Братья-рыцари и камни Гроба Господня

Глава 8

Дунай, окрестности вольного имперского города Ульма, земли бывшего герцогства Швабия, Священная Римская империя, ноябрь 1307 года от Рождества Христова.

Три шнеккера, подгоняемые почти попутным ветром, течением и шестью парами вёсел каждый, опасно быстро шли по свинцово-серым водам холодного Дуная.

Берега реки были угрожающе близко. Корабли, толкаемые боковым ветром, всё время норовили выскользнуть из стремнины влево, и это было опасно. Выручали караван опытные, не раз ходившие по Дунаю кормчие, в помощь каждому из которых братом-сержантом Жаком Мотье было выделено по могучему сержанту и несколько умелых воинов. Все вместе, они делали всё, чтобы шнеккеры не ударились в сползающие к воде крутые склоны или не выскочили на почти невидимые, под серым осенним небом, отмели.

Управляющий движением каравана Халл Фарбьорн хорошо знал эти воды. Почти беспрерывно, он стоял возле рулевого весла со вчерашнего вечера, но, несмотря на усталость, сменить себя своему помощнику так и не позволил. Старый кормчий знал, что делал: даже днём ноябрьский Дунай мог показать свой суровый норов, к тому же — впереди лежал Ульм, и если рыцари решатся прорваться мимо его башен с боем, то для того, чтобы эта затея у них закончилась благополучно, командам шнеккеров понадобятся все его знания и опыт…

Волна монотонно била в борт и покачивала висевший под парусиновым пологом одинокий фонарь, тускло освещавший лица четырёх, находившихся здесь братьев-рыцарей. Прошло уже больше часа, как ни один из них не проронил ни единого слова: кругом были враги, враждебны были все — и монархи, и сеньоры, и простолюдины, ибо для всех них тамплиеры были вне закона.

В головах у рыцарей не было страха, в них не было и мыслей о своём будущем: какое будущее, кроме как попасть в Царство Небесное, отдать себя Господу и принять часть Его в себя, могло быть у этих суровых мужчин, когда-то одевших на себя белые туники с красным крестом на левой груди и, тем самым, отрекшихся от всего земного…

В головах у них были лишь вопросы — страшные, своей жестокой реальностью, вопросы без ответов…

Как получилось так, что каждый из жителей христианской Европы, мгновенно забыл о том, что почти двести лет братья-рыцари ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова своим телом прикрывали христиан от мусульманского меча? Как же вышло так, что все они вдруг враз забыли о жертвах храмовников во имя Христа в Леванте? Как вышло так, что никто из них не хочет вспомнить об их самоотверженности при защите тысяч паломников от лихих людей, на глухих лесных дорогах самой Европы? Почему никто из тех, кому когда-то помог орден Храма, не рассказывает о многомесячных бесплатных выдачах хлеба голодающим в неурожайные годы, и — в конце концов — о всегда открытых дверях их командорств и монастырей для всех странствующих и страждущих: путников и просто голодных и нуждающихся — больных и ограбленных?..

Неужели никто не знал о строгом уставе ордена, запрещающем братьям-рыцарям иметь что-то личное, что не является строго необходимым ему в боевом походе?

Наверное — не знал, ибо забыв про собственную честь, сейчас считал себя в полном праве наложить свою руку на часть их «сказочных» богатств.

Насчёт «считал» — с этим можно было даже не спорить, вот «мог ли» — на это у четырёх братьев-рыцарей Храма было своё собственное мнение.

Тем не менее, опасность не выполнить последнее поручение Великого магистра — то, ради чего они четверо не остались в Тампле, и не приняли на себя испытание унижениями и пытками королевских палачей и полоумных инквизиторов — была очевидной. Раз очевидной — то и обсуждать её не имело никакого смысла — праздные разговоры у тамплиеров никогда не были в чести.

Ещё со времён основания ордена, в кругу рыцарей Храма справедливо считалось, что за них должны говорить лишь их дела и поступки, но никак не их языки. Они — языки — ничем не могли им помочь в исполнении обета всеми силами самим добиваться Царства Небесного и помогать в этом другим — паломникам и вообще — всем добрым христианам… скорее — они были оружием их братьев-капелланов — врачевателей и спасителей христианских душ. Слово же из уст брата-рыцаря, за исключением святой молитвы и церковной службы, по твёрдому убеждению и традициям храмовников, должно было звучать лишь для достижения конкретной, чётко обозначенной цели, когда достичь этой цели иным способом, ему не представлялось возможным…

Так, в молчании, под завывание бьющего рывками, в наполовину убранный парус, ветра, доверившись предначертанной им судьбе, четверо рыцарей-тамплиеров спокойно ожидали её нового поворота. В том, что он неминуемо будет, причём скоро — можно было не сомневаться. Впереди лежал вольный имперский город Ульм, и, как считал Гуго фон Вайнгартен, пройти мимо него незамеченными, им никак не удастся — русло Дуная там сильно сужалось, и не исключено было то, что через него горожанами будет натянута железная цепь, преодолеть которую их тяжело нагруженные шнеккеры сходу не смогут.

Несмотря на это, братья-рыцари молчали. Да и о чём можно было говорить, если их отряд был настолько мал, что пробиться через городские башни, между которыми могла быть натянута цепь, у них всё равно не было никакой возможности?.. Всё, что им оставалось — это настойчиво молиться и искренне верить в то, что уже проделанный ими трудный путь не был напрасным…

День был пасмурным. Затянутое низкими плотными тучами небо готово было разразиться дождём, за весь день оно не пустило на холодную землю и протекающую по ней реку, ни единого солнечного луча. Братья-рыцари любили солнечный свет, и не потому, что привыкли к нему в жарком Леванте — он ассоциировался у них с Благословением божьим, согревающим их одетые в простые одежды тела, на неприветливых дорогах прохладной Европы. В других условиях, такая пасмурная, неприветливая для людей погода, считалась бы плохим знаком, но только не сейчас, когда остаться незамеченными, было для братьев-рыцарей залогом успеха их трудной и полной опасностей миссии.

Одна из волн особенно сильно ударила в борт, и фонарь угрожающе закачался из стороны в сторону. Остановив это качание рукой, брат-рыцарь Робе́р де Ридфор посчитал, что им всё же стоит обсудить создавшееся положение и первым нарушил молчание:

— Брат Гуго, не стоит ли нам попробовать как можно ближе прижаться к правому берегу, убрать мачту и глубокой ночью попытаться пройти Ульм, только на одних вёслах? Может, удерживающая цепь башня окажется настолько высокой, что мы как-то сумеем провести наши корабли, под свисающей с неё цепью? С Божьей помощью, нам это может и удастся!

— Нет, брат Робе́р, нет. В Ульме о нас уже давно знают. Нас ждут. Наши белые, с красными крестами паруса, ещё недавно бывшие для всех христиан символом глубокого уважения и гарантией помощи, теперь — в насмешку торжествующему Дьяволу!.. — они выдают нас… Поверь — их узнали сразу, ещё тогда, когда эти корабли ещё только шли вверх по течению, на встречу с нами. Не думаю, что в нынешнее время кто-то забудет о трёх шнеккерах тамплиеров…

Бернар де Торнье поднял склонённую к груди голову:

— Да, брат де Ридфор — брат Гуго, как обычно, прав — нам готовят встречу. Местный епископ, конечно же, уже давно получил папскую буллу. Он заставит бургомистра Ульма направить против нас городских стражников, которые — уж в этом-то не может быть никаких сомнений — внимательно следят за рекой и не пропустят нашего появления, будет то ночь или день…

Робер де Ридфор бросил очередной взгляд на Сен-Жерара и сделал ещё одну попытку:

— Тогда, может быть, брат Филипп попробует снова использовать силу своего камня, как он это уже сделал на Сене, когда поднятый им ветер разогнал наши корабли так, что они промчались мимо Шалона, как выпущенные из сарацинского лука стрелы?.. Если он это повторит, то наши шнеккеры на большой скорости подомнут под себя цепь, и наполненные сильным ветром паруса легко перетащат их через неё!

Гуго фон Вайнгартен отрицательно покачал головой:

— Нет, проходя мимо Ульма, Дунай так сужается, что мы не сможем маневрировать, и неминуемо врежемся в берег. Встречи, а значит и боя, нам не избежать…

Ближний к корме конец полога неожиданно отвернулся в сторону и под него зашёл брат-сержант Жак Мотье. Его глаза, из-под широких полей его стальной шапели, блестели холодным огнём тревоги.

Бернар де Торнье, первым встретивший взгляд сержанта, отрывисто бросил:

— Говори!

— Братья-рыцари! По левому берегу виден большой отряд пехоты и лучников. В нём несколько сотен, возможно — что даже полтысячи воинов. Также есть конные, и среди них — точно сказать пока нельзя — но скорее всего, есть рыцари — мы заметили знамя и баннеры.

— Как они далеко? — де Торнье уже разбирал разложенное на покрывавших сундуки овчинах оружие и доспехи.

— До них по прямой — около четверти лье, может немного больше, но русло изгибается, так что время у нас ещё есть…

— Знамёна?! — фон Вайнгартен проверил свой меч и взял в руки большой закрытый шлем. — Какие у них знамёна?

— Я видел жёлтое полотно с чем-то черным, разглядеть точнее было трудно… Баннеры — их несколько — тоже жёлтые.

Де Торнье взглянул на Гуго фон Вайнгартена:

— Ты знаешь, кто это? Вюртембергцы? — тот, не задумываясь, согласно кивнул:

— Да, брат-рыцарь, это они. У них на жёлтых знамёнах, один под другим, изображены чёрные оленьи рога: жёлтое и черное — такого сочетания цветов в этих краях больше нет ни у кого.

Под полог вошли оруженосцы и начали помогать рыцарям, одевать их доспехи. С сожалением отложив в сторону, предложенный его оруженосцем большой боевой топор, Бернар де Торнье проверил надёжность укрепления перевязи с мечом и знаком показал подать ему шлем:

— Значит, ты считаешь, что будет бой?.. Он неизбежен?

Фон Вайнгартен снова согласно кивнул:

— Да. Это люди графа Вюртембергского. Насколько я слышал, он вроде как стал доверенным лицом короля и чувствует себя в Швабии полновластным хозяином. Отрядом, скорее всего, командует кто-то из его вассалов, он не упустит такой добычи, как три шнеккера, которые, по его мнению, можно беззастенчиво разграбить. К тому же, я думаю: он уверен в том, что с нашей стороны серьёзного сопротивления не будет и уже приказал приготовить для нас цепи или верёвки!..

— Если всё действительно так, как ты думаешь, брат Гуго, то он сильно поторопился. Что ж, братья: бой — так бой, — де Торнье всё же передал подоспевшему оруженосцу свой боевой топор — ему было спокойнее от мысли о том, что в бою, если что, он будет с ним рядом, — идём на палубу, посмотрим на этих собак графа Вюртембергского и на того, кто их сюда привёл.

Когда все четверо рыцарей, уже полностью облачённые в доспехи, поднялись на возвышающуюся в носу шнеккера площадку форкастля, до расположившегося на крутом берегу крупного воинского отряда оставалось немногим больше семисот шагов.

В том, что у этого отряда, по отношению к каравану, открыто враждебные намерения, уже через минуту наблюдения, сомневаться не приходилось. Выстроенные на берегу воины были разбиты на две части. Ближе к краю крутого берега, в плотном боевом построении, стояли копьеносцы и мечники, немного выше их расположились многочисленные лучники, уже сейчас готовые к стрельбе по кораблям тамплиеров.

Враг — а в том, что перед ними был враг, сомневаться не приходилось — даже не собирался скрывать свои намерения, поскольку, видимо, хорошо знал о своём подавляющем численном превосходстве. Тем не менее, братья-рыцари, ранее неоднократно вступавшие в сражения даже в куда более неблагоприятных для них условиях, сохраняли полное спокойствие и продолжали внимательно всматриваться в ряды неприятеля, пытаясь поточнее определить его боеспособность, численность, состав и то, каким образом он собирается действовать.

На глаз выходило, что брат-сержант Жак Мотье был прав: вюртембергцев действительно было до полутысячи, причём половину из них составляли лучники, расположившиеся немного выше по склону, в то время как почти у кромки кручи, плотной стеной стояли пешие воины, вооружённые копьями и защищённые сплошной стеной из прямоугольных щитов. За пешим строем находились конные, по-видимому — рыцари, знаменосцы и конные сержанты, Их знамя действительно оказалось именно таким, каким его и описал Гуго фон Вайнгартен.

Белые плащи братьев-рыцарей ярким пятном выделялись на фоне сомкнувшихся вокруг них сержантов, в их чёрных, с красными крестами мантиях. Де Торнье взглянул на стоявшего рядом с ним Жака Мотье:

— Брат-сержант! Распорядись поднять наши паруса и флаги — скрываться и дальше нам нет никакого смысла!.. Я хочу, чтобы над нашими головами реял наш черно-белый «Босеан»!

— Будет исполнено, брат-рыцарь! — повернувшись назад, так, чтобы его было слышно на двух, следующих за их кораблём, шнеккерах, он прокричал, так громко, что был услышан всеми, находящимися на них воинами:

— Поднять паруса! Поднять боевые знамёна!

Заскрипели канаты, и белые с красными крестами паруса, наполняясь ветром, вздулись большими прямоугольниками, а через минуту, на верхушке мачты головного шнеккера развернулось чёрно-белое полотнище боевого знамени тамплиеров — «Босеана». Один из сержантов — закованный в броню знаменосец, в большом рыцарском глухом шлеме, поднялся на форкастль и стал позади рыцарей, в правой руке он держал длинное копьё с укреплённым на нём узким двухцветным баннером. Цвета заполоскавшего на ветру баннера были те же — чёрный и белый.

Бернар де Торнье, всё так же оставаясь лицом к противнику, не оборачиваясь, начал отдавать команды:

— Арбалетчики!.. — зарядить арбалеты! Сержанты!.. — запасные щиты на борта! Готовьте топоры, они пригодятся, чтобы нас не притянули крюка́ми — если зацепятся — рубите верёвки!.. — воины начали собираться на палубе, почти все они уже были вооружены и готовы к бою, некоторые распаковывали уложенные по-походному связки с арбалетными болтами, другие расчехляли боевые топоры, копья, проверяли свои мечи и фальшионы.

Не прошло и минуты, как де Торнье, посчитав, что для этого настало время, своим громовым голосом воскликнул:

— Во славу Господа! Босеан!

— Босеан! — боевой клич тамплиеров взревел над всеми тремя кораблями, и тут же они заполнились звуками подготовки к бою.

Залязгало оружие, затрещали навешиваемые на ограждения форкастлей и ахтеркастлей большие пехотные щиты, гремя доспехами, распределялись вдоль бортов тяжеловооруженные сержанты, каждый из которых держал в руке, на которую был навешан его щит, по одному или два коротких метательных копья. Боевые площадки форкастлей и ахтеркастлей заполнились арбалетчиками, вооружёнными короткими, с широкими прямыми лезвиями фальшионами и обитыми железом круглыми щитами-баклерами. Не теряя времени, они тут же начали высматривать себе первые цели для своих арбалетов.

На палубе головного шнеккера появилась высокая фигура брата-сержанта Годфри Шатильона, вооружённый щитом и лежащей на его плече большой булавой, он не спешил занять место в ряду своих братьев. Вместо этого, поймав взглядом утвердительный кивок Бернара де Торнье, он поднял к губам боевой рог и трижды, во всю мощь своих лёгких, протрубил протяжный боевой сигнал — теперь у противника, какие бы иллюзии он не питал, не должно было остаться никаких сомнений в том, что тамплиеры намерены сражаться.

После того, как замолкли последние звуки боевого рога, все уже были на своих местах, и на палубах шнеккеров наступила звенящая, напряжённая ожиданием предстоящей схватки, тишина.

Бернар де Торнье, вытащил из ножен свой меч. Держа его перед собой, как распятие, он упёр его остриём в палубу площадки. Окружавшие его рыцари и сержанты сделали то же самое и преклонили колено:

— Мы, рыцари и воины Христовы, славного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова, сразимся в этой битве, во славу Господа нашего Иисуса Христа. Мы сделаем это, не страшась ни греха, в поражении врагов наших, ни опасности собственной смерти: ибо убивать или умирать за Господа — не есть грех, а есть, напротив, могучее притязание на вечную бессмертную славу: убивая за Него, мы приносим Христу, умирая за Него — обретаем Самого Христа. Да будет сегодня щедр к нам Господь, принимая смерть врагов наших, и еще щедрей — отдавая Самого Себя на утешение, если падём мы в битве во Славу Его. Аминь!

— Аминь!..

Внезапно со стороны стоявшего на берегу отряда протяжно затрубил боевой рог, и от группы конных, вдоль берега, навстречу шнеккерам тамплиеров, поскакал одинокий всадник. Он щедро настегивал свою лошадь, из-под копыт которой вылетали и разлетались в стороны комья сырой земли. В своей правой руке всадник сжимал древко копья с развевающимся над его головой длинным узким жёлтым баннером, в полощущихся на ветру складках которого мелькали стилизованные изображения оленьих рогов.

Фон Вайнгартен, первым рассмотревший его плащ и надетую поверх кольчуги мантию, усмехнулся и уверенно сказал:

— Это герольд, братья-рыцари. Сейчас он потребует нашей сдачи…

— Ну да, это герольд… что ж, братья-рыцари, — в холодной усмешке Бернара де Торнье звучал металл, — послушаем хоть — с кем имеем дело,

Не доскакав несколько десятков шагов до идущего первым шнеккера, герольд остановил своего разгорячённого коня, развернул его назад и пустил шагом. Достав из висевшего через плечо футляра большой свиток, он развернул его и зычным, хорошо поставленным голосом, начал читать.

Произносимые герольдом слова хорошо были слышны на всех трёх кораблях, и каждый, из находящихся на них тамплиеров, даже не вслушиваясь, не упустил ничего из того, что было им провозглашено:

«Я, граф Эбергард Вюртембергский, по прозвищу Светлый, волею светлейшего короля Германии и императора Священной Римской империи Альбрехта Первого — полновластный ландфогт Швабии, объявляю вас — рыцарей, сержантов, оруженосцев и воинов преступного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова — арестованными.

Приказываю вам добровольно сложить и сдать ваше оружие, равно как и всё, находящееся при вас имущество и ценности, на хранение моему вассалу — рыцарю Конраду фон Штайну.

Далее приказываю вам покорно и в раскаянии последовать за ним, на суд Святой инквизиции, по делу о расследовании им ваших преступлений против нашей христианской религии и нравственности, а именно: богохульства и отречения от Иисуса Христа, поклонения Дьяволу, ведения распутной жизни и приверженности богопротивным извращениям и утехам!

В случае же вашего дерзкого неповиновения, этому моему законному приказу, во славу Господа нашего Иисуса Христа, вы все будете уничтожены на месте силой оружия, без чести и славы, а те, кто будет пленён — повешены, как богоотступники и воры!»

Закончив читать, Герольд свернул свиток и поднял лицо на проходящий вровень с его конём головной корабль. Видимо, во исполнение отданных ему приказаний, он некоторое время выждал, потом громко крикнул:

— Каков ваш ответ, храмовники? Вы подчиняетесь предъявленным вам требованиям графа Эбергарда Вюртембергского, ландфогта Швабии?

— Нет! Мы подчиняемся лишь уставу ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова и воле его Святейшества Папы Римского Климента Пятого. Ландфогт Швабии, видимо не знает о булле папы Иннокентия Второго «Omne Datum Optimum» — «Всякий дар совершенный», согласно которой ни один монарх Европы не в праве ни арестовывать нас, ни чинить какие-либо преграды нашему продвижению, тем более — по ложным наветам и беспочвенным обвинениям?! Если же такое произойдёт — мы сами проложим себе дорогу, и вся пролитая христианская кровь ляжет виною на тех, кто чинил препятствие нам, как воинам Христовым! Передай, герольд, эти слова своему командиру и поторопись: у него ещё есть время отойти от берега и не мешать нашему пути!

Дослушав ответ Бернара де Торнье, герольд дал шпоры своему коню и, на ходу трубя в рог, понёсся к видневшейся, за стеной из щитов и копий, группе конных воинов.

Времени до начала схватки оставалось всё меньше, и де Торнье, обернувшись к остальным рыцарям и сделав им знак склониться к нему поближе, негромко сказал:

— Не считая кормчих, гребцов и тех, кто управляется с парусами, у нас всего шестьдесят воинов, из которых половина — арбалетчики. Даже с учетом того, что с нашей стороны четыре рыцаря и одиннадцать опытных и искусных в воинском деле сержантов, каждый из которых в бою стоит пяти, а то и семи противников — наших врагов всё же намного больше… Тем не менее, вы знаете, что мы обязаны победить любой ценой — только так мы выполним последнюю волю Великого магистра! Вы понимаете, что я имею в виду?..

— Брат Бернар, ты предлагаешь использовать доверенные нам камни? — этот вопрос, полушепотом, так, чтобы он не достиг ушей стоявших поблизости сержантов, конечно же, задал порывистый Робер де Ридфор, его глаза буквально горели огнём желания испытать, наконец, силу доверенного ему камня.

Бернар де Торнье утвердительно кивнул:

— Да, хоть использовать силу камней и нежелательно, но сложившиеся обстоятельства таковы, что мы просто вынуждены это сделать. После целого месяца тренировок — я уповаю на это — у нас всё должно получиться. Вы согласны, братья-рыцари? Я хочу услышать ваше мнение.

— Великий магистр говорил об особом знамении или знаке… его не было, но мы-то с вами знаем, что всё происходящее и без знаков, и знамений, и так предопределено Господом, да и другого выхода у нас действительно нет. Поэтому — я согласен, — Гуго фон Вайнгартен был как никогда мрачен. — Но мы не должны забывать о том, что никто, из преградившего нам путь отряда, не должен выйти из боя живым: по воле де Моле, тайна камней Гроба Господня не должна быть нарушена!.. — фон Вайнгартен обвёл тяжёлым взглядом братьев-рыцарей, — а ведь перед нами христианские воины, и наш орден…

— «Наш орден»?.. брат Гуго? Ты говоришь: «наш орден»… — тот орден, который христианскими королями подло предан на растерзание и позор, после его верного двухсотлетнего служения боголюбивой Европе?! — обычно сдержанный Сен-Жерар неожиданно для всех, но решительно перебил фон Вайнгартена. Его голос был хоть и тих, но настолько твёрд и решителен, что не оставлял никаких сомнений в том, что говоривший уверен в своей правоте:

— Что с того, что собравшиеся нас ограбить — христиане?.. Заслуживают ли они нашего снисхождения, исполняя богопротивный приказ алчного и лишённого чести французского короля, состряпанный по лживому навету предавших наш орден отступников! Мы же знаем, что чисты перед Господом, так почему же тогда сомневаемся в том, что Он доверил нам камни Своего Гроба для того, чтобы мы использовали их в Его же благо?! Так что, брат Бернар, и ты — брат Гуго: давайте отбросим колебания — я за то, чтобы использовать камни.

— И я — тоже, — Робер де Ридфор крепче сжал рукоять своего меча. — Перед нами враг, который прикрывается преступным воззванием Филиппа «Красноносого», которого самого давно следовало бы отлучить от церкви и предать Анафеме! К тому же — не мы преградили дорогу, а нам её преградили, так что для меня этот отряд — всё одно, что разбойники с большой дороги, а с ними мы никогда не церемонились!

— Ну что ж. Раз вы все согласны, то… — Бернар де Торнье поднял закованную в кольчугу руку и сжал её в кулак — дальнейшие разговоры мгновенно смолкли, — мы используем камни. У меня есть план, придвиньтесь ещё ближе, братья-рыцари…

Величественно восседая на своём белом боевом коне, Конрад фон Штайн смотрел на то, как над мачтами и форкастлями трёх, приближающихся по реке кораблей, поднимаются баннеры и знамёна тамплиеров — их знаменитые на всю Европу чёрно-белые «Босеаны». Рыцарь не верил своим глазам: он, конечно, многое слышал о безумной храбрости храмовников, чего только стоила история про их излишне самоуверенного Великого магистра Жерара де Ридфорда, из-за которого в руки сарацин попал Иерусалим, но чтобы они вели себя так безнадёжно глупо…

Почему «глупо»?.. ну так как же…

Во-первых — его разведчики, уже несколько дней следившие за их шнеккерами, донесли, что на всех трёх кораблях храмовников, их всего-то — что-то около шестидесяти. Да, из этих шестидесяти — четыре рыцаря и с десяток сержантов, но всё равно: у него одних только пеших воинов — пять с половиной сотен, да ещё и полтора десятка всадников, а это — почти десятикратное преимущество!

Во-вторых: в его отряде две сотни опытных лучников с большим запасом стрел, и это — против трёх десятков их арбалетчиков, разбитых на три корабля?! Да у тамплиеров нет ни одного шанса: мы просто засыплем их стелами, причём так, что они носа не высунут из-за своих щитов, а за это время мои воины зацепят их посудины крюками и подтащат к берегу, а это для них — верный конец…

Державшийся позади него знаменосец, старый, но ещё полный сил сержант Герхард Рутенберг подвёл ближе к его коню свою лошадь, и когда они поравнялись с ним, стремя в стремя, сказал:

— Я гляжу — над кораблями подняты «Босеаны»… — теперь, милорд граф, они будут биться до конца.

Фон Штайн повернул к сержанту своё лицо — забрало его большого шлема было поднято:

— Почему ты так считаешь, мастер Герхард?

— Мой отец участвовал в последнем крестовом походе, он командовал отрядом наёмников при войске крестоносцев, большая часть из которых были храмовники. Так отец мне часто рассказывал, что они никогда не покидают поле боя, пока над ним виден хоть один их чёрно-белый «Босеан»!

— Ну и что с того? Сегодня и так, никто из них живым его не покинет. У нас подавляющее преимущество, так что их трупы пойдут на корм рыбам, мы даже не будем осквернять нашу землю грязными телами этих вероотступников и дьяволопоклонников!.. главное — чтобы их золото и серебро — я уверен в том, что они везут именно его — попало к нам руки!

— Как скажете, милорд граф… — знаменосец не отрывал своего взгляда от идущих по реке шнеккеров, — но вот что ещё странно: почему все четыре их рыцаря находятся на носовой башне головного корабля? Какой в этом смысл: разве они не понимают, что станут главной мишенью наших лучников?!

— Видать, Господь, за их грехи, лишил их разума. Пусть там и стоят — тем быстрее всё закончится… Мастер Альфред! — рыцарь подозвал к себе стоявшего невдалеке командира лучников. — Пусть все твои люди целятся в тех четырёх храмовников, сгрудившихся на форкастле. Видишь их?.. — отлично! Как только вы закончите с ними — принимайтесь за сержантов — они в чёрных мантиях с красными крестами!

— Будет исполнено, милорд граф, считайте, что все они — уже мертвецы!.. — мастер над лучниками повернулся и пошёл вдоль рядов стрелков, передавая им распоряжение фон Штайна и для верности показывая на выбранные им цели рукой…

Шнеккеры неуклонно приближались к тому воображаемому рубежу, достигнув которого, они, по расчётам опытного в таких делах Бернара де Торнье, обязательно будут подвергнуты атаке вражескими лучниками. Времени до залпа вюртембергских стрелков оставалось всё меньше, возможно — что считанные мгновения, и напряжение взвинченных до предела нервов, казалось, витало в воздухе, но рыцари Храма всё так же неподвижно возвышались на форкастле головного шнеккера, даже не думая заблаговременно укрыться за высокими каплеобразными щитами. Наоборот: прикрывавшие их до этого тяжеловооруженные сержанты расступились, оставив двух, из четырёх находящихся на площадке братьев-рыцарей, совершенно незащищёнными.

— Они заканчивают перестроение, когда оно завершится, их лучники сделают залп… — Бернар де Торнье неотрывно следил через узкую прорезь своего глухого шлема, за проводимыми противником перестроениями. Его голос, приглушённый из-за прикрывавшего лицо стального листа, был совершенно спокойным.

Перестроения противника были существенные. Ощетинившийся большими пехотными щитами отряд, примерно в две с лишним сотни пеших воинов, выстроенный в четыре шеренги плотным четырёхугольником, приблизился к самой кромке нависающего над водой крутого обрывистого берега. Воины задних рядов приготовили короткие метательные копья и набрали нужную для броска дистанцию. Передние же воины так плотно составили свои большие прямоугольные щиты, что они действительно стали похожи на обитую железными полосами деревянную стену…

Вражеские лучники тоже не стояли без дела: разделившись на три длинные, отстоящие одна от другой на несколько шагов цепи, так, чтобы делать залпы с места, без дополнительных перестроений, они взяли стрелы на тетиву и ждали сигнала к открытию стрельбы.

Единственными, кто остался на месте, были всадники. Они расположились выше лучников, буквально сразу за их последней цепью и чувствовали себя настолько спокойно, что даже не позаботились закрыться большими каплеобразными кавалерийскими щитами, украшенными теми же изображениями оленьих рогов на жёлтом гербовом поле.

Всадников было немного. В центре конной группы находился рыцарь в большом, закрывавшем закованные в броню круп и бока его коня, жёлто-чёрном плаще. Судя по величине возглавляемого им отряда, это был, как минимум — рыцарь-баннерет или кто-то из военачальников, входящих в близкое окружение Эбергарда Вюртембергского, а значит — противник серьёзный и опытный. Забрало его шлема было поднято, и де Торнье, несмотря на разделяющее их довольно большое расстояние, была хорошо видна его пышная рыжая борода.

Рассмотрев все эти детали, особенно обратив внимание на то, что рыцарский конь был экипирован боевым нагрудником и, возможно, остальными конскими доспехами, де Торнье сделал вывод о том, что Конрад фон Штайн видит предстоящий бой больше как увеселительную прогулку, нежели как серьёзное боевое столкновение. Зачем, спрашивается: экипировать своего коня, как на турнир, если ты собираешься штурмовать идущие по реке корабли, где мощный боевой конь, вообще-то, слегка неуместен?..

Рядом с рыцарем находился его знаменосец. Он, судя по всему, был опытным воином, смотревшим на предстоящий бой со всей, присущей ветеранам серьёзностью. На его голове была надета стальная шапель с низко опущенными широкими полями с прорезями для глаз. В левой руке, почти полностью прикрывая себя от возможных выстрелов со стороны шнеккеров, он держал большой, обитый стальными полосами нормандский щит, а в правой — древко знамени.

Остальные конные, по-видимому, составляли личную охрану рыцаря и в грядущем бою, судя по их позам и висевшим за спинами щитам, принимать активного участия никак не рассчитывали. Этих всадников было немного: по бокам и позади своего командира расположились несколько пажей, кутилье и два сержанта, каждый из которых был вооружён длинным рыцарским копьём. Позади них держалось ещё около дюжины защищённых кольчугами конных лучников, использование которых в предстоящем бою тоже очевидно было неуместным. Остальные всадники, стоявшие чуть в стороне, были обычными легковооружёнными оруженосцами и герольдами.

— Брат Гуго, брат Филипп — время настало! Будьте готовы! Набирайте силу камней!

— Да, брат Бернар. Мы готовы и лишь ждём твоей команды…

— Хорошо… — де Торнье заметил, как мастер лучников по знаку рыцаря поднял короткое копьё с жёлтым баннером. Лучники тут же подняли вверх луки и натянули тетиву: «Когда он опустит баннер, они выпустят стрелы!..» От залпа, который за несколько мгновений должен был послать в сторону шнеккеров пару сотен стрел, тамплиеров отделял уже какой-то короткий миг — Бернар де Торнье увидел, как начало опускаться копьё мастера лучников и коротко бросил:

— Сейчас!!!

Чёрной тучей стрелы взвились над вражеским отрядом и устремились ввысь, чтобы сверху, набрав чудовищную скорость и мощь, ударить по открытым палубам и башенкам трёх замедлившихся в узкости кораблей.

Смерть, угнездившись на стальных наконечниках разной формы — от массивных, и ребристых, служащих для пробития доспехов, до широких и тонких — для отсекания рук и рассечения голов и плеч — уже заранее намечала себе первые жертвы. Лучники же, увидев поднятый второй раз баннер своего мастера, уже накладывали на тетиву следующие стрелы, запаса которых хватало ещё не на один десяток таких залпов.

За несколько мгновений до этого, в рядах тамплиеров начало происходить что-то такое, что никак не укладывалось в их, отработанную двумя столетиями сражений с сарацинами, боевую тактику. Точнее: в первый миг всё было, как раз, очень похоже: все без исключения арбалетчики и сержанты присели вдоль обращённых к врагу высоких бортов и закрылись сверху широкими пехотными щитами, но вот рыцари храмовники… точнее — двое из них — творили что-то непонятное…

Даже не попытавшись прикрыть их своими щитами, стоявшие с ними рядом сержанты, одновременно сделали несколько шагов назад, а эти двое рыцарей, к удивлению вюртембергцев, наоборот — шагнули вперёд, в середину освобождённого для них небольшого пространства.

В руках обоих, закованных в доспехи храмовников были мечи. Увидев это, наблюдавший за ними Конрад фон Штайн лишь усмехнулся: «Безумцы, они ищут быстрой смерти!..»

Однако выступившие вперёд рыцари не собирались умирать под градом взвившихся в воздух стрел, вместо этого они начали вращать своими мечами над головой…

В этот же миг, видимо по отданной кем-то из храмовников команде, на всех трёх шнеккерах упали паруса и расположенные вдоль бортов вёсла стали резко табанить, пытаясь удержать, идущие друг за другом корабли, на месте.

— Какого дьявола эти безумцы делают?! — самодовольная ухмылка сползла с лица напрягшего зрение Конрада фон Штайна, но, так и не успев, как следует удивиться странным действиям тамплиеров, он вдруг осознал, что в его глазах стремительно потемнело.

Сначала он не понял причины этого, но, подняв взгляд, только и сумел, что вымолвить: «О! Господи!..» — небо над его отрядом заволокло мгновенно почерневшими тучами, которые как-то противоестественно начали вращаться вокруг невидимой оси, центром которой был он и его знаменосец.

Сила поднявшегося ветра была настолько чудовищна, что животные, против своей воли, перебирали ногами, грозя завалиться на бок и привалить собой своих седоков. Знамя пару раз хлопнуло на ветру, противно затрещало и чудом не вырвалось из рук обезумевшего от суеверного страха знаменосца, который что-то дико закричал, но Конрад, из-за свиста рвущего барабанные перепонки ветра в его криках смог разобрать лишь одно только слово: «Стрелы!..»

Оторвав свой взгляд от перекошенного ужасом лица Герхарда Рутенберга, рыцарь посмотрел вперёд, в сторону кораблей проклятых храмовников и увидел, как пущенные в них сотни стрел, так и не достигнув своей цели, подхваченные вращающимся вихрем, кружатся по кругу, преследуя друг друга в хаотичном беспорядке, сталкиваясь и вертясь в безумной круговерти.

«Дьявол! Это сам Дьявол ополчился против нас! Милосердие Божие, которое выше небес, уповаю на Тебя, явись нам и спаси нас!..» — задрожавшие от суеверного страха губы Конрада фон Штайна зашевелились в беззвучной молитве, запоздало обратившись к Символу веры:

— Credo in Deum Patrem omnipoténtem, Creatorem cæli et terræ… - Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Дочитать его до конца он не сумел, просто сойдя с ума и очистив свою память от всего, ранее содержавшегося в ней, а значит — и Символа своей христианской веры. Именно в этот момент небо над его головой разверзлось сплошной стеной ледяного ливня, настолько плотного, что он на несколько минут скрыл от него всё происходящее.

Это был восставший из ничего ужас — тот, о котором говорили священники, но что, до этого мгновения, воспринималось им лишь как обязательные для провозглашения, но ни к чему не обязывающие в реальной жизни слова, однако же сейчас, он его видел собственными глазами.

Точнее — Конрад фон Штайн не видел ничего. Ледяной водяной поток скрыл от него всё: и его воинов, и кружащиеся в безумном вихре стрелы, и корабли проклятых тамплиеров, на стороне которых — как он ещё успел подумать своей последней, закрывающей его затухающий разум мыслью — был если не Дьявол, то сам… Всемогущий Бог, разгневавшийся на него и его воинов, за творимое ими злодейство над Его крестоносным воинством…

— Брат Бернар! Я больше не могу — теряю силы!

— Я тоже!

Бернар де Торнье оторвал свой взгляд от поглотившего вражеский отряд воздушно-водяного вихря, из которого слышались вопли безумного ужаса и душераздирающие крики отчаяния, и посмотрел на Филиппа Сен-Жерара и Гуго фон Вайнгартена. Первый всё так же равномерно вращал свой меч над головой, а второй вообще не двигался, держа свой, направленный вперёд и вверх меч неподвижно, на вытянутых перед собой руках.

Оба брата-рыцаря были мертвенно бледны. Их глаза запали, а лица, ещё недавно полные энергии и жизни, стали плохо узнаваемы: кожа приобрела серый оттенок и обтянула резко обозначившиеся скулы — камни, показавшие свою огромную мощь, забрали почти все их силы.

Медлить было нельзя. Увидев, в каком состоянии братья-рыцари, Бернар понял, что промедли он ещё немного и Сен-Жерар, вместе с фон Вайнгартеном, предстанут перед Петром и Павлом:

— Довольно! Дальше я сам!

Как только он это крикнул, оба — Филипп Сен-Жерар и Гуго фон Вайнгартен — как подкошенные невидимой смертоносной косой, упали на дощатую площадку форкастля. К ним тут же устремились оруженосцы, подхватили и, прикрывая щитами, на руках понесли их под сень парусинового полога.

Бернар де Торнье проводил взглядом обессиленных братьев-рыцарей, убедился в том, что их благополучно спустили по крутой лестнице форкастля, и обернулся к берегу. Небо светлело прямо на глазах, вихрь и ливень исчезли так же быстро, как и появились, о них напоминали лишь падающие на землю, уже бессильные стрелы и стекающие с кручи бурлящие потоки воды…

Отряд противника был деморализован, многие воины были растеряны, стена из щитов во многих местах полностью распалась, многие их пехотинцев вращали головами в стороны, но большинство, забыв о тамплиерах, смотрело на небо, всё ещё удерживая щиты над головой и, прислонив к плечам копья, истово крестились. Лучники, лишённые доспехов, вообще представляли собой жалкое зрелище: сбившись в группы, поддерживая друг друга, они расстроили свои цепи, мастера лучников вообще нигде не было видно, его копьё с укреплённым на нём баннером лежало в грязи у самой кромки воды. Что уж тут и говорить, что подготовленные к стрельбе стрелы, заранее воткнутые в землю перед каждым из стрелков, смыло водой, они лежали в топкой грязи, тут и там, вперемешку с брошенными луками, метательными копьями и сорванным с голов шапелями и куполообразными шлемами.

Могли ли шнеккеры теперь продолжить свой путь? Да, без всякого сомнения, они могли поднять паруса и спокойно идти вперёд — после внезапного и сокрушительного удара двух стихий, вражеский отряд уже вряд ли мог чем-то им в этом помешать: о восстановлении его боеспособности в ближайшее время не могло быть и речи.

Увы, но начатое братьями — рыцарями дело нужно было закончить и Бернар де Торнье, осенив себя крёстным знамением, встал на их место. Достав свой меч, он начал делать им странные, на первый взгляд непонятные движения, как будто пытался его остриём, снизу-вверх, поддеть, насадить и поднять наверх тяжело бронированного противника, которого кроме него самого никто из окружающих не видел.

Лицо могучего рыцаря мгновенно покрылось потом, он потёк с него ручьями, заливая глаза и мешая смотреть сквозь узкую щель глухого боевого шлема. Его мышцы, вздувшиеся буграми под плотной кольчугой, сделали его похожим на древнего Самсона, неимоверным усилием своих могучих рук разрушающего филистимлянский храм Дагона…

Со стороны окружавших де Торнье сержантов и с палуб двух других шнеккеров, послышались возгласы удивления, почти сразу перешедшие во всё более громкие и торжествующие возгласы «Босеан!», а со стороны берега — новые проклятия и отчаянные крики о помощи: большая, длиной почти в сотню метров круча начала раскалываться широкими трещинами и быстро сползать, вниз, во вспучившуюся от огромной массы погружающейся в неё земли, воду Дуная.

Отряд вюртембергцев начал таять прямо на глазах. Сотни закованных в тяжёлые стальные латы и увешанных оружием пеших воинов находили свою быструю и бесславную смерть. Увлекаемые разверзшейся и уходящей из под их ног землёй, они погибали почти мгновенно. Они гибли страшной смертью: в одиночку, десятками и целыми рядами. Спастись было невозможно: схватиться можно было только за стоявшего или лежащего рядом товарища, потому что земля больше не держала. Крича диким, почти животным криком, воины проваливались в расходящиеся под ними трещины и скрывались в бурлящей и пенящейся речной воде.

За гибнувшими копьеносцами и мечниками последовали отчаянно пытающиеся спастись лучники и всадники с обезумевшими от страха конями.

Ледяная вода Дуная вскипела от барахтающихся в ней людей и лошадей, тяжёлые доспехи, шлемы, оружие, щиты и набухшие от воды и попавшей на них земли плащи безжалостно тянули их на дно, а сверху на них падали десятки новых воинов, падало их оружие, и сползали большие, разбухшие от воды пласты земли…

Не все погибали сразу: поверхность Дуная покрылась сотнями хватающих ртами воздух голов и бьющих по её поверхности рук, ног и вздувшихся пузырями плащей. Пытаясь спастись, многие находящиеся в воде воины хватали друг друга за головы и плечи, они тонули сами и топили тех, в чьи доспехи намертво вцепились их скрюченные предсмертной судорогой пальцы.

Над всем этим, ежесекундно уносящим жизни хаосом, стоял какой-то нечеловеческий — слившийся из криков, стонов и предсмертных проклятий — вой, чем-то похожий на ужасный рёв агонизирующего зверя.

Не сказав ни слова, Бернар де Торнье, выжатый своим камнем до изнеможения, опустил меч и стал медленно, всей глыбой своего могучего тела оседать на доски палубы. Стоявший рядом с ним Жак Мотье подхватил рыцаря, бросив его правую руку себе на плечо. Слева то же самое сделал его товарищ. Им помогли ещё несколько воинов, все вместе они понесли мертвенно-бледного, но всё так же сжимавшего в своих руках меч гиганта под полог, к двум его, уже находящимся там братьям-рыцарям.

Последний, оставшийся на ногах брат-рыцарь Робер де Ридфор, мрачно взирал на агонизировавшего противника: вес стальных доспехов, вода, размокшая до состояния жидкой трясины земля, и ноябрьский холод доделывали свою мрачную работу сами, без его участия.

Нависавшей над водой кручи не стало. В холодной воде Дуная из последних сил барахталось ещё несколько десятков человек — самых сильных или тех, кто был без тяжёлых, тянущих на дно доспехов, в основном — лучников и оруженосцев. Все они были обречены, но безучастно наблюдать картину человеческой агонии было слишком тяжело…

Обернувшись на Жака Мотье, Робер де Ридфор махнул в сторону барахтающихся людей рукой, и по сигналу сержанта в мелькавшие над водой головы понеслись выпущенные арбалетчиками тяжёлые болты.

Через несколько минут всё было кончено. Вражеский отряд исчез, лишь вниз по течению реки несло несколько обрывков оторванной от плащей и мантий жёлтой ткани, да несколько кожаных шляп и шлемов, чудом не ушедшие на дно вместе с их хозяевами, колыхаясь на волнах, всё дальше и дальше удалялись от места гибели вюртембергцев.

Шнеккеры тамплиеров подняли паруса, и вёсла гребцов снова ударили по воде. Путь вниз по реке был свободен. Дальше, вниз по течению, их ждал вольный имперский город Ульм…