилетие Неффу предстояло еще много пережить и передумать, чтобы стать подлинно социалистическим художником.

Внешние обстоятельства помогли ему в этом. Семь послевоенных лет Нефф провел в деревне Сланы над Влтавой. Здесь развернулось строительство самой крупной в Чехословакии гидроэлектростанции. Общение с ее строителями и окрестными крестьянами позволило писателю узнать людей труда, пожалуй, лучше, чем он знал своих некогда состоятельных дядюшек и тетушек. В эти же годы он принимает активное участие в создании нового чехословацкого киноискусства.

Успех Неффу-кинодраматургу принесло обращение к историко-биографическому жанру. В 1952 году выходит на экраны фильм «Молодые годы» (сценарий Владимира Неффа и Иржи Мареша), посвященный юности и ранней преподавательской и литературной деятельности крупнейшего чешского исторического писателя Алоиса Ирасека. В следующем году появился снятый по сценарию Неффа фильм «Тайна крови» (он демонстрировался и на советских экранах) о чешском враче Яне Янском, открывшем существование четырех групп крови. Тогда же Нефф написал еще два киносценария: «Театр для бедных», рассказывающий об основоположнике чешского театра, актере и драматурге Вацлаве Таме, и «Зеленые факелы», в основу которого легли воспоминания одного из пионеров чешского рабочего движения Йозефа Резлера (в 1961 году был выпущен на экраны фильм «Факелы», созданный по этому сценарию). Главные персонажи лучших сценариев Неффа — натуры героические, но отнюдь не выкованные из стали. Изменчивость человеческой натуры, диалектика характера — это для Неффа закон, который распространяется и на избранных. Поведение его персонажей не иллюстрировало те или иные добродетели, а естественно вытекало из логики характера. Работая над историческими киносценариями, Нефф учился передавать колорит времени через точно найденную деталь, видеть глазами героя широкую панораму событий, участниками которых были тысячи людей, и выделять крупным планом лицо одного человека, когда его переживания способны взволновать многих, давать картину общества целой эпохи в ее социальном разрезе, а главное — находить в прошлом современное. В киносценарии Нефф видел своеобразный литературный жанр, одну из специфических разновидностей повести. И опыт Неффа-кинодраматурга во многом был усвоен Неффом-прозаиком.

В своей послевоенной прозе писатель также обращается к исторической тематике. Именно в этот период в его творчестве все более существенную роль начинает играть новый художественный принцип — ирония. Нефф смотрит на изображаемые события и как их непосредственный участник (глазами героя), и как человек, которого отделяют от них века или по крайней мере десятилетия (глазами историка и философа). Временная дистанция, исторический опыт рождают в нем чувство превосходства над персонажами.

Еще в годы фашистской оккупации Нефф задумал роман из эпохи средневековья, но закончил его только в 1953 году. Речь в нем идет о трех поколениях одного чешского феодального рода. Отсюда и название романа — «Папы из Серпна». В этом произведении Неффа, рисующем Чехию конца XII — начала XIV века, в сущности, нет ни одного реального исторического лица. О деяниях королей и крупных феодалов упоминается лишь вскользь. События общегосударственного порядка представляют не более чем фон, на котором развертывается сложное сплетение судеб главных героев книги. Но хотя владения панов из Серпна лежат в стороне от полей великих битв, История с большой буквы тесно связана с теми внешне малозначительными историями, о которых рассказывает автор. Ведь от того, как складывались отношения панов из Серпна — рядовых представителей класса феодалов, с их подданными — крестьянами и горожанами, с их соседями, с церковно-феодальной знатью и богатыми немецкими бюргерами, с королем, в конечном счете зависел исход этих битв. Писатель стремится показать, как возникали исторические предпосылки и зарождались идеи гуситской революции XV века, одного из самых значительных плебейских движений средневековья. В образах народных вожаков Петра Пудивоуса и Прасколы Нефф воплощает черты десятков безымянных зачинателей аскетических ересей, которые, сгорая на кострах инквизиции и падая под ударами мечей во время подавления крестьянских бунтов, ширили своим примером и проповедью ряды тех, кто хотел установить «царство божие на земле».

«Паны из Серпна» — произведение не просто историческое, а историко-философское. Холодная ирония и героическая патетика придают глубокую художественную оригинальность исторической хронике Неффа, со страниц которой прошлое встает в своей красочной пышности и жестокой неприкрашенности.

Если в «Панах из Серпна» Владимир Нефф был ироническим летописцем зарождения и начала кризиса чешского феодализма, то в романах «Браки по расчету» (1957), «Императорские фиалки» (1958), «Испорченная кровь» (1959), «Веселая вдова» (1962) и «Королевский возничий» (1964), составляющих единую пятитомную эпопею, он становится историческим летописцем подъема и падения чешской буржуазии.

Подобный замысел увлекал многих крупных писателей. Достаточно вспомнить «Будденброков» Томаса Манна, «Сагу о Форсайтах» Голсуорси, «Семью Тибо» Роже Мартен дю Гара, «Дело Артамоновых» Максима Горького. В чешской литературе упадок буржуазии прослеживают Матей Анастасия Шимачек, Анна Мария Тилшова, Карел Матей Чапек-Ход и другие представители критического реализма и натурализма. Нефф мог опереться и на богатую традицию характерного для чешской литературы жанра исторической хроники. Наивысшим достижением в этой области были многотомные произведения Алоиса Ирасека, рисующие эпоху чешского национального возрождения (конец XVIII — начало XIX века). К ним примыкают многочисленные «сельские хроники» таких авторов, как К.-В. Райс, Я. Гербен, И. Голечек, А. Мрштик, И.-Ш. Баар, в целом дающие картину жизни чешской деревни на протяжении всего XIX века. В годы оккупации замечательный чешский писатель-коммунист Владислав Ванчура создает художественную летопись многовекового прошлого своей родины — первые тома «Картин из истории чешского народа». После освобождения Чехословакии жанр исторической хроники, иногда в сочетании с художественными мемуарами, позволил ряду чешских писателей запечатлеть узловые моменты рабочего и национально-освободительного движения (А. Запотоцкий, Ф. Кубка, К.-И. Бенеш).

И все же перед Неффом лежало во многом «невозделанное поле»: чешская классическая литература не дала выдающихся образцов социально-психологического романа. Наиболее значительные художественные победы она одержала в жанре повести («Бабушка» Божены Немцовой, «Неделя в тихом доме» Яна Неруды) и рассказа. При этом чешская литература XIX века была литературой демократических низов. Жизнь городской верхушки, по сути дела, выпадала из круга ее зрения. «Развитие чешского романа, — писал Юлиус Фучик, — за немногими исключениями, тождественно развитию сельского романа, с одной стороны, и исторического, с другой…» Нефф пишет семейную хронику и вместе с тем хронику историческую, но строит свое повествование как социально-психологический роман, где главное — не документальная летопись событий, а типические человеческие характеры и судьбы.

Начиная «сагу» о чешской буржуазии, Нефф был в особо выгодном положении, ибо мог рассказать историю собственной семьи. Писатель не скрывает, что славянофильствующий негоциант Ян Борн — это Ян Нефф, его дед по отцовской линии, а Мартин Недобыл — дед со стороны матери. Чешская энциклопедия «Научный словарь Отто» отзывалась о Яне Неффе (1832–1905) как о «благородном патриоте, меценате чешского просвещения, одном из основоположников чешской коммерции», участнике всех «патриотических начинаний»; к столетию со дня его рождения писатель Франтишек Таборский издал книгу «Ян Нефф, чешский негоциант и моравский будитель». Владимир Нефф оказался не только более строгим судьей деятельности своего деда, но и более глубоким и добросовестным историком. Не удовлетворяясь печатными источниками и семейными преданиями, он работал в архивах, изучал комплекты газет за многие годы. В результате этого кропотливого труда появились две обширные картотеки: одна хронологическая (в ней более десяти тысяч карточек), где отмечены все важнейшие события политической, общественной и культурной жизни Чехии с 1850 года до наших дней, не исключая заметок о погоде; вторая — «предметная (заметки о модах, внутреннем убранстве помещений, судебной процедуре, тюрьмах, войске, публичных увеселениях и т. д.). Однако писать роман В. Неффу помогали не только исторические документы и справки, но и сама Прага.

Пражанину не нужна уэллсовская «машина времени». Он живет одновременно в нескольких столетиях, и, чтобы представить картины прошлого, ему нужно лишь быть человеком не лишенным воображения. Ведь когда вы видите, как с наступлением сумерек узкие и кривые улочки того исторического района Праги, который так и называется Старым Городом (Старе Место) обходит человек с длинным шестом на плече и поочередно зажигает каждый фонарь в отдельности, вам не трудно узнать в нем выходца из минувшего века — фонарщика. Вы заходите в маленький третьеразрядный ресторанчик «У трех страусов» за Карловым мостом и узнаете, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад вашим сотрапезником мог быть король Вацлав IV. А профессора Пражского университета и сейчас во время торжественных актов в своих красных шапочках с четырьмя острыми углами и черных мантиях напоминают магистров эпохи Яна Гуса. И все это не музейные реликвии, а факты и приметы повседневного быта. Не удивительно поэтому, что за каждой стеной родного города Владимир Нефф чувствовал молчаливое присутствие истории.

Чехия — маленькая страна с великим прошлым. В IX веке здесь начинали свою проповедническую деятельность древнейшие просветители славянства, создатели славянской письменности Кирилл и Мефодий; в XIV веке чешский король Карл IV, став императором Священной Римской империи, сделал Прагу одним из самых богатых и красивых городов Европы; в начале XV века гуситская революция в Чехии потрясла устои европейского феодализма и послужила началом Реформации; чехом был один из основоположников научной педагогики Ян Амос Коменский, при дворе чешских королей жили Франческо Петрарка, Тихо де Браге, Кеплер. Все это факты общеизвестные. Но мало кто помнит и сознает сейчас, что было такое время, когда Чехия не только исчезла с карт Европы как независимое государство, но и находилась под угрозой полного онемечения. После поражения чешских протестантов под Белой горой в 1620 году преследование чешского языка и культуры в стране, оказавшейся во власти австрийских Габсбургов и воинствующих католических орденов, приобрело такие масштабы, что чехов могла постигнуть участь полабских славян, стертых в результате германизации с лица земли. Когда «отец» современного славяноведения Иозеф Добровский, сам научившийся языку своих предков лишь в гимназические годы, издал по-немецки «Историю чешского языка и литературы» (1792), он высказал в ней глубокое сомнение в самой возможности возрождения чешского языка как языка художественной литературы и культурного общения образованной части общества. «Золотым веком» чешской литературы, но его мнению, был XVI век, эпоха чешского гуманизма, подобного расцвета чешская литература уже не достигнет, ибо чешская интеллигенция говорит по-немецки, а на чешском языке издаются лишь книги для простонародья. Но произошло «чешское чудо». В течение полустолетия возникла новая чешская литература, новая чешская культура, новый чешский литературный язык. Французский историк Эрнест Дени, автор книги «Возрождение Чехии» (1922), писал об этом именно как о чуде, совершенном горсткой ученых и литераторов-энтузиастов, которые своей верой и своей деятельностью воскресили целую нацию. Только марксистская историография раскрыла подлинные причины этого чуда. Возрождение Чехии было связано с крахом феодализма, с развитием буржуазных экономических отношений, с широким проникновением в среду образованных людей выходцев из народных низов и массовым притоком в города сельского населения, сохранившего верность родной речи. Чешское Возрождение было буржуазным и в то же время глубоко народным. Этот двойственный его характер особенно наглядно проявился во время революции 1848 года. Пражское восстание в июне 1848 года показало, что у чешской буржуазии, с одной стороны, и у чешского пролетариата, крестьянства, радикально-демократической интеллигенции, с другой, — разные цели. Восстание в Праге и крестьянские волнения были подавлены, чему в немалой степени способствовала трусливая, предательская политика чешской буржуазии. Наступил десятилетний период так называемой «баховской реакции» — свое название он получил по имени имперского министра юстиции и внутренних дел в 1848–1859 годах Александра Баха, — «время заживо погребенных», время полицейских репрессий, бюрократического произвола, цензурных запретов. В последние годы этого периода и начинается действие романа «Браки по расчету».

Из исторических событий того десятилетия, которое охватывает первый том пенталогии, Нефф избирает немногие, по наиболее значительные. Война Австрии с Сардинией и Францией и австро-прусская война 1866 года, исход которой решила битва у Садовой, послужили наглядным доказательством внутренней слабости габсбургской монархии. Австрийское правительство было вынуждено пойти на уступки правящим классам Венгрии. Возникает двуединая Австро-Венгерская монархия, в которой славянские земли остаются на положении бесправных колоний. Между тем в результате промышленного переворота 50—60-х годов Чехия и Моравия становятся самыми развитыми в экономическом отношении частями империи. Бурное строительство железных дорог, в частности, открытие дороги Прага — Пльзень, красноречиво свидетельствовало о наступлении новой капиталистической эры и неизбежном крушении старых полуфеодальных порядков. Владимиру Неффу удалось правдиво показать, как сложное переплетение факторов внешних и внутренних, политических и социальных дает толчок чешскому национально-освободительному движению и вместе с тем ведет к его расколу. Для чешской буржуазии, рвущейся к политической власти, — это прежде всего форма конкурентной борьбы с буржуазией других наций. Для трудящихся масс — это прежде всего борьба за свои социальные права. В противовес буржуазной историографии писатель подчеркивает, что и в этот период, когда для Чехии на первом плане, казалось бы, стоял национальный вопрос, классовые интересы и в поведении целых социальных слоев и групп, и в поведении отдельных людей преобладали над интересами национальными. Вместе с тем мы убеждаемся, насколько запутанным был тот узел национальных и социальных противоречий, который предстояло разрубить чешскому народу.

Пенталогия Неффа — роман-хроника. И все, что происходит в нем, имеет как бы два измерения. Частная судьба человека здесь постоянно соотносится с масштабом истории, а исторические повороты преломляются в частных судьбах. Этот общий принцип, в основе своей остающийся неизменным на протяжении всей эпопеи, в отдельных ее томах воплощается по-разному. В «Браках по расчету» на первом плане частная жизнь. Это прежде всего роман. Персонажи творят историю, еще не сознавая, что они могут как-то повлиять на ее ход. История сама врывается в их судьбы, подхватывает их своим течением. В лучшем случае они пытаются к ней приспособиться.

Нефф строит свое повествование, как архитектор, возводящий здание, следуя строго продуманному плану, соблюдая законы пропорции и симметрии. Но четкая логическая конструкция, составляющая композиционный каркас, скрыта от глаз читателя. Действие развертывается органично и естественно. Происходит это потому, что логика действий и поступков полностью соответствует логике характеров.

Три сюжетные линии, взаимно перекрещиваясь, образуют фабулу романа. Главный носитель первой из них — Мартин Недобыл. Этот образ словно вытесан из камня. И вместе с тем он, пожалуй, наиболее динамичен и сложен. Примерный ученик духовной гимназии, напоминающий нам юного Павла Ивановича Чичикова, несчастный рекрут, робкий и неловкий деревенский парень, впервые попавший в буржуазный салон и не знающий, куда деть свои большие натруженные руки, неожиданно и все же закономерно превращается в самоуверенного прижимистого предпринимателя. С первого знакомства мы испытываем к нему антипатию. И, однако, с невольным уважением вспоминаем о его трудолюбии, о силе его чувства к Валентине. Человеческое в нем изуродовано и оттеснено на задний план инстинктом стяжателя, но какие бы искаженные формы оно ни приобретало (граничащая с бешенством тоска Недобыла после смерти Валентины), оно пробивается сквозь всю его жестокость, ограниченность, грубость и спасает образ от схематизма. Недобыл способен на любой обман, но в его поведении нет внутренней фальши. Валентина не менее ограниченная, чем ее второй муж, воплощает в себе все лучшее, что доступно людям того круга, к которому она принадлежит. И ее смерть — жестокий удар по человеческому в Недобыле. А человеческое в Недобыле и Валентине определено тем, что это люди, так или иначе соприкасающиеся с народной средой, люди, не чурающиеся труда.

Ян Борн внешне значительно привлекательнее Недобыла. В нем больше деликатности и лоска, ему не чужды идеальные побуждения — тяга к культуре, патриотизм. Он энергичен, в голове его постоянно рождаются счастливые идеи, он любит общество и даже мнит себя либералом. Да и по натуре своей это человек более сложный, способный увлекаться, переходить от отчаяния к надежде, поддаваться настроению. Но за европейскими манерами и патриотическими фразами Яна Борна скрывается эгоистическое самолюбование и расчет. Патриотизм по расчету и брак по расчету — такова реальная сущность его поведения. В первом томе пенталогии характер его раскрыт еще не в полной мере, но его отношение к жене, сыну, к рабочему Пецольду подчеркивает, что этот благовоспитанный и внешне доброжелательный человек, в сущности, глубоко равнодушен к судьбам окружающих. Если образ Валентины оттеняет человеческое в Недобыле, то образы жены и сына Яна Борна оттеняют фальшь, пронизывающую всю его натуру и поведение. У него, завзятого патриота, жена совершенно равнодушна к участи своей родины, а сын воспитан немецкой гувернанткой. Идеальные стремления Лизы, лишь подчеркивающие ее внутреннюю пустоту, — это пародия на культурные устремления самого Борна.

Недобылам, Борнам и их окружению в «Браках по расчету» противопоставлены спаситель Мартина Недобыла Гафнер и рабочий Методей Пецольд, с которым Ян Борн встречается в заключении. По тому месту, какое они занимают в романе, — это персонажи эпизодические. Но в раскрытии идеи и в развитии сюжета пенталогии роль их немаловажна. С ними в роман, посвященный историческим судьбам чешской буржуазии, входит тема революционной интеллигенции и рабочего класса. Общественные убеждения Гафнера нам еще не вполне ясны, да они еще и не до конца сформировались. Методей Пецольд еще очень далек от классовой сознательности, и в его психологии, так же как у его матери, недоверие к господам уживается с рабской покорностью. Но и Гафнер и Пецольд своими поступками уже противопоставили себя не только австрийскому полицейско-бюрократическому аппарату, но и либеральной чешской буржуазии.

Писатель не случайно сводит воедино все три основные линии повествования именно в последних главах романа. Дело не только в том, что здесь его кульминация и развязка. Именно в этих главах частные судьбы пересекаются с маршрутами истории. Исторические события приобретают такой характер, что персонажи не могут относиться к ним безучастно. А участие в этих событиях уже не может пройти бесследно для личной судьбы каждого из них. Жизненные пути людей, первоначально не знавших о существовании друг друга, скрестились случайно, но внутренне они были тесно связаны. Мы все более отчетливо сознаем, что развитие и столкновение характеров героев — это развитие и столкновение различных социальных и жизненных принципов. Вот почему развязка «Браков по расчету» в композиции пенталогии, как единого художественного целого, оказывается завязкой.

В первом томе пенталогии еще не доиграна та политическая шахматная партия, в которой фигурами служат народы, а игровым полем — территории государств. Тем, кто ведет эту большую и дорогостоящую игру, поначалу кажется, что они едва ли не единолично вершат судьбами мира. И для того чтобы решить участь отдельного человека, достаточно росчерка пера. Автор, противопоставляя прусского короля Вильгельма, Бисмарка и Мольтке австрийскому императору Францу-Иосифу I и его бездарному окружению, внешне поддается этой иллюзии, в первую очередь выделяя их личные качества, которые и в самом деле нельзя сбрасывать со счета. Но постепенно нам становится ясным, что исход борьбы зависит от многочисленных и сложных факторов, в том числе и от поведения каждого рядового ее участника. Изображение австрийского императорского двора и особенно описание битвы у Садовой выдает в Неффе внимательного читателя и ученика Льва Толстого.

В романе «Браки по расчету» есть еще один неназванный персонаж. Это сама Прага. В первых книгах Неффа вырисовывались контуры чешской столицы 20—30-х годов нашего века. Многоэтажные универмаги, банки, пассажи, бары, буржуазные особняки и городские виллы, тесные квартирки чиновников. Лишь изредка в его поле зрения попадали убогие кварталы, населенные беднотой. В «Тринадцатой комнате» и «Марии и садовнике» Нефф открыл для себя Прагу XVII–XVIII столетий — островок Кампу. От Малой Страны, лежащей под пражским Градом, его отделяет узкий рукав Влтавы — Чертовка. Дома вдоль нижнего устья Чертовки принято называть пражской Венецией. Вода подступает к ним вплотную. Только вместо гондол здесь пользуются простыми рыбачьими лодками. Когда с каменного Карлова моста, украшенного барочными статуями, спускаешься по боковой лестнице на Кампу, сразу оказываешься среди мещанской идиллии. Небольшие дома с черепичными крышами, тихие, полусонные улочки, сады. А за ними величественный купол собора св. Микулаша и утопающие в зелени дворцы аристократической знати. Это та Прага, какой застали ее Моцарт и Бетховен, Суворов и Шатобриан… В пенталогии Прага изменяется на наших глазах. Рушатся городские укрепления. Былые окраины становятся центром. Грюндерская буржуазия строит тяжеловесные безвкусные дома и торговые здания в стиле столь быстро устаревшего модерна. Вырастают рабочие предместья. Прага прошлого превращается в Прагу настоящего. И сам процесс этого превращения включается в динамику сюжета. Мартин Недобыл, купивший за бесценок земли, некогда лежавшие вне городской черты Праги, оказывается владельцем значительной части целого района новой застройки — Жижкова. У границ своих владений он возводит огромный дом-крепость и мечтает сделать будущий Жижков местом жительства богачей. Но пенталогия Неффа — это трагикомическая эпопея несбывшихся ожиданий чешской буржуазии. И на землях Мартина Недобыла возникает самый пролетарский район Праги, в чем есть и внутренний символический смысл. Чешская буржуазия, завоевав «место под солнцем», надеялась утвердить свое господство навечно, но оказалась лишь временным хозяином страны, породив собственного могильщика — пролетария.

Эту мысль писатель раскрывает и в судьбах основных героев. Перед нами пройдут три поколения Недобылов, Борнов и Пецольдов. И повествование о них будет историей постепенного вырождения чешской буржуазии и одновременно историей роста и политической закалки чешского пролетариата.

В книге «Перед прилавком и за прилавком» есть статья, которая называется «Три поколения шефов». «В наших краях, — писал в ней Нефф, — мы сталкиваемся с удивительным, но неумолимым фактом: торговое предприятие выдерживает здесь власть лишь трех, самое большее четырех поколений шефов. Первый шеф основывает фирму и приводит ее к процветанию. Его сыну недостает отцовского размаха, и при нем дело уже не растет, а только удерживается на том же уровне. Но не расти в торговом мире означает почти то же, что угасать. Поэтому в конце владычества шефа, представляющего второе поколение, все начинают говорить о том, что в дело нужно было бы впрыснуть немного молодой крови. Эту молодую кровь предоставит в достаточном количестве шеф из третьего поколения. Но бог ведает почему, старый организм, после того как в него влили молодую кровь, начинает беситься и, как говорится, выкидывать коленца, наподобие того омоложенного старика из известного анекдота, который решил покачаться на люстре. Омоложенная фирма еще выдерживает некоторое время, часто и несколько десятилетий, в зависимости от того, насколько сильным был ее корень, а затем погибает… Поэтому мы не ошибемся, если будем различать всего три категории шефов: шефов, основывающих дело, шефов, поддерживающих его существование, и шефов, его погребающих».

С некоторыми вариантами то же самое происходит и в пенталогии Неффа. Только опасные трещины здесь появляются раньше и упадок наступает быстрее. Деятельности Мартина Недобыла и Яна Борна в какой-то мере еще свойственно созидательное начало. И это до известной степени является их историческим оправданием. Но присущая им творческая жилка находится в противоречии с самим характером и целью их деятельности. В буржуазном обществе, как с иронией заметил Нефф, «люди носят цель своей жизни в кошельке и в чековой книжке». Однако ни кошелек, ни чековую книжку нельзя унести в могилу. И шефы первого поколения обращают все свои надежды на продолжателей рода. Но их наследники искалечены воспитанием, отравлены ядом паразитизма, лишены практической хватки «грюндеров». Они способны лишь весело расточать богатства, накопленные трудом, жестокостью и обманом. И только единицам из них удается порвать с этой гнилостной средой, порвать со своим классом.

Если родовая история Недобылов и Борнов — это фарс о несбывшихся надеждах, то повествование о потомках Методея Пецольда — это эпопея веры и свершений. Исторические и географические рамки пенталогии расширяются от тома к тому. «Наследников» Методея Пецольда мы видим среди пионеров чешского социалистического движения в Праге и Вене, в числе участников мощных манифестаций и забастовок, на фронтах республиканской Испании и в антифашистском подполье. Писатель показывает неоднородность пролетариата. Далеко не все потомки Методея Пецольда идут по магистральному историческому пути рабочего класса. Но те, кто вступает на этот путь, действуют все сознательнее и решительнее. В изображении их писатель скуп на детали и немногословен. Он предпочитает язык фактов и поступков. И это придает повествованию драматизм и достоверность. Нефф не скрывает ошибок и слабостей рабочего движения. Зачинателям его Гафнеру и сыну Методея Пецольда Карелу не приходится надеяться на то, что им удастся увидеть торжество своего дела. Это люди исключительные, герои, их жизнь до конца человечна и полнокровна. Сам факт существования рабочего Жижкова, на строительстве которого наживаются Недобылы, залог их конечной победы. И в конце пенталогии внук Методея Пецольда, почти всю жизнь проработавший на Недобылов, от имени народа и рабочей партии заявляет внуку Мартина Недобыла, коллаборанту, который вскоре навсегда покинет родину, что тот больше уже не хозяин своего предприятия.

Владимир Нефф — писатель философского склада. Не случайно в 1948 году он издал популярный «Философский словарь для самообразования, или Антигоргий». Историко-философский характер носит и замысел пенталогии. «Философия истории… — писал Нефф, — не удовлетворяется констатацией того, что было, но хочет постигнуть, как вообще творится история, пытается определить ее этическую ценность, ее смысл и цели, решает проблему человеческого прогресса: существует ли прогресс, в чем он заключается и через какие ступени проходит». Все эти вопросы Нефф ставит в своей эпопее и стремится найти ответы на них. Отсюда обилие философских споров в пенталогии. Большая часть из них происходит в салоне Яна Борна (в «Браках по расчету» таков, например, спор между Дынбиром, Смоликом, Борном, Легатом и Шарлихом). Но из салонов эти споры переносятся на баррикады классовых боев и поля сражений. Философскую идею исторического цикла Владимира Неффа раскрывает название заключительного тома — «Королевский возничий». Один из персонажей романа, немецкий философ Гуго Шенфельд, развивает в своем дневнике платоновское сравнение Разума с Возничим, правящим колесницей, в которую впряжены Вспыльчивость и Желание. Пробуждающийся Разум, этот гордый брат Воли и Чувства, ловит поводья, называемые Причинностью, и украшает себя знаками королевского отличья — жезлом, именуемым Понятием, горностаевой мантией, которая называется Улыбкой, и короной, которую зовут Мечтой. Мировые события XX века — империалистические войны, фашистское варварство — заставляют думать, что Разум, Королевский Возничий, теперь выпустил из рук поводья Причинности и мир несется в пропасть. Победу Советского Союза над фашизмом Владимир Нефф воспринимает как торжество разума и порядка над силами безумия и хаоса, как разрыв железной цепи причин, толкающих человечество к войне, кризису, дегуманизации. Социалистическая система — это воплощение опыта передовых сил человечества, это стремление овладеть закономерностями исторического развития и научиться разумно управлять ими. Королевский Возничий должен вновь занять свое место на колеснице Истории и крепко держать в руках поводья Причинности.

Пенталогия Неффа отличается единством целого и внутренней законченностью частей. Каждый том занимает определенное место в общей композиции цикла. За драматическим спадом следует новый подъем. Из множества персонажей автор выделяет наиболее значительных и делает их центральными героями в одной или нескольких главах. Читатель успевает сжиться с персонажем и заинтересоваться его судьбой. Перед нами эпопея, как бы состоящая из отдельных повестей. Причем каждая такая повесть распадается на ряд драматических эпизодов, так же как в киносценариях Неффа. Писатель сознательно и подчас нарочито использует в построении сюжета диалектическую связь причины и следствия, необходимого и случайного. Но неожиданные повороты в судьбах персонажей, вытекающие из непредвиденных следствий их поступков, — это отнюдь не результат того, что автору доставляют удовольствие увлекательные упражнения на гимнастических снарядах фантазии. Противоречие между намерениями и свершениями обнаруживает внутреннюю противоречивость общественной позиции, поведения и психологии персонажей. Хотя Нефф как бы стоит над своими героями и повествует о них с холодной иронией, читатель постоянно является прямым соучастником событий. Не сливаясь с персонажем и даже не сочувствуя ему, он все сопереживает с ним, и поэтому действие держит его в напряжении. А там, где Нефф рассказывает о героях, заслуживающих подлинной симпатии, ирония сменяется суровой и сдержанной патетикой.

Нефф не боится впасть в описательность. Подобно классикам XIX века, он детально знакомит нас с обстановкой действия, тщательно выписывает портрет героя. Его интересуют не только люди, но и вещи, которые их окружают. Он развертывает перед нами широкие батальные картины, охотно рисует пейзажи, преимущественно городские. Некоторые вещные детали приобретают символическое значение (например, описание дома Мартина Недобыла — цитадели чешского капитализма). Но вместе с тем Нефф часто утрирует особенности стиля классической литературы. Описательность становится средством пародии, иронической стилизации. Автор постоянно подчеркивает, что о событиях прошлого рассказывает наш современник: ему известны конечные результаты поступков персонажей, ясна историческая ограниченность их сознания и деятельности.

В статье «Традиция и современность» (май 1963 года) Нефф писал: «…современная проза — это такая проза, которая возникает под воздействием потребностей, проблем и тенденций современности». Чтобы быть современным, писатель, по мнению Неффа, вовсе не обязан прибегать к короткой фразе, нарушать хронологию действия, вводить в авторскую речь жаргонные словечки и т. д. Нефф убежден, что «традиционные ценности создают фундамент для возникновения всего нового и современного». И его эпопея — оригинальный пример иронического, а тем самым и критического освоения и развития традиций.

Олег Малевич