Час волка

Глава 1

Ранним летним утром, когда солнце только-только начинало согревать землю, а лес был одет зеленым великолепием, прохладным и чистым, словно юношеские мечты, через лесную чащу пробирался черный волк. Михаилу шел четырнадцатый год.

Он уже знал много волчьих премудростей и многое умел; всему этому его научили Виктор и Никита. Для того чтобы бежать вперед, нужно сильнее отталкиваться от земли задними лапами, а быстро затормозить и развернуться на бегу помогают передние. Нужно всегда обращать внимание на землю под лапами: то ли это мягкая земля, то ли глина, камни или песок. В зависимости от этого в каждом случае выбирается особый шаг, и потому мышцы всего тела тоже не могут всегда оставаться одинаковыми. Иногда необходимо, чтобы мускулы были напряжены до предела, словно тугие пружины, а иногда, наоборот, их нужно расслабить, чтобы они стали податливыми, словно сделанными из мягкой резины. Но — и этот урок был едва ли не самым важным изо всех, так, по крайней мере, ему строго-настрого наказал Виктор — все поступки должны быть осознанными. Виктор повторил это несколько раз подряд, словно погнутый гвоздь загоняя это слово в нетерпеливый разум Михаила, чтобы оно осталось там навсегда. Осознанными. Осознать и почувствовать собственное тело, глубокое и размеренное дыхание легких, ток крови по сосудам, движение мышц и сухожилий, размеренный ритм четырех лап. Глядя на солнце в небе, осознанно выбирать дорогу и находить путь домой. Смотреть вперед, но знать, что в это время происходит справа, слева, сзади, наверху и под ногами. Все это и еще многое другое нужно было познать самому. Михаил даже и представить себе не мог, как трудно быть волком.

Постепенно волчья жизнь входила в привычку, становясь второй натурой. Превращение сделалось менее болезненным, хотя Виктор и предупредил его, что до конца эта боль не исчезнет никогда. И все же любая боль и неприятные ощущения меркли перед всепоглощающим, ни с чем не сравнимым душевным трепетом, который охватывал Михаила, когда он в обличье волка во весь опор мчался через лесные заросли, а под кожей перекатывались упругие мускулы. В такие мгновения он чувствовал себя могучим и сильным, как никогда. Он был еще очень молодым волком и, если верить Виктору, должен еще подрасти. Учение волчьим премудростям Михаилу давалось быстро и легко. В то знойное лето Михаил проводил большую часть времени в обличье волка, с большой неохотой вновь становясь человеком, чувствуя себя при этом голым и бледным, словно червяк. Спал он мало, днем и ночью рыскал по лесу, глядя на ставший уже привычным мир совершенно другими глазами. Вещи обыденные и привычные для человека казались совершенным откровением, когда он смотрел на них глазами волка; так, к примеру, обыкновенный дождь начинал переливаться разноцветьем радужных брызг, следы, оставленные среди высокой густой травы какой-нибудь маленькой зверушкой, оказывались очерченными по краям слабым голубым свечением — то было тепло живого тела, передавшегося земле, а ветер казался сложным живым существом, разносившим по всей округе новости о других обитателях леса.

И еще луна. Ох уж эта луна!

Волки видят ее иначе, чем люди. Бесконечно завораживающее, чарующее зрелище: серебряная дыра в ночном небе, окруженная по краю ярким ореолом, временами кажущимся призрачно-голубым, в другие ночи — кроваво-красным или какого-нибудь другого необыкновенного оттенка, который невозможно описать словами. Потоки лунного света льются с высоты, пробиваясь сквозь ветви деревьев, делая лес похожим на храм. Михаилу еще никогда не доводилось видеть такое сказочное сияние, и среди этого жутковатого великолепия волки — даже лишившийся лапы Франко — собирались на вершине утеса и пели. Это была их победная песнь, в которой сливались воедино радость и тоска. Мы живы, говорилось в той песне, и мы хотим жить вечно. Но жизнь скоротечна, она не стоит на месте, с каждым днем приближая тот день, когда вдруг потускнеют и закроются навсегда глаза волков и людей.

Но пока светит луна, мы будем петь!

Михаилу нравилось бегать, когда он был волком, и каждый раз при этом его неизбежно охватывало волнение. Когда после долгого бега он вновь становился человеком, ему было трудно удержать равновесие, стоя на двух ногах. Они казались ему слабыми нелепыми ходулями, не позволявшими передвигаться так быстро, как ему хотелось. Михаила приводило в неописуемый восторг ощущение скорости, возможность стремительно двигаться, в случае необходимости резко уклоняясь влево или вправо — тогда хвост выполнял роль руля, помогавшего сохранять равновесие на поворотах. Виктор неоднократно упрекал его за то, что, восхищаясь возможностями своего нового тела, он совершенно забросил учение. Истинное же чудо заключается вовсе не в замене человеческого облика на звериный, повторял Виктор, а в том, что один и тот же мозг может идти на доносимый ветром запах раненого оленя и в то же время по пути восстанавливать в памяти строки Шекспира.

Заросли кустарника кончились, и Михаил оказался на берегу небольшого лесного прудика, где у самой воды лежали огромные валуны. От прохладной водяной глади веяло свежестью, казавшейся как никогда желанной в такой жаркий и пыльный день. Быть обыкновенным мальчиком, честно говоря, тоже совсем неплохо, тем более что в жизни оставались кое-какие вещи, с которыми этот самый мальчик справился бы куда лучше, чем волк. Например, купание. Михаил сначала с наслаждением валялся в мягкой траве, а потом, лежа на боку, переждал превращение. Сам механизм превращения все еще оставался для него большой загадкой: оно начиналось сразу же, стоило лишь ему представить себя мальчиком, точно так же как в обратном случае ему было достаточно вообразить себя волком. И чем более подробной и завершенной была воспроизводимая им мысленно картина, тем быстрее и легче оказывалось само превращение. Не обходилось, разумеется, и без конфузов; случалось и так, что то рука, то нога почему-то упорно не желали повиноваться усилиям воли, а однажды превращение обошло стороной голову. Все это несказанно веселило остальных членов их стаи, чего никак нельзя было сказать о Михаиле, который при этом чувствовал себя весьма неловко. Но со временем приходил опыт, и трудности с превращением возникали все реже. Виктор любил назидательно повторять, что и Москва не сразу строилась.

Михаил с разбегу бросился в воду, окунувшись с головой. Он вынырнул, фыркая и отплевываясь, и нырнул поглубже. Касаясь руками каменистого дна, он припомнил, как и где учился плавать: тогда он был совсем ребенком, и происходило это под присмотром матери в большом крытом бассейне в Санкт-Петербурге. Неужели это был он? Тот изнеженный, застенчивый мальчик в чистенькой рубашечке с высоким крахмальным воротничком, берущий уроки игры на рояле? Теперь все эти события казались чем-то очень далеким, они напоминали о совсем другом мире, но только черты людей, когда-то населявших тот мир, уже успели поблекнуть и понемногу стирались из памяти. Реальной оставалась лишь сама жизнь и этот лес вокруг.

Он снова вынырнул на поверхность, брызги летели во все стороны. Вдруг ему почудилось, что он слышит ее смех.

Вздрогнув от неожиданности, он обернулся: это и в самом деле была она. Она сидела на большом валуне, и золотые блики солнца играли в ее светлых распущенных волосах. Так же как и он, Алекша была голой, но разглядывать ее тело было куда интереснее.

— Надо же! — игриво сказала она. — Какая рыбка мне сегодня попалась!

— Что ты здесь делаешь? — спросил Михаил, оставаясь в воде.

— А что ты делаешь там?

— Купаюсь, — ответил он. — А на что это, по-твоему, еще похоже?

— По-моему, это глупо. Может быть, там и прохладно, но все равно глупо.

Михаил подумал о том, что она, должно быть, не умеет плавать. Интересно, она, может быть, выслеживала его от самого белокаменного дворца?

— Здесь и правда прохладно, — сказал он Алекше. — Особенно если сначала долго бежать. — В том, что Алекша бежала, он был уверен: все ее тело блестело от пота.

Алекша осторожно сползла со своего валуна поближе к воде и зачерпнула полную пригоршню. Поднеся руки ко рту, она принялась по-волчьи лакать, а потом вылила оставшуюся воду на островок золотистых волос между бедрами.

— О да, — сказала она, с улыбкой взглянув на него. — Вот тут и правда стало прохладно.

Михаил почувствовал, как ему становится еще жарче. Он развернулся и поплыл прочь от нее, но прудик был маленьким. Он продолжал плавать по кругу, делая вид, что вовсе не замечает, как она, потягиваясь, переворачивается на теплом валуне, подставляя тело жарким солнечным лучам и, само собой разумеется, его взгляду. Михаил старательно отворачивался. И все-таки что же с ним происходит? Последнее время — на протяжении всей весны и уходящего лета — из головы у него не шли мысли об Алекше: ее длинные светлые волосы и ясные голубые глаза — когда она оставалась женщиной, светлый мех и пушистый хвост — когда превращалась в волчицу. И еще ему снилось… нет-нет, о том было даже стыдно вспоминать.

— А у тебя красивая спина, — сказала она ему. Голос ее звучал тихо и искушающе. — И вообще, ты такой сильный!

Михаил поплыл быстрее. Может быть, для того, чтобы мускулы спины напряглись еще больше, а может быть, совсем не из-за этого.

— Когда ты выйдешь, — снова заговорила Алекша, — я сама вытру тебя.

Наверное, тайно Михаил догадывался о том, как это должно произойти, и тут же почувствовал, что член у него стал твердым, наверное как тот камень, на котором расположилась теперь Алекша. Он плавал, а Алекша загорала и терпеливо ждала.

Михаил решил для себя, что останется в воде и будет плавать до тех пор, пока ей не надоест ожидание, и, может быть, тогда она оставит его в покое и уйдет домой. Она была самкой — так говорила Рената. Но постепенно его движения замедлялись, и он чувствовал, что сердце у него в груди замирает от охватившего его неведомого волнения. Алекша желала его. К тому же он был весьма любознательным, но ведь Виктор мог научить его далеко не всему. Алекша ждала; солнце припекало. На поверхности воды играли ослепительные блики, и Михаил почувствовал, как у него начинает кружиться голова. Он проплыл еще два круга, обдумывая, что ему делать. Но в душе решение он уже принял.

Михаил вышел из воды. Он чувствовал на себе взгляд Алекши, испытывая при этом страстное желание и в то же время страх перед неизведанным. Она слезла со своего камня, а он все еще стоял в траве и ждал.

Алекша взяла его за руку и увлекла за собой в тень, где он лег на поросшую мягким мхом землю. Она опустилась рядом на колени. Алекша была прекрасна, хотя вблизи Михаил видел, что вокруг глаз и в уголках губ у нее появились первые морщинки. Легкой жизнь волка назвать было нельзя, да и сама Алекша давно не была невинной девочкой. Но теперь ее холодные голубые глаза обещали наслаждение, какое ему даже не снилось, и, подавшись вперед, она поцеловала его в губы. Ему предстояло узнать еще очень многое об искусстве любви; и его первый урок начался.

Алекша сдержала свое обещание. Она и в самом деле стала вытирать его: начала с ног, медленно продвигаясь вперед и слизывая языком капли воды, собравшиеся на покрывшейся мурашками коже.

Алекша подобралась выше, и Михаилу показалось, что все его существо оказывается поглощенным ею. Она была дикой самкой, любившей сырое мясо. Он застонал и запустил пальцы в ее длинные волосы. Как и подобает дикой волчице, Алекша то и дело пускала в ход зубы, нежно покусывая кожу и продолжая водить языком вверх и вниз. Михаил чувствовал, как по телу быстро разливается приятная тяжесть. В голове шумело, перед глазами проносились слепящие всполохи, похожие на длинные стрелы молний во время летней грозы. Рот у Алекши был теплым и влажным. Он вздрогнул — противостоять этому движению не было сил, мускулы напряглись, и, казалось, кожа на них вот-вот лопнет. Перед глазами снова затанцевали молнии, они словно задевали о концы обнаженных нервов, опаляя их своим пламенем. И тогда, не выдержав, он застонал; это был глубокий, чувственный стон.

Алекша разжала пальцы и глядела, как из него вырывается струя семени. Он вновь непроизвольно вздрогнул, и вслед за этим последовала еще одна горячая белая струя. Она улыбнулась, гордясь своей властью над юной плотью, и затем снова склонилась к нему, принимаясь водить языком по животу и груди. При каждом ее новом прикосновении по его коже пробегали мурашки. Силы постепенно возвращались к Михаилу, и, придя в себя, он понял, что ему еще только предстоит познать то, о чем монахи даже мечтать не могут.

Их губы встретились и слились в долгом поцелуе. Алекша слегка покусывала его язык; она положила его ладони себе на грудь, а потом села ему на бедра так, что он вошел в нее. Они стали единым существом, и пульс продолжал биться среди жаркой влаги. Алекша медленно задвигала бедрами, и ее движения все убыстрялись. Она смотрела ему в глаза, на ее лице и груди блестели капельки пота. Михаил оказался способным учеником; он пытался войти в нее поглубже. Алекша откинула голову назад, ее длинные золотистые волосы рассыпались по плечам, и из груди ее вырвался крик сладострастия.

Вдруг она задрожала всем телом и, закрыв глаза, тихо застонала. Она подставила свою грудь под его поцелуи; ее бедра двигались в четком ритме, описывая круговые движения, и Михаил снова оказался во власти неуправляемой судороги. Мускулы его напряглись, кровь застучала в висках, и поток семени излился в теплую, влажную глубину ее тела. Он чувствовал себя опустошенным. В этот миг он бы, наверное, не заметил, если бы высокий купол голубого неба вдруг раскололся и обрушился на землю. Невидимое течение подхватило и увлекло его за собой, и вместе с ним он унесся в неведомую страну. Ему было там хорошо, очень хорошо, и он обязательно постарается вернуться туда снова, сразу же, как только обретет силы.

Силы вернулись к нему быстрее, чем он предполагал. Прижавшись друг к другу, они с Алекшей катались по мягкому ковру устилающего землю мха, покидая тень, оказываясь под палящими лучами солнца. Теперь уже внизу была Алекша; подняв ноги и закинув их ему на бедра, она смеялась над тем, с каким рвением он старался поглубже войти в нее. Это было несравненно лучше, чем купание; он никак не мог достать до дна этого пруда. Солнце палило, и под его жаркими лучами их тела стали скользкими от пота. От былого стыда и нерешительности, еще совсем недавно одолевавших Михаила, не осталось и следа. Ее бедра были крепко прижаты к его бокам, его язык был у нее во рту; Михаил прогибался, глубоко входя в нее.

Все произошло очень неожиданно, в то самое время, когда тела их напряженно двигались друг другу в такт. Живот, бедра и руки Алекши начали стремительно покрываться светлой волчьей шерстью. У нее перехватило дыхание, она закатила глаза от удовольствия, и Михаил почувствовал ее дикий, ни с чем не сравнимый аромат. Этот неповторимый запах разбудил в нем волка, и в тот же миг его спина стала зарастать густой черной шерстью. Снова содрогнувшись, Алекша отдалась во власть превращения, ее плотно стиснутые зубы удлинялись, превращаясь в клыки, а прекрасное лицо оставалось красивым, но по-волчьи. Михаил, не переставая обнимать ее, тоже продолжал превращаться; и волчья шерсть покрывала его плечи, руки, спину и ноги. Тела их, охваченные пламенем страсти, вздрагивали от боли, извивались, и вот черный волк наседал сзади на светлую волчицу. Михаил вздрогнул за какой-то миг до того, как завершилось превращение, струя его семени излилась внутрь Алекши. Чувства переполняли его, и тогда он поднял голову и завыл. Алекша присоединилась к его пению, их голоса сливались, звучали в унисон, расходились и соединялись вновь. Это был тоже способ заниматься любовью.

Наконец Михаил вышел из нее. Душа просила еще, но тело оказалось исчерпанным до капли. Алекша каталась в траве, а затем, подпрыгнув, начала кружить на одном месте, пытаясь поймать зубами собственный хвост. Михаил тоже хотел было побегать вместе с ней, но лапы его не слушались, и он лежал на солнце, высунув язык и тяжело дыша. Алекша, очутившись рядом, перевернула его на спину и принялась лизать живот. Михаилу было приятно такое проявление внимания; тяжелые веки сонно опускались, и ему казалось, что этот день безвозвратно уйдет от него и больше никогда не повторится.

На заходе солнца, окрасившем багрянцем небосвод, Алекша учуяла запах зайца, едва доносимый из-за деревьев легким вечерним ветерком. Они вместе бросились в погоню, обгоняя друг друга, соревнуясь, кто быстрее выследит и нагонит добычу. Они бежали наперегонки, то и дело перескакивая друг через друга, и на всей земле не было влюбленных счастливее.

Глава 2

Это была золотая пора. Наступила осень, ей на смену пришла зима, и все это время продолжались уединенные встречи Михаила и Алекши, покуда наконец не стало заметно, что у нее снова начинает расти живот. По мере того как дни становились короче, а морозы крепчали, Виктор уделял все больше внимания и времени занятиям с Михаилом; дела с учебой заметно продвинулись, и теперь в число изучаемых предметов входила и высшая математика, теория цивилизации, философия и религия. Именно тогда, сам того не ожидая, Михаил с изумлением заметил, что его разум стремится к новым знаниям так же страстно, как страстно его тело желает Алекшу. Теперь перед ним оказались открыты две двери: одна вела к познанию тайн секса, а другая — к познанию законов жизни. Виктор учил его думать; и не только думать, а создавать свое собственное представление об очень многих вещах. Во время дискуссий на тему религии Виктор поднял вопрос, ответа на который не было: «Кто есть ликантроп в глазах Господа? Исчадие ада или же дитя промысла Божьего?»

Такие зимы, как в тот год, выдавались в тех краях не часто: без жестоких морозов, когда за несколько месяцев случилось всего три снежные бури и особых трудностей с охотой не возникало. Минула зима, и в лес снова пришла весна. Однажды ранним майским утром Рената принесла новость: по дороге через лес едет повозка с двумя путниками — мужчиной и женщиной. Лошадь можно съесть, а людей принять в стаю. Виктор согласился: их осталось только пятеро, и добавить свежей крови не помешало бы.

Все было спланировано не хуже военной операции. Поравнявшись с повозкой, Михаил и Никита крадучись побежали вдоль дороги по разные стороны от нее, Рената была позади, а Виктор зашел вперед, чтобы выбрать место для засады. Когда повозка загрохотала по дороге, ведущей сквозь густой ельник, послышался громкий голос Виктора. Никита и Михаил разом выскочили из засады среди кустов, разросшихся по обеим сторонам от дороги, а Рената напала с тыла, Виктор появился из своего укрытия и бросился наперерез лошади, которая заржала и забилась, путаясь в сбруе. Михаил видел искаженные ужасом лица двоих седоков; в повозке ехал худой бородатый крестьянин и деревенская баба в платье из домотканого холста. Никита бросился к бородатому мужику и вцепился зубами ему в руку, стаскивая того с повозки. Михаил хотел было вонзить зубы женщине в плечо, как ему наказывал сделать Виктор, но замешкался, стоя над ней, обнажив крепкие клыки, с которых капала слюна. Он вспомнил, какой страшной была его агония, и теперь не мог заставить себя обречь на подобные мучения другого человека. Баба пронзительно завизжала, в ужасе закрыв лицо руками. И тут на повозку запрыгнула Рената, она погрузила острые клыки в плечо крестьянке и сбросила ее на землю. Виктор вцепился в шею лошади и висел, не разжимая зубов, пока не вышел победителем из этого поединка; правда, все тело оказалось сплошь покрытым глубокими царапинами и синяками.

Не выдержав мук превращения, мужчина вскоре умер. Женщина выжила, но потеряла разум. Целыми днями она просиживала в дальнем темном углу, прижавшись спиной к стене, рыдая и читая молитвы. Никому так и не удалось добиться от нее разумного слова, в ответ на все расспросы слышалось лишь невнятное бормотание. Они не узнали ни ее имени, ни откуда она была родом. День и ночь она молила Бога о смерти, и в конце концов Виктор сжалился над ней, дав ей то, чего она так страстно выпрашивала у Бога, разом положив конец ее страданиям. В тот день притихшие члены стаи почти не разговаривали и избегали друг друга; Михаил убежал далеко в лес и вернулся не сразу. А в ушах еще долго звенело, словно эхо, одно-единственное слово: «Чудовище».

Алекша родила, когда лето было в самом разгаре. Михаил смотрел на то, как появляется на свет ребенок, и, когда Алекша нетерпеливо спросила: «Кто? Мальчик? Мальчик, да?» — Рената, утирая пот со лба, ответила: «Да. Хорошенький, здоровенький сынок».

Вот неделя прошла, как в стае появился младенец. Алекша назвала его Петром, в честь своего дяди, которого помнила с детства. У маленького Петра были сильные легкие, и Михаил любил иногда попеть вместе с ним. Даже Франко — чье сердце подобрело, после того как он научился передвигаться на трех лапах, — восхищался малышом. И все же дольше всех рядом с новорожденным оставался Виктор, и его глаза цвета янтаря пристально наблюдали за тем, как Петр мирно сосет грудь. Держа малыша, Алекша хихикала, словно девочка-гимназистка, но все знали, что пытается увидеть Виктор: первые признаки непримиримой войны между волком и человеком. Одно из двух: или детское тело вынесет муки этой войны, вынудив обе натуры к перемирию, или же нет. Прошла еще неделя, потом месяц; Петр все еще жил, все так же громко орал и сосал материнскую грудь.

На лес налетали сильные порывы ветра, в воздухе пахло приближающейся грозой в ту ночь, когда через их лес проходил последний летний поезд на восток, чтобы затем остаться запертым в своем стойле до следующего сезона. И Михаил, и Никита ходили ночами встречать поезд, глядя на него как на живое существо. Каждую ночь на протяжении всего лета они бегали вдоль рельсов, начиная этот путь в облике человека и пытаясь волками перепрыгнуть через рельсы перед паровозом, прежде чем тот с грохотом домчится до восточного туннеля. Оба они стали бегать намного быстрее, но паровоз, похоже, тоже увеличил скорость. Никита предположил, что на нем просто сменился машинист, а новый, наверное, не знал, для чего паровозу нужны тормоза. Михаил согласился; поезд на всех парах вылетал из западного туннеля, словно демон, спешащий вернуться домой, прежде чем лучи утренней зари превратят его сердце в железо. Уже дважды получалось так, что Никита успевал закончить превращение и был готов прыгнуть перед желтым глазом, горевшим у паровоза во лбу, но поезд летел на такой огромной скорости, влача за собой шлейф черного дыма и пепла, что оба раза у Никиты в самую последнюю секунду не выдерживали нервы. Красный фонарь на площадке последнего вагона словно в насмешку над ним раскачивался из стороны в сторону на своем крюке, и огонек его мерцал в глазах Никиты, пока не скрывался из виду в черной глубине туннеля.

Дубы и сосны, росшие по обоим склонам оврага, качали ветвями на ветру, и казалось, что весь мир вокруг пришел в беспокойное движение. Михаил и Никита стояли в темноте, дожидаясь появления поезда, последнего в этом году. Превратившись в волков, они бежали сюда от самого белокаменного дворца и теперь сидели на насыпи у черного провала западного туннеля. Никита время от времени дотрагивался рукой до рельса, чтобы узнать, гудит ли он.

— Опаздывает, — сказал Никита. — Сегодня он пойдет быстрее, чем всегда, постарается наверстать время.

Михаил глубокомысленно кивнул, задумчиво жуя травинку, потом взглянул вверх. По небу ползли грозовые тучи. Он тоже тронул рельс: железо молчало.

— А может быть, он сломался.

— Может быть, — согласился Никита. А потом, помрачнев, заговорил: — Нет-нет! Это же последний поезд! Им во что бы то ни стало нужно отогнать его домой, даже если для этого придется толкать его вручную! — Сорвав пук травы и сгорая от нетерпения, он глядел на то, как травинки разлетаются по ветру. — Поезд придет.

Несколько минут они молчали, прислушиваясь к шуму деревьев.

— Как ты думаешь, он будет жить? — вдруг вслух спросил Михаил.

Этот вопрос беспокоил не только его одного, о нем помнили всегда.

В ответ Никита лишь пожал плечами.

— Не знаю. Вообще-то выглядит он вполне здоровым, но… трудно сказать. — Он опять дотронулся до рельса; снова ничего. — Ты, наверное, очень сильный. Ты не такой, как мы все. Ты особенный.

— Как это? — Михаил был озадачен, у него никогда и в мыслях не было противопоставлять себя остальным членам их стаи.

— Ты только вспомни, сколько раз я пробовал зачать ребенка. И Франко. И даже Виктор. Бог ты мой, неужели ты думаешь, что Виктор не занимался тем, что строгал детей направо и налево? Но все младенцы умирали через несколько дней после рождения, а те, кому удавалось прожить чуть подольше, мучились так, что страшно вспомнить. И вот ты, пятнадцатилетний мальчишка, становишься отцом ребенка, который живет на этом свете уже целый месяц и, судя по всему, замечательно себя чувствует. А как ты справился со своим собственным превращением! Ты цеплялся за жизнь, когда все остальные не верили, что ты поправишься. Конечно, сейчас-то Рената говорит, что она всегда знала, что ты выживешь, но тогда каждый раз, глядя на тебя, она вспоминала о Саде. Франко спорил на куски жратвы, что ты отдашь концы не позже чем через неделю. А теперь он благодарит Бога, что этого не случилось! — Никита слегка наклонил голову, напряженно прислушиваясь, не слышен ли вдалеке грохот колес. — Виктор знает, — сказал он.

— Знает что?

— Он знает, чем я тут занимаюсь. Он знает все обо всех. Ты не такой, как мы. Сильнее. Умнее. Отчего бы это вдруг Виктор стал тратить уйму времени на то, чтобы читать с тобой все те книжки?

— Ему нравится учить.

— Это он тебе сам сказал? — фыркнул Никита. — Ну хорошо, а почему он тогда не хочет учить, к примеру, меня? Или Франко с Алекшей? Или еще кого-нибудь? Думаешь, он считает, что у нас опилки вместо мозгов? — И он тут же сам ответил на свой вопрос: — Нет. Он проводит с тобой столько времени, потому что уверен, что его труды не пропадут даром. А знаешь почему? Потому, что ты сам стремишься к знаниям. — И, видя, что Михаил недоверчиво усмехнулся, Никита утвердительно кивнул. — Это на самом деле так! Я слышал, как Виктор говорил об этом: он уверен, что у тебя есть будущее.

— Будущее? Но ведь будущее есть у каждого из нас, разве не правда?

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, будущее не здесь. — Он обвел широким жестом раскинувшийся по обеим сторонам от насыпи лес. — Не там, где мы сейчас живем.

— Ты хочешь сказать… — Михаил подался вперед. — Что я уйду отсюда?

— Точно. По крайней мере, так считает Виктор. Он думает, что когда-нибудь ты уйдешь из леса и даже сможешь сам позаботиться о себе там.

— Как? Один? Без стаи?

Никита утвердительно кивнул:

— Да. Один.

Вообразить себе подобное было выше его сил. Разве сможет член стаи выжить в одиночку? Нет. Это было уму непостижимо! Михаил собирался остаться здесь навсегда, вместе со стаей. Ведь это их лес, и стая всегда будет жить в этом лесу. А разве нет?

— Если я уйду из леса, то кто же тогда позаботится о Петре и Алекше?

— Этого я не знаю. Но, в конце концов, у Алекши есть теперь то, ради чего она жила всю жизнь: ее сын. И как она теперь улыбается… она будто стала другим человеком. Алекша не сможет жить там. — Никита махнул рукой в сторону запада. — И Виктор знает об этом. Да и сама Алекша это прекрасно понимает. Она доживет свои дни здесь. Так же как и я, и Виктор, и Франко, и Рената. Ну скажи мне на милость, кто мы такие? Просто замшелое и к тому же одичавшее старичье. — Он усмехнулся, но в его словах слышалась горечь. Затем лицо его снова стало серьезным. — А Петр… Трудно сказать. Кто его знает, задержится ли вообще он на этом свете еще хотя бы на недельку-другую и каким он станет, когда подрастет. Может быть, он будет как та баба, что целыми днями голосила в своем углу. Или… — Он перевел взгляд на Михаила. — Или, может быть, он станет таким, как ты? Кто знает? — Никита снова слегка склонил голову и прислушался. Глаза его сузились. Он положил палец на рельсы, и на губах у него заиграла довольная улыбка. — Поезд идет. Быстро, слишком быстро. Он опаздывает!

Михаил тоже дотронулся до чугунного рельса, чувствуя, как дрожит в нем мощь пока еще далекого поезда. Первые капли дождя прибили пыль на насыпи. Встав с земли, Никита направился к небольшим зарослям у темнеющего в скале провала — выезда из западного туннеля. Михаил отправился вслед за ним, и там они оба встали, пригнувшись, словно два бегуна на старте, готовые в любую секунду сорваться с места. Дождь усиливался, на землю обрушился настоящий ливень. Чугунные рельсы вмиг стали скользкими, земля быстро раскисала, превращаясь в грязь. Михаилу стало не по себе: бежать будет трудно. Он откинул со лба мокрые волосы. Теперь уже был отчетливо слышен быстро приближающийся грохот несущегося по туннелю поезда.

— Может быть, не стоит сегодня? — сказал Михаил.

— Почему же? Из-за какого-то дождика? — покачал головой Никита, напрягаясь всем телом и готовясь к броску вперед. — Мне приходилось бегать и не под таким дождем!

— Слишком много грязи.

— Я не боюсь! — огрызнулся Никита. — А этот красный фонарь на последнем вагоне мне уже по ночам стал сниться! Как будто сам Сатана подмигивает мне своим огненным глазом! Сегодня же вечером я обставлю этот чертов поезд! Сегодня или никогда, я чувствую это! У меня все получится, нужно просто бежать чуть-чуть быстрее! Чуть-чуть…

Из туннеля вырвался столб яркого света, за ним последовал длинный черный паровоз, тянущий за собой вереницу товарных вагонов. Новому машинисту, по-видимому, не было никакого дела до того, что рельсы заливало водой. Задувал порывистый ветер, дождь хлестал в лицо.

— Нет! — пронзительно выкрикнул Михаил, протягивая руку, чтобы удержать Никиту, но опоздал.

Никита бросился бежать вдоль путей. Пытаясь остановить друга, Михаил устремился вслед за ним; лил дождь, ветер дул в лицо, поезд шел слишком быстро. Поскользнувшись в грязи, он сам чуть было не угодил под колеса набирающего скорость поезда. Он слышал, как шипят, словно клубок ядовитых змей, дождевые капли, попадая на раскаленные паровозные бока. Но Михаил все еще пытался догнать Никиту и видел, как следы босых ног Никиты на раскисшей от дождя земле сменяются следами волка.

Никита бежал, пригнувшись к земле, почти переходя с двух ног на четыре лапы. Его тело больше не было белым. Его поливали холодные струи дождя… И тут Михаил, снова поскользнувшись, потерял равновесие и растянулся на земле во весь рост. Дождь хлестал по спине и плечам, лицо залепила грязь. Он попытался встать и снова упал, а поезд, тяжело прогромыхав по рельсам, исчез в темноте восточного туннеля. Красный фонарь раскачивался из стороны в сторону, словно криво ухмылялся.

Михаил сидел на земле под проливным дождем, и вода ручьями стекала у него по лицу.

— Никита! — окликнул он. В ответ тишина. Ни человек, ни волк не отозвался. Поднявшись с земли, Михаил полез по грязи, пробираясь к восточному туннелю. — Никита! Где ты?

Он не видел никого впереди себя. Ливень не стихал. Огненные искры с шипением гасли в воздухе. Пахло раскаленным железом и горячим паром.

— Никита!

По эту сторону дороги его не было. «У него получилось! — промелькнуло у Михаила в голове, и он почувствовал в душе приступ бурной радости. — Он смог! У него полу…»

Что-то дрожащее и бесформенное лежало на земле по другую сторону насыпи.

От чугунных рельсов поднимался пар. На земле под сводом въезда в туннель мерцали не успевшие потухнуть искры. И примерно в двух с половиной метрах перед туннелем на земле, среди бурно разросшейся травы лежал Никита.

Волк прыгнул через пути перед самым носом у паровоза, но поезд сумел выиграть этот спор. Железной решеткой-скотосбрасывателем мчавшегося на полном ходу паровоза Никите отсекло всю нижнюю часть туловища. Задних лап у него больше не было, и при одном лишь взгляде на то, что осталось от Никиты, у Михаила перехватило дыхание и он обессиленно упал на колени. Он ничего не мог поделать с собой, его стошнило.

Никита застонал: это был жуткий, глухой стон.

Михаил задрал голову к небу, подставляя лицо под потоки ливня. Он слышал, как Никита снова тихонько заскулил. Сделав над собой усилие, он заставил себя взглянуть на друга и увидел, что глаза Никиты пристально глядят на него и приподнятая с земли благородная голова покачивается, словно хрупкий цветок на темном стебле. Пасть открылась, и снова раздался леденящий душу стон. Глаза подернула пелена, но они были по-прежнему устремлены на Михаила, не давали отвести взгляд, и в них читалась мольба: «Убей меня».

Тело Никиты билось в агонии. Упираясь передними лапами, он попытался отползти от рельсов, но силы оставили его. Голова запрокинулась в грязь. Выбиваясь из сил, Никита поднял голову и снова умоляюще посмотрел на мальчика, стоявшего перед ним на коленях под проливным дождем.

Никита умирал. Но медленно и мучительно. Слишком медленно.

Михаил опустил голову, уставившись в землю. Там в грязи вокруг него валялись куски окровавленной человеческой плоти, местами поросшей волчьей шерстью. Михаил снова услышал тихий стон Никиты и закрыл глаза; воображение рисовало ему сбитого поездом умирающего оленя и то, как Никита взял в руки голову животного. Он помнил и резкий рывок, которым Никита свернул шею оленю, и как трещали ломающиеся кости. Тогда это было проявлением милосердия. И теперь Никита просил его сделать то же самое.

Михаил встал с земли, пошатнулся и чуть было не упал снова. Ему начало казаться, что он плывет совсем один по бескрайнему морю дождя. Никита, дрожа, глядел на него. Он ждал. Наконец Михаил сдвинулся с места. Ноги его увязали в грязи, он выбрался из глины и опустился на колени рядом с другом.

Никита поднял голову, подставляя шею.

Михаил взял в руки волчью голову. Закрыв глаза, Никита продолжал глухо стонать.

«Его еще можно спасти, — лихорадочно думал Михаил. — Я не должен убивать его. Его еще можно спасти. Виктор знает как. Он все знает. Ведь Франко поправился…»

Но сердцем и душой он понимал, что здесь все гораздо хуже и страшнее, чем искалеченная нога Франко. Никита был при смерти и просил избавить его от мучений и боли. Все это произошло так быстро: ливень, дождь, дымящиеся рельсы… так быстро, так быстро.

Михаил взялся покрепче. Теперь он дрожал так же сильно, как Никита. Это в первый раз. В глазах у него потемнело, по лицу текли темные потоки дождя. Он должен сделать это из сострадания. Михаил взял себя в руки. Никита поднял одну из передних лап и положил ее ему на руку.

— Прости, — прошептал Михаил.

Собравшись с духом, он сделал самый резкий рывок, на какой только был способен. Было слышно, как ломаются кости. Никита судорожно дернулся и затих. Обезумев от горя, Михаил отполз прочь, подальше от этого места. Он остался лежать в грязи под проливным дождем, среди буйно разросшейся травы. Когда он все же осмелился оглянуться, то увидел неподвижно распростертое на земле, разорванное надвое туловище волка с человеческой рукой вместо одной из передних лап. Михаил сел на земле и, обхватив колени руками, положил на них подбородок. Он не отводил глаз от останков волка с белеющей в темноте человеческой рукой. Его нужно убрать с дороги, прежде чем утром сюда слетятся стервятники. Нужно похоронить его поглубже.

Никиты больше не было. Куда отправилась его душа? При мысли об этом в памяти Михаила всплыл вопрос, заданный Виктором: кто есть ликантроп в глазах Господа?

Он чувствовал, что в душе у него что-то надломилось. Наверное, это увядал, роняя лепестки, последний цветок юности. То, что оставалось, казалось незащищенным и открытым, словно свежая рана. Для того чтобы человек сумел выжить в этом мире, думал он, сердце его должно быть заковано в железную броню.

Он сидел на земле подле тела Никиты, пока не прекратился дождь. Ветер утих, и на лес спустилась тишина. А потом Михаил побежал домой сквозь темноту и капель, неся Виктору страшную весть.

Глава 3

Петр плакал. Зима была в самом разгаре, за стенами белокаменного дворца завывал ветер. Петр, которому уже исполнилось семь месяцев, лежал на подстилке из сухой травы. Виктор сидел рядом, склонившись над ребенком. Поодаль мерцал разложенный на полу небольшой костер; ребенок был завернут в оленью шкуру и укрыт сверху одеяльцем, которое Рената сшила из одежды двух путников. Петр пронзительно верещал, но причиной тому был не холод. Виктор, в бороде у которого уже проглядывала седина, дотронулся до лба ребенка. У Петра был сильный жар. Виктор перевел взгляд на притихшую стаю.

— Началось, — мрачно сказал он.

Услышав это, Алекша заплакала.

— Заткнись! — рявкнул на нее Виктор.

И Алекша тихонько уползла, чтобы остаться одной.

— Что же делать? — спросил Михаил, хотя ответ на этот вопрос был уже давно известен: ничего.

Петр должен пройти сквозь муки агонии, и никто не сможет помочь ребенку в этом испытании. Михаил склонился над малышом, теребя пальцами край одеяльца, подтыкая его получше, не зная, чем еще занять руки. Лицо ребенка пылало, небесно-голубые глаза покраснели. Жиденькие черные волосики разметались по детской головке. «Глаза Алекши, — подумал Михаил. — А волосы как у меня». И вот теперь в этом хрупком тельце начинается первая битва долгой войны, что еще у него впереди.

— Он сильный, — сказал Франко. — Он еще поживет. — Но в голосе его не чувствовалось уверенности.

И в самом деле, мыслимое ли это дело, чтобы младенец смог перенести такие страдания и выжил? Франко поднялся с пола и, опираясь на сосновый посох, поскакал на одной ноге к лежанке из соломы.

Виктор, Рената и Михаил спали кружком на полу рядом с малышом. Алекша вернулась и легла рядом с Михаилом. Петр охрип, но не унимался и продолжал плакать. За стенами белокаменного дворца завывал ветер.

Шли дни, Петру становилось все хуже. Боль нарастала. Они видели это: его тельце дрожало и извивалось от боли, малыш сжимал крохотные кулачки и сучил ими в воздухе. Они собрались вокруг малыша; ребенок был горячим как огонь. Иногда он лишь тихонько всхлипывал, беззвучно раскрывая ротик и жмурясь от боли, но временами его истошный крик заполнял весь подвал, и тогда сердце у Михаила разрывалось от жалости, а Алекша начинала плакать. Когда боль немного отступала, Алекша пробовала кормить сына разжеванным сырым мясом; малыш ел, но становился все слабее, дрожал, словно дряхлый старик, и угасал на глазах. И все же Петр отчаянно цеплялся за жизнь. Когда плач ребенка становился просто невыносимым, Михаил думал, что Бог в конце концов должен сжалиться над младенцем и положить конец его страданиям. Но тут боль вдруг отступала часа на три, иногда на четыре. Потом она возвращалась, и малыш снова заходился в крике. Михаил знал, что приближающийся кризис будет решающим не только для ребенка, но и для Алекши; за последнее время она осунулась, глаза ее запали, а руки дрожали так сильно, что она едва могла есть. Она сильно сдала в эти дни.

Как-то ночью, после долгой изнурительной охоты, Михаил проснулся оттого, что его разбудил громкий хрип, словно от удушья. Он сел на полу, собираясь подойти к Петру, но его опередил Виктор. «Что такое? Что случилось?» — спрашивала Рената. Взявшись за посох, Франко тоже подобрался поближе к огню.

Алекша глядела на всех широко раскрытыми от ужаса глазами. Виктор опустился на колени возле ребенка, и лицо его заметно побледнело. Младенец не издавал ни звука.

— Он подавился собственным языком, — сказал Виктор. — Михаил, держи его!

Михаил схватил Петра; он был горячим, как уголек из костра.

— Крепче держи! — кричал на него Виктор, раскрывая ребенку рот и пытаясь пальцем вытащить его язык.

Ничего не получалось. Лицо малыша начало синеть, и он захрипел. Он перебирал ручонками, словно пытался ухватиться ими за воздух. Виктору наконец удалось нащупать язык и ухватиться за него двумя пальцами. Он пытался вытащить его, но безуспешно.

— Вытащи же его! — закричала Рената. — Вытащи его, Виктор!

Виктор потянул сильнее. Был слышен хлюпающий звук освобождаемого языка, но лицо Петра продолжало синеть на глазах. Запавшие легкие не могли втянуть воздух. Хотя в подвале было довольно холодно и при каждом выдохе из носа и изо рта поднималось маленькое облачко белого пара, лицо Виктора блестело от пота. Он взял Петра на руки и, перевернув ребенка вниз головой, держа его за ножки, сильно ударил ладонью по спинке. Михаил вздрогнул и поморщился, услышав глухой звук удара. Петр все еще не подавал признаков жизни. И тогда Виктор снова ударил его по спине, на этот раз сильнее. А потом и третий раз. Было слышно, как воздух с шумом врывается в легкие, и изо рта малыша вырвалось облачко пара. Вслед за этим последовал пронзительный рев, тут же заглушивший вой ветра наверху. Алекша протянула руки к ребенку. Виктор отдал ей Петра. Она начала укачивать его, и благодарные слезы медленно текли по ее щекам. Алекша взяла маленькую ладошку в свою и, наклонив голову, прижала ее к губам.

Но тут она резко подняла голову, глядя на происходящее широко распахнутыми глазами.

Из белой кожи младенца показались и начали стремительно расти жесткие волоски темной шерсти. Маленькое тельце в ее руках извивалось; Петр открыл рот и жалобно захныкал. Алекша растерянно взглянула на Михаила, затем перевела взгляд на Виктора; он сидел на корточках, положив подбородок на сцепленные руки, в его глазах цвета темного янтаря поблескивали огоньки горящего костра. Он молча следил за происходящим.

Лицо Петра начало вытягиваться, превращаясь в морду волчонка. Голова зарастала черной шерстью, глаза запали. Михаил слышал тихий возглас удивления стоявшей рядом с ним Ренаты. Теперь у Петра стали удлиняться уши, покрываясь по краям мягким белым пушком. На месте пальчиков на руках и ногах появлялись маленькие загнутые коготки. Кости и суставы с тихим хрустом изменяли свою привычную форму. Петр фыркал, но, кажется, больше не плакал. Превращение длилось примерно минуту.

— Опусти его, — тихо сказал Виктор.

Алекша послушно опустила его на пол. Голубоглазый черный волчонок попытался подняться на лапки. Наконец это ему удалось. Он встал и тут же упал, снова попытался подняться и опять упал. Михаил протянул руку, чтобы помочь ему, но Виктор остановил его.

— Нет. Пусть сам, — строго сказал он.

Наконец Петр разобрался с лапами и смог стоять. Его маленькое тельце зябко дрожало, а в голубых глазах застыло бесконечное удивление. Черный волчонок стоял, поводя маленькими ушками и виляя коротеньким хвостиком. Он сделал шаг, затем другой; задние лапки зацепились одна за другую, и он снова упал. Петр обиженно тявкнул; вокруг его ноздрей клубился пар. Виктор протянул руку и принялся водить указательным пальцем перед самым носом волчонка. Несколько секунд голубые глаза пристально следили за ним, и вдруг Петр рванулся вперед, и его маленькие челюсти сомкнулись на пальце Виктора.

Высвободив палец из маленькой пасти, Виктор поднес руку к глазам. На коже выступила капелька крови.

— Поздравляю, — сказал он, обращаясь к Михаилу и Алекше. — У вашего сына прорезался новый зуб.

Петр же, оставив на время тщетные попытки преодолеть земное притяжение, пополз по полу, принюхиваясь к камням. Из щели в полу, прямо у его носа, вылез таракан и проворно побежал по каменному полу. Петр удивленно тявкнул и продолжил свой обход.

— Ведь он станет таким, как прежде, да? — с надеждой спросила Алекша. — Ведь станет?

— Увидим, — ответил Виктор. Это было единственное, чем он мог ее успокоить.

Где-то на полпути к противоположной стене подвала Петр ударился носом о каменный выступ. Он заскулил от боли и тут же покатился по полу, снова превращаясь в ребенка. Темная шерсть исчезала под кожей, вытянутая волчья мордочка снова превратилась в лицо ребенка — из носа текла кровь, — а лапы стали ручками и ножками. Подвал огласился громким детским плачем. Алекша бросилась к сидевшему на полу малышу и подхватила его на руки. Она принялась укачивать его, что-то тихо заворковала; наконец Петр несколько раз икнул и перестал плакать. Он остался человеческим детенышем.

— Ну что ж, — заговорил Виктор после короткой паузы, — если наше пополнение переживет эту зиму, то наблюдать за ним будет весьма занятно.

— Он выживет, — пообещала Алекша. Глаза ее не казались пустыми. В них вернулась жизнь. — Я заставлю его выжить.

Виктор по-прежнему наслаждался зрелищем своего укушенного пальца.

— Да нет, милочка, сомневаюсь я что-то в том, что тебе когда-либо удастся заставить его что-либо сделать. — Он перевел взгляд на Михаила и чуть заметно улыбнулся ему. — Молодец, сынок, — сказал Виктор и жестом велел Алекше с ребенком вернуться к костру.

«Сынок…» — запало в душу Михаилу. Сынок. Еще никогда ни один человек на свете не называл его так, и теперь это слово звучало для него прекрасной музыкой. Он заснул, слушая, как Алекша убаюкивает Петра, и во сне увидел высокого, стройного мужчину в военной форме и рядом с ним женщину. Он уже почти не помнил, какой она была, но у человека в форме было лицо Виктора.

Глава 4

Зима заканчивалась, а Петр был все еще жив. Он ел все, чем кормила его Алекша, и, хотя он довольно часто, как казалось, без всякой на то причины, превращался в волчонка, доводя окружающих до исступления своим пронзительным тявканьем, большую часть времени оставался человеком. К лету у него закончили резаться зубки, и теперь Виктор старался держать свои пальцы подальше от рта малыша.

Иногда по ночам Михаил сидел на склоне оврага, глядя на проходящий мимо поезд. Он отсчитывал время, за которое паровоз, громыхая по рельсам, проходил расстояние от западного туннеля до восточного. В прошлом году он, впрочем без особого увлечения, тоже бегал вдоль путей, составляя компанию Никите. Его никогда не волновал вопрос, быстро он превращается или нет. Михаил делал это достаточно быстро, но все же уступал Никите. Теперь же останки Никиты были похоронены в Саду, а поезд — его непревзойденный соперник — все так же бежал по рельсам, влача за собой шлейф черного дыма и сверкая в темноте желтым глазом. Михаил нередко задавался вопросом: что подумали машинист и его помощники, обнаружив на решетке скотосбрасывателя запекшуюся кровь и куски плоти, покрытой черной шерстью? «Мы сбили зверя», — наверняка подумали они, если вообще обратили внимание на такую мелочь. Зверя.

Ближе к середине лета Михаил начал состязаться с вылетающим из туннеля поездом. Он не пытался обогнать его, а просто разминался. Паровоз неизменно оставлял его далеко позади в клубах горького черного дыма и роившихся в воздухе огненных искр, которые изредка обжигали ему кожу. Когда поезд скрывался в туннеле, Михаил переходил на другую сторону насыпи, туда, где нашел свою смерть Никита, и сидел там среди высокой травы. «При желании у меня бы все получилось, — думал он. — Получилось бы».

Может быть.

Для этого нужно с самого начала взять быстрый старт. Основная трудность заключалась в том, чтобы удержать равновесие, когда ноги и руки становятся волчьими лапами. Позвоночник выгибается, наклоняя все тело к земле, и из-за этого нарушается равновесие. Суставы трещат, нервы напряжены до предела, и если потерять равновесие и к тому же неудачно упасть, то можно запросто угодить под колеса. Да мало ли что еще может случиться! Нет, не стоит так рисковать.

Михаил уже несколько раз давал себе зарок, что никогда больше сюда не придет. И все же каждый раз знал, что все будет как раз наоборот. Его влекла скорость, возможность попробовать себя в поединке против железного зверя, убившего Никиту. Он начал бегать быстрее, но не наперегонки с поездом. Пока. Он еще не умел сохранять равновесие и падал всякий раз, когда пробовал на бегу превратиться в волка. Было очень трудно достичь согласованности движений, суметь удержаться на ногах, пока передние лапы не опустятся на землю и приспособятся к скорости, задаваемой задними. Михаил продолжал пробовать и неизменно падал.

Как-то раз Рената вернулась с охоты и принесла ошеломляющую новость: меньше чем в пяти милях к северо-западу от белокаменного дворца какие-то люди начали вырубать деревья. Они вырубили целую поляну, тут же принялись строить хижины из нетесаных бревен и проложили дорогу через заросли. С собой люди привезли много повозок, пил и топоров. Рената сказала, что она подобралась к работающим почти вплотную; один из чужаков заметил ее и указал на нее другим. «Что бы это могло значить?» — спрашивала она Виктора.

Виктор догадался, что, видимо, это лесозаготовители. Он наказал ни при каких обстоятельствах не сметь и близко подходить к тому месту. Ни в человечьем, а уж тем более в волчьем обличье. Скорее всего, люди поработают до конца лета и уедут из этих мест. Так что лучше всего оставить их в покое.

И все же Михаил заметил, что Виктор стал каким-то задумчивым и молчаливым. Днем он охотиться запретил, и теперь на охоту можно было выходить только ночью. Нередко Михаил видел, как он нервно расхаживает из угла в угол, после того как все остальные улеглись спать. В тихие, безветренные дни, когда стая нередко грелась на солнышке у стен белокаменного дворца, Михаил и остальные слышали стук топоров и визг пил, вгрызающихся в деревья.

И вот настал этот день.

В одну из ночей, когда на небо взошел полумесяц и весь лес наполнился пением сверчков, Франко и Рената отправились на охоту. Прошло немногим больше часа, и где-то вдали прогремели выстрелы, эхом прокатившиеся по лабиринтам коридоров белокаменного дворца.

Вскочив со своего ложа рядом с Алекшей, Михаил насчитал четыре выстрела. На полу Петр играл с заячьей косточкой. Виктор, читавший что-то на латыни, отложил книгу и встал. Прогремело еще два выстрела, и Михаил невольно вздрогнул; он с детства хорошо запомнил звуки стрельбы и то, чего можно ожидать от пули.

Как только смолкло эхо последнего выстрела, раздался громкий вой: хриплый голос Франко звал на помощь.

— Оставайся с Петром! — приказал Виктор Алекше, направляясь к каменной лестнице наверх и на ходу превращаясь в волка.

Михаил последовал за ним, и вот уже два волка, оказавшись за стенами белокаменного дворца, метнулись в темноту, следуя на зов Франко. Меньше чем через милю они почуяли пороховой дым и терпкий запах людского пота. Горели фонари, и люди перекликались в ночной темноте. Франко отчаянно затявкал, и этот вопль вывел Виктора и Михаила прямо на него. Они нашли его на пригорке, среди густого кустарника, а внизу, прямо перед ними, раскинулась небольшая поляна, на которой стояли палатки и горел костер. Виктор ткнул плечом Франко между ребрами, приказывая ему замолчать, и Франко покорно остался лежать на брюхе; его широко распахнутые глаза блестели от страха — вовсе не из-за того, что он боялся Виктора. Его ужасало происходящее в этот момент на залитой светом костра поляне.

Двое человек с винтовками через плечо тащили что-то из зарослей. Кроме них на поляне было еще шестеро, и все они были вооружены — кто винтовкой, а кто пистолетом. В руках они держали зажженные фонари. Мужчины сгрудились вокруг темного предмета, лежащего в пыли, держа над ним фонари, чтобы разглядеть получше.

Михаилу передалась дрожь Виктора. Ему вдруг стало трудно дышать, как будто в легких застряли острые иглы. У ног людей на пыльной земле лежало тело волка с рыжеватой шкурой, пробитой пулями в трех местах. В темноте, при свете фонарей кровь Ренаты казалась черной. У всех на виду лежал мертвый волк с человеческими рукой и ногой.

«Боже! — подумал Михаил. — Теперь они все знают».

Один из лесорубов начал читать молитву — у него был грубый голос, — закончив ее, он приставил дуло винтовки к голове Ренаты и выстрелом расколол ей череп надвое.

— Мы услышали, как они разговаривают, — рассказывал Франко, когда они вернулись домой. Он дрожал, тело его блестело от пота. — Они сидели вокруг костра и смеялись. От них было столько шуму, что не услышать их мог разве глухой.

— Какого черта вы поперлись туда?! — брызгая слюной, кричал Виктор. — Черт возьми, ведь они убили Ренату!

— Ей хотелось подойти поближе, — продолжал говорить Франко. Он был не в себе. — Я пытался отговорить ее, но… ей хотелось их увидеть. Думала, наверное, подойти поближе и послушать, о чем они говорят. — И он сокрушенно покачал головой. — Мы стояли у самого края поляны… так близко, что было даже слышно, как бьются их сердца. И мне кажется, что… что-то в них ее привлекло, она была словно зачарована. Как будто они пришли сюда из другого мира. Даже когда один из тех людей заметил ее, она не двинулась с места. Я думаю… — он заморгал глазами, медленно соображая и подбирая слова, — я думаю… что в эту минуту… она забыла о том, что была волчицей.

— Но теперь они уйдут отсюда, да? — с надеждой в голосе спросила Алекша, держа на руках старавшегося вырваться от нее ребенка. — Теперь они уйдут обратно, туда, откуда пришли? — Ей снова никто не ответил. — Ведь уйдут, да?

— Тьфу! — плюнул Виктор в костер. — Кто знает, что у них на уме? Люди не ведают, что творят! — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Может быть, и уйдут. Может быть, увидев Ренату, они наложили полные штаны от страха и уже собирают свои пожитки. Черт подери, теперь они узнали, что мы здесь! Нет ничего хуже и опаснее, чем насмерть перепуганный русский с винтовкой в руках! — Он взглянул на Михаила и тут же перевел взгляд на ребенка, сидевшего у Алекши на руках. — Может быть, они уйдут, — продолжал Виктор, — но я не стал бы на это рассчитывать. Теперь мы снова будем нести дозор на башне. Я пойду первым. Михаил, ты сменишь меня? — Михаил кивнул в ответ. — Мы будем сменять друг друга через каждые шесть часов. — Виктор обвел взглядом оставшихся в живых членов стаи: Алекшу, Петра, Франко и Михаила. Ему не было нужды ни о чем говорить; его глаза все сказали за него. Михаил сам читал в них это — стая вымирала. Взгляд Виктора рассеянно блуждал по подвалу, словно в поисках тех, кто покинул их и уже не вернется. — Ренаты больше нет, — прошептал он, и Михаил увидел, как у него на глаза навернулись слезы. — Я любил ее, — ни к кому не обращаясь, сказал Виктор. А затем, запахнув накидку из оленьей шкуры, он резко повернулся и пошел вверх по лестнице.

Прошло еще три дня. Стука топоров в лесу больше не было слышно. На четвертую ночь после гибели Ренаты Виктор и Михаил выбрались на пригорок, с которого открывался вид на поляну, где недавно стояли палатки. Кострище было холодным, палатки исчезли. Улетучился и запах людей. Виктор и Михаил отправились по просеке на северо-запад, к главному лагерю лесорубов. В нем тоже не осталось ни одной живой души. Наспех выстроенные бараки опустели, повозок тоже не было видно. Но проложенная ими в лесу просека осталась глубоким шрамом на темной земле. Тело Ренаты люди забрали с собой. Что же будет, когда глазам большого мира предстанет труп волка с человеческими рукой и ногой? Дорога указывала путь к белокаменному дворцу. Виктор глухо заворчал, и Михаил понял, что он хотел сказать: да поможет нам Господь.

Лето шло — бесконечно длинная череда опаленных жарким зноем дней. Лесорубы так и не возвратились, и колеса их повозок больше не прокладывали на просеке новые колеи. Михаил начал снова по ночам приходить в овраг к железной дороге. Он провожал взглядом грохочущий мимо состав, и ему казалось, что машинист ведет паровоз еще быстрее. Интересно, а слышал ли он что-нибудь о Ренате и дошли ли до него невероятные слухи о том, что в этих лесах водятся чудища?

Несколько раз Михаил пробовал бегать наперегонки с поездом, неизменно сходя с дистанции в тот момент, когда тело из человеческого начинало превращаться в волчье и он чувствовал, что теряет равновесие. Тяжелые железные колеса гремели, оставляя его далеко позади.

Лето кончилось. Лес оделся в золотисто-багряный наряд осенних листьев, косые лучи солнца скользили по земле, а утренние туманы становились все холоднее и задерживались надолго. Тогда-то в лесу и появились солдаты.

Они объявились, как только ударили первые заморозки. Их было двадцать два человека, они приехали на четырех подводах. Виктор и Михаил, спрятавшись в зарослях, смотрели, как они разбивают лагерь, устраиваясь в хижинах лесорубов. У каждого солдата была винтовка, а у некоторых еще и пистолеты. Одна из подвод была доверху нагружена боеприпасами, и среди деревянных ящиков с надписью «Осторожно! Динамит!» стоял внушительных размеров пулемет на колесах. Человек, видимо начальник, распорядился выставить часовых вокруг лагеря, после чего солдаты начали копать ямы, в дно которых они вбивали заостренные деревянные колья. Они расстилали на земле сети и развешивали их на деревьях так, что во все стороны шли шнуры от ловушек. Разумеется, все сети и веревки пропахли ими, и обходить их стороной было нетрудно. После этого половина солдат снова погрузилась на две повозки и отправилась дальше по просеке, туда, где когда-то были расставлены палатки. Там они разбили новый лагерь, опять принялись рыть ямы и развешивать на деревьях сети. Они выгрузили с подводы пулемет и ящики со взрывчаткой. Затем решили испытать пулемет, и первая же его очередь скосила несколько сосенок, словно над ними потрудилась целая дюжина пил. Пулемет так грохотал, что могло показаться, будто наступил конец света.

— У них пулемет, — сказал Виктор, когда они возвратились домой. — Они привезли пулемет! Для того чтобы убить нас! — Как бы не веря сам себе, он покачал головой. — Боже мой, они, должно быть, решили, что нас здесь сотни!

— А я скажу вам, что нужно убираться отсюда, пока не поздно, — твердил Франко. — Прямо сейчас, пока эти сволочи не начали охотиться на нас!

— И куда же мы пойдем? Уже зима на носу! Может быть, станем рыть норы? Без крыши над головой мы долго не протянем!

— Но и здесь нам житья не будет! Они вот-вот начнут прочесывать лес и рано или поздно придут и сюда!

— Как же нам быть? — тихо спросил Виктор. При свете костра лицо его казалось огненно-красным. — Может быть, пойти к солдатам и попробовать убедить их, что нас нечего бояться? Что мы такие же люди, как и они? — Он горько усмехнулся. — Что ж, Франко, ступай первым, а мы поглядим, какой прием они устроят в твою честь.

Франко сердито нахмурился и обиженно поскакал прочь, опираясь на свой посох. На трех волчьих лапах у него это получалось куда лучше. Виктор сидел на корточках и напряженно думал. Михаилу казалось, что он знает, о чем сейчас думает Виктор: солдаты понаставили в лесу полно своих ловушек, и охотиться станет намного труднее и опаснее; Франко был прав: рано или поздно солдаты найдут их; и было страшно даже подумать о том, что солдаты сотворят с ними, когда изловят. Михаил посмотрел на Алекшу, крепко прижимавшую к себе сына. «Они убьют нас или посадят в клетку, — думал Михаил. — Но лучше уж смерть, чем железные решетки».

— Эти гады уже однажды изгнали меня из дома, — сказал Виктор. — Но снова лишить себя дома я им не позволю. Бог ведает, как все обернется, но я останусь здесь в любом случае. — Он решительно поднялся с пола. — Вы, если желаете, можете отправляться на поиски другого укрытия. Может быть, вы даже сможете устроиться пока в какой-нибудь из тех пещер, где мы в свое время выслеживали берсеркера. Но только я не собираюсь, словно загнанный зверь, сидеть, скорчившись и дрожа, в каменной норе. Нет. Мой дом здесь.

Наступило долгое молчание. Первой его решилась нарушить Алекша.

— А может быть, им надоест охотиться за нами и они уйдут отсюда, — тешила она себя ложными надеждами. — Вряд ли они останутся здесь надолго. Скоро наступит зима. Как только ляжет первый снег, они уйдут.

— Верно! — согласился с ней Франко. — Они уберутся из нашего леса, когда наступят холода, это уж точно!

Впервые за все время стая нетерпеливо дожидалась, когда на лес повеет ледяное дыхание зимы. После первого же по-настоящему зимнего снегопада солдатам пришлось бы убраться из этих мест. Но хотя дни и становились все короче и холоднее, небо по-прежнему оставалось безоблачным. С деревьев и кустов опадали последние сухие листья. Виктор с Михаилом следили за тем, как солдаты с винтовками, разбившись на группки, прочесывали их лес. Однажды одна такая группа прошла всего в тридцати метрах от белокаменного дворца. Они вырыли еще несколько ям и, воткнув в земляное дно острые колья, забросали их сверху ветками, листьями и землей. Виктор сказал Михаилу, что это и есть волчьи ямы. Все попытки заманить волков в ловушки оказались безрезультатными, но солдаты все равно не унимались, продолжая прочесывать лес, постепенно расширяя район поиска, и вот наступил такой день, когда Виктор и Михаил в удрученном молчании глядели на то, как их преследователи наткнулись на Сад. Руки и штыки принялись за работу, разрывая могилы, которые после гибели берсеркера были старательно восстановлены. Михаил низко опустил голову и закрыл глаза, чтобы не видеть, как человечьи и волчьи останки безжалостно выбрасываются из могил.

На лесную землю легла первая пороша. То и дело налетал предвещавший скорую непогоду колючий северный ветер, но солдаты все еще оставались в лесу.

Подошел к концу и октябрь. Небо потемнело, и по нему поползли тяжелые серые тучи. Однажды утром, когда Михаил возвращался с охоты, неся в зубах только что убитого зайца, он наткнулся на солдат, идущих по лесу всего в полусотне ярдов от белокаменного дворца.

Их было двое, и в руках у них были винтовки. Михаил бросился в заросли кустарника и затаился. В разговоре они то и дело упоминали о Москве; голоса их била дрожь, пальцы лежали на спусковых крючках. Михаил разжал челюсти, и заяц мягко шлепнулся на землю. «Остановитесь, — мысленно призывал он солдат. — Пожалуйста, не ходите туда. Пожалуйста…»

Солдаты же как ни в чем не бывало продолжали идти. Под их сапогами шуршала пожухлая трава и опавшие листья, и каждый шаг приближал их к Виктору, Франко, Алекше и их малышу. Михаил чувствовал, как гулко стучит сердце в груди, как напрягаются мускулы. «Уходите отсюда, пожалуйста, уходите…»

Они остановились. Один из них принялся раскуривать папироску, пряча от ветра в ладонях огонек спички.

— Что-то мы с тобой слишком далеко зашли, — сказал он, обращаясь к товарищу. — Повернем-ка уж лучше назад, а то Новиков с нас шкуру спустит.

— Сволочь недоделанная, — заключил второй боец, опираясь на винтовку. — Я давно уже говорил, что спалить нужно эти леса к чертовой матери, и дело с концом. И вообще какого черта он собирается разбивать еще один лагерь в этом дерьме? — Он с опаской огляделся по сторонам, и этот страх перед лесом подсказал Михаилу, что был он наверняка городским жителем. — Спалить все дотла — и домой! Я давно об этом говорю.

Первый красноармеец выпустил из ноздрей облачко сизого табачного дыма.

— Вот именно поэтому, Степан, нам с тобой не бывать офицерами, — изрек он. — Мы с тобой слишком умны для того, чтобы носить звезды. Я скажу тебе другое. Если Новикову вздумается вырыть моими руками еще одну чертову яму, то я прямо в глаза, открыто скажу этому мудаку, куда он может засунуть свой… — Внезапно он замолчал и начал пристально всматриваться в просвет между деревьями. — Чего это там? — спросил он у приятеля, переходя на сдавленный шепот.

— Что — чего? — Степан принялся вертеть головой по сторонам.

— Вон там. — Первый боец сделал еще пару шагов вперед и указал в ту сторону. — Прямо вон там. Видишь?

Михаил закрыл глаза.

— Дом, — снова сказал первый солдат. — Видишь? Похоже на минарет.

— Вот это да! И вправду! — согласился с ним Степан. Он нервно передернул затвор.

Этот звук заставил Михаила открыть глаза. Двое солдат стояли всего в каких-нибудь пяти метрах от него.

— Лучше пойти и рассказать об этом Новикову, — сказал Степан. — Один я сюда больше не ходок. — С этими словами он торопливо повернул обратно. Первый боец бросил на землю окурок папиросы и поспешил следом за напарником.

Михаил поднялся из-за своего укрытия. Он никак не мог допустить, чтобы солдаты возвратились в свой лагерь. Он не мог, нет, не должен был этого допустить. Перед глазами промелькнули ужасные картины: как эти люди выбрасывали кости из разрытых могил, словно выкорчевывая из земли тонкие, беззащитные корни, как разлетелся расколотый пулей череп Ренаты. Он думал и о том, что эти люди сделают с Алекшей и Петром, когда вернутся сюда со своими винтовками и взрывчаткой.

Михаил чувствовал, как им овладевает дикая ярость, и глухо зарычал. Солдаты лезли напролом, они почти бежали, продираясь сквозь заросли. Михаил все еще чувствовал у себя во рту вкус крови убитого зайца и бросился им вдогонку, словно черная молния, летящая по серому лесу. Шаги его были бесшумны, ни одного лишнего движения — настоящая поступь убийцы. Он нагонял этих двоих и, выбирая место для прыжка, думал, что слезы волка ничем не отличаются от человеческих.

Он стремительно бросился вперед, оттолкнувшись от земли сильными задними лапами, и настиг беднягу прежде, чем тот успел его заметить.

Михаил повалил солдата на землю, на ковер из сухих, жухлых листьев, и вонзил острые клыки ему в шею. Он принялся неистово мотать головой из стороны в сторону, слыша, как трещат, ломаясь, кости. Тело человека забилось в предсмертной агонии. Солдат умер, не издав ни звука.

Михаил услышал испуганный всхлип и поднял голову, поблескивая зелеными глазами.

Степан уже поднимал винтовку.

Михаил видел, что палец солдата на спусковом крючке. И за мгновение до выстрела Михаил отскочил в сторону и скрылся в густом кустарнике, а угодивший в землю свинец взметнул в воздух фонтанчик земляных комьев. Прогремел второй выстрел, пуля прошла, чуть выше плеча Михаила и вонзилась в ствол дуба. Михаил метался из стороны в сторону по ковру из сухих листьев. Он услышал, как солдат побежал, зовя на помощь других, и Михаил бесшумно последовал за ним, словно черный ангел возмездия.

Солдата подвели ноги, он упал, поднялся и снова побежал.

— Помогите! На помощь! — вопил он, время от времени оборачиваясь на бегу и отстреливаясь от преследователя, который, как ему казалось, гнался за ним по пятам.

Михаил обогнал его и зашел сбоку, чтобы отрезать беглеца от лагеря. Солдат кричал не переставая, в волосах у него запутались сухие листья, но, когда Михаил выскочил из зарослей кустарника, готовясь к решающему прыжку, необходимость в этом отпала.

Земля расступилась под ногами у солдата, и он рухнул вниз. Его истерические призывы о помощи оборвались на полуслове. Михаил осторожно приблизился к краю волчьей ямы и заглянул вниз. Тело солдата пронзили заостренные колья. Дурманяще пахло кровью, и Михаил принялся крутиться волчком, щелкая зубами, словно пытаясь поймать собственный хвост.

Через мгновение он услышал доносившиеся из леса крики: солдаты быстро приближались. Михаил повернул назад и со всех ног бросился бежать туда, где лежал первый покойник. Он ухватился зубами за шею трупа и потащил тело в кусты. Тело было тяжелым, плоть рвалась; это была грязная работа. Краем глаза он заметил, как к нему метнулось что-то белое; Виктор подоспел к нему на помощь, и вместе они затащили труп в укромное место среди непроходимого ельника. Виктор защелкал зубами у самой морды Михаила — сигнал отходить. Михаил остановился на месте в нерешительности; видя это, Виктор сильно толкнул его плечом, и он повиновался. Виктор припал к земле, прислушиваясь к крикам солдат. Их было восемь, и пока четверо из них снимали с кольев и поднимали наверх своего угодившего в волчью яму товарища, остальные четверо расхаживали по лесу с винтовками наготове.

Изверги добрались и до них. Виктор знал, что это было неизбежно. Они не уйдут отсюда, пока не прольется кровь.

Виктор поднялся с земли и, белея призраком между деревьями, повернул к белокаменному дворцу. Он все еще ощущал зловоние, которое принесли люди.

Глава 5

Михаил почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и мгновенно проснулся, придя в себя после двух часов беспокойного сна.

— Тихо! — прошептал Виктор, опускаясь на пол рядом с ним. — Ничего не говори, только слушай. — Он взглянул на Алекшу, которая крепко прижимала к себе маленького Петра, а затем снова на Михаила.

— Что такое? Что происходит? — Франко встал, опираясь на свой посох.

— Солдаты идут, — ответил Виктор, и было видно, как лицо Франко становится бледным, словно полотно. — Я видел с башни. Их там человек пятнадцать-шестнадцать, а может, и больше.

Он увидел их в синей предрассветной мгле. Они перебегали от дерева к дереву, считая себя незамеченными. Виктор слышал скрип колес; они тащили за собой пулемет.

— И что же нам теперь делать? — Голос Франко задрожал, еще немного — и он начнет паниковать. — Нужно уходить, пока не поздно!

Виктор посмотрел на замирающее пламя костерка и медленно кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Мы уходим.

— Уходим? — переспросил Михаил. — Но куда? Это наш дом!

— Позабудь об этом! — ответил ему Франко. — Если они нас здесь накроют, нам крышка!

— Он прав, — согласился Виктор. — Мы спрячемся в лесу. Может быть, потом, когда солдаты уберутся отсюда, мы сможем вернуться домой. — Но по тому, как это было сказано, было нетрудно понять, что он сам не верит в это; если солдаты наткнутся на логово стаи, то они сами займут его, прежде чем выпадет первый снег. Виктор встал. — Мы не можем больше здесь оставаться.

Франко, не раздумывая, отбросил в сторону свой посох, и тело его начало стремительно зарастать серой шерстью. Через минуту он уже был волком. Михаил тоже мог бы сию же минуту превратиться в волка, но Петр оставался ребенком, да и Алекша тоже не могла превратиться. Поэтому он решил остаться человеком. Лицо Виктора начало изменяться; он сбросил одежду, его грудь, плечи и спина быстро зарастали лоснящейся белой шерстью. Франко заковылял по лестнице. Михаил обнял Алекшу, державшую на руках ребенка, за плечи, увлекая ее за собой к лестнице, ведущей наверх.

Покончив с превращением, Виктор возглавил процессию. Они шли за ним по узким извилистым коридорам, мимо высоких сводчатых окон, сквозь которые пробивались ветви деревьев, и внезапно предрассветное небо озарилось ярким сиянием. То был вовсе не свет солнца, узкой полоской розовой зари уже показавшегося над горизонтом; из леса поднялся сверкающий, ослепительный шар белого шипящего огня, который, описав в воздухе дугу, начал медленно опускаться на землю, заливая все вокруг ярким, словно добела раскаленным, светом. Огненный шар упал под стеной белокаменного дворца, и вслед за ним из темноты леса взлетели высоко в небо и снова опустились на землю два точно таких же шара. Третий шар угодил в окно дворца; вдребезги разбивая покрытое трещинами стекло, он влетел во дворец, с шипением разбрасывая искры вокруг и сияя, словно маленькое солнце.

Виктор подал знак остальным идти дальше, не останавливаясь. Михаил прикрыл одной рукой глаза от слепящего света, а другой он крепко сжимал запястье Алекши. Франко скакал на трех лапах вслед за Виктором. Темнота за окнами вдруг превратилась в неестественно белый, холодный свет. Михаилу показалось, что все это происходит с ним во сне, как если бы он шел на неслушающихся ногах по коридорам из ночного кошмара. Ослепительный свет отбрасывал на стены уродливые тени.

Ощущение нереальности всего происходящего не покинуло Михаила даже тогда, когда солдат — безликая тень — возник у них на пути в одном из коридоров и, вскинув винтовку, выстрелил.

Виктор набросился на противника; Михаил услышал, как Виктор захрипел, и понял, что пуля достигла цели. Виктор повалил кричащего солдата на пол и одним хищным рывком порвал ему горло.

— Они здесь! Сюда! — закричал другой солдат. — Их тут целая дюжина!

Было слышно, как тяжело стучат сапоги, их грохот эхом отдавался от камней. Прогремел еще один выстрел, и искры полетели от стены, чуть выше головы Франко. Виктор бросился назад, прикрыв собой Франко и толкая его туда, откуда он только что появился. В коридоре впереди себя Михаил видел еще по крайней мере восемь или девять вооруженных солдат; прорваться через такой заслон было немыслимо. Виктор рычал и лаял, голос его срывался и сделался хриплым от боли; солдаты кричали; на руках у Алекши заскулил Петр. Прогремели еще два выстрела, и оба раза пули рикошетом отлетели от стен. Михаил повернулся и побежал обратно, увлекая за собой Алекшу. Выскочив из-за угла коридора, он остановился как вкопанный, оказавшись лицом к лицу с тремя солдатами.

Они изумленно уставились на него, не ожидая увидеть здесь человека. Но тут к одному из них вернулось самообладание, и он направил ствол своей винтовки в грудь Михаилу.

Михаил почувствовал, как из его груди рвется наружу звериный рык. Он бросился вперед, ухватился за ствол винтовки и направил ее в потолок. Грянул выстрел, и он почувствовал обжигающую боль от задевшей плечо пули. Он замахнулся другой рукой, и его острые загнутые когти вонзились в глаза неприятелю — тут только он заметил, что его рука уже превратилась в волчью лапу. На все ушло какое-то мгновение, это было чудо, творимое разумом над телом. И он одним движением выцарапал глаза солдату, который, вопя от боли, отпрянул назад. Солдат, стоявший позади всех, бросился бежать, призывая на помощь, но второй, обезумев от страха, принялся палить наугад из винтовки. Пули с пронзительным свистом отскакивали от стен и потолка. Мимо Михаила скользнула темная тень. Скакавший на трех лапах волк с налету бросился на солдата. Человек пытался отбиться от Франко, но хотя у того и не было одной лапы, зато клыки были в полном порядке. Франко истерзал лицо солдата и ухватил его за горло. Михаил опустился на колени, тело его продолжало быстро изменяться; он сбросил с себя накидку из оленьей шкуры и полностью отдался во власть превращения.

Было видно, как в темноте блеснул металл. Солдат с силой опустил руку, и нож у него в руке вонзился в шею Франко. Франко вздрогнул, но зубов не разжал. Человек выдернул нож и ударил снова, а потом еще. Франко же продолжал вгрызаться все глубже в гортань солдата. Нож по самую рукоятку вонзился ему в шею, и из ноздрей волка хлынули струйки крови.

В пороховом дыму возникли силуэты еще двух солдат, и из стволов их винтовок вырывались вспышки пламени. Михаил внезапно почувствовал пронзительную боль в боку, и у него перехватило дыхание. Вторая пуля надорвала ему ухо. Еще одна пуля настигла Франко. Он взвыл и все же нашел силы броситься вперед, ухватив одного из солдат за ногу. Второй солдат выстрелил в него почти в упор, но Франко бешено кусался, разрывая когтями плоть. Внезапно откуда-то из клубов дыма выскочил Виктор; темная кровь струилась у него по плечу. Он налетел на второго солдата и повалил его на пол. К этому времени Михаил успел закончить превращение. Запах крови и творящееся вокруг насилие привели его в большую ярость. Он накинулся на солдата, на которого напал Франко, и вдвоем они быстро разделались с ним. Потом Михаил бросился на помощь Виктору; его крепкие клыки вонзились в горло врага.

— Миша.

Это был тихий стон.

Обернувшись, он увидел, что Алекша стоит на коленях. Петр громко плакал, но она крепко прижимала его к себе. Глаза Алекши словно остекленели, а по подбородку у нее ползла тонкая струйка крови. На полу, у ее коленей, уже темнела целая лужица крови.

— Мишенька, — прошептала она, протягивая ему ребенка.

Он не мог взять у нее Петра. Для этого нужны были руки, а не лапы.

— Пожалуйста, — умоляла Алекша.

Но Михаил даже не смог ей ответить. Язык волка не мог помочь ему ни признаться в любви, ни произнести слова скорби.

Голубые глаза Алекши закатились. Она начала оседать на пол, все еще прижимая ребенка, и Михаил понял, что еще мгновение — и Петр размозжит себе голову о камни.

Перескочив через мертвого солдата, он бросился на пол, надеясь своим телом смягчить падение ребенка.

Он слышал, как солдаты бегут по задымленному коридору. Виктор рявкнул на него:

— Следуй за мной!

Михаил не двинулся с места; его рассудок помутился, а тело словно окаменело.

Виктор взял его зубами за раненое ухо и дернул. Солдаты были совсем близко, и Виктор слышал, как скрипят колеса: они прикатили пулемет.

Франко рванулся вперед, схватил Михаила зубами за хвост и дернул изо всех сил, едва не отрывая его от туловища. Боль пронзила все тело. Петр плакал, солдаты приближались, волоча за собой пулемет, а Алекша неподвижно лежала на каменном полу. Виктор и Франко тащили Михаила, заставляя его подняться. Силы покинули его, и он уже ничем не мог помочь ни Алекше, ни сыну. Михаил поднял голову и огрызнулся на Виктора, заставив его отступить, а потом осторожно начал вылезать из-под Петра. Ребенок соскользнул с его спины на пол.

В дыму были видны человеческие силуэты. Послышался металлический лязг затвора.

Франко поднял голову — на него было страшно смотреть: из загривка у него все еще торчал нож — и пронзительно завыл. Его вой эхом пронесся по коридорам дворца. И тут Франко бросился на солдат в последнем прыжке. Он оторвался от пола, челюсти его были готовы растерзать любую плоть. Оглушительная пулеметная очередь разорвала тело Франко надвое.

Виктор повернул назад. Он бежал вдоль коридора, перепрыгивая через тела мертвых солдат. Пулемет не умолкал. Михаил видел, как дернулось тело Алекши, когда в нее попала очередная пуля, и вслед за ней еще одна отскочила от каменного пола рядом с Петром. Выбор был за Михаилом: он мог погибнуть здесь или же попытаться выбраться. Он повернулся и бросился вслед за белым волком.

Уже на бегу он услышал, что пулеметная стрельба смолкла. Петр все еще плакал. Позади кто-то крикнул:

— Прекратить огонь! Здесь ребенок!

Михаил не остановился. Судьба Петра, какой бы она ни оказалась в дальнейшем, была не подвластна ему. Но пулемет не стрелял, и винтовки тоже молчали. Может быть, в этих русских сердцах все же осталась хоть капля жалости. Михаил ни разу не оглянулся; он нагнал Виктора и теперь бежал за ним, в мыслях отрешаясь от настоящего и начиная думать о будущем.

Виктор разыскал узкую каменную лесенку, ведущую наверх, и начал взбираться по ней, оставляя на камнях капли крови. К крови Виктора тут же добавилась кровь не отстававшего от него Михаила. Они выбрались наружу через окно с давно выбитыми стеклами и, соскользнув вниз по покатой крыше, оказались среди подступавших к дворцу зарослей. Потом они долго бежали рядом, уходя все глубже в лес. Оказавшись на безопасном расстоянии, они остановились, тяжело дыша и роняя капли алой крови на бурую листву на земле. Виктор зарылся в сухие листья и лежал, скрипя зубами от боли. Михаил бесцельно бродил вокруг, но тут силы окончательно оставили его, он повалился на землю и принялся зализывать раненый бок. Михаил потерял много крови. Он заполз под нижние ветви ели и впал в забытье.

Он очнулся только вечером. Поднимался ветер. Солнце почти скрылось за деревьями. Михаил увидел Виктора: белый волк лежал неподвижно, зарывшись в листву. С трудом встав, он заковылял к Виктору и, оказавшись рядом, легонько толкнул его. Сначала Михаилу показалось, что Виктор мертв: он был неподвижен и не отзывался, но потом, тихо застонав, поднялся с земли. Вокруг пасти на белой шерсти засохла бурая корка крови, а глаза смотрели на все с безразличием и безысходностью.

Михаила мучил голод, но сил охотиться у него не было. Он побрел было в одну сторону, потом в другую, не зная, что делать дальше. Он стоял на месте, низко опустив голову, и чувствовал, что рана в боку все еще кровоточит.

Где-то невдалеке послышался глухой грохот. Михаил навострил уши. Через некоторое время грохот повторился вновь. Он понял, что этот звук доносится до них с юго-востока, с той стороны, где был белокаменный дворец.

Виктор побрел через лес и поднялся на вершину горного кряжа. Он стоял неподвижно, устремив пристальный взгляд неизвестно куда. Немного погодя Михаил собрал последние силы, тоже взобрался на вершину и встал рядом.

Клубы густого черного дыма поднимались к небу. За дымовой завесой пылали языки красного пламени. Пока Виктор и Михаил смотрели на дым, прогремел третий взрыв. Во все стороны разлетались каменные обломки. Теперь они знали, что произошло: солдаты заложили взрывчатку в белокаменном дворце, и дом взлетел на воздух у них на глазах.

Грянули еще два взрыва, и в наступившей темноте взвились в небо еще два огромных огненно-красных языка пламени. Рухнула башенка, за которую когда-то давным-давно зацепился его змей. Прогремел еще один взрыв, сильнее, чем предыдущие, и в воздухе словно закружила вспугнутая стайка огненных летучих мышей. Их подхватил ветер, и они полетели, кружась и переворачиваясь в бурных воздушных потоках. До Виктора и Михаила донесся горький запах гари. Огненные летучие мыши взметнулись высоко над лесом и начали медленно оседать на землю.

Некоторые из них закружились и над тем каменистым кряжем, где стояли два волка. Ни один из них не повернул головы. Горящие страницы из книг на латыни, немецком и русском. Многие из них еще сохранили то, что осталось от цветных иллюстраций, нарисованных некогда рукой мастера. Они медленно оседали на землю хлопьями черного снега — несбывшиеся мечты цивилизации, но налетевший ветер подхватил золу, поднимая ее высоко в воздух и развеивая по всей округе. Вот и не осталось ничего.

На лес опустилась ночь. Раздуваемое ветром пламя пожара перекинулось на деревья. Волки по-прежнему стояли на вершине небольшого каменистого кряжа. Две пары волчьих глаз поблескивали красным светом отражающегося в них огненного зарева. Языки пламени рвались к небу, танцевали на руинах, и ветви зеленеющих сосен и елей съеживались от их жаркого прикосновения. Михаил подтолкнул Виктора: пора уходить хоть куда-нибудь, но Виктор не двинулся с места. И лишь позднее, когда они почувствовали набегающую волну огненного жара, Виктор наконец подал голос: это был страшный глухой стон поражения. Михаил спустился с вершины кряжа и рявкнул на Виктора, зовя его за собой. Виктор отвернулся от огненного зрелища и начал спускаться вниз, дрожа всем телом и низко опустив голову.

Живые должны жить. Пробираясь через лес, Михаил подумал о том, что старая человеческая истина оказывается справедливой и для волков. Алекша, Франко, Никита и те, кто навсегда покинул их. А как же Петр? Может быть, и его кости остались лежать под руинами белокаменного дворца, или же солдаты забрали его с собой? Что станет с Петром, окажись он в том, диком мире? Михаил понимал, что об этом ему, скорее всего, так и не суждено будет узнать, да это, наверное, и к лучшему. И тут к нему неожиданно пришло осознание того, что ведь и сам он был убийцей. Он убивал людей, сворачивал им шеи, перегрызал глотки… с Божьей помощью… и для него это было так просто…

Но самое страшное, что он делал это с удовольствием, ему нравилось убивать.

Хотя от книг остался лишь пепел да зола, в душе у Михаила продолжали звучать их голоса. Вот и теперь он слышал, как внутренний голос нашептывал ему строки Шекспира из его «Ричарда III»:

Вместе с Виктором они уходили все дальше в лес, и вслед им дул ветер, донося жар от занявшихся огнем деревьев.

Глава 6

Михаил и Виктор обосновались в одной из тех пещер, где Виктор когда-то выслеживал берсеркера. Они успели прожить в ней больше десяти дней, прежде чем выпал снег. В каменной норе было вполне достаточно места для двух волков, но не для двоих людей. Налетавший с севера ветер становился злее, и оставаться в такую погоду людьми было равноценно самоубийству. На Виктора напала апатия, и он спал целыми днями. Михаилу приходилось охотиться за двоих, жадно набрасываясь и хватая все, что он только мог утащить из лесной кухни.

Настоящая зима пускала в лесу свои ледяные корни. Михаил отправился к солдатскому лагерю и обнаружил, что он опустел. Следов Петра тоже нигде не было видно. В проложенных подводами колеях лежал снег. Человеческий запах улетучился. Михаил миновал по пути большой выжженный участок леса, где лежали обугленные руины белокаменного дворца, и снова возвратился в пещеру.

В ясные ночи, когда в окружении голубого ореола на небо всходила луна и ярко мерцали звезды, Михаил пел. Это была песня боли и тоски; жизнь его больше не радовала. Виктор оставался в пещере, свернувшись на каменном полу белым мохнатым клубком, и лишь слегка поводил ушами, слушая песню черного волка. Но Михаил пел один. Скитающийся над землей ветер подхватывал его голос, эхом разнося его по притихшему лесу. В ответ — тишина.

Прошли недели и месяцы. Михаил начинал чувствовать, как все меньше остается в нем человеческого. Он больше не чувствовал необходимости в своем беспомощном белом теле; четыре лапы, когти и клыки — вот что сейчас ему было нужно. А Шекспир, Сократ, высшая математика и языки русских, англичан и древних римлян вместе с различными теориями религии — все это было частью совершенно иного мира. В том царстве, в которое сейчас вступил Михаил, самым главным было умение выжить. И первая же ошибка могла стоить жизни.

Зима кончилась. Снежные бури сменились весенними ливнями, леса зазеленели. И вот однажды утром, вернувшись с охоты, Михаил увидел голого седобородого старика, сидевшего на камнях у самого края пропасти. Бледное лицо Виктора было покрыто глубокими морщинами; щурясь на солнце, он взял предложенный ему кусок мяса убитой ондатры и съел его сырым. Его отвыкшие от яркого света глаза смотрели, как на небо восходит солнце. Он слегка склонил голову, оборачиваясь назад, словно на знакомый зов.

— Рената! — позвал он; голос его дрожал. — Рената!

Михаил улегся рядом, на краю пропасти, принимаясь за еду.

Виктор закрыл лицо руками и зарыдал; сердце Михаила разрывалось от жалости к нему.

Виктор поднял голову, глядя на черного волка так, как будто видел его в первый раз.

— Ты кто? — спросил он. — Кто ты такой?

Михаил продолжал есть. Он знал, кто он такой.

— Рената! — снова позвал Виктор. — А, вот ты где… — Михаил видел, как Виктор чуть заметно улыбнулся, обращаясь к кому-то видимому лишь ему одному. — Представляешь, Рената, он и в самом деле считает себя волком. Он думает, что останется здесь навсегда и всю жизнь будет только и делать, что рыскать по лесу. Знаешь, Рената, кажется, он забыл, кто он на самом деле, он забыл, что под этой шкурой скрывается человек. Он думает, что и после того, как я уйду к тебе, он останется здесь и будет ловить крыс себе на обед. — Виктор усмехнулся своей выдумке. — Подумать только, сколько знаний я вложил в него! — Немощные пальцы прикоснулись к темневшему на плече шраму, нащупывая засевшую в теле пулю. Потом его внимание снова переключилось на черного волка. — Превращайся! — приказал он.

Не обращая на него внимания, Михаил продолжал вылизывать оставшиеся от обеда кости.

— Превращайся, — повторил Виктор. — Ты не волк. Стань человеком.

Придерживая лапой маленький череп, он зажал его в пасти, хрустнув костями, вскрыл его и вылизал мозги.

— Рената тоже хочет, чтобы ты снова стал человеком, — говорил ему Виктор. — Слышишь? Она разговаривает с тобой.

Михаил слышал только завывание ветра и голос выжившего из ума старика. Покончив с едой, он принялся облизывать лапы.

— Боже мой, — тихо проговорил Виктор, — боже мой, я схожу с ума. — Он встал, заглядывая вниз, на дно пропасти. — Но все же я еще не сошел с ума настолько, чтобы считать себя волком. Нет, я человек. И ты тоже человек, Михаил. Так стань же им. Прошу тебя.

Михаил продолжал лежать на животе, глядя, как в небе над ними кружат вороны, и думал, что было бы совсем неплохо поймать одну из них. Ему не нравился запах, исходивший от Виктора; он напоминал о смутных силуэтах с винтовками.

Тяжко вздохнув, Виктор понуро опустил голову. Он начал медленно и осторожно спускаться вниз по каменистому склону, было слышно, как хрустят его старческие суставы. Михаил поднялся с земли и последовал за ним, чтобы в случае чего не дать ему упасть.

— Не нужна мне твоя помощь! — закричал, на него Виктор. — Я человек, и мне твоя помощь не нужна!

Он спустился к пещере, заполз в нее и улегся на полу, глядя в пустоту. Михаил прилег на небольшом каменном выступе перед пещерой, и легкий ветерок перебирал его густую шерсть. Он глядел на ворон, круживших над пропастью, словно множество черных воздушных змеев, и у него текли слюнки.

Лес цвел под теплыми лучами весеннего солнца. Виктор больше не становился волком, а Михаил упорно не желал снова превращаться в человека. Виктор очень ослабел. Холодными ночами Михаил входил в пещеру и ложился рядом с ним, согревая старика теплом своего тела, но сон Виктора был очень чуток. По ночам его мучили кошмары, и тогда он вскакивал, призывая к себе Ренату, Никиту или еще кого-нибудь из навеки покинувших этот мир членов их стаи. Днем, когда пригревало солнце, он вылезал из пещеры и забирался на вершину скалы, подолгу просиживая над пропастью и глядя на подернутый дымкой далекий западный горизонт.

— Ты должен отправиться в Англию, — доказывал Виктор черному волку. — Правильно, в Англию. — Он снова кивнул. — Англия — цивилизованная страна. Там не убивают детей. — Он поежился; даже в жаркий солнечный день его тело оставалось холодным, как пергамент. — Ты меня слышишь, Михаил? — спросил он.

Черный волк поднял голову и посмотрел на него, но ничего не ответил.

— Рената, — заговорил Виктор, обращаясь к кому-то невидимому, — знаешь, Рената, ведь я был не прав. Мы жили как волки, хотя мы вовсе не были волками. Мы были людьми, и мы должны были жить в том, другом мире, среди людей. Я был не прав, решив, что мы все должны жить здесь. Не прав. И теперь каждый раз, когда я смотрю на него, — он указал рукой на черного волка, — я понимаю, что ошибался. Мне уже слишком поздно пытаться что-то изменить. Но ему еще не поздно. Он еще может уйти отсюда, если захочет. Он должен уйти. — Виктор сложил руки, переплетя тощие пальцы и затем снова разъединив их, словно распутывал головоломку. — Я боялся мира людей. Я боялся боли. И ведь ты, Рената, тоже боялась всего этого? Ведь так? Да что там говорить, все мы были такими! Если бы мы только захотели, мы бы давно могли уйти отсюда. Может быть, мы и смогли бы научиться, как выжить в этом диком мире. — Он поднял руку, обводя широким жестом западный горизонт, указывая на далекие, невидимые деревни, поселки и города. — О да, там ужасно, — тихо сказал он. — Но ведь это его мир. Михаил должен жить в нем. Но только не здесь. Ему больше нельзя здесь оставаться. — Он снова перевел взгляд на черного волка. — Рената говорит, что ты должен уйти.

Михаил даже не шелохнулся; он дремал, лежа на солнцепеке, слыша сквозь сон, о чем говорит Виктор. Он взмахнул хвостом, отгоняя муху, — это движение было невольным.

— Ты мне не нужен, — раздраженно сказал Виктор. — Ты что, и в самом деле думаешь, что ты меня облагодетельствовал? Как бы не так! Я и сам могу охотиться и вот этими самыми голыми руками поймаю то, что зубами ты не ухватишь вовек! Ты считаешь, что это и есть преданность? Нет, это самая настоящая дурость! Стань человеком. Сынок, ты слышишь меня?

Зеленые глаза черного волка слегка приоткрылись, и веки тут же опустились вновь.

— Ты недоумок, — заключил Виктор. — Я потратил столько времени на обучение идиота. Эх, Рената, зачем ты только привела его к нам? У него впереди целая жизнь, и он хочет отвергнуть ее, отказаться от чуда. Я был не прав… как же я ошибался!

Он встал и, не переставая что-то бормотать себе под нос, принялся спускаться к пещере. Михаил последовал за ним, внимательно следя за каждым движением старика. Как обычно, Виктор бранился и гнал его от себя, но Михаил не отпускал его одного.

Шли дни. Лето было в самом разгаре. Почти каждый день Виктор забирался на вершину скалы и разговаривал с Ренатой, а Михаил дремал рядом, слушая его вполуха. В один из таких дней до них донесся гудок мчащегося где-то вдалеке поезда. Михаил поднял голову и прислушался. Машинист, наверное, пытался согнать с рельсов какого-то вышедшего на пути зверя. Сегодня ночью нужно будет наведаться туда, посмотреть, не сбил ли кого паровоз. Подумав об этом, он снова положил голову на лапы, подставляя спину под лучи жаркого летнего солнца.

— У меня для тебя, Михаил, есть еще один урок, — тихо сказал Виктор, когда паровозный гудок затих вдалеке. — Пожалуй, это будет твой самый важный урок. Живи свободным! Вот и все. Будь свободным, даже когда тело твое заковано в кандалы. Оставайся свободным вот здесь. — С этими словами он прикоснулся к его голове старческой, дрожащей рукой. — Разум нельзя заковать в цепи и огородить стеной. Может быть, это и будет для тебя самым трудным жизненным уроком, Михаил. У всякой свободы есть своя цена, но свобода разума бесценна. — Он замолчал, щурясь на солнце, и Михаил поднял голову, глядя на него. Ему показалось, что сегодня Виктор говорил с ним иначе, не так, как прежде. Это было похоже на завещание. И Михаилу вдруг сделалось не по себе, еще ничто так не пугало его с тех пор, как в их лес пришли солдаты. — Ты должен уйти отсюда, — говорил Виктор. — Ты человек, и твой мир там, среди людей. Рената согласна со мной. Ведь ты остаешься здесь лишь из жалости к обезумевшему старику, разговаривающему с призраками. — Виктор взглянул на черного волка желтыми глазами. — Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, Михаил. Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя. Ты понимаешь меня?

Михаил лежал неподвижно.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказал Виктор. — Сегодня же. Я хочу, чтобы ты вошел в свой мир человеком. Чудом природы. — Он поднялся на ноги, и тогда Михаил встал с ним рядом. — Если ты не вернешься в тот мир… какой будет прок от того, чему я так долго учил тебя? — Его плечи, грудь, руки и живот начали быстро зарастать густой белой шерстью. Седая борода словно обвилась вокруг шеи, и лицо начало изменять свои черты. — Ведь я, наверное, был неплохим учителем, правда? — спросил он, и голос его грубел, превращаясь в гортанный рык. — Я люблю тебя, сынок, — сказал он. — Не подведи же меня.

Его позвоночник изогнулся. Виктор стоял на четырех лапах, щурясь на солнце, а его слабое тело продолжало зарастать белой шерстью. Михаил заметил, как напрягаются задние лапы белого волка, и вдруг он понял, что тот собирается сделать.

И тогда он бросился вперед.

Но белый волк опередил его.

Виктор оттолкнулся от земли. Он падал вниз, на камни, которыми было усеяно дно пропасти.

Михаил закричал. Это был пронзительный визг, а он ведь хотел закричать: «Отец!»

Виктор не издал ни звука. Михаил зажмурился и отвернулся, чтобы не видеть, как белый волк разбивается о камни.

В небе взошла полная луна. Михаил лег на краю пропасти и пристально смотрел вниз. Его знобило, хотя ночь была теплой. Он пытался петь, но у него ничего не получалось. В лесу было тихо, и Михаил был совсем один среди этого глухого безмолвия.

Голод — зверь, которому неведомы жалость и сострадание, — недовольно заворочался у него в животе. Рельсы, подумал он; мысли разбредались, думать было тяжело. Рельсы. Может быть, поезд сбил сегодня хоть что-нибудь. На рельсах можно найти мясо.

Он отправился через лес к оврагу, спускаясь по склону, поросшему густой травой и побегами дикого винограда. Выйдя на насыпь, Михаил пошел вдоль путей, рассеянно принюхиваясь, но так и не учуял запаха крови. Тогда он решил вернуться в пещеру, ведь теперь его дом там. Может быть, если повезет, он поймает зайца или мышь по дороге домой.

Он услышал далекий гром и прикоснулся лапой к рельсу, чувствуя, как гудит, вибрируя, железо. Через мгновение паровоз вырвется из западного туннеля и с грохотом понесется по дну оврага, а потом скроется в восточном туннеле. На площадке последнего вагона будет раскачиваться красный фонарь. Михаил посмотрел на то место, где погиб Никита. Вокруг толпились призраки, и он слышал, как они разговаривают с ним. И один из них шептал: «Не подведи же меня».

И тут он внезапно понял все. Он может победить поезд на этот раз. Если только действительно захочет. Он победит поезд, начнет эту гонку волком и выйдет из нее человеком.

А если не успеет… какая теперь разница? Этот лес стал домом для призраков; почему бы и ему не стать одним из них и тогда уже петь совсем другие песни?

Поезд приближался. Михаил подошел к темнеющему перед ним черному провалу западного туннеля и сел на насыпи у рельсов. В теплом ночном воздухе кружились огоньки светлячков, трещали крылышки насекомых, временами налетал легкий ветерок, и Михаил чувствовал, как напрягаются и перекатываются крепкие мускулы под черной волчьей шкурой.

«Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя, — думал он. — Не подведи же меня».

Он почувствовал едкий запах паровозного дыма. В глубине туннеля показался свет. Далекий гром был похож на рев огромного зверя.

И, заливая все вокруг ослепительным светом, осыпая землю дождем огненных искр, поезд вырвался на свободу из темного туннеля и помчался на восток.

Михаил вскочил («Медленно! Слишком медленно!» — думал он) и побежал. Паровоз уже начинал обгонять его, стуча огромными колесами всего в каких-нибудь трех футах от его лап. «Быстрее!» — приказывал он себе, и лапы слушались его. Лапы отталкивались от земли, сердце бешено стучало. Быстрее. Еще быстрее! Он догнал паровоз… поравнялся с ним… и вырвался вперед. Огненные искры обжигали спину, кружились в воздухе у самого лица. Он мчался вперед, чувствуя запах своей паленой шерсти. И вот он был уже впереди паровоза на полметра… на метр… на полтора. Быстрее! Быстрее! Он рвался вперед, его тело словно было создано для скорости и выносливости. Впереди он видел зияющий в скале въезд в восточный туннель. В голове промелькнуло: «Не получится», но Михаил отогнал от себя эту мысль, прежде чем она сумела завладеть им. Он обогнал паровоз на целых шесть метров и тогда начал превращение.

Сперва начали меняться лицо и голова, четыре мощные лапы по-прежнему несли его вперед. Черная шерсть на плечах и спине уходила обратно в тело, уступая место белой гладкой коже. Он почувствовал боль в спине — позвоночник удлинялся. Боль была невыносимой, но он не остановился. Он бежал медленнее, на ногах исчезала шерсть, позвоночник выпрямлялся. Поезд догонял его, и восточный туннель был уже совсем близко. Он споткнулся, но удержался на ногах. На белую кожу плечей и спины с шипением опускались раскаленные искры. Руки и ноги все еще продолжали изменять форму, и вместо когтей на них появлялись человеческие пальцы. Сейчас или никогда.

Михаил, все еще оставаясь наполовину человеком, наполовину волком, бросился через пути перед паровозом, на другую сторону насыпи.

Луч яркого света выхватил его из темноты, и казалось, что на какой-то миг он словно застыл в воздухе. «Око Божье», — промелькнуло в голове у Михаила. Он чувствовал горячее дыхание паровоза, слышал оглушительный стук колес, и решетка-скотосбрасыватель едва не разорвала его тело в клочья.

Он втянул голову в плечи, перевернувшись в воздухе, перелетел через ослепительный луч перед носом паровоза и упал в высокую траву. Над ним пронеслась горячая волна паровозного дыма, жаркий вихрь трепал волосы, искры обжигали голую грудь. Он приподнялся с земли и увидел, как раскачивается из стороны в сторону красный фонарь исчезающего в туннеле последнего вагона.

Михаил чувствовал себя так, словно у него были переломаны все кости. Спина и ребра в синяках. Ноги болели, ступни изодраны в кровь. Но он был цел. Он успел перескочить через рельсы.

Тяжело дыша, он сел на землю; его тело блестело от пота. Михаил и сам не знал, сможет ли он подняться, он уже забыл, как ходят на двух ногах.

— Я жив, — произнес он вслух, и звук его огрубевшего голоса оказался для него настоящим потрясением.

Еще никогда Михаил не чувствовал себя таким голым и беззащитным. Не превратиться ли ему снова в волка? — первое, что пришло ему в голову. Но он тут же отказался от этой мысли. Может быть, позднее. Только не сейчас. Он лежал среди буйно разросшейся травы и думал. Интересно, что там, за лесом? Что ждет его в том мире, о котором Виктор говорил, что это его мир? Наверное, это какое-то страшное место, где опасность подстерегает на каждом шагу, дикая пустыня, где жестокости нет предела. Он боялся этого мира, боялся того, что ждет его там… так же как и того, что, оказавшись там, он вдруг откроет в себе.

«Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя».

Михаил сел в траве и посмотрел на рельсы, уходившие на запад.

«Не подведи же меня».

В той стороне была Англия — страна Шекспира. Виктор говорил, что это цивилизованная страна.

Михаил встал с земли. Его колени подогнулись, и он снова упал.

Вторая попытка оказалась несколько удачнее. С третьей попытки он встал на ноги. Михаил успел забыть, что он так высок. Задрав голову, он посмотрел на полную луну в небе. Это была все та же луна, но теперь она уже не казалась ему такой завораживающе-прекрасной, какой была все то время, пока он оставался волком. Лунный свет серебрил рельсы, и если в этом лесу водились духи, то сейчас они наверняка пели.

Михаил сделал первый, пробный шаг. Нескладные ноги не желали слушаться его. И как он раньше вообще мог ходить на двух ногах?

Он научится этому заново. Виктор был прав: здесь ему не место. Но он любил этот лес, и расстаться с ним будет нелегко. Это был мир его юности, а теперь его ждал совсем другой, жестокий мир.

«Не подведи же меня», — снова вспомнилось Михаилу.

Он сделал еще один шаг. Потом третий. Хоть и с большим трудом, он все же шел.

Михаил Галатинов шел вперед; в серебристом свете луны его нагое тело казалось поразительно бледным, и он вошел в западный туннель, оставаясь человеком.