Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Этой книжкой мне хотелось бы прежде всего вызвать обмен серьезных мнений не о современной войне, а об общих социологических вопросах, связанных с ней. Каковы основные причины того, что война вообще возможна среди не только первобытных, но и культурных народов? К каким конечным результатам приводит этот процесс? Я, понятно, не претендую здесь на полное решение вопроса, я не мог даже высказать здесь всего, что нужно. Но я хотел беспристрастно подойти к научному решению и именно для этого ездил и на передовые позиции. Я хотел получить о войне личные впечатления, чтоб не чувствовать при писании, что говорю о том, чего сам не знаю.

Часть своих впечатлений я изложил здесь, в первой части этой книжки, но, к сожалению, лишь в отрывках, так как о многом нельзя говорить вплоть до заключения мира.

Однако и эти отрывки, мне кажется, дают некоторое понятие о том, что меня главным образом и интересовало: о психическом состоянии человечества при этом процессе его эволюции, причиняющем ему такую боль и страдания, а следовательно, и о том, почему война вообще возможна для современных людей и каковы ее последствия для человечества.

Все эти впечатления, по-видимому, подтверждают теорию, изложенную здесь во второй части.

Почти все эти статьи были порознь уже напечатаны в «Русских ведомостях», давших средства для всей моей поездки, и в «Речи» и вошли сюда без перемены.

ЧАСТЬ II ДАЛЕКО ОТ ПОЛЕЙ СРАЖЕНИЯ

Статья I Краткий очерк эволюционной социологии

Вопросы справедливости во всех сферах человеческой жизни и деятельности с давних пор глубоко и сильно затрагивали меня. Я много думал об этом предмете и во время моего хождения в народ в семидесятых годах девятнадцатого века, и в эмиграции, и во время 29-летнего заточения в политических темницах прежнего режима. Не раз хотелось мне использовать это для большой специальной книги, которая давно сложилась в моем уме. Но исполнить мое желание всегда мешали или непреодолимые внешние препятствия (в заточении), или необходимость заниматься другими предметами (на свободе). Вот почему я смог дать здесь только краткий абрис задуманного.

Для того чтобы ясно понять сущность и причины возникновения каких-либо социальных гипотез и их применимости к современной жизни, необходимо изучать их не только в современном виде, но также ознакомиться и с историей их возникновения и развития.

Начну с исторического взгляда на социализм. Его первой стадией был христианский монашеский коммунизм.

Первые проблески этого социализма мы видим еще на заре умственной жизни христианских народов. Основная идея его ясно выражена в отдельных евангельских изречениях вроде: «Если имеешь две рубашки, отдай одну из них неимущему», — ив безуспешных попытках их осуществления в начале Средних веков путем образования монашеских общин.

Благодаря тому что в этих коммунах все ждали каждый день конца мира и потому не заботились об участи последующих поколений человечества, равномерное распределение всех благ только между существующими в данный исторический момент людьми представлялось единственно справедливым. А унаследованное людьми от первобытных диких предков чувство психического эгоцентризма, заставлявшее всякую малоразвитую душу относиться к себе как к центру всего мира, предпочитать свои интересы чужим, т. е. нарушать равенство в свою пользу, заглушалось страхом жесткого возмездия в загробной жизни.

Таким образом, в первичных христианских социализациях стремление к эволюционной справедливости, т. е. к справедливости, принимавшей во внимание интересы не только живущего в данный момент, но и всех последующих поколений, не могло даже и возникнуть вследствие представления, что жизнь вселенной закончится вместе с ними. При воображаемом «последыш-ном» существовании действительно самым справедливым представлялось тогда, да и теперь представляется, отдать свою вторую рубашку неимущему и так дожить свой век, тем более что в будущей загробной жизни за это обещается и соответствующая «личная» награда, т. е. уже нечто совсем не социалистическое, а индивидуальное. Таким образом, даже сам унаследованный душевный эгоцентризм являлся здесь не только возбудителем, но и укрепителем практики уравнительных стремлений. В нем были все стимулы прочности таких коммун, но в нем же скрывался и стимул их естественной смерти, вследствие бесплодия монахов и монахинь.

В остальной же, менее фанатизированной религиозно, части христианского населения этот монашеский коммунизм никогда не прививался, вследствие противодействия ему естественного влечения полов друг к другу и появления на свете детей, забота о которых не позволяла раздавать взрослым все свое имущество до последней рубашки. Но и эта бережливость тоже вырабатывалась чисто инстинктивно.

По ограниченности умственного кругозора не только монашествующая, но и семейная часть населения не могла тогда развиться до понятия об эволюционной справедливости, которая говорит современному научно развитому человеку: пусть лучше будет имущественное неравенство и разделение общества на классы в нашем поколении, если эта временная неуравновешенность оказывается единственным средством привести к общему улучшению условий жизни всех бесчисленных будущих поколений. Зародыш этой мысли был уже в евангельском изречении: «Лучше пострадать одному за всех, чем всем за одного», но и оно всегда толковалось не эволюционно, а только в применении к наличности уже живущих.

Такова же была по узости или полному отсутствию эволюционных представлений и следующая стадия развития социализма, заменившая постепенно вымиравший со времени эпохи Возрождения от собственного бесплодия христианский коммунизм. Попытки же его осуществления терпели еще большую неудачу вследствие отсутствия эгоцентрического стимула личной награды в загробной жизни.

Когда в эпоху Возрождения человечество в Европе после тысячелетия напрасных ежедневных ожиданий конца мира изверилось в его близость, оно все же не доросло до понятия об эволюционной справедливости и стояло на монашеской антиэволюционной точке зрения.

Да и до сих пор все малоразвитые душевно и умственно люди, присоединяясь к социализму, прилагают его только к выгоде своего собственного поколения, не думая о том, что при разделении между ними всего до последней рубашки подрастающему поколению пришлось бы ходить совсем голым.

Не только у полуграмотной части населения, но даже у большинства полуинтеллигентных лиц не выработалось еще достаточно ясного представления о том, что для правильного развития человечества каждому современному поколению нельзя тратить на самого себя весь свой заработок, а надо даже при крайней нужде «экспроприировать» у себя для улучшения жизни будущих поколений определенное и несравненно большее, чем берется общественными и государственными налогами, придаточное количество продуктов труда.

Читая сочинения, появившиеся в период «послехристианского социализма» (который я веду с эпохи Великой французской революции), мы везде видим в качестве обоснования всех социалистических учений только жалобы на крайнюю обременительность современного труда человека, на то, что у трудящихся отбирается «насильно» некоторая придаточная стоимость в виде государственных налогов и податей и в виде ренты землевладельцев и прибыли капиталистов. Как лучшее средство для поправления всего этого предлагается не поощрение человеческой изобретательности, а низвержение государства, как предлагают анархисты, или уничтожение всякой частной собственности (коммунисты), или только недвижимой вместе с орудиями производства (социалисты). Насущные нужды будущих поколений совсем не принимаются в расчет при исчислении выгод таких преобразований, как нетрудно убедиться, перечитав всю гору хотя бы вышедших в наш послереволюционный период брошюр для граждан-земледельцев и граждан-рабочих или прослушав агитационные речи ораторов на городских и деревенских митингах. Ни в одной из них вы не найдете об этом важном предмете ничего, кроме восклицаний общего характера. Но и в главном русле этого течения мы видим то же самое. Не говоря уже о социалистах-утопистах вроде Томаса Мора или в новейшее время Беллями, рисующих увлекательные фантастические картины будущего строя и считаемых фантазерами (хотя, по-моему, они наиболее правы в окончательных выводах), я остановлюсь только на отсутствии серьезных указаний относительно необходимости очень значительной прибавки рабочего труда (к нужному для собственного существования) — ради устройства лучшей будущности потомков, в проектах Сен-Симона, Фурье, Оуэна и других.

В марксистской литературе, начиная с коммунистического манифеста Карла Маркса и Энгельса (1848 г.), сильно развившейся особенно после выхода трехтомного «Капитала» Карла Маркса (т. I в 1867 г., т. II в 1885 г. и т. Ill в 1897 г.), прекрасно разработан весь процесс «экспроприации», или, лучше сказать, изъятия капиталов из рук рабочих, без полной оплаты, части продуктов их труда, с указанием на то, что это увеличивает время их работы, но оставлено в полной тени и даже освещено совершенно неправильно все, что касается того, на что же идет эта «экспроприированная» часть продуктов. Спросите не только мало читавшего социалиста из современных земледельцев, но даже и из учащейся молодежи, и вы увидите, что он не в состоянии будет ответить трудящимся на этот вопрос ничего, выходящего из пределов известной «Рабочей Марсельезы»:

Ответ этот кажется столь очевидным и исчерпывающим свой предмет для научно не развитого ума, что он уже больше ничего не требует, кроме гнева на всех «богатых».

(Оттуда же.)

А между тем нет ничего фальшивее такого ответа.

Даже при самом приблизительном подсчете оказывается, что если бы воображаемая «жадная свора» пожрала за год хоть сотую долю того огромного количества придаточной стоимости от труда сотен миллионов рабочих рук, которая за один только день переходит в ее распоряжение, то она не разжирела бы, а лопнула бы сразу от обжорства.

И однако же, ничего подобного не случилось ни с одним капиталистом или крупным землевладельцем за все время их существования.

Куда же идет эта громадная придаточная стоимость?

Тут опять обычный стереотипный ответ: «Вся она истрачивается на предметы роскоши». Эти предметы затем и описываются в ярких красках: бриллианты на женах и дочерях, роскошные дома, картины, люстры, мебель и т. д.

Но и в этом ответе не больше правды или глубины, чем и в предыдущем указании на обжорство.

Он целиком основан на отсутствии в современной социалистической и буржуазной политико-экономической литературе представления о важнейшем после «производства» и «потребления» факторе хозяйственной жизни — о «потребительной ценности» предметов производства[10], или, говоря научным языком, о коэффициенте их индивидуального потребления.

Поясню же на примере, что такое этот коэффициент.

Он, как и все первостепенно важное в жизни, очень простая вещь.

Положим, что мне довольно двух фунтов сахара в месяц, а я решу, начиная с будущего года, из обжорства, съедать по четыре. В год, значит, я буду съедать лишних двадцать четыре фунта, т. е. больше полу пуда сахара, и этот полупуд кто-то где-то должен для меня ежегодно воспроизводить.

Значит, я этим отягощу общий труд современного мне человечества на стоимость или на время производства всего этого количества сахара, заставлю кого-то трудиться на мое обжорство, терять на это соответствующее число рабочих часов. Но все это только потому, что сахар потребляется мной одним и притом целиком.

Выражаясь научным языком, без которого нельзя обойтись при действительно научной разработке общественных вопросов, сахар, как и все продукты пищевого потребления, а также табак и некоторые другие товары, характеризуется большим (полным, равным единице, а не ее дроби) коэффициентом индивидуального потребления, потому что все, что съедено мной или выкурено, теряется навсегда.

Но вот другой противоположный случай.

На шее дамы на балу или в театре надето бриллиантовое ожерелье, оцениваемое много выше сахара, например, в десять тысяч рублей, и полученное ею от матери и бабушки. Она его носит год, оно остается неистраченным; она его носит десять лет, а оно все то же; она умирает, а оно все цело, как прежде. Его носит ее дочь, положим, тоже десять лет и, разорившись, продает в ювелирный магазин, из которого его покупает другая дама и носит еще десять лет. Не будем следить за его дальнейшей судьбой. Для нас и теперь ясно то, что нам только и нужно знать. Мы видим, что этот «предмет роскоши богатых» сильно отличается от приведенного мной выше сахара.

Ясно, что он не изнашивается, совсем не потребляется, а потому и его годичная потребительная стоимость равна нулю или очень близка к нему. Сколько лет ни носили бы его дамы и как бы ни переходило оно от одной к другой, все равно: никакому труженику не придется тратить свой труд и время на его ежегодное возобновление, как это происходит при потреблении сахара, табака.

Что же выходит?

Если я буду съедать хоть бы по одному лишнему куску сахара в день, я обременю трудящееся человечество, а эта дама, носящая на себе «целое состояние» в виде бриллиантов, нисколько никого не обременяет, а разве только возбуждает зависть других дам, т. е. вызывает дурные чувства.

Но она, скажут мне, могла бы продать это ожерелье и употребить деньги на что-нибудь полезное. Правда, отвечу я, так иногда и делают. Но ведь для этого нужно, чтобы какая-нибудь другая дама пожелала его купить, т. е. употребила бы на него деньги, которым сама тоже могла бы дать лучшее употребление. Получается заколдованный круг: ожерелье будет таким образом передаваться из рук в руки без конца и будет предметом роскоши до тех пор, пока женщины желают его носить на своей шее и способны передавать за него тому, у кого оно находится в продаже, большие деньги. А раз они не будут его желать, оно прямо ни на что не будет годно, так как бриллиантами никого не накормишь.

Нам важно здесь отметить, что ношение на шее кем-нибудь такого предмета роскоши не только никого не обременяет (разве только ту шею, которая его носит), но что и сам предмет никакими способами не может быть истрачен на облегчение человеческого труда или на что-нибудь полезное, хотя бы бриллианты его и разделить поровну между всеми женщинами. Ожерелье может только передаваться от одного владельца другому, да и деньги, которые передаются за него, не тратятся, а переходят из рук в руки.

Из этого примера можно ясно видеть, как неправильно господствующее в научно недоразвитых умах представление об обременительности для трудящегося человечества самых дорогих предметов роскоши. Почти все они только выставляются напоказ, а не потребляются, а потому и не возобновляются никаким рабочим, не обременяют никого.

Владение этими предметами роскоши являлось всегда, вплоть до настоящего времени, привилегией одних богатых лишь вследствие любви почти всех женщин к самоукрашению и желания иметь именно на себе подобные редкие вещи. Это женское желание и сделало всякие, редко находимые в природе, блестящие камешки самыми главными, т. е. дорогими предметами роскоши; но покупка их богатыми людьми друг у друга, прямо или через посредников, является вовсе не растратой поступающей к ним придаточной стоимости продуктов труда рабочих, а лишь передачей права на распоряжение ею в пределах их же собственного класса от одного лица к другому, что совершенно безразлично для трудящихся масс.

Обременительным для трудящегося человечества могло бы быть лишь большое ежегодное увеличение таких предметов роскоши.

Но на деле именно благодаря их крайней редкости в природе, придающей им такую дороговизну, добыванием драгоценных камней и металлов на земном шаре занята лишь ничтожная часть человечества. Запрещение добывать такие предметы роскоши можно бы сделать и теперь, но это оказало бы лишь ничтожное влияние на облегчение общечеловеческого труда, несравненно меньше, чем, например, запрещение возделывать табак, ежегодно целиком выпускаемый курильщиками в воздух и требующий все нового и нового ежегодного труда на возобновление своего запаса.

Точно такое же явление общественно-экономической безвредности мы наблюдаем у большинства остальных предметов роскоши богатых.

Их роскошные жилища обыкновенно украшены дорогими картинами, статуями или другими произведениями знаменитых художников и скульпторов. Однако же эти картины и статуи, как и драгоценные камни, никем не тратятся, подобно табаку, ежегодно, а сохраняются неизменными из года в год.

Если бы диктатура пролетариата или земледельческого населения прекратила этот вид роскоши богатых, запретив в своей стране такие производства как бесполезные для трудового народа, тогда художники и скульпторы, конечно, перешли бы к земледелию или ремеслам и промышленности и не стали бы поглотать для своего пропитания во время работы части прибавочной стоимости, переходящей от трудящихся классов к капиталистам, или земледельцам, или правительствам, тоже иногда покупающим их произведения для художественных галерей. Но ведь талантливых работников свободного искусства, произведения которых ценятся дорого, еще меньше на земле, чем искателей драгоценных камней. Они составляют еще более ничтожную часть трудящегося человечества. Упразднение их всех до одного не сократило бы рабочего дня земледельцев и ремесленников даже и на десятую долю минуты.

О таком сокращении, конечно, не стоит даже и хлопотать, особенно приняв во внимание, что высшие произведения искусства не чужды и душе пролетариата, а потому и поощрение буржуазией свободных художников покупками их произведений лишь передает «экспроприированное» у одних тружеников другим, т. е. такой род роскоши богатых не только не вреден, но даже полезен с эволюционной точки зрения, принимающей во внимание, что произведения современного нам искусства останутся на целые века для народов.

Правда, есть предметы роскоши, вроде дорогих духов, которые прямо потребляются, но по их всегда вздутой продажной цене нельзя судить об их обременительности. Точно так же необычно вздута и продажная цена бальных и концертных платьев, сводящихся на простую передачу значительной суммы денег из кармана франтихи в карман модистки, которая, конечно, распорядится этими деньгами много лучше.

Как самый простой, верный и практически легкодоступный способ я предлагаю статистический подсчет процентного отношения количества рабочих, занятых производством каждого рода таких предметов, к общему количеству всего трудящегося человечества: тогда сразу будет видно, на какой процент сократилось бы рабочее время или увеличилась бы дань современного поколения на пользу грядущих, в случае полного упразднения данного предмета роскоши. Но уже из общего взгляда на современное производство на земном шаре видно, что число лиц, занятых производством всех вообще предметов роскоши, не достигает и одного процента земледельцев, фабричных, заводских рабочих и промышленников, а следовательно, и упразднение всех вообще предметов роскоши до одного, путем их запрещения или путем упразднения всех имущих классов, не уменьшило бы рабочего часа всех людей даже и на полминуты.

Не многим более облегчило бы ежегодный труд трудящегося человечества и запрещение постройки удобных каменных домов богатыми или практическая ликвидация этого рода труда при разделении между бедными капиталов богатых.

Обычная антиэволюционная точка зрения современных трактатов общественной экономии рассчитала только одно: сколько стоит постройка большого каменного дома и сколько часов рабочего труда потрачено на него? Но она совершенно упускает из виду, сколько десятков, а может быть, и сотен лет этот дом будет стоять после своей постройки и сколько поколений разных людей будут в нем последовательно жить даже и после того, как не будет на свете ни задумавшего его капиталиста, ни построивших его рабочих.

Эволюционная точка зрения, на которую я хочу здесь поставить науку о народном хозяйстве, наоборот, рассматривает длительность предметов производства прежде всего и по ней оценивает их современную стоимость. Она делит стоимость постройки дома на число лет его будущего воображаемого существования и затем на число лиц, которые будут в нем одновременно жить, и всегда получает один и тот же результат: ежегодная потребительная ценность прочного дома, рассчитанная на каждого отдельного его жильца, меньше того, что жилец ежегодно тратит на свою пишу.

Правда, что в этом последнем случае иногда возникали явления, которые можно бы назвать «безумием роскоши», особенно в аристократической, придворной среде: кем-нибудь овладевала мания строительства таких огромных роскошных домов, одно отопление которых и содержание в чистоте требовало десятка людей. Но эта болезнь почти всегда оказывалась смертельной. Истратив большую часть имущества на постройку для одного своего семейства и прислуги подобных зданий, аристократ или его потомки оказывались потом не в силах его содержать; им часто ничего не оставалось делать, как уступать их под какое-нибудь культурное или учебное учреждение. Такая участь ожидает, по-видимому, и теперь дворцы многих лиц бывшей императорской фамилии.

Отсюда ясно, что постройка всякого хорошего и долгосрочного сооружения всегда полезна для человечества. Она прибавляет труда современному поколению только для того, чтобы освободить от него целый ряд грядущих поколений, с какой бы личной целью ни строил это сооружение землевладелец или капиталист-предприниматель, а разрушение каких-либо прочных сооружений обезумевшей толпой людей в дни общественных потрясений и международных войн всегда причиняет большой вреде многим грядущим поколениям.

Представьте себе, что все наши предки, начиная с пещерных людей, существование которых было потяжелее нашего и среднее время жизни которых оттого было много короче, сократили бы до минимума свое рабочее время, а следовательно, и производство, чтобы облегчить лишь свое существование, и не давали бы никому экспроприировать у себя никакой добавочной ценности: тогда никаких железных и других дорог, никаких телефонов, никаких городов, никаких заводов и школ не было бы для нас построено и мы жили бы, как и эти наши отдаленные предки, в пещерах, в холоде и нищете, одетые в звериные шкуры. И были ли бы мы им благодарны за то, что каждый из них «по-евангельски» отдал свою вторую звериную шкуру неимущему, а нас, своих потомков, оставил голыми?

Несомненно, что эта «евангельская справедливость», при ее обычном, однобоком, антиэволюционном толковании показалась бы нам (если мы смогли увидеть, чего она лишила нас) не высшим идеалом добра, а только результатом душевной ограниченности и умственной близорукости предков.

Но такими же покажемся и мы всем нашим потомкам, если, не заботясь об их благе, поступим по этому же моральному рецепту, хотя бы и лишенному христианской окраски и даже перевернутому навыворот: «Если у тебя нет рубашки, то отбери себе одну у того, кто в данный момент имеет две». Можно быть уверенным, что мы покажемся в таком случае грядущим поколениям даже худшими.

Но возвращусь к первоначальной нити моего изложения.

Мы уже видели, что «роскошь» богатых, их жилища, картины, статуи, дома, мебель, драгоценные украшения жен и дочерей и даже самые их наряды, которые после ношения много раз перешиваются другими, пока не превратятся в тряпки, живут более или менее продолжительный век и потому на возобновление их работает лишь незначительная часть трудящегося на земле человечества, а следовательно, и переведение ее на более полезный труд лишь мало сократит рабочее время, продолжительность которого обусловливается не произволом людей, а необходимостью каждый год воспроизвести все, что потрачено в предыдущий, и, кроме того, отложить кое-что через капиталистов или государственные учреждения на дальнейшее улучшение общей жизни людей.

Роскошь богатых есть лишь пускание пыли в глаза, основанное на эгоцентрическом складе души современных мужчин и женщин, т. е. на доставшемся им в наследство стремлении считать себя центром всего мира.

И, заглянув в глубину своей души, каждый из нас, если не полукавит, скажет, что и у него таится это стремление, хотя оно нередко и заглушается сильной любовью к кому-либо другому или навеки ослабляется упорным научным мышлением и художественным талантом, позволяющим обладающему им человеку видеть в каждой чужой душе как бы отражение своей собственной, а потому и сочувствовать ей, как самому себе.

В эгоцентричности души всех прошлых поколений и заключается причина, приведшая первобытных наших предков, бывших демократами-людоедами, к расчленению на богатых и бедных, управителей и управляемых.

Здесь мы видим зависимость между душевным строем людей и создаваемым ими общественным строем, как политическим, так и экономическим. В основе социологии лежит психология. Эволюция психики человека есть причина его социальной эволюции, подобно тому как эволюция человеческой мысли есть причина эволюции языка, а не наоборот, хотя высокоразвившийся язык и является опорой для дальнейшего развития мысли.

Остановимся же несколько долее на истории человеческой души и ее современных особенностях, прежде чем перейдем к решению вопроса: куда же тратится огромное количество ежедневно поступающей к капиталистам и землевладельцам придаточной ценности от труда миллиардов работающих на земле людей, раз капиталист фактически не может ни проесть их, ни истратить на предметы роскоши?

Эгоцентрический склад души всегда побуждал наших предков, да еще и теперь побуждает каждого из нас не только не принижаться до среднего уровня остальных людей, но, как я уже говорил, чем-нибудь, наоборот, выдвигаться из этого уровня вверх.

У людей низкого душевного развития это проявлялось ранее, да и теперь проявляется, хотя и слабее, во властолюбии, жестокости, гневливости, ревности, зависти, фатовстве, хвастовстве, корыстолюбии, желании пожить праздно за счет труда других, а у ораторов — в стремлении переспорить всех.

У людей более высокого душевного уровня эгоцентризм выражается в стремлении создать что-нибудь великое в литературе, науке, искусстве, найти для людей высокие цели жизни, высокие формы наслаждения, поднять всех до своего собственного душевного и умственного уровня.

Здесь эгоцентризм уже не только теряет свой первоначальный грубый характер, но и становится на полдороге к полному альтроцентризму, т. е. к высшей степени социальности, когда человек перестает смотреть на себя как на центр вселенной и его индивидуальность совершенно расплывается в коллективе всего живого.

Мы теперь не можем себе ясно представить этого альтроцентризма или полной социальности. Очень возможно, что на этой высшей ступени человечество будет идеально счастливым. Но мы можем указать некоторые черты этой последней фазы человеческой эволюции, к которой оно почти неуклонно идет.

Потеряв совершенно эгоцентризм, индивидуум потеряет и потребность в совершении великих индивидуальных подвигов, великих индивидуальных творений. Очень возможно, что тогда нечего будет уже и творить. Тайны природы будут всеми познаны целиком еще в полуэгоцентрическую фазу, все возможное в искусстве осуществлено, и даже чувство самосохранения, как чисто личное, совсем исчезнет, подобно тому как исчезло оно у муравьев и пчел, поглощенное малознакомым нам чувством коллективизма.

Еще раз повторяю: нам трудно представить эту окончательную стадию развития человеческого общества; она нам даже малопривлекательна, как все неизвестное; но несомненно, что человечество фатально и неизбежно к ней идет, и современные попытки всеобщей социализации, поскольку они исходят от высокоразвитых душ, как Роберт Оуэн и другие друзья человечества, хотя бы эти попытки и не удались еще на практике, все же являются симптомами приближения этого состояния, уже мерцающего в современных передовых умах, как отдаленные отблески рассвета в человеческих душах. Яркий же день блеснет в полной красе лишь через много сотен или даже тысяч поколений: у нас пока нет для скорости процесса нашей душевной эволюции никакой мерки.

Мы можем сказать пока лишь одно: эгоцентрический склад современных человеческих душ не позволит осуществить в нашем или в ближайшем поколении идеи всеобщего братства. От классового строя мы не освободимся никакими декретами современных учредительных собраний. Теоретическая биология в своем учении о причинах наследственности убедительно доказывает нам, что носители чувства эгоцентризма, а с ними и побуждения к индивидуальной свободе передаются у людей по наследству. Общественное воспитание может только ослабить их проявления у личности, но не уничтожить их передачу детям, так как в самых элементах воспроизведения потомства, вырабатывающихся у мужчин и женщин по достижении половой зрелости, возникают для эгоцентрических чувств и потребностей, как и для всех передаваемых по наследству качеств животных и растений, особые гены. Это молекулярно малые генетические скопления физической энергии; из них развиваются потом специальные возбудители этих чувств в нервно-мозговой системе человека, как из желез развивается слюна или желудочный сок, так что нельзя уничтожить совсем подобных чувств, не уничтожив и самой нашей нервной системы. Ослабляться же они могут только очень медленно, в борьбе с другими возбудителями, возникающими от противоположного рода генов.

Целые сотни тысяч борющихся друг с другом генов существуют в зародышах современного человека, вырабатывая для взрослого его состояния тот или другой физический и душевный склад. От результатов их еще эмбриональной деятельности в нем появляются в каждом возрасте специальные свойства и возникают наряду с эгоцентрическими состояниями души, которые проявляются прежде всего в инстинкте самосохранения, также и альтроцентрические, первоначально проявившиеся в чувствах и инстинктах междуполовой и родительской любви и самопожертвования[11].

Борьба этих двух противоположных и нередко чередующихся друг с другом состояний нашей души, возбуждаемых деятельностью внутри нас тысячи попарно-противоположных наследственных генов, этих, так сказать, «духов добра и зла», всегда присутствующих в нас, и вызывает неустойчивое или устойчивое состояние прошлых и современных форм человеческого общества. И несомненно, что «духи добра», т. е. гены социальных инстинктов, с каждым поколением вытесняют из души людей «духов зла» — эгоцентрические индивидуалистические гены или сильно затрудняют их проявления в жизни, чему способствует постепенное развитие социального инстинкта в интеллигентных слоях земного населения всех рас, так как он обусловливается главным образом деятельностью альтроцентрических генов.

И вся история человечества, все его политические и экономические перемены — только эхо истории борьбы этих генов в человеческих душах от поколения к поколению. Нельзя изменить общественный строй, если он соответствует исторически развившемуся равновесию психологических генов, и, наоборот, всякая насильная задержка этого строя, если он более не соответствует равновесию психологических генов добра и зла, приводит к общественной катастрофе.

Бросим же с точки зрения всего вышесказанного общий взгляд на прошлую историю человечества и по ней определим, как оно будет развиваться в будущем.

Я не буду здесь долго останавливаться на эволюции правовых отношений высококультурных народов, которые, при огромном качественном и количественном преобладании в их первобытных предках эгоцентрических генов, не могли быть никакими другими, кроме тех, какими они в действительности были, т. е. отношениями победителей и побежденных.

Отмечу только, что в истории ясно наблюдается последовательное смягчение правовых норм от поколения к поколению. Мы наблюдаем это смягчение при повсеместном переходе от рабовладельческих форм к более мягким крепостным, а затем и к гражданственно-демократическим. Мы видим его теперь в наклонности интеллигентных слоев всех рас и народов к выработке свободной общественности, в идеалистическом социализме и в стремлении к соединению всех народов в одну общую федерацию, с целью навсегда прекратить войны в человечестве.

Я не буду долго останавливаться и на истории человеческой мысли, которая вся является продуктом деятельности альтроцентрических психомоторных генов.

В прошлый период качественного, а может быть, и количественного недочета этих генов в зародышах первобытного человека, сравнительно с эгоцентрическими генами, его мысль постоянно направлялась последними по ложному пути самомнения, фанатизма, нетерпимости к умственной деятельности всех других людей, в пристрастном критиканстве и спорничестве (остатки чего существуют и теперь во всех генетически малоразвитых душах).

Благодаря этому, наряду с правовым политическим деспотизмом, развился деспотизм религиозно-философских доктрин, принявших сначала мистический характер, с богами, созданными по жестокому образу и подобию тогдашних людей, и с такой же ненавистью боровшихся с другими богами, пока один бог не побеждал всех остальных. Он властвовал над мыслью многих поколений, пока альтроцентрические гены не направляли течение человеческой мысли на единственно правильную дорогу всеобщего сотрудничества интеллигентных людей земного шара. Оно впервые осуществило безграничную общественность, и эта общественность быстро откристаллизовалась в виде всемирной кооперации творческой мысли на морально-республиканских началах для общего блага современных и особенно будущих людей.

То же самое мы увидим, когда обратимся и к определению причин, почему первобытный экономический строй людей, основанный на всеобщем захватном праве, т. е. на первичном доисторическом демократизме, наблюдаемом и теперь у большинства животных, перешел у человека в современный классовый строй, а также и к тому, каким способом и когда современный Классовый строй может перейти в социалистический, т. е. общественный.

После изложения нами учения о психомоторных (т. е. душедвигательных) генах человека мы и без дальнейших объяснений можем все это понять.

Преобладание у него первичных эгоцентрических генов, вместе с более сильным, чем у остальных животных, развитием мозга, а с ним и творческой мысли (т. е. изобретательности) неизбежно должно было привести первобытный анархический строй человеческой жизни сначала в патриархальный, с имущественными правами лишь у главы семьи, а затем и в мелкорабовладельческий, т. е. состоящий из двух классов, повелевающего и подневольного.

Это было первое последствие преобладания в душах первобытного человечества влияний психомоторных «духов зла». Класс рабовладельцев начал взимать себе с продуктов производства обращенных им в рабство людей «придаточную ценность» (хотя и не было тогда этого имени), приняв за это на себя обязанность их зашиты от всех посторонних посягательств на их жизнь и труд.

Специализировавшись таким образом по военной профессии (тогда просто грабительской), класс рабовладельцев привел наконец некоторые народы на земном шаре к образованию крупных государств, вследствие чего получил иерархическую организацию и попал в конце концов в фактическое рабство к своим самодержавным повелителям.

Я не буду здесь говорить об истории больших древних культур Америки, Азии или побережьев Средиземного моря: судьба этих местных культур не имеет существенного значения для новейшего периода экономической эволюции населения земного шара, отличительными признаками которой служат капитализм и высокое развитие естествознания и техники. Первый росток его идет из Западной Европы, хотя ветви его теперь раскидываются могуче по всем континентам и через все моря и океаны. Вот почему я и начну прямо оттуда.

В Средние века в Западной Европе под покровом королей, как вождей — охранителей всеобщей безопасности внутри своей страны, развились: ремесленный класс в укрепленных городах и местечках из лиц, не подпавших под крепостную зависимость, или из отпущенных рабов, а также и класс торговый, особенно в приморских или приречных городах, дающих более безопасные от грабителей средства передвижения.

Все эти классы, в общем, были поголовно безграмотны во все Средние века, и проблески творческой человеческой мысли светились на нашем континенте как отдельные искорки, главным образом в монастырях, приютивших в себе духовенство, единственную интеллигенцию того времени, питавшуюся отчасти пожертвованиями верующих, отчасти собственным хозяйством, тоже крепостного типа.

Вот почему и строй европейской мысли того времени, вплоть до эпохи Возрождения, когда науками и литературой стали заниматься также и многие феодалы или горожане, был чисто мистический даже в таких областях, как средневековая химия, астрономия, медицина и математика.

Условия жизни трудящихся физически классов были очень тяжелы. Да и «господа» жили немногим лучше, чем ремесленники и «рабы». Все описания рыцарской жизни в псевдоисторических романах не соответствуют исторической действительности: жизнь в то время, и даже в эпоху Возрождения, была очень жалкой сравнительно с нашей современной жизнью.

Вся придаточная ценность человеческого труда, поступавшая распоряжающимся классам в виде натуральных повинностей феодалам-землевладельцам, содержавшим самих себя даже при дворе, тратилась ими в мирное время непроизводительно почти вся на себя за постоянную готовность к вооруженной защите и расширению границ своего государства, а в военное время все средства существования добывались исключительно грабежом и разбоем, который и был главной приманкой воинственности.

Мелкие ремесленники в городах, жившие отдельными семьями или мастерскими с ничтожным количеством подростков-учеников, большей частью прямо обменивали свои произведения на пищевые продукты, инстинктивно руководясь при этом их трудовым эквивалентом, т. е. отдавая в продукте своего производства приблизительно такое же количество часов труда, какое и получали в обмениваемом товаре.

Сбережения их этим путем были, конечно, ничтожны, за временными исключениями, когда изобретательность кого-нибудь из них давала ему более сокращенный по времени способ производства, но и это длилось лишь до тех пор, пока об изобретении не узнавали другие производители, скоро сбивавшие своей конкуренцией повышенную продажную цену до трудовой ее нормы.

Отсюда и возникло средневековое стремление держать каждое изобретение в секрете для одной своей семьи или рода, не делая его всеобщим достоянием людей и средством для общего улучшения их жизни. Талант, таким образом, зарывался в землю.

Деньги как средство обмена, и притом в виде непосредственно отвешиваемых кусков то золота, то серебра соответственно трудовой ценности (хотя и сильно повышенной спросом на эти редкие тогда металлы) или в виде отчеканенных тоже по весу металла монет, должны были неизбежно войти в употребление и в Западной Европе, как везде благодаря главным образом кочующим торговцам, которым было неудобно обменивать у провинциальных землевладельцев свои ремесленные легкие товары прямо на громоздкие произведения земледельческого труда.

Благодаря незначительному весу и малой емкости трудовых эквивалентов золота и серебра появилась возможность посредством «торговой прибыли» накоплять в одних руках большие трудовые ценности в виде не портящихся от времени и легко уместимых в каком-нибудь тайном помещении монет и слитков. Легкая возможность обменять их в любое время, в случае нужды или болезни, на необходимые для жизни продукты вызывала у их владельцев чувство индивидуальной экономической обеспеченности. В этой естественной склонности всякой эгоцентрической души (а также из полуальтроцентрической заботы о семье) постепенно выросло чувство «золотолюбия», а вместе с ним постоянная боязнь похищения кем-либо посторонним уже накопленных запасов. Огромные скопления человеческого труда в виде добытых из земли трудовым человечеством количеств серебра и золота (а также и заменявших их драгоценных камней) вновь прятались в земле и часто навеки оставались в ней, если подозрительный даже к своей собственной семье скряга умирал, никому не открыв своего клада. Никакой пользы ни современникам, ни последующим поколениям человечества, конечно, не было от этих скрытых богатств. Напротив, нужный на многие, хотя почти бесполезные вещицы продукт человеческого труда совсем изымался из всякого общественного или частного пользования. Он, как и талант, т. е. изобретательность, зарывался в землю, и притом уже не в иносказательном, а в прямом смысле.

Так продолжалось, несмотря даже на развитие мануфактуры, т. е. коллективной промышленности в больших мастерских без употребления машин, вплоть до двадцатых годов XVIII века, когда все стало быстро меняться в экономической жизни культурных народов, как будто по мановению волшебного жезла.

И всю эту трансформацию вызвало, казалось, ничтожное в общечеловеческой трудовой жизни обстоятельство: изобретение Джоном Ло коммерческих банков, впервые примененных в Париже. Здесь Ло основал в 1716 году свой частный банк, превратившийся через два года в государственный.

Идея его была очень проста. Он, так сказать, буквально говорил всем, у кого так или иначе накопилась некоторая прибыль от торгового или другого рода труда: «Не зарывайте своих монет и слитков золота и серебра в землю, не держите их в подвалах и запертых сундуках, не дрожите над ними каждый день, опасаясь, что вас ограбят и зарежут. Несите их ко мне. Я дам вам расписку, по которой вы их получите от меня в любое (или определенное вами самими) время, и я не только ничего не возьму с вас за сохранение, но сам буду платить вам каждый год проценты». Немало труда стоило Джону Ло убедить современников, что он имеет полную возможность платить ежегодные проценты убытка себе, употребив отдаваемые ему деньги на постройку новых производительных учреждений, которые дадут банку несколько больший доход, чем он сам платит своим вкладчикам.

Эта идея оказалась настолько соответствующей психике прежних поколений, что коммерческие банки всевозможных специальностей, частные и общественные, с необыкновенной быстротой распространились по всему земному шару, и сбережения всех, не тратящих своего заработка исключительно на собственное содержание, сделались величайшим орудием улучшения об-Шечеловеческой жизни.

Ведь все банки и подобные им ссудо-сберегательные учреждения могут давать своим вкладчикам проценты, как уже было упомянуто, лишь тогда, когда они немедленно употребляют их (оставив лишь сравнительно небольшой запас на случай обратных востребований) на устройство каких-нибудь приносящих доход, т. е. нужных и полезных предприятий.

Такими являются, например, постройки больших домов в больших городах для нужд квартирантов, постройка пароходов, железных дорог, телеграфов, фабричных и заводских зданий, мастерских, платных учебных заведений, лабораторий для выработки лекарственных веществ, а в земледелии — машин для капиталистической разработки земель и так далее.

Через банк же стали осуществляться всевозможные акционерные и паевые предприятия, где всякий получил возможность давать все, что у него осталось от ежедневных расходов, не в полное распоряжение банков, а на такие из организуемых ими или частной компанией предприятия, которые ему особенно нравились или какие он сам считал для себя наиболее выгодными.

В результате началось поразительно быстрое всеобщее преобразование человеческой жизни, которое в два века сделало неузнаваемой всю земную поверхность.

Понятно, что для банков и акционерных компаний было все равно, в какой стране приложат они свои деньги, и они стали безразлично применять средства своих вкладчиков и в Европе, и в Азии, и в Африке, и в Америке, и в Австралии, везде, где это было нужнее, а следовательно, и прибыльнее; да и сами прибыли банков, капитализируясь в них же, стали делаться орудием дальнейших предприятий, ускоряя их темп в геометрической прогрессии.

Всюду на земной поверхности как грибы начали вырастать огромные города; дикие и пустынные места начали превращаться в культурные центры.

Капитал стал поощрять науку, расширяющую область человеческой любознательности и подчиняющую власти человека новые силы природы, не говоря уже о технике, которая постоянно изобретала, да и теперь изобретает для трудящихся масс все более и более легкие средства производства, чтобы сократить время их труда, необходимого для удовлетворения насущных и ненасущных потребностей всех существующих людей, и широко подготовить всю землю для более удобной и счастливой, чем наша, жизни грядущих поколений.

Теперь читатель уже и сам легко ответит на вопрос, поставленный мной в начале этого моего краткого изложения эволюционной социологии: куда идет та огромная доля придаточной ценности, которую капиталисты земного шара ежедневно получают от продуктов труда сотен миллионов работающего человечества?

В первой половине моего изложения я не мог ясно ответить на этот вопрос, потому что для него мне надо было дать понятие о малосознаваемой большинством современных экономистов потребительской стоимости долгосрочных предметов производства, т. е. о ничтожности их тратимости в день на отдельного человека. Кроме того, мне было необходимо, хотя в самых общих чертах, проследить историю возникновения капитализма и объяснить великую эволюционную роль банков в прогрессе жизни XVIII и XIX веков.

Теперь читатель и сам видит, что почти вся громадная прибавочная ценность, ежедневно собиравшаяся в продолжение почти двух веков капиталистами и крупными землевладельцами и держателями акций, как говорят в марксистской школе — «экспроприировавшаяся» у трудящихся масс, именно и пошла на построение всех этих указанных мной выше громадных и обще-нужных сооружений, сделавших жизнь не только имущих классов, но, и трудящейся части нашего поколения настолько более удобной и легкой, что понять это может только тот, кто ознакомился с жизнью прошлых поколений не по современным историческим романам, а по серьезным историческим документам, постройкам и другим остаткам прежнего существования людей, сохранившимся до нашего времени.

Подобно тому как, по выражению Карла Маркса, всякий товар есть откристаллизованный труд, так и все эти телеграфы, телефоны, железные дороги, пароходы, каналы, города, здания, мосты, болота, превращенные в цветущие луга, и целые отдаленные дикие страны, превратившиеся в центры цивилизации, есть кристаллизованная придаточная ценность, поступившая от городских рабочих и деревенских земледельцев в распоряжение имущих классов.

Мы видим теперь ясно, что все это не пропито, не проедено И не проиграно ими на бирже, как говорится в последнем куплете той же «Рабочей Марсельезы» (потому что всякая игра не истребляет деньги, а только переводит их из распоряжения одного капиталиста в распоряжение другого, что безразлично для кого бы то ни было, кроме них двоих).

Все это откристаллизовывалось в прошлом на улучшение жизни современного нашего поколения, а все, что собирается капиталистами теперь, тотчас же кристаллизуется почти целиком на улучшение жизни будущих поколений, да отчасти и современного, в ближайшие же годы.

Ведь всякому известно, что капиталисту-производителю необходимо прежде всего обеспечить сбыт вырабатываемых его рабочими товаров, да и рабочим это не менее важно, чтобы не быть выброшенными из своего производства. А сбыт требует спроса. Но кто же больше всего спрашивает самые обычные, наиболее распространенные товары? Конечно, не ангелы небесные, а те же самые сотни миллионов трудящегося человечества. Отсюда ясно, что для увеличения спроса капиталисту волей-неволей приходится повышать потребительный уровень всего трудящегося населения, а не низводить его до степени самого жалкого существования.

Пока земной шар заключает еще малокультурные племена, сбыт товаров можно увеличивать, конечно, поднимая прежде всего их уровень потребления до существующей в Европе нормы, как это и делается теперь в колониальной политике. В результате современный рабочий через посредство капиталиста как бы тянет на свой культурный уровень своих отставших братьев по человеческому роду, отдает, так сказать, свою прибавочную рубашку, т. е. часть прибавочной ценности производимых им товаров, неимущему, как это сказано в Евангелии, хотя и не по тем, альтроцентрическим побуждениям. Но этот процесс должен быстро закончиться, так как некультурных в капиталистическом смысле стран становится все менее и менее, и скоро для капиталиста не останется других средств увеличивать сбыт, как повышая требования своих собственных рабочих, что, впрочем, делается и теперь, как всякий может видеть, сравнив хотя бы современные культурные потребности рабочих во всей Европе с потребностями их дедов и отцов.

Отсюда ясно, что утверждение, будто капитализм сам по себе стремится низвести уровень потребления трудящегося населения до пределов полуголодного и полухолодного состояния, противоречит действительности. Такое состояние было бы гибельно прежде всего для самого капиталистического строя, потому что уменьшило бы емкость общечеловеческого рынка, т. е. спроса на товары.

«Рабочая Марсельеза», утверждающая это вместе со многими другими такими же произведениями современной народной литературы, носит все признаки того, что она написана в политической тюрьме измученным уже человеком, которому самодержавный режим наших царей не давал никаких средств для серьезного ознакомления с основными законами общественного хозяйства и для их беспристрастной самостоятельной обработки, а потому и ответственность за все ее ругательные строки и их последствия в нашей жизни падает не на автора, а на тех, кто его довел до такого душевного состояния.

Итак, мы видим, что класс капиталистов выработался эволюционным процессом хозяйственной жизни земного человечества не как излишний придаток или болячка на теле сотен миллионов трудящегося населения, а как единственно возможный при эгоцентрической психике прошлых поколений преобразователь на лучший лад экономической жизни народов. Марксистская школа общественной экономии давно установила это, но, к сожалению, не дала ясного представления о потребительной ценности, сводящей все товары к одному знаменателю, а потому не указала ничтожности той доли капиталистических доходов, которая идет на личную жизнь капиталистов.

В результате получилось у большинства, если не у всех, ее последователей крайне увеличенное представление о значительной выгодности передачи орудий труда в распоряжение государства или рабочих. А между тем материальной выгоды совсем не будет, если принять, что при социализации капитализированных учреждений хозяев придется не упразднить, а заменить выборными директорами-распорядителями, которые тоже, конечно, не будут питаться одним воздухом, а лично менее заинтересованы в успешном ходе дел ввиду наличности и у них эгоцентрической психики.

Статья II Земельный и рабочий вопрос в современной России с точки зрения эволюционной социологии

На жгучий вопрос нашего катастрофического времени «Как уплатить долги и расходы мировой войны?» иногда отвечают: «Легко и просто; пусть наши капиталисты откроют свои кубышки, и все будет уплачено». Они при этом и не подозревают, что у капиталистов на деле очень мало денег: поступая от них в банк через одни двери, деньги их тотчас же выходят из него через другие в руки того же рабочего народа, привлеченного банком или прямо, или косвенно (через его должников) на все возможные полезные работы.

Во всех банках и кубышках фабрикантов, заводчиков, торговцев и богатых землевладельцев, от конца до конца России, вы не найдете и двадцатой доли того, что лежит по домам почти двухсот миллионов простого народа и что вложено им в различные кооперативы и ссудо-сберегательные кассы. Что же касается до акций и облигаций капиталистов, то они, как простые долговые обязательства, имеют в каждый данный год лишь ту ценность, какую представляют в этот год их отрезные купоны, т. е. около одной двадцатой доли их номинальной или рыночной цены, да и то лишь при наличности их обмена на обычные деньги.

В настоящее время в России нет в ходу никаких денег, кроме бумажных. Золотая монета ушла за границу, серебряная спрятана не в кубышки капиталистов, которые понимают, что им нет расчета держать у себя в сундуках неполновесное серебро, а у самой беднейшей части населения, не знающей, что в этих монетах действительного серебра очень мало и что они не стоят той цены, которую даже и теперь дают за них при обмене на марки.

Значит, количество наличных денег в России в настоящее время вполне точно известно. Оно определяется количеством отпечатанных до сих пор правительством кредитных билетов, которых было при царе Николае II до 10 миллиардов, а теперь к ним прибавилось еще 4 миллиарда. Это дает немного меньше, чем по 78 рублей на человека, причем значительная их часть уже и теперь находится в домах, кошельках и сберегательных кассах трудового населения. Другая часть лежит в государственном казначействе на ежемесячную уплату жалованья казенным служащим и рабочим, особенно в военном ведомстве и на государственных заводах. Наконец, третья часть находится в кассах разных фабрик, заводов и частных учреждений тоже для еженедельного жалованья рабочим.

При равномерном разделе имевшегося в личном распоряжении имущих классов остатка этих денег между беднейшей частью населения каждый не получил бы, вероятно, и по 5 рублей единовременным пособием, т. е. меньше, чем заработал бы теперь в два дня самым грубым трудом.

Всякий, имеющий хоть малейшее понятие об элементарной арифметике, ясно поймет, что такой экспроприацией воображаемых капиталистических кубышек, соответствующих единовременному налогу на всех по 5 рублей, как иногда предлагают, не поправить наших финансов, расстроенных мировой войной. Совершенно напротив: государственные финансы от этого рухнут, как от внезапного землетрясения.

Поправить их можно, только совсем другим способом: поднятием нашей производительности путем возможного увеличения часов рабочего времени на фабриках и заводах и путем повышения производительности культурных земель, причем не следует забывать, что она всего больше на хорошо управляемых крупных частновладельческих хозяйствах, где применяются машины, и всего меньше при общинно-передельном хозяйстве.

Отсюда нетрудно видеть, что наше финансовое банкротство, как результат тяжелой войны, не только не приблизило возможности практического осуществления каких бы то ни было социализаций, а отдалило их надолго.

В результате их произошло бы обнищание не одних капиталистов, а и всего трудящегося населения, не говоря уже о всех будущих его поколениях, которые вспоминали бы нас за осуществление такого социализма не добрым словом, а

Я хорошо понимаю, что эти выводы идут вразрез с современной экономической политикой некоторых «народнических» партий, и это мне очень горько, так как многих их представителей, проведших, как и я, свои лучшие годы в ужасных темницах самодержавия, я от всей души люблю и уважаю. Но это тем более побуждает меня предупредить их о явной ошибке в их расчетах относительно материальной выгодности предлагаемых ими социализаций, тем более что не только в полуграмотных массах, но и у многих пропагандистов в народе они принимают не идейно-социалистический, а чисто погромный характер, совершенно соответствующий уже цитированному мной куплету «Рабочей Марсельезы»:

И не только на митингах, но даже и в многочисленных брошюрках, снабженных девизами наших обеих больших социалистических партий, проскальзывают постоянно места, возбуждающие в народе на деле совсем не социальные, а антисоциальные чувства вражды и особенно корыстолюбия. Такова, например, на мой взгляд, книжка издательства «Социалист» под названием «Вильгельм Либкнехт. Пауки и мухи», которую мне тем более было стыдно читать, что она связана с именем уважаемого мной немецкого деятеля, а на деле представляет безвкусную лубочную карикатуру на современный экономический строй, без малейшего представления об исторической роли общественных классов. Такова, например, брошюрка под названием «Агроном А. Григорьевич. Вся земля трудовому народу. Сколько земли получит каждый крестьянин», с руководящей таблицей № 1, где показано, например, что в Архангельской губернии крестьянин имеет в среднем 2 десятины на душу, а при переделе получит по 200. Правда, автор потом мельком отмечает, что эти 200 десятин будут большей частью обледенелые тундры и болота (на которых владельцу после всеобщего передела ничего не останется другого, как утопиться, когда они оттают в июле месяце), но и в остальном расчете совсем не принята во внимание необходимость удовлетворить предлагаемыми им к конфискации монастырскими, частновладельческими и другими обработанными землями прежде всего тех, кто их уже и до сих пор обрабатывал. Отсюда и его фантастические прирезки земельных наделов по всем губерниям.

Насколько у всех наших делителей земли мало представления о действительной жизни, я покажу здесь на моем недавнем разговоре с одним из них, после его лекции для крестьян в одном селе.

— Вот вы говорили, — сказал я ему, — что крестьяне получат прирезку от монастырских земель. Но подумали ли вы, что ведь и монахи, и монашенки почти все из крестьян и не лежат на монастырских землях, как собаки на сене: пахотные земли у них вспаханы, луговые — скошены, а лесные утилизируются, как и у крестьян. Значит, уничтожение монастырей сведется только к уничтожению безбрачия да монастырских коммун. Монашеские земли будут разделены лишь между самими бывшими монахами и монашенками, а теперь полноправными гражданами, посторонние же, граждане из крестьян, не получат от этих земель никакой прирезки. Напротив, при уравнительном разделе от крестьян придется, по-видимому, еще отрезать для бывших монахов и монахинь, потому что теперь у них меньше земли на душу, чем у крестьян, и они существуют безбедно лишь благодаря дополнительным пожертвованиям благочестивых душ, которых более не будет.

— Монахам и монахиням, — ответил мне лектор, — не будет ничего оставлено; они будут переселены на свободные земли в Сибирь.

— А вдруг они не захотят оставлять родные места и близких людей?

— Тогда пусть живут чем хотят.

— Пусть так. Теперь возьмем земли помещиков, ставших тоже равноправными гражданами свободной России. Вы говорили, что эти земли особенно лакомый кусок для граждан из крестьян. Я тоже понимаю, что, отнявши эти земли, можно было бы увеличить наделы тех, кто, по вашим словам, обрабатывает землю «собственными руками», если бы частные землевладельцы сами их не обрабатывали и другим не давали. Но посмотрите кругом себя, поездите по земледельческой части Европейской России от Архангельской губернии до Крыма и от немецкой границы до Урала, и вы нигде не найдете такого случая. Вся годная для разработки частновладельческая земля обработана, а на лугах везде косится трава. Вся степь тоже целиком распахана чьими-то руками. И мы знаем, что это — руки батраков, безземельных крестьян или мелких арендаторов, арендующих эту землю большей частью уже не один год. Очевидно, что при проектируемой вами реформе землевладения эти земли только перейдут в руки тех же батраков и мелких арендаторов, а прирезки никакой никому из посторонних не будет, раз каждый гражданин имеет право на все, что он обработал.

— Их тоже, как и монахов, придется выселить в Сибирь на свободные земли, — так же решительно ответил он.

— Но ведь это же будет что-то вроде изгнания мавров из Испании, — возразил я. — Где же тут гражданская свобода! И последствия такой земельной политики, боюсь, будут такие же печальные, как и для Испании, потерявшей на много веков всю свою первоначальную материальную и умственную культуру.

— Я думаю, как и вы, — заметил мне один из наших собеседников, — что изгонять всех в Сибирь нельзя. Но относительно того, что от отнятия помещичьих земель не будет прирезки окружающим крестьянам, я не согласен с вами. Она будет. Крупные помещики обрабатывают землю машинами, где один рабочий в день наработает за семерых земельных крестьян. При равномерном распределении земель тут будет прирезка и малоземельным.

— Но в таком случае вы уничтожаете раз навсегда применение машин к земледелию?

— Машины будут покупаться целыми обществами. Один год первая очередь на машину будет принадлежат одному, другой год — другому, а остальные совладельцы будут получать дальнейшие очереди.

— Вот и видно, что вы не земледелец, — сказал ему присутствовавший крестьянин. — У нас в общине попытки применения общественных машин не прививаются не от одной нашей глупости. Возьмем хоть конные грабли. Все мы ждем одновременно хоть двух-трех ясных часов, чтобы убрать сено, и дрожим пред каждой тучей. Пока один будет грести конными граблями, никто не будет ждать очереди, а все побегут работать в поте лица, чем попало. Так общественные грабли и будут оставаться каждый год за одним владельцем, а потом лежать целый год даром. То же и с остальными машинами. Другое дело у крупного землевладельца или когда не земля будет разделена на наделы, как-у нас теперь, а сами плоды земли после сбора будут делиться между всеми участниками. Тогда будет все равно, с какого места начать косить и каким кончить.

— Но тогда мы придем уже к коммунизму, — ответил я, — а коммунизм возможно осуществить только при предварительной социализации жилищ, т. е. начать с отобрания крестьянских изб в общее владение, на что ни один современный крестьянин не согласится, так как в глубине души он — частный собственник.

Без социализаиии жилищ, которая одна может сделать крестьянина пролетарием, т. е. человеком, которому все равно, где ни жить, ни общего уравнения земель по эквивалентам, ни общего пользования ими достигнуть невозможно. Тут возможна только такая полусобственническая община, какая у нас теперь есть.

— А она мешает, — заметил крестьянин, — не только применению машин, но и всякому усовершенствованию обработки. Например, я узнал года четыре назад, что в земстве продают для посевов крупное ржаное зерно высокого качества. Купил и посеял на своей полоске. Смотрю: выросло, как у всех других. Только тут и догадался, что ведь цветочную пыльцу разносит ветер. Мою, усовершенствованную, унесло на чужие полоски, а на мою нанесло плохой от них. Точно так же сколько раз я освобождал свою полоску от василька и ромашки, а они на ней и теперь везде растут, как у соседей. А выделиться к одному месту не дают односельчане, указывают самые худшие места.

Так продолжался наш частный послелекционный разговор, хотя по окончании лекции мы все похлопали оратору, не желая его сбивать и конфузить. Мы тут же перебрали и все остальные указанные им для крестьян приманки.

Оказалось, что удельные и казенные земли Европейской России почти везде, где они удобны для разработки, разработаны чьими-то руками; что болота, тундры, солончаки и пески делить бесполезно; что казенные и частные леса не только не надо делить для быстрого использования, а надо отдать под государственную опеку, так как их в большинстве губерний слишком мало, и что вообще девиз «Земля и воля» имел реальный смысл лишь в пятидесятые годы XIX века, когда он возник, т. е. пока он обозначал всем понятную вещь: освобождение крестьян от крепостной зависимости с наделом обрабатываемой ими земли. А теперь для надельных крестьян он является лишь миражем, так как переселить насильственно в Сибирь всех, кто до сих пор обрабатывал ежегодно и притом целиком в Европейской России все удобные монастырские, церковные, частновладельческие, удельные и казенные земли, фактически невозможно и не гражданственно, так что «Земля и воля» теперь не общекрестьянский, а исключительно батрацкий и мелкоарендаторский девиз. Только к этой части населения и можно с ним обращаться без обмана, да и то с оговоркой, что это мало облегчит их материально, так как все, что теперь землевладелец или откладывает в капитал, т. е. несет в банк, или употребляет на улучшение хозяйства, пришлось бы отдавать податями, поступающими государству на те же эволюционные функции, на которые работал и отложенный землевладельцами капитал. Иначе остановилось бы всякое культурное развитие страны. Да кроме того, и батраки не возьмут одной земли, без материального обеспечения им возможности продуктивно работать на ней. Недавно моя сестра говорила с одним из них, и вот его ответ: «Я взял бы ту часть помещичьей земли, которую мне дали бы ваши партии, только с условием, чтобы они же построили мне на ней и избу, и скотный двор, и амбар, и овин, и сеновал и дали бы мне корову, и лошадь, и телегу, и плуг, и сбрую, и все, что необходимо для хозяйства. А если предложат без этого, так я предпочту, как сейчас, работать и жить у помещика». Таково справедливое мнение батрака. Ну а сколько десятков или даже сотен миллиардов денег, целую их гору, надо раздобыть, чтобы устроить все это миллиону батраков, когда в государственном казначействе нет ничего, кроме многих миллиардов долгов? Ведь понимаете же вы, что при таких условиях Учредительному собранию будет немыслимо осуществить предложенную вами передачу права владения землей исключительно трудящимся на ней даже и через двадцать лет?

Я привел здесь разговор исключительно для характеристики того, как мало выяснили себе наши современные митинговые и листовочные ораторы и писатели брошюр для полуграмотного еще деревенского населения то, что они проповедуют так красноречиво.

Многие из тех, с кем я говорил после революции, смотрят, например, на земельную социализацию как на простое сохранение и насильственное распространение на всех земледельцев уже почти распавшейся фактически среднерусской крестьянской об-шины, создавшейся при крепостном праве, с прибавкой к ней обязательного передела земли только внутри общины, через каждые двенадцать лет, т. е. когда закончатся четыре трехпольных севооборота или три четырехпольных. Таким образом увековечиваются несовершенство и непроизводительность обоих хозяйств. Но перейти к более интенсивному хозяйству, особенно с применением минеральных удобрений, значило бы еще более затруднить периодические всеобщие переделы и свести общинное владение на его современную фикцию.

Кроме того, наряду с аграрным вопросом у нас теперь решен и женский, в смысле полного уравнения обоих полов и, конечно, не в смысле одних избирательных прав, но и всех имущественных.

Все общинники-интеллигенты, с кем я ни говорил, согласны, что наделами должны пользоваться и женщины, достигшие совершеннолетия, или, как требуют некоторые, даже 16 лет, когда они уже могут работать «своими руками» и получают право выходить замуж.

Но ведь с признанием за всеми женщинами права на земельный надел, при невозможности удвоить поверхность земного шара, придется каждый личный надел уменьшать вдвое против того, какой есть теперь.

И что же тогда выйдет?

Положим, в будущем году все земли будут разделены в каждой волости поровну, каждый неженатый гражданин и незамужняя гражданка получат по половинному наделу. А всякий знает, что деревенские барышни редко влюбляются в кавалеров из своей деревни, которых помнят бегавшими с ними по лужам без штанов, и идеализируют своих более поздних знакомых из отдаленных деревень; да и кавалеры склонны к тому же. Большинство деревенских браков происходит поэтому с переселением невесты за несколько верст.

И вот выходит несообразность. Греческий философ Платон думал много веков назад, что мужчина и женщина — это две половинки человека, соединяющиеся в семейной жизни в одно целое. Но как они при этом соединят и половинки своих земельных наделов из более или менее отдаленных деревень, когда до нового передела останется еще 11 лет? На этот вопрос, возникший у меня тотчас же после объявления женской равноправности, один из моих друзей, общинник-теоретик, ответил так: надел невесты остается в семье ее родителей до нового передела. Родители должны его обрабатывать сами, а выручку с него отдавать ей.

— Ноу родителей, — возражал я ему, — и своего дела много, и работать на ушедшую в чужую семью дочь у них нет особого интереса. Она — отрезанный ломоть, по выражению самих крестьян. Рассчитывать на то, что одновременно выйдет другая девушка в противоположном направлении или несколько других поменяются в круговом порядке, нет оснований.

По простому расчету выходит, что если не запрещать кому бы то ни было из общинников-земледельцев жениться или выходить замуж до кануна передельных годов, т. е. ждать по 12 лет, что явно невозможно, то каждой брачной паре придется ждать на половинном наделе в среднем 6 лет (половине более этого, вплоть до 12 лет, и половине менее) как раз в тот первый период самостоятельной жизни, когда им особенно нужен полный надел для устройства самостоятельного хозяйства.

Отсюда ясно, что та половинная социализация земельных хозяйств, какую мы наблюдаем в нашей первобытной русской общине с ее периодическими переделами, совершенно не совместима с провозглашенным уже в России равноправием женщин.

С этой точки зрения возможны только две формы землевладения. Первая — полный коммунизм, который, как я уже показывал выше, может начаться лишь после социализации жилищ, т. е. передачи в общее владение всех деревенских изб и хозяйственных построек. Вторая форма — полная частная собственность на землю и все находящиеся на ней, постройки с правом передачи путем продажи или завещания.

С точки зрения эволюционной социологии, глядящей прежде всего вперед на судьбу будущих поколений, при этой форме наиболее целесообразным представляется не ограничение максимума (как теперь требуют) земельной собственности, а, наоборот, ограничение ее минимума, т. е. установление наименьшей величины земледельческого участка, который семья, при помощи усовершенствованных машин, могла бы обработать лично, без чрезмерного напряжения сил. Несомненно, что эта культурная земельная единица была бы много больше современного русского крестьянского надела, и быстрый переход к ней от него было бы невозможно осуществить.

Пришлось бы ожидать, пока малоземельная часть населения не продаст сама таких недостаточных участков как невыгодных соседям, или даже не соседям, и не перейдет таким образом от земледелия к другим родам труда, не менее важным и не менее нужным для человечества.

Таким образом увеличилось бы относительное количество людей, занятых неземледельческим трудом, и разредилось бы земледельческое население без нарушения равновесия, так как применение машин к земле и успехи культуры дали бы возможность прокормить всех. И это нисколько не противоречит справедливости.

«Право каждого живого человека на землю» — такая же фикция, как и право всех быть художниками, актерами, музыкантами, плясунами на канате и т. д.

Ведь для того, чтобы вести успешно сельское хозяйство, надо поучиться не только в теории, но и на практике не один год, если вы не учились этому с детства, тем более что земледелие обязательно соединено со скотоводством, огородничеством, луговодством и т. д., да и вообще только человек, никогда не прикладывавший рук к земле, может утверждать, что сельским хозяйством с успехом может заниматься всякий, пожелавший перейти на него от другой профессии. На деле же хозяйство — самая сложная и самая трудная из всех профессий, если вести его не на авось и не как попало. Надо уметь справляться с лошадьми и не запалить их, доить коров и лечить кур, поправить телегу и сеять, и жать, и сушить зерно в риге, и не перечислить даже всего, что нужно тут знать и уметь.

Нет ни малейшего сомнения, что при ограничении частновладельческих хозяйств минимумом они не станут держаться бессрочно на этом меньшем уровне, а только до тех пор, пока изобретение каких-либо очень выгодных и дорогостоящих машин не сделает более выгодным крупное землевладение, особенно на капиталистических началах. Тогда капитал стал бы строить и общие жилища для рабочих, постепенно их совершенствуя, как он уже сделал это в первоначальном кустарном ремесле, превратив его в крупнозаводское, фабричное.

Произошло бы и в селах, как и в больших городах, отчуждение жильцов от всякой недвижимой собственности, и это привело бы к их подвижности и к равномерному распределению земледельцев по земной поверхности, сообразно с ее производительностью, т. е. к тому, чего желают, между прочим, социалисты.

Затем, когда капитал окончил бы свою культурно-эволюционную миссию, т. е. довел бы всю земную поверхность через ряд поколений до цветущего состояния, он умер бы своей естественной смертью, благодаря тому что ни один банк, после окончания этой миссии капиталом, не мог бы давать своим вкладчикам никаких процентов.

Владельцам земель, фабрик и заводов стало бы некуда отдавать свою прибавочную стоимость, а растратить ее на себя они не были бы в силах по той же самой причине, о которой я говорил ранее, потому что большинство бросающихся в глаза предметов роскоши долговечны и потому редко возобновляются, а съесть и выпить человек не в состоянии даже вдвое более того, что вмешает его желудок. Правда, можно к обыкновенным общедоступным веществам, вроде необходимых как для бедных, так и для богатых хлебу, молоку, яйцам, прибавлять чего-нибудь редкого, привозимого из далеких стран, но и тут уплаченные деньги являются не мерой отданного за них человеческого труда, а мерой их редкости и потому соответствуют лишь переходу денег из одного кармана в другой без увеличения при этом труда.

Кроме того, понятно, что низведение банками к нулю процента за вклады произошло бы не сразу, а постепенно. Поэтому и капиталистам пришлось бы в соответствии с этим понижать свою прибавочную стоимость, с которой им нечего было бы делать, а потому и уменьшать время рабочего труда, в особенности благодаря тому, что постепенное развитие образования как среди них самих, так и среди трудящихся физически народных масс сделало бы их вкусы более культурными, чем теперь, задолго до окончания процесса социализации всего через капитализм, и направило бы их на улучшение жизни всех людей.

Такова схема марксистского перехода к всеобщему социализму, хотя есть и другие, не так отчетливо выраженные ее вариации, зависящие от разности не столько сущности дела, сколько от вкуса и симпатий авторов. И несомненно, что она является наиболее строго законченной из всех социалистических гипотез улучшения быта людей, так как покоится на психологической основе, т. е. соответствующей эгоцентрическому складу человеческой души настоящего, да, безусловно, и многих следующих поколений.

Пока каждый в глубине души смотрит на себя как на центр окружающего мира, пока своя боль ему больнее чужой, своя радость радостнее радости других и обеспеченность своего будущего покойнее обеспеченности будущего других, он по натуре собственник. Он расстается с собственностью, как, например, землевладелец с землей, только по нужде или по приманке другой лучшей собственности (хотя бы в виде достаточной суммы денег или обеспеченного положения), а не по простому уговору с окружающими. Только в порыве сильной страсти современный средний человек способен отдать все, что имеет, даже и свою жизнь, другим, а в длительном виде самоотверженность присуща лишь особенно сильно развитым душам, которые недаром называются передовыми, так как в них проявляются впервые чувства, которыми будут обладать лишь отдаленные грядущие люди.

Средневековый мелкий собственник-ремесленник в Европе расстался со своим станком, к которому привык и который полюбил, и поступил к капиталисту лишь потому, что у него перестали покупать продукт его труда, как более грубый и дорогой сравнительно с машинным, и у него уже не осталось выхода. Так и современный крестьянин на Западе и у нас не желает променять своей избы и поля, раз они обеспечивают ему хотя бы только сносное существование, на коммунальный фаланстер, где у него будет только квартира, как в большой гостинице, если даже эта гостиница и будет для него много удобнее и просторнее собственной избы.

Марксистская теория социализации через капитализм справедливо учитывает этот собственнический склад души среднего современного поколения и признает его также для ближайших будущих поколений, а потому и усматривает для процесса социализации человеческого общества принудительный (хотя и не в физическом смысле) фактор: постепенную естественную капитализацию всякой частной собственности, причем эта капитализация является в одно и то же время и главным фактором экономического прогресса человечества, и фактором его психологического прогресса, освобождая массы трудящегося населения от всяких собственнических привычек.

Капиталисты, не сознавая этого, стремились до сих пор и теперь стремятся как можно скорее приспособить к наилучшему пользованию грядущих поколений человечества весь земной шар, заставив для этого рабочих трудиться в придаточные часы, и, таким образом, являются фактором прогрессивным.

Рабочие же стараются как можно более сократить эти излишние часы и потому бессознательно являются фактором консервативным. Ведь им непосредственно нет выгоды от того, что капиталист на их избыточный труд увеличивает мировое богатство или поднимает на высший потребительный уровень полудикие народы, и это их чувство совершенно понятно с эгоцентрической точки зрения. Однако не их воля и не воля капиталистов, а железный закон движения жизни все вперед и вперед обусловливает и величину придаточного труда в каждый данный момент, и средний уровень потребления человечества.

Всеобщая бессознательность в борьбе капитала с трудом и труда с капиталом, тогда как на практике происходит их обоюдное сотрудничество в достижении той же самой великой и доброй цели, видна на каждом шагу.

Рабочие до сих пор искренне думают, что их потом жиреют обжоры и больше ничего, а капиталисты стремятся увеличивать ту долю выручки, которая переходит в их личное распоряжение, в большинстве случаев и не подозревая, что на деле распорядиться ею через какие-нибудь полгода им, взятым целиком как класс, так же трудно, как и съесть построенную на эту долю железную дорогу.

Ясно, что раз все придаточное количество ситцев, крупы и других продуктов их производства съедено и изношено рабочими на железной дороге, оно уже как бы превратилось в нее, и капиталист потерял над ним власть, не получив ее и на железной дороге. Правда, он может продать другим ее акции, а их употребить на что захочет, но этим самым он лишает купившего у него эти акции другого капиталиста власти на эту самую сумму денег.

Выходит заколдованный круг. Каждый отдельный собственник может распорядиться своими доходами как хочет, но толь^ ко при одном условии: лишить другого собственника права распорядиться его доходами на эту же самую сумму.

Ради этой-то иллюзии собственности капиталист или крупный землевладелец трудится иногда в поте лица не менее своих рабочих, контролируя правильность хода работ, изыскивая новые рынки для сбыта их произведений, меняя места сбыта в зависимости от спроса и т. д., и т. д.

И он, как его рабочие, эгоцентричен в душе, но железные законы жизни при капиталистическом строе обращают результаты чисто себялюбивой деятельности его и их на пользу грядущим поколениям, и эти же законы обусловливают необходимое время человеческого труда в каждую историческую эпоху. Капиталист фактически не может увеличить число трудовых часов рабочего более того, сколько их нужно, чтобы производство не переполняло рынка и не вызвало торгового кризиса, а рабочий не может сократить при капиталистическом строе этих часов своего труда до такой степени, когда капиталист, а за его спиной и другие поколения человечества уже не получат никаких выгод.

Таковы прямые результаты приспособления теории трудовой ценности к научному и психологическому обоснованию законов эволюции человеческих обществ.

Теперь мы решим вопрос и о том, можно ли эволюционные функции капитала и всякой крупной частной собственности сейчас же передать обществу или государству.

Практическая возможность последнего в промышленности очевидна уже и теперь.

Во всех цивилизованных государствах наряду с частновладельческими и акционерными фабриками, заводами, железными дорогами, лабораториями и пр. мы видим также и государственные. Это — явное доказательство возможности постепенной национализации, т. е. передачи государству и всех остальных капиталистических учреждений.

Здесь функции капиталистов просто берет государство, но поступающую к нему не меньшую прибавочную ценность труда рабочих употребляет обыкновенно менее на прогресс будущей жизни, чем частные капиталисты через банки и товарищества на паях. Большая часть государственных доходов тратилась до сих пор на вооружение и содержание военных и штатских служащих, сравнительно мало на просвещение и совсем ничего на экономический прогресс человечества.

Мы имеем городские телефоны, трамваи и другие доходные учреждения, это — доказательство возможности их муниципализации, т. е. передачи областям и городам, причем наблюдаем несколько лучшее употребление придаточной ценности.

Не менее очевидна возможность постепенной национализации земель; например, мы имеем в некоторых государственных лесах разработку их наемными артелями рабочих, это и есть уже готовая национализация земель. Мы наблюдаем то же самое на городских землях; это — муниципализация земель, хотя и не в полном виде, так как на них нет постоянных помещений для рабочих (т. е. фаланстеров), но, очевидно, и они возможны.

Пример мелкой социализации земли, т. е. коммунального владения ею в небольших общинах, мы видим в монастырских общежитиях, но никак не в современных деревенских крестьянских общинах, которые обнаруживают все неудобства и частной, и коммунальной собственности.

Аналогичные же попытки образования мелких коммун делались толстовцами, а также и фурьеристами, оуэнистами и т. д., но все они быстро саморазрушались, хотя и тратили весь свой труд только на себя.

Значит, все три возможные формы социализма уже отчасти осуществлены или осуществлялись на практике.

Однако облегчился ли от этого хоть бы на полчаса ежедневный человеческий труд в таких учреждениях?

Мы не видим этого нигде. Все эти попытки настолько мало прибавили материальных выгод для трудящегося этим способом человечества, что в современных программах наших социалистических партий прямо предлагается уничтожить все эти уже существующие социализации как в их национальной и муниципальной форме, так и в мелкой коммунальной (у монастырей), передав их в общинное владение, т. е. в получастную собственность исключительно гражданам из бывших крестьян.

Таким образом, в самих наших современных социалистических программах обнаруживается антисоциалистический элемент, не говоря уже об их несоответствии с требованием женского равноправия и с необходимостью обеспечить добавочными часами всякого производительного труда дальнейшую эволюцию всех сторон человеческой жизни, особенно необходимую теперь, при небывалой хозяйственной разрухе нашей страны, брошенной нашими и европейскими монархами в пасть милитаризма и в бездну нищеты.

Если прежние социалистические представлениям том, что «богатые» тратят на себя все свои доходы, и можно объяснить тем, что понятие о ничтожности потребительной стоимости важнейших предметов роскоши еще не было разработано в социальных науках, то обещание крестьянам, как в брошюрке агронома А. Григорьевича, прирезки земель по 12 десятин вместо 4 в Петроградской, по 5 вместо 2 1/2 в Московской, по 60 вместо 6 в Вологодской и, как верх совершенства, по 200 вместо 2 в Архангельской может быть объяснено только крайней необдуманностью или демагогией ораторов, сознательно действующих на низкие чувства толпы и не брезгающих никакими средствами для достижения своих целей, вплоть до сознательного обмана.

Обмануть же нашего среднего полуграмотного деревенского земледельца или среднего рабочего, а также и ту пылкую часть нашей юной молодежи, которая только что начинает свою умственную жизнь на первых курсах наших высших учебных заведений, конечно, ничего не стоит, в особенности если проповедник, недостаточно вдумавшийся в свой предмет, обманул по легкодумству и самого себя.

Но расплата за обман миллионов трудящихся людей будет велика, и что хуже всего — она близка.

Поэтому (еще до Учредительного собрания) мы все должны искренне и прямо сказать всем:

1) Пахотной и луговой земли для прирезки тем гражданам из крестьян, которые в прежние годы не обрабатывали уже чужой земли, не найдется в Европейской России даже и по одной квадратной сажени на человека, а потому и девиз «Земля и воля» — мираж для них.

Казенных же, городских, монастырских и частновладельческих лесов раздавать в наделы нельзя. Напротив, даже и надельные леса надо подчинить государственному контролю, чтобы будущая Россия не замерзла от недостатка топлива.

2) Национализация земель, заводов, фабрик или их муниципализация по крупным экономическим областям — две единственно применимые на практике формы социализма. Но обе эти формы дадут удовлетворительные результаты только после перехода в общественную собственность всех жилищ. Этого же невозможно сделать разом или насильно, а только постепенно и по небольшим частям, причем сама жизнь должна руководить делом, приостанавливая его в случае вреда для страны.

3) Необходимо ввести во всеобщее сознание, что никакие социалистические перемены не могут принести существенных материальных выгод для современного им поколения или сократить его рабочий труд хотя бы на полчаса в день, не подкосив будущность детей, внуков и всех дальнейших потомков его и не отдалив наступления царства всеобщего братства на много веков.

Приблизить же царство братства может только упорный труд нас всех и особенно — труд интеллектуальный.

ПРЕДИСЛОВИЕ

— Ах, если б я была царицей, — сказала мне раз одна горничная, — я всех моих подданных сейчас же сделала бы миллионерами. Чего мне стоило бы тогда отпечатать на каждого по миллиону рублей и раздать им?

— Но ведь тогда за каждую булку вам пришлось бы платить в булочной не менее как по тысяче рублей!

— А я бы заставила продавцов через полицию не притеснять покупателей и продавать им по прежней цене.

— Но тогда они закрыли бы свои булочные, так как ни один пекарь-миллионер не согласился бы печь хлеб иначе, как за миллионы рублей в год. Содержателям булочных самим каждая булка обошлась бы немногим меньше тысячи рублей… Так было бы и со всеми остальными товарами. Всякая мелочь стала бы оцениваться десятками тысяч рублей.

— Сколько же я могла бы тогда раздать своим подданным денег, без того, чтобы все вздорожало? — в раздумье спросила она, пораженная своим бессилием в этом отношении.

— Нисколько. Даже и в том случае, если б вы раздали ваши деньги не даром, а накупили бы себе на них у ваших подданных всевозможных вещей по их обычной цене, все вздорожало бы.

Это значит, что вы пустили бы в оборот больше бумажных денег, чем сколько нужно для житейского обихода, для ежедневных покупок, трат и плат. Весь избыток ваших бумажек сейчас же стал бы возвращаться в ваши казначейства с требованием обмена на золото, а в случае отказа ваши бумажные деньги сейчас же упали бы в цене, и вашим подданным за все пришлось бы платить дороже.

Этот давнишний разговор с горничной не раз воскресал в моей памяти, когда мне приходилось слушать современные рассуждения даже в среднеобразованной среде о причинах теперешнего вздорожания всех предметов.

В особенности трудно было выяснить на словах, хотя бы путем наглядных аналогий с какими-нибудь общеизвестными явлениями природы и жизни, что если правительство выпустит в обращение больше кредиток, чем сколько нужно для общей хозяйственной жизни страны, даже и не раздавая их даром, как проектировала горничная, а в уплату за службу или за покупаемые для этих служащих многочисленные товары, то результат будет тот же самый, хотя бы в государственном банке и казначействах лежал большой, но неразменный золотой фонд. А еще несравненно труднее было убедить, что более или менее длительного — хотя бы на несколько недель — повышения цен на все товары нельзя осуществить никакой «стачкой торговцев».

На «стачки торговцев» теперь сваливают всю вину, и едва заходит разговор о продавцах, все горят негодованием и мечут на них громы и молнии.

Однако и в государственных делах, как в частных, для указания средств, действительно способных поправить дело, а не произвести одну лишь вредную муть, полезны не те убеждения, которые высказаны наиболее пылко, а те, которые беспристрастнее и глубже заглядывают в основы общественной жизни.

Но что же может быть глубже и беспристрастнее математического анализа какого-нибудь доступного ему предмета?

После многих бесполезных попыток выяснить на словах основные причины современного всеобщего вздорожания мне пришло в голову обработать этот предмет математически, т. е. дать в алгебраических формулах взаимоотношения основных факторов общественного хозяйства, изучением которых мне особенно много приходилось заниматься в первый период моей жизни, когда я исключительно посвящал себя общественной деятельности в «Земле и воле», в «Народной воле» и в годы эмиграции и моего первого заточения. А математический анализ вопроса привел меня к настолько простым формулам, что они легко понятны для реалиста или гимназиста старших классов. Вот почему я и надеюсь, что читатель, которого я предполагаю среднеобразованным человеком, не будет на меня в претензии, если свое изложение, которое я стараюсь здесь сделать общедоступным, я буду время от времени базировать на своих формулах и приведу их в нескольких местах настоящего исследования.

С математикой теперь приходится мириться не только в физико-математических науках, куда она давно проникла, но и в биологических, и в социальных. Всякая наука выходит из состояния простого знахарства лишь тогда, когда ее основные законы начинают формулироваться математически.

Я не знаю, были ли такие формулы кем-либо найдены ранее меня. Ведь при богатстве современной политико-экономической литературы никто не может поручиться, что читал в ней все статьи и трактаты. Скажу только, что они были выработаны мной совершенно самостоятельно и потому я надеюсь, что моя книжка, кроме вопроса о вздорожании цен, поможет осветить попутно и ряд других политико-экономических явлений общественной жизни.

Глава I Рыночная цена предметов торговли в золотой валюте. Основная и добавочные части этой цены

Что такое рыночная цена?

Вы сами знаете, что цена (Ц) тем выше, чем больше вы даете торговцу денег (Д) и чем меньше получаете за него предмета продажи (П). Математический анализ дает для этого явления формулу:

Общая формула цены

Но деньги (Д) во второй части равенства можно расчленить на несколько категорий.

При обычном одиночном посредничестве торговца между производителем и покупателем (т. е. когда торговец покупает прямо у фабриканта или кустаря и т. д.) и при золотой валюте (Д_о) расчленение это всегда можно математически выразить так:

Формула цены и прибылей

Здесь в первой части равенства символ рыночной цены (Ц_o) определяет количество золотых денег, даваемых вами торговцу за каждую единицу меры нужного вам предмета продажи, т. е. за каждый его аршин, фунт и т. д.

Во второй части равенства эти самые золотые деньги рассортированы уже на три категории. Здесь, в последнем множителе, символ Д_о обозначает ту долю золота в вашей цене, «трудовая» стоимость которой равна «трудовой» стоимости получаемого вами предмета продажи (П). Символ б в среднем множителе обозначает в процентах (сотых долях) ту часть вашей цены, которую торговец отлагает в свою «прибыль» на каждой единице товара, а символа в предыдущем множителе обозначает ту часть цены, которую торговец берет с вас в уплату «прибыли» производителя, от которого он получил этот товар, если такая прибыль была. Если же производитель, будет ли он частное лицо или фабрикант, продал торговцу свой товар прямо по трудовому эквиваленту золотой монеты, то символ а обозначается в нуль, и потому множитель

перестает влиять на цену. Если же производитель был принужден продать свой товар в убыток, то символ а принимает отрицательное значение, и тогда может оказаться, что торговец будет в состоянии продать вам товар с выгодой для себя и по его трудовому эквиваленту на золото, рассматриваемое как превращенный в монету товар.

Все эти прибыли и убытки моя формула дает в процентах. Так, если, например, торговец при продаже вам продукта П получил с вас 25 % прибыли, а продавший ему производитель получил убытку 20 %, то вы кладете в формуле а = -20; б = +25 и, перемножив между собой обе суммы, находящиеся в скобках, видите, что при таких условиях они обращаются в единицу, а данная вами торговцу цена определяется выражением:

т. е. вы дали ему в ваших деньгах такое количество золота (Д_о), «труд добывания» которого равен «труду добывания» купленного вами продукта П. Все свои 25 % прибыли торговец получил в Этом случае не с вас, а с производителя (будет ли он частное лицо или фабрикант), которого он ввел в 20-процентный убыток при скупке у него товара.

Понятно, что когда товар доходит до потребителя не через одного посредника, а последовательно, через двух или трех, то для каждого нового торговца-передатчика нужно прибавлять в формулу новый множитель вида

где х будет обозначать процентную прибыль или убыток этого самого передатчика. Так, при двойном посредничестве моя формула цены принимает вид:

Но такие случаи бывают только уже при мелочной торговле в глухих местах или при кустарной производительности, а средние торговцы покупают свой товар обыкновенно у фабрикантов, и тогда коэффициент в = 0 и эта формула обращается в формулу 2 нашего исследования. Если же потребитель покупает прямо у производителя, то, конечно, и б приравнивается к нулю и остается действующим только первый коэффициент, т. е.

К таким результатам приводит математический анализ основного явления современной торговли, т. е. рыночной цены товаров, формулу которой я старался вывести здесь в наиболее приспособленном к житейской терминологии виде, т. е. давая и прибыли, и убытки в процентах, а не в общих математических отношениях.

Разберем теперь подробнее возможные колебания прибылей, т. е. величин а, б, в, в нашей формуле.

Первая величина (а), выражающая число процентов, которые торговец передал или недодал непосредственному производителю или его заместителю (фабриканту, заводчику), принимает значительные положительные или отрицательные числовые значения лишь в периоды промышленных пертурбаций, т. е. когда в данном производстве возникает какое-нибудь техническое усовершенствование или, наоборот, затруднение. Но как только они миновали и дело пошло спокойным темпом, так символ а стремится стать равным нулю, т. е. торговец начинает платить производителю, в случае золотой монеты, прямо по «трудовому» эквиваленту заключающегося в ней золота.

Это неизбежно. Ведь торговец одинаково нуждается для своей деятельности в производителе, как и производитель в торговце, будет ли производитель частное лицо или владелец большой фабрики с тысячами рабочих. Конечно, каждый из них может «прижать» при удобном случае другого, но это будет вызывать только временные колебания первичных цен около указанной мной нормы, где Д_о = П по трудовому эквиваленту, да и золотопромышленники едва ли когда-нибудь согласились бы долго продавать государственному банку и выделывателям золотых вещиц добываемое ими, как товар, золото за низшую, чем трудовая, оценку, т. е. давать им свое золото в большем количестве, чем сколько находится в получаемых ими за него монетах.

Таким образом, основной закон торгово-промышленного равновесия заключается в том, что при наличности золотой монеты и долгого, беспрепятственного, спокойного производства и распределения производитель вообще отдает торговцу-распределителю продукты своего труда по трудовой оценке, без прибыли и убытка, и всякие отклонения от этой нормы тем больше встречают упругого противодействия со стороны производителя или со стороны скупщика-торговца, чем большей величины достигают они не в его пользу.

Значит, при нормальном ходе производства всех предметов торговли «прибыль» торговца собирается в среднем исключительно с потребителей товара. Другими словами: величины бив в наших формулах, при нормально идущей торговле, должны обязательно иметь положительное числовое значение, т. е. при каждом обороте вынесенных в торговое дело денег торговец должен получать несколько процентов прибыли, а не убытка или простого отсутствия прибыли. Здесь мы видим, как отличаются величины б и в от величины а. Величина а, так сказать, органически стремится приравняться нулю, а величины бив органически стремятся отклониться от него как можно более в положительном направлении. Золотая монета, попав в руки потребителей, как бы уменьшается в своей величине и возвращает ее себе сполна, как только попадает в руки торговца. Это свойство делает из нее как бы насос, перекачивающий при каждом торговом обороте часть обращающегося в стране золота или заменяющих его отчасти бумажных денег в торговые кассы, с тем большей силой, чем больше проценты бив.

Нетрудно видеть, что этот процесс в несколько месяцев перекачал бы туда все деньги на земле, если б то, что мы назвали выше процентной прибылью отдельного торгового оборота, была чистая прибыль торговца. Но этого нет. Торговец на свою процентную прибыль должен содержать себя и свое семейство, должен платить налоги, содержать приказчиков, помещения, и если на это не уходит вся его прибыль и он богатеет, то никак не в том смысле, что у него скопляются в кассах или банках груды золота. Все его золото и заменяющие его бумажные деньги, попав в банк, ссужаются банком различным предпринимателям, т. е. лицам и обществам, занимающимся устройством разных промышленных предприятий, фабрик, заводов, жилых домов, железных дорог и т. д., и благодаря этому переходят снова в руки трудящихся масс и их семейств, т. е. к главным потребителям страны, обусловливая этим ее экономический прогресс.

Залежи денег в банках характеризуют только периоды остановки или замедления в экономической эволюции страны, происходящие от каких-либо внешних влияний, например, войн или внутренних расстройств, неразрывно связанных со всяким ослаблением общественного контроля в государственных делах. Экономический же прогресс страны при капиталистическом строе и при отсутствии залежей денег в банках, как мы видим из формулы, неизбежно связан с кажущимся богатением торговцев и пропорционален их чистым прибылям, т. е. процентам б и в, которые, как мы увидим далее, не могут при золотой монете достигать очень больших величин.

Глава II Физиологический эквивалент продуктов производства. Основные законы равновесия цен на всенародном рынке

Но возвратимся снова к рассмотрению нашей основной формулы (2), т. е.:

В ней символом Д_о мы обозначаем ту часть золота в цене, которая по трудовой стоимости его добывания из недр земли равна такой же стоимости покупаемого нами предмета продажи (П), это, так сказать, трудовой эквивалент данного товара.

Однако термин трудовой эквивалент, вошедший в современную политическую экономию, не вполне ясно выражает сущность дела, и для отчетливости представлений лучше заменять его физиологическим эквивалентом.

По этой новой терминологии физиологическая стоимость всякого товара определяется количеством химической энергии человеческого организма, тратящейся при занятии данным производством, и притом не во время одних часов работы, а длительно, при отнесении этой траты к целому году занятия. Дело в том, что физиологическая стоимость производства зависит не от одной утомительности непосредственной работы, необходимой для выделки данного товара, так как физиологические траты организма происходят даже и при самом легком труде (например, церковного сторожа) и они лишь на несколько процентов меньше физиологических трат при занятиях самыми тяжелыми работами, благодаря тому что при последних больше уделяется времени на отдых. Вот почему естественной единицей производительного труда или занятия и должен быть не рабочий час и даже не рабочий день, а рабочий год (трудо-год), в состав которого входят, во-первых, все необходимые отдыхи, уравновешивающие своей разной продолжительностью разные виды труда по размерам физиологических трат организма, и, во-вторых, все праздники и часы сна, в которые организм ведь тоже совершает физиологические траты[14].

Значит, в наших формулах цена (Ц₀) всякого товара (при золотой монете или возможности обмена на нее бумажных денег по номиналу) математически определяется как отношение количества (Д_о) золота, производимого в год, например, сотней рабочих, к количеству какого-либо обычного, не привилегированного предмета продажи (П), производимого в то же время и тем же числом рабочих. Свести же дело к одиночному работнику здесь нельзя, так как энергия их различна.

Это лишь новая и более точная и рациональная постановка того же самого основного закона обществен но-экономическо-го равновесия, самопроизвольно приводящего цены всех товаров к одному и тому же жизнетратному уровню, о котором мы говорили в главе I.

Он нивелирует на этом уровне все обычные предметы обмена в общественной жизни народов, как сила тяготения нивелирует на земле все моря и океаны, и это отражается в нашем человеческом сознании понятием о справедливости. Всякий другой обмен обычных товаров, кроме этого — жизнетраторавного (с прибавкой необходимых процентов б, обеспечивающих жизнетраты торговцев с жизнетратами их семей и достаточно быструю эволюцию культурной жизни человечества), мы называем несправедливым обменом, и по только что формулированному нами закону участники производства, оказавшегося по каким-либо посторонним влияниям на высшем жизнетратном уровне, стремятся, как волны отлива, отхлынуть к производству, оказавшемуся на низшем, и этим поднимают жизнетратный уровень последнего производства, сбивая в нем цену продуктов труда, а в своем прежнем понижают ее до нормального уровня.

Но чувства и побуждения, сводящие в человеческом обществе цены всех обычных товаров к одному и тому же жизнетратному уровню, постоянно борются с чувствами и побуждениями своекорыстия, еще сильно господствующего в экономической жизни современных народов и стремящегося понизить естественный жизнетратный уровень своего труда за счет повышения его в чужом труде. Огромное большинство современных производителей, капитализированы они или кустари, не прочь воспользоваться первым затруднением в посторонней отрасли и взять себе при рыночном обмене более трудо-годов чужой работы — или лучше их сотых долей, которые я предложил бы назвать биафейдиями[15] (жизнетратами), т. е. основными единицами стоимости, — чем сколько сами употребили на свои товары или на заработание соответствующих им денег. Эти своекорыстные стремления, а также и аналогичные стремления торговцев воспользоваться редкостью на рынке того или другого товара, чтобы поднять в нем проценты — бив своей прибыли, вызывают на естественном уровне торговой стоимости товаров как бы приливы и отливы. Но они, как и морские приливы и отливы, не способны понизить или повысить уровень всех цен сразу, а только — одни цены временно за счет других, вызывая этим их колебания совершенно так же, как понижение одной чашки весов сначала вызывает повышение другой, а затем оба стремятся, колеблясь, прийти к одному уровню.

Все это очень ясно выводится из даваемых мной формул. Пусть рыночная цена одного какого-нибудь товара при обычной однозвенной передаче от производителя к потребителю будет (по формуле 2):

и цена другого товара (по той же формуле 2):

Так как П₁ и П₂, по предварительному условию нашего анализа, представляют одинаковые по жизнетратной стоимости количества обоих товаров, то П₁ = П₂, и тогда отношение рыночных цен обоих товаров определяется через:

Формула рыночной неуравновешенности цен

Здесь каждый из двух множителей второй части равенства можно назвать особым коэффициентом рыночной неуравновешенности цен в любой данный момент, так как на их отклонения в ту или другую сторону от естественной их величины, равной +1 (к которой они всегда тяготеют тем более, чем дальше уклонились от нее), сводятся все колебания рыночных цен.

Отклонения первого множителя от единицы, т. е. от равенства между а₁ и а₂, зависят от того, что производитель предмета, продаваемого по первой цене (Ц), продает его непосредственному скупщику не по его жизнетратному эквиваленту, как должно быть при всяком нормальном общественном хозяйстве, а, пользуясь недостатком его в торговле, берет еще себе прибавку a₁ между тем как производитель предмета, продаваемого по второй цене (Ц₂), как находящейся в иных условиях рынка, берет себе иную прибавку а₂, которая может быть и нулевой или отрицательной величиной.

Но может ли это неравенство прибавок а₁ и а₂ продержаться бесконечно? Конечно, нет.

Чем прибавка а₁ больше прибавки а₂, тем сильнее производители продукта, продаваемого по цене Ц₂, будут бежать от его производства, как ставшего маловыгодным, и отхлынут от него на производство продукта, продаваемого по цене Ц₁ как дающего им большую прибыль. И это перебегание будет тем сильнее, чем больше единицы будет отношение числителя к знаменателю в этом коэффициенте, и отлив окончится лишь тогда, когда прибавки а₁ и а₂, сделавшись одинаковыми (обыкновенно равными нулю), сведут этот коэффициент, который мы назовем коэффициентом производственной неуравновешенности, к его естественному числовому заключению, равному единице.

Точно то же (за исключением самонизведения прибавок б₁ и б₂ к нулю) можем мы сказать и о втором множителе последней части этого равенства, который мы называем коэффициентом торговой неуравновешенности. Если по условиям данного общественного рынка торговцы предметом с ценой Ц, берут с покупателя большую прибыль б₁ чем торговцы предметом с ценой Ц₂, имеющие лишь прибыль б₂, то наиболее подвижные из них тоже начнут переходить к торговле первым предметом, или просто торговля вторым предметом не будет расширяться, тогда как торговля первым, как относительно выгодная, будет привлекать к себе новых деятелей из лиц, имеющих свободные капиталы. А такие лица своей конкуренцией начнут сбивать высокую прибыль с предмета, продаваемого по цене Ц₁, и соответственно увеличивать прибыль с предмета, продаваемого по Ц₂. И это окончится лишь тогда, когда прибыль б₁ будет равна прибыли б₂ и второй коэффициент нашей формулы 4 тоже обратится в 1.

Глава III Нормальная величина торговой прибыли при золотой валюте. Медленное вековое повышение цен от облегчения способов добывания золота. Запасное золотое озеро всенародного рынка

Из всего предыдущего ясно, что средняя торговая прибыль на всенародном рынке, не разделенном на отдельные бассейны таможенными плотинами, или отсутствием путей сообщения, или «чертами оседлости». в их разных видах, в каждый данный момент была бы такая, на которой силы конкуренции торговцев отдельными предметами спроса взаимно уравновешивают друг друга, т. е. когда для каждой пары товаров коэффициенты б₁ и б₂ в нашей формуле 4 будут равны. При чертах же оседлости и других плотинах все вышесказанное относится только к внутреннему рынку, т. е. отдельному изолированному бассейну.

Не можем ли мы определить, на какой именно величине коэффициенты б₁ и б₂ уравняются?

Ясно, что не на нуле, как было с а₁ и а₂ в коэффициенте производственной неуравновешенности, потому что никакой торговец не захочет торговать, не имея хотя бы такой минимальной прибыли, которая обеспечивает существование его и его семьи и может оплатить все налоги, помещения, поездки за новыми количествами товара и жалованье всех его служащих.

Это и определяет минимальную величину прибавки б. Но конечно, всякий обычный, не слишком разбогатевший торговец стремится к большему, стремится поднять эту прибавку как можно выше. Однако это фактически возможно для него лишь до известной степени. Прежде всего торговое сословие в современном обществе не есть замкнутая каста. Как только торговцы, воспользовавшись тем или иным обстоятельством, сильно нажмут на потребителей своих товаров, так наиболее предприимчивые из последних, у которых есть запас свободных денег, сами начнут переходить к торговле и своей конкуренцией понизят наконец процент прибыли до нормальной величины, т. е. до такой, при которой чистые выгоды торговли, т. е. ежегодные процентные приращения вложенного в нее капитала, будут близки к тем, какие в данное время дают капиталистам производительные предприятия. Однако при золотой монете к значительному повышению торговых цен является непреодолимое препятствие в том, что всякая «стачка» торговцев против потребителей является в то же время и их стачкой против всех золотопромышленников и золотоискателей.

Действительно, вздувая цены, положим, на 25 %, торговец как бы говорит всем своим покупателям: «Давайте мне в вашей монете за товар на 25 % больше золота, чем сколько полагается по жизнетратной стоимости его добывания сравнительно с жизнетратной стоимостью производства моего товара». Положим, что в какой-нибудь стране потребители во всей своей массе и принуждены бы были это исполнить. Что же вышло бы? Золото в виде монеты упало бы на 20 % ниже, чем оно продается в это же самое время на международном рынке в виде слитков.

Но тогда вместо того, чтобы добывать золото из земли, стало бы гораздо выгоднее собирать его в виде золотой монеты и отправлять ее на международный рынок для обратной переплавки в слитки.

Этим сейчас же и занялись бы все банки и частные конторы, в которых скопляются по временам большие запасы золотых денег, если они не могли бы с большей выгодой для самих себя купить на них какой-нибудь обычный товар, т. е. дать за него меньше золота в виде монет, чем сколько его следует по жизнетратной стоимости, а это ведь и есть не что иное, как удешевление цен данного товара. Значит, всякое повышение цен за товары, покупаемые на рынке потребителем, имеет своим следствием соответственное понижение цен, которые торговец дает за них производителю.

Но любой производитель покупает все не производимые им товары в качестве потребителя. При вздорожании их он не будет иметь возможности отдавать свои товары торговцам по прежней цене, и потому, если они не понизят цен, золотая монета неизбежно будет уходить с внутреннего на международный рынок для ее обратной переплавки в слитки, тем более что от вздутия цен всех товаров, кроме золота, служащего также и как деньги, ослабеет и золотопромышленность, сделавшаяся невыгодной.

А деньги есть кровь торговли, и без нее она перестает существовать.

Значит, очень большое повышение рыночных цен при золотой монете самоубийственно для торговцев тем более, что учреждения, специально занимающиеся продажей процентных бумаг и не имеющие возможности покупать другие товары, априори склонны весь избыток накопляющегося у них золота в монетах отправлять для переплавки на международный рынок, если переплавка, окупая издержки перевоза и содержание плавильных аппаратов, дает более значительные выгоды, чем покупка на это золото новых процентных бумаг для перепродажи их покупателю.

Уже одно это обстоятельство, обнаруживая наглядно невозможность длительного или исключительного вздорожания всех предметов торговли при золотой монете, показывает, что такой монеты не может быть в обращении более, чем сколько общественное хозяйство страны может ее всосать.

Всякая залежь золотой монеты, не находящая в торговле или промышленности немедленного применения (и, конечно, не обязательная вроде неразменного фонда), сейчас же стремится утечь на международный рынок и быть переплавленной в слитки для выделки из них золотых вещей, тем более что золото в виде монет и в особенности в руках частных покупателей всегда имеет склонность стать несколько дешевле, чем оно же ходит в слитках[16].

Таким образом, вся наличность продающихся на всенародном рынке золотых вещиц является как бы запасным резервуаром для поглощения приливов и отливов золотой реки, обтекающей всякий «внутренний» (т. е. обособленный в товарном отношении) рынок, обратно движению в нем товаров.

Как только денег на таком рынке по каким-либо причинам оказывается больше, чем нужно для уравновешенного хода по его руслу товаров, так избыток золотой монеты переливается через его берега в озеро всевозможных золотых вещиц, продающихся на том же рынке, или перетекает через таможенные плотины на заграничные рынки, если это легче по условиям их уровня в данное время. И наоборот, как только на рынке не хватает монеты, так золото из этого затаенного озера вновь переливается в текучее русло или рынок всасывает в себя золото из-за границы.

Само собой понятно, что этот золото-запасный резервуар, как и обычные резервуары, строящиеся для урегулирования неравномерного течения рек, тем больше будет уменьшать колебания цен товаров, чем он объемистее, т. е. чем больше продается и покупается на земном шаре золотых вещиц и самого золота как материала для золочения разных предметов.

Если б количество требующихся в обращении золотых вещиц уменьшилось, например, вдвое, то вдвое ослабело бы и регулирующее влияние этого запасного резервуара на цены товаров.

Вот почему ни платина, ни иридий, ни рутений и никакие другие дорогие металлы не могут заменить золота как материала для монет: спрос на вещицы из них очень мал или почти отсутствует. Монетам, сделанным из них, некуда оттекать в период сокращения производства.

Причина медленного, но постоянного повышения цен всех товаров по отношению к золотым деньгам, повсюду наблюдаемого за XIX век, заключается единственно в последовательном облегчении способов добывания золота, т. е. в уменьшении его жизнетратного эквивалента.

Правда, это облегчение не действует в полной мере, так как количество ежегодно добываемого золота на всей земле составляет лишь незначительную прибавку к тем запасам, какие сохранились от прежних веков и которые еще вращаются в современном обществе в виде монеты и золотых вещей. Но медленное влияние облегченных способов добывания золота все же ясно заметно, особенно на местных рынках. Так, после 1851 года, когда в Австралии были открыты богатейшие россыпи золота и в 1852–1853 годах чернорабочий мог добывать его на 20 шиллингов (10 рублей) в день, все там бросились на этот промысел, и заработная плата во всех других областях труда сделала скачок до той же нормы. Благодаря этому многие отрасли труда там прекратились, и даже тёс для золотопромышленных зданий оказалось выгоднее привозить из-за границы, чем пилить из тут же растущего леса. Но вот прииски истощились, рабочая плата в 70-х годах опустилась вдвое, и вместе с тем прекратился ввоз продуктов, имеющихся в самой стране. Избыток золота успел уйти за границу, где смог менее повысить цены труда, разлившись по более широкому уровню. То же происходит и теперь.

При моей недавней лекционной поездке по Сибири я видел на Березовском заводе новейшие технические усовершенствования добычи золота. И когда я глядел на огромные жернова-бегуны, с грохотом катающиеся по круговидным желобам для измельчения золотоносной породы, когда видел намазанные ртутью медные ступени, по которым искусственные потоки воды несут вместе с грязью золотые частицы, улавливаемые на этих ступенях ртутью при каждом их соприкосновении, — мне казалось, что эти машины не добывают золото, а мелют его цену и этим повышают цены всех предметов продажи.

Однако без новых крупных совершенствований в области добывания золота дальнейшее повышение цен всех товаров на рынках невозможно, так как стоимость добывания золота уже установилась на своей новой норме. Притом же повышение цен по этой причине характеризовалось бы своей одновременностью и одностепенностью во всех культурных странах земного шара.

Местных же скачков — в одном каком-либо государстве — от этого не может быть.

Таким образом, можно считать доказанным, что без изменения способов добывания золота и без внезапного открытия новых общирных и необычайно богатых его месторождений не может быть всеобщего быстрого подъема цен всех товаров, как бы ни захотелось этого торговцам. Это было бы так же трудно осуществить, как поднять сразу уровень воды во всех земных океанах.

Глава IV Бумажные деньги на изолированном рынке. Основное условие их выпуска

Теперь посмотрим, что произойдет, если золотые деньги будут постепенно заменены в каком-нибудь государстве бумажными или какими-либо другими из дешевого материала.

Прежде всего отметим, что даже и при исключительно золотых деньгах их нужно иметь в нескольких видоизменениях. Нам необходимы и мелкие деньги для мелких покупок, и средние для средних, и, наконец, крупные для удобства ношения при себе больших сумм. Количество каждого из этих сортов определяется потребностями хозяйственной жизни.

Если мелких монет будет отчеканено слишком мало и они будут редки на рынке, то произойдут затруднения в размене и сдаче, и торговцы понесут те из крупных монет, которые остаются у них в избытке, в казначейства, производя все казенные платы ими.

И наоборот. Если мелких будет отчеканено слишком много, они будут обременять кошельки покупателей и покупатели будут стараться платить именно ими, в результате чего образуются залежи мелочи в кассах торговцев. Торговцы же опять отнесут их в казначейства при взносах и завалят их мелочью.

Таким образом, скопление того или другого сорта денежных знаков в казначействах ясно показывает на его избыток и заставляет правительство прекратить дальнейшую чеканку такой монеты или даже переделать ее в те видоизменения, которых недостает и на которые сказывается дополнительный спрос со стороны постепенно расширяющегося рынка.

В результате каждое видоизменение монеты окажется в обращении именно в таком относительном количестве, которое требуется рынком.

Отсюда понятна полная возможность заменить без всякого ущерба для общественного хозяйства все мелкие разменные сорта золотых монет какими-либо другими монетами, например, медными, серебряными или просто бумажными, при единственном условии, что на каждую такую выпушенную монету будет изыматься из обращения одноценная с ней золотая. Если этого не сделать, то данного сорта может опять оказаться избыток, и торговцы и банки понесут его в казначейства, оставляя у себя более крупные монеты, пока не доведут этот сорт до нужной нормы.

Практически, как знает сам читатель, необходимость всегда иметь в руках удобную мелкую монету у всех цивилизованных народов с самого начала их денежного хозяйства заменила целиком все мелкие золотые денежные знаки серебряными и медными. Они по своей величине (хотя металла в них всегда много менее, чем по жизнетратной оценке добывания этого металла) удобнее одноименных с ними золотых монет, которые в таком случае были бы не больше самых мелких пуговок.

Но если оказалось возможно без вреда для торговли заменить целиком малоценной медью и разбавленным серебром все мелкие роды монеты, то почему бы не заменить ими и более крупные?

Единственным препятствием к этому служит до сих пор то обстоятельство, что сейчас же нашлись бы мошенники, которые усиленно стали бы чеканить медные червонцы и платить ими как настоящими. В результате они вызвали бы избыток таких условных монет на общественном рынке, и торговцы и производители, естественно, не захотели бы принимать эту рекой льющуюся к ним от мошенников медь за эквивалент прежнего золота.

Такого рода деньги сейчас же упали бы до своей надлежащей цены — до цены веса заключающейся в них меди. Ими пришлось бы платить вдесятеро за каждый товар, и потому все товары на рынке показались бы вздорожавшими во столько же раз.

Вот почему ни одно правительство при попытке заменить более крупные золотые монеты условными, из малоценного материала, не употребляло для этого ни меди, ни серебра, а старалось заменить их искусно отпечатанными бумажками, которые трудно подделать.

Но очевидно, что при этой замене цена денег, а с ними и товаров, может удержаться на прежнем уровне лишь при том же условии, как и при замене медью мелких денежных знаков, т. е. если при каждой выпушенной пятирублевке или десятирублевке будет изыматься из обращения одноименная золотая монета, все равно будет ли она спрятана затем где-нибудь в складе или на нее накупят чего-нибудь за границей. Если этого не сделать, то опять произойдет избыток денег на рынке и падение их цены до такой степени, что все оставшееся на нем количество золотой монеты будет выгодно переплавить в слитки на всенародном рынке.

Значит, каждый раз, когда какое-либо нуждающееся правительство при наличности золотой монеты в стране выпускает в ней в обращение новое количество кредиток, не изымая из нее такого же количества золотой монеты, то происходит неизбежное падение в этом государстве денег, вздорожание покупаемого на них товара, в том числе и золота, и то количество золотой монеты, что не изъято самим правительством, изымается из обращения иностранными рынками, т. е. утекает из страны, пока не утечет его ровно столько, сколько было выпушено правительством бумажных денег.

Точно то же будет, если какое-нибудь правительство, заменившее кредитками значительную часть золотой монеты на рынке и сохранявшее выменянное на них золото в своем запасе, вдруг начнет выпускать его не в обмен заменявших его кредиток, т. е. не с целью сейчас же их уничтожить, а дополнительно, в виде, например, золотого жалованья чиновникам, то все появившееся таким способом золото сейчас же будет утекать из страны на международный рынок, так как внутренний рынок уже насыщен бумажками и более не может вместить в себе никаких денег. Из него должны уйти вон или бумажки, или золото.

Глава V Неизбежные результаты появления избыточных бумажных денег на общественном рынке. Пены становятся во столько же раз выше нормальных, во сколько раз больше выпушено бумажных денег сравнительно с количеством, насыщающим рынок, хотя бы в казначействе и был огромный неразменный золотой фонд

Что произойдет, если правительство отпечатает и выпустит в обращение новое количество кредиток и после того, как все золото с рынка управляемой им страны уже исчезло и в ней ходят только бумажные деньги?

Очевидно, то же самое, что вышло бы, если б такое же количество кредиток было самовольно подделано и пушено в оборот каким-нибудь частным лицом, т. е. произойдет их обесценивание на рынке и соответственное вздорожание всех покупаемых на них товаров. «Но каким же органом рынок чувствует избыток в себе кредиток?» — спрашивали меня. Да очень просто. Кредитки ведь ни на что не годны, кроме покупок, они не приносят процентов. Поэтому каждое вновь выпушенное количество их сейчас же употребляется получившими на покупки товаров или процентных бумаг, т. е. переходит взамен их в другие руки. Но и эти последние руки не хотят их даром держать, а тоже стараются их переправить в чужие руки взамен чего-нибудь более полезного. И вот они сотни раз в году предлагаются вновь и вновь в обмен на предметы продажи. А этих предметов определенное количество, их не хватает, наконец, им повышают цену. Так чувствует рынок всякий избыток кредиток, хотя бы они и были выпушены тайно.

Значит, по той же причине, по которой запрещено частным типографиям свободно печатать бумажные деньги и покупать на них все нужные им товары, не может быть разрешено и правительственным учреждениям (вроде государственных банков) печатать хоть один кредитный билет после того, как из обращения в стране ушло уже все золото. Необходимо ждать с этим до того времени, когда внутренний рынок, естественно и прочно увеличиваясь от постепенного прироста населения в стране, начнет самопроизвольно требовать увеличения денег, принося золотые товары (конечно, раньше всего вновь добываемое золото) на монетный двор для превращения в деньги или в казначейства для обмена на бумажки по прежнему весовому номиналу. Только тогда и можно сделать новый выпуск кредиток, да и то лишь взамен того количества золота, которое продается для чеканки, никак не выпуская его вместе с кредитками в обращение в виде монеты, а сохраняя у себя в запасном фонде, иначе это золото тотчас утечет за границу, а на внутреннем рынке останутся по-прежнему одни кредитки. Для печатных денег на международном рынке нет запасного резервуара, как для золотых, всякий избыток которых тотчас же переплавляется в слитки для выделки из них золотых вещиц. Вот почему всякий избыток кредиток остается в торговом русле внутреннего рынка и, засоряя его, повышает на нем цены всех товаров.

Чтоб убедиться в этом, опять воспользуемся единственно беспристрастным и верным средством — математическим анализом данного вопроса. Приспособим нашу формулу цены к бумажным деньгам, выразив ее так:

Формула кредитных цен

Здесь Д_о есть нормально требуемое рынком количество кредиток, поскольку они заменили на нем золотую монету. Д₁ есть то, что выпушено сверх этого, а величина м дает в процентах всей суммы Д_о+ Д₁ — представляющей совокупность выпушенных правительством в публику бумажных денег, — то их количество, которое ушло с рынка в озеро мертвых денег, не влияющее на рыночные цены и состоящее:

Низ денег, спрятанных невежественными людьми у себя дома или в тайных местах (т. е. из личных избытков, не вложенных на проценты ни в банки, ни в ссудо-сберегательные кассы, из которых они в другие двери снова уходят на рынок);

2) из денег, праздно лежащих в запасных фондах банков и касс на случай исключительно больших неожиданных востребований;

3) из денег, хранимых при себе обывателями местностей, которым грозит нашествие неприятеля, на случай бегства, или для других не покупных и наемных надобностей.

Такое озеро мертвых для рынка денег всегда существует в недрах населения, но в ничтожном размере сравнительно с количеством, содержимым в кошельках и кассах для текущих плат и расчетов.

Понятно, что оно может то увеличиваться, то уменьшаться в зависимости от меняющихся условий жизни. Если за данный промежуток времени это мертвое озеро не изменилось, то мы можем сказать, что утечка в него рыночных денег для данного промежутка времени равна нулю процентов (м = 0). Если оно увеличилось, то, значит, оно всосало в себя часть денег, текших раньше по рынку, и потому этот результат имеет для цен товаров на рынке отрицательное (уменьшающее) значение, как и показано в формуле знаком минус.

Но может случиться и наоборот, что через какой-либо определенный промежуток времени озеро мертвых денег сократится и выльет на рынок, т. е. сделает готовой для покупок и уплат, часть своих денег. Понятно, что это будет то же самое, как если б правительство отпечатало и выпустило новую партию кредиток, и, следовательно, в этом случаем получит для цен товаров обратное (т. е. увеличивающее цены) значение, и знак минус во множителе

перейдет в плюс.

Резюмируя все сказанное, мы можем выразиться так:

Сумма Д_о + Д₁ в нашей последней формуле (6) есть общее количество выпушенных правительством на внутренний рынок бумажных денег, из которых часть Д_о пошла на замену бывших на рынке золотых денег, а часть Д₁ представляет избыток бумажных денег. Отсюда ясно, что пока Д₁ имеет положительное значение, золотая монета прийти на этот рынок не может, и цены на нем будут приращаться по мере увеличения Д₁. Но, как только благодаря изъятию значительной части кредиток Д₁ получит отрицательное значение, так на внутренний рынок будет приливать извне (из запасного золотого озера международного рынка) золотая монета соответственно величине недочета (-Д₁).

Окончательное же выражение

обозначает ту долю общего количества выпущенных правительством бумажных денег, которая в данный момент действительно лежит во всевозможных кассах и частных кошельках исключительно для беспрепятственного совершения всех текущих плат и наличных расчетов, после того как м процентов всех выпушенных правительством денег ушло с внутреннего рынка в озеро мертвых денег для того, чтобы заместить его золотую монету (если такая в нем была и могла заместиться бумажками) или чтоб заполнить увеличившийся размер этого озера.

Точно так же и предметы продажи, находящиеся в данный момент на том же рынке, разделены в моей формуле на три категории. Такое разделение здесь совершенно необходимо, так как под символом П, обозначавшим в моих первых формулах один, или определенную сумму действительно купленных вами продуктов материального или нематериального производства, здесь понимаются уже все товары внутреннего рынка (как материальные, так и нематериальные, вроде оплачиваемой службы, оплачиваемых услуг и т. д.), ждущие в данный момент своей оплаты, т. е. обмена на все, назначенные для покупок, т. е. не мертвые деньги данного государства, как на условный эквивалент всех этих товаров, потому что ведь бумажные деньги ни на что не годны, кроме покупок и оплаты того, что налично предлагается на внутреннем рынке.

Значит, всю совокупность сделанных производителями предметов приходится тоже расчленить на рыночные (т. е. поступившие в продажу и ждущие оплаты) и мертвые товары, а рыночные на случай сравнения рынка в два разные момента его жизни приходится разделить на соответствующие совокупности прежних предметов продажи (П_о) и дополнительные (П₁). Значит, вся наличность произведенных к данному моменту и еще не проданных продуктов труда выразится через (П_о+ П₁), как и дано в моей формуле (6).

Понятно, что П₁ может принимать и отрицательное значение, если количество товаров на рынке к концу данного периода времени не прибавилось, а сократилось, но обыкновенно этот символ имеет в настоящее время положительное значение, так как производство в каждой стране постепенно увеличивается благодаря естественному приросту населения, иммиграции, увеличению интенсивности производства и расширению потребления, особенно когда возникают в стране новые производства или проникают в нее извне новые товары, вызывающие дополнительные роды потребления.

Множитель

перед (П_о + П₁) показывает, что из всего приготовленного для продажи количества продуктов производства (т. е. П_о + П₁) в данный момент и процентов попало не на рынок, а в мертвые склады, т. е. принуждено лежать без движения благодаря судебной описи, прекращению путей сообщения или желанию владельцев переждать процесс падения бумажных денег (если они ожидают, что правительство будет выпускать их и далее, обесценивая этим свои бумажки и делая таким образом невыгодным обмен на них товаров даже и при большом проценте торговой прибыли, и т. д., и т. д.).

Понятно, что процент и товаров, ушедших вместо рынка в мертвые склады, может с течением времени то увеличиваться, то уменьшаться.

Всякое увеличение этого процента уменьшает наличность продающихся на рынке товаров, почему процент и и стоит со знаком минус в моей формуле.

Но может случиться и обратное. Если, например, благодаря возвращению общественного доверия к правительству при получении от него надежных гарантий, что оно не будет более печатать бумажных денег, товары из мертвых складов начнут выходить в продажу, то они будут увеличивать наличность имеющихся на рынке товаров и этим уменьшат цены сообразно своему значению в формуле (6).

Но особенно интересен в этой формуле коэффициент

который дает процент торговых сделок, совершаемых безденежно, так сказать, меновым образом. Процентное количество таких сделок в настоящий период времени оказывается во всех странах много большим; чем можно ожидать с первого взгляда.

Дело в том, что товар никак нельзя отожествлять с продуктом производства. Товар, по нашему основному обозначению, есть продукт производства, ждущий своей продажи. Но ведь один И тот же предмет может ждать продажи, т. е. сделаться товаром (или, как мы выражались ранее, предметом продажи), несколько раз. Принесите, например, золотое кольцо в ювелирный магазин, в этот момент оно стало вашим товаром, и когда его у вас купили, оно стало вновь товаром, но уже не вашим, и оставалось таким до тех пор, пока кто-нибудь не купил его с целью ношения на пальце. С этого момента оно перестало быть товаром (предметом продажи), его более не продают, оно теперь предмет потребления.

Но вот его владелец не захотел его носить и тоже, как вы, пошел продавать в магазин, и вновь оно стало товаром дважды: сначала у него, а потом в магазине.

При современном хозяйстве со специализацией торгового сословия вы не найдете почти ни одного продукта, который до своего потребления не сделался бы товаром трижды, т. е. трижды не передвигал бы из рук в руки свой денежный эквивалент.

Возьмем, например, сено. Оно прежде всего товар сельского рабочего, когда он, скосив и убрав его, получает от землевладельца за этот продукт своего труда рабочую плату. Оно затем — товар землевладельца, пока ждет у него продажи городскому скупщику, и еще раз — товар скупщика, пока ждет у него розничной продажи городским извозчикам. Если все три продажи были на наличные деньги, то это сено было равноценно для рынка тройному своему количеству, проданному крестьянином, один раз, т. е., например, прямо коннозаводчику для его лошадей. В обоих случаях оно передвинуло бы, до своего потребления, по внутреннему рынку одинаковое количество денег. А рынку совершенно безразлично, продан ли на нем один предмет несколько раз или несколько равноценных ему предметов по одному разу.

Это и объясняет причину введения коэффициента

в моей формуле (6). В ней под П_о и П₁ понимаются не продукты производства, а предметы продажи, какими продукты производства могут сделаться, как приведенное мной золотое кольцо, неопределенное число раз в продолжение своего очень долгого существования. Однако же, исходя из того, что большинство обычных материальных предметов производства потребляются уже после трех продаж (как сено крупного землевладельца), можно сказать, что среднее количество товаров на общечеловеческом рынке втрое более количества представляемых ими предметов, т. е. за каждый предмет на рынке производятся три оплаты.

Но все ли три наличными деньгами?

Всякий крупный торговец скажет, что нет. Налично оплачивают только потребители. Рабочему же за значительную часть платят по книжке товаром, а крупные торговцы огромную часть своих взаимных покупок ликвидируют безденежно, списывая со счетов взаимные долги по окончании года в своих книгах.

И вот символ к в выражении

дает процент торговых сделок (или все равно предметов продажи), ликвидируемых при данном состоянии рынка безденежно. Здесь к поставлено со знаком минус, так как понятно, что безденежно ликвидируемые сделки (товары) как бы уходят вон из денежного рынка на другой обменный рынок и потому не влияют на цены товаров в бумажных деньгах.

Процент к возрастает в периоды спокойного развития торговли и промышленности и падает в периоды общественных кризисов до величины, близкой к нулю.

Таков смысл основных символов формулы 6, дающей изменения цен на внутреннем рынке, регулируемом исключительно бумажными деньгами.

Символы же а и б в передних коэффициентах моей формулы дают, как и прежде, средние (во всей стране, а не в отдельных ее местах) прибыли производителей и торговцев, причем в обоих случаях под прибылью подразумевается не та одна часть, что идет на издержки их жизни, а и та, что идет на уплату налогов, на прогресс производства и т. д.

Для того чтобы приспособить эту формулу к выяснению истинных причин повышения или понижения рыночных цен в стране по истечении какого-либо данного промежутка времени, я расчленил эту формулу на две таким способом. Для выражения цен в начале данного периода я обозначил все символы формулы 6 значками′, а для выражения цен по истечении данного периода обозначил их значками″. Чтобы выразить отношения цен второго периода (″) к ценам первого (′) периода, я разделил полученные нами этим способом (из формулы 6) две формулы друг на друга.

По сокращении получилась формула:

Семь факторов, изменяющих рыночные цены, при бумажных деньгах

Применим эту формулу к выяснению истинных причин современного вздорожания всех предметов продажи на внутреннем русском рынке.

По определению М. И. Туган-Барановского, к январю 1916 года правительство выпустило кредиток в 3,5 раза более, чем было до войны, а между тем цены золота (в фунтах стерлингов как в весовых мерах золота, а не как в деньгах) поднялись только в 1,5 раза, показывая этим, что и цены всех предметов продажи во внутреннем рынке России возросли только в 1,5 раза, не считая, конечно, местных временных вздутий и понижений в зависимости от расстройства путей сообщения[17].

При каких условиях это могло бы быть? Положим — и это будет недалеко от истины, — что из 3,5 раза возрастания числа кредиток 0,5 раза пошло на замену золота, как рыночного, так и в озере мертвых денег, бывшем до войны.

Тогда наличное количество денег у нас теперь в 3 раза больше, чем было до войны. Значит, член VII нашей формулы, дающий как раз отношение количества денег в конце данного промежутка времени к количеству их в его начале, равен 3, т. е.:

А отношение кредитных цен в оба момента времени, по Туган-Барановскому, равно 1,5, т. е.:

Заменив соответствующие члены нашей формулы этими цифрами, получим:

Уже с первого взгляда видно, что число полтора (1,5) в первой части можно приравнять к числу три (3,0) во второй части лишь при допущении, что совокупность средних членов формулы (от I до VI) понизила современные рыночные цены товаров до величины вдвое меньшей, чем они были бы без действия этих членов при утроении количества кредиток, которое совершило правительство после того, как они заменили на внутреннем рынке все его золото. Но какой же из шести экономических факторов, указанных в нашей формуле, мог бы оказать такое могучее противодействие числу кредиток, стремящемуся поднять все цены в России не в полтора раза, а втрое? Разберем влияние каждого из них в отдельности, по очереди.

В I факторе, значение которого читатель знает уже из предыдущих формул, символ а» обозначает современный процент прибыли производителей, а символ а′— процент их прибыли до войны. Понизился ли заметно этот процент теперь? Читатель сам знает, что нет, что он скорее повысился, но и теперь, как всегда, близок к нулю. Значит, мы можем принять, что а» = а′, и тогда этот фактор I сразу становится равен 1 и для данного периода времени выпадает из формулы.

Во II факторе символ б» обозначает процент торговой прибыли купцов теперь, а символ б′ — до войны. Понизился ли этот процент? Стали ли теперь купцы торговать себе в убыток? Правда, они жалуются на это, но покупатели жалуются на обратное, и при беспристрастном отношении приходится сказать, что торговая прибыль теперь, во всяком случае, не уменьшилась. Следовательно, она не могла влиять на уменьшение современных цен товаров вдвое сравнительно с теми, какими они должны бы быть при утроении количества кредитных билетов на нашем рынке. Значит, приблизительно и в этом II факторе б» = б′, и он, приравнявшись к 1 для данного периода времени, выпал из формулы. Иначе цены были бы еще много выше современных.

В III факторе символ м» обозначает количество денег, попавших в мертвое озеро в настоящее время, а символ м′ — количество их, бывшее там до войны. Оба количества выражены в процентных долях имеющегося в соответственный момент полного количества денег. Стал ли больше этот процент в настоящее время, сравнительно с тем, что было до войны? Конечно, нет. Так как величины м» и м′ даны здесь в процентах всего имеющегося в соответственных моментах количества денег, а теперь их ходит втрое больше, то и при том же самом проценте обеих величин (м» = м′) озеро мертвых денег предполагается формулой втрое более, чем до войны. Скорее оно относительно уменьшилось. Но допустим, и это будет недалеко от истины, что приблизительно м» = м′, тогда и этот фактор III обращается в 1 и для данного периода времени выпадает из формулы.

В IV факторе символ н» дает количество продуктов производства, находящихся вместо рынка в мертвых складах в настоящее время, а м′ — количество их, находившееся там до войны. Оба количества даны в процентах всей суммы продуктов внутреннего производства, сделанных для продажи к соответственному периоду. Предполагая, что количество их в настоящее время в России приблизительно то же, что было до войны, зададимся вопросом: стало ли товаров в мертвых складах теперь относительно меньше, чем было тогда? Я говорю меньше, потому что в этом члене только уменьшение процента товаров, попавших в мертвые склады, может содействовать уменьшению цен рыночных товаров сравнительно с их теоретическими ценами. Но читатель сам скажет, что у торговцев теперь, наоборот, господствует стремление «попридержать товар», чтоб переждать период падения денег. Значит, этот фактор может только еще более увеличить современные цены. Но допустим, что лаже и здесь н» = н′, т. е. что емкость мертвых складов не особенно прибыла, тогда и этот фактор IV получим возможность приравнять к 1 и выбросить из формулы.

В факторе V мы впервые получаем возможность объяснить то удивительное на первый взгляд обстоятельство, что цены на внутреннем рынке возросли только в полтора раза, в то время как бумажных денег в него напущено теперь втрое более, чем было всех денег до войны. В этом символе к′ обозначает количество продаж, совершившихся до войны во взаимный кредит, т. е, безденежно, по записям в торговых книгах, сокращавшихся по истечении торгового года без употребления реальных расплат наличными деньгами. А к» дает то же самое для современного момента. И действительно, всякий торговец скажет, что к» теперь много менее, чем к′, т. е. что взаимное торговое доверие, всегда основанное прежде всего на доверии к финансовой политике правительства, почти исчезло и расплаты приходится делать большей. частью наличными деньгами.

Ясно, что при к» больше, чем к′, фактор V дает понижение цен, и даже прямо видно, что любое числовое значение и он получит, когда в нем:

Формула выброса кредитных торговых сделок на наличный рынок

Поясню это двумя примерами на рассматриваемом нами случае, т. е. покажу, при каких условиях коэффициент

Решив это последнее равенство по общим алгебраическим правилам, видим, что здесь

Это значит, что если налично-денежный рынок данной страны в начале исследуемого нами промежутка времени ничего не всосал в себя из области кредитных сделок и ничего не выбросил в эту область (т. е. имел к′ = 0), то теперь, в конце исследуемого промежутка, он всосал в себя из области этих кредитных сделок стопроцентное приращение (к» = — 100), т. е. удвоился за счет кредита (причем знак минус обозначает всасывание). Вставив эти значения в исследуемый нами V фактор

в формуле (7) мы действительно и видим:

Если же допустим, что и перед войной наш налично-денежный рынок уже всосал в себя из области кредитных сделок приращение, например, в 10 процентов (к′ = 10), то наш V фактор требует для доставления себе половинного числового значения, чтоб теперь было

т. е. налично-денежный современный рынок всосал бы в этом случае в себя из области кредита приращение в 120 процентов своей прежней величины.

Я нарочно остановился подробнее на разборе этого V фактора, потому что только он один удовлетворительно объясняет, почему теперь цены золота и всех товаров в продаже повысились лишь в полтора раза, тогда как по теории должны бы были повыситься уже в три раза.

Знание причины здесь очень важно для всякого общественного деятеля.

Оно показывает, что как только будет заключен мир и торговое доверие возвратится, так этот фактор вновь примет свое нормальное значение, равное 1, и цены удвоятся даже по сравнению с современными, если не будут приняты меры к уменьшению числа кредиток еще до конца войны, как это сделали у себя предусмотрительные немцы.

Но может быть, и последний фактор VI, которого мы еще не разбирали в нашей формуле (7), способен тоже помочь делу? В нем П′, обозначает количество дополнительных товаров нашего внутреннего рынка до войны, а П», — теперь. Понятно, что для сравнения современного рынка с прошлым (а не обоих с каким-либо предыдущим) можно П′, приравнять к нулю и разбирать только значение П″₁. Сделаем же это и спросим, увеличился ли наш внутренний рынок теперь сравнительное тем, каким он был до войны.

Если мы исключим военные заказы на нашем внутреннем рынке, если мы вспомним, что значительная часть рабочего населения принуждена сидеть в окопах, то мы никак не будем в состоянии признать, что наше внутреннее производство увеличилось за время войны и этим способствовало понижению цен.

Значит, за исключением сокращения кредита все объяснения современного низкого состояния цен сравнительно с теми, какими они должны бы быть от влияния тройного количества отпечатанных денег, отпадают, а потому и все мои выводы о неизбежном поднятии их еще вдвое по окончании войны, когда восстановится торговый кредит, остаются в полной силе.

Винить при этих условиях торговцев, будто бы стакнувшихся между собой против потребителей, значит не понимать основной сущности государственного хозяйства и направлять естественное противодействие, общественных сил, стремящихся восстановить нормальные цены на рынке, против тех компонентов общества, которые тут ни при чем[18]. Столкновение потребителей с торговцами при этих условиях привело бы только к общей катастрофе.

Сделанный здесь мной математический анализ предмета указывает только на одну основную причину современного вздорожания всех цен.

Глава VI Залежи бумажных денег в кассах и банках и бумажный водоворот как последствие этого. Невозможность длительного поднятия рыночных цен стачками торговцев

На этот же избыток бумажных денег на торговом рынке указывают, помимо нашего математического анализа цен, многие общественные явления и прежде всего отлив в государственные ссудо-сберегательные кассы и в частные банки значительного количества денег с обычного торгового рынка.

Я уже показывал ранее, что банки и кассы могут принимать вклады и выплачивать за них вкладчику проценты только тогда, когда они могут немедленно ссудить их предпринимателям на устройство или расширение какого-нибудь земледельческого, промышленного или технического предприятия, дающего хотя бы немного больший доход. Если в банках образуются денежные залежи, то эта мертвая груда денег, за которую им приходится платить проценты, дает им ежемесячный убыток, и потому они должны во что бы то ни стало сплавлять скопляющиеся у них деньги во всевозможные доходные предприятия[19].

И вот по причине остановки единственно пригодного для этого средства, созидания новых производительных предприятий или расширения старых, осуществлять которые стало трудно по причине недостатка рабочих рук, банки у нас теперь начинают сами скупать на свои залежи особенно доходные частные дома и крупные имения.

Но что же из этого выйдет? Если бы банки не покупали готовые, а строили новые дома, то их деньги пошли бы по мелочам тысячам рабочих, которые отнесли бы их на торговый рынок, покупая там нужные им товары и этим оживляя рынок.

А теперь залежавшиеся деньги идут помимо рынка одновременными миллионными суммами частным домовладельцам, которые сейчас же возвращают их обратно в те же банки, т. е. на деле даже и не возвращают, а просто соглашаются, чтоб банк переписал часть его залежи в их частный вклад, находящийся у него же в нераздельной смеси с той самой залежью, или при таких же условиях в другом банке.

Общая залежь в банках от этого, конечно, нисколько не уменьшается, а избыток бумажных денег только кружится водоворотом, как в ручной заводи, вне общего производительного русла.

И вот, купив один дом, банк уже приторговывает другой, и если бы такой процесс мог продолжиться и далее, то, без сомнения, даже и небольшая денежная залежь, в одиночку, как насос, довольно скоро перекачала бы все обычные доходные дома и крупные имения из частной собственности в собственность банков, т. е. попросту исчезли бы все частные домовладельцы и крупные землевладельцы, а затем та же самая залежь, вращаясь, но не уменьшаясь, начала бы перекачивать в собственность банков остальные частные земли, фабрики, заводы, и все околлективилось бы, таким образом, в руках вкладчиков. Но на деле этот процесс должен быстро прекращаться, так как каждый новый круговорот в этом омуте приводит к еще большему падению денег и вздорожанию всех предметов спроса.

Видя, что банкам необходимо обратить свою залежь во что-нибудь доходное, домовладельцы и крупные землевладельцы соглашаются продавать свои дома только по повышенной цене, и банкам для оплаты своих процентов вскоре придется повысить квартирные платы, почему они и покупают не всякие дома, а только на бойких местах. Необходимость платить более за квартиру вызовет у нанимающего ее торговца повышение цен на его товары, а если жилец — служащий или вообще труженик, то он потребует у своего хозяина прибавки жалованья или платы за труд.

Значит, все еще более вздорожает, или, другими словами, произойдет новое падение ценности денег. Но и здесь процесс не может длиться беспредельно. Рынок способен всасывать в себя тем больше бумажных денег, чем больше уменьшается ценность каждой бумажки. Ведь всякому ясно, что если по своей покупной ценности рубли обратятся в полтинники, то рынок, оставшись тем же, будет в состоянии удержать в своем русле столько же таких новых рублей, сколько вмешает теперь полтинников, т. е. вдвое более, и благодаря этому залежи из банков постепенно уплывут на внутренний рынок.

Значит, банки, взятые вместе, могут скупить у частных владельцев лишь такое количество доходных или обратимых в доходные домов и земель, сколько нужно для понижения ценности денег, достаточной для того, чтобы рынок вытянул в себя обратно все залежи. На этом скупка прекратится, не дав никому реальной выгоды, а только невидимые убытки владельцам процентных бумаг, которым под названием рублей на их купонах будут давать простые полтинники, при переводе их ценности на единственно неизменный масштаб — жизнетратный эквивалент данной денежной единицы.

Таким образом, и математический анализ предмета, и простое наблюдение общественных явлений вполне подтверждают уже высказанный мной и на первый (не углубленный в сущность дела) взгляд парадоксальный вывод, что ни войны, ни стачки торговцев, и ничто другое, не способны вызвать одновременного повышения всех рыночных цен, если государственный банк не выбросит к этому времени на рынок более необменных на золото бумажных денег, чем сколько нужно для его насыщения, или если правительство в случае сокращения рынка от войны или забастовок не удалит тотчас же с рынка соответствующей части бумажных денег, выкупив их тем или иным способом и уничтожив.

Глава VII Невозможность общего повышения рыночных цен стачками производителей-кустарей, или капиталистов. В чем источник прибыли производителей-капиталистов? Распределение ими этой прибыли

Но может быть, скажут мне, длительно повысить все цены способны стачки производителей, хотя на это и не способны стачки торговцев?

И это совершенно немыслимо.

Я уже показывал в анализе коэффициента производительной неустойчивости

в моей формуле цены, что одинаковая нужда торговца в производителе и производителя в торговце неизбежно приводит к тому, что производитель начинает продавать торговцу свой продукт прямо по его жизнетратной стоимости, без выгоды, и потому приращает свое богатство лишь на столько, на сколько производит больше, чем потребляет. Этим и оправдывается пословица «От трудов праведных не наживешь палат каменных», по крайней мере если этот труд не культивированный, т. е. не требует специального обучения, или не гениальный, т. е. не требует исключительных способностей, или не привилегированный, вроде труда административного в высших государственных должностях.

«Однако же, — опять возразят мне, — приведенная вами пословица приложима только к простым одиночным производителям, а вы ваш коэффициент производительной неустойчивости приравниваете к нулю и для фабрикантов и заводчиков, считая их продающими свои товары торговцам тоже по жизнетратному эквиваленту. Откуда же они наживают так часто каменные палаты?»

На это очень легко ответить.

При капиталистическом строе всякий фабрикант или промышленник облагает своих рабочих, так сказать, налогом, т. е. платит им денежный эквивалент лишь за часть произведенного ими товара, а остальную часть (при современных экономических условиях в России — почти половину) распродает по цене, обычно близкой к их жизнетратному эквиваленту, как будто в свою пользу[20].

Но это лишь по внешности. На деле же выходит следующее. Весь валовой доход с предприятия употребляется так:

A. Непосредственная плата рабочим.

B. Некоторая доля валового дохода идет (как мы видели и в торговой прибыли) на ремонт зданий и на содержание администрации, которую пришлось бы сохранить и при социалистическом строе.

C. Некоторая доля идет на покупку сырых материалов.

D. Некоторая доля кладется в банки, которые в период экономического прогресса употребляют ее на сооружение новых путей сообщения, новых фабрик, рудников и других промышленных и земледельческих предприятий, соответствующих постепенному приросту населения, и на расширение уже существующих предприятий.

E. Некоторая доля идет на основание и содержание частных просветительных и благотворительных учреждений.

F. В среднем не более 5 %, т. е. 5 копеек с рубля, идет на содержание самого капиталиста и его семейства, если это довольно крупный капиталист, а не мелкий.

Вот почему при всех попытках перехода от капиталистического труда к ассоциациям рабочих материальная выгодность таких переходов (я говорю не о моральных выгодах) никогда не оправдывалась в такой степени, как ожидалось, хотя из перечисленных мной шести родов вычетов — обычных для крупных капиталистов — у ассоциаций и коопераций сохранялись часто только два, по пунктам В и С, а остальные (вычеты D, Е и F причислялись к личным доходам участников, т. е. к пункту А) целиком потреблялись ими.

Что же касается до одиночного, индивидуального производства тех же самых продуктов, то оно никогда не могло конкурировать с крупным капиталистическим. Несмотря на то что индивидуальный производитель обычно не несет ни одного из перечисленных мной дополнительных вычетов (В, D, Е, F), жизнетратный эквивалент его продукта всегда оказывается несколько выше, чем по какому продает его капиталист, платящий рабочим, по внешности, не более как за половину выработанных ими продуктов. Вот почему крестьяне почти никогда не переходят с фабрик и заводов к кустарному труду.

Применение машин в капиталистическом производстве делает капиталистический труд много более производительным, чем кустарный, одиночный[21].

Но возвращусь к моему предмету.

Мы только что видели, как валовой доход с капиталистического производительного учреждения разлагается на шесть частей[22]. Обозначим этот валовой доход через W, а за частями оставим предыдущие обозначения; в таком случае получим:

Отсюда мы всегда можем вычислить любую из этих величин, зная остальные из фабричных и домовых книг хозяина. А разделив обе части равенства на валовой доход W, перейдем к их процентным соотношениям между собой:

где 1 есть полный доход с капиталистического учреждения, а все остальное — его относительные части.

Но как бы ни распределялись в данном капиталистическом предприятии части. В, С, D, Е и F, однако часть А, т. е. жалованье рабочим, ему неизбежно приходится платить по тому же жизнетратному уровню (т. е. по тому же уровню, а не по полному эквиваленту всего их труда), по какому платят и все остальные капиталисты своим рабочим. Кажущееся исключение бывает только в таких случаях, когда дело идет о каком-либо культивированном (техническом) труде, требующем значительного количества жизнетратной энергии при изучении, которая теперь тоже должна быть уплачена труженику из продуктов производства, как бы отданная им капиталисту предварительно в кредит[23].

Если какой-нибудь фабрикант, или заводчик, или промышленник станет платить обычным своим рабочим по низшему жизнетратному уровню, чем платят другие, то наиболее подвижные и сметливые из рабочих начнут уходить от него к другим и этим заставят его поднять плату оставшимся до одинакового с другими жизнетратного уровня. Значит, и продавать свои продукты потребителям всякий капиталист будет в состоянии лишь пропорционально той же доле жизнетратного уровня их производства, как продают и все остальные производители, в том числе и золотопромышленники. Следовательно, моя формула для определения рыночных цен останется неизменной и в применении к данному случаю.

Отсюда ясно, что от «стачки всех капиталистов против рабочих», и от соответственного понижения жалованья им всем уменьшается только та доля производимых ими товаров, за которые капиталист им платит, т. е. вместо, например, половины он будет оплачивать 40 %. Пены товаров, как простой эквивалент их обмена на другие товары, находящиеся в тех же условиях, нисколько не изменятся от всего этого при сохранении золотой валюты или при отсутствии выпуска избыточных кредиток.

Глава VIII Невозможность длительного повышения всех рыночных цен стачками рабочих. Роль труда и капитала в экономической эволюции современного общества. Преимущества социалистического строя не столько материальны, сколько моральны

Точно так же и достижение рабочими общей прибавки заработной, платы, путем ли всеобщей стачки или другими средствами, сведется лишь на распродажу в их пользу большей доли производимых ими продуктов и на соответственное уменьшение той доли из чистой прибыли капиталистов, которая распродавалась ими на дальнейшую эволюцию производства. Ведь совершенно ясно, что при всяком повышении рабочей платы путем понижения своей чистой прибыли капиталисты прежде всего пожертвуют той долей D моего перечня (в предшествовавшей главе формула 9), которая у них идет на создание новых промышленных предприятий, и этим сократят экономическую эволюцию данной страны.

Значит, прирожденное стремление всех малообразованных капиталистов увеличивать всеми возможными средствами доходы со своих промышленных и земледельческих предприятий, или, как говорится в общежитии, богатеть, являлось до сих пор в общественной жизни народов силой, непроизвольно и бессознательно стремящейся улучшить благосостояние и условия трудовой жизни будущих поколений человечества посредством ухудшения до последней степени условий существования современных трудящихся масс. А прирожденное стремление всех малосознательных рабочих к возможно большему увеличению заработной платы и к сведению времени своего труда на минимум являлось до сих пор силой, непроизвольно и бессознательно стремящейся низвести до нуля именно ту долю капиталистических доходов, которая обусловливает эволюцию экономической жизни человечества при его современном строе, т. е. бессознательно пожертвовать готовящимися преимуществами своих будущих поколений, для большей обеспеченности своего современного поколения.

То или другое положение равновесия этих двух борющихся сил при капиталистическом строе всегда является мерой экономического прогресса в каждой стране в данный момент, и отсюда само собой понятно, что всякая кооперация и кустарные производства при таком строе являются учреждениями консервативными, поскольку они улучшают уровень жизни своих членов за счет слагаемых D и Е нашей формулы 9. Вот почему и в случае перехода от капиталистического строя к социалистическому пришлось бы сохранить в виде обязательных налогов все те доли чистой прибыли капиталистов, которые теперь идут у них на ремонт зданий, на содержание администрации (техников, сторожей и т. д.), на покупку сырых материалов, на вклады в банки, на просветительные и благотворительные учреждения (фабричные читальни, больницы и т. д.). Да и из той доли, которая тратится теперь капиталистом или крупным землевладельцем на содержание себя и своего семейства, пришлось бы выделить соответственную долю на содержание избранного на срок директора-распорядителя и его семейства в данном социализированном учреждении[24].

Очевидно, что при таких условиях переход от капиталистического строя к социалистическому не будет иметь тех материальных выгод, каких многие ожидают от него, но он будет иметь крупные моральные преимущества во всех тех случаях, когда население во всей своей массе будет способно понимать преимущество моральных выгод над материальными.

Такой переход в области экономических соотношений, очевидно, вполне соответствует переходу от монархического строя к строю республиканскому в области гражданских соотношений, а потому он совершенно немыслим без последнего[25].

Резюмируя все сказанное на последних страницах по отношению к главному предмету настоящего исследования, мы видим, что борьба капитала с трудом, в каком бы положении равновесия обеих сторон она ни оказалась в данный момент, не может оказать никакого влияния на одновременное повышение или понижение цен всех продуктов человеческого труда.

Это легко показать и на исследовании нашей основной формулы рыночных цен. Действительно, допустим, что капиталист уплачивает рабочим физиологический эквивалент только за 7_п-ю долю производимого ими продукта продажи и, следовательно, оставляет в свою пользу ^п-1/_п — ю долю.

Тогда наша формула цены любого отдельно покупаемого товара (формула 2) превратится в новое видоизменение:

Но здесь ясно, что при всякой числовой величине доли рабочих V, которая никогда не может быть больше и — т. е. всего произведенного ими продукта, — коэффициент в скобках перед П равен всегда единице, т. е. это внутреннее распределение долей валовой стоимости производства не может иметь на рыночную цену Ц любого товара никакого влияния[26].

Точно так же не могут влиять на нее и увеличение или уменьшение налогов, если они равномерно распространяются на все товары, т. е. берут в пользу государства одинаковую долю со всех продуктов, а неравномерное распределение налогов повысит цены только более обложенных товаров, соответственно понизив цены менее обложенных. Здесь выходит то же самое, как повышение одной чашки весов обязательно вызывает понижение другой.

Повышение суммы налогов при наличности золотых денег на рынке приводит не к увеличению рыночных цен, а только к увеличению ежегодного количества народного труда, т. е. к тому, что людям придется соответственно сократить число праздничных дней или увеличить число часов в рабочие дни. А если этого не сделать, то повышение налогов отзовется опять прежде всего на той доле капиталистических прибылей, которая идет на эволюцию экономической жизни человечества, т. е. повышение налогов задержит экономический прогресс в стране, если данная прибавка назначается на непроизводительные траты, вроде увеличения армии, военного флота, пеней, или на уплату долгов, экстренно сделанных при каких-либо крупных общественных бедствиях, вроде войн, землетрясений, неурожая.

Глава IX Единственное средство прекратить дальнейшее вздорожание всех предметов торговли и найма

Таким образом, с какой точки зрения мы ни разбирали бы вопрос о рыночных ценах, со всякой мы видим одно и то же: пока золото в обращении не заменилось целиком — бумажками, ничто, за исключением облегчения добычи самого золота, не может понизить рыночных цен на все товары.

Полное исчезновение золотой монеты из обращения в данной стране, хотя бы она и лежала горами в государственном банке, есть первый признак того, что бумажные деньги, выпушенные в оборот взамен бывшего золота, уже насытили торговый рынок и ему больше их не надо.

Всякий их дополнительный выпуск фатально и непредотвратимо (какие полицейские меры ни принимались бы против торговцев) будет вызывать пропорциональное падение стоимости этих бумажек и соответственное повышение цен. А отсутствие безусловных гарантий, что при новом неожиданном затруднении или крайней нужде в деньгах правительство не сделает нового выпуска кредиток и этим еще более не обесценит деньги, вызовет у всех торговцев, ради сохранения своих уже имеющихся сбережений, стремление сократить свои обороты. Они легко сообразят, что им лучше придержать у себя запасы товаров, физиологический эквивалент которых постоянен, чем, хотя бы и с моментальной выгодой, обменять их на бумажные деньги, имеющие лишь условный физиологический эквивалент, падающий при каждом их новом выбросе из государственной типографии на рынок, хотя бы и не даром, а за соответствующий товар.

Поясню это наглядным примером, заранее извиняясь за его выбор, но без него мне трудно сделать очевидным этот последний пункт, которого не могут понять многие в публике, воображающие, что государство может печатать сколько угодно бумажных денег при единственном условии: давать их не даром, а лишь как эквивалент какого-либо покупаемого им реального товара. При этом будто бы бумажки эти превращаются в какие-то боны, эквиваленты товара, имеющие свою определенную стоимость.

Представьте себе, что вы обзавелись печатным станком и стали печатать на нем рубли и десятирублевки, не отдавая их никому даром, а только торговцам за товар. Каждый раз, как вам понадобилось бы что-нибудь, вы отхлопнули бы нужное вам количество бумажек и получили бы от торговца все, что вам нужно. В результате и все другие, догадливые, вроде вас, покупатели, сделав то же, что и вы, жили бы припеваючи, а все торговцы и производители остались бы только с вашими бумажками, и что они стали бы с ними делать? Принесли бы вам для обратного возвращения товаров? Но вы ответили бы, что уже истратили их!

Таким образом, если кто-нибудь (хотя бы это было и правительство) никому не раздает бумажных денег даром направо и налево, а только в виде квитанций (или бонов, или как вы их там ни назовите) за полученный товар, то это еще не значит, что такие «векселя» всегда полнодействительны. Если их выдано на большее число физиологических эквивалентов, чем на сколько имеется товаров на общем рынке, то общество невидимо для себя находится в состоянии банкротства и реальная цена каждой ходячей в нем кредитки (или как бы вы ее там ни называли) будет ровно во столько же раз меньше написанной на ней цифры, во сколько раз число номинальных физиологических эквивалентов, означенное на всех, ходящих в данное время в стране, кредитках, больше числа реальных физиологических эквивалентов имеющихся в продаже товаров.

Увеличьте рынок, т. е. и производство, и потребление, и цена их увеличится.

Но увеличить рынок вы можете только: 1) увеличив потребителей, т. е. население, и 2) увеличив потребительную способность каждого обывателя (или значительной части населения), т. е. заставив их более трудиться и потреблять. Но и то и другое трудно сделать, а потому для быстрого возвращения цен к прежним нормам правительствам тех стран, где отпечатано слишком много бумажных денег, остается только одно средство: выкупить весь их избыток, распродав для этого часть своих имуществ, и немедленно сжечь все полученные таким способом бумажные деньги, дав притом фактически ненарушимые гарантии, убедительные для каждого обывателя, что ни при каких дальнейших экстренных надобностях в деньгах не будет выпушено новых кредиток, а в случае необходимости будут приняты другие экстренные меры, вроде только что указанной мной распродажи имуществ для выкупа избыточных кредиток. Это тот самый способ, который уже пыталось применить русское правительство в 1811 году, когда, напечатав бумажных денег вчетверо более, чем вмешал их тогдашний рынок, оно добилось того, что все цены поднялись более чем вчетверо и ассигнационный рубль стал 23⁵/₇ копейки на тогдашнюю единицу меры ценностей — серебро. Однако, продав государственных имуществ только на 11 миллионов рублей, которые и были сожжены, правительство предпочло остановиться и закрепить путем девальвации навсегда те четверные цены.

То же самое вновь будет и теперь, если примененная тогда мера не будет проведена в полном размере. Я, конечно, хорошо понимаю ее затруднения. Удаление с внутреннего рынка двух третей наполняющих его бумажек так же трудно, как легко было их напустить. Кроме того, неизбежно связанное с этим кажущееся падение цен на товары и труд будет вызывать сопротивление не понимающих его фиктивности торговцев и рабочих. Однако никакого другого быстрого средства поднять ценность бумажных денег и этим прекратить вздорожание всех товаров нет и, как показывает произведенный много выше математический анализ, не может и быть ни при каких условиях общественной жизни.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение I

Физиологические эквиваленты различных предметов продажи и уравнение времени соответствующих им занятий. Три основных фактора экономической жизни и их аналогия с тремя основными факторами жизни природы

Физиологический эквивалент Ф какого-либо занятия, очевидно, пропорционален продолжительности Т времени этого занятия, выраженного в годах, и его интенсивности И:

Здесь интенсивность определяется как величина, прямо пропорциональная количеству R физиологических трат организма в такое время Т_о, которое проходит без отдыха от начала активного периода работы до его конца, если работа легкая, и до полного восстановления сил, если она тяжелая, т. е.:

При труде сторожа физиологическая деятельность R есть деятельность праздно живущего организма. Обозначим ее через R_o. При труде, например, кузнеца, как тяжелом, она получает еще некоторый придаток R_n. Значит, вообще:

Внеся это значение в первое равенство, видим, что физиологический эквивалент данного занятия, а с ним и его продуктов, выражается так:

Формула физиологического эквивалента труда и его продуктов

Здесь Т есть продолжительность занятия, выраженная в годах, как естественных единицах, и, конечно, в дробных остатках их, если такие есть, или если время занятия данным предметом окажется менее года.

Эта формула дает возможность уравнять по времени все роды обязательных занятий в каком-либо сложном учреждении, где всем дается одинаковое годичное жалованье.

Пусть в одном роде труда физиологический эквивалент:

а во втором:

Перенеся Т′ и Т″ в первую часть и разделив оба равенства друг на друга, имеем:

Отсюда видим, что если Т′ есть, например, время активного дежурства, у которого R_n′ = 0, а Т″ — время активной работы кузнеца, у которого, положим:

то

Другими словами: время Т″ активной работы кузнеца, вместе с периодами отдыха до полного восстановления его сил, не должно превышать шестидесяти шести сотых долей времени дежурства сторожа, а при равенстве часов занятия плата ему должна быть повышена на 66 % сравнительно со сторожем.

Определить физиологические эквиваленты труда, помимо обычной их опенки спросом и предложением, по-видимому, возможно физиологическим исследованием (количественным анализом почечных и легочных выделений).

Рассматривая вышеприведенные формулы, а также и все другие, которые будут даны далее в этом же исследовании, мы не можем не видеть, что в экономической жизни человеческих обществ фигурируют три основных фактора. В их функциях мы можем представить все остальные факторы в этой области, но их самих нельзя выразить никакими определенными функциями друг от друга. Эти основные факторы: время Т труда или занятия, физиологический эквивалент П в разнообразных предметах спроса и денежный эквивалент Д.

И замечательно, что в жизни природы мы тоже находим три основных фактора. Это — время Т действия, количество М инертности (или массы) в разнообразных телесных скоплениях физической энергии, соответствующее трудовому эквиваленту П разнообразных продуктов спроса, и объем W телесных скоплений физической энергии, соответствующий денежному эквиваленту[27]. Интересно также, что цена Ц предметов с этой точки зрения является аналогом пространственной растяженности физических тел, а не их плотности.

Приложение II

Оценка культивированных, исключительных и привилегированных предметов спроса

Культивированными видами спроса я называю такие, которые требуют для своего осуществления долгого предварительного обучения. Таков, например, труд доктора, требующий у нас девяти лет обучения в гимназии и пяти лет в университете, т. е. 14 лет, и все ему подобные виды занятий.

Как должны оцениваться такого рода профессии?

Говорят, что они должны оцениваться выше, чем обыкновенный рабочий труд, обучение которому занимает лишь ничтожное время.

Рассматривая этот случай с точки зрения жизнетратной стоимости, мы видим, что раньше, чем начать свою оплатную работу, здесь человек уже проработал 14 лет своей жизни. Если б все это время он жил на субсидии от общества, которые должен был бы возвратить из своей будущей деятельности, то цена каждого года его последующего оплачиваемого труда для равноценности с годом некультивированных родов труда определилась бы формулой:

Формула для оценки культивированных родов труда,

где Ц_o есть его годичное вознаграждение; П_о — продолжительность его труда, выраженная в годах же; Д_о — жизнетратный эквивалент этого труда по отношению к золотым деньгам. Величина Ж есть средняя продолжительность жизни человека этой профессии; А — время его детства до начала обучения; У — время его учения и И — издержки обучения, так как он за это время не только не получал платы, но сам тратил и за учение, и за нужные книги. Таким образом, считая, что где-нибудь врач в среднем поступает в приготовительный класс гимназии в 8 лет, мы имеем А = 8; зная, что он учится 14 лет, имеем: У = 14; трата его за учение и книги могла быть за 14 лет обучения эквивалентна 6 годам чернорабочего труда, значит, И = 6. Допуская, что средний возраст жизни человека этой опасной профессии в данной стране 35 лет, находим:

т. е. гонорар его должен бы быть вчетверо больше, чем гонорар, например, простого сторожа или рабочего[28].

Говорят, однако, что эта точка зрения не вполне ясно обоснована.

Прежде всего за обучение врачей в современном обществе платит обыкновенно не оно целиком, а родные, которые содержат детей в годы учения не в долг, а безвозмездно. Дети им не возвращают ничего. Значит, тут как будто незачем получать и четверного гонорара.

Однако это возражение можно устранить тем, что все, что врач получил от родителей при своем обучении, он морально обязан возвратить своим детям, чтоб продолжать и дальше эту культивированную профессию, так необходимую для человечества. И притом он должен воспитать к культурному труду не одного сына, а всех, т. е. в среднем — трех детей, считая, что жена его, посвятив себя воспитанию детей и домашнему хозяйству, не имеет своего заработка.

Эта точка зрения, несомненно, должна считаться правильной, пока общество не дает всем своим гражданам одинакового общего образования.

При таких условиях интеллигентным профессиям для продолжения своего существования ничего не остается делать, как вычислять свой гонорар по вышеуказанной формуле, хотя это и приводит практически к замыканию интеллигенции в особую касту.

Но если б все получали обязательное общее образование, а для высшего, и тоже бесплатного, избирались в достаточном числе наиболее талантливые ученики, как полные стипендиаты общества, тогда избыточные траты на них уже заранее раскладывались бы на себя всем населением и не было бы причины выше оценивать их труд.

В несравненно более своеобразном положении по отношению к опенке находятся: 1) исключительные предметы спроса, каковы, например, картины гениальных художников или какие-либо особенно редкие вещи, цена которых возрастает прямо пропорционально платоспособности покупателей и их желанию иметь эти предметы и обратно пропорционально предложению этих предметов их производителями; 2) размножаемые предметы спроса, например, литературные произведения, при которых цена каждого экземпляра может быть тем менее, чем в большем числе эти произведения распродаются; 3) привилегированные предметы спроса, например, служба в высших государственных должностях, опенка которых в случае малоограниченной верховной власти зависит всецело от ее произвола.

Приложение III

Выгоды и невыгоды социалистического землепользования. Формула социализации земель. Польза машин

В главе 7-й этого исследования я говорил о том, что переход в промышленности от капиталистического строя к социалистическому более характеризовался бы моральными выгодами, чем материальными. То же самое можно сказать и о земледелии.

Действительно, в случае социализации земной поверхности прежде всего пришлось бы известной частью земель, отчужденных у крупных и средних землевладельцев, удовлетворить их собственных сельских рабочих и мелких арендаторов из крестьян, разбирающих в людных местностях те частновладельческие земли, которые не использованы рабочими самого землевладельца.

Для «прибавки» окружающих крестьянских наделов пошло бы при этих обстоятельствах лишь то, что осталось бы после удовлетворения вышепоименованных лиц, и притом постольку, поскольку отдельный крестьянин может в данное время и при данных орудиях его производства увеличить ежегодное количество своего собственного труда, без надрывания себя работой.

Поясним это математическим анализом предмета.

Пусть крестьянских земель, пригодных для хозяйства, в данной области будет а, десятин; пусть частновладельческих земель в ней а₂ десятин. Пусть всех крестьян b₁ человек, а всех частных владельцев b₂; пусть, наконец, обрабатываемых рабочими частных земель оказывается только d%, а все остальные заброшены, лежат даром. Тогда, при социализации, отношение величины нового надела к старому выразится через и в формуле:

Основная формула социализации земель

Чтоб пояснить читателю примером эту формулу, допустим сначала: 1) что частновладельческие земли в стране совсем не обрабатываются, т. е. d = 0; 2) что их владельцы сбежали, т. е. b₂ = 0, и 3) что частновладельческих земель столько же, сколько надельных, т. е. а₁ = а₂. Тогда формула дает:

п = 2,

т. е. наделы увеличиваются вдвое.

Но пусть частновладельческие земли все обрабатывались посредством наемных рабочих, труд которых был настолько же интенсивен и продолжителен, как окружающий крестьянский. Тогда процент обрабатываемых земель d = 100; и формула даст:

n = 1,

т. е. надел изменится в 1 раз (другими словами, совсем не увеличится), как и должно быть, если все частные земли остались за их бывшими рабочими.

Допустим наконец, как третий случай, что землевладельцы при социализации не разбежались, но лишились дохода, который им доставляла эксплуатация труда рабочих, и заявили желание, чтоб и им был дан такой же надел, как всем крестьянам. Пусть число их в данной области было во сто раз менее числа общинных крестьян, т. е. b₂ = 0,01 b₁ тогда формула даст:

п = 0,99.

В этом случае общинный надел не только не увеличится от социализации при таких условиях, но станет около одной сотой доли меньше, чем прежде.

Понятно, что в тех странах, где уже не сохранилось надельных земель, под символом а₁ должна подразумеваться средняя величина землевладения местного крестьянства, обрабатывающего всю свою землю лично, без рабочих, а все, кто имеет рабочих, должны быть отнесены к категории b₂, а их земли к категории а₂.

Все эти многообразные равновесия между числом лиц надельных, лиц рабочих и частных собственников и между количеством земель во владении тех и других и приходится иметь всегда в виду общественному деятелю, серьезно относящемуся к своему делу, при исчислении материальных выгод или невыгод для крестьян от социализации земель в данной стране. Моральные же преимущества социализации для населения, способного их оценить, конечно, всегда очень велики.

Первая основа справедливости в общественной жизни — это, конечно, равноправие всех без исключения. Но это равноправие не должно быть низведением всех на самый низкий уровень жизни в данную эпоху и в данной местности, а наоборот.

Так, в тех случаях, когда частновладельческие рабочие обрабатывают сравнительно с одиночными крестьянами более десятин земли благодаря применению машин, ни в каком случае нельзя перевести их при социализации на меньший надел, уничтожив машины, которые давали возможность обрабатывать более земли при том же годичном эквиваленте физиологических трат, как и окружающие безмашинные крестьяне.

Совершенно наоборот.

Надо увеличить наделы последних до той же высшей нормы; удалив избыток населения путем колонизации или перевода на фабричную и заводскую деятельность, чтоб сделать машинный труд применимым для всех землевладельцев нового строя. При этом никогда не следует забывать, что всякое серьезное усовершенствование в орудиях производства более облегчает жизнь трудящихся масс, чем переход от самого худшего в моральном отношении строя к самому лучшему.

Понятно, что во всех тех местностях, где социализация освобождает больше земель, чем сколько их способно обработать земледельческое население доступными ему орудиями производства, избыток земель будет лежать без пользы, как теперь у нас в Сибири, в ожидании достаточного прироста населения. Но пусть в какой-либо стране, при данных условиях ее гражданского развития, переход к социалистическому землепользованию дает по нашей формуле социализации несколько процентов дополнительной земли, а с ней и материальной выгоды людям, лично обрабатывающим всю свою землю. Однако и тут будет всегда некоторый минус. Одна из главных трат современных средних землевладельцев заключается, как может видеть всякий, кто знаком с их жизнью, в доставлении среднего и высшего образования своим детям. Значительная часть студентов и курсисток, гимназистов и гимназисток везде из них.

Таким образом, в современном строе средние землевладельцы непроизвольно исполняют вместе с другими зажиточными сословиями функцию поддержания в стране интеллигенции, так необходимой для ее дальнейшей эволюции.

Отчуждение их земель и соответствующих доходов лишит землевладельцев возможности исполнять эту функцию. Отсюда ясно, что после социализации необходимо будет возложить эту обязанность на все трудовое население страны, в том числе и на крестьян, обложив их дополнительным, и притом значительным, налогом на всеобщее бесплатное и обязательное среднее образование, и еще вторым налогом, для доставления высшего образования наиболее способной части учащихся в средних учебных заведениях, для необходимого стране поддержания и расширения интеллигентных деятелей (докторов, инженеров, архитекторов, агрономов и т. д.). Приняв все это во внимание, возможно допустить, что при одинаковом применении земледельческих машин и при одинаковой милитаризации страны социализация земель не принесет совсем материальных выгод.

Но это еще не значит, что ее никогда не будет.

Ведь, несмотря на все преграды, человечество с каждым новым столетием постепенно приучается ставить моральные блага выше материальных. А эволюция науки и техники достаточно облегчит в будущем человеческий труд, чтобы с избытком вознаградить за все принесенные для них материальные затраты.

Многие у нас еще не вполне ясно сознают всю пользу машинного производства сравнительно с ручным и, видя, что продолжительность труда не сокращалась до сих пор пропорционально применению машин, воображают, что так пойдет и в будущем.

Но это глубокая ошибка. Польза машин определяется строго следующей формулой.

Примем современный рабочий день D_o за 1 нашего счета и спросим себя, как длинен должен быть, при всех прочих равных условиях, новый рабочий день D_n, если к какой-нибудь отрасли труда, дающей теперь занятие а процентам всего трудящегося населения в какой-либо изолированной экономически стране, мы применим новую машину, сокращающую физиологический эквивалент продуктов этого труда в и раз.

Нетрудно видеть, что математический анализ этого вопроса приводит к формуле:

Формула, дающая отношение длины нового рабочего дня к старому при введении машинного производства

Поясню ее примером.

Пусть к отрасли труда, дающей занятие 50 процентам всего рабочего населения изолированной экономически страны, применена машина, которая, за вычетом ее ремонтов, прислуги, топлива и ее собственного потребительного эквивалента (так как она не вечна), сокращает труд рабочего в этой отрасли вдвое. Тогда a = 50, n = 2, и формула дает:

Это значит: во всех областях человеческого труда, после введения этой машины, придется ввести во избежание перепроизводства новый рабочий день, продолжительность которого равна ³/₄ прежнего.

Почему же это так?

Ответ очевиден. Общие законы, уравнивающие время и жизнетратные эквиваленты всех родов труда, не допустят, чтоб труд сокращался вдвое лишь в одной отрасли, а разложат скоро полученное в ней сокращение и на все остальные отрасли. Поэтому и рабочий день вместо того, чтоб сократиться на половину для 50 процентов рабочего населения, занятого этим трудом, сократится лишь на четверть, но для всех.

Отсюда ясно, что чем меньше процент населения, занятого какой-либо областью труда, тем меньше пользы для всех приносит приложенная к нему машина.

Но почему же со времени Уатта, изобретшего паровую машину, она менее сократила время общечеловеческого труда, чем выходит по этой формуле?

Потому что благодаря развитию путей сообщения рабочее население промышленной Европы начало снабжать своими продуктами не один свой рынок, а и отдаленные страны, где машин еще нет, и, кроме того, потому что потребности европейского населения, особенно в интеллектуальной области (т. е. потребности чтения, образования), сильно увеличились.

Но увеличение рынков скоро должно будет прекратиться, расширение интеллектуальных потребностей будет удовлетворено всеобщим образованием, и тогда благодетельное действие замены ручного труда стихийными силами природы с помощью машин скажется в полной мере для рабочего человечества и сократит его ежедневный труд по крайней мере вдвое, если не втрое или вчетверо, сравнительно с современным.

Приложение IV

Влияние роскоши богатых и праздности ленивых на увеличение годичного количества труда остального населения. Обременительно ли для трудящегося человека брачное состояние?

Обременительное в прогрессивной степени влияние праздных людей в обществе определяется легко. Если в данной стране (в процентах) имеется Л праздных людей, не имеющих никакого полезного занятия, — чистых рантьеров[29], пенсионеров, нищих, прихлебателей, занятых непроизводительными занятиями (воины, рабочие на пороховых и др. заводах), а также детей и стариков, получающих в среднем тем или иным способом достаточное содержание, — то трудящейся части населения приходится увеличить ежедневное нормальное время (Т_о) своего труда еще некоторым дополнительным, лишним временем Т₁ по формуле:

Формула для определения обременительности праздных людей для трудящегося человечества

где Т₁ означает лишнее, прибавочное время труда трудящегося населения при наличности в данном обществе Л процентов праздных и непроизводительно занятых людей. С₁ означает, относительную величину содержания этих праздных людей по отношению к средней величине С_о самосодержания трудящихся людей. Таким образом, если, например, в обществе имеется 20 % (т. е. Л = 20) праздных и непроизводительно занятых людей всяких категорий, в среднем получающих такое же содержание C₀ как и содержание трудящихся С_о, то число ежедневных часов T₁ лишнего времени труда трудящихся будет:

Вы видите сами, что в то время как число праздных людей увеличилось только на 20 %, трудящемуся остатку пришлось увеличить время своего труда уже на 25 %. А если вы допустите в обществе присутствие 80 % праздных людей, то, как показывает формула, трудящимся пришлось бы повысить время своего труда уже на 400 %, т. е. работать впятеро более сравнительно с прежним.

Отсюда понятно, как важно для более легкой жизни человечества по возможности уменьшать в нем число праздных людей, способных к труду, т. е. всех бездельных, за исключением лиц одряхлевших, болезненных, искалеченных и т. д., и дать всем возможность (или даже поставить в необходимость) заниматься чем-нибудь полезным для общества.

С этой точки зрения чрезвычайно своеобразным оказывается положение прислуги в современном обществе. Прислуживая праздному хозяину, она сама обращается в паразита общества, а прислуживая трудящемуся, нередко оказывается чрезвычайно полезной сотрудницей. Однако в этом случае надо строго различать домашнюю прислугу от работников.

Допустим для простоты, что крестьянин, имеющий избыток земли, нанял себе работника. И сам он работает, и работник работает. Оба нарабатывают за год вдвое, и на каждого приходится нормальный годичный эквивалент труда. Здесь нет никакой потери в сумме общей деятельности людей, хотя бы работник и брал на себя часть домашних дел хозяина.

Теперь представим, что труженик в области науки нанял себе домашнюю прислугу. Она избавила его от потери времени на подметание полов, убирание посуды, ставление самовара, приготовление обеда и т. д. А он благодаря этому увеличил свой научный труд.

Здесь мы уже имеем дело не с простым домашним работником, как было в примере крестьянина, а с настоящей прислугой, так как в ее обязанности входит только снятие с хозяина необходимых в житейской прозе домашних дел, чтобы он мог отдать свое время более полезным для человечества занятиям, к которым способен или подготовлен не всякий. В этом случае прислуга, несмотря на то что она ничего своего не поставляет на общественный рынок ни через себя, ни через хозяина, не является паразитом общества, а становится как бы рычагом, повышающим труд одного из членов этого общества во много раз больше, чем если б она получила обратно свою прежнюю самостоятельную деятельность, от которой перешла к деятельности прислуги.

Но как же оценить в этом случае ее пользу? Степень нужности для данного общества какой-нибудь отрасли человеческого труда определяется ее оценкой на общественном рынке. Значит, прежде всего прислугу содержать имеет моральное право только тот, кто занимается деятельностью выше оцениваемой, чем средняя; другими словами, только тот, кто из своих собственных заработков может содержать, кроме себя с семейством, также и домашнюю прислугу, необходимую для повышения интенсивности его труда. Всякая излишняя и потому праздношатающаяся прислуга входит в отдел перечисленных мной выше паразитов общества — целиком, если она чисто парадная, или отчасти, если она не придает деятельности хозяина такого же эквивалента полезной жизнетратной энергии, как нормальный рабочий. Отсюда же ясно, что если «человек без определенных занятий» содержит еще и прислугу на свои незарабатываемые доходы, то число паразитов общества увеличивается, на все число служащих ему лиц.

Точно то же можно сказать и о брачном состоянии. Оно обременительно только для лентяев, чистых рантьеров и вообще праздно живущих людей, да и то лишь в том случае, если жена сама приучена извращенным воспитанием к праздности, франтовству и роскоши. Если этого нет и если дело идет о трудящемся человеке, то брачное состояние для него не только не обременительно, но, наоборот, выгодно, так как жена, беря на себя все домашние заботы, освобождает своему мужу время для более производительного труда, если даже и не работает сама в какой-либо области самостоятельно. Вот почему среди крестьян жена справедливо считается необходимостью в хозяйстве, независимо от лежащей на всяком нормальном человеке обязанности продолжать человеческий род.

К вопросу о равноправии и равноспособности женщин и мужчин такое разделение труда между обоими полами, понятно, не имеет никакого отношения, тем более что занятие первоначальным воспитанием грядущих поколений, которое естественно присвоили себе женщины, захватив благодаря этому и всю область домашней деятельности в семье, является наивысшим и наиважнейшим из всех остальных человеческих занятий, требующим для своего правильного осуществления наиболее высокой и всесторонней умственной и моральной подготовки, которая и должна быть доставляема женщинам средними и высшими учебными заведениями.

Дам математически точную меру этих домашних соотношений.

Каждый отдельный человек имеет свои собственные таланты и соответствующую им трудоспособность и продуктивность, которые зависят в физическом труде от силы тех или других мускулов, а в умственном — от развитости тех или других компонентов мозга. Пусть общественная опенка какой-либо культивированной области человеческого труда, которую назовем занятием М, выражается через

где Ю_о означает ее жизнетратный эквивалент, а коэффициент m₁/m₀ — отношение спроса на эту область труда к среднему спросу m_о на обычный труд (т. е. ее относительно высшая или низшая оплата сравнительно с обычным трудом). Пусть по условиям своей жизни данный человек может в году посвятить этому занятию только время t₁ составляющее лишь некоторую часть времени t_о его общих, необходимых занятий. Тогда его годичный заработок в культивированной профессии М₁ будет:

где Ю_о есть средний заработок человека в данной стране в данное время.

Но Ю, еще не весь его заработок, так как остальную долю t_o— t₁ своего рабочего времени t₀ он посвящает другим общедоступным занятиям M₂ (вроде подметания полов и т. д.), общий заработок которых (Ю₂) выразится для него через:

Значит, сумма его валовых заработков:

Общая формула права человека на содержание прислуги

Нетрудно видеть отсюда, что если общественная оценка культивированного труда М₁ двойная, т. е. т₁/т₀ = 2, то его деятель уже имеет моральное право снять с себя общедоступные занятия М₂, возложив их целиком на прислугу, и заниматься только трудом M₁. Действительно, тогда время t, его занятия этим высокоценимым трудом будет равно t_o, т. е. все рабочее время этого человека будет посвящено одному культивированному труду. А вся сумма его житейских, обычно ценимых занятий М₂ (у которых т₂/т₀ = I), приравнявшись к нулю, выбрасывается нашей формулой вон из его жизни, т. е. переносится на прислугу. Прислуга здесь работает для него, а он зарабатывает общеполезным трудом и на свою, и на ее жизнь. Бывают, конечно, и такие занятия, для которых современная общественная оценка т₁/т₀ много выше двойной. Таков труд популярных писателей, артистов, художников и т. д., иногда зарабатывающих в год и во сто раз больше, чем простой рабочий. Однако следует ли из этого, что они имеют моральное право содержать и 100 человек прислуги? Конечно, нет, потому что за исключением одного, двух или в крайнем случае трех слуг, действительно освобождающих талантливого или подготовленного долгим предварительным трудом к необычной работе человека от житейских занятий, все остальные служащие будут чистыми паразитами.

Это обстоятельство прямо приводит нас к вопросу о вреде для человечества всякой роскоши и излишеств в частной жизни. Для вычисления того, насколько роскошь и излишества богатых в данной стране и в данное время увеличивают время труда каждого трудящегося человека, приходится расположить все эти современные общественные пороки по величине потребительного эквивалента соответствующих им предметов роскоши и излишеств. Нетрудно видеть, что всякий товар имеет свой коэффициент индивидуального потребления в человеческой жизни, определяемый формулой:

К = П/ТЧ

Коэффициент индивидуального потребления предметов спроса

Как видно из этой формулы, коэффициент К индивидуального потребления всякого данного предмета спроса определяется отношением количества П потребленного предмета ко времени Т его потребления, причем если предмет потреблялся не одним человеком, а несколькими, то это отношение надо еще разделить на число Ч потребителей.

За единицу счета времени здесь обязательно принимается год, а количество П потребляемого предмета определяется детально, как П_о— П, где П_о есть закупленный запас данного предмета, а П₁ — его остаток к концу данного срока Т потребления. Кроме того, для сравнимости между собой разных предметов потребления надо обязательно заменять каждый из этих предметов его денежным эквивалентом

Коэффициент индивидуального потребления в его денежном эквиваленте

Здесь Д_о есть стоимость предмета в золотой монете в начале потребления, а — стоимость его остатка при конце потребления.

Эта формула сразу дает нам ряд откровений.

Покажем на примерах.

1) Пусть семья в четыре человека потребляет в сутки без остатка 1 фунт сахару, денежный эквивалент которого = 20 копейкам = 1/5 доля рубля. Тогда Д_о= 20, Д₁ = 0, Ч = 4 и время потребления Т = 1/365 доля года. Тогда наша формула дает коэффициент индивидуального потребления сахара:

К_сах = 18,25 рубля в год на человека.

2) Теперь взглянем на ожерелье, висящее на шее светской дамы, с брильянтами в 10 000 рублей. Здесь Д_о = 10 000, Д₁ = 10 000, Ч = 1. Промежуток Т времени, прошедший с того момента, как она его купила себе, и до того момента, когда его продали за долги, составляет 5 лет. Внесение в нашу последнюю формулу всех этих числовых значений дает:

К _ожр = 0,

т. е. коэффициент К индивидуального потребления этого ожерелья есть нуль, что и понятно: каким оно вышло из магазина, таким и возвратилось в него. Пусть даже магазин при обратной покупке не дал ей прежних 10 000 рублей, это не имеет никакого значения, так как наши символы Д_о и Д₁ показывают не рыночную цену, а жизнетратные денежные эквиваленты, которые могли уменьшиться лишь ничтожно за 5 лет употребления ожерелья от стирания золота, камней и от порчи художественной отделки.

Что же выходит? Если я съем вдвое больше сахара в год, чем мне нужно для жизни, я отягчу трудящееся человечество, так как кто-то где-то должен восстановить в это время потраченный мной запас для того, чтобы сахара хватило всем и в будущем году. А если светская дама носит на себе, как говорят, целое состояние, то она этим никого не отягчает, а только афиширует перед всеми свое легкомыслие.

Этим ожерельем она как бы говорит всем: «В моем распоряжении был раньше большой капитал в банке, который жил своей жизнью, созидал невидимо для глаз, но видимо для развитого ума новые здания, дороги, увеличивал благосостояние будущих поколений и благодаря этому обеспечивал и мою будущую жизнь, давая и мне, и моему мужу, и детям возможность каждый год получать с него и тратить на что хотим проценты. Но я заметила в ювелирном магазине целую гору трупов былого, бесполезного человеческого труда в виде этих блестящих камней и золота и променяла на них и будущее благосостояние всей своей семьи, и свою роль в эволюции человеческой культуры, передав ее тому ювелиру». Таков прямой вывод из моей формулы.

И нетрудно видеть, что коэффициенты индивидуального потребления для всех предметов спроса, различные для каждого их рода, редко соответствуют их рыночной цене. Так, коэффициент этот очень мал, даже близок к нулю, для самых дорогих люстр, картин и разных металлических статуэток и безделушек. Он уже более для фарфоровой, стеклянной посуды, мебели и подобных хозяйственных предметов, так как они бьются и ломаются и в среднем имеют свой определенный век, который и нужно подставлять в формулу под символом Т, и ясно, что чем продолжительнее этот средний век, тем меньше их годичный потребительный эквивалент в жизни.

Точно то же выходит с бельем и одеждой, в коэффициент индивидуального потребления которых должна быть прибавлена еще величина Д₂, обозначающая средние траты на их годичный ремонт, так что формула для этого случая принимает вид:

Коэффициент индивидуального потребления ремонтируемых предметов

Здесь все символы имеют то же значение, как и в предыдущих формулах, только под Д, т. е. ценностью остатка от потребления, здесь должна подразумеваться сумма денег, за которую остатки платья и белья проданы старьевщику.

Коэффициент индивидуального потребления каменных домов (хотя постройка их сравнительно дорога) может оказаться меньше равновеликих с ними деревянных, требующих более ремонта и менее долговечных. Сумма годичных квартирных плат данного дома, разделенная на число живущих в нем лиц, дает оценочную величину всегда более высокую, чем коэффициент индивидуального потребления данного здания по отношению к каждому отдельному его жильцу, так как в квартирную плату входят капиталистические проценты и всякие налоги, особенно высокие в больших городах.

Отсюда мы видим, что только введением коэффициента индивидуального потребления в оценку вреда различных предметов роскоши (т. е. того, на сколько тот или другой род отягчает ежегодный труд работающего человечества) и можно достигнуть правильных и точных представлений об этом предмете.

Роскошь есть ржавчина, особенно охотно поражающая скопления больших богатств, застоявшихся долго в одной фамилии. Она, как и многие виды ржавчины и плесени, принимает нередг ко очень красивые для вкуса современников формы, вроде дамских кружев, бархатных и шелковых платьев, быстро сменяемых модой, чтоб увеличить их потребительный эквивалент, уменьшая время Т их употребления. Она менее отяготительна для трудящегося человечества, чем это кажется с первого взгляда, благодаря ничтожному коэффициенту индивидуального потребления наиболее бросающихся в глаза предметов роскоши и является главным образом великим уравнителем частных богатств, постепенно разъедающим их и переводящим в руки поставщиков предметов роскоши.

Что же касается до других пороков зажиточных классов, вроде азартных игр, биржевой, карточной и др., то они совсем не обременительны для трудящихся масс. Они лишь переводят избыточные капиталы из одного-кармана в другой, что совершенно безразлично для остального человечества.