Частный сыск

ЗОРРО

— Да не волнуйтесь вы так, не волнуйтесь. — Капитан изображал на своем лице сочувствующее понимание. — Все будет хорошо, потерпите…

— Но как же?… — сжимал кулаки Чернов. — Прокурор потребовала… Она потребовала…

— Знаю, знаю, все знаю, — мягким взмахом руки прервал его капитан. — Прокурор потребовала, а судья все решит, как надо. Григорий Михайлович, обижаете… Мы свои обещания держим. Уже и номерок люкс для вас подготовили, так сказать, для отбывания срока. С телевизором, а? Давненько «ящик»-то не смотрели? — И тут же добавил: — Я не шучу.

«Может, еще и биде в камере установят со спутниковой антенной? Нет, так не бывает… Они хитрят. Они что-то скрывают».

— Только попозже, попозже, не сейчас, — будто прочел мысли Чернова капитан, и его седеющие брови нахмурились. — Тут перестановочки неприятные происходят… Тут распоряжение издали, не слышали?

— Нет. Откуда?

— Да вы присаживайтесь, кофейку попьем. — Капитан врубил в розетку штепсель электрического чайника. — Так вот — об указе… Я хочу, чтобы вы все знали, чтобы верили нам…

— Да я и так…

— И все же, чтобы для вас это не оказалось неожиданностью… — Капитан задумчиво выдул пузырек из жвачечки, тот лопнул и размазался по его носу. — В общем, мы не сможем видеться какое-то время… — Он улыбнулся. — Надо же, как любимой девушке на свидании говорю.

— Почему?

«Вот-вот, начинается. Сейчас отыщет предлог, чтобы руки умыть…»

— Так вот — распоряжение, — вздохнул капитан отколупывая с носа остатки жвачки. — Наше учреждение переходит к другому хозяину, Лефортово возвращается к Комитету безопасности. Ну и соответственно люди новые приходят. А старые… Посмотрите, вскипел?

— Я не понимаю… — Чернов словно прирос к дивану.

— Меня переводят в другое место, — объяснил капитан.

— А Андрюшу?

— Его уже, с сегодняшнего дня… Вот так.

— А как же номер люкс?

— Какой номер?… Ах да… Ну, это не проблема.

— Вы обещал и, что будете со мной откровенны…

— Это все, что я пока могу сказать. — Капитан приподнял крышку чайника. — Как долго… А впрочем, куда нам с вами спешить, Штопор?

— Меня расстреляют?

Григорий задал этот вопрос без дрожи в голосе, сухо и спокойно, вроде «который час?».

— Бросьте, Штопор, бросьте, никто вас… — Капитан повернулся к Чернову спиной и посмотрел в окно, выходившее на тоскливый тюремный двор. — Опять этот снег… Новый год скоро… Помните, как в том анекдоте? Зек возвращается с допроса и говорит своему дружку: «Поздравляю с новым годом!» А тот ему: «Ду-рак совсем, июнь же на дворе!» А этот…

Тут рассеянный взгляд Григория остановился на приоткрытой дверце шкафчика-пенала, в котором хранились чашки, блюдца, ложечки, салфеточки — словом, все необходимые для чаепития принадлежности. И в крошечной щелке, в отблеске неверного оконного света, был виден краешек коричневой кожаной кобуры…

Что это? Опять проверка? Похоже… Капитан будто специально отвернулся… Провоцирует?

А если нет? Если дверца шкафчика приоткрылась случайно? Если седовласому даже в голову не приходит, что я могу заметить, а уж тем более воспользоваться?…

А ведь это шанс. Пусть иллюзорный, но единственный и неповторимый. Или сейчас, или никогда…

Капитан явно темнит, ему что-то известно. Что-то такое, что мне, Чернову, нежелательно… «Приходят новые люди…» Получается, что стукачом воспользовались, поимели во все дыры, а теперь вышвыривают, как старую, прогнившую половую тряпку?

Двум смертям не бывать…

— …смеется. «Нет, — говорит, — это тебе еще один год к сроку добавили».

Штопор молчал.

— Вам не смешно? — разочарованно спросил капитан. — Впрочем, анекдотец-то с бородкой.

За его спиной послышался короткий щелчок. Он обернулся. И застыл. И рука его непроизвольно потянулась к поясу. И он запоздало вспомнил, что кобуры на поясе не было…

— Вы с ума сошли?

— Наверное… — пожал плечами Григорий.

— Положите на место… — Капитан все еще стоял у окна, не в силах тронуться с места. — Немедленно положите. И не надейтесь…

— На что?

— На то, что вы сможете сбежать…

— А я, если честно, и не надеюсь.

— Тогда положите! — уже потребовал капитан, вытягивая вперед раскрытую ладонь. — И я никому об этом не скажу. Дайте его сюда.

— Назад… — тихо сказал Чернов. — Стой где стоишь… Или нет… Сядь сюда, на стул…

— Пистолет не заряжен.

— А чего ж ты тогда боишься?

— Я не боюсь… — Капитан опустился на краешек стула с такой осторожностью, будто он был заминирован. — Я не хочу, чтобы у вас возникли неприятности… Это глупо, Штопор. Очень глупо.

— Значит, не заряжен?

— Нет…

— Может, проверить?

— Не надо!.. — невольно отшатнулся капитан.

— То-то я смотрю, — улыбнулся Григорий, — что затвор плавненько так откатился к запястью и вернулся на место. Патронник-то уже полон…

— Это глупо, — повторил капитан.

— Глупо — в твоем положении звать на помощь, — наставительно заметил Чернов. — Сразу предупреждаю, я выстрелю, мне терять нечего…

— У меня жена и ребенок маленький.

— У меня тоже.

— Что ты хочешь? — Тоненькая струйка пота поползла по выбритой до синевы щеке капитана. — Это все бессмысленно и бесполезно…

— Для начала нужно сделать так, чтобы нас никто не побеспокоил. — Продолжая держать седовласого на мушке, Григорий подскочил к двери и повернул рычажок замка. — А теперь…

«А что теперь? Я даже не знаю, где нахожусь…»

— …Теперь мы почаевничаем и поговорим о том о сем. Пожевать чего-нибудь не найдется? Я голоден, как черт.

— Там, в шкафу, печенье… — выдавил капитан и опять занудил свое: — Это глупо.

— Тебя как звать, умник? Давно спросить хотел.

— Герман…

— Очень приятно, но руки не подам, ладно? — зло усмехнулся Григорий. — Без обид.

За окном вечерело. И печенье было съедено, и вода в чайнике иссякла. Капитан сидел на диване, покорно сложив руки на коленях. Ну первоклассник, едрит его!.. И куда только подевались его ирония, цинизм и пренебрежительность во взгляде?

— Так кто на меня катит? — в который раз спрашивал Григорий.

— Я не знаю, — в сотый раз отвечал Герман. — Я ничего о твоем деле не знаю. С нами связался следователь Порогин. Ему понадобился надежный осведомитель, раскрутить какого-то урку. Вот… Посоветовал использовать для этой цели тебя.

— И все?

— Он обещал обо всем договориться с прокурором и судьей, чтобы тебе скостили срок. Теперь все…

— А фотография моей жены откуда?

— Порогин дал…

— Так, допустим… — Чернов в задумчивости прошелся по комнатушке. — Но почему тогда прокурор все-таки…

— Я не знаю, — опередил его с ответом капитан. — Я вообще здесь больше не служу, я должен буду передать тебя тем, кто появится на моем месте.

— Тебе этого делать не придется, — успокоил его Григорий, — потому что ты меня сейчас выведешь отсюда.

— Как? — вспыхнул Герман. — Каким образом?

— Думай, дружок, думай. — Чернов оседлал стул, оперевшись грудью на спинку. — Я так понимаю, что времени у нас в обрез… Поторопись, будь уж любезен.

— Это нереально, — не раздумывая, выпалил капитан. — По дороге к выходу десятки пропускных пунктов. Все двери спаренные, открываются с расстояния, автоматически. Если одна дверь открыта, другая блокируется.

— Но я ж тебя в заложники возьму…

— Тебя грохнут, и меня вместе с тобой. Тут такие фокусы не проходят.

— А если? — Григорию пришла в голову безумная идея. На первый взгляд безумная. — Охранники знают тебя в лицо?

— Знают… — Герман о чем-то начал догадываться, и это «что-то» ему сразу не понравилось. — Забудь.

— А ну раздевайся, — приказал ему Чернов. — Давай-давай, скидывай манатки, да поживей!..

Они вышли в коридор. На Григории трещала по швам форма капитана внутренних войск, все-таки он был поплотней Германа, пошире в плечах, и вообще. Особенную неприятность доставляли ботинки на три размера меньше… Но ничего, стерпится. Думать ли сейчас о каких-то мозолях?

Герман ковылял чуть впереди, ощущая позвоночником жгучее прикосновение пистолетного ствола.

Он был в штатском, в тех самых потрепанных джинсах и молодежной клетчатой рубашке — Чернов обнаружил их аккуратно сложенными на одной из полок в шкафу.

Тогда Григорий еще заподозрил капитана в том что от ведь мог водить его за нос насчет распоряжения, насчет неожиданного перевода на другое место и полнейшего незнания подробностей судебного процесса. Как же так? Что, в первую очередь, делает человек, увольняясь с работы? Собирает вещички. А они, родимые, лежали себе спокойненько… Но подозрение это не задержалось, пролетело мимо.

Они повернули за угол. Впереди маячила решетчатая дверь. Это был первый пост. Сердце Чернова екнуло и провалилось куда-то в желудок.

Из стеклянной будочки на них смотрела веснушчатая мордашка молоденького солдатика.

— Открывай, Симыч! — гаркнул Герман. Солдатик нажал на невидимую кнопку, прозвучал электрический сигнал, и дверь приотворилась.

— Вот, Симыч, знакомься, — капитан явно переигрывал, его вальяжность была безмерно преувеличена, но Симыч этого не замечал, — товарищ Чернов, передаю ему дела.

— Здравствуй, служивый, — вымучил улыбку Григорий.

— Здрасьте, виделись уже. — Солдатик равнодушно взглянул в его сторону.

— Вот и славненько, — по шажочку, по шажочку двигался Герман вдоль конторки, прикрывая собой правую руку беглеца, через которую как-то неестественно был перекинут плащ. — Да-да, увольняюсь. Верней, увольняют, ага. Ну бывай, Симыч. Дверку-то открой, а?

— Где это мы с ним виделись? — облегченно выдохнув, спросил Григорий, когда они отдалились на безопасное расстояние от будки.

— Да это он так просто, спутал тебя, — пожал плечами капитан. — Знаешь, сколько здесь людей за день проходит? Всех и не упомнишь…

А про себя подумал: надо же, гад, даже удостоверение не проверил!

— Мы хоть в какую сторону?

— В правильную, Штопор, в правильную… Но ты учти, что перед самым выходом будут проверять документы, при всем желании не отвертишься.

— Учту, — мрачно кивнул Чернов.

— У меня жена и маленький ребенок, — напомнил Герман без особой надежды на то, что этому напоминанию внемлют.

Они шагали по нескончаемым лабиринтам гигантского здания, поднимались по забранным решетками лестницам, затем спускались, после чего поднимались вновь… Если бы Чернову пришлось искать дорогу к выходу, он бы точно заблудился.

Два следующих поста были пройдены без задержки — легенда о «новеньком» и его «наставнике» срабатывала на все сто и открывала зеленую улицу. А вот перед четвертым Германа вдруг- заколотило.

— Я его не знаю… — Перепуганное лицо бедняги так переменилось в цвете, что теперь почти сливалось с сизой стеной.

— Кого не знаешь? — заторможенно соображал Григорий.

— Пацана этого не знаю… Утром другой был. А этого… Нет, не знаю… Очком чую, не пропустит он…

— Который час?

— Без пяти шесть, — вскинул капитан к глазам левое запястье.

— А если во двор? Можно отсюда как-нибудь…

— Что толку? — Глаза Германа начали излучать лихорадочно-панический блеск. — Там же ворота… Народу уйма… Обоих пристрелят…

Чернов молчал, по его скулам бегали желваки.

Мимо них неторопливо прошествовал конвоир, подталкивая перед собой заключенного.

— Привет, Гер, — кинул он на ходу. — Чтой — то ты какой-то болезный?

— Озоновая дырка над головой пролетела, — отшутился Герман. — Как служба-то?

— Как видишь, потихонечку. — И конвоир продолжил свой путь.

— Веди, — решительно заявил Чернов.

— Куда? Во двор? простонал капитан. — Это же в другую сторону… Возвращаться надо…

— Быстрей. У нас всего пять минут.

— Почему пять минут? — не понял Герман, но вновь почувствовав пистолетный ствол (на этот раз животом), спорить не стал.

Лестница в тюремный дворик находилась в противоположном крыле. Добрались до нее без осложнений, мальчишки-охранники лишь посмеивались (мол, дурные эти офицеры, вечно они что-нибудь забывают) и, отпирая двери, говорили вслед:

— Голову только не забудьте…

Солдатский юмор. Хоть бы один придумал что-то новенькое, пооригинальней. Да куда там…

Свежий морозный воздух с болью ворвался в легкие, аж дыхание перехватило. Чернов быстро накинул на себя плащ, сунул пистолет в карман.

— И что теперь, Зорро? — то ли от холода, то ли от нервного возбуждения клацал зубами Герман. — Что ты там надумал, стратег гребаный?

И все-таки кое в чем старик Фоменко не лгал. У груды мусорных баков мирно пожевывала удила сухобокая кобылка… Старушка совсем, лет двенадцать, не меньше…

— Ах, милая моя… — вырвалось у Чернова.

Кучер, безвозрастный мужичишка, сидел на корточках у переднего колеса телеги и, зябко кутаясь в тулуп, орудовал гаечным ключом, то и дело приговаривая:

— Эх, мать-перемать… Эх, едрит-колотит…

В отличие от капитана, который в любой момент готов был забиться в истерическом припадке, Григорий, наоборот, с каждой минутой успокаивался.

Они стояли посреди пустынного тюремного дворика-колодца, и, странное дело, никто на них не обращал никакого внимания, никто не кричал: «Эй, вы! Какого вам здесь надо?» В желтоватом свете прожекторов кружились снежинки. Тишина, мир и покой…

Метрах в тридцати от них, у огромных железных ворот, пританцовывал парнишка в камуфляжке, нежно прижимая к груди автомат. Он удивленно поглядел на Германа, верней, его странное, явно не по сезону, одеяние и, хмыкнув, продолжил свою незамысловатую пляску.

— Иди передо мной, — шепнул Чернов. — Лошадку видишь?

Герман не заставил себя упрашивать. Передергивая плечами, он засеменил к телеге.

— Дедуль, какие-то проблемы? — деловито осведомился Григорий. — Помощь нужна?

— Да вишь, колесо, едрит его налево, — не поднимая головы, пожаловался мусорщик.

— У-У-У, серьезная поломка, — протянул Чернов.

На самом деле он даже не смотрел на колесо. Его пытливый взгляд был устремлен на лошадушку, милую добрую лошадушку, поводящую ушами и издающую такой нежный и трогательный «фырк»…

— Мой приятель вам быстро все починит.

— Я? — ошалел Герман.

— Ты, — одними губами прошелестел Григорий. — Возьми у него ключ.

— Дайте мне ключ, я попробую… — Капитан опустился на корточки рядом с кучером.

— А вы пока распрягите коня, — распорядился Чернов.

— Зачем распрягать-то?… — захлопал глазами мужичок.

— Надо телегу на бок завалить.

— Точно! — воодушевленно воскликнул мусорщик. — На бок, как же я сразу…

— Эй, что там у вас происходит? — вдруг окликнули их от ворот.

— Все нормально, милок! — сложив ладони рупором, прокричал в ответ кучер. — Поломка небольшая! Щас справим!

— А сколько лет вашему коню? — начал непринужденную беседу Григорий, пока кучер возился с подпругами.

— Кобыла это, чтоб ей пусто…

— Что ж вы на нее так… — укоризненно покачал головой Чернов.

— А чего мне с ней, дохлятиной, якшаться?

— А сколько ей?

— Тринадцать…

«Почти угадал!..»

— Как ее по имени-отчеству?

— Дунька она…

— Дуняша… — Григорий обхватил ее длинную морду, притянул к себе. Она не сопротивлялась, а, напротив, льнула, почувствовав добро. Теплая… — Бегает-то быстро?

— Какой там!.. Я ж говорю: дохлятина!

«Ошибаешься, дружок… Ты просто язык общий с Дуняшей найти не можешь. Ты черствый и жестокий. И она тебя за это не любит. А если ее попросить хорошенечко, шепнуть на ушко что-нибудь ласковое. Сможет… Еще как сможет…»

И Григорий действительно потянулся к ее уху, зашептал. Она слушала его завороженно и даже, казалось, затаив дыхание. А потом… потом утвердительно кивнула…

— Вот и хорошо, — улыбнулся Чернов. — Только не подведи меня…

— Отцепил, чтоб ее… — Кучер поднял вверх деревянную дугу. — А теперь навалимся, братцы!.. — И он схватился за край телеги.

Герман выжидающе смотрел на Григория, а тот… Как бы это объяснить получше? Чернов никогда не бил людей в спину, подло, исподтишка… А тут не было другого выхода. Он должен был ударить. Один раз. Но не насмерть. Нужно только оглушить. Чтобы кучер не помешал, не заголосил…

Он размахнулся и ткнул рукоятью пистолета по темечку. Даже не вскрикнув, мусорщик в мгновение обмяк, ноги его подкосились, а вот руки никак не желали отпускать деревянный бортик. Так и замер в этой странноватой, неестественной позе.

— Ты убил его… — прорычал капитан. — Ты убил… Теперь уж точно «вышка».

— Нет-нет, он жив, — уговаривал себя Чернов. — Он просто потерял сознание. Он жив… — И, вырвавшись из секундного оцепенения, приказал Герману: — Влезай на нее, быстро!

— Я не умею…

— Встань на телегу, я тебе помогу!

Тот был уже в таком обмороженном состоянии, что согласился бы на любое безумие. Ухватившись скрюченными пальцами за гриву, он оперся одной ногой о телегу, а другую перекинул через Дуняшу.

— Крепко сидишь?

— Вроде… — Герман тупо уставился на гаечный ключ, который до сих пор держал в руке. И как он забыл про него, не пустил в ход? Но теперь было уже поздно.

— Эй, я не понял! Это че такое, а? А ну назад! — Держа автомат навскидку, им навстречу бежал охранник.

— Пацан, не суетись! — улыбнулся ему Григорий, выглядывая из-за плеча посиневшего от холода капитана. — Мы же свои! Просто на лошадке решили покататься!

— Я вам дам — покататься! — Парнишка щелкнул предохранителем. — Оба слазь, живо! Стрелять буду!

Только сейчас он увидел лежавшего в отрубе мусорщика, и нижняя челюсть его медленно отпала. Весь ужас создавшейся ситуации усугубляло маленькое черное отверстие, направленное ему в лоб.

— Брось автомат, — грозно приказал Чернов. — Иначе я тоже буду стрелять. Посмотрим, кто из нас ловчей.

— Слышь, ты, он не шутит, — разлепил губы Герман. — Это очень плохой человек. Он взял меня в заложники…

— В залож… — Солдатик осекся.

В такие переплеты ему еще попадать не приходилось. Раньше все было тихо — мирно, никаких ЧП, и вдруг… От неожиданности он совершенно растерялся, но автомат не бросил.

— Открой ворота.

Парень не двинулся с места.

— Слышишь, служивый? Ворота открой!..

Лишь выстрел в воздух привел солдатика в чувство. Повернувшись на каблуках, он понесся к КПП с истерическим криком:

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

Держа пистолет в вытянутой руке, Чернов пустил лошадь шагом вслед за ним. Дуняша оказалась на удивление понятливой. А какой смелой! От выстрела даже не вздрогнула!

— Кто стрелял? — Из каменной будки вынырнула дородная мужская фигура. — Рядовой Бульбец, что там у вас происходит?…

— Рыпнешься, схлопочешь пулю в лоб!.. — не дав ему опомниться, закричал Григорий. И как бы в подтверждение своих слов, несколько раз пальнул лейтенанту под ноги. — Отворяй ворота!

Все-таки в мирное время мало кому хочется погибать дуриком. И лейтенант, попятившись к будке, совсем по-детски залебезил:

— Я открою… Я обязательно открою…

«А может, они еще не поняли, что это побег? — мелькнуло в голове Чернова. — Точно, не поняли!.. Думают, что пьяные офицеры развлекаются…»

— Брось автомат! — Он приставил пистолет к виску Германа. — Я ему мозги вышибу! Брось!

Солдатик смотрел на него с суеверным ужасом и только тупо качал головой из стороны в сторону.

Из-за ворот послышался требовательный автомобильный сигнал — «воронок» доставил новый груз.

В этот момент у Дуняши что-то захрипело внутри. Тяжело ей, бедняжке.

«Боливар не выдержит двоих», — почему-то вспомнилось Чернову.

— Значит, так, — зашептал он на ухо Герману. — Как только выберемся отсюда, сразу прыгай. Усвоил?

— Сразу прыгну… — сдавленно пообещал капитан.

Ворота медленно отъезжали в стену. Слишком медленно.

— Приготовься, милая… — Григорий натянул поводья и, дождавшись, когда спасительная щель вырастет до таких размеров, чтобы через нее могла пройти лошадь, воскликнул: — Н-н-но! Пошла! Пошла!

На какое-то мгновение их ослепили яркие фары грузовика. Дуняша робкой рысью прогарцевала вдоль его правого борта, и Чернов не без удовольствия успел заметить, как вытянулась физиономия водителя.

— Стреляй! Стреляй в них! — Вывалившийся из будки лейтенант набросился на солдатика. — Это же побег!

— Прыгать? — оглянулся Герман.

— Давай… — И Григорий помог ему, сильно толкнув в спину.

А солдатик вскинул автомат и готов был уже пустить очередь, но вместо лошади увидел перед собой тупое рыло «воронка».

— А теперь потерпи, — Чернов подался всем телом вперед. — Будет немножко больно…

У каждой лошади есть такое потаенное местечко, по которому цокнешь каблуками (не ударишь, не ткнешь, не надавишь, а именно цокнешь), и — будь она хоть дряхлая, хоть слепая, хоть о трех ногах — понесет так, что ветер в ушах зазвенит.

И Григорий цокнул.

И Дуняша понесла, опрометью, не разбирая дороги.

— За ним! В погоню! — сорванным голосом верещал Герман, тяжело поднимаясь с заснеженного асфальта. — Что же вы стоите, идиоты!!!

— Вон он! — послышалось из-за «воронка». — Белая рубашка светится! Пали, пали!

— Я капитан Куницын! — замахал руками Герман. — Я капитан Куницын!

Грохнула автоматная очередь, но Чернов ее уже не слышал. Приникнув щекой к гладкой лошадиной шее и крепко зажмурившись, он думал только об одном — как бы удержаться. А Дуняша промчалась через дорогу (на счастье, светофор секундой ранее переключился на «красный», и плотный автомобильный поток замер), заскочила в подворотню дома напротив, перепрыгнула через огораживающий детскую площадку заборчик, сшибла ни в чем не повинного снеговика, затем, едва касаясь копытами земли, пролетела по пустынной улочке и, оказавшись в скверике, вдруг угомонилась, сбавила шаг, видимо, только сейчас почувствовав неимоверную усталость.

— Хорошая моя… — Чернов разлепил глаза. — Ты спасла меня… Спасла…

Теперь оставалось только спрыгнуть, ударить ладонью по лошадиному крупу и в последний раз прокричать:

— Н-н-но!!!

Григорий прошел дворами несколько кварталов, вышел к дороге, вскинул руку. Остановился первый же частник.

— Сколько? — привычно буркнул водитель после того, как услыхал адрес.

Рука Чернова сжимала рукоять пистолета.

Он совершил почти невозможное, и теперь прокалываться на таком пустяке? Но и рисковать нельзя… Нельзя…

— У меня нет денег.

— Что, и в Москве военным не платят? — сочувственно покачал головой шофер.

— А где им платят? — нашелся Григорий.

— Ладно, влезай, — после недолгого раздумья сжалился над нищим капитаном водитель. — Если уж правительство армии не помогает, то кто же тогда поможет? Правильно говорю?

Только держать себя в руках, не позволять себе расслабиться, распустить нюни! Все телячие нежности потом — не сейчас!

— Ни слова, Катя! Ни слова! — закричал он с порога. — Только деньги и теплую одежду, ничего больше!

— Гриша… — Казалось, Катюша вот-вот потеряет сознание. Полными слез глазами она смотрела на него, как на привидение. И не верила.

— Гришенька…

— Никаких вопросов, мать! Быстро! Деньги и теплые вещи!

— Батя? — Из своей комнаты выглянула растрепанная голова сына. — Тебя отпустили?…

— Вы можете хотя бы раз в жизни сделать то, о чем я прошу? — сорвался Чернов. — Если через минуту мы не уедем, то… то… Нас здесь и похоронят!..

ПОТЕРЯННЫЙ КАВАЛЕРИСТ

Звонок раздался посреди ночи.

Некоторое время Наташа не могла разобрать, снится ли он ей или же телефон трезвонит на самом деле.

Потом она резко подскочила в кровати и поглядела на мигающее красными цифрами электронное табло будильника: 03.16…

— Что случилось? — спросонья пробормотал Виктор, переворачиваясь на другой бок. — Кто там?

— Не знаю…

Наташа впрыгнула в тапочки и скользнула к телефонному аппарату. В темноте она не сразу нашарила трубку.

— Алло, Клюева слушает.

— Наталья Михайловна? У нас плохие новости…

— Кто говорит?

— Дежурный Вовсенко. Мне дали ваш телефон и сказали, чтобы срочно предупредил…

— В чем дело?

— Побег. Из Лефортова бежал заключенный Чернов. Знаете такого?

— То есть как — сбежал?!

— А вот так. Есть опасения, что он может начать мстить должностным лицам, которые так или иначе причастны к его делу. Вы меня слушаете?…

— Да… да, — пробормотала Наташа, морщась.

Голос в телефонной трубке казался ей продолжением нелепого и кошмарного сна.

— Мы уже отправили машину домой к Самулейкиной. Это судья…

— Да…

— Ее вместе с семейством перевезут в безопасное место, а потом транспорт заедет за вами.

— Вы считаете, это настолько серьезно?…

— Береженого, как говорится, Бог бережет, — откликнулся Вовсенко. — Этот Чернов — он ведь зверь просто. Его даже контролеры в тюрьме побаивались, а уж они-то повидали всякого!..

— Понятно.

— Будьте готовы. Я думаю, минут через сорок машина будет у вас.

Наташа положила трубку и несколько мгновений стояла молча, пытаясь привести в порядок мысли.

Чернов бежал.

Все верно. Она что-то похожее предчувствовала… Хотя была убеждена, что из Лефортова и мышь не улизнет незамеченной, не то что опаснейший преступник, убийца.

Дежурный не рассказал ей об обстоятельствах побега…

«Боже мой, наверняка Чернов оставил после себя несколько трупов охранников».

Дрожа всем телом, Наташа метнулась к кровати и принялась трясти за плечи мужа.

Виктор слабо отбрыкивался, не открывая глаз.

— Витя!.. Просыпайся же! Скорее. Нам надо собираться!..

Он словно не слышал.

— Ой, Таточка, — бубнил он, — я же сплю… давай в другой раз. Еще очень рано… Я хотел выспаться. Оглянувшись, Наташа схватила вазочку с хилыми зимними цветками и перевернула вместе с водой на голову мужа.

Он так и подскочил, отплевываясь и отряхиваясь, и принялся растирать опухшие глаза.

— Ты что, с ума сошла?! — завопил он. — Ты же меня облила!.. Сумасшедшая!..

— Слушай внимательно, — резко проговорила Наташа, — у меня большие неприятности. Мы должны быстро собрать вещи, самое необходимое. Через полчаса за нами заедет машина.

— Какая машина?… Что за фокусы?

— Ты еще помнишь, что у тебя есть дочь? Так вот, хотя бы ради нее: приди в себя, сосредоточься и делай то, что я тебе говорю.

— Но ты можешь объяснить или нет?… — обиженно надул губы Виктор.

— Из тюрьмы бежал опасный преступник. Я просила для него смертной казни. Понял? Мне позвонили с работы…

— О Господи! — взвыл муж. — Только этого мне не хватало!.. Что у тебя за работа, черт побери!.. Ни днем ни ночью никакого продыха!..

Прозвенел звонок.

— Ну вот, — всплеснула руками Наташа, — так я и знала. Ты прямо как маленький ребенок!.. Одевайся быстрее. Они уже приехали. Буди Инну и горшок ее не забудь прихватить!..

Запахнувшись в халат, она направилась к входной двери.

В дверной глазок она увидала возле лифта мужскую фигуру.

Она повернула ручку замка и, уже отворяя дверь, с ужасом осознала, что вовсе не водитель Петя стоит сейчас на лестничной клетке.

Она сделала судорожное движение, но носок тяжелого ботинка уже вошел в проем между дверью и косяком, и кто-то с силой налег на дверь с противоположной стороны.

Наташа закричала — и в следующее мгновение оказалась отброшенной к стене, а Чернов, навалившись на нее всем телом, ладонью закрыл ей рот.

Она глядела на него расширившимися от ужаса глазами.

— Только тихо, — сказал Чернов, — не делайте глупостей, пожалуйста!..

Ногой он толкнул дверь, и дверь захлопнулась.

— Вы одна?

Наташа промычала нечто невразумительное.

— Это хорошо, — кивнул Чернов, — мне нужно с вами поговорить…

В следующее мгновение раздался звонкий удар, и Чернов пошатнулся.

Из-за его плеча Наташа увидела Виктора, сжимавшего в руках дощечку для резки хлеба. Должно быть, в любую другую минуту это было бы смешно до невозможности, но не теперь.

Чернов обернулся и, одной рукой продолжая принимать молодую женщину к стене, постарался прикрыться от нового удара.

Дощечка треснула и переломилась по всей длине.

— Звони в милицию!.. — только и успела крикнуть Наташа, но Чернов тяжеленным кулаком врезал Виктору в челюсть. Нелепо взмахнув руками, тот рухнул на пол.

Воспользовавшись моментом, Наташа оттолкнула Чернова и метнулась в комнату. Она захлопнула дверь прямо перед его носом и, с трудом попадая пальцем в отверстия диска, принялась накручивать 02.

— Алло? — раздалось на другом конце провода, но Наташа ничего не успела сказать.

Рифленое стекло в дверной раме лопнуло, не выдержав могучего удара, и рука Чернова, ухватив телефонный аппарат, запустила его в стену. Во все стороны брызнули осколки корпуса.

Прямо перед собой Наташа увидала тяжелые, словно топором вырубленные черты лица преследователя, и в голове мелькнуло: «Все, конец!..»

Она успела лишь подумать об Инночке, мирно спавшей в кроватке в соседней комнате: «Может, убийца пощадит хотя бы ребенка?…»

С этой мыслью она закрыла глаза и почувствовала, что ледяные ладони легли ей на плечи.

В следующее мгновение ее хорошенько встряхнули, и над ухом раздался сиплый голос:

— Очнитесь, очнитесь, я вам говорю!.. Я не собираюсь делать вам ничего плохого!..

Наташа открыла глаза.

Чернов внимательно глядел на нее, сжав руками плечи, но во взгляде его не было привычной звериной ненависти.

— Извините, что ворвался силой и разбил стекло и телефон, — торопливо проговорил Чернов, — но у меня не было выхода. Никто не должен знать, что я здесь. Сейчас я уйду, но прежде хочу, чтобы вы выслушали меня. Я бежал из тюрьмы… наверное, вам уже известно об этом. Мне нечего терять, но очень важно, чтобы вы знали: я невиновен! Я понимаю, что все улики против меня, есть свидетели, магнитофонная запись, — и все-таки ЭТО ДЕЛАЛ НЕ Я!!!

— Да-да, конечно… — пробормотала Наташа, пытаясь прийти в себя после неожиданного происшествия, — только не надо так волноваться…

— Вы не верите мне! — воскликнул Чернов. — Разумеется!.. Я и сам не могу поверить, что все это случилось со мной. Видимо, бывают и такие страшные совпадения. Никогда в жизни я не участвовал ни в каких бандах и, уж конечно, никого не убивал!.. Эта магнитофонная запись — она целиком сфабрикована. Я и вправду говорил нечто подобное, но речь шла о моем коне, сломавшем голень после неудачного прыжка через барьер, а не о людях!.. Вы слышите меня?! — в отчаянии крикнул он.

— Не волнуйтесь… я слышу…

— Мне пришлось взять чужую вину на себя, потому что мне угрожали… мне и моей семье… А у меня сын. Вы ведь понимаете, что это значит, у вас ведь тоже есть ребенок!..

Наташу вновь пронзил животный страх, но, взглянув на Чернова, она поняла, что эти слова — вовсе не угроза, а просьба осознать весь ужас положения, в котором он оказался.

Не похоже было, чтобы Чернов лгал.

Разве стоило ради этого, рискуя жизнью, пробираться к ней домой, понимая, что погоня висит на хвосте и преследователи вот-вот появятся на пороге?…

— Если вы невиновны, зачем же в таком случае бежали из тюрьмы, вместо того чтобы доказать на суде, что произошла ошибка? — спросила она.

— А что мне оставалось делать? Вы же понимаете, что меня должны расстрелять. Кто будет слушать мои объяснения, если и факты и люди — все свидетельствует о том, что главарем этой шайки был именно я!..

— Но бегство — не выход!..

— Я должен спрятать свою семью там, где ее никто не сможет обнаружить. Тогда у меня будут развязаны руки. Вот увидите, я смогу доказать, что чист. Мне очень важно было сказать вам об этом в лицо, потому что я знаю, что вы думаете обо мне, и не хочу, чтобы вы так думали. А теперь — я должен уходить…

— Постойте, — в замешательстве проговорила Наташа. С одной стороны, речь Чернова вновь заронила в ее душе зерна сомнений, с другой — она понимала, что должна любыми средствами задержать беглеца, пока не объявится водитель посланной за нею машины и не скрутит его, — постойте… Я ведь таки не спросила у вас…

— После! — оборвал ее майор. — Запомните такую фамилию: Никифоров. Именно с ним я говорил о Додоне… ну про то, как я его пристрелил. Он ветеринар. Может, он и знает что-нибудь…

Широким шагом он прошел в коридор и, подняв недвижное тело Виктора, уложил на кушетку, заботливо поправив подушку под головой.

— Он сейчас очнется, — сказал Чернов, — удар был несильный. С ним все будет в порядке. Извинитесь за меня перед супругом. У меня не было иного выхода… Прощайте! Что бы ни случилось, не думайте обо мне дурно. Помните: я не виноват, кто бы что ни говорил!..

И он бесшумно стал спускаться по лестнице.

Несколько мгновений Наташа прислушивалась к удаляющемуся звуку шагов, а затем, закрыв дверь, метнулась на кухню — делать холодный компресс для мужа.

Строго говоря, ей надо было бы сейчас бросить все и разыскивать ближайший телефон, чтобы позвонить в отделение, однако что-то останавливало молодую женщину.

Она вспоминала горящие глаза Чернова у самых ее глаз и его умоляющий шепот:

— Верьте мне!..

Разумеется, она не могла ему поверить, но и не верить теперь тоже не могла.

Три минуты спустя раздался стук в дверь, и Наташа пошла отворять.

— Он только что был здесь, — сказала она шоферу, здоровенному верзиле в милицейской форме — ищите, он не мог далеко уйти.

И только тут она вспомнила, где видела Чернова — да в аэропорту же и видела. Это был тот самый потерянный кавалерист…

СОБАКИ

В пятом часу утра выяснилось, что погоня не увенчалась успехом. Чернов скрылся. Причем скрылся издевательски нагло. Просто тормознул частника — и тю-тю. Этого частника быстро перехватили на Ленинградке (на пустой магистрали это было раз плюнуть), но в машине беглеца уже не было. Водитель сказал, что человек, похожий по приметам на Чернова, попросил подбросить его до «Динамо», а конкретного адреса не называл. В район кинули оперативников, военнослужащих, но — безрезультатно, как в воду канул.

— Вещи собрали? — тараторил шофер. — Давайте, я вам помогу.

— Я никуда не поеду, — твердо заявила Наташа.

— Как — не поедете? — опешил тот. — У нас приказ доставить вас…

— Я никуда не поеду!.. — повторила Наташа с еще большей решительностью в голосе.

— Но вам же грозит опасность!..

Из ванной выглянул Виктор, все еще прижимавший к разбитому подбородку мокрое полотенце. Только что его стошнило. Наверное, у него все-таки легкое сотрясение.

— Тише, не кричите, — цыкнула Наташа. — Ребенка разбудите. Уже не грозит. Езжайте спокойно, я позвоню.

— Мое дело маленькое. — Шофер пожал плечами и вышел на лестничную клетку. И уже оттуда спросил для очистки совести: — А может?…

— Нет! — И Наташа захлопнула дверь.

Только под утро, когда благоверный забылся на ее груди болезненным сном, она смогла трезво обдумать создавшуюся ситуацию. А вот руки ее продолжали Дрожать. Ну и ночка выдалась…

Почему Чернов сбежал?

Потому что он виновен и побоялся «вышки». Он решил пойти ва-банк. Какая разница, где и как умереть?

Допустим. Но почему, вместо того чтобы залечь на дно, убраться из Москвы куда подальше, он явился к ней, подвергая себя безумной опасности? На первый взгляд этому есть единственное объяснение: чтобы отомстить.

Но Чернов не убил ее, даже не покалечил. Виктора только стукнул, и то в общем-то по необходимости. С его точки зрения…

Он просил о помощи. Нет, не на словах, это читалось в его глазах, в его затравленном взгляде.

Видимо, объяснение поведению Чернова кроется в психологии, уж очень неоправданными и противоречивыми были его действия и поступки. Сбежать — и тут же прийти к прокурору… Это все равно что навестить следователя, причем в его рабочем кабинете… Глупость… В этом есть какая-то сумасшедшинка. Точно, Чернов все-таки псих…

И лишь сейчас Наташа по-настоящему осознала, как близка была она от смерти. Наплевать на себя, но родные… Инночка… Такие обычно вырезают всю семью, чтоб без свидетелей…

Надо было уехать… Надо было…

И руки вновь задрожали.

Наташа осторожно высвободилась из объятий мужа, прошла к Инночке, прислушалась к ее дыханию. Ровное, глубокое…

За окном скреб лопатой тротуар невидимый дворник. Город потихонечку просыпался, оживал.

По кухонному столу пробежал маленький таракашка, испугавшись неожиданно вспыхнувшего света. Наташа хлопнула его шлепанцем. Промахнулась. Хлопнула еще раз, но таракашка успел юркнуть в щелочку между столом и стеной.

Откуда он взялся? У них же сроду не было тараканов. Наверное, кто-нибудь морит, вот он и эмигрировал из своей квартиры. Беженец… Странно, но говорят, что это хорошая примета, мол, появляются тараканы — появляются деньги. Нет уж, лучше без денег, едва сводить концы с концами, но и без этих омерзительных тварей.

От перевозбуждения Наташа чувствовала в себе мощнейший заряд энергии (положительной или отрицательной — это она еще не поняла), который рвался наружу и не позволял ей сомкнуть глаза. Но если не уснуть сейчас, где-то около двух дня навалится усталость, будет очень тяжело.

В кастрюльке закипела вода (чайник давно сгорел, а купить новый руки не доходят). Чай или кофе? Пожалуй, чай…

А кто такой Никифоров? Его имя на следствии ни разу не всплывало. Как же так? Почему Порогин упустил такого важного свидетеля? Свидетеля, который, возможно, дал бы новый ход следствию… Или никакого Никифорова не было вовсе? Хотя… Магнитофонная запись, невесть откуда попавшая к адвокату Ярошенко… И сухая безоблачная погода пятого апреля… И школьный журнал… Казалось бы, мелочи, но если в них вдуматься хорошенько, то получается, что все словно белыми нитками шито…

Никифоров… Никифоров, Никифоров, Никифоров…

Наташа нашла телефонный номер МГО «Ветеринарии» в пухлом рекламном фолианте «Золотые страницы Москвы» (Витьке кто-то подарил). Тот, не тот? Пролистала всю книгу. Оказалось, что всяких ветеринарных клиник, как частных, так и государственных, в столице была уйма. Но Никифоров по словам Чернова- какая-то шишка.

Она сняла трубку, набрала номер. Длинные гудки. Ну конечно, в начале-то шестого…

— Московская центральная ветеринарная служба, канцелярия, слушаю.

— Алло, будьте добры господина Никифорова? — Наташа уже выпроводила Витю и Инночку во двор, а сама, прижимая плечом трубку к уху, наспех наводила марафет. От недосыпа ее лицо посерело и как-то скукожилось. Ничего, пудрочкой, румянами, помадочкой…

— Простите, какого именно?

— А у вас их несколько?

— Двое. Анатолий Сергеевич и Рустам Каримович. Вам кто нужен, по какому вопросу?

— Я из прок… — Наташа запнулась. А стоит ли представляться? Нет, пожалуй, не стоит. — М-м-м. д даже не знаю. А можно и того, и другого?

Секретарь удивленно обдумывала ее просьбу, это было понятно по затянувшейся молчаливой паузе.

— Анатолий Сергеевич отсутствует, — наконец сказала она. — А вот Рустам Каримович… Минуточку сейчас посмотрю… — И в трубке зазвучала приятная музычка.

— Алло, Никифоров на проводе!

— Рустам Каримович?

— Да-да, слушаю.

— Здравствуйте, меня зовут Наташа… (Что говорить? Что говорить?!) Понимаете, тут какое дело…

— Наташа? Какая Наташа?

— Знакомая Григория Чернова.

— Знакомая Чернова… — задумчиво повторил Никифоров.

— Да, а вы его разве не знаете?

— Чернова? Может быть, и знаю. А кто он?

(Притворяется? Действительно не знает? Значит, это не тот Никифоров? Или Никифорова-свидетеля попросту не существует?)

Через несколько минут глупого разговора выяснилось, что Рустам Каримович знавал одного Чернова, но тот был не Григорий, а Юрий.

— Наверное, вам все-таки к Анатолию Сергеевичу надо, — заключил он. — Правда, он в данный момент отсутствует.

— Уехал из Москвы?

— Да нет, не должен был… — он окликнул кого-то в сторону: — Маршал не объявлялся? Где? Ага-ага… — И снова в трубку: — У него на вечер совещание назначено.

— Я так понимаю, он ваш начальник?

— Ну что-то вроде, ага. У вас приятный голос, Наташа.

(Не вовремя ты, дружок, начинаешь сети закидывать. Злая я.)

— Скажите, а с ним можно как-нибудь связаться?

— Вообще-то мы такую информацию не даем… Но в виде исключения… Записывайте…

Домашний телефон Анатолия Сергеевича не отвечал. Наташа перезванивала несколько раз в течение часа, но с тем же результатом.

— Майор Глыбов.

— Василий Федорович, это Клюева беспокоит.

— Здравствуй, Клюева! Что там у тебя? Опять Ленька что-то натворил?

— Василий Федорович, не в службу, а в дружбу…

— Значит, не Ленька? Уже хорошо. Ну давай, Клюева, выкладывай.

— У вас есть возможность по телефонному номеру узнать адрес?

Наташа даже не догадывалась о том, какой такой ценной информацией может озолотить ее Никифоров. Кроме того, у нее был всего лишь один шанс из тысячи, что разыскиваемый абонент был именно тем самым Никифоровым. Но, получив от Глыбова вожделенный адресок, она пулей вылетела из квартиры, выбежала к дороге и вскинула руку. Наташу несло. Ей что-то подсказывала обыкновенная, заурядная женская интуиция. Подсказывала нечто неопределенное, плохо улавливаемое, по смыслу сводящееся к одному слову: «Надо!» Ведь была же магнитофонная запись! Была!

Район наипрестижнейший — Крылатское. И домик — ого-го!.. Солидный, приземистый, из белого кирпича, с огромными лоджиями и старушкой-вахтершей в подъезде, задача которой — пропускать незнакомцев только через труп. Желательно труп незнакомца.

— Вы к кому? — На Наташу уставились подозрительные глазки-бусинки, выглядывавшие из-за высокой деревянной конторки.

— В двадцать третью квартиру. К Никифорову.

— Нет его дома.

— А где он, не подскажете?

— С какой стати?

Что уж Наташа наплела этой вахтерше, она и сама потом толком не могла вспомнить. Вроде о какой-то больной собачке, о том, что ее срочно нужно прооперировать, а Анатолий Сергеевич обещал посодействовать… Словом, жалостная история, аж до слез.

— На даче он, — растрогалась бабуля. — Ему соседи сообщили, что какой-то малолетний гаденыш парник разрушил. Вот еще вчера и завеялся.

(Все-то эти старушенции знают, вечно у них ушки на макушке. Какая справочная? Какие осведомители? Хочешь получить информацию на любую, даже самую фантастическую тему — спрашивай старушек.)

— А где она, дача эта? — осторожно полюбопытствовала Наташа.

Это уже было чересчур… Ладно, на такси потратилась, проколесив в другой конец города. Но запрыгивать в последний вагон электрички и целый час трястись до Переделкина, дрожа от холода? Ради чего? С какой радости? А все она, неугомонная… Интуиция… Но самое противное, так это то, что интуиция в последнее время безбожно Наташу обманывала…

Найди еще попробуй его участок…

Наташа вышла на главную улицу и расспросила проходившую мимо женщину с ребенком, услышав от нее знакомое:

— А вам какой Никифоров нужен?

— Ветеринар.

— Нет, ветеринара не знаю. Вон там, — женщина указала рукой в конец улицы, — писатель живет, а вон там, — в противоположную сторону, — бывший министр по печати.

Покрытая обледенелым снежным панцирем земля выскальзывала из-под ног, и чтобы ненароком не шлепнуться, Наташа вынуждена была перейти с быстрого и широкого шага на медленный и короткий.

С двух сторон от нее тянулись ряды крепко сбитых особняков, боязливо прятавшихся за высокими заборами. Колючей проволоки только не хватало.

На какое-то мгновение она даже позабыла о причине своего приезда в Переделкино. Трех-четырех-этажные строения настолько потрясли Наташу напыщенностью, величием и показушной дороговизной, ее, как это принято называть, начала душить жаба. Нет, это была не зависть. Скорей, обида… Ведь не секрет, что честный человек вряд ли сможет отгрохать себе такие хоромы. Вот Витька, к примеру, мечтает, чтобы его картину купили хотя бы за сто долларов. И когда он с такими заработками обзаведется кирпичным особняком? Обидно… Страна жуликов и воров. Борешься с ними, борешься, а они вылезают откуда-то, как таракашка сегодняшний…

Когда количество опрошенных прохожих переварило за десяток, на Наташином пути повстречался-таки дедок-всезнайка в забавном заячьем треухе.

— Толька-то, живодер? А вы, мадам, уже прошли, [возвращаться надо. Во-о-о-он его бунгало! Видите, с зеленой крышей?

Ну и кликуху дали Никифорову местные жители. «Живодер», надо же!..

Судя по столбику белесого дыма, поднимавшемуся в небо из печной трубы, хозяин «бунгало» был дама. Наконец-то… Нашла…

Наташа приблизилась к большим деревянным воротам и стала выискивать взглядом что-то вроде кнопочки электрического звонка, но, кроме поржавевшей таблички «Осторожно, злая собака!», ничего не обнаружила.

— Анатолий Сергеевич? — громко позвала она.

Нет, ее так не услышат.

Наташа легонько толкнула прорезанную в левой створке ворот дверцу, и та поддалась, распахнулась почти без скрипа.

— Анатолий Сергеевич?

Наташа переступила через порожек и оказалась на Дорожке, ведшей к крыльцу дома. Дорожку расчистили совсем недавно, мелкий снежок еще не успел покрыть ее ровным слоем. В бортике-сугробе одиноко торчала лопата.

— Анатолий Сергеевич? — Запустив руку в сумочку и пытаясь нащупать в ней удостоверение, Наташа неторопливо приближалась к крыльцу.

«Сразу раскрыть „корочку“ перед его носом, чтоб без недоразумений. А может, лучше прикинуться дурочкой? Огородами, огородами, расспросить его о том, о сем… Ладно, будем действовать по обстановке».

И рука так и осталась в сумочке. Это Наташу и спасло.

Она успела только обернуться, выкинуть руку вперед, и в тот же момент собака прыгнула. Не собака даже, а огромное мохнатое чудовище с бешеными, навыкате глазами и ощеренной пастью, из которой торчали кривые клыки…

Могучие челюсти сомкнулись на сумочке, рванули ее с титанической силой. Наташа не удержалась на ногах и полетела кубарем в снег. А чудовище удивленно замерло, скосило шарообразные глаза на мертвую кожаную добычу, после чего, будто опомнившись, принялось остервенело мотать ее из стороны в сторону…

— Песик, милый мой песик!.. — До спасительного крыльца было каких-то пять метров, но вместо того, чтобы подняться и бежать, Наташа почему-то поползла по-пластунски. — Песик, я не воровка, я ничего не украду!.. Анатолий Сергеевич, уберите свою собаку!!!

И в этот момент она с ужасом обнаружила, что чудовище было не одно… Откуда-то из-за дома, захлебываясь остервенелым лаем, выскакивали точно такие же — мохнатые, огромные, беспородные, с обвислыми ушами, с разверстыми клыкастыми пастями… Три? Четыре? Пять? Больше! Гораздо больше! А может, это от страха двоилось в глазах?

Галдящая свора неслась на нее неотвратимо, как несется поезд-экспресс без тормозов.

«Только не бояться! Собаки чувствуют адреналин, — закрутилось в Наташиной голове. — Надо затаиться, не двигаться с места… Они лежачего не бьют…»

Ничего подобного. Бьют, еще как бьют… И это доказала пятнистая шавка, несшаяся во главе собачьей банды. Примерившись и рассчитав траекторию прыжка, она наскочила на Наташу с разбега, прижала лапами к земле и впилась зубами в воротник шубки. Остальные же притормозили, обступили их плотным кольцом, словно позволяя своей атаманше выяснять отношения с чужаком один на один… И атаманша старалась, из кожи вон лезла!..

Воротник сомкнулся на Наташиной шее плотной удавкой, она начала задыхаться, не в силах выбраться из-под оседлавшей ее псины. Но перевернуться на живот ей все же удалось… Теперь чудовищу до лица не дотянуться…

Загребая под себя снег, она пыталась ползти. Но ее не пускали… Какая-то из псин, не выдержав, подло цапнула Наташу за голень и, разразившись отчаянным рыком, отскочила. Затем опять цапнула и опять отскочила.

Счастье, что сапоги были турецкие, из плотной кожи… Было неимоверно больно, но собачьи зубы никак не могли прокусить голенище.

Надо было как-то спасаться. И спасаться немедленно. Но как?

— Анатолий Сергеевич!!!

Нет, хозяин и не думал отзываться. А этот истошный крик подействовал на чудовищ, как вызов на бой. И они сорвались с места…

Эту боль невозможно было терпеть. Наташа уже не кричала — она выла! Давясь снегом и пытаясь прикрыть голову руками, она свернулась в клубок, как большая беспомощная ежиха… А потом резко распрямилась и, оттолкнувшись носками от земли, буквально вылетела из шубки.

Собаки не успели понять, что произошло, как так могло случиться — шуба есть, а человек исчез?! — а Наташа уже взбиралась по скользким, обледеневшим ступеням на крыльцо. Еще немного, еще чуть-чуть…

Вот и спасительная дверь!..

Ее надо только открыть и заскочить в дом! Только открыть! Только бы она оказалась незапертой!

Наташа налетела на дверь плечом, вложив в удар все оставшиеся силы, но та не просто выдержала, но и предательски оттолкнула ее…

А чудовища уже надвигались на чужачку, прожигая ее ненавидящими, налившимися кровью глазами Они понимали, что добыча уже никуда не денется что некуда ей бежать.

— Стоять!!! — истошно завопила Наташа. — Стоять!!! Фу!!!

Подействовало. Мохнатая шеренга остановилась. Но ненадолго…

— Стоять, я сказала!!!

И в это мгновение она запоздало поняла, что дверь надо не толкать, а тянуть на себя. Как все просто, но попробуй додумайся…

Она успела.

Челюсти клацнули прямо у ее уха, но она успела. И долго не могла отдышаться, не могла остановить рыдания, не могла утихомирить жгучую боль, терзавшую все ее тело.

А в мозгу стучало: «Я жива… жива… жива…»

— Анатолий Сергеевич… — тихо прохрипела она, вглядываясь в уходящую вверх винтовую лестницу и не в силах отлепиться от двери, в которую все еще рвались, бились, царапались…

А Анатолий Сергеевич был совсем рядом, в двух шагах, Наташа его просто не замечала, как часто не замечаешь какую-нибудь нужную вещь, тогда как она вот, под самым носом, сама на тебя смотрит…

Анатолий Сергеевич смотрел на Наташу тусклыми, остекленевшими глазами.

Он лежал на полу, на краешке дорогого персидского ковра.

Лезвия топора не было видно, настолько глубоко оно вошло в лоб…

НЕПОПРАВИМОЕ

— А ты, оказывается, очень даже ничего, — с тонкой улыбкой проговорила Оленька, приподымаясь на локте и заглядывая в лицо удовлетворенному, будто объевшемуся сметаны коту, Порогину, — кто бы мог подумать!..

— Что, первое впечатление было обманчиво?

— Ну, — Оленька прищурилась, — этот твой костюм и галстук. Очи делают тебя старше. Я думала, ты уже совсем старик, причем очень скучный.

— А я не старик, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Игорь.

— Нет. Старики не умеют заниматься любовью так как ты. И так целоваться.

— Как?

— А вот так! — Оленька прильнула губами к его губам, и последовал долгий поцелуй.

Лежа в чужой мягкой постели, Игорь думал, что Клавдия Васильевна Дежкина, пожалуй, страшно бы разгневалась, узнав о том, как проводит свободное время ее подопечный.

Мысль о ее гневе отчего-то очень сладка была Порогину. Он представлял себе, как встал бы с кровати, не краснея и не прикрываясь под ее взглядом, во всей своей мужской наготе, и гордо произнес:

— Я тоже человек, а вы как думали!.. И нечего воображать, будто у меня нет чувств и желаний. Не хотите, и не надо — со мной любая пойдет!..

Соседка Оленька давно строила глазки, но Игорь мужественно не обращал на это внимания.

Однако накануне вечером он столкнулся с Оленькой под фонарем — помахивая кожаным «дипломатом», направлялся домой со службы, а она прогуливала свою крохотную и пугливую, похожую на уродца с полотен Сальвадора Дали, длинноногую левретку по кличке «Помпон».

На левретке было надето стеганое пальтишко из дорогой ткани, а на Оленьке — пушистая лисья шубка.

— Очень не хочется идти домой, — призналась Оленька, выразительно поглядывая на импозантного соседа, — родители на дачу уехали, а я вот осталась совсем одна.

— Одной тяжело, — понимающе кивнул Порогин.

— Я сегодня кекс купила, итальянский, с ромом. Говорят, очень вкусно. Не хотите попробовать?… С чаем!

— Ну если с чаем… — неожиданно для самого себя выпалил Игорь, и немедленно оказался в мягкой, пахнущей дорогими духами постели.

Оленька обвивала его тело нежными ручками и вообще вела себя предельно раскованно.

Тем временем Порогин лихорадочно подсчитывал в уме, сколько же ей лет и не придется ли отвечать перед законом за совращение несовершеннолетней.

В конце концов он выкрутился:

— А ты кто по знаку зодиака? Я — Лев.

— А я — Близнец, — лукаво сообщила Оленька, запуская шаловливые ладошки ему в плавки. — Мы очень подходим друг другу.

— А по китайскому гороскопу? Я — Лошадь. Огненная.

— Я тоже — Лошадь! — обрадовалась девушка. — Только самая что ни на есть обыкновенная.

Игорь облегченно вздохнул.

Выходит, соседке уже исполнилось восемнадцать, и в смысле уголовной ответственности беспокоиться было не о чем.

Оленька между тем проявляла куда большую опытность, нежели полагалось для ее солнечных лет, и даже в порыве откровенности интимно призналась, что она больше всего на свете любит цифру 7, а теперь будет любить еще сильнее, потому что Игорь у нее седьмой.

— Ого, — только и смог произнести Порогин.

Словом, наутро парочка с трудом проснулась в одиннадцатом часу, и Игорь был вынужден, обернув бедра полотенцем, идти на кухню, чтобы сварить Оленьке крутой кофе, без которого она, по ее же словам, просто жить не могла.

Помешивая пену в турке, он философски размышлял о том, что молодежь нынче, конечно, пошла совсем не та, что прежде. В былые времена подобной сексуальной вольницы не было и быть не могло.

— Ты куда? — удивилась Оленька, когда, напоив девушку крепким кофе, Игорь принялся натягивать брюки. — Тебе что, не понравилось со мной?

— На работу пора.

— Позвони и скажи, что заболел.

— Не могу. Много дел.

— Подумаешь! Тише едешь, дальше будешь. Ты что, премьер-министр — о делах беспокоиться?…

— Хуже, — усмехнулся Порогин.

— Не ерунди. Оставайся. Вон телефон… Ну пожалуйста, — сменила она интонацию с деловой на просительную и, ухватив его за руку, доверчиво заглянула в глаза. — Ну что тебе стоит?… Всего на один-единственный денечек!..

— Оленька!..

— Ну миленький, ну хороший!.. Ну для меня!.. А то я замерзну и умру, и ты потом будешь плакать, но ничего не сможешь изменить!.. Ну будь паинькой!..

Порогин вздохнул. Только этого сейчас недоставало!..

Он хотел было проявить мужской характер, но девушка повисла на руке, и не оставалось сомнений, что она ударится в слезы, как только Игорь начнет натягивать рубашку.

— Вот и хорошо! — воскликнула Оленька, приняв промелькнувшую на его лице тень сомнения за согласие. — Вот и замечательно!.. Поцелуй меня, Игоречек…

Делать было нечего. Пришлось целовать.

Так в ласках и нежностях прошло еще полчаса, прежде чем изнывающий от нелепости ситуации и не понимающий, как из нее выкрутиться, Порогин добрался до телефонного аппарата.

— Клавдия Васильевна? — произнес он, услыхав знакомый голос Дежкиной. — У меня тут кое-какие проблемы, так что предупредите, пожалуйста, шефа, что я… Что?! Он так и подлетел на кровати. — Когда?! Немедленно выезжаю!..

В мгновение ока он впрыгнул в брюки, схватил пиджак, пальто и умчался, даже не послав на прощание возмущенной Оленьке воздушный поцелуй.

— Ну и дурак! — крикнула Оленька и швырнул подушкой в захлопнувшуюся дверь.

— Так я и знал… так и знал! — твердил себе под нос Порогин, стоя на обочине и пытаясь остановит такси.

Наконец, скрипнув тормозами, перед ним распахнула дверцу новенькая «девятка».

— В горпрокуратуру, быстро! — воскликнул Игорь, плюхаясь на переднее сиденье. — Хотя… нет! Поезжайте-ка вот куда…

И он назвал домашний адрес майора Чернова.

Молоденькая курчавая дамочка, сидевшая за рулем, скептическим взглядом окинула странного пассажира, но ничего не сказала и надавила на газ.

Проследив за ее взглядом, Порогин обнаружил, что под распахнутым пальто и пиджаком ничего нет, кроме, разумеется, его самого.

Рубашка и галстук остались висеть на спинке стула в квартире Оленьки.

…Немного погодя он взбежал по лестнице на нужный этаж и с ходу надавил на кнопку звонка. Из квартиры донесся глухой трезвон, но и только. Никто не открывал.

Разбежавшись, Порогин высадил плечом дверь. Это, конечно, было вопиющим нарушением служебных норм и правил, но следователю сейчас было не до того.

Если Чернов прячется в квартире (хотя Игорь весьма сомневался на сей счет), то его задача — как можно скорее обезвредить опасного преступника.

Комнаты, и кухня, и шкаф в кладовой за одежной вешалкой были пусты.

Порогин бесцельно покружил по помещениям, все более и более убеждаясь, что совсем недавно кто-то упаковал и вынес из квартиры самые ценные и нужные вещи, — и не было сомнений, кто именно.

Итак, Чернов не только решился скрыться сам, но и прихватил с собой все семейство.

Трогательная забота о ближних, ничего не скажешь.

Игорь разворошил бумаги на письменном столе, и взгляд его остановился на забытой записной книжке.

Это была удача!

Открыв книжку, следователь убедился, что страницы ее испещрены знакомым почерком.

«Упущеньице, между прочим, — с укором подумал про себя Порогин. — Книжечку-то нужно было приобщить к материалам дела!»

Впрочем, ничего необычного в записях не было: фамилии, имена, номера телефонов. Данных на Ярошенко, Калинина, Леонтьева в книжке не обнаружилось.

НИКИФОРОВ!.. — эта фамилия была подчеркнута красным карандашом два раза. А сбоку наскоро было приписано: «Магнитофонная запись».

Порогин наморщил лоб.

Ах да!.. Ведь в деле фигурировала магнитофонная запись голоса Чернова, признававшегося в совершенных убийствах, и, значит, Никифоров имел к ней какое-то отношение. Что, если преступник решил поквитаться со свидетелем?…

Сняв телефонную трубку, Порогин начал лихорадочно крутить диск.

— Анатолия Сергеевича нет, — ответили на работе, — тут его целый день ищут. Попробуйте позвонить домой.

Домашний телефон не отвечал.

Предчувствуя недоброе, Порогин набрал номер на даче.

Послышались короткие гудки.

— Ну же!.. — твердил Игорь, надеясь, что кто-то! на другом конце провода поскорее опустит трубку на рычаги. — Ну же!..

Однако дачный номер был занят и минуту, и две, и пять.

Через некоторое время Порогин был вынужден признаться себе, что на даче, как видно, что-то произошло.

Я ВАМ ВЕРЮ

Здесь наверняка должен быть телефон! Надо срочно вызвать бригаду! Срочно!

Наташа отыскала аппарат, поднявшись на второй этаж по винтовой лестнице и заглянув в одну из комнат, судя по всему, спальню. Он был прикрыт складками одеяла, которое валялось на полу у широкой развороченной кровати.

Трубка предательски молчала…

Наташа несколько раз нажала на рычаги. Тишина… С розеткой, оказавшейся за кроватью, вроде бы все было в порядке… Наверное, в проводе разрыв. Или отключили на станции. Нет, по телефону говорили совсем недавно. Лежали на кровати и говорили. А затем услышали, что кто-то пришел, сбросили одеяло и… Однако убитый был одет по-уличному: в телогрейке на кровати не поваляешься… Значит, труп не Никифорова? Значит, это он убил того, кто к нему пришел?

Тут взгляд Наташи, рассеянно блуждавший по стене, остановился на черно-белом фотографическом портрете в красивой позолоченной рамке, портрете мужчины, который так не походил на человека, лежавшего в холле с проломленной головой. Но это был все-таки он, Никифоров.

Она открыла окно, выглянула на улицу. Мохнатые чудовища взяли особняк в кольцо…

В одиночку отсюда не выбраться, загрызут, разорвут на части. Теперь понятно, почему собаки так бесновались… Они защищали тело своего хозяина. Они почувствовали, что с ним случилась беда…

Одна из шавок прокусила Наташе руку. Из маленьких рваных ранок, полукругом охвативших ее правое запястье, сочилась кровь.

Наташа опустилась на краешек кровати, достала платок, кое-как перевязала руку.

И что теперь? Прямо как в фильме ужасов. Дом с привидениями, из которого нет выхода. Сейчас из шкафа появится вампир, укусит ее в шею и будет пить кровь, причмокивая синюшными губами от удовольствия…

Следы! Есть ли следы на дорожке? Конечно же Никифоров не был застигнут врасплох. Он разгребал дорожку, когда к нему подошел убийца… Но почему собаки не защитили хозяина? Значит, хозяин им сказал что-то вроде «на место» или «свой». И провел убийцу в дом, а тот его — топором… Или не сразу? Может, сначала они поднялись сюда, в эту комнату? Здесь Никифоров пытался сопротивляться, кому-то позвонить, позвать на помощь… Наверное, они дрались перед тем, как Анатолий Сергеевич сбежал в холл, где его и настиг убийца… Да, дрались… Вот почему кровать выглядит так, будто на ней очень долго занимались любовью…

Занимались любовью… Женщина? Она ночевала в доме? А утром, когда Никифоров чистил дорожку, она его… Нет… Женщина — и топором? Это какую же силищу надо иметь, чтобы проломить голову? Женщина отпадает… Значит, мужчина?… Неужели Анатолий Сергеевич занимался любовью с мужчиной? А что? Всякое бывает… Они переночевали, потом повздорили…

Так, мысль летит куда-то в неверном направлении. Надо вернуться назад, к следам на дорожке. Нет, кажется, никаких следов не было!.. Ну да, их и не могло быть. Убийца сделал свое дело и ушел по чистой дорожке, снег не успел еще покрыть ее… Получается, что это случилось всего-то несколько минут назад, перед самым ее приходом, и если бы она не искала так долго этот особняк, все могло бы… А если убийца никуда не уходил? Если он до сих пор здесь? Где-нибудь прячется?…

От этой догадки у Наташи потемнело в глазах.

Взять что-то тяжелое. Желательно острое…

Но ничего такого, чем можно было бы защититься, в комнате не было. Если только карниз оторвать… И что потом делать с этой длиннющей палкой? Нет, глупо…

Наташа осторожно выглянула в коридор. Прислушалась. Кроме доносившегося с улицы собачьего воя, ничего не услышала, ни одного подозрительного звука, ни скрипа половицы…

На цыпочках двинулась вдоль стены. Заглянула в другую комнату. Пусто. В смысле — никого нет. А меблировочка — будь здоров, каждому бы так жить…

«За все рано или поздно приходится расплачиваться, — мельком подумалось Наташе. — Что же задолжал этот Анатолий Сергеевич? Кому и сколько? И прикончили его не вчера, не месяц назад, а именно сегодня… Таких совпадений не бывает».

Дом был пуст, Наташа обследовала его вдоль и поперек. Значит, убийца все-таки скрылся… В любой другой момент в любой другой ситуации этот факт на пользу следствию явно бы не сгодился, но сейчас — слава Богу… Думать о каком-то следствии?…

Ее так и подмывало покопаться в шкафах, перерыть всю кладовку, изучить содержимое книжных полок и мельхиоровых шкатулочек, целая россыпь которых украшала журнальный столик в гостиной, но она поостереглась делать это до приезда экспертов. Пришлось ограничиться наружным осмотром…

Никифорова убили с какой угодно целью, но только не с целью ограбления — порядок в доме был идеальный, следов обыска нет. Впрочем, преступник мог действовать по наводке и знать, что в таком-то ящичке лежит такой-то драгоценный камушек. Все может быть… Наверняка у Анатолия Сергеевича было чем поживиться. А говорят, что ветеринария у нас в упадке, зверушек лечить не на что… Ну-ну…

Так, что у нас в холодильничке? Прямо как на скатерти-самобранке. Уж от голода Наташа точно не умрет, с таким провиантом можно выдержать и месячную осаду.

На плите красивые кастрюли и сковородки со стеклянными крышками. Мясо, жаренное с луком, и картошка в мундире. На кухонном столе чашка. На донышке осталось немножко кофе. Пепельница с одним окурком. Рядом, на тарелочке, надкушенный бутерброд с ветчиной. Правильно, утром часто аппетита нет, но не курить же натощак…

В углу, между холодильником и стеной, огромный пакетище с сухим собачьим кормом «Педигри».

Еще один «Педигри», нераспечатанный, под винтовой лестницей. Да уж, попробуй такую ораву прокорми.

Наташа опять посмотрела в окно. Собаки продолжали нести свой траурный караул. И что с ними теперь будет?…

Наташа вновь вернулась в спальню. Где обычно кладут записную книжку? Так и оказалось: рядом с телефоном, «зарылась» в пододеяльнике.

Открыла на букву «Ч». Хм… Первая строчка — Чернов Григорий Михайлович, домашний телефон и адрес. Действительно, друзья-приятели. Другие знакомые фамилии в книжке не фигурировали, разве что еще один Никифоров — Рустам Каримович, заместитель начальника по снабжению, Наташа мило общалась с ним утром. И почему-то ей вспомнилось сразу:

«У вас приятный голос».

А что, если это он?… А вдруг они с Анатолием Сергеевичем работали на пару, проворачивали какие-нибудь грязные делишки? Вот Рустам Каримович и почувствовал что-то неладное после телефонного разговора с незнакомой женщиной и, едва положив трубку на рычаг, поехал в Переделкино. И собаки наверняка его знали.

«Успокойся, Клюева, — приказала себе она. — Так можно любого заподозрить, даже того старичка в треухе… А кстати!.. Нет, стоп-стоп-стоп… Хреновый из меня сыщик… Да это же наверняка был Чернов.’…»

Как все сразу становится понятным! Чернов же убил Никифорова, кто же еще? Вчера он сбежал, а сегодня… Вот именно… Почему сегодня, а не вчера? Раз он так хотел укокошить Анатолия Сергеевича, то почему не сделал это в первую очередь, а сначала навестил Наташу и сам же рассказал ей про Никифорова?

Близко, близко, но что-то не сходится… А верней, ничего не сходится. Опять глупость, вопреки логике, вопреки здравому смыслу. Вот если только считать изначально, что Чернов — псих, тогда другое дело. Да и псих психу рознь. Бывают психи-дураки, но существуют же и другие, гораздо опаснее дураков, — психи умные. Они все прекрасно соображают, просто мозги у них повернуты не в ту сторону.

Чернов не дурак, это сто процентов. Значит, умный псих? Значит, просчитать его действия невозможно?… Сегодня он пощадил своего обвинителя, великодушно сжалился над ним, а завтра… Он же может вернуться… А там Витя с Инночкой… «Так что же я здесь сижу?»

Наташа бросилась на веранду, решительно распахнула дверь, и это не ускользнуло от зорких глазищ мохнатых чудовищ. Собаки напряглись, зарычали громче и угрожающе. Они ждали, когда жертва выйдет из дома, внешним своим спокойствием выманивали ее, боясь спугнуть резким движением.

Это все равно что идти по минному полю, где мины закопаны через шаг и нет ни единого шанса остаться в живых…

Наташа вынуждена была отступить, сдаться. Силы явно не равны. Если ее растерзают, это никак не поможет родным.

«С Витей и Инночкой все в порядке, — успокаивала она себя, с опаской обходя раскинувшееся на полу мертвое тело. — Они уже погуляли, пообедали и сейчас смотрят телевизор…»

И вдруг рычание сменилось радостным лаем. Да-да, радостным, не было в нем ни капли агрессии, ни капли ненависти.

Кто-то в куртке-«аляске» с надвинутым на глаза капюшоном вошел в ворота, и этого кого-то собаки обступили со всех сторон, завиляли хвостами, запрыгали на задних лапах… Они признали его, они ему жаловались… А он присел на корточки и гладил их огромные плюшевые морды, ласково почесывал за обвислыми беспородными ушами…

И Наташа уже не смогла тронуться с места, ее будто паралич разбил. Не зная, то ли бросаться к незнакомцу и благодарить его за счастливое спасение, то ли прятаться от него в самый темный закуток кладовки, она стояла посреди громадного холла и слушала, как приближаются шаги. Вот он поднимается по скрипучей лестнице, а вот и притопывает, стряхивая снег с подошв.

— Ну что вы, мои хорошие? Рады, рады, да? Ох, как мы рады! — наконец долетел до Наташи его голос. — А где наш хозяин? Дым из трубы валит, а хозяин не встречает!.. Дружок, это ты так вырос? Ох, какой!..

И она узнала этот голос.

Чернов!..

Он долго и безмолвно смотрел себе под ноги, не замечая, что начавшая уже запекаться кровь липла к его ботинкам. Потом поднял растерянный и какой-то беспомощный взгляд на Наташу, увидел ее исцарапанное, в ссадинах лицо, перебинтованную руку, рваные штанины джинсов…

— 3-за-зачем вы?… — заикаясь, еле слышно произнес он. — 3-зачем вы эт-то?… Зачем?…

— Что?… — Наташа невольно начала пятиться, а Чернов так же невольно на нее наступать, повторяя, словно молитву:

— Зач-чем вы? Так это вы? Но зач-чем?…

«Он что думает? Что это я зарубила Никифорова? Точно — псих. Или же… Сам убил и тут же забыл про это? Такое случается у ненормальных…»

— Убийцу часто тянет на место преступления, не так ли? — Из ее груди вырвался нервный смешок.

— Зачем же?… — жалко развел руками Григорий. — Это вы… Что он вам сделал?…

— Забыл что-то, Чернов? Следы пришел замести? Ну-ну, давай, давай, я тебе мешать не буду!..

— Это не я… Не я!.. — Чернов оглянулся на труп, и голос его дрогнул: — Господи, сколько ж можно?… Прости, Толька!.. Ты из-за меня!.. Из-за меня!.. — И он с ненавистью уставился на Наташу: — Я вам вчера все сказал!.. Тебе, сука! Про Тольку никто не знал, только я и ты!.. И ты его… Сука, ты его…

Они стояли друг против друга как вкопанные, будто между ними выросла прозрачная, но крепкая стена.

— Чернов!..

— Сука!.. — Из глаз Григория брызнули слезы. — Ты же сука!.. Это ты все подстроила!.. Ты дергала за ниточки!.. Ну да, конечно! Все под рукой!.. Хочешь — двинула влево, а хочешь — вправо!.. А где же твой Порогин? Что же он? Струсил?

Такую растерянность и скорбь не сыграть ни одному актеру, даже самому великому.

— Я ничего не понимаю, — потрясенно выдохнул Чернов. — Я не понимаю…

Нет, он не опасен, он не будет убивать. Он заблудился, и ему нужна помощь. И единственным человеком, кто сейчас может помочь ему…

— Так кто еще мог знать об этом?

— Сам Толька… А еще его знакомый, Кирилл…

— Что за Кирилл?

— В тот день, пятого апреля, на дачу они ко мне вдвоем приезжали. Я Кирилла видел в первый, и последний, раз.

— А фамилия?

— Кажется, он называл, но я не помню… — Чернов покачал головой. — Нет, не помню…

— А что с той магнитофонной записью? Откуда она взялась?

— Могу только догадываться…

— И о чем же вы догадываетесь?

Григорий подавленно молчал.

— Он? — Наташа кивнула на труп.

— Больше некому… — И вдруг Чернов будто опомнился: — Вы уже сообщили в милицию! Они сейчас приедут, а вы меня специально задерживаете!..

— Рада бы, да телефон не работает, — улыбнулась Наташа.

Улыбнулась так искренне, так обезоруживающе, что Григорий не мог не поверить.

И напряжение сразу спало, улетучилось. Наташа убедилась окончательно, что Чернов не сделает ей ничего плохого, а тот, в свою очередь, понял, что Наташа ему не враг.

— Вы оклеветали себя на суде?

— Да…

— Вы не убивали Бортникова и Ротова?

— Сыном клянусь, не убивал…

— Но почему нашлось столько свидетелей, которые видели вас пятого апреля? Инспектор ГАИ, старушка соседка, служащие аэропорта?

— Это был не я…

Кишка тонка человека зарубить? На тебя спихнул?… А тебе не привыкать! Да, не привыкать? Ротова и Бортникова ты?…

— Заткнись! — прокричала Наташа. — Заткнись немедленно!

Получилось довольно грозно. Во всяком случае, этот крик ошеломил Чернова, заставил его смолкнуть.

«Надо говорить с ним, как врач психиатрической лечебницы разговаривает со своим пациентом — четко, коротко и ясно».

— Чернов, вы считаете, что это я убила вашего друга? — Она заставила свой голос звучать ровно. — Так вот, я пришла сюда после того, как убийство было уже совершено. На меня набросились собаки и чуть не разорвали в клочья, я чудом спаслась. Можете проверить, где-то во дворе должны быть остатки моей шубы.

— А как же?… — попытался было что-то возразить Григорий, но Наташа резко оборвала его:

— Ни за какие ниточки я не дергаю и дергать не собираюсь. Со следователем Порогиным у меня нет никаких отношений, кроме, разумеется, деловых. Вы вчера явились в мой дом и сказали мне про Никифорова. Я сочла своим профессиональным долгом проверить эти сведения и именно поэтому, установив возможное местонахождение Анатолия Сергеевича, села на электричку и…

— Я вам верю!.. Я верю!.. — вдруг воскликнул Чернов и тут же весь как-то обмяк, ссутулился, размазывая своей большой ладонью слезы по щекам. — Простите, я не сообразил… У вас же маленький ребенок, вы бы не смогли… Вы женщина… А тут топором… Да и зачем вам?… Вы же… Ах, ну да… Но просто… А кто же тогда?…

— Получается, что вы. Ведь об Анатолии Сергеевиче знали только я и…

Казалось, она ступила на острое лезвие. Ведь если Никифорова действительно убил Чернов, то что ему стоит прикончить и ее? Тем же топором, нужно только вытащить его из головы.

Но с каждой секундой Наташе становилось все ясней и ясней: Григорий не виноват.

— Что значит не… — Наташа осеклась, и Григорий прочел в ее глазах, что она наконец о чем-то начала догадываться.

— Но тот человек был, вероятно, очень похож на меня, — продолжил он. — Тот человек ездил на таком же, как у меня, автомобиле, с такими же, как у меня, номерами… Даже агентов ФСБ убили на моей даче. Теперь вы понимаете, как тщательно все это было подстроено?

— Но почему же вы сами рассказывали об убийстве с такой достоверностью? — В Наташином взгляде опять появились искорки недоверия.

— Так мне ж подсказывали, меня ж направляли… Следователь спрашивал меня: «Вы спрятали трупы в коробки и оттащили их в погреб?» И я отвечал: «Да, я спрятал трупы в коробки и оттащил их в погреб». Следователь спрашивал меня: «Вас остановил инспектор ГАИ на пятнадцатом километре Ленинградского шоссе?» И я отвечал: «Да, меня остановил инспектор ГАИ на пятнадцатом километре Ленинградского шоссе». Следователь спрашивал…

— Не продолжайте, все понятно, — остановила его Наташа. — Но зачем вы признавались во всем этом? Кто вас за язык тянул?

— Я боялся…

— Чего вы боялись?

— Я боялся, что они уничтожат мою семью. Они грозили… Они взорвали машину…

— Кто — они?

— Я не знаю… — Чернов громко сглотнул. — Следователь… Нет, не лично… Он подсылал ко мне людей…

— Каких людей?

— В тюрьме… Внутренняя охрана, они пытались сделать из меня стукача. — Григорий не смог сознаться, что не только пытались, но и сделали. — Они говорили, что мне надо взять всю вину на себя, тогда и семья будет жива-здорова и срок скостят до минимума, — он проницательно посмотрел на Наташу. — Они говорили, что вы в курсе…

— Вас обманывали, Чернов. — Она выдержала этот взгляд. — Если бы вы вращались в уголовной среде… Вам бы каждый сказал, что с Клюевой нельзя Говориться.

— Что мне теперь делать?

— Спасать семью.

— Она в безопасном месте.

— Где?

Чернов упрямо потупился.

— Ладно, молчите, так даже лучше будет…

— Вы поможете мне? — тихо произнес Григорий, не отрывая глаз от пола.

— Не знаю, — честно призналась Наташа. — Постараюсь помочь… И в первую очередь надо отыскать Кирилла. — Она вынула из кармана джинсов записную книжку покойного, внимательно просмотрела каждую страницу.

— Есть? — с надеждой спросил Чернов.

— Нет. Если только того дружка на самом деле так звали. Вы запомнили его внешне, могли бы составить фоторобот?

— А вы собираетесь вернуть меня в тюрьму?

— У меня есть знакомый художник, он с ваших слов составит портрет.

— И я, кажется, знаю этого художника? — чуть заметно улыбнулся Григорий.

— Кажется, знаете. У него, между прочим, подбородок раздулся…

— Простите… Я не хотел…

— Так, ни к чему не прикасайтесь, хорошо? Ваши отпечатки здесь совершенно не нужны. — Наташа начала подниматься по лестнице на второй, этаж.

— Хорошо. А вы?…

— А я поищу что-нибудь теплое, не выходить же на мороз в таком виде.

СКИЛУР

Жар спал лишь к утру, и, оставив больную, скульптор, дрожа от нетерпения, направился к глыбе, возвышавшейся посредине мастерской.

Вооружившись резцом и молотком, он вгрызался в мраморную плоть, каменная крошка брызгала во все стороны. В воздухе стояла густая мраморная пыль.

Горячий пот ручьями стекал по лицу Праксителя, оставляя белесоватые дорожки.

Артемида, еще вчера казавшаяся такой загадочной, непонятной и никак не желавшая выходить из глыбы, внезапно возникла перед внутренним взором мастера во всей своей красоте и гибкости.

Пракситель отбросил прочь все эскизы, которые в большом количестве копились на подставке подле его рабочего места. Если бы он не был сейчас так увлечен делом, то, без сомнения, торжественно спалил бы их в медной светильне.

Она не должна быть нежной, с аккуратно выставленной вперед маленькой ножкой и грациозно приподнятой головой.

Она должна быть натянутой, как струна, сильной, как молодая олениха, и каждый мускул на ее тонком теле должен быть предельно напряженным.

В ее лице, запрокинутом вверх, должны читаться отчаянье, воля и страсть, и во всем положении тела, наклонном, подающемся вперед, словно бы запечатленном в прыжке, зазвучат энергия и красота полета.

Пракситель кусал себе губы.

Он торопился, — наверное, впервые в жизни.

Его резец успел уже достаточно углубиться в мраморную глыбу, и теперь скульптор до дрожи в коленях опасался: не испортил ли он мрамор, не поторопился ли, ведь подлинную Артемиду он вообразил себе только теперь, находясь у постели бесчувственной Лидии.

Этот энергичный наклон вперед, порывистое движение к свободе — такое могло быть разве что у великого Мирона.

Скульптура, считали современники Праксителя, должна крепко держаться на своей опоре, и потому классическое ее положение — строго вертикальное.

И теперь Пракситель разглядывал прекрасный белоснежный мрамор, будто жаждал поскорее раскрыть его и явить миру невиданный доселе шедевр.

Глаза его горели тусклым багровым огнем. Скульптор творил.

— Ты должна есть, — говорил Пракситель, очищая острым ножом спелый плод и протягивая его Лидии. — Необходимо уметь восстанавливать силы…

По интонации голоса можно было подумать, что скульптор разговаривает с маленьким ребенком.

Лидия равнодушно кивнула и откусила крохотный кусочек.

— Ты слишком молода, чтобы понять: боги посылают нам несчастья, чтобы испытать нас. Запомни: ничто не происходит без причины. Отпей немного вина из этой чаши. Ничего вкуснее я не пробовал!..

Минуло полгода с того дня, когда Пракситель объявил Лидии страшную весть.

Несколько недель молодая женщина пролежала в постели в полубессознательном состоянии. Немая старуха терпеливо кормила ее из рук, а скульптор сутки напролет проводил в мастерской с резцом в руках.

Он заглядывал к Лидии лишь для того, чтобы вновь и вновь наблюдать за конвульсиями ее хрупкого, измученного болезнью тела, а затем спешил к мраморной глыбе и принимался за работу с удвоенной энергией.

Казалось, жизнь по капле оставляет молодую женщину, чтобы одухотворить и наполнить силой ее беломраморного двойника.

Праксителя не расстраивало, что модель не может позировать для него. По правде сказать, он предпочел бы, чтобы она всегда находилась в этом бессознательном состоянии, которое давало выход неведомой и магнетической энергии.

У ложа Лидии Пракситель неизменно черпал вдохновение и сам поражался этому.

Подобное происходило с ним впервые.

Как бы то ни было, скульптура рождалась из камня с небывалой быстротой, необыкновенно выразительная и прямо-таки завораживающая своим природным совершенством.

Между тем в городе понемногу забылась история чудовищного преступления в жилище Лидии, и жизнь возвратилась в привычное русло.

Устав от трудов, Пракситель, бывало, бродил по рынку и слушал веселые байки торговцев и рыбаков и смеялся вместе с ними.

По вечерам, когда становилось особенно скучно и одиноко, он направлялся в лупанарий.

Ласки «волчиц» не рождали в его душе высокого восторга, однако телом овладевала сладкая истома, и на какое-то время скульптор впадал в дивное забытье.

Однажды — он и сам поразился этому — Пракситель поймал себя на мысли, что, сжимая в объятиях продажную женщину, он думает о Лидии. В это мгновение он даже явственно почувствовал дурманящий запах ее волос.

Наскоро облачившись в тунику, он поспешил домой по ночным улочкам.

В мастерской было тихо. В углу горел медный светильник, отбрасывая на стены дрожащие бледные отблески.

Лидия спала.

Скульптор замер перед ее ложем, впервые глядя на молодую женщину не как на материал для работы, но как на живое существо, способное чувствовать и дарить любовь.

Под глазами ее лежали нежные голубоватые тени. Ресницы подрагивали в беспокойном сне. Алый рот был приоткрыт.

Словно ощутив на себе мужской жадный взгляд, Лидия поежилась и перевернулась на бок, выпростав руки из-под покрывала.

Взору Праксителя открылась маленькая упругая грудь с темным соском.

Он растерянно разглядывал эту открывшуюся женскую плоть, не понимая, зачем представил себе Артемиду в легкой накидке.

Пусть тонкое тело статуи как бы просвечивает сквозь каменное одеяние, однако обнаженной богиня была бы стократ прекраснее!..

Он издал невольный возглас досады, и, услыхав его в чутком сне, Лидия вздрогнула и открыла глаза. Вид склонившейся над нею темной фигуры вызвал в ней невольный трепет. Приподнявшись на локте, она отодвинулась от скульптора.

— Не бойся, Лидия, — тихо проговорил Пракситель, — ты должна бы уже знать, что я не могу обидеть тебя…

— Зачем вы здесь?

— Я думал о тебе. Скажи, что за имя ты все время повторяешь в бреду?

— О чем вы?

— Скилур, ведь твоего мужа звали иначе.

Даже в полутьме было видно, как потемнело лицо молодой женщины.

— Не мучьте меня.

— Я должен знать, — настаивал скульптор. — Ты откроешь мне свою тайну!..

— Вы требуете слишком многого…

— Да. Потому что слишком многое теперь связало нас.

— О чем вы?…

— Поцелуй меня, — прошептал Пракситель, наклоняя к ней лицо. — Я хочу, чтобы ты меня поцеловала, Лидия!..

И, не дожидаясь, покуда она опомнится и оттолкнет его, скульптор взял ее лицо в ладони и жадными, пылающими губами прижался к ее холодным губам.

Лидия не сопротивлялась…

Потом они, обнаженные, лежали друг подле друга, приходя в себя после бурных и отчаянных, словно предсмертных, ласк, и Пракситель слышал у плеча тихое дыхание молодой женщины.

Открыв глаза, он глядел перед собой в темноту, и в Ушах его еще звучали ее стоны, похожие на плач.

Он не смог бы забыть, даже если б захотел, как в мгновение забытья, впившись пальцами в его волосы и спину, Лидия страстно и самозабвенно прошептала:

— Люблю тебя!..

Он почти возненавидел ее в этот момент.

Шестым чувством Пракситель угадал, что два эти слова адресованы не ему, а далекому и неизвестному сопернику, над которым он никогда не сможет возобладать.

АНТОН АНТОНОВИЧ

Ранним утром, когда Федор Иванович, напялив на нос очки, знакомился со свежей прессой, а Лена только что, дожевывая на ходу бутерброд, вылетела из дома в школу, в дверь квартиры Дежкиных позвонили.

— Не иначе Илья, — предположила Клавдия, которая поджаривала на сковороде макароны с фаршем и луком, — учуял-таки!..

Сосед Илья объявлялся в гостях в те самые моменты, когда, благодаря вентиляционным трубам, по дому распространялись ароматы дежкинской кухни.

Наскоро вытерев руки о фартук, Клавдия помчалась отворять.

На пороге стояли двое.

У Наташи Клюевой было изможденное, осунувшееся лицо; под горящими глазами пролегли огромные синие круги.

Чуть позади, опершись рукой о перила лестничной клетки, стоял немолодой мужчина с сумрачным небритым лицом.

Дежкина узнала его сразу, хоть и увидела первый раз в жизни.

Это был не кто иной, как сбежавший из тюрьмы главарь преступной шайки Чернов.

Внутренне она напряглась, однако на лице осталась прежняя добродушная улыбка.

— Вот так сюрприз, — сказала она, — проходите. А я как раз макароны по-флотски готовлю!.. Здравствуй, Наташенька! Рада тебя видеть. — Клавдия перевела взгляд на Чернова и поинтересовалась: — Ты нас познакомишь с молодым человеком?

— За молодого человека — спасибо, — без тени улыбки откликнулся Чернов. — Меня зовут Антон Антонович.

— Да, — растерянно подтвердила Наташа и кивнула для убедительности.

— Очень приятно, — сказала Клавдия. — Феденька, достань еще две тарелочки, пожалуйста! — крикнула она в сторону кухни.

— Мы по срочному делу, Клавдия Васильевна, — залепетала Клюева, но Дежкина даже не дала ей закончить:

— Только после завтрака. Иначе я все равно ничего не пойму. Никогда не занимаюсь делами на пустой желудок, — с доверительной улыбкой прибавила она, обращаясь к Чернову. — Мойте руки — и за стол.

Гость, не споря, направился в ванную мыть руки, а Наташа замешкалась в прихожей.

— Интересный мужчина, — негромко произнесла Клавдия, — что-то я его раньше не видела…

— Это… знакомый, — запинаясь, сообщила Клюева.

— Ага. Как, ты сказала, его фамилия?

Наташа растерянно поглядела на Дежкину, а затем выпалила:

— Петров.

— Оригинальная фамилия, — заметила Клавдия и направилась в кухню.

— Клавдия Васильевна, — заговорила Наташа, едва поспевая за нею, — у меня есть важные новости… по делу о шайке контрабандистов из Шереметьева, помните?

— Как не помнить!..

— Здрасьте, Федор Иванович, — вымученно улыбнулась Клюева вставшему ей навстречу хозяину Дома. — С утра пораньше интересуетесь свежей прессой?

— Новости — двигатель прогресса, — нравоучительно произнес Федор Иванович и вновь углубился в чтение «Правды».

— Мы с… Антоном Антоновичем решили прийти сначала к вам, — продолжила Наташа начатый разговор. Дежкина внимательно слушала собеседницу, опершись рукой о стол. — Мы так решили… потому что… ситуация очень серьезная и здесь замешаны хорошо знакомые вам люди… по всей видимости…

— Что значит «по всей видимости»? — поинтересовалась Клавдия, жестом приглашая гостью садиться. — Ты сомневаешься, что эти люди хорошо мне знакомы или что они замешаны в темную историю?…

— Я не знаю, Клавдия Васильевна, — обескураженно вздохнула Наташа.

— Тогда рассказывай сначала.

— Лучше мы вместе расскажем… С Антоном Антоновичем…

В этот момент на кухне возник Чернов и, поздоровавшись за руку с хозяином дома, уселся за стол.

Дежкина поставила перед ним доверху наполненную макаронами тарелку и некоторое время наблюдала, как гость жадно уминает нехитрое блюдо.

Наташа покусывала губы.

— Итак, — произнесла Клавдия, когда Чернов наконец насытился и положил вилку на стол, — я внимательно слушаю… Хотя нет, погодите, мне надо вызвать служебную машину. Феденька, будь добр, позвони в приемную Люсе и скажи, что у меня неотложные дела, пусть поскорее пришлют транспорт.

Федор Иванович со вздохом отложил газету и поплелся к телефону.

Чернов настороженно проводил его взглядом.

— Понимаете, какое дело, — неуверенно начала Клюева, — Антон Антонович — знакомый Чернова, которого обвиняют в организации этой самой шереметьевской шайки. Он рассказал мне некоторые детали, которые свидетельствуют, что Чернов никак не мог руководить контрабандистами…

— Вот как?…

— Да. Получается, что главарь банды — совсем другой человек.

— Интересно, — сказала Клавдия. — И что это за факты, Антон Антонович, позвольте узнать.

— Ну, во-первых, — глухо проговорил гость, — я знаю Чернова как самого себя и потому готов головой за него поручиться…

— Это мы опускаем. Ваша голова еще пригодится. Дальше?

— Во-вторых, — продолжал гость, — есть такие вещи, которые он… Чернов то есть… он никак не мог знать. К примеру, где были спрятаны трупы…

— Насколько мне известно, именно он указал, где искать тела убитых милиционеров, — парировала Дежкина.

— Простите, Антон Антонович, кажется… Давайте начнем с начала. А в начале были не трупы, а взятка.

— Да какая взятка?! Я… точно знаю, что Чернову эти деньги подбросили и он решил вернуть их Порогину.

— Порогин подбросил? — удивилась Клавдия.

— Неизвестно…

— Секундочку. Вы, то есть Чернов, что, Порогина знал давно?

— Почему? — в свою очередь удивился «Антон Антонович».

— Это я спрашиваю: почему Чернов отнес деньги именно Порогину, а не, скажем, мне или другому следователю любой другой прокуратуры? Да просто в милицию… Откуда Чернов знал, что дело по контрабанде вел именно Порогин?

— Это не важно!

— Как раз очень важно, — упрямо склонила голову Дежкина.

— Да просто… Порогин вызывал всех работников таможни, допрашивал их, давал им свой телефон…

— Давал свой телефон? Как же?

— Да, господи, визитку давал! Вот Чернов этот телефон и узнал…

— А… Теперь ясно. Теперь можно вернуться и к трупам. Насколько мне известно, именно Чернов указал, где искать тела убитых милиционеров.

— Да. Но ведь ему СКАЗАЛИ где!

— Кто сказал?…

Чернов замялся.

Наташа увидала, что теперь ему нужна поддержка, и немедленно пришла на помощь.

— Клавдия Васильевна, вы только не волнуйтесь. Дело в том, что лишь один человек был всесторонне осведомлен об обстоятельствах преступлений, и потому именно он мог аккуратно подталкивать следствие в выгодном для него направлении.

— Кто же это?

Наташа и Чернов переглянулись, а затем молодая женщина решительно выпалила:

— Игорь Порогин!

У Клавдии поползли вверх брови, а Федор Иванович, который уже успел вернуться на свое место, отложил в сторону газету и с удивлением воззрился на Клюеву.

Он открыл было рот для возражений, но жена сделала ему знак: молчи…

— Я понимаю, что это звучит невероятно, — поспешно заговорила Наташа, — но факты есть факты. Порогин во время следствия постоянно подводил Чернова к нужным выводам. Он то и дело просто-напросто подсказывал ему ответы, а затем заносил в протокол, будто бы эта информация исходила из уст Чернова. Кроме того, Чернову не однажды угрожали, что, если он не возьмет вину на себя, его семье придется плохо. Эти угрозы продолжались даже в тюрьме! Вы знаете, что у них, — Наташа кинула на Чернова, но тут же одернула себя сама, — я имею в виду, у Черновых, взорвали машину? Порогин оказался осведомленным в таких тонкостях деятельности банды и специфических нюансах ее организации и с таким упрямством добивался, чтобы Чернов взял всю вину на себя, что тут поневоле закрадываются самые серьезные подозрения…

— Вы про магнитофонную запись скажите! — подсказал гость.

— Что за запись? — поинтересовалась Клавдия.

— Она фигурировала на суде, — пояснила Наташа. — Адвокат одного из обвиняемых попросил привлечь ее в качестве дополнительного свидетельства вины Чернова. На самом же деле это была фальшивка…

— То есть голос был подделан, — уточнила Дежкина, внимательно поглядев на гостя.

— Нет, голос настоящий, — поперхнувшись, произнес он, — просто речь шла о другом. Понимаете, майор… ну в смысле — Чернов, он однажды был вынужден застрелить на ипподроме своего коня, который сломал голень при прыжке через барьер. Вот он и говорил об этом своему приятелю, Никифорову. А тот воспользовался…

— Иными словами, вы считаете, что главарем банды является этот самый Никифоров, — сделала вывод Клавдия. — При чем же здесь Игорь?

— Нет, — покачала головой Клюева, — все гораздо сложнее. Никифоров — пешка. Вряд ли он смог бы всерьез влиять на ход расследования. Здесь чувствуется куда более опытная рука. Помните, я говорила вам, что материалы следствия подобраны и систематизированы с небывалой тщательностью?… Так вот, если принять во внимание все то, что мы вам рассказали, сразу становятся понятны причины, заставившие Порогина столь гладко подгонять один факт к другому и выискивать сомнительных свидетелей, которые свалили все грехи на ни в чем не повинного человека. Это он — организатор преступной группировки, Игорь Порогин!..

— Так-так, — сказала Клавдия, проявляя удивительную покладистость и даже не пытаясь выгораживать своего подопечного, — но, насколько мне известно, Чернов бежал из Лефортова. Если он невиновен, то чего же он испугался?

— А как бы вы поступили на его месте? — пылко воскликнул гость. — Представьте себе, что все улики против вас, все убеждены в том, что вы и есть убийца, а вы даже не можете отбиваться от обвинений, потому что тогда под угрозой окажется ваша семья!..

— Я бы боролась. Но не таким способом.

— У него не было выбора, — мрачно произнес Чернов.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Все, как по команде, повернули головы.

— Вот и славно, — сказала Дежкина, снимая фартук. — Это уже машина… За мной — и за вами, Чернов, — прибавила она, пристально поглядев на гостя. — И без фокусов!.. Может, вы и невиновны, однако это должен решить суд.

Вскочив со стула, Чернов попятился к стене.

Клюева сидела белее мела.

— Я немедленно отыщу Игоря и поговорю с ним, — невозмутимо промолвила Клавдия, — думаю, это какое-то недоразумение, и оно вскоре разъяснится. А тебе, Наташенька, я бы не советовала решать проблемы подобным образом. Это чревато. Стойте спокойно, — жестко приказала она, глядя Чернову в глаза, — и не делайте глупостей. Вам же хуже будет!.. Федя, присмотри за ним.

И она направилась к входной двери.

Щелкнул замок, и из коридора раздался ее громкий голос:

— Очень вовремя, Сережа! Оружие при тебе?…

В следующее мгновение Чернов сделал резкое движение и, оттолкнув Федора Ивановича, в два прыжка достиг входной двери.

Клавдия даже обернуться не успела, как он вихрем промчался мимо нее, едва не сбив с ног.

Водитель Сережа замер с открытым ртом.

— Что же ты ждешь?! — гневно вскричала Дежкина. — Догоняй его! Это беглый преступник!..

Наташа, ни жива ни мертва, продолжала сидеть на стуле в кухне.

Она слышала гулкие удаляющиеся шаги, многократным эхом отдававшиеся в лестничном колодце. Затем входная дверь стукнула, и все смолкло.

— Ну, — произнесла Клавдия, появляясь на пороге кухни, — довольна? Что ты натворила, а?…

РАЗ, ДВА, ТРИ…

Исчезновение жены не возбудило у Виктора никаких подозрений.

Он уже привык к выкрутасам Таты и к тому, что она может в любой момент укатить хоть на край света и лишь оттуда, да и то не сразу, дать телеграмму в две строчки: «Не волнуйтесь со мной порядке до встречи Тата».

В такие дни, как ни странно, Виктор испытывал особенный душевный подъем.

Он ощущал себя главой семейства, от которого зависит все, в том числе и жизнь их маленькой дочурки.

Он даже не отправлял Инночку в детский садик и выгуливал ее в соседской песочнице, ловя на себе восторженные взгляды молодых мам.

Так и на сей раз, натянув на девочку теплые штанишки и хорошенько укутав шарфом, он вручил ей игрушечную лопатку и, прихватив с собой вчерашний «Московский комсомолец», отправился исполнять отцовский долг.

Усевшись на скамейке под заснеженной елью, он с удовольствием развернул газету.

Инночка кружила за редкими кустами, отряхивая с тонких веточек звенящие льдинки.

В газете сообщались страшные вещи.

Какой-то монтер-электрик придушил проводом несчастную старушку, чтобы полакомиться вишневой наливкой. Несчастная бабушка проживала в квартире одна, покинутая детьми и родственниками.

— Вы подумайте! — возмутился Виктор, ткнув пальцем в заметку. — Разве можно пожилых людей оставлять без присмотра, а?!

Сидевшая на другом конце скамьи хорошенькая дамочка кокетливо закивала.

Тем временем внимание Инночки привлек скачущий по насту воробей. Размахивая лопаткой, она пошла следом за крохотной пичужкой и, неожиданно для себя, уткнулась в чьи-то высокие ноги.

— Здравствуй, девочка, — услыхала она незнакомый голос и задрала вверх лицо, — ты чья?

— Я — мамина и папина.

— А как зовут твою маму?

— Мамочка.

— Правильно, — одобрил голос, — маму всегда надо называть мамочка. А имя у нее есть?

— Не знаю, — призналась Инночка.

— А у тебя?

— Есть, наверно.

— И как тебя звать?

— Инночка.

— Инночка Клюева?

— Ага, — кивнула девочка, впрочем, так и не поняв, чего от нее добиваются.

— А что ты здесь делаешь?

— Гуляю за птичкой.

— А ты знаешь, что тебя мама дома ждет, дождаться не может!..

— Мамочка уехала.

— Уехала, — подтвердил голос, — а теперь вернулась и очень хочет поскорее тебя увидеть. Пойдем к ней! — И навстречу Инночке протянулась рука.

Взявшись за эту руку, Инночка как ни в чем не бывало заторопилась к подъезду.

— А вот еще что пишут, — разглагольствовал тем временем Виктор, помахивая газеткой, весьма польщенный вниманием интересной собеседницы, — на улице Потемкинской рыли котлован и задели газопровод. Чуть не разнесли целый квартал, ко всем чертям! Ну где это видано, в какой стране, чтобы зимой котлованы рыли для капитального ремонта, а?!..

Дамочка поддакивала.

Инночка вошла в подъезд дома и с помощью чужой руки одолела сразу четыре лестничных марша.

Это было много — никогда она еще так быстро не ходила.

— Я устала, — объявила Инночка, — и хочу писать.

— Давай отдохнем, — предложил голос, — хочешь, из окошка папе помашем?

— Хочу.

Инночка немедленно оказалась на подоконнике и принялась размахивать рукою.

Однако Виктор, занятый оживленным разговором, конечно же не мог ее увидать.

— Он тебя не видит, — сказал голос. — Давай мы ему крикнем громко, а?

— Мама не разрешает громко кричать в подъезде.

— А я разрешу. Это очень весело. Сейчас мы окошко раскроем, чтобы тебя было лучше слышно.

С этими словами рука щелкнула задвижкой и распахнула окно.

Струя холодного воздуха ударила в лицо, и на подоконник, кружась, стали опускаться колючие снежинки.

— А вы крикнете вместе со мной? — спросила Инночка.

— Обязательно.

— И мамочка нас не заругает?

— Никогда.

— Ладно. Тогда кричим по команде «раз-два-три», — распорядилась Инночка тоном воспитательницы из детского сада.

Она набрала в грудь воздуха и сказала:

— Раз! Два! Приготовились… И-и!.. Па-а-а!..

Рука легонько подтолкнула ее в спину, и Инночка почувствовала, как подоконник отрывается от ее ног.

Затем она увидела, как навстречу летит, быстро приближаясь, земля и растут казавшиеся сверху маленькими фигурки прохожих.

Потом она услыхала чей-то отчаянный крик, удар…

ДЕЖКИНА

Как ни была она сердита на Наташу, проявившую совершенно недопустимую для профессионала беспечность и связавшуюся с беглым обвиняемым, Дежкина не могла не признать, что дело о контрабанде в аэропорту Шереметьево-2 приняло совсем уж нешуточный оборот.

Если раньше она просто допускала мысль о том, что Чернов может быть невиновен, то теперь приняла это как непреложный факт.

Надо быть либо безумным, либо полностью убежденным в своей правоте человеком, чтобы, наплевав на опасность, заявиться средь бела дня на квартиру к следователю прокуратуры (в компании с собственным обвинителем!) и пытаться доказать свою непричастность к преступлению.

То, что Чернов не безумец, Клавдия увидела своими глазами.

Конечно, она досадовала, что упустила возможность возвратить беглеца обратно в Лефортово, но, с другой стороны, решила Дежкина, может, это и к лучшему.

Вряд ли тюремное начальство отнеслось бы к Чернову снисходительно после случившегося.

А для судьи Самулейкиной побег заключенного из тюрьмы был равносилен стопроцентному признанию вины — в этом-то, зная уважаемую Нину Ивановну, Клавдия ничуть не сомневалась.

Следовательно, Чернова бы мигом приговорили к смертной казни и никто бы уже не стал всерьез разбираться с доводами в его защиту.

В любом случае необходимо было торопиться.

Наскоро натянув на себя старенькое пальтецо и схватив непременную хозяйственную сумку с документами, Дежкина помчалась разыскивать Игоря Порогина.

Как назло, ни на рабочем месте, ни в кабинетах коллег его не оказалось.

Более того, Игоря никто не видел в прокуратуре с самого утра.

Это было очень странно. Ведь он сам позвонил ей утром, и она сообщила ему о побеге.

Раздосадованная и недоумевающая, Клавдия шла по коридору, размышляя, что же она может предпринять в отсутствие своего подопечного, когда ее окликнул знакомый голос.

— О! — сказала секретарша Люся. — Хоть одного нормального человека увидела!.. А то все бегают, носятся как угорелые…

— Здравствуй, Люсенька…

— О вас, Клавдия Васильевна, шеф справлялся, — шепотом заговорщика сообщила секретарша. — Я так думаю, он недоволен, что затягиваете дело с троллейбусами. Только вы не расстраивайтесь. Сказал, может, кому помоложе передать, поэнергичнее…

— Пусть передает, — равнодушно отозвалась Дежкина, — если уж так хочется.

— Ну и правильно. Я б на вашем месте из-за ерунды не расстраивалась. От молодых тоже толку мало. Им лишь бы денег побольше платили, а работать не любят. Я так и сказала шефу, когда он стал к молоденьким референткам присматриваться. «Если хотите новую секретаршу с ногами, это ваше дело, а только кто вам чай заваривать станет и сидеть на телефоне с утра до вечера?…» Правильно я сказала или нет?

— Правильно. Ты Порогина Игоря не видела?

— Не-а. Он сейчас суматошный какой-то, сам не свой. Никогда не остановится, не поговорит. Мне с ним неинтересно стало. Он, кстати, звонил, вас разыскивал…

— То есть как?! — вскричала Клавдия.

— Очень просто, — пожала острыми плечиками Люся, — и, главное, мне звонил, как будто я обязана все знать!..

— Давно?

— С полчаса.

— Ничего не просил передать?

— Не-а. Только сказал, что сам будет вам в кабинет названивать… А что случилось? — внезапно заинтересовалась секретарша, увидав, как переменилась в лице Дежкина, но той уже и след простыл.

Клавдия влетела в свой кабинет, и в этот момент, будто пробудившись ото сна, телефон издал звонкую трель.

Едва не опрокинув стол, она схватила трубку и поднесла к уху:

— Алло?!

— Клавдия Васильевна?

— Слава Богу, Игорь!.. Ты где?

— Все в порядке, у меня хорошие новости. Я знаю, где он скрывается, Чернов.

— У меня тоже есть новости, — сказала Клавдия. — Он был у меня в гостях.

— Кто?!

— Твой Чернов. Вместе с Наташей Клюевой, представь себе.

— С ке-ем?

— Именно с ней. Со своим собственным обвинителем.

— Ничего не понимаю! Когда?

— Час назад.

— И вы его не задержали?

— Пыталась, но он сбежал. Вот что я тебе скажу, Игорек. Ты, конечно, можешь обижаться, но Чернов никак не производит впечатления виноватого. Девяносто девять против ста ставлю — он ни при чем.

— Ага. Интересная мысль. А фээсбэшники, выходит, сами себя укокошили на его даче и перебрались потом в аэропортовский морозильник!..

— Это не повод для шуточек, — отрезала Дежкина.

— У меня, между прочим, есть магнитофонная пленка, где сам Чернов рассказывает, как он их пристрелил…

— Мне он сказал, что запись поддельная.

— И вы поверили?

— Представь себе, да.

— Да? Интересные дела. И кто же, по-вашему, является главарем банды, если не Чернов?

— По-моему — еще не знаю; а вот Клюева считает, что лишь один человек мог так ловко собрать и обработать факты, чтобы вина ложилась на Чернова, и убеждена, что он, этот человек и есть главарь.

— Не томите. Кто?

— Ты.

— Что-о-о-о?…

— Шутки в сторону, Игорь, — произнесла Дежкина. — Речь идет о хитром и опасном преступнике, и ты должен знать, что осуждением Чернова дело не закончится. Убийца остался на свободе. Тебя обвели вокруг пальца…

— Вот что, Клавдия Васильевна, — внезапно перебил Порогин отрешенным голосом, — я сейчас занят, и у меня нет времени. После поговорим.

— Ты должен выслушать!..

— Я занят. Мы выезжаем на задержание особо опасного преступника, сбежавшего к тому же из тюрьмы. Извините, Клавдия Васильевна. Всего хорошего.

И он положил трубку, не дожидаясь, когда Дежкина успеет что-либо возразить.

ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

Отделение реанимации находилось в левом крыле больницы, на первом этаже.

Несмотря на протесты гардеробщицы, Наташа, не раздеваясь, промчалась мимо и подлетела к запертой белой двери с врезанным сбоку звонком.

Открыла белая, как дверь, санитарка и бесцветно произнесла:

— Никого не пускаем. Просьба не беспокоить.

— У меня… дочь… маленькая, — задыхаясь, выдавила из себя Наташа, — только что должны были доставить… Клюева Инна.

— Ну и что, что маленькая. Сказано: никого не пускаем.

— Как она себя чувствует?

— Вон у доктора спросите. С папашей вашим разговаривает.

Санитарка кивнула за спину Наташи.

Стремительно обернувшись, молодая женщина увидела бледного Виктора, что-то выспрашивавшего у высокого худого человека в медицинском халате.

— Здравствуйте, — подскочила она к беседовавшим, — я мать… Мне соседи сказали… Что произошло?

Виктор удостоил жену ядовитым взглядом, а врач с привычно-сочувственным видом принялся перечисть повреждения, полученные девочкой при падении из окна.

Наташа слушала и ничего не понимала.

— Доктор, скажите, — взмолилась наконец она, — ребенок будет жить?…

Мужчина пожал острыми плечами:

— Я смогу сказать вам об этом с большей или меньшей долей вероятности через трое-четверо суток.

Наташа кивнула, и слезы полились из глаз.

— А вот плакать не надо, мамаша, — поморщившись, произнес врач, — плакать бесполезно. Ждите, и, даст Бог, все будет хорошо.

— Где ты была? — мрачно произнес Виктор, как только врач, оставив их, возвратился в отделение. — Это все из за тебя!..

— Из-за меня? — простонала молодая женщина. — А где был ты?! Как это вообще получилось?! Ты что, ты за ней не присматривал?! Виктор, я тебя спрашиваю!

— Хватит!!! — заорал Виктор. — Надоело!!! Я ухожу от тебя!!! Бросаешь семью, ребенка, пусть все горит синим пламенем! Шляешься неизвестно где… и вот результат!.. Я знаю, это все твои бандюги подстроили. Она не сама из окна выпала, ее вытолкнули!..

— К-кто… кто вытолкнул?! — пролепетала Наташа дрожащими губами.

— А мне почем знать?! Окно было закрыто на зиму. Там такой шпингалет сверху, — не каждый взрослый справится!.. Говорю тебе: ребенка хотели убить. Из-за тебя! И мне уже угрожали несколько раз. Хватит! Баста! Делай как знаешь, а я больше в этом не участвую!.. Я вообще тебя ненавижу!!!

Наташа упала бы, если бы не стены узкого коридора.

— Все, прощай! Вещи я потом заберу, — сообщил муж напоследок и направился к выходу.

Молодая женщина затравленным взглядом смотрела ему вслед.

Полчаса назад она возвратилась домой от Дежкиной, которая жестко отчитала ее за легкомысленное поведение и доверчивость, и узнала из уст соседей страшную новость.

Поймав такси, она опрометью понеслась в больницу. Ее колотило. Она не знала, что и думать. Кому понадобилось так безжалостно расправляться с ее крохой?…

Наташа не сомневалась, что эта история тоже каким-то образом связана с делом о контрабанде в Шереметьеве. Ее хотят запугать, заставить действовать в нужном ключе.

Порогин?… Вряд ли, — хотя все может быть.

Чернов?… Молодая женщина холодела при одной этой мысли. Она поверила уголовнику, убийце, — и этот результат. На подкашивающихся ногах она поплелась к выходу.

Кто мог поддержать ее теперь? Муж в очередной раз ушел, оставив в беде.

Мама? Она во всем бы обвинила Наташу, целиком приняв сторону Виктора, и от этого было бы еще тяжелее.

Дежкина? Сегодня утром она была не на шутку разгневана и вряд ли станет утешать Наташу после всего, что произошло.

Граф? Он опять заведется по поводу бренности всего земного и свернет разговор к сисечкам Артемиды.

Боже, как это страшно — быть одной!

БУДЕТ ТОЛЬКО ХОРОШЕЕ

Приближался момент, когда статуя прекрасной Артемиды должна была быть с соответствующими почестями водружена у входа в театр.

День ото дня оживала скульптура под резцом Праксителя. Она не была более похожа на мраморного истукана с разведенными в стороны руками. Теперь перед глазами любого, кто ненароком оказывался в мастерской скульптора, возникала ослепительной красоты молодая богиня, словно бы застывшая в полете. Лицо ее, фигура, складки легкой одежды — все было обращено вверх, к солнцу.

Пракситель придал статуе столь полное сходство с прячущейся в его жилище молодой женщиной, что Лидия и сама порою пугалась этого. Ей вдруг начинало казаться, что у нее отобрали и отдали другой то, что всегда принадлежало ей, и только ей.

Она узнавала вдохновенно-болезненное выражение, которое бывало свойственно ее лицу в минуты необыкновенного восторга, напряжения или несчастья; узнавала гибкий жест руки и абрис тугих маленьких грудей под складками покрывала; узнавала свои узкие ступни и непокорный поворот головы.

Она ловила себя на мысли, что Пракситель с большей любовью и обожанием глядит теперь не на нее самое, а на отражение, на ее мраморную копию. В эти мгновения отчаянья полностью овладевало всем существом молодой женщины.

Пракситель не понимал, чем вызваны внезапные приступы подавленности и страха его любовницы. Он считал, что они вызваны продолжавшей саднить глубокой душевной раной и не докучал расспросами.

Работа подходила к концу, и это значило, что Лидию постигнет та же участь, что и всех, кто когда-либо имел счастье позировать для его творений. Она станет бессмертной.

Впрочем, покуда Пракситель старался не думать об этом.

Однажды он возвратился в мастерскую с прогулки в отличном расположении духа и с порога прокричал:

— Назначена дата, когда моя Артемида займет свое место у входа в театр. Будет большой праздник и представление «Электры». Завтра на остров прибывают актеры, чтобы начать репетиции…

На лице Лидии возникла бледная улыбка.

— Но это еще не все, — продолжал скульптор. — Я решил, что хватит уже тебе томиться взаперти. Если ты столь упорно прячешься от незаслуженной мести, это твое право, но ведь, скрывшись под маской, ты вполне могла бы принять участие в празднестве!..

— Под маской? — удивленно переспросила молодая женщина. — Как ты это себе представляешь?…

— Я все уладил! Я добился, чтобы нам двоим дозволили выступить на сцене театра в представлении «Электры»!..

Лидия задумалась.

Наконец она произнесла:

— Что ж, пожалуй, это неплохая идея. Мы будем петь в хоре?

— Отнюдь! Ты получила весьма ответственную роль. Ты будешь изображать Клитемнестру!..

— Я?…

— Представь, да. И чтобы быть к тебе поближе, я сговорился сыграть роль Ореста. Мне давно хотелось сбросить годы, которые разделяют нас с тобою, и вот теперь это станет возможно на сцене. Ты будешь мачехой, а я — твоим пасынком. По-моему, удачная идея, достойная моего таланта!..

Пракситель был доволен собой, как маленький ребенок, и Лидия против воли рассмеялась.

Ее вдруг обрадовала эта возможность хотя бы на несколько часов разрушить стены своей добровольной темницы и вновь оказаться в гуще людей, услыхать множество голосов, увидать с детства знакомые лица.

Под тяжелой актерской маской, на высоких котурнах, облаченная в сценическое одеяние, она будет неузнаваема.

Личина жестокой и властной Клитемнестры как нельзя более подходит теперь для нее.

— Когда же это все случится? — пылко поинтересовалась Лидия.

— Очень, очень скоро, — лукаво улыбнулся Пракситель. — Пока же тебе придется заняться самостоятельными репетициями. Я сказал, что тебе нездоровится и ты будешь разучивать роль дома…

— Замечательно! И никто не возражал?…

— Попробовали бы!.. Мое слово здесь значит много. — Он до краев наполнил винную чашу и одним махом осушил ее. — Через неделю ко мне в мастерскую должны пожаловать богатые горожане, которые заказывали для театра статую Аполлона. А я покажу им Артемиду. Они будут полными олухами, если не согласятся на замену! А если работа будет принята без изменений, в ночь, когда в небе будет стоять полная луна, и состоится празднество.

С этого дня затворническая жизнь Лидии вновь обрела смысл.

Просыпаясь с первыми лучами солнца, она усаживалась перед начищенным медным диском и внимательно вглядывалась в собственное отражение.

Она пыталась отыскать в своем бледном, с большими сверкающими глазами лице черты властной и хищной царицы.

Она высоко подымала вверх волосы, сразу решив, что прическа Клитемнестры должна напоминать виноградную лозу.

Она расхаживала взад-вперед по мастерской, принимая величавые позы.

Она заворачивалась в длинный белоснежный плащ и училась распахивать его так, чтобы полы взлетали вверх, будто сильные крылья.

— Наверное, я должна была родиться актрисой, — проговорила однажды Лидия, когда, устав от забот, она сидела рядом с Праксителем, рассеянно пощипывая тяжелую кисть винограда. — Каждый человек рождается для чего-то. Ты родился, чтобы из мертвого камня высекать живые фигуры. Рыбак, который продает рыбу на рынке, — для того, чтобы каждое утро выходить на лодке в море и опускать в глубину свою сеть. Молочница — чтобы доить глупых коз. Кто мне скажет: для чего появилась на свет я?… Жизнь моя оказалась бессмысленной, и теперь я думаю, что боги совершили ошибку, когда выпустили меня из материнской утробы.

— Никогда не говори так, — резко возразил Пракситель. — Боги не совершают ошибок. Они сильны и справедливы. Кстати, — словно невзначай прибавил он, — знаешь ли ты, что некоторое время назад в скалистом проливе, находящемся по ту сторону моря, затонуло судно, которое отчалило от берегов этого острова?… Я слышал эту историю на рынке. На судне находился странный пассажир — бедно одетый, с опухшим от пьянства лицом, он никогда не выпускал из рук тяжелую старинную амфору. Матросы гадали, что в ней могло быть, однако ни один так и не смог заглянуть в загадочный сосуд. Так вот, — продолжал скульптор, словно не замечая, как напряглось тело молодой женщины, прислушивавшейся к его рассказу, — как-то ранним утром, когда мореплаватели уже приближались к берегам Эллады, откуда ни возьмись налетел штормовой ветер и разбил днище судна о рифы. Началась паника. Матросы стали привязывать себя к обломкам мачт, надеясь, что волны все-таки вынесут их тела на спасительный берег. Они уговаривали и своего пассажира последовать их примеру.

Для этого ему необходимо было выпустить из рук злополучную амфору. Однако он оставался непреклонен, наотрез отказавшись следовать мудрому совету. Одной рукой он сжимал сосуд, а другой кое-как пытался привязать себя к обломку мачты. В этот момент судно вторично швырнуло на камни, доски затрещали — и все было кончено. Один из матросов увидел, как бедняга барахтался в холодной воде, крепко обхватив свою амфору. Его со всего маху ударило о торчащую из воды скалу, и амфора лопнула, а из нее посыпались золотые монеты. С криком отчаянья пассажир пытался поймать их, но монеты проваливались сквозь пальцы и шли на морское дно. Ненадежно связанные узлы распустились, и странный богач исчез в морской пучине вместе со своим несметным сокровищем. Он погиб, а обломки мачт с телами мореплавателей выбросило на берег, где их и спасли местные жители.

— Почему ты мне рассказываешь это? — с видимым усилием произнесла Лидия.

Скульптор поглядел на молодую женщину своими проницательными, стального цвета глазами.

— Потому, — сказал он, — что эта история имеет к тебе самое прямое отношение… как я понимаю. Ты ведь знаешь, что это был за человек и каким образом в его руки попала амфора, наполненная золотыми монетами, верно?…

Лидия не ответила.

Перед ее мысленным взором вдруг возникло темное, ночное небо с россыпью звезд. Она вспомнила, как звучали глухие удары лопат о землю, как сыпалась земля на труп заколотого предателя и стоявшую рядом, на расстоянии протянутой руки, узкую амфору, из-за содержимого которой распрощался с жизнью наивный молодой воришка.

Боги не лгут.

— Ты отомщена, Лидия, — сказал Пракситель, — а настоящий преступник смертью искупил свой грех. Ты родилась на свет не для того, чтобы брать на себя чужую вину. У тебя другая миссия. Там, в мастерской, стоит сейчас скульптура, которой, быть может, будут восхищаться люди спустя сотни лет.

И у этой скульптуры твое тело, твои глаза, твоя грация и твоя печаль. Представь: сотни лет спустя твой двойник будет глядеть на мир вечно молодыми глазами. Разве для этого не стоило прожить свою жизнь, скажи?…

Лидия пожала плечами. Ее мысли были теперь далеко отсюда. Вздохнув, она положила голову на колени Праксителя, думая о другом, прежнем.

Она осознавала, что напасти уходят и скоро, очень скоро ее ждет важное, а может, и главное событие в жизни.

Пракситель заканчивает свою работу… Он уедет с острова навсегда…

Лидия не сомневалась, что хмурый бородатый силач возьмет ее с собою.

Она увидит другие страны и сотрет из памяти печальные воспоминания.

Она начнет новую, полную света и счастья жизнь. Она довольно настрадалась за последние годы. Впереди теперь будет только хорошее.

РЕПИН

Колька Бакин был способным художником-авангардистом, а еще одним из тех друзей, которые в повседневной жизни вроде как незаметны, их даже порой забываешь поздравить с днем рождения, но когда с тобой что-то случается, они, бросая все свои дела, несутся к тебе с другого края земли в любое время дня и ночи. Просто чтобы утешить, поддержать.

И хоть у самого Бакина в жизни все складывалось не лучшим образом (мало того что творческая депрессия затянулась, так у жены вдруг обнаружили какую-то опасную болезнь, и она уже месяц не вставала с постели), он с распростертыми объятиями встретил Виктора Клюева в своей крошечной однокомнатной квартире.

Они сидели на кухне и неторопливо уговаривали бутылку, которую Виктор захватил с собой. За душещипательными разговорами время бежало незаметно. Вернее, в основном говорил только Клюев, а Бакин внимательно слушал, все прекрасно понимая и сочувствуя, и периодически давал житейские советы, которые каждый раз попадали в самую точку.

— Не вздумай, дурак!.. — Лишь однажды он повысил голос, когда Виктор заявил, что к жене больше- ни ногой. — Ты не прав, разберись сначала, а уж потом спускай собак на Наташку. Ты понял? Это твоя семья. Самое дорогое, что у тебя есть.

Клюеву было хорошо и спокойно рядом со старым, закадычным другом, он готов был провести с Бакиным всю ночь, а может быть, и не одну — у него еще оставались какие-то деньги на спиртное. Но из комнаты часто доносились тихие всхлипы, и Колька вскакивал, наливал в стакан кипяченую воду из графинчика, бежал к жене, возвращаясь на кухню озабоченным и хмурым…

Дольше оставаться было неудобно. И Бакин не уговаривал Виктора переночевать у него, лишь беспомощно разводил руками, мол, сам видишь, что творится…

«Кто еще кого должен был утешать, — думал Клюев, на прощание крепко пожимая Колькину руку. — Битый небитого везет…»

Был третий час. В ясном небе зависли большие низкие звезды.

На улице подморозило градусов под двадцать, но Виктор изнывал от жары. Сорвав с шеи шерстяной шарф, он, пошатываясь, поспешил к метро и удивился, что оно уже закрылось.

Ему так хотелось еще с кем-нибудь пообщаться, выговориться, излить накопившуюся в душе горечь. Просто встретить прохожего и завести с ним долгий, нескончаемый разговор. Однако улица была пустынна. Ни души, ни дуновения ветерка.

Клюев боялся этого одиночества. Будто один во всем мире… Он чувствовал страшную свою вину перед Наташей, перед Инночкой… Конечно же он будет вымаливать у них прощение, он будет самым лучшим мужем и отцом на земле. Но не сейчас… Сейчас надо добраться до мастерской и уснуть, забыться, а завтра утром проснуться уже другим человеком.

— Яйца себе отморозить не боишься? — вдруг раздалось за его спиной.

Виктор даже не вздрогнул от неожиданности. Заторможенно обернувшись и увидев перед собой рослого молодого парня в милицейской форме, он радостно заулыбался. Вот и собеседник, на ловца и зверь бежит.

— Плохо мне… — страдальчески произнес он.

Но это страдание совсем не совмещалось с улыбкой, которая никак не сходила с его бледного лица.

— Прокатимся? — предложил милиционер.

— Куда? В вытрезвитель?

Парень кивнул.

— Не надо, хороший мой… Пожалуйста, не надо…

— Пошли-пошли, — милиционер крепко схватил его за рукав и потащил к припаркованной у круглого здания метро патрульной машине, — мне лучше знать, что надо, а что не надо.

— Ребята, я же художник!.. — воскликнул Виктор, плюхнувшись на заднее сиденье. — Я бедный, но оч-чень талантливый художник. У меня готовилась своя выставка. На Крымском валу, вот… Что, не верите?

— Поехали, — тихо сказал рослый своему напарнику-водителю, тоже молодому парню с модно стриженным затылком.

— Так вы не верите? — праведно возмутился Клюев. — А я вам докажу! У вас есть бумага и карандаш?

— Не рыпайся, а? — тяжело посмотрел на него рослый. — Ща в репу заеду…

— Но я правда художник! Я и в союзе состою, вот удостоверение… — Виктор начал копаться в карманах пуховика. — Нету… Забыл или выронил… Но меня нельзя в вытрезвитель, ребятушки…

— Посмотри в бардачке, там тетрадь должна быть, — вдруг заинтересовался стриженый. — Пусть намалюет чего-нибудь…

— Пусть намалюет… — пожал плечами рослый.

Через две минуты набросок был готов, и Виктор с радостью протянул его рослому.

— Похож, блин… — тот чуть не задохнулся от восхищения. — Ну вылитый, будто в зеркало смотрюсь! Ты погляди, — показал он рисунок напарнику.

— Ништяк, — отозвался стриженый. — Хоть на стенку вешай. А меня сможешь?

— Запросто!.. — оживился Клюев. — Но только в профиль!..

И Виктор, приникнув правым плечом к дверце, задал карандашом по тетрадному листу.

— И правда, художник. — Водитель заглушил двигатель и, прицокивая языком, долго всматривался в свое грифельное отображение. — Ну что нам с тобой делать?

— Только не в вытрезвитель! — взмолился Клюев.

— Где ты живешь? — обернулся к нему рослый.

— У меня тут недалеко мастерская…

— Называй адрес. — Шофер бережно спрятал рисунок во внутренний карман форменной куртки. — Докатим тебя с ветерком, Репин. Заслужил…

Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!

Произошло чудо: линия была свободна, и ее соединили с абонентом почти сразу.

— Алло? — произнесла Наташа, уже услыхав в трубке знакомый, показавшийся ей теперь почти родным голос. — Эжен, это я. Мне плохо!..

И она, плача, стала взахлеб рассказывать обо всех своих напастях и еще о том, как хочется ей бежать куда глаза глядят.

— Забери меня отсюда, — стонала она, даже не понимая, что говорит, — пожалуйста, забери меня к себе!.. Я не могу больше!..

Было поздно, когда дверь отделения реанимации тихонько приотворилась и изнутри выглянуло остроносенькое женское личико.

Наташа сидела в коридоре на узенькой скамье, по-школярски поджав под себя ноги, бессмысленно глядя перед собой.

— Мамаша! — шепотом позвала ее медсестра. — Эй, мамаша!.. Идите-ка сюда.

Будто ужаленная, молодая женщина подскочила к двери.

— Она, кажется, приходит в себя, — сообщила медсестра, — глазки открыла. Все время вас зовет…

— Пустите!.. Пожалуйста!.. Я заплачу!

— Меня доктор заругает.

— Он ведь уже ушел.

— Ну и что? А если вернется?…

Наташа торопливо нашарила в кармане кошелек и вложила в руку медсестры.

— Я на одну минуточку!..

— Ну ладно, — согласилась та, будто не заметив подношения, однако цепко сжимая пальцы, — если только на минуточку… Уж вы не подведите меня…

Инночка лежала на огромной кровати, и ее тельце, затерявшееся в складках покрывала, было опутано всевозможными трубками и шнурами датчиков.

Девочка тяжело дышала.

Наташа склонилась над ее лицом. Глаза вновь заволокли слезы.

— Доченька… доченька! Ты слышишь меня?…

Губы девочки задрожали, и Наташа прочла по их движению слово «мамочка».

— Тебе больно?… Все будет хорошо.

— Это не я, — едва прошептала Инночка, и Наташа поняла: дочь боится, что ее будут ругать за происшедшее. — Это не я… — повторила она.

— Ну конечно, — молодая женщина осторожно коснулась губами влажного детского лобика, — я знаю… Все будет хорошо…

— Это не я, — настойчиво прошептала девочка, — это…

Наташа выпрямилась, будто от удара током.

— Что?… — потрясенно проговорила она. — Что ты сказала?

ВИДЕНИЕ

Раньше Виктор был твердо убежден, что искусство должно служить высоким духовным целям, именно поэтому он никогда не работал на улице или в подземных переходах, как это делали многие его знакомые художники. Он считал ниже своего достоинства заниматься такой халтурой, а тем более кормиться с нее, это было что-то вроде жизненного принципа.

Теперь же, когда дар живописца спас его от вытрезвителя, Клюев находился наверху блаженства. Он вольготно раскинулся в кресле и напустил на себя важный, даже какой-то неприступный вид.

— Слушай, Репин, а поссать у тебя можно? — заискивающе спросил рослый, едва патрульный автомобиль въехал во двор старого кирпичного дома, в подвальном помещении которого и располагалась мастерская. — На таком морозе даже ширинку боязно расстегнуть.

Разве Виктор имел моральное право отказать служивым в столь пустяковой услуге?

— А может… — Он многозначительно щелкнул пальцем по горлу. — У меня есть.

— Я за рулем, — с сожалением произнес стриженый.

— А я на службе. Как-нибудь в следующий раз, ага?

— Ловлю на слове. — Клюева пробило какое-то необъяснимое веселье. — Пошли, покажу вам свои хоромы.

Хоромы — это конечно же сильно сказано. Мастерская представляла собой темный подвал без окон, со вздутым от дождевых подтеков потолком и обшарпанными стенами, к которым в три ряда были приставлены картины — большие и маленькие.

— М-да, мрачноватенько… — Пока водитель, сладко покряхтывая, справлял нужду, рослый осматривался по сторонам. — Как же ты тут один?… Не боишься? И замок на двери висячий, любой железкой сорвать можно…

— А чего бояться-то? — Виктор привстал на цыпочки, дотронулся до висевшей на проводке лампочки, и мастерская залилась желтоватым танцующим светом. — Кому нужен нищий, непризнанный художник?

— Значит, до популярности еще далеко? — полувопросительно-полуутвердительно заметил рослый.

— Какая уж там популярность?… — Клюев сдернул с мольберта покрывало. — Вот моя последняя работа… Никак закончить не могу…

По холсту в разных направлениях расходились синие, зеленые, красные и желтые пунктирные линии, а сквозь них на небесно-голубом фоне просматривались неясные контуры человеческих лиц.

— И как будет называться это?… — Рослый не решился дать точное определение подобному роду живописи.

— «По ту сторону».

— По ту сторону чего?

— Не знаю… — пожал плечами Виктор. — Просто «По ту сторону»… Пусть зритель придумает сам…

— Знаешь, Репин, мне тут одна мыслишка в голову пришла, — к разговору подключился стриженый. — Ведь часто так бывает, что при жизни о художнике ни сном ни духом, а стоит ему умереть, как он сразу становится знаменитым, его картины скупаются за бешеные бабки.

— Не так уж часто, но бывает, — согласился с ним Клюев.

— Так как ты на это смотришь?

Виктор еще ничего не понимал. Он не принял этот вопрос буквально, решив, что парень просто ударился в чуждые его профессии философствования.

— Жизнь — штука несправедливая, — сказал он. — Могу привести тысячи, десятки тысяч примеров, когда художника не признавали при жизни, а после смерти вообще не вспоминали о его существовании…

— А о тебе вспомнят, как думаешь?

— Кто-то обязательно вспомнит. — Глаза Виктора увлажнились. — Родные вспомнят… Близкие друзья…

«Это какой-то знак, — подумалось ему. — Это чудо — повстречать милиционеров, которые знают Репина, говорят о живописи, размышляют о жизни и смерти… Самое настоящее чудо… А может, я просто сплю?»

— Тебя же предупреждали, Клюев, — произнес рослый все тем же приглушенно-романтическим тоном, и Виктор даже не сумел уловить, что речь шла уже совсем о другом. — Не приберешь свою суку к рукам — будет плохо. Предупреждали ведь?

Клюев молчал, переводя удивленный взгляд с рослого на стриженого и обратно. До него что-то начинало доходить, но очень медленно. Слишком медленно…

— У тебя есть веревка? — спросил стриженый.

— Есть… — Виктор показал пальцем в угол. — Целый моток.

— Крепкая веревка?

— Крепкая…

— Становись. — Рослый подцепил ногой табурет и выдвинул его на середину мастерской, как раз под лампочку, под хищно торчащий из потолка пустой крюк.

Клюев безропотно повиновался. Улыбаясь наивной, доверчивой детской улыбкой, он встал на табурет, хотел было что-то сказать, но не решился.

Стриженый быстро сделал на конце веревки петлю и накинул ее Виктору на шею.

— Что вы хотите?… — наконец еле слышно вырвалось у Клюева.

— Перекинь ее через крюк, — холодно приказал рослый.

Виктор перекинул. Проследил, чтобы веревка держалась крепко. Нет, он еще не понимал. Не мог поверить…

Он часто размышлял о смерти, часто представлял себе свою собственную смерть. Конечно же она должна быть красивой, как в классической американской мелодраме. Он умирает, совершив какой-нибудь подвиг, спасая людей, и благодарные люди рыдают над его бездыханным телом, почетный караул дает торжественный залп, по всей стране объявляется траур. Но чтобы так просто! Так примитивно! Так пошло! Нет, этого не может быть.

— Я желаю от всего сердца, — проникновенно заговорил рослый, — чтобы тебя признали, чтобы ты стал знаменитостью.

— Спасибо…

— Ничего личного, Репин, — потупился стриженый. — Это приказ.

— Да-да, я понимаю… — И тут Виктор будто опомнился. — Постойте! Подождите, что же вы делаете?! — истерически закричал он. — Я же ни в чем…

Табурет вылетел из-под его ног.

Короткий полет, прерванный резким толчком. Сердце похолодело и провалилось куда-то, дикая боль обожгла шею, в ушах пронзительно засвистело…

Но он еще жил. Он еще видел лица своих убийц, лица спокойные, равнодушно созерцающие.

А потом перед глазами появилось странное видение, какая-то необычная, волшебная смесь, состоявшая из разрозненных обрывков его жизни. И эти обрывки перемежались между собой, путались, сливались друг с другом, переливаясь изумительной, неповторимой цветовой гаммой…

И он успел пожалеть о том, что уже никогда не сможет перенести это видение на холст.

НИГЕРИЕЦ?

В реанимации больше не было сил ждать. Наташа решилась-таки заскочить домой — принять душ, переодеться, перекусить и денег одолжить у соседей, если дадут. Но не успела она переступить порог квартиры, как…

— Наташенька, ты уже знаешь? — В трубке звучал голос Клавдии Васильевны Дежкиной.

— Что случилось?

— Чернова взяли. На ипподроме.

«Порогину не выгодно было брать Чернова, — лихорадочно закружилось в Наташиной голове. — Не то что не выгодно, но даже опасно, с тех пор как я оказалась в курсе всех событий… Он бы сам себя подставил…»

— Григорий жив?

— Жив…

«Ничего не понимаю… Порогину нельзя было вставлять его в живых. Если уж он раньше не чурался крови, то теперь…»

— Но его положение крайне тяжелое, пуля застряла в затылке. Сейчас ему делают операцию.

— Клавдия Васильевна…

— Я не знаю, Наташа, — опередила ее вопрос Дежкина. — Я уже ничего не знаю. Но то, что Чернов пытался скрыться, — это факт.

— А где сейчас Порогин?

— В своем кабинете, я только что от него.

— Клавдия Васильевна, а можно к Чернову приставить охрану? Но не из людей Порогина, ни в коем случае.

— Я попытаюсь, — пообещала Дежкина. — Ты где будешь?

— Пока дома, а через час в больнице у дочери.

— Как она там?

— Врачи говорят, все будет нормально…

— Если появятся новости, я позвоню на вахту.

Наташа открыла вентиль до отказа, но из крана ¡послышалось лишь жалкое шипение. Зимой отключили воду? Наверное, авария какая-нибудь, трубу прорвало. Это знак… Плохой знак… Все не так, все не слава Богу…

Хорошо, что чайник был полон, да в графине осталось немного кипяченой воды. Наташа кое-как сполоснулась, смыла тушь, затем невольно взглянула на себя в зеркало. Ну и видок… Старая ведьма…

Где сейчас Витька? Что делает? Она думала о муже; скорей по привычке, с сухим равнодушием, будто не о близком человеке. Да он и не был ей уже близок… Все отрубило в ту самую секунду. Такое простить нельзя.

Понять — можно, но простить… Ни-ког-да!..

Соседи с деньгами не выручили. Кто-то просто прижал (по глазам было видно), у кого-то на самом деле не оказалось лишнего. Но деньги были необходимы, как воздух. Много денег на лекарства, на билеты до Парижа… Врач дал целый список, она как глянула на цены…

Эжен сразу откликнулся, будто с нетерпением ждал этого звонка. Он выслушал ее не перебивая, лишь тихо посапывал в трубку.

— Эжен, что же ты молчишь?

— Я думаю… — наконец заговорил он. — Конечно, я могу выслать деньги, но черт знает когда они доберутся до Москвы…

— А что же делать?

— Потерпеть несколько дней. Я уже обо всем договорился, забил место в лучшей клинике детской травматологии. Я пришлю тебе деньги и билеты на самолет с оказией, как только подвернется удобный случай. Кто-то из наших ребят должен будет на неделе отправиться в Москву.

— Несколько дней? — простонала Наташа.

— Они пробегут незаметно, — попытался подбодрить ее Эжен. — А пока тебе надо будет поставить визу. Запоминай или будешь записывать?

— Я запомню.

— Сегодня же езжай во французское посольство, отыщи там Эрика Батикля, он в курсе, все сделает за пять минут.

— Эрик Батикль… — повторила Наташа. — Так, теперь о нашем с тобой деле. Ты что-нибудь выяснил?

— Информации очень мало, но все же кое-что имеется, ребята из Интерпола поделились. У этой организации нет названия, она появилась сравнительно недавно, лет пять назад. Очень скрытная и осторожная, до сих пор не удалось заловить ни одного ее члена. Занимается международной контрабандой, в основном в бывших социалистических странах, с конкурентами не конфликтует, на чужие территории не вторгается… Оборот небольшой по сравнению с другими, более крупными организациями. Предположительно, что штаб-квартира расположена в Москве, но это неподтвержденный факт.

— И все?

— Все, кроме… — Эжен зашуршал бумагами. — У нас тут недавно всплыло на горизонте одно имя. Интерполовцы уверены, что это имя главаря. Но он не русский, это точно. Я спрашивал у лингвистов, они сказали, что похожие имена распространены в некоторых африканских странах. Например, в Нигерии.

— Не русский?

— Его зовут Хлыст.

Все, круг замкнулся…

«Что же это за сволочь такая? — размышляла Наташа, стоя на задней площадке переполненного автобуса. — Прямо человек-невидимка… Нигериец… А впрочем, почему бы и нет? Их в последнее время в Москве видимо-невидимо…»

Сейчас Наташа твердо знала одно: к настоящему Хлысту следствие так и не подобралось, даже рядом не стояло. Чернов отпадает раз и навсегда, никакой он не Хлыст, его попросту подставляли, манипулировали им, как марионеткой. Порогин? Многое сходится именно к нему… Но все же… Порогин действует очень уж грубо, прямолинейно, предсказуемо. А стиль Хлыста — изощренность, коварство, удар исподтишка, чужими руками, продумывание возможного поворота событий на сотню ходов вперед.

И она опять вспомнила о неком загадочном Кирилле, знакомом покойного Никифорова, который был на даче Чернова пятого апреля. Приехал, осмотрелся, прикинул, где лучше всего будет грохнуть агентов ФСБ, а через два дня осуществил свой кровавый план, подставив Чернова по всем статьям.

Поставить на автомобиль липовые номера — не проблема. Но найти человека, который был бы как две капли воды похож на Чернова… До такой степени похож, что все свидетели, увидев настоящего Чернова в зале суда, ни секунды не сомневались, что пятого апреля встречались именно с ним. Как же такое могло… Грим! А если кого-то загримировали под Чернова? Слепили маску? Значит, Хлысту помогал какой-то гример?… А ведь это мысль… Но где искать этого гримера? Сколько по Москве салонов красоты? А сколько театров? А еще «Мосфильм» с киностудией имени Горького…

Только бы Чернов выжил. Если он умрет — все, Хлыст будет в полнейшей безопасности, его при всем желании уже нельзя будет цапнуть за хвост. Только бы Чернов выжил!..

ВСЕ РЕШИТСЯ ЗАВТРА…

Неделю спустя, как и говорил Пракситель, в мастерскую пожаловали высокие гости.

Лидия загодя прибралась здесь и скрылась в дальнем помещении. Отсюда она могла наблюдать за происходящим, ничем не выдавая своего присутствия.

Скульптор делал вид, что его вовсе не волнует предстоящий визит. Однако по тому, как он тщательно расчесал поутру бороду черепаховым гребнем и надел новую тунику, Лидия поняла, что Пракситель придает сегодняшнему дню чрезвычайное значение.

В назначенный час, когда солнце уже стояло высоко, со двора донеслись частые шаркающие шаги и множество голосов.

Выглянув из своего укрытия, Лидия увидала многочисленную процессию, заполняющую мастерскую.

Посредине высилась скульптура, которую еще накануне молодая женщина и скульптор обернули огромным покрывалом. Его складки ниспадали до самого пола и почти полностью скрывали очертания статуи.

— Что ж, — сказал Пракситель, когда почтенные горожане полукругом обступили мраморный постамент, — моя скульптура наконец готова. Никогда в жизни я еще не был столь близок к совершенству. Передавая вам мою работу, я надеюсь, вы сполна сумеете оценить ее достоинства и отнесетесь к ней с подобающим уважением.

С этими словами он широким жестом сдернул покрывало, защищающее от чужих глаз восхитительную беломраморную богиню, и невольный возглас восхищения одновременно вырвался из множества открытых уст.

Артемида словно лучилась светлым сиянием, отбрасывая блики на стены мастерской.

Красота ее, явленная во всем великолепии, не поддавалась никакому описанию.

Завороженные, изумленные, ошеломленные неземным зрелищем, глядели городские богатеи на произведение гениального скульптора.

Так продолжалось несколько долгих минут, покуда наконец не прозвучали первые слова одобрения, выросшие в общий восторженный гул.

— Благодарю вас, о боги, благодарю! — со слезами на глазах шептала Лидия, охваченная общим порывом.

Она была счастлива, что труд мастера вызвал столь единодушное одобрение и восторг.

— Она необыкновенна!.. — раздавались восхищенные голоса.

— Божественная красота!.. — вторили им другие.

— Где вы смогли отыскать столь совершенные черты? — допытывались у скульптора третьи, но Пракситель сохранял молчание, загадочно улыбаясь и бросая невольные взгляды в дальний темный угол жилища, туда, где, он знал, скрывалась от чужих взоров Лидия.

— Я бывал в Афинах и видел работы великих мастеров, — произнес старый богач, тряся седой головою, — но даже они не в силах сравниться с этим совершенством. Во всей Ойкумене не найдется второй такой статуи!..

И все вокруг согласно закивали.

— Только, мастер, мы ведь заказывали вам скульптуру покровителя Ольвии — Аполлона.

— Значит, Артемида вам не нужна? — язвительно спросил Пракситель.

— Что вы, что вы! Это великолепно! Это — шедевр? Это чудо!

На скептика зашикали, хотя он и пытался слабо напомнить об Аполлоне.

Теперь уже было ясно, что представление «Электры» в честь водружения у входа в театр скульптуры Праксителя состоится в назначенный день, что бы ни случилось.

По городу шептались, что по случаю празднества сам скульптор примет участие в спектакле под маской Ореста, сына коварной Клитемнестры.

В театре полным ходом проходили репетиции.

Теперь уже не только Лидия, но и Пракситель без устали готовился к предстоящей роли. Заучив наизусть длинные монологи, он декламировал их вслух, стоя на пороге мастерской.

В руке, будто божественное оружие, он сжимал свой верный резец и с силой рассекал им воздух в то самое мгновение, когда, по замыслу автора, юный пасынок Орест закалывал кинжалом похотливую и мстительную Клитемнестру.

Лидия каждый раз вздрагивала, слыша этот зловещий свист.

Пракситель улыбался.

— Надеюсь, ты будешь осторожен на сцене? — робко спрашивала молодая женщина.

— Тебе не о чем тревожиться, — отвечал он.

Итак, долгожданный день наступил.

Накануне ночью, после отчаянных и бурных любовных ласк, Лидия лежала на широкой груди скульптора, и на лице ее застыло мечтательное выражение.

— Наверное, это счастье, что я встретила тебя, — прошептала она. — Тебя — такого сильного, красивого и надежного. Не знаю, как я смогла бы справиться одна со всем тем, что на меня обрушилось…

— Ты была прекрасной моделью, — после паузы произнес Пракситель.

— Теперь я могу признаться тебе… Ты ведь долго ждал этого момента, верно?

— Не стоит себя неволить. Твои тайны для меня священны.

— Нет, я должна рассказать. Ведь не раз я читала в твоих глазах немой вопрос, и не раз слова досады готовы были сорваться с твоих уст. Не сердись на меня, мой любимый. Мне слишком больно было говорить об этом… даже с тобой. Но теперь… теперь я чувствую в себе новые силы. Это ты дал мне их. Слушай же!.. — Лидия набрала в грудь воздуха и выпалила: — Скилур, чье имя я так часто произносила в бреду, Скилур, которого я призывала в своих снах и мыслях, Скилур, которой ни на минуту не отпускал меня, — он был моим любовником.

Скифский царь, красивый и гордый, он с риском для собственной жизни приплывал на остров, чтобы под покровом тьмы встретиться со мной. Мой муж стал мне ненавистен… я потеряла интерес даже к собственным детям!.. И все из-за него. Он был моим солнцем, моей луною, воздухом, которым я дышала, и животворной влагой, которую пила в самый жаркий день. Увы, однажды Скилура предал человек, который называл себя его слугой и другом. Я поклялась отомстить негодяю. Я долго дожидалась своего часа, сплетая смертоносную сеть. Я выманила предателя из его норы, я обманула его — и вонзила кинжал в его грудь. Никогда — ни до, ни после этого — меня не мучили угрызения совести. Я была чиста перед богами — я отомстила за своего возлюбленного. Но, как видно, и за месть тоже надо платить. Меня заподозрили в чужом преступлении. Верь мне, Пракситель, я и пальцем не тронула несчастного юношу, труп которого нашли в полузасыпанной яме. Я была свидетельницей его размолвки со старшим сообщником, который и убил беднягу лопатой. Он надежно бы спрятал все концы, но тут наткнулся на тело убийцы Скилура и позорно бежал, прихватив амфору с украденными монетами. Ты сам рассказал мне, что произошло с ним в дальнейшем. Как видно, боги всегда находят способ покарать негодяев. Я не знала его, я даже не разглядела в темноте его лица. Если ты подумал, что мы были заодно, ты ошибался. — Лидия помолчала, собираясь с мыслями.

Грудь ее тяжело вздымалась, и Пракситель чувствовал, как тело молодой женщины дрожит от волнения. Затем она проговорила:

— Я заплатила высокую цену за то, что посмела выступить в роли судии. На это имеют право только боги. Я не любила мужа, а в детях не видела своего продолжения, но я горько оплакивала их смерть. Не знаю, искупила ли я этим вину…

Лидия порывисто подняла голову и, заглянув горящими глазами в непроницаемые глаза скульптора, пылко прошептала:

— Увези меня отсюда! Увези куда-нибудь, в далекие страны, где мы могли бы быть счастливы вдвоем и где нас не терзало бы мучительное прошлое!.. Я буду любить, я буду обожать тебя!. Пусть все беды закончатся в тот момент, когда мы сядем на корабль и он отчалит от проклятого острова!

Пракситель положил ей на голову свою тяжелую ладонь и произнес:

— Спи. Завтра будет самый главный день. Ты должна встретить его с восходом солнца!.. Все решится завтра.

И вот день настал.

Укрывшись, как всегда, в дальнем углу мастерской, Лидия наблюдала, как дюжие молодые мужчины с трудом погрузили мраморное изваяние на крытую соломой телегу и, заботливо укутав покрывалом, увезли.

С ними ушел и Пракситель.

В полдень скульптор возвратился, неся в руках большой сверток. Он развернул его, и взору Лидии предстало восхитительное одеяние, театральная маска с двумя узкими вырезами для глаз и крохотные, как раз на ее узкую ножку, высокие котурны.

— Примерь, — распорядился он.

Одеяние пришлось впору, лучше и не пожелаешь.

Пракситель придирчиво оглядел молодую женщину со всех сторон и, кажется, остался доволен.

Они сговорились, что скульптор проведет ее в театр, когда стемнеет, закутав в свой просторный плащ.

Немая старуха нагрела на огне воды, и Лидия с удовольствием омыла тело в мраморной ванне, а затем тщательно натерла ароматными маслами.

Она чувствовала себя так, будто лишь вчера появилась на свет.

На душе было легко и покойно, и, поглядывая на себя в медное зеркало, Лидия видела, как лучатся счастьем ее огромные темные глаза.

Она не могла дождаться, когда же раскаленный диск солнца, приняв тусклый багровый оттенок, скроется в морской пучине.

ШАНТАЖ

Инночка спала тяжелым сном. На ее осунувшемся личике не было ни кровиночки… Но сердечко стучало ровно, его удары дублировались электронным писком какого-то медицинского прибора, очень страшного на вид, с датчиками-щупальцами и болотно-зеленоватым экраном, по которому пробегала вздрагивающая белая линия. Замерев в дверном проеме, Наташа немигающим взглядом смотрела на дочурку и даже не заметила, как лечащий врач подошел к ней сзади и положил руку на плечо…

— Не переживайте вы так… — тихо, но убеждающе произнес он. — Все страшное уже позади. Она скоро поправится, обещаю вам.

— А можно я тут нянечкой побуду? — Наташа едва справилась с горячим комом, предательски подкатившим к ее горлу.

— Я поговорю с начальством. С нянечками у нас, сами знаете, напряженка, так что…

— Простите, вы Клюева? — Наташу окликнула молоденькая сестричка, сидевшая за столиком в середине коридора.

— Да, я…

— Кажется, вас к телефону. Какая-то Дежкина, из прокуратуры…

«Чернов умер…»

Казалось, Наташа шла к этому столику целую вечность, подошвы ее сапог будто прилипали, присасывались к полу. А телефонная трубка была холодная, скользкая, как жаба, все норовила выскочить из руки…

— Алло?

Молчание.

— Клавдия Васильевна?

Через долгую, невыносимо долгую паузу:

— Наташенька…

— Да-да, я слушаю вас, Клавдия Васильевна! Что с Черновым?

— Ему сделали операцию… — как-то неестественно растягивая слова, пробормотала Дежкина. — Пуля задела какой-то важный нерв… Он в коме…

— А вы спрашивали, когда он придет в сознание?

— Наташенька, — перебила ее Клавдия. — Мне только что сообщили… Тут такое дело…

Сестричка, искоса наблюдавшая за Наташей, вдруг увидела, как изменилось ее лицо. Помертвело… Как беззвучно затряслись ее плечи…

— Да-да… — Наташа до боли зажмурила глаза, сцепила зубы. — Соседи обнаружили? М-мм, соседи, да… Асфиксия… Механическая, понимаю… Я держусь… У меня все нормально…

— Вам плохо? — испугалась сестричка. Ей показалось, что женщина вот-вот рухнет на пол. — Что вы говорите такое?

Наташа выкинула вперед руку: не прикасайся ко мне!.. И сестричка невольно отшатнулась.

— Нет, здесь и так много врачей… Где он сейчас?… Ах, ну да… Клавдия… Васильевна, насчет охраны… Нет, сюда… Он не мог себя сам… Я знаю… Это его… Это его… Как можно быстрее…

Она не рыдала. Она не билась в истерике. Внешне она была совершенно спокойна, в голосе ее не было дрожи, лишь только частое подрагивание век и уродливо поползшая вниз губа выдавали что-то такое… что-то страшное, катастрофическое, непоправимое.

— Мне нельзя срываться, вы понимаете? — Она протянула сестричке трубку.

— Понимаю… — ошарашенно выдохнула та.

— Очень хорошо. Вы свободны.

Вскоре в конце коридора послышались гулкие торопливые шаги. Это по просьбе Дежкиной примчались два оперативника. Клавдия Васильевна заверила Наташу, что надежней этих парней в мире не существует.

— Борис.

— Александр.

— В этой палате лежит моя дочь, — наставляла добровольных охранников Наташа. — Я должна отойти на несколько часов. Постарайтесь, чтобы за это время…

— Муха не пролетит, — заверил ее Борис. — А может, вас проводить?

— Нет, я за себя постоять сумею…

Что толку в этой охране? Захотят убить — убьют. Из снайперской винтовки с расстояния километр, тротилом разорвут на куски, да как угодно, была бы нужда…

Но все-таки это был маленький шанс на спасение. Если не ее самой, то хотя бы дочери… Как это издевательски звучит: «хотя бы».

Кажется, это состояние называется — амок. Работает только подсознание, все эмоции подавлены, нервы отключены, а мозг парализован… Когда-нибудь он вновь оживет, и все накопившиеся чувства выплеснутся бурным неостановимым потоком. Когда-нибудь, но не сейчас…

— Господин Гринштейн не принимает! — Секретарша, молодящаяся женщина лет пятидесяти, пятилась к двери, стараясь перекрыть своим дородным телом путь в кабинет начальника.

— Я из прокуратуры, вот мое удостоверение, — надвигаясь на секретаршу, механическим голосом произносила Наташа. — Мне нужно поговорить с вашим шефом по очень серьезному делу. Пустите по-хорошему, иначе я через час приеду с бригадой и с ордером на обыск. Вы этого хотите?

— Нет-нет, не хочу… — заискивающе улыбаясь, залепетала тетка. — Так бы сразу и сказали… Конечно, Лев Соломонович будет только рад…

— Тебя только за смертью посылать, — не отрывая глаз от рассыпанных по столу бумаг, недовольно пробурчал президент корпорации «Гаудеамус». Но, вскинув взгляд на вошедшую незнакомку, осекся, удивленно приоткрыл рот. — Вы кто?

— Клюева Наталья Михайловна.

— Из Росугля?

— Нет, я сама по себе.

— Я занят. — Гринштейн снова уткнулся в бумаги. — По личным вопросам каждую пятницу с тринадцати до шестнадцати.

— Лев Соломонович, — Наташа приблизилась к столу и по-хозяйски оперлась ладонями о его краешек. — Мне нужна ваша помощь.

— Ритуленька, ну я же просил!.. — вдавив кнопку селектора, раздосадован но прогундосил президент. — Никаких посетителей!..

— Эта мадам из прокуратуры, — виновато произнесла секретарша.

— Да, — кивнула Наташа, когда Гринштейн вновь поднял на нее глаза. — Но по личному вопросу. Пока по личному.

— Что значит «пока»? Я с законом на дружеской ноге.

— Мне нужны деньги.

— Представьте, мне тоже, — противненько сморщился Лев Соломонович. — Кому ж они не нужны в наше тяжкое время?

— Я попала в беду. — Наташа пропустила мимо ушей это скрытое хамство. — У меня больна дочь. Мне нужно срочно вылететь вместе с ней во Францию.

— Ну просто буря и натиск!.. — хохотнул Гринштейн. — Голубушка, вы ошиблись адресом, у нас не благотворительная организация. Вам нужно в ломбард…

— Слушай, ты, мразь… — зашипела Наташа, склонившись к самому уху президента. — У тебя хорошее настроение, тебе хочется смеяться? А я обещаю, что через минуту ты будешь плакать. Я давно под тебя копаю и накопала кое-что, аккурат на семь статей Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Если принять во внимание все смягчающие обстоятельства, то светит тебе всего-то от восьми до пятнадцати, так что только через десяток лет у тебя снова будет хорошее настроение и ты сможешь весело и беззаботно смеяться.

— Это шантаж? — ощерился Лев Соломонович.

— Я предлагаю тебе сделку, гаденыш. Ты мне даешь деньги, а я, так уж и быть, оставляю весь компромат в сейфе, до лучших времен.

— Это шантаж, — повторил Гринштейн, на этот раз утвердительно и как-то безысходно.

— Ты пойми, я ж не граблю тебя, а беру у тебя в долг. Отдам при первой же возможности, с процентами. Сколько ты хочешь процентов? Десять? Двадцать? — И она смягчила тон: — Я тебе в залог свое удостоверение оставлю. Помоги мне…

— Конкретная сумма? — Лев Соломонович нервно стучал по столу кончиком карандаша.

— Я сама не знаю… Два билета бизнес-класса до Парижа и прокат реанимационного автомобиля. Все, больше мне ничего не надо.

— Хм, два билета до Парижа — это… — Гринштейн закатил глаза, словно вспоминая. — Я летал осенью с женой и заплатил… заплатил… Что-то около двух тысяч долларов, так? Короче, трех штук тебе хватит?

— Пять.

— Хорошо… — Лев Соломонович окончательно для себя уяснил, что с этой дамочкой лучше не шутить, себе дороже. Лучше уж отвязаться раз и навсегда. — Оставьте мне свой счет в Сбербанке, я завтра же распоряжусь, чтобы перевели.

— Нет!.. — Наташа схватила его за грудки и рывком приподняла над креслом. — Наличными! И сейчас!

РИСУНКИ

«Круг замкнулся… Кольцо сжимается… — эти банальные фразы с утомляющим ритмом вертелись в голове Наташи. Она понимала, что теперь, когда Чернов молчит, когда Виктор мертв, она осталась одна. — Теперь охота идет за мной!»

Деньги могут все, но у Наташи они были не такие уж большие. Да, она успела смотаться во французское посольство, визу действительно сделали в считанные минуты. Эрик Батикль оказался очень милым чиновником.

Он все улыбался, цокал языком, качал восхищенно головой и приговаривал:

— Эжен! Ну счастливчик!

С визой она помчалась в кассу, и тут начались первые остановки в безумной гонке на выживание. Билетов на Париж не было. Это была чушь по нынешним временам, но почему-то именно она свалилась на голову Наташи.

Кассиры только пожимали плечами:

— У французов забастовка.

Но этот ответ не выбил Наташу из априорной уверенности в собственной везучести. (Ведь должно же ей повезти хотя бы в том, чтобы покинуть эту опасную страну.) Она вдруг увидела милицейскую машину, из которой выпрыгнули двое служивых и пошли к ней навстречу, приветственно взмахивая руками.

— Наталья Михайловна! Товарищ Клюева! А мы за вами!

— Да, ребята, что случилось?

— Клавдия Васильевна Дежкина прислала. Вас охранять. Вам куда сейчас?

— Мне — на Вернадского. Хорошо, что у вас машина.

— Ныряйте! — улыбнулся милиционер.

Наташа села на заднее сиденье.

Машина рванула с места. Помчалась по мокрым улицам.

Водитель достал из бардачка пачку сигарет, сунул одну себе в рот, протянул за спину — Наташе, но та затрясла ладонью, отказываясь. Водитель кинул пачку обратно, а сам закурил.

— А мы вас ищем-ищем, — улыбался он, поглядывая на Наташу в зеркало заднего вида. — Дежкина волнуется.

— Ну ничего, нашли же… — как-то замороженно ответила Наташа и заторопилась: — Вот здесь — налево.

Машина нырнула налево из среднего ряда, чуть не поцеловавшись с грузовиком.

— Вы пораньше говорите, — попросил водитель. — Милицию у нас еще не очень уважают. Вмажутся за милую душу.

— Ладно, — кивнула Наташа. — Здесь остановите. Кто пойдет со мной?

— Я, — отозвался другой милиционер. — Оружие брать?

— Наручники у вас есть? — спросила Наташа.

— У нас все есть! — откликнулся водитель.

Он снова склонился к соседнему сиденью и раскрыл бардачок…

— Сюда, сюда, — звала Наташа милиционера, который не поспевал за ее быстрым шагом. — Ну вот мы к пришли.

Она позвонила в дверь и тут же обернулась к сопровождающему:

— А можно и не звонить — акустика такая, что нас еще с улицы услышали.

Милиционер как-то странно улыбнулся.

Ленька открыл дверь почти мгновенно. Открыл и уставился на Наташу.

— А, что, братец, не ждал? — тут же вошла в прихожую Клюева. — Принимай гостей.

Ленька нехотя отступил в сторону.

— Знакомьтесь, это мой брат, а это… Простите, вас как?

— Сержант Буковский.

— Товарищ сержант, вы минутку подождите, я сейчас с братом переговорю. Ладно? Тет-а-тет.

И Наташа оставила сержанта в полутемной прихожей.

Он некоторое время топтался на коврике, а потом сел на стул.

Из комнаты вдруг выглянула старуха с огромным жостовским подносом в руках.

— Что, милок, скучаешь? — спросила она. Сержант пожал плечами.

— А пойдем, я тебе чайку налью.

— Некогда, бабуля. Спасибо.

— Товарищ Буковский, можно вас на минутку? — позвала из комнаты Наташа.

Сержант шагнул к двери, и в этот момент старушка грохнула его по голове подносом.

Сержант успел только удивленно оглянуться на старуху и увидел что у старухи довольно запущенная небритость. Старуха грохнула его подносом еще раз.

— У него должна быть рация — зови второго! — вылетела из комнаты Наташа, склонилась к сержанту и нашарила у него в карманах наручники. Она вовремя успела сцепить руки Буковского за спиной, потому что он к этому моменту пришел в себя.

— Нет у него рации! — развел руками Ленька, сбрасывая женский платок. — Придется ждать, когда второй сам поднимется.

— У меня нет времени! У меня нет ни секунды! — закричала Наташа.

Сержант окончательно пришел в себя, впился в Наташу злобным взглядом.

— Говорил я идиоту, выбрось картинки. Нет, на память захотел оставить, — пробормотал он.

— Тебя будут судить, — тихо и внятно сказала Наташа. — Тебя расстреляют. Уж я постараюсь. Но могут и оставить жить. Все сейчас зависит от тебя. Вон окно. Ты подойдешь и позовешь своего напарника. Понял? Но если он хоть что-то заподозрит…

Ленька поигрывал милицейским «макаровым».

— Ясно, — прохрипел милиционер.

— Ленька, звони в прокуратуру. Найди там Дежкину и передай, что виноват Порогин.

Сказав это, Наташа резко обернулась к милиционеру. Но тот на ее слова не прореагировал.

Ленька бросился к телефону, а Наташа потащила Буковского к окну. Створки распахнулись с трудом — примерзли.

Наташа осторожно выглянула.

Второй милиционер разгуливал возле машины, нервно поглядывая на подъезд.

— Зови! — приказала Наташа.

Лучше бы она доверила это Леньке. Возможно, он удержал бы Буковского. Наташа не удержала.

Чего уж хотел сержант, Наташа так и не узнала. Буковский вдруг дернулся и боком вывалился в окно.

Упал он почти под ноги второму. Из головы, ударившейся об асфальт, брызнула розовая жижа.

— Ну ты даешь… — опешил Ленька. — Ты с ума сошла… Я, конечно, сам не ангел, но чтоб человека…

— Идиот! — крикнула Наташа. — Он сам!

Второй милиционер прыгнул за руль машины и нажал на газ.

Ленька направил в окно пистолет, но Наташа с размаху ударила его по руке.

— С ума сошел! Там же люди! Милицейская машина накатилась на груду снега, ее подбросило, почти развернуло, но она выровнялась, взревела и скрылась за поворотом.

Наташа только почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Она так и села прямо возле распахнутого окна. Губы задрожали. Только сейчас она в самом деле поняла, что Виктор мертв. Это пришло не как осознание, а как безысходное чувство. В бардачке милицейской машины она сразу заметила листки с портретами ублюдков. Почему Наташа догадалась, что это рисунки Виктора, она и сама не смогла бы ответить, — муж терпеть не мог реализм. Но она все-таки поняла. Ей такого труда стоило не закричать прямо там, в машине! Хотя она уже почти была готова. Конечно, Дежкина милиционеров к ней не посылала. Двое охранников, оставшихся в реанимации, — это самое большее, на что могла рассчитывать Наташа. Пока что у нас людей не охраняют, их у нас чаще убивают. Получилось, что Виктор даже после смерти помог ей.

СЛИШКОМ СТРАШНО

Чернов пришел в себя днем, когда сестра стала менять капельницу. Он вдруг застонал и широко раскрыл глаза.

Это всегда неожиданно, когда больной выходит из беспамятства. Сестра непроизвольно вскрикнула.

— Катюш… — прохрипел ей Чернов.

— А? Что? — склонилась сестра.

— Это ты, — сказал Чернов. — Это ты, Катюша?

— Нет, я не Катюша, — улыбнулась сестра.

Но Чернов уже не слушал ее. Он повернул голову набок и закрыл глаза.

Сестра доделала свое дело и помчалась в ординаторскую, чтобы позвонить следователю, как и было ей приказано.

— Что там, Оль? — окликнул ее в коридоре врач.

— Из реанимации, Чернов в себя пришел, какую-то Катюшу звал. Я сейчас позвоню следователю.

Игорь моментально схватил трубку.

— Алло! Слушаю! Ага! А с ним можно?… Ну давайте врача! Алло! Порогин, следователь прокуратуры. Да, очень важно! Все! Ясно! Еду! — Он бросил трубку, но в тот же момент телефон зазвонил снова.

— Алло! Какой Леонид? Брат Клюевой? Дежкиной нет! Что ей передать? Что? Что — Порогин?… Виноват? Вы откуда звоните?…

В это время в кабинет вошла Клавдия Васильевна. По лицу Игоря она тут же поняла, что разговор из важных.

— Клюева с вами рядом?… — спросил в трубку Порогин.

Дежкина выхватила у него трубку, но там уже были длинные гудки.

— Кто звонил?

— Брат Клюевой, — растерянно развел руками Игорь. — Сказал… Передать вам, что я в чем-то виноват.

Дежкина опустилась на стул. В глаза Игорю она не смотрела.

— А еще из больницы звонили: Чернов пришел в себя.

Порогин суетливо перебирал руками по столу. Он что-то искал, но не находил. Может быть, он даже и не знал, что ищет.

— Вы тоже так считаете?! — вдруг закричал он, словно мальчишка, которого не пускают гулять на улицу. — Клавдия Васильевна, вы тоже считаете, что я виноват?!

— Игорь, — спокойно ответила Клавдия, — у меня два вопроса. Как твоя визитка оказалась у Чернова? Он пришел к тебе потому, что ты вел дело по контрабанде…

— Визитка? — опешил Порогин. — Да у меня визиток никогда не было!

— Тогда скажи мне, — Клавдия закусила губу, — скажи мне, откуда ты узнал, что Чернов на ипподроме?

— Мне позвонили.

— Кто? — И только тут Дежкина подняла на Игоря глаза.

Он, пожалуй, целую минуту смотрел на Клавдию Васильевну не отрываясь. Наверное, она что-то сумела сказать ему этим взглядом, а может быть, в его голове все сложилось само…

— Вы думаете, это звонил Хлыст? — наконец спросил он.

Клавдия не ответила.

— Но этого не может быть! Это слишком страшно…

БЕГСТВО

Эрик Батикль теперь был не так любезен. Он уже не цокал языком, не улыбался. Он выслушал Наташину просьбу угрюмо и скрылся в здании.

У Наташи не было другого выхода. Только здесь ей могли помочь достать билет. Впрочем, она и не смутилась ни капельки от неприветливого вида Батикля. Ей было сейчас на-пле-вать.

Француз вернулся через полчаса. И был уже зол. Он отдал Наташе два билета, рассеянно выслушал благодарность, а напоследок заметил:

— Эжен! Счастливчик, мягко говоря…

Наташа выбежала на площадь.

Рядом метро, наверное, безопаснее было бы нырнуть в людской поток. Но Наташа не могла тянуть время. До отлета оставалось четыре часа, а у нее дел по горло.

В Москве теперь такси ровно столько, сколько вообще легковых машин. Не для каждого, конечно, но уж для Наташи точно.

Тормознула первая же машина.

Было у Наташи минут пятнадцать, пока водитель будет кружить по улицам Москвы. Все, что предстояло сделать по истечении этой четверти часа, Наташа решила давно. Об этом она думать не будет. Она подумает о том, чего сделать не успела.

А не успела она самое главное: понять, кто же виноват во всех ее бедах.

«Начнем с начала. В Шереметьеве орудует шайка милиционеров, которые переправляют в Юго-Восточную Азию грузы с медикаментами и прочими предметами первой необходимости. (Таможню они проходят без проблем, потому что документы у них в полном порядке.) Оттуда они везут драгоценные камни и наркотики. ФСБ засылает в отделение двух своих сотрудников. Через некоторое время этих сотрудников убивают. В Шереметьеве начинает работать майор Чернов. В какой-то несчастный для кавалериста день ему звонят и говорят, что в почтовом ящике у него лежат деньги. Или что-то в этом роде. Чернов спускается к ящику и находит двадцать тысяч долларов. Деньги помечены изотопами. На следующий день Порогин арестовывает все шереметьевское отделение. Милиционеры колются, как орехи. Все твердят о каком-то Хлысте, который давал им задание по телефону. Очень возможно, что сам Хлыст и убил фээсбэшников. Чернов мается, но все же решается нести деньги Порогину. А Порогин как раз ожидает Хлыста, который попытается дать ему взятку. Чернов пришел как нельзя кстати. Он — Хлыст, решает Порогин. Дальше начинаются вполне объяснимые чудеса с признаниями. Действительно, у Чернова жена и ребенок. Им угрожали. Взорвали машину. Чернов говорил, что подсказал ему, где „спрятаны“ трупы, стукач. Вот здесь неясно, чья это работа — Порогина или самого Хлыста. Ну допустим, Порогина. Итак, Чернов во всем сознается, я прошу для него „вышку“. Порогин, если это он, должен быть вполне удовлетворен.

Но тут Чернов пугает все его карты и бежит из Лефортова. Фантастика, но факт. Потом он говорит мне о каком-то Никифорове. И тот вдруг оказывается мертвым. Ага! Первая нестыковочка. Порогин о Никифоре не знал. Если бы знал, зачем бы оставлял свидетеля на последний момент. А кто знал? Хлыст. Вторая нестыковочка — Порогин Чернова не убивает. Ну, может быть, просто не удалось. Впрочем, если бы хотел, кончил бы точно…»

Наташа наморщила лоб. Нет, она доехала уже до сегодняшнего дня, а что-то важное пропустила. Что?

«Вернемся назад. Таможня, милиционеры, медикаменты… Нет, не то… ДОКУМЕНТЫ! Да, это меня еще тогда смутило. Не мог Чернов подделать документы. Они были подлинными! Это мог сделать только человек из мэрии, префектуры, какой-нибудь начальник госучреждения… Никифоров! Ну точно! Начальник ветеринарной службы Москвы! Должность ой какая немаленькая, сведущие люди знают. Да, но эта ниточка обрывается. Хотя нет, не совсем. Никифоров соорудил ту самую магнитофонную запись, это Чернов мне сказал. Значит, он знал Хлыста, значит, был с ним очень близок. А Хлыст знал, что Чернов будет искать Никифорова. Нет, опять тупик…»

— Дальше куда? — спросил водитель.

— На Красноказарменную, знаете?

— Как два пальца об асфальт!

«Теперь, значит, с убийством. Пятого видели Чернова. Даже если старушка ошиблась. Гаишник ошибиться не мог. И вся эта муть с гримом действительно муть… Стоп. А откуда вообще эта дата? Почему все решили, что убийство произошло пятого? Эксперты такой точной датировки не давали. А! Ну да! Это сказал сам Чернов. Но его словам веры нет. И, может быть, он действительно пятого ездил в Шереметьево, потому что там работает его жена. А убийство могло произойти раньше или позже. Да, там еще мелькал какой-то Кирилл. Если это он, то должен был быть Другом Чернова. Он должен был быть все время рядом с кавалеристом…»

— А здесь куда?

— К больнице, пожалуйста.

«Как в жизни все похоже, — подумала Наташа. — Вот это дело с несчастным „Москвичом“, вмазавшимся в генеральскую машину. Оказалось ведь потом, что пьян вусмерть был как раз генерал. Не начни он тогда давить на меня телефонными звонками, я бы и пропустила. Нет, решил замаслить. Здесь тоже было что-то с перебором. Я почувствовала сразу. Жаль, потом мне показалось, что Чернов похож на преступника. Идиотка! Это сегодняшний милиционер — такое открытое доброе лицо, гад…»

У Наташи к горлу подступил комок. Она снова вспомнила Виктора. Нет, наверное, она не любила своего мужа. Но разве от этого легче? От этого тяжелее. Он ведь умер нелюбимым. А это уже ее вина.

— Э, приехали, — обернулся к Наташе водитель. — Че, случилось чего?

Наташа помотала головой. Действительно, слово «случилось» не совсем подходило ситуации.

Прежде чем забрать Инночку, Наташа обегала почти все машины «скорой помощи», стоявшие во дворе, пока не выбрала немецкую, «мерседес» с зеркальной надписью «Ambulance». Водитель и медицинский экипаж оказались сговорчивыми. Да и цену заломили не очень астрономическую. Всего тысячу долларов. У Наташи оставалось еще три. Она бы отдала все, если бы они попросили. Только потом взлетела на третий этаж, в реанимацию.

— А мы уж стали волноваться! — поднялся навстречу Наташе Клавдин охранник. — С вами все в порядке?

— Как Инночка? — вопросом на вопрос ответила Наташа.

— Кажется, спит, — переминаясь с ноги на ногу, ответил охранник.

Наташа помчалась в ординаторскую и вцепилась в дежурного врача.

— Нет, вы что?! — завопил он, как только услышал Наташину просьбу. — Да вы знаете, что мне за это будет?!

— Вас никто не убьет, — успокоила Наташа. — А я сейчас готова на все.

Врач почему-то сразу понял, что Наташа не шутит.

— Но девочке необходим покой. Специальная машина.

— Все уже есть. Если вы поедете со мной, я вам заплачу.

— Нет, я не могу, я дежурю…

Инночка не проснулась. Ее вкатили на тележке в лифт, а уже внизу переложили в машину. Охранники были все время рядом. Правда, не помогали. Они зорко смотрели по сторонам, напоминая телохранителей Президента.

Машина покатила через всю Москву в Шереметьево.

— Можно? — спросила Наташа охранника, увидев у него в руках сотовый телефон.

— Разумеется. Вам набрать?

— Да, Клавдию Васильевну, пожалуйста.

Охранник потыкал пальцем в кнопочки. Передал телефон.

Наташа долго слушала длинные гудки. На работе Дежкиной не было. Охранник набрал домашний — там ответил Федор. Дома Клавдии тоже не было.

— Простите, а можно за границу? — совсем обнаглела Наташа.

— Вам что? — не очень охотно ответил охранник.

— Париж.

С Францией соединили моментально. Эжен тут же поднял трубку, словно только и ждал Наташиного звонка.

— Я вылетаю, — выпалила Наташа. — Рейсом в 20.25 по Москве.

— Я встречу.

— Спасибо. Я лечу с дочерью.

— Я же сказал: встречу. Машина уже заказана.

— Что-нибудь по делу?

— О, узнаю русских, — вздохнул Эжен. — Наташа, ты навсегда уезжаешь из России. Почему тебя тревожит какой-то Хлыст?

— Кто тебе сказал, что навсегда?

— Я говорю тебе. Я ведь уже все знаю. Я искренне соболезную. Но когда ты снимешь траур, что мешает тебе стать моей женой?

— Во-первых… — Наташа не сразу нашлась. — Во-первых, ты женат…

— Чистый холостяк, — перебил Эжен. — А во-вторых?

— Поговорим после, — ответила Наташа. И впервые за несколько последних дней тень улыбки пробежала по ее лицу.

— А по нашему делу — ничего нового. Нашли только сомнительные вклады в нескольких банках — Швейцария, Германия, Англия, Франция. Большие деньги…

Реанимобиль подкатил к самому трапу. Таможенники были предупредительны и даже заботливы. Паспортный контроль тоже прошли без проблем.

«Все, — подумала Наташа, поднимаясь по трапу. — Теперь уже действительно все не важно. Скорее всего в Россию я и в самом деле не вернусь. И не потому, что боюсь. Просто здесь для меня темно и пусто. Что я оставляю здесь? Маму? С ней мы никогда не находили общего языка. Впрочем, я буду по ней скучать. Но она всегда сможет приехать ко мне. Брата? Да, теперь его некому будет выручать из каталажки. Впрочем, нет, он ничего… Он пусть тоже ко мне приезжает. Остров? Там уже нет загадок. Виктора… Да, я оставляю здесь кладбище…»

— Пассажирка, пройдите, — позвала из самолета стюардесса. — Я закрываю двери.

Охранники махали ей рукой.

Наташа тоже махнула рукой, но этот жест был похож не на прощальный, а на досадный, мол, катись все к чертовой матери.

Взбежала по трапу, шагнула в самолет.

Вот теперь все…

…Загудели двигатели, чуть подрагивал самолет.

— Уважаемые пассажиры, вы находитесь на борту авиалайнера «Боинг-747» российской авиакомпании «Внуковские авиалинии»…

Наташа хотела еще побыть с Инночкой, но ее заставили сесть на место и пристегнуть ремень.

— Вот взлетим, и вы сможете вернуться.

Инночку уложили в специальном отсеке. Сидячего места здесь не было.

Впрочем, Наташа уже не нервничала. Наступило какое-то равнодушие. Вдруг сразу захотелось спать или что-то сумасшедшее выкинуть.

«Э-э-э, — подумала Наташа, — не так все просто, дорогуша. Что-то тянет? Да? Просто ты не привыкла уходить с поражением. Ты привыкла уходить с поднятой головой. А тут ты растоптана и унижена. Ты ведь просто испугалась. Ты ведь поняла, что на этот раз противника не одолеть. Граф бы на твоем месте не сдался. Этот смешной и несуразный интеллигент ждал, пока не победил. Правда, искали мы Аполлона, а нашли Артемиду…»

— В полете вам будет предложен ужин и напитки…

Наташа чуть не вскочила.

«Боже мой! Как все просто! И как все страшно! Ну да! Именно так! Мы искали Аполлона, а надо было искать Артемиду…»

Магнитный стержень, гудя переполнявшим его электричеством, выдвинулся в центре броуновского движения металлической крошки. Наташа помнила этот простой опыт еще со школы. Металлическая стружка, бестолково прыгающая на вибрирующем листе, вдруг прекращала свое хаотическое движение и стремительно летела к магниту. Учитель поворачивал рычажок амперметра, и стружка располагалась на листе причудливым узором. Концентрическими кругами, овалами, причудливыми завихрениями… Но это была все же четкая, ясная графическая картина.

Этот магнит все время был рядом. Он был даже на поверхности. Только никому и в голову прийти не могло, что все так просто и так страшно.

Что искать врага надо не на стороне, а рядом, в самом центре событий, самого родного и близкого человека.

Наташа, конечно, знала о семье Чернова. На процессе она видела сына и жену. И ничто тогда не насторожило — семья как семья. В меру озабоченные, в меру несчастные, в меру сочувствующие. Даже прозекторский ум обвинителя не может совсем отказаться от моральных норм. Да, она видела предательство и подлость в самых разных проявлениях, самых страшных, но ведь всегда оставалась надежда — есть что-то святое на этом свете. Мать не может предать сына. Сын не может предать отца. Жена не предаст мужа…

Гул самолетных моторов вдруг стал стихать. Это заметили все, кроме Наташи. Она смотрела в окно, кусала губы и ерзала в кресле.

— Простите, вы не знаете, почему мы не взлетаем? — обратилась к ней соседка. — Вы слышите, моторы выключили.

— А? Что? — обернулась к ней Наташа.

— Мы почему-то… — сказала соседка и замолчала.

Сразу два события заставили ее запнуться на полуслове. Во-первых, она узнала Наташу, а Наташа узнала ее. А во-вторых, в салон самолета вошли сразу несколько военных и среди них — следователь прокуратуры Игорь Порогин…

ТРАГЕДИЯ

Когда Пракситель появился в мастерской, чтобы препроводить ее в театр, Лидия была уже совершенно готова.

Она доверчиво прижалась к его огромному, сильному телу и впервые за долгие месяцы переступила порог жилища.

Навстречу по улочкам неслись вприпрыжку веселые люди.

Как видно, празднество было в самом разгаре.

Еще на подходах к театру Лидия услыхала многоголосый гул.

Она понимала, что очень и очень многие явятся нынче к стенам театра, чтобы поглядеть на новую статую. Однако она представить не могла, что здесь соберется едва ли не весь город.

Гудящая толпа предстала ее взору.

Впрочем, это неудивительно. В дни празднеств, когда давали театральные представления, эллинам даже платили звонкой монетой, чтобы они не думали о работе. И люди целыми днями просиживали в театре.

Лидия невольно съежилась, представив, что могло бы произойти, если бы кто-то узнал ее.

Однако Пракситель уверенно провел ее сквозь людское скопление, и вскоре она оказалась в закутке, где актеры готовились к выходу на сцену.

Она торопливо надела маску и лишь затем позволила себе выглянуть наружу.

Амфитеатр был до краев заполнен горожанами. Слышались смех и радостные возгласы.

На ступенях возле сцены уже выстраивались рядами хористы.

Лидия почувствовала, как вяжущая тошнота подступает к горлу, и сама удивилась этому ощущению — так она не волновалась даже в тот момент, когда заносила острый кинжал над грудью убийцы Скилура.

— Лидия, — услышала она у самого уха сдавленный шепот.

Вздрогнув, она оглянулась.

Высокая фигура стояла перед нею, завернувшись в плащ. Лицо было скрыто театральной маской. В руках поблескивал фальшивый кинжал.

— Это я, Лидия, — раздался голос Праксителя, и молодая женщина поняла, что скульптор сейчас улыбается, довольный произведенным эффектом. — Как я смотрюсь в этом обличье?…

— Ты напугал меня…

— Не волнуйся. Все будет хорошо. Осталось совсем немного… Погляди, чем мне предстоит заколоть тебя!..

Хор взревел. Представление начиналось.

Как в полусне, Лидия вышла из темного закутка на освещенную яркими лучами солнца сцену.

Она чувствовала, как тысячи глаз разом впились в нее.

Только что, сами того не ведая, они рассматривали ее мраморного двойника, а теперь внимали и ей самой, ее словам и жестам.

Шелестя складками одеяния, она летала по сцене, целиком отдаваясь захватившему ее чувству свободы.

Страсти хищной и коварной Клитемнестры клокотали в ее груди.

Теперь Лидия позабыла обо всем, что мучило ее последние недели и не давало дышать в полную силу. Она будто сбросила с себя ненужный груз и стала чистой и светлой, подобно мраморной Артемиде.

Хор подхватывал ее речи и призывал опомниться, не предаваться преступным желаниям.

Пракситель в маске Ореста припадал к ее ногам, а она отталкивала его царственным жестом.

Фальшивый кинжал свешивался с ремня, опоясывавшего его чресла, и в порыве гнева Пракситель-Орест подносил к нему руку, но всякий раз отдергивал.

Зал был целиком и полностью захвачен происходящим на сцене.

Голоса актеров отдавались от стен гулким эхом.

Пришла пора последнего поединка между Орестом и его коварной мачехой.

Пасынок бросал ей в лицо страшные обвинения, но Клитемнестра лишь насмехалась над ним.

Сейчас Лидия забыла, что под театральной маской Ореста скрывается ее тайный любовник.

Она ненавидела его и презирала и готова была каждую секунду унижать и топтать его.

И тогда рука молодого пасынка прикоснулась к рукояти кинжала, но не отдернулась.

Лидия увидела занесенное над нею тускло сверкнувшее лезвие и подумала, что схожие чувства, должно быть, владели убитым ею предателем в минуту смерти.

Ей было жутко и весело одновременно, и она даже не хотела закрыться рукой от несущегося навстречу смертоносного оружия.

Она увидела, как холодно блеснули в прорезях маски глаза Праксителя.

В следующее мгновение холодная сталь пронзила ее тело, и Лидия вскрикнула, внезапно ощутив, как острие коснулось ее бешено забившегося сердца.

Все поплыло перед глазами, она пошатнулась и рухнула наземь, и последнее, что она услыхала, были слова Праксителя, адресованные не ее героине, но ей, Лидии.

— Прощай, — прошептал скульптор, наклонившись над нею, — я любил тебя…

Грянул хор.

Рука молодой женщины дернулась в смертной судороге и разжалась, и из нее выкатилась крохотная блестящая монетка.

Актеры, изображавшие героев трагедии, вышли на сцену, чтобы навсегда проститься с истекающей кровью коварной Клитемнестрой, погибающей в муках от руки собственного сына.

…Ночью скульптор уже стоял на корме корабля, уходящего прочь от острова в открытое море.

Пракситель ненавидел себя, но ничего не мог с собой поделать.

Он совершил то, что совершал всегда, и отныне у его статуи не было больше живого двойника. Никто и никогда не сможет теперь соперничать в красоте и совершенстве с его гениальным творением.

Скульптор поднес к глазам ладонь.

На ней покоилась та самая крохотная монета, что выпала из руки его прекрасной возлюбленной.

Это был один асс, единственная память о его погибшей любви.