Чёрная речка. До и после (К истории дуэли Пушкина)

Публикуемые письма адресованы Екатерине Гончаровой (баронессе Геккерен) её женихом, а затем и мужем, Жоржем Дантесом, уже именовавшим себя в качестве якобы приёмного сына голландского посла в России барона де Геккерена также бароном де Геккереном. Оригиналы семи из этих писем принадлежали правнуку Дантеса барону Клоду де Геккерену, умершему 3 мая 1996 года, а ныне принадлежат его наследникам и находятся в их семейном архиве. Общее число писем — двенадцать.

Даты на письмах и записках Дантесом не проставлены.

Второе письмо датируется нами 21-м ноября 1836 года на том основании, что за время краткого пребывания Дмитрия Николаевича Гончарова в Петербурге — по случаю официальной помолвки сестры — Дантес только в этот день находился на дежурстве, вернувшись с которого он и пишет невесте. Удалось найти ещё одно подтверждение данной датировки: газета «Санкт-Петербургские ведомости» за 21 ноября сообщает о представлении в этот день на сцене Александрийского театра оперы Беллини «Пират», которое упоминает в своём письме Дантес, выражая надежду, что опера развлечёт Екатерину.

Девятое письмо датировалось поначалу 22-м декабря 1836 года, поскольку оно содержит упоминание о бале, на котором Дантес не был из-за болезни, но на котором должен был присутствовать двор. Таким балом мог быть бал во дворце княгини Барятинской, состоявшийся как раз 22 декабря 1836 года. Бал у кн. Барятинской почтило своим присутствием царское семейство, но на нём не был официально представлен двор и дипломатический корпус, а если там и оказался барон Геккерен-отец, то в качестве частного лица. Александр Иванович Тургенев записал в своём дневнике 22 декабря: «Вечер на бале у кн. Барятинской, — мила и ласкова. Приезд Государя и Государыни. С наследником и прусским принцем Карлом». Пушкин присутствовал на этом балу, а значит, была на нём, скорее всего, и Екатерина, но всё-таки это был частный бал, который император вскоре покинул вместе с императрицей и цесаревичем. Родилось другое предположение — о рождественском бале-маскараде в Зимнем дворце 26 декабря, также описанном Тургеневым: «В 9-м часу отправился во дворец. Представление дипломатов прусскому принцу. Белая зала. Вход Императора и Императрицы». В числе приглашённых был и Пушкин с женой. Екатерина Николаевна присутствовала как фрейлина. Всего было около тысячи гостей. Именно официальные балы открывались полонезом, на который заранее и ангажировал Геккерен невесту своего приёмного сына. Дантес по болезни не мог присутствовать на балу, а потому Геккерен демонстративно желал при всём свете танцевать первый танец с нею. Таким образом, именно 26-м декабря следует датировать это письмо.

Все письма написаны в дни дежурства Дантеса, его болезни или когда он находился под арестом уже после дуэли с Пушкиным, то есть когда общение его с Екатериной было ограничено перепиской. До нас не дошли встречные послания Екатерины Дантесу, о которых упоминается в его письмах. Об их содержании мы можем в какой-то мере судить по ответам Дантеса. Не слишком этично погружаться в частные письма жениха к его невесте, мужа к жене, даже если они не носят интимного характера, но в данном случае это оправдано тем, что их публикация осветит ещё одним тоненьким лучиком историю дуэли Пушкина, выявит что-то и в облике её самых непосредственных участников.

Этим чувством руководствовался в своё время Павел Елисеевич Щёголев, когда писал свою знаменитую книгу «Дуэль и смерть Пушкина». Из архива Геккеренов Щёголев получил пять писем Дантеса Екатерине, которые он оценил так: «Эта письменная идиллия показывает нам, что Дантес с добросовестностью отнёсся к задаче, возложенной на него судьбой, и попытался в исполнение обязанностей невольного жениха внести тон искреннего увлечения». Самое раннее из писем наиболее характерно для этой идиллии, которая должна была убедить влюблённую Екатерину в обоюдности их чувств и надёжности неожиданно обрушившегося на неё сватовства. Пушкин, как известно, не верил в то, что свадьба состоится, и даже держал на этот счёт пари. Возможно, что Дантес и самого себя, а не только невесту, пытался убедить в том, что он ей писал, к примеру, в одном из писем: «Позвольте мне верить, что Вы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог поговорить с Вами, а сердце моё было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Вы всегда во мне встретите».

П.Е. Щёголев полагал, что других писем Дантеса к Екатерине в архиве Геккеренов не сохранилось, но вот обнаружились ещё семь. Пять писем, опубликованных Щёголевым, мы тоже включаем в настоящую книгу, найдя им место среди семи ранее неизвестных. Мы приводим их в переводах Щёголева, но публикуем и французские оригиналы, внеся в переводы небольшие изменения по этим оригиналам. Нетрудно понять, читая впервые публикуемые письма, почему они не попали в число отобранных некогда для Щёголева. Они также несут на себе налёт куртуазности, но речь в них ведётся прежде всего о предметах более земных. Дантес почти не пишет в них о своей любви к невесте. Неизменными оказываются обращения «добрый» или «милый друг» и подпись «весь ваш», а порою и просто «Жорж». Один только раз последнее письмо закончит Дантес словами: «Обнимаю тебя так же, как люблю, то есть чрезвычайно сильно». Но тут же в приписке для Геккерена заметит: «… я обнимаю тебя так же, как Катрин». Пожалуй, в известной искренности, что отметил и Щёголев, письмам Дантеса отказать нельзя. Последние признания сделаны Дантесом в марте 1837 года, под арестом, после того, как Наталия Николаевна покинула Петербург. Он понимал, что его ждёт высылка из России, и для него уже единственно близкими оставались жена и Геккерен. И Екатерина, скорее всего, теперь ближе так называемого отца. Их явно сплотили события зимы 1836—1837 годов. Даже при отсутствии писем Екатерины к Дантесу, им, скорее всего, уничтоженных, его письма дают понятие о той роли, которую она сыграла в истории дуэли Пушкина, ослеплённая своею любовью к Дантесу. Кажется, что и он также полюбил её, хотя это чувство выросло постепенно и страстью его не назовёшь.

Из цитированного выше письма, опубликованного Щёголевым, мы знаем, что между бароном Геккереном и Екатериной Ивановной Загряжской, тёткой сестёр Гончаровых, представлявшей в Петербурге их семейство, было заключено соглашение о том, что Дантес может приходить к ней каждый день от двенадцати до двух и у неё встречаться с невестой. Об этих обусловленных встречах мы знаем и из мемуарных источников, но только из публикуемых писем узнаем о их частых свиданиях тайком и в доме голландского посольства, где жил Дантес. По мере чтения этих писем становится очевидным, что их отношения явно выходят за рамки тех, что приняты были между женихом и невестой.

В одном из писем Дантес замечает, что относится к Екатерине «почти как к супруге, поскольку запросто принял вас в самом невыигрышном неглиже». Если вспомнить, что в письмах Геккерену «супругой» Дантес называл свою возлюбленную, оставленную им осенью 1835 года, а теперь так называет наречённую невесту, то представляется, что прав был Александр Карамзин, когда писал о Екатерине: «…та, которая так долго играла роль посредницы, стала, в свою очередь, возлюбленной, а затем и супругой». Сказать подобное без достаточных на то оснований Карамзин, безусловно, не мог. Он должен был быть или свидетелем их отношений, или услышать слова бахвальства от самого Дантеса, с которым в ту пору был дружен. О том, что их отношения с Екатериной в обществе воспринимали порою как неприличные, пишет невесте сам Дантес в письме от 21 ноября: «Ещё новость: вчера вечером нашли, что наша манера общения друг с другом ставит всех в неловкое положение и не подобает барышням». А Александр Карамзин, как явствует из слов Дантеса в одном из писем, вполне мог столкнуться с Екатериной Николаевной в квартире Дантеса, которому пришлось отказать ей в очередном свидании ввиду этого неожиданного визита.

В этом же письме, выражая надежду на завтрашнюю встречу, Дантес заканчивает фразу загадочными для нас словами: «…мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка с прошлого раза». По поводу этого подчёркнутого Дантесом слова, понятного только ему и невесте, можно высказать осторожное предположение, что речь идет о ребёнке, которого Екатерина Гончарова в то время уже носила.

Итак, приходится поневоле возвращаться к вопросу, интимнейшему по своей сути, но который, тем не менее, десятилетиями муссировался самыми авторитетными пушкинистами, желавшими истолковать важнейший эпизод дуэльной истории Пушкина и Дантеса. Суть вопроса заключалась вовсе не в стремлении заклеймить Екатерину Гончарову в добрачной связи, а в попытке объяснить странный брак Дантеса не одним лишь стремлением избежать дуэли, которая являлась для обоих Геккеренов крахом их карьеры при любом её исходе. Щёголев, анализируя ситуацию, высказал утверждение, выделенное им в своей книге разрядкой и жирным шрифтом: «Проект сватовства Дантеса к Екатерине существовал до вызова». Одним из доводов в пользу такого заключения исследователя оказывается письмо Ольги Сергеевны Павлищевой отцу Сергею Львовичу от 2 октября 1836 года из далёкой Варшавы: «Вы мне сообщаете новость о свадьбе м-ль Гончаровой…» Учитывая расстояния и медлительность почты, очевидно, что такую новость Сергей Львович должен был узнать не позднее середины октября, задолго до того, как это стало общим достоянием. За десятки лет никто не опроверг и не истолковал этого несоответствия. Это сделала в наши дни С.Л. Абрамович, отдавшая, можно так сказать, жизнь исследованию дуэльной истории Пушкина. Она выявила ошибку в старом прочтении французского текста письма, в котором вместо «M-lle Gontcharoff» значится «M-r Gontcharoff», т.е. «Г-н Гончаров» — Сергей Николаевич, женившийся на баронессе Шенк. Так был отвергнут этот довод Щёголева.

Но всё-таки этому письму знаменитый пушкинист уделяет лишь несколько строк. В своих рассуждениях Щёголев основывается прежде всего на записях Жуковского, конспективно фиксировавшего все события, последовавшие после 4 ноября 1836 года, дня получения Пушкиным анонимного пасквиля, который привёл в конечном итоге к дуэли. 7 ноября по вызову письмом Жуковский посещает Екатерину Ивановну Загряжскую, а сразу от неё направляется к Геккерену, с которым он и так уже достаточно много говорил накануне у Пушкина. Запись об этих визитах: «Поутру у Загряжской. От неё к Геккерену. (Mes antécedénts[174] — неизвестное — совершенное прежде бывшего). Открытия Геккерена. О любви сына к Катерине (моя ошибка насчёт имени). Открытие о родстве, о предполагаемой свадьбе. — Моё слово. — Мысль всё остановить…»

Для Жуковского, желавшего всеми силами предотвратить дуэль, все эти «открытия» казались спасительными, но у Пушкина они вызвали вспышку ярости. Жуковский записывает: «Его бешенство». Было ли оно вызвано только хитросплетениями Геккерена, желавшего избежать дуэли и обманувшего доверчивого Жуковского, или же среди открытий было и сообщение о связи свояченицы Пушкина с Дантесом? Можно не доверять Геккерену, устно и письменно уверявшему всех и каждого, что проект женитьбы существовал ранее вызова на дуэль со стороны Пушкина, но ведь и Жуковский письменно сообщает Пушкину о бывшем в его руках материальном доказательстве, что «дело, о котором теперь идут толки, затеяно было ещё гораздо прежде вызова». А толки о женитьбе Дантеса с 17 ноября 1836 года, дня официально объявленной помолвки, стали достоянием всех гостиных Петербурга, а затем и Москвы. Кто только не поражался этому неожиданному сватовству и не стремился постичь его причину. О том, что сватовство состоялось под дулом пистолета, современники узнают много позже. Пушкин, казалось, поставил Дантеса в смешное положение, но в несколько дней распространяется слух о рыцарстве Дантеса. Вяземский писал позднее об этой сплетне: «Часть общества захотела усмотреть в этой свадьбе подвиг высокого самоотвержения ради спасения чести г-жи Пушкиной».

Когда эти слухи дошли до Пушкина, то его вновь охватила волна негодования. Он был связан словом не упоминать о несостоявшейся дуэли. 21 ноября Пушкин пишет два роковых письма — оскорбительнейшее барону Геккерену и объяснительное графу Бенкендорфу. Жуковскому удастся сдержать Пушкина — письма не будут отправлены. Первое из них в смягчённой редакции будет отправлено Геккерену 25 января 1837 года. В ответ последует вызов со стороны Дантеса. 21-м ноября — одним из тяжелейших дней в жизни Пушкина — датировано и первое письмо Дантеса Екатерине Гончаровой. В нём упоминаются, хотя и неназванными, Пушкин и Наталия Николаевна — «известная дама» и «Месье». Из письма следует, что утром (явно у Загряжской) Дантес виделся с Наталией Николаевной, которой объявил, чтобы она оставила «эти переговоры, совершенно бесполезные», и что муж её играет «дурацкую роль в этой истории». При этом он действовал по советам своей невесты.

Та преданность Екатерины Дантесу, которую демонстрируют эти письма, проявленная ею во вред семейству родной сестры ещё до того даже, как стала она его невестой, не объясняется ли тем, что она уже ожидала ребёнка? Скорее всего этим обстоятельством можно объяснить и загадочные слова из письма Загряжской Жуковскому от середины ноября: «Слава Богу кажется всё кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому щастию за четверть часа пред ними из Москвы приехал старший Гончаров и объявил им родительское согласие, и так все концы в воду <…>». Припомним, что и со свадебного обеда 10 января братья Гончаровы тотчас неожиданно для всех отправятся в Москву. Так не пишут и так не поступают, если всё обстоит нормально.

Недавние разыскания нидерландского исследователя Франса Суассо также склоняют нас вновь к гипотезе Леонида Гроссмана о преждевременном по отношению к свадьбе рождении первого ребёнка Екатерины Николаевны, гипотезы отвергнутой, ибо базировалась она на описке в дате письма её матери к ней с упоминанием уже родившегося ребёнка. Суассо вернул исследователей к мысли о слишком раннем рождении ребёнка у Екатерины — ситуации, существенно меняющей мотивацию женитьбы Дантеса и всего психологического расклада дуэльной истории. Суассо установил, что в книге актов гражданского состояния в Сульце только первый ребёнок Геккеренов, дочь Матильда Евгения, записана без положенной свидетельской подписи врача. Можно привести ещё ряд косвенных указаний на вероятность того, что скрыто в публикуемых письмах под словом «картошка», но мы никогда не поставим последнюю точку в этом вопросе. Пушкин, скорей всего, знал правду, но вынужден был молчать, оберегая честь свояченицы.

Вадим Старк

I

Je ne suis pas de service demain, ma chère Catherine, mais j'irai vous voir à midi chez la tante. Comme il a été convenu entre elle et le baron que je pourrai venir chez elle tous les jours de midi à 2 heures, certes, ma chère amie, je n'y manquerai pas la première fois que mon service me le permettra, mais arrangez-vous de manière à ce que nous soyons seuls et non pas dans la même chambre où la bonne tante se trouve; j'ai tant de choses à vous dire, je veux vous parler de notre heureux avenir et tout cela exclut les témoins. Laissez-moi croire que vous êtes bien heureuse, car je suis si heureux, moi, ce matin. Je ne pouvais pas vous parler, et cependant mon cœur était plein de choses bonnes et tendres pour vous, car je vous aime, ma chère Catherine, et je veux vous le répéter de ma bouche avec cette sincérité qui est le fond de mon caractère et que vous trouverez toujours en moi. Adieu, dormez bien, reposez tranquillement, l'avenir vous sourit. Puisse tout cela vous faire rêver à moi, comme certes moi je pense à vous.

Tout à vous ma bien aimée

Georges de Heeckeren

[18 ноября 1836]

Завтра я не дежурю, моя милая Катенька, но я приду в двенадцать часов к тётке, чтобы повидать вас. Между ней и бароном условлено, что я могу приходить к ней каждый день от двенадцати до двух, и, конечно, мой милый друг, я не пропущу первого же случая, когда мне позволит служба; но устройте так, чтобы мы были одни, а не в той комнате, где сидит милая тётя. Мне так много надо сказать вам, я хочу говорить о нашем счастливом будущем, но этот разговор не допускает свидетелей. Позвольте мне верить, что вы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с вами, а сердце моё было полно нежности и ласки к вам, так как я люблю вас, милая Катенька, и хочу вам повторять об этом сам с искренностью, которая свойственна моему характеру и которую вы всегда во мне встретите. До свидания, спите крепко, отдыхайте спокойно: будущее вам улыбается. Пусть всё это заставит вас видеть меня во сне…

Весь ваш, моя возлюбленная

Жорж де Геккерен

Настоящее письмо — одно из пяти (они публикуются под №№ I, III, IV, V, VI), которые получил в своё время П.Е. Щёголев в машинописных копиях от наследников Дантеса, живущих во Франции. Он опубликовал их в своей книге «Дуэль и смерть Пушкина», вышедшей двумя изданиями в 1916 г. (только по-французски) и третьим, значительно дополненным и переработанным, в 1928-м (только по-русски). Французские копии были переданы Щёголевым в Пушкинский Дом, где хранятся и поныне.

Все письма не датированы, и Щёголев располагает их по своему усмотрению. В отношении того письма, которое он поместил первым, замечает: «Вот письмо, писанное, очевидно, в самом начале жениховства». Об обручении Екатерины Гончаровой и Дантеса было публично объявлено вечером 17 ноября на балу у С.В. Салтыкова. Это было сделано сразу же после визита Геккерена к тётке Гончаровых Екатерине Ивановне Загряжской, когда он просит от имени своего приёмного сына руки её племянницы. Тогда же между ними была, по всей видимости, обговорена и возможность встреч жениха и невесты в её доме, о чём и пишет Дантес в этом письме. Указание на «первый же случай, когда мне позволит служба», даёт возможность в сопоставлении с известными днями, когда Дантес дежурил по полку и не мог от 12 до 2-х появиться у Загряжской, датировать это письмо. Дантес в интересующее нас время был на дежурствах с 20 на 21, с 23 на 24, с 25 на 26, с 27 на 28 и с 29 на 30 ноября. Столь частые дежурства объясняются назначением внеочередных за провинности и все отмечены приказами по Кавалергардскому полку. Таким образом, почти весь ноябрь Дантес практически не имел возможности в указанные часы встречаться с Екатериной Николаевной. Единственное исключение составляет 19 ноября. Значит, письмо можно уверенно датировать 18-м ноября, т.е. следующим днём после объявленной помолвки.

II

Ma chère et bonne Catherine, vous voyez que les jours se suivent, et ils ne se ressemblent pas. Hier paresseux, aujourd'hui actif, quoique j'arrive d'une horrible garde que je viens de faire au Palais d'Hiver, chose que du reste j'avais crié ce matin à votre frère Dimitri en le priant de vous le dire afin que vous puissez me donner un petit signe de vie, et pour me faire perdre ma patience, ces vilaines heures que j'ai passé dans cette vilaine salle des Maréchaux, où il ne vous reste pas même la consolation de pouvoir dire que l'on n'y voudrait pas être en peinture.

J'ai vu ce matin la dame en question et comme toujours je me suis soumis à vos ordres suprêmes, ma bien aimée; j'ai déclaré formellement que je lui serais excessivement obligé si elle voulait bien laisser tomber cette négociation, qui du reste était tout à fait inutile, que si le Mr n'avait pas assez d'esprit pour comprendre que lui seul jouait un sot rôle dans cette histoire, qu'alors elle perdait naturellement son temps à vouloir le lui expliquer. Autre nouvelle: il a été trouvé que nous nous étions occupé l'un de l'autre hier soir d'une manière gênante, et inconvenante pour les demoiselles. Je vous écris ceci parce que j'espère que votre imagination se mettra en travail, et que jusqu'à demain vous aurez trouvé un plan de conduite qui conviendra à tout le monde; quant à moi je déclare humblement que je n'en connais pas et par conséquence je suis plus décidé que jamais à faire selon ma tête.

Bon soir, ma bonne Catherine. J'espère que Le Pirate vous aura amusé; à demain et en attendant je vous baise la main que vous ne m'avez pas donné hier soir avant de partir.

Georges

Merci ma pour votre bonne et grande lettre que je viens de trouver chez moi. Vous savez combien je suis heureux de pouvoir presque vous deviner, car tout ce que vous m'avez recommandé est fait à l'exception de la lettre pour le papa d'Anthès, mais celle-là je brûle pour cette poste; cependant je vous apporterais un brouillon demain.

[21 ноября 1836 ]

Моя любезная и добрая Катрин, как видите, дни бегут и день на день не приходится. Вчера ленив, сегодня деятелен, хоть и вернулся с отвратительного дежурства в Зимнем дворце; я, впрочем, посетовал на это нынче утром вашему брату Дмитрию[175], попросив его передать вам, дабы вы сумели как-нибудь дать знать о себе; не знаю, как у меня достало терпения на эти несколько часов, так скверно провёл я их в этом ужасном Маршальском зале, где не находишь утешения и в том, что можешь сказать себе, будто не хотел бы тут оказаться на портрете[176].

Нынче утром я виделся с известной дамой[177], и, как всегда, моя возлюбленная, подчинился вашим высочайшим повелениям; я формально объявил, что был бы чрезвычайно ей обязан, если бы она соблаговолила оставить эти переговоры, совершенно бесполезные, и коль Месье[178] не довольно умён, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она, естественно, напрасно тратит время, желая ему это объяснить.

Ещё новость: вчера вечером нашли, что наша манера общения друг с другом ставит всех в неловкое положение и не подобает барышням. Я пишу вам об этом, поскольку надеюсь, что ваше воображение примется за работу и к завтрашнему дню вы найдёте план поведения, который всех удовлетворит; я же нижайше заявляю, что ничего в этом не смыслю и, следовательно, более чем когда-либо намерен поступать по-своему.

Доброго вечера, милая моя Катрин. Надеюсь, «Пират»[179] вас развлечёт; до завтра, а пока целую вашу ручку, которой вы мне не дали вчера вечером перед уходом.

Жорж

Спасибо, моя <дорогая>, за доброе и длинное письмо, которое я только что нашёл у себя. Вы знаете, как я счастлив, что могу почти угадывать ваши мысли, ибо всё, что вы мне рекомендовали, уже исполнено, за исключением письма к папеньке Дантесу[180], но его я спешно дописываю к этой почте; тем не менее завтра я принесу вам черновик.

Собственноручное письмо Ж. Дантеса из архива Геккеренов. Мы датируем его 21-м ноября 1836 года, основываясь на сообщении о смене караула в Зимнем дворце («Книга приказов кавалергардов», 1836), который нёс Жорж Дантес в дни, когда Дмитрий Гончаров находился в Петербурге. Кроме того, именно в этот день состоялось представление оперы Беллини «Пират» на сцене Александрийского театра. Об этом было напечатано и объявление в газете «Санкт-Петербургские ведомости» под рубрикой «Зрелища» за 21 ноября, № 267, с. 1168.

В этот же день Пушкин написал два решительных письма, которые так и не были отправлены. Одно — оскорбительнейшее — барону Геккерену, в котором обвинял его в составлении анонимных писем, а Дантеса по сути дела в трусости, т. е. в том, что он благодаря своему сватовству сумел избежать дуэли. Если бы такое письмо было тогда отослано, то вызов на дуэль непременно последовал бы. Другое письмо было адресовано графу Бенкендорфу. В нём Пушкин сообщал все детали ноябрьской истории с анонимными письмами и также обвинял в их составлении Геккерена, а Дантеса в том, что он затеял сватовство, стремясь избежать дуэли. Это письмо предполагалось отправить шефу жандармов после дуэли, которую поэт считал неизбежной. Однако, предупрежденный В. А. Соллогубом, вмешался Жуковский, сумевший успокоить Пушкина, и письмо Геккерену отправлено не было. Ему будет суждено всплыть на свет в январе 1837-го.

III

Ma très chère amie,

J'ai tout à fait oublié ce matin de vous souhaiter la bonne fête pour demain, vous m'avez dit à la vérité que ce n'était pas demain; cependant j'ai besoin de ne pas croire cette fois-ci, car j'éprouve un trop grand plaisir à faire des vœux pour votre bonheur que je ne puis me résoudre à laisser échapper cette occasion. Recevez donc, ma bien chère amie, mes souhaits les plus ardents pour votre félicité, vous ne serez jamais aussi heureuse que je le voudrais, mais soyez bien sûre que je travaillerai autant que cela dépendra de moi, avec le concours de notre excellent ami, j'y parviendrai, je l'espère, car vous êtes bonne et indulgente; hélas, où je ne réussirai pas, vous aurez au moins ma bonne volonté et vous m'en tiendrez compte.

Point de nuages pour notre avenir, bannissez toute crainte, et surtout ne vous méfiez jamais de moi; peu importe par qui nous sommes entourés; je ne vois et ne verrai jamais que vous; point d'agitations; je suis à vous, Catherine, vous pouvez y compter, et ma conduite vous le prouvera puisque vous doutez de ma parole.

G. de H.

P.S. Je ne puis venir demain vous voir qu'après 2 heures.

[23 ноября 1836]

Мой дорогой друг, я совсем забыл сегодня утром поздравить вас с завтрашним праздником. Вы мне сказали, что это не завтра; однако я имею основание не поверить вам на этот раз: так как я испытываю всегда большое удовольствие, высказывая пожелания вам счастья, то не могу решиться упустить этот случай. Примите же, мой самый дорогой друг, мои самые горячие пожелания; вы никогда не будете так счастливы, как я этого желаю вам, но будьте уверены, что я буду работать изо всех моих сил, и надеюсь, что при помощи нашего прекрасного друга[181] я этого достигну, так как вы добры и снисходительны. Там, увы, где я не достигну, вы будете, по крайней мере, верить в мою добрую волю и простите меня. Безоблачно наше будущее, отгоняйте всякую боязнь, а главное — не сомневайтесь во мне никогда; всё равно, кем бы мы ни были окружены — я вижу и буду видеть всегда только вас; я — ваш, Катенька, вы можете положиться на меня, и, если вы не верите словам моим, поведение моё докажет вам это.

Ж. де Г.

P.S. Завтра я смогу повидать вас только после 2-х.

Данное письмо ещё Щёголев определил как «поздравительное», не уточнив, однако, с чем именно Дантес поздравляет невесту. Представляется, что вполне справедливо М.Яшин в своей хронологии преддуэльных событий датировал его 23 ноября 1836 года, пояснив при этом: «Письмо Дантеса невесте с поздравлением по случаю её именин» (Нева. 1968. № 2. С. 190). День Святой Великомученицы Екатерины отмечается только раз в году — 24 ноября. Дантес поздравляет Екатерину Гончарову с «завтрашним праздником», т.е. пишет письмо накануне, находясь на дежурстве. Фраза в постскриптуме («Завтра я смогу повидать вас только после 2-х») подтверждает наши рассуждения, т. к. дежурство заканчивалось в 12 часов, потому Дантес и предупреждает, что сможет увидеть Екатерину только после 2-х часов.

В этот день, 23 ноября, в Аничковом Дворце состоялась устроенная Жуковским аудиенция, данная Пушкину Николаем I. По сумме дошедших до нашего времени сведений о ней ясно: Пушкин дал императору слово, что не будет драться на дуэли, не поставив о том его в известность, а в случае возобновления истории обещал дать ему знать. Император также дал понять поэту, что репутация его жены не вызывает сомнений. Пушкин был успокоен, дуэль не состоялась, но, как показало время, он не сдержал своего слова, т. к. хотя и не сам вызвал Геккерена, но послал ему оскорбительное письмо, вследствие которого дуэль становилась неизбежной.

IV

Si Dieu en mettant au monde les deux choses, que vous appelez vos dames d'honneur a voulu prouver à la créature combien il pouvait la rendre laide et difforme, tout en lui conservant sa parole, je suis obligé de m'incliner et d'avouer sa toute puissance; car de ma vie je n'ai rien vu qui ressemble moins à une femme que celle de vos suivantes qui parle l'allemand.

Voilà la réponse oubliée de ce matin. Quant au billet de ce soir: je me trouverai à l'heure convenue chez les…

Tout à vous

G. de H.

P.S. J'ai écrit à mon père ce matin, et je lui ai dit un million de tendresses de votre part. Je pense que tout cela fera plaisir à l'auteur de mes jours.

Если Бог, производя на свет два существа, которые вы называете вашими статс-дамами, хотел доказать своему созданию, что он может сделать его уродливым и безобразным, сохраняя ему дар речи, я готов преклониться и признать его всемогущество; во всю мою жизнь я не видел ничего менее похожего на женщину, чем та из вашей свиты, которая говорит по-немецки.

Вот что я забыл ответить вам утром. Что до приглашения на вечер, я буду в условленный час у… [имя неразборчиво].

Весь ваш

Ж. де Г.

P.S. Я писал сегодня утром моему отцу и передал ему от вашего имени миллион нежностей. Я думаю, что это доставит удовольствие виновнику моего существования.

Настоящее письмо лишний раз свидетельствует о том, что Екатерина Николаевна обо всём, что происходило в доме Пушкиных, сообщала Дантесу. «Статс-дамы» — это несомненно горничные Екатерины, с которыми она посылала свои письма и записки Дантесу. Известно, что после 21 ноября Дантес вёл себя осторожно и старался не появляться у Карамзиных и Вяземских, где мог встретить Пушкина. Данное письмо говорит о такой осторожности: как истинные заговорщики, жених и невеста уславливаются о встрече в каком-то доме «в условленный час».

V

Ma bonne Catherine,

J'étais avec le baron lorsque j'ai reçu votre billet. Quand on demande si bien, si tendrement, on est toujours sûr d'être accordé, mais, mon excellente amie, j'ai eu moins d'éloquence que vous; le seul portrait qui existe de moi est celui qui appartient au baron, et qui se trouve sur sa table. Je le lui ai demandé, voici littéralement sa réponse:

Dîtes à Catherine que je lui ai donné l'original et que je garde la copie; plus tard, je ne dis pas…

etc. etc.

Georges de Heeckeren

Милая моя Катенька, я был с бароном, когда получил вашу записку. Когда просят так нежно и хорошо — всегда уверены в удовлетворении; но, мой прелестный друг, я менее красноречив, чем вы: единственный мой портрет принадлежит барону и находится на его письменном столе. Я просил его у него. Вот его точный ответ: «Скажите Катеньке, что я отдал ей „оригинал", а копию сохраню себе».

Позднее, может быть… и т.д., и т.д.

Жорж де Геккерен

Речь идёт о портрете Дантеса, который Екатерина, как это явствует из письма, просит ей подарить. Уточнение «единственный мой портрет» позволяет внести некоторую ясность в датировку известных нам портретов Дантеса. О портрете, принадлежащем Геккерену, речь идёт в письме Дантеса к нему от 20 июня 1835 г., в котором выражается благодарность за то, что Геккерен «ни на минуту не расстаётся» с его портретом, т. е. литографированным портретом работы Бенара. Фотографию с этого портрета приводит П. Е. Щёголев в своей книге с указанием, что она прислана ему Луи Метманом, биографом Дантеса. Таким образом, уже существовавший ко времени этого письма карандашный портрет Дантеса работы Томаса Райта не принадлежал его оригиналу и только в 1927 г. поступил в Пушкинский Дом из Эрмитажа. Оба портрета, представляющие его корнетом (с одной звездой на эполетах), написаны между 8 февраля 1834 г., когда Дантес с чином корнета был зачислен в Кавалергардский полк, и 28 января 1836 г., когда он был произведён в чин поручика, т. е. получил право не на одну, а на три звёздочки на эполетах.

VI

Ma bonne et chère Catherine,

La seule réponse que je ferai à votre lettre c'est de vous dire que vous êtes un grand enfant de me remercier ainsi; ce qui vous fera plaisir est le but de toute ma vie, et si j'y suis parvenu ainsi je suis trop heureux.

A demain de tout cœur

G. de H.

Моя милая и дорогая Катенька, единственный мой ответ на ваше письмо: я говорю вам, что вы — большой ребёнок, если так благодарите меня. Цель моей жизни — доставить вам удовольствие, и если я достиг этого, то я уже слишком счастлив.

До завтра от всего сердца

Ж. де Г.

Вероятнее всего, Екатерина Николаевна благодарила Дантеса за какой-то преподнесённый ей подарок, возможно, взамен просимого ею портрета, о котором шла речь в его предыдущем письме.

VII

Ma bonne Catherine, je ne sais moi-même pourquoi aujourd'hui ma santé a été plus faible qu'hier, mais je pense cependant que cela ne tardera pas de beaucoup ma guérison. Je ne vous ai pas prié de monter chez moi ce matin car Mr Antoine qui fait toujours selon sa tête, avait trouvé bon de laisser entrer Karamzine, mais j'espère que demain il n'aura pas d'obstacles à vous voir, car je suis curieux de voir si pomme de terre a fait beaucoup de progrès depuis l'autre jour.

Tout à vous Georges

Dans ce moment le Baron entre chez moi et il me charge de vous gronder de votre peu de soins à soigner votre rhume.

[Вторая половина декабря 1836]

Добрая моя Катрин, я и сам не знаю, отчего здоровье моё было сегодня хуже, чем вчера, однако думаю, что это ненамного затянет выздоровление. Я не попросил вас подняться ко мне нынче утром, поскольку г-н Антуан[182], который всегда поступает по-своему, счёл нужным впустить Карамзина[183], но надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с вами, так как мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка[184] с прошлого раза.

Весь ваш Жорж

Сейчас ко мне пришёл барон и поручил побранить вас, что мало заботитесь о том, чтобы вылечить свою простуду.

В архиве Геккеренов находится только рукописная копия этого письма без даты (почерк не принадлежит барону Клоду де Геккерену), написанного между 12 декабря 1836 г., днём, когда Жорж де Геккерен заболел, и 27 декабря 1836 г., днём, когда, как мы узнаем из письма Софьи Карамзиной (Пушкин в письмах Карамзиных. М.— Л., 1978), он появился в обществе, в доме Петра Ивановича Мещерского и его жены Екатерины Николаевны, урождённой Карамзиной. Поскольку речь в письме идёт уже о выздоровлении, его следует датировать 20-ми числами декабря.

VIII

Ma bonne Catherine, vous avez vu ce matin que je vous ai traité presque comme mon épouse puisque je n'ai mis nulle coquetterie à vous recevoir dans le plus désavantageux des négligés. Je continue à me bien porter. J'ai eu du monde toute la journée.

Cette insistance de la part de W. m'étonne et me parait une mauvaise plaisanterie. Car Paul m'a donc vu hier me pouvant à peine me remuer sur mon sopha et cependant Walouieff est venu m'inviter formellement, je suis très inquiet de savoir ce que cela peut être, en tout cas vous serez là et me le direz demain. Adieu, bonne nuit, amusez-vous bien.

Tout à vous

G. de Heeckeren

[24 декабря 1836]

Добрая моя Катрин, вы видели нынче утром, что я отношусь к вам почти как к супруге, поскольку запросто принял вас в самом невыигрышном неглиже. Чувствую я себя по-прежнему хорошо. Весь день у меня были гости.

Настойчивость В.[185] меня удивляет и представляется неуместной шуткой. Ведь Поль[186] видел вчера, как я чуть ли не пластом лежал на софе, и всё-таки Валуев[187] пришёл ко мне с приглашением по всей форме. Я сильно тревожусь, что бы это могло значить, в любом случае вы там будете и завтра мне расскажете.

Прощайте, доброй ночи, повеселитесь как следует.

Весь ваш

Ж. де Геккерен

Собственноручное письмо Жоржа Дантеса без даты из архива Геккеренов. По всей вероятности, относится к периоду выздоровления Жоржа Дантеса, поскольку видно, что Валуев считает уместным пригласить его в свой дом.

IX

D'abord, ma bonne Catherine, je vais commencer par faire la commission du Baron qui me charge de vous engager pour la première polonaise et il me charge aussi de vous dire de vous tenir un peu de côté de la Cour pour qu'il puisse vous trouver.

Je n'avais pas besoin de Votre billet pour savoir que Madame Hittroff était la confidente de Pouchkine. Mais il paraît qu'elle conserve toujours la bonne habitude de fouiller là ou elle n'a rien à faire; faitez-moi le plaisir, si on vous en parle encore, de dire que Madame Hittroff ferait beaucoup mieux de s'occuper de sa conduite que de celle des autres, surtout en fait de convenances, article sur lequel je crois elle a perdu la mémoire depuis bien longtemps; au moins, sa conduite le fait croire.

Il est fâcheux que Vous ne puissiez avoir la voiture pour demain matin, mais comme je pense que connaissez mieux que moi les moyens qui sont à votre disposition pour sortir, je n'ai pas de conseils à Vous donner sur cette article.

Mais dans tous les cas je ne veux pas que Vous demandiez une permission formelle à Votre chère tante.

Nous ne savons pas si Protopopov a reçu les papiers du régiment, mais le Baron vous donnera lui-même ce soir au bal.

Beaucoup de plaisir pour ce soir.

Georges

[26 декабря 1836 ]

Прежде всего, добрая моя Катрин, начну с исполнения комиссии барона[188], который поручает мне ангажировать вас на первый полонез, а ещё просит сказать, чтобы вы расположились поближе ко Двору, дабы он смог вас отыскать.

Мне не нужно было Вашей записки, чтобы узнать, что мадам Хитрово[189] конфидентка Пушкина. Похоже, она до сих пор сохранила милую привычку лезть не в своё дело; доставьте же мне удовольствие, ежели с вами вновь заговорят об этом, скажите, что мадам Хитрово стоило бы больше заниматься собственным поведением, а не других, особенно по части приличий — предмета, о котором она, по-моему, давно позабыла, по крайней мере, то, как она себя ведёт, заставляет в это поверить.

Досадно, что у Вас не будет экипажа завтра утром, но думаю, вам лучше знать, какими вы располагаете способами, чтобы выезжать, и на сей счёт мне не надо давать Вам советов.

Однако в любом случае я не хочу, чтобы Вы просили формального позволения у своей дорогой тётушки[190].

Мы не знаем, получил ли Протопопов[191] бумаги из полка, но барон сам сообщит вам нынче вечером на балу.

Многих вам удовольствий сегодня вечером.

Жорж

В архиве Геккеренов находится только рукописная копия этого письма (почерк не принадлежит барону Клоду де Геккерену). Письмо не имеет даты. Мы датируем его 26-м декабря 1836 г., поскольку в нём упоминается бал, на котором Жорж де Геккерен не был, но на котором был представлен двор и дипломатический корпус. Речь может идти только о рождественском бале в Зимнем дворце именно 26 декабря 1836 г., на котором Жорж Дантес не мог присутствовать из-за болезни.

В числе приглашённых на этот бал были и Пушкин с Наталией Николаевной, а также Екатерина Николаевна. Всего было приглашено более 950 человек.

Александр Иванович Тургенев после бала сделал следующую запись в своём дневнике: «В 9-м часу отправился на бал во дворец. Представление дипломатов прусскому принцу. Белая зала. Вход императора и императрицы. Гр. Комаров.<ская и Шипова. Танцевал с ними, потом с Пашк.<овой>-Баран.<овой>, Опочин.<ной>, Дурново, Храповиц<ко>-й. Разговор с франц. послом о Гизо, о балах в Тюльери, о Ламене, коего он почитает величайшим якобинцем. Министр просв. подходит к Жук.<овскому > и друг другу предлагают меняться масками… Обошёл залы, где ужин, остался на ужин подле Горголи и Ленского; взошёл в главную Залу. Подлость Ув.<арова> с Бенк.<ендорфом> [нрзб], мне о дочери, которою я назвал племянницей» (Щёголев., с. 281—282).

X

Merci, ma bonne Catherine, pour tout ce que vous m'avez envoyé, c'est vraiment charmant, et vous avez fait preuve d'un goût excellent. Moi aussi j'ai trouvé deux beautés. Je ne sais pas si ils auront votre approbation, mais du moins je les offre de bon cœur.

Tout à vous

G. de Heeckeren

Спасибо, добрая моя Катрин, за всё, что вы мне прислали, это, право же, прелестно, и вы выказали отменный вкус. Я тоже нашёл две хорошенькие вещицы. Не знаю, получат ли они ваше одобрение, но зато дарю их от всего сердца.

Весь ваш

Ж. де Геккерен

Собственноручное письмо Ж. Дантеса из архива Геккеренов. Можно считать с большой степенью точности, что оно относится к периоду официального обручения Жоржа де Геккерена с Екатериной Гончаровой (17 ноября — 10 января 1837). Вероятно, речь идёт об обмене жениха и невесты подарками, скорее всего, уже перед свадьбой, т.е. в начале января 1837 г.

Свадьба Дантеса и Екатерины Николаевны состоялась 10 января 1837 г. В метрической книге Исаакиевского собора значится: «Пребывающего здесь нидерландского посланника, барона Геккерена, усыновленный им барон Георг Карл Геккерен, служащий поручиком в Кавалергардском Ея Императорского Величества полку и принадлежащий к римско-католическому исповеданию, 25 лет, 10 января 1837 года повенчан с фрейлиною Ея Императорского Величества, девицею Екатериною Николаевною Гончаровою, 26 лет, оба первым браком. Поручителями были: по женихе Кавалергардскаго Ея Величества полка ротмистр Бетанкур и виконт Д’Аршиак; по невесте обершенк, граф Григорий Александрович Строганов, л. гв. Гусарского полка поручик Иван Гончаров, Кавалергардскаго Ея Величества полка полковник Александр Полетика и Нидерландский посланник барон Геккерен. Брак венчал священник Николай Райковский». Екатерина убавила себе год, т. к. она родилась 22 апреля 1809 г.

Пушкин, как известно, на свадьбе не присутствовал, молодых у себя не принял, домами Пушкины и Геккерены не общались. Всё опять шло к дуэли.

XI

Ma bonne amie, tu veux toujours faire d'après ta tête, aussi tu en as eu la récompense. Je savais bien qu'il ne te serait pas permis de venir, le commandant me l'avait dit en toutes lettres. Quant à venir sans permission, il ne faut pas y bouger, car je crois que l'officier qui a monté la garde hier sera mis aux arrêts pour t'avoir laissé entrer dans l'intérieur du Corps de Garde sans avoir lu ton billet. Il paraît que le Corps de garde où je me trouve est entouré d'espions car ils savent tout ce que je fais, aussi ce matin est arrivé le chef du régiment des grenadiers pour laver la tête à l'officier, ainsi que le Major de Place, qui est venu pour la même raison. Tu vois donc, ma bonne amie, qu'il faut renoncer à pouvoir tricher. Je trouve que le Baron a eu tort de demander dans ta lettre; il aurait dû demander de son côté et certes le commandant ne lui aurait pas refusé.

Je vous embrasse tous les deux de cœur,

Georges

Envoie-moi les journaux si cela est possible.

Добрый друг, ты всегда хочешь поступать по-своему, вот и получила по заслугам. Я же знал, что тебе не разрешат прийти, комендант ясно сказал мне об этом. А о том, чтоб пройти без разрешения, не стоит и думать, так как мне кажется, что офицер, который вчера стоял в карауле, будет посажен под арест за то, что пропустил тебя в гауптвахту, не прочтя твоей записки. Похоже, гауптвахта, где я помещаюсь[192], окружена шпионами, поскольку им известно всё, что я делаю; так, сегодня утром приезжал командир Гренадерского полка[193]намылить голову офицеру, а после с тем же явился ещё и плац-майор. Так что видишь, добрый мой друг, придётся отказаться от надежд на всякие ухищрения. Я считаю, что барон напрасно подавал просьбу в твоём письме; ему надо было бы просить от себя, и ему комендант, конечно, не отказал бы.

Сердечно обнимаю вас обоих,

Жорж

Если можно, пришли мне газет.

Собственноручное письмо Ж. Дантеса из архива Геккеренов. Датировано между 18 февраля 1837 года, днём, когда из-под домашнего ареста Жорж де Геккерен был переведён на гауптвахту, и 21 марта 1837 года, когда, высланный за пределы Российской империи, он уехал под конвоем по направлению к Пруссии.

XII

À Madame la Baronne de Heeckeren

J'espère, ma bonne et excellente amie, que tu dormiras bien et attendras avec patience jusqu'à demain pour me voir. J'ai parlé au commandant; tu l'obtiendras. Il faut seulement que tu écrives un mot le matin à sa femme et que tu dises dans ton billet quelles sont les personnes qui doivent t'accompagner. Il m'a dit que tu pourrais amener avec toi les personnes que tu voudrais.

Je t'embrasse comme je t'aime, c'est à dire excessivement fort.

Georges

P. S. Et toi aussi mon cher ami, j'espère que tu n'as aucune inquiétude pour moi et je t'embrasse comme Catherine.

Госпоже баронессе де Геккерен

Надеюсь, мой добрый и превосходный друг, ты будешь крепко спать и терпеливо дожидаться завтрашнего дня и свидания со мной.

Я говорил с комендантом: ты его получишь. Необходимо лишь, чтобы утром ты написала записку его жене и указала в ней лиц, которые будут тебя сопровождать. Он сказал мне, что ты сможешь привести с собой тех, кого захочешь.

Обнимаю тебя так же, как люблю, то есть чрезвычайно сильно.

Жорж

P. S. А ты, любезный друг мой, надеюсь, тоже совершенно обо мне не тревожишься, и я обнимаю тебя так же, как Катрин.

Собственноручное письмо Ж. Дантеса из архива Геккеренов. Оно датировано промежутком между 18 февраля и 21 марта 1837 г Приписка обращена к барону Геккерену.

18 марта 1837 г. было вынесено окончательное решение по поводу приговора военного суда и мнения Генерал-аудиториата, который, «соображаясь с воинским уставом 139-м Артикулом и Свода Законов тома XV-го Статьею 352-ю, полагал: его, Геккерена, за вызов на дуэль и убийство на оной Камер-Юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретённого им Российского дворянского достоинства, написать в рядовые с определением в службу по назначению Инспекторского Департамента». С этим заключением был представлен доклад императору, на который 18 марта была наложена высочайшая резолюция: «Быть по сему, но рядового Геккерена как не русского подданного выслать с Жандармом за Границу, отобрав Офицерские Патенты». На другой день, 19 марта, окончательный приговор был объявлен Дантесу, после чего он был тотчас отослан к дежурному генералу Главного Штаба генерал-адъютанту графу Клейнмихелю. В тот же день через несколько часов Дантес был выдворен из Петербурга с жандармом, который сопровождал его до прусской границы.

На этом можно было бы поставить точку, однако хочется вместо заключения дать два письма — Екатерины Николаевны и Геккерена — к Дантесу. Интересно обратиться к этим уникальным эпистолярным документам, которые со времени их первой публикации и до сих пор вызывают споры.

Письмо баронессы Е. Н. Геккерен барону Ж. Геккерену (Дантесу), в Тильзит

Копия

Je ne puis laisser partir la poste sans te dire du moins quelques mots mon bon et excellent ami. Je suis toute triste de ton départ, je ne puis me faire à l'idée d'être pendant 15 jours sans te voir, je compte les heures et les minutes que je resterai encore dans ce maudit Pétersbourg, j'aurais voulu en être déjà bien loin. Mais c'est que c'est une horreur de m'enlever ainsi mon cœur, mon pauvre cher, on te fait trotter sur ces horribles chemins à te rompre les os, enfin j'espère qu'une fois à Tilsitt tu te reposera bien comme il faut, de grâce prends soin de ta santé, ne néglige pas surtout ton bras, je crains seulement que le voyage ne lui fasse du mal. Hier après ton départ la c-sse Stroganoff est restée encore quelque temps avec nous, toujours bonne et attentive envers moi, elle m'a fait déshabiller, ôter mon corset et me mettre en robe de chambre, après quoi on m'a étendu sur le divan, on a fait chercher Rauch qui m'a donné quelques cochonneries et m'a recommandé de rester encore couchée aujourd'hui afin de ménager le petit sur: qui en fils respectueux et tendre fait le méchant de ce qu'on lui a enlevé son très honoré père; aujourd'hui je vais cependant tout à fait bien, mais je resterai sur mon divan et ne bougerai pas de la maison; le Bⁿ est aux petits soins avec moi et hier nous avons passé la soirée à rire et à jaser. Le C^tè est venu me voir hier matin et je trouve que réellement il a beaucoup baissé, car il est désolé de ce qui t'arrive, furieux et indigné de la conduité sotte de ma tante, auprès de laquelle il n'a encore point fait de démarches pour le rapprochement; je lui ai dit que je croyais même que c'était une chose tout à fait inutile. Hier soir la tante m'a écrit un mot pour me demander de mes nouvelles et me dire que cœur elle était avec moi; elle va être a présent dans un grand embarras; comme on me défend de monter son énorme escalier, je ne puis aller chez elle et elle, bien certainement, ne viendra pas ici, cependant, me sachant un peu incommodée et dans le chagrin de ton départ, elle aura conscience de dire au monde qu'elle ne me voit pas; je suis excessivement curieuse de savoir ce qu'elle fera, mais je prévois qu'elle se bornera à m'écrire tous les jours pour avoir de mes nouvelles. Idalie est venue hier un instant avec son mari, elle est désolée de ne pas avoir pris congé de toi, elle dit que c'est la faute de Bétancourt qui au moment où elle voulait venir chez nous lui a dit que c'était trop tard, que tu devais déjà être parti; elle ne pouvait s'en consoler et a pleuré comme une malheureuse. M-dme Zagriatsky est morte le jour de ton départ à 7 heures du soir.

Il y a une femme de chambre (la Russe) qui est là à s'extasier sur ton esprit et sur ta personne, elle dit que de la vie elle n'a rencontré rien qui puisse t'égaler et qu'elle n'oubliera jamais la manière dont tu es venu lui faire admirer ta taille en surtout. Je ne sais pas si tu pourras déchiffrer mon grifonage, dans tous les cas tu n'y perdras pas grand chose car je n'ai rien d'intéressant à t'apprendre, la seule chose que je veux que tu saches et dont tu es déjà bien persuadé, c'est que je t'aime bien fort, bien fort et qu'en toi seul est mon bonheur, rien que toi, toi seul, mon petit S-t Jean Baptiste. Je t'embrasse de tout mon cœur aussi fort que je t'aime. Adieu, mon bon, mon excellent ami, j'attends avec impatience le moment de t'embrasser.

[20 марта 1837][194]

Не могу пропустить почту, не написав тебе хоть несколько слов, мой добрый и дорогой друг. Я очень огорчена твоим отъездом, не могу привыкнуть к мысли, что не увижу тебя две недели. Считаю часы и минуты, которые осталось мне провести в этом проклятом Петербурге; я хотела бы быть уже далеко отсюда. Жестоко было так отнять у меня тебя, моё сердце; теперь тебя заставляют трястись по этим ужасным дорогам, все кости можно на них переломать; надеюсь, что хоть в Тильзите ты отдохнёшь как следует; ради Бога, береги свою руку; я боюсь, как бы ей не повредило путешествие. Вчера, после твоего отъезда, графиня Строганова[195] оставалась ещё несколько времени с нами; как всегда, она была добра и нежна со мной; заставила меня раздеться, снять корсет и надеть капот; потом меня уложили на диван и послали за Раухом[196], который прописал мне какую-то гадость и велел сегодня ещё не вставать, чтобы поберечь маленького: как и подобает почтенному и любящему сыну, он сильно капризничает, оттого что у него отняли его обожаемого папашу; всё-таки сегодня я чувствую себя совсем хорошо, но не встану с дивана и не двинусь из дому; барон окружает меня всевозможным вниманием, и вчера мы весь вечер смеялись и болтали. Граф[197] меня вчера навестил, я нахожу, что он действительно сильно опустился; он в отчаянии от всего случившегося с тобой и возмущён до бешенства глупым поведением моей тётушки[198] и не сделал ни шага к сближению с ней; я ему сказала, что думаю даже, что это было бы и бесполезно. Вчера тётка мне написала пару слов, чтобы узнать о моём здоровье и сказать мне, что мысленно она была со мною; она будет теперь в большом затруднении: так как мне запретили подниматься на её ужасную лестницу, я у неё быть не могу, а она, разумеется, сюда не придёт; но раз она знает, что мне нездоровится и что я в горе по случаю твоего отъезда, у неё не хватит духу признаться в обществе, что не видится со мною; мне чрезвычайно любопытно посмотреть, как она поступит; я думаю, что ограничится ежедневными письмами, чтобы справляться о моём здоровье. Idalie приходила вчера на минуту с мужем[199]; она в отчаянии, что не простилась с тобою; говорит, что в этом виноват Бетанкур[200]: в то время, когда она собиралась идти к нам, он ей сказал, что уж будет поздно, что ты, по всей вероятности, уехал; она не могла утешиться и плакала, как безумная. М-me Загряжская умерла в день твоего отъезда в семь часов вечера[201].

Одна горничная (русская) восторгается твоим умом и всей твоей особой, говорит, что тебе равного она не встречала во всю свою жизнь и что никогда не забудет, как ты пришёл ей похвастаться своей фигурой в сюртуке. Не знаю, разберёшь ли ты мои каракули, во всяком случае не много потерял бы, если бы и не разобрал; не могу сообщить тебе ничего интересного; единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал её, в чём ты уже вполне уверен, это — то, что тебя крепко, крепко люблю и что в одном тебе всё моё счастье, только в тебе, тебе одном, мой маленький S-t Jean Baptiste. Целую тебя от всего сердца так же крепко, как люблю. Прощай, мой добрый, мой дорогой друг; с нетерпением жду минуты, когда смогу обнять тебя лично.

Это письмо было впервые опубликовано П. Е. Щёголевым в его книге «Дуэль и смерть Пушкина» по копии, присланной ему из семейного архива Геккеренов. (Щёголев. С. 337). Письмо в полной мере характеризует Екатерину Николаевну, ослеплённую любовью к Дантесу. Как писал Геккерен-старший сестре Дантеса: «Поведение жены Жоржа было безукоризненно при данных обстоятельствах: она ухаживала за ним с самою нежною заботливостью и радуется возможности покинуть страну, где счастливой уже быть не может» (Щёголев. С. 216). Из письма явствует, что перед отъездом Дантесу разрешили проститься с женой и бароном Геккереном.

Письмо барона Якоба ван Геккерена барону Жоржу Геккерену (Дантесу), в Тильзит

Копия

Je ne t'écris que peu de mots, mon cher Georges, et après la manière dont on t'a fait partir hier, tu comprendras ma reserve; ta femme et moi étant encore ici, j'ai des ménagements à garder; Dieu veuille que tu aie pu supporter cet horrible voyage, malade comme tu étais et avec les deux blessures ouvertes; t'aura-t-on permis ou plutôt donné le temps en route de penser tes blessures, c'est ce que je ne crois pas et c'est là toute mon inquiétude; soigne-toi pendant que tu es à nous attendre, et si tu veux, vas à Königsberg, où tu sera mieux qu'à Tilsit; je ne te nomme pas les personnes qui nous témoignent de l'intérêt pour ne pas les compromettre, car il paraît que décidément nous sommes destinés à être offerts en… (нрзб.) au parti qui commence à se montrer à découverte, et dont quelques organes excitent le pouvoir contre nous. — Tu sais de qui je veux parler et te dirai, que mari et femme sont parfaits et nous soignent comme des parents et ce qui vaut mieux comme des amis. Dès que Gevers sera arrivé, nous partons, mais il se passera toujours quinze jours avant que nous soyons avec toi. Si tu ne reste pas à Tilsit laisse nous un mot à la poste pour avoir de tes nouvelles. Voici dans tous les cas un passe-part de Barante avec le visa prussien. Ta femme est bien ce matin, mais le médécin ne lui permet pas de se lever, et elle doit rester coucher pendant deux jours, pour ne pas provoquer une fausse couche qu'on a craint un moment cette nuit; elle est bien gentille, bien douce, bien obéissante et très raisonable; je te donnerai de ses nouvelles tous les jours de poste et compte sur moi pour la bien soigner. Adieu; les Barantes te font bien des amitiés, ils sont parfaits pour ta femme; je t'embrasse de cœur à revoir bientôt. La vieille Zagratzky est morte hier au soir. Mlle Z[agratzky], la tante, est une accariâtre et obstinée personne; mais j'ai entreposé mon autorité, en ne permettant pas que ta femme passe la journée à lui écrire pour satisfaire sa curiosité, car ses soins et son affection ne sont que de l'ostentation et rien autre chose. Le docteur sort de chez ta femme et me dit, que tout va bien.

Tout à toi de cœur.

L'officier G. m'a fait demandé à me parler; mon Dieu, Georges, quel souvenir m'a tu légué là; ce qui me fait le plus de peine dans cette affaire, c'est ton manque de confiance; je ne veux pas te le cacher, mon cœur en a été blessé; je ne croyais pas avoir mérité ceci de ta part.

[Петербург, 20 марта 1837][202]

Я пишу тебе несколько слов, милый мой Жорж; судя по способу, которым тебя выслали, ты легко поймёшь мою сдержанность; раз твоя жена и я ещё здесь, надо соблюдать осторожность; дай Бог, чтобы тебе не пришлось много пострадать во время твоего ужасного путешествия, — тебе, больному, с двумя открытыми ранами; позволили ли, или, вернее, дали ли тебе время в дороге, чтобы перевязать раны? Не думаю и сильно беспокоюсь о том; береги себя в ожидании нас и, если хочешь, поезжай в Кёнигсберг, там тебе будет лучше, чем в Тильзите. Не называю тебе лиц, которые оказывают нам внимание, чтобы их не компрометировать, так как решительно мы подвергаемся нападкам (нрзб.) партии, которая начинает обнаруживаться и некоторые органы которой возбуждают преследование против нас. Ты знаешь, о ком я говорю; могу тебе сказать, что муж и жена[203]относятся к нам безукоризненно, ухаживают за нами, как родные, даже больше того — как друзья. Как только прибудет Геверс[204], мы уедем. Всё же пройдёт недели две, прежде чем мы будем с тобой, если ты не остаёшься в Тильзите; оставь нам на почте весточку о твоём здоровье. Во всяком случае, вот паспорт Баранта с прусской визой[205]. Твоей жене сегодня лучше, но доктор не позволяет ей встать; она должна пролежать ещё два дня, чтобы не вызвать выкидыша: была минута в эту ночь, когда его опасались. Она очень мила, кротка, послушна и очень благоразумна. Каждую почту я буду тебя извещать о состоянии её здоровья. Положись на меня, я позабочусь о ней. Прощай; Баранты очень тебе кланяются, они прекрасно относятся к твоей жене; от души обнимаю тебя; до скорого свидания. Старуха Загряжская умерла вчера вечером. M-lle Z.[206], тётка, сварливая и упрямая личность; но я употребил в дело свой авторитет и запретил твоей жене проводить целые дни за письмами к ней, лишь бы удовлетворить её любопытство, потому что её заботы и расположение — только одно притворство. Сейчас выходит доктор от твоей жены и говорит, что всё идёт хорошо.

Всем сердцем с тобой.

Офицер G.[207] хотел меня видеть: Боже мой, Жорж, что за дело оставил ты мне в наследство! А всё недостаток доверия с твоей стороны. Не скрою от тебя, меня огорчило это до глубины души; не думал я, что заслужил от тебя такое отношение.

Настоящее письмо впервые, как и предыдущее, было опубликовано П. Е. Щёголевым по копии, присланной ему из семейного архива Геккеренов. Таким образом, оба письма посланы одновременно вослед Дантесу на другой день. Высылка Дантеса происходила следующим образом. В 9 часов утра на гауптвахту в здании Адмиралтейства к Дантесу явился унтер-офицер жандармского дивизиона Яков Новиков, назначенный сопровождать его до границы. К 11 часам жандарм привёз Дантеса на Невский в дом Влодека, где ему было дозволено проститься с женой и Геккереном. Единственное документальное свидетельство об этом свидании — это донесение, которое может служить своеобразным комментарием как к письму Екатерины Николаевны, так и к письму Геккерена Дантесу. Свидание продолжалось один час. Исполняющий обязанность вице-директора Аудиторского департамента докладывал по начальству: «Во всё время свидания рядовой Геккерен, жена его и посланник Геккерен были совершенно покойны; при прощании их не замечено никаких особых чувств. Рядовой Геккерен отправлен мною в путь с наряженным жандармским унтер-офицером в 1 ³/₄ часа пополудни» (Русская Старина. 1880. Т. X. С. 430). А.И.Тургеневу, сопровождавшему траурный кортеж с телом Пушкина в Святые Горы, суждено было повстречаться с Дантесом, покидавшим Петербург. 19 марта А. И. Тургенев записал в своём дневнике: «Встретил Дантеса, в санях с жандармом, за ним другой офицер, в санях. Он сидел бодро, в фуражке, разжалованный и высланный за границу…» Дантес выехал из Петербурга по той же дороге, по которой следовал и траурный поезд с телом Пушкина.