Цветы зла. Безумная ботаника. 1894-1911

Курд Лассвиц Звездная роса[15]

Перед виллой фабриканта Керна стоял готовый к отъезду автомобиль. Герман Керн, цветущий мужчина с открытым, умным лицом, торопливо простился с прибежавшими из сада двумя молодыми дочерьми. Старшей, Гарде, он сообщил вскользь, что едет по важному делу, касающемуся казенного подряда. Автомобиль зажужжал, запыхтел и отъехал, поднимая легкую светлую пыль. Младшая дочь Керна, Зиги, убежала обратно в сад играть в лаун-теннис. Гарда устало побрела в парк. Ей хотелось тишины и покоя. Хотелось быть дальше от дома, вечно полного гостей, смеха и праздной суеты. Она пошла к своему любимому месту, в самом конце парка, на границе примыкавшего к нему леса. Это была небольшая поляна среди покрытых темными соснами высоких холмов. Один скалистый выступ холма выдавался далеко вперед, образуя нечто вроде грота, над которым повисли могучие ветви бука — старого лесного великана. Это место звали «Богатырской могилой»... Потому что, по народному преданию, здесь похоронен был богатырь.

Еще издали Гарда увидала к досаде своей, что кто-то сидит на скамье за столиком под огромным деревом. Но когда она подошла ближе, лицо ее просветлело.

Доктор Эйнитц так увлеченно и сосредоточенно разглядывал в лупу какой-то листик, что не видел и не слышал приближения Гарды. На столике лежали его соломенная шляпа, несколько вырванных с корнями растений, ножики, ножницы и два стеклянных пузырька. Когда Гарда подошла к нему, он не сразу ее узнал. Потом вскочил и смущенно, неловко поздоровался с ней.

— Что это у вас? — удивилась Гарда. — Ах! Да ведь это моя «Звездная роса!»

— Как? Как? Как вы сказали? «Звездная роса?» Вам знакомо это растение? — возбужденно спросил доктор.

— Это я для собственного своего удовольствия назвала так это растение, — ответила Гарда. — Потому что это кругленькое возвышение посредине блестит, как росинка. Это растение совершенно еще неизвестное и растет оно только здесь, подле Богатырской могилы, ни в каком учебнике ботаники его нет, и я считала его своей тайной...

— Я не раскрою ее до вашего разрешения... — успокоил ее Эйнитц.

— Мы можем, доктор, заключить, по крайней мере, договор. Вы будете изучать «Звездную росу», определите ее и опубликуете результаты своих исследований. Но не укажете места открытия. А вы и то подумайте, ведь нам житья не будет от ботаников...

— Умолчать про место нахождения вряд ли возможно будет. Но где именно вы нашли это растение?

— Да вот здесь... под плющом, — сказала Гарда Керн. — Больше я нигде не видела его. Этот клочок земли, в сущности, даже вне нашей усадьбы. Он принадлежал нашему соседу, моему крестному отцу, Гео Сольвесу. И я его интересы оберегаю.

— Нашествие ботаников мы как-нибудь же предотвратим. Так Гео Сольвес вам крестный отец? Какая вы счастливица!

— Да, я горжусь этим... Но скажите, однако, что это за растение?.. Эти пять отогнутых назад листиков и падающие на них от блестящей головки посредине шелковые нити... будто серебристая вуаль... Эго восхитительно!

— Это, во всяком случае, не цветок... Я разглядел уже в лупу, что семян в нем нет. Нити же, которые вы, вероятно принимаете за тычинки, очевидно, другой какой-то орган. И это возвышение, которое вы метко сравнили с каплей росы, не пестик. В этом я убедился. Можно ли причислить его к папоротникам, или это какой-нибудь новый вид тайнобрачных растений, выяснится только с помощью микроскопа...

— Я должна еще вам сказать, — начала Гарда, — что оно появилось здесь лишь с прошедшего года. Я пробовала развести его путем отводков в других местах, но оно принялось только в двух, опять-таки лишь подле плюща. Я искала плодов очень внимательно, но ничего не заметила. Я угадываю и соглашаюсь с вашей мыслью, что размножение этого растения происходит, вероятно, каким-то особенным путем, как у органических пород... Кто знает... Быть может, это не растение вовсе, а иное какое-то существо! Какой-нибудь эльф, дух, с настоящим живым тельцем! Вы смеетесь... Я говорю глупости... Но мне столь пленительным кажется такое предположение.

— Я вижу только, — сказал Эйнитц, — что для вас ботаника целый мир откровений. Если ваши намерения посвятить себя науке серьезны, — то вас ждут еще великие, дивные радости.

— Дело не во мне, — уклончиво ответила Гарда. — Пойдемте, я покажу вам сокровищницу похороненного здесь богатыря.

Она повела его в пещеру под выступом скалы, глухо закрытую от света густыми ветвями бука. Когда они несколько привыкли к темноте, они увидели какое-то призрачное сверкание, какую-то странную игру не то драгоценных камней, не то переливы золотых слитков.

— Это сказка, — изумленно промолвил Эйнитц. — Я знаю... это светящийся мох...

— Вы ведь врач, — сказала Гарда, — откуда у вас такие сведения по ботанике и биологии?

— У меня очень скромные сведения... Так только, нахватал кое-что. Скорее за мною очередь удивляться вашим знаниям...

— О, я только собираюсь учиться! — смущенно ответила Гарда и нерешительно добавила:

— Доктор, не зайдете ли к нам сегодня? Мне отец давно поручил пригласить вас...

Доктор столько же и удивился, сколько растерялся. В обществе он всегда робел и чувствовал себя неловко. А богатый гостеприимный дом фабриканта Керна, всегда полный гостей и женского общества, представлялся ему чем-то вроде скользкого льда, где он неминуемо, с первых же шагов поскользнулся бы. На приглашение симпатичной девушки он ответил уклончиво, и они разошлись в разные стороны...

Гарда распекла сторожа Гелимера за то, что он опять забыл завести фабричные часы.

— Но если бы вы знали, барышня, почему...

— Я и слышать ничего не желаю... Если еще раз повторится, тогда придется вам искать себе другое место...

— Но если бы вы знали, барышня... почему... Послушайте, барышня... На кладбище неладно...

Гарда махнула на него рукой и убежала в дом. По дороге она заглянула еще к химику Эммееру. Его новорожденный мальчик был ее крестник. Мать его лежала больная, и Гарда ежедневно заходила в туда распорядиться по хозяйству и выкупать ребенка. От химика она пошла, наконец, в дом с надеждой отдохнуть час-другой. Со дня отъезда отца она вовсе покоя не знала. Но телефону поминутно спрашивали отца, и звон стоял целый день. Тетя Минна волновалась за продолжительное отсутствие отца, нервничала и требовала от Гарды объяснений, которых та ей дать не могла.

В комнате Гарды стояла жардиньерка, вся обвитая темно-зеленым плющом. Под защитой его Гарда развела несколько отводков «Звездной росы», на которых распустились красивые, прелестные голубые цветы. Странное новое растение, кроме эстетического удовлетворения, представляло для Гарды еще прелесть обладания. Никто в мире о нем не знал. Оно было ее тайной, в которую, к сожалению, проник теперь этот длинный, застенчивый доктор. Но это, по-видимому, порядочный и скромный человек. Ему можно доверять свои наблюдения.

В предыдущие дни она заметила какую-то перемену в цветах «Звездной росы». Они раскрылись шире, и светлые нити удлинились. На одном они выступили, как будто пучком. Когда она раздвинула листья плюща, она, к ужасу своему, увидала, что из пяти чашечек не хватает одной. Лепестки засохли и обвисли, а от серебристых нитей не осталось и следа. Гарда взволнованно вглядывалась во все щели и дырки. Если бы у нее был микроскоп, она могла бы поискать, быть может, следов разложившихся остатков в самих лепестках. Она вспомнила, что в фабричной лаборатории имеется не один микроскоп, и тотчас побежала к фабричным корпусам. Там ждала ее печальная неожиданность: лопнула труба новой, дорогой машины. При взрыве ранило машиниста, обожгло нескольких рабочих, на фабричном дворе стоял глухой, смятенный гул. Гарде непредвиденно пришлось исполнять роль сестры милосердия. Потом надо было послать телеграмму отцу, потом успокаивать тетю Минну и затем еще принимать приехавших некстати гостей. Вечером пришел коммерции советник, родственник и друг семьи Керн. Гарда, прогуливаясь с ним по аллее парка, устало говорила ему:

— Я не в силах вынести больше этой беспрерывной суеты и тревоги. Когда отец вернется, я попрошу его сдержать обещание и отпустить меня учиться. Не удивляйтесь, если я через несколько дней, исчезну отсюда..

— А я полагал, что вы перестали уже рваться отсюда, — грустно сказал Фрикгоф, — у вас тут такое широкое поле деятельности...

— И, несмотря на все это, я никакого удовлетворения здесь не нахожу. Только размениваюсь на тысячи всяких мелочей, и времени не нахожу, чтобы заняться чем-нибудь серьезно. Если вы мне друг, то вы меня поддержите в моем решении.

— Я вам друг, Гарда, вы это знаете... Потому я вас и прошу — взвесьте хорошенько ваше решение. Я думаю, что ваше счастье не в этом. Вы и другим бы могли дать счастье. Это не помешало бы вашей свободе...

— Нет, нет, не надо... не говорите мне теперь об этом...

Фрикгоф слушал и смотрел на нее с тоской и любовью, но разговора продолжать не мог...

Когда гости ушли и сестра и тетка Гарды отправились в свои комнаты, Гарда кликнула свою верную Дианку и вышла в парк.

Высоко на небе голубел молодой месяц. Деревья тесно сгрудились и, казалось, чутко вслушивались в шепот своих ветвей. В воздухе струился густой, сладкий аромат сирени. Она пришла к своему излюбленному месту, к буку, обвитому плющом, под которым росли таинственные цветы. Когда она присела на скамью, ей показалось, будто нежные опахала обвевают ее лицо, и сознание ее затуманилось тихой дремой. Вдруг она испуганно вздрогнула. Диана залаяла.

Собака поднялась — ее, по-видимому, встревожило что-то находившееся над головой Гарды. Таинственное очарование прежнего настроения рассеялось.

Собака еще полаяла немного, пробежала по аллее несколько шагов и пристыженно вернулась обратно. Гарда не могла отдать себе отчета ни в чувствах своих, ни в мыслях.

Что-то произошло здесь сейчас... Что-то непонятное, наполнившее душу ее какой-то таинственной радостью... Или все это был сон?.. Ей случалось не раз засыпать так сидя. Она встала и пошла домой окольным путем, мимо кладбища, примыкавшего к парку. Она любила это место — там лежала ее мать. Скоро она услышала чьи-то шаги. Собака радостно бросилась к кому-то навстречу — это был старый сторож Гелимер.

— Слава Богу! Это вы, барышня? Как я испугался, — возбужденно сказал он, — с вами ничего не случилось?

— Нет, а что? Вы меня приняли за привидение? — засмеялась Гарда.

— Не смейтесь, барышня, — таинственным тоном сказал Гелимер. — Уйдемте скорей отсюда.. Здесь не чисто...

Гарда громко расхохоталась:

— Гелимер, вы...

— Нет-нет, барышня, я совершенно трезв, но клянусь вам — я сам видел... какой-то свет между деревьями... это души людские летают.

— Бог с вами, Гелимер, это, вероятно, светлячки...

— Нет-нет, светлячков я знаю... Эти гораздо больше... но такие яркие, чуть-чуть светящиеся... Будто куколки маленькие... Мы сейчас еще, быть может, увидим их... Тише, Диана. Вот там, в ветвях, вы видите, барышня?

Гарда внимательно вгляделась в темноту. Странно... там действительно мерцал какой-то желтоватый свет.

— Ах! — воскликнула она. — Да это ракитник; он всегда светится так...

— Нет, барышня, нет... он шевелился раньше...

— Глядите, он теперь удаляется.

В это мгновение собака залаяла и повела носом в воздухе. Лишь на окрик Гелимера она успокоилась опять. Гарда пристально смотрела в чащу ветвей.

— Во всяком случае, Гелимер, то, что вы видели, — не привидение.

— Барышня, — тихо ответил Гелимер, — такие вещи бывают... Человеческие ли это души, я наверное не знаю, но на кладбище, конечно, о таких вещах думаешь.

— Ну, ну, не болтайте вздору, — ласково пожурила его Гарда и быстро пошла домой, окрыленная какою-то смутною, радостною надеждою.

«Нет! — сказала она себе... — Привидений нам не надо, но “Звездную росу” мы завтра же поищем на кладбище».

Следующий день был дождливый, и Гарде лишь на третий день, в пятницу, удалось пойти на кладбище. К великому ее удивлению, большинство шпорников оказались увядшими, но рядом распускались новые чашечки.

Жизнь на вилле была в эти дни, но обыкновению, шумная и тревожная. У тетушки Минны любезность ежечасно сменялась недовольством и обратно; хозяйство требовало неусыпных забот Гарды, гости приходили и уходили, в комнате Гарды вечно толпились подруги и родственницы, и ей не удавалось урвать минуты для любимых занятий.

Отец вернулся на рассвете радостный и оживленный. Он очень доволен был покупкой новых машин, которые были уже в пути. Для всех членов семьи он привез ценные, со вкусом выбранные подарки. По тому, как тетушка Минна поглядела мимо футляра с прелестной брошкой, Гарда поняла, что между нею и отцом опять что-то пробежало. Тетушка ревновала его к неведомым особам, с которыми он, вероятно, встречался в своих частых отлучках. И каждая деловая поездка ее кузена создавала ей муки и терзания.

Днем Гарда ездила в город за хозяйственными покупками и вечером только свиделась опять с отцом.

— Мне надо поговорить с тобой, радость моя... — ласково сказал он.

— Я вижу, — ответила Гарда.

Они молча дошли до уединенного места в парке и сели на скамью.

Гарда видела, что он волнуется, что в нем происходит какая-то тяжкая борьба, и в горячем порыве обвила руками его шею и прижалась к нему.

— Дорогая моя, — сказал он сдавленным голосом. — Ты во что бы то ни стало хочешь уехать? Ни в каком случае остаться не можешь?

— Пора, отец... Ведь ты мне обещал... Меня все здесь тяготит. Уж одна тетя Минна... Опять она плакала, убивалась... Она видела, что твоя телеграмма отправлена была из Бреславля. И зачем ты это сделал... Зачем ты опять виделся с этой особой?

— Милая моя, хорошая... Это ужасно, что я говорю об этом с тобою. Но я не мог иначе... Она заставила меня. Как-никак, я перед ней виноват... И сколько-нибудь я должен искупить свою вину... Я в каком-то тупике очутился... И выхода не вижу... Если еще ты оставишь меня!..

— Но я но могу, отец, выносить дольше этой вечной тревоги, этой совместной жизни с тетей Минной... Ведь это одна мука — такая ревность, и мука для всех.. Она хочет, чтобы ты на ней женился... Она вбила себе это в голову и помешается на этой мысли...

— Бедная моя девочка, — сказал Керн, — я понимаю, какая тягостная атмосфера создалась в доме... Это отравляет молодость и тебе и Зиги. Но во всем виноват я один... Я обещал ей жениться на ней...

— Ты обещал?!.. Но когда же?

— Вы обе еще учились тогда в пансионе... Мы жили здесь одни... Дела шли плохо... Минна выказывала мне столько участия, была так мила, добра... Ну, словом, я говорил тогда, что женюсь на ней. Но у меня не хватало на это решимости... Я стыдился людей и вас... Прости меня, Гарда!..

Она молча поцеловала его.

— Бедный мой папочка, ты иначе не мог — такой уж ты человек... Но об одном я тебя прошу... Это ты обязан сделать, чего бы это ни стоило тебе... Истории этой в Бреславле надо положить конец. И потом обещание — это обещание, отец. И надо его исполнить.

— Ты знаешь, как я ценю и люблю Минну, но при теперешних обстоятельствах это невозможно.

— Но почему... Если ты сумеешь ликвидировать эту историю в Бреславле, все может еще уладиться... И мы... ну, словом... Покойной тебе ночи, папочка!

Большие окна в комнате Гарды были настежь раскрыты. Из сада шел аромат душистой майской ночи. В доме было тихо. Гарда, будто нежась в этом долгожданном безмолвии, предвкушая отдых, легла в кровать и взяла в руки книгу. Но едва глаза ее пробежали полстранички, из-за двери послышалось тихое всхлипывание, потом стоны, потом громкий истерический плач. Это с тетей Минной сделался припадок.

Гарда поспешно накинула на себя капот и побежала в комнату тети Минны... Оказалось, что в руки ее попало письмо пресловутой дамы из Бреславля к Герману Керну... И содержание этого письма не оставляло никаких сомнений насчет характера их отношений.

Успокоившись немного, она стала осыпать грубыми, несправедливыми упреками Гарду, обвиняя ее в интригах против нее...

Гарда вернулась в свою комнату с осадком горечи и мути в душе... Запутанные семейные отношения превращали в ад жизнь в этом богатом, радушно открытом для гостей доме... Лучшие дни, годы молодости уходили на тщетное распутывание клубка, который с каждым днем все более запутывался... Ухать! Легко сказать! Но тогда вся тяжесть ее существования взвалится на младшую сестру, на Зиги! Выйти замуж за компаньона отца, за Фрикгофа, который искренне ее любил и сулил ей свободу?.. Но он никаких чувств, кроме уважения, ей не внушал... И потом, оставаясь жить здесь, она осталась бы в том же заколдованном кругу домашних дрязг... Замужество не внесло бы в ее жизнь никаких перемен!... Она вспомнила д-ра Эйнитца... С этим ее связывала теперь общая тайна, но она так мало еще знала его... Один только у нее есть бесценный, бескорыстный друг, ее крестный отец, Гео Сольвес... Только ему она могла бы открыть свою душу. Она повернула голову к жардиньерке, увитой плющом, на которой стоял мраморный бюст Сольвеса и от изумления мгновенно забыла о нем...

В углу жардиньерки, где росла «звездная роса», она увидела вдруг два призрачно-мерцающих, голубоватых пятна. Две чашечки, в которых Гарда еще днем подметила удлинение серебристых нитей, отчетливо выделялись теперь из зелени. Гарда видела, как светящаяся нити сблизились наподобие венчиков. И от них исходило это прелестное голубоватое сияние. Сердце Гарды громко застучало, когда на глазах ее таинственное явление приняло новую форму. От чашечек поднялся легкий, едва уловимый, беловатый туман. Смутных очертаний бледное облачко поднялось выше, постепенно приняло продолговато-округленную форму и задвигалось плавно, легко в темном воздухе комнаты. Нежные фигурки мягкими движениями освобождались от каких-то оболочек и будто вытягивали тонкие руки, снимали нежное плетение покрывала, и тогда показались маленькие человекоподобные существа... Они медленно и свободно скользили во все стороны, словно изучали устройство и расположение комнаты. Гарда, как зачарованная, упивалась этим дивным сном наяву. Или цветочные эльфы действительно ведут хоровод в летние ночи? Или только из чашек «Звездной росы» выходят такие воздушные существа? Что скажет на это Эйнитц? Но теперь эльфы растут, они плывут прямо к Гарде... И ей хорошо, хорошо от их близости! Какой-то освежающей, кроткой лаской веет от этих чуждых ей существ!.. И на душу нисходит такой мир, такая тишина! Гарде слышатся лесные голоса, неведомые миры раскрывают свои царские врата... суета и тревоги дня уходят в мглу забвения, и в сердце расцветают радостные надежды...

Фабричный врач Эйнитц тем временем с глубоким интересом и увлечением изучал новооткрытое растение. Путем тщательных микроскопических исследований он убедился, что колокольчики, которыми восторгалась Гарда, в сущности не цветы, а скорее носители шпорников. Но то, что он наблюдал при дальнейшем быстром развитии растения, настолько разнилось от всех наблюдений над тайнобрачными растениями, что доктор прямо не верил своим глазам.

Несомненно было, что процесс роста и окрашивания продолжается лишь до известного состояния. Затем клеточки постепенно тускнели. Никакими средствами невозможно было вызвать окраску, и самый препарат медленно исчезал под микроскопом. Общая масса нитей оставалась в чашечке, но под микроскопом живых клеточек разглядеть нельзя было. Надрезанные для опыта часта растения новыми не заменялись.

Целая неделя прошла в напряженных исканиях разгадки тайны, которая вдруг встала перед ним. С Гардой он все эти дни не виделся. Несколько раз приходило ему в голову, что на приглашение надо из вежливости ответить визитом, и всякий раз врожденная робость подсказывала предлоги, удалявшие это решение. Наконец, в субботу вечером он твердо сказал себе, что на следующий день, в воскресенье, отправится с визитом на виллу Керна, чего бы ему ни стоила эта отвага. Поздно ночью Эйнитц принялся за изучение нового препарата. Он в первый раз еще заметил, что у двух из шпорников развитие нитей произошло необычайно быстро. Чтобы изучить это явление, он отрезал частичку растения и положил его под микроскоп. И тотчас заметил, что она мгновенно исчезла из его глаз.

В это время его позвали к опасному больному и он должен был оторваться от захватившей его работы. Когда он вернулся через час и раскрыл из темного коридора дверь в свою комнату, он увидел у раскрытого окна какое-то смутное мерцание, словно в окно уплывал какой-то светящийся предмет величиною с человеческую руку. Он бросился к окну, но странное видение уже исчезло во мгле летней ночи.

Он быстро стал раздеваться, не зажигая света, и когда вынул из кармана и положил на стол футляр с инструментами, взгляд его машинально остановился на окуляре микроскопа. Поле зрения бледно светилось. Или это отраженный свет?.. Уходя, он оставил препарат под объективом. Эти самые клеточки светились теперь слабым фосфорическим блеском. Эйнитц хотел зафиксировать рисунком то, что видел на окуляре, и зажег лампу. Но при свете на стекле никакого сияния не оказалось. Он погасил огонь и в темноте увидал опять бледно, смутно светящийся предмет. Когда он вновь осветил комнату и взглянул на оставшиеся в горшках цветки «звездной росы», он, к изумлению своему, увидал одни только уныло обвисшие лепестки, серебристые же нити со всей тонкой тканью вокруг бесследно исчезли.

До самой зари Эйнитц безуспешно искал под микроскопом каких-нибудь следов нитей в лепестках и нижних частях, растения.

На следующий день, около полудня, он с бьющимся сердцем подходил к вилле фабриканта Керна. Общество попечения о больных в Висберге устраивало большое благотворительное празднество, и дочери Керна принимали в устройстве его деятельное участие. Целые дни проходили в заседаниях комиссии, в разных хлопотах, и доктор, просидев в гостиной с тетей Минной полагающиеся для визита двадцать минут, ушел, не дождавшись Гарды. Только по тому щемящему чувству недовольства, с которым он покинул виллу, он понял и решился, наконец, сознаться себе в том, что шел туда только ради Гарды.

Он встретил ее через несколько минут в парке. Первые слова были о «Звездной росе». Доктор Эйнитц рассказал Гарде о результатах своих наблюдений.

— Структура цветка чрезвычайно сложна, но схожа с некоторыми тайнобрачными растениями, папоротниками, мхами... Но в нем есть что-то странное, прямо непонятное, чего объяснить нельзя никакой догадкой или научной гипотезой. Я почти убежден, что в организме этого растения имеются ткани, встречающиеся лишь в нервных клетках, в мозгу человека..

Вполне точно и определенно мне не удалось изучить эти ткани, так как препараты исчезали под объективом... Что-то прямо загадочное... Представьте себе, в эту ночь...

— В эту ночь... — невольно и взволнованно повторила за ним Гарда и остановилась.

Доктор Эйнитц рассказал ей о явлениях, столь поразивших его в прошлую ночь.

— Это, очевидно, какая-то переходная стадия между органическими формами... Но проявления жизни в этом растении столь различны от всех наблюдавшихся периодов развития в других растениях, столь необычайны... что... что мои фантастические предположения я вам одной решаюсь поверить. Сколько я ни бился, а до основной ткани этого растения добраться не мог... Она улетучивалась на моих глазах. Я не сомневаюсь, что в составе его организма что-то совсем новое для нас, как и сама она эта «Звездная роса». Если эти неведомые организмы состоят из нервных клеток, то можно предполагать, что это сознательные какие-то, незримые нам, одаренные разумом существа. Не считайте меня, ради Бога, за фантазера, но я пред этой тайной прямо...

Он растерянно замолк.

Гарда сочувственно взглянула на него. Она понимала, что недоумение этого серьезного, добросовестного человека пред загадкой природы может граничить с отчаянием. Но она знала, по крайней мере, видела еще больше его. И когда он беззвучно промолвил:

— Впрочем, быть может, я ошибаюсь...

Она воскликнула:

— Вы не ошибаетесь! Я не могу умолчать о том, что знаю...

Она рассказала ему, что она наблюдала в своей комнате... Как отделялись от растения внутренние части, как менялись их окраска и очертания... И добавила, что все это казалось ей сном...

— Нет, вы не грезили, — твердо сказал доктор Эйнитц, — я вижу тесную связь между вашими и моими наблюдениями. Особи второго периода развития «Звездной росы», очевидно, прозрачны, как воздух, светятся собственным светом, и потому более яркий свет затемняет их, а в темноте они видны. Очевидно также, что, дойдя до периода зрелости, они отделяются от своих оболочек и свободно носятся в воздухе, как кораллы в море. Это изумительно, это ново... но не необъяснимо...

Глаза Гарды возбужденно горели.

— Я убежден, — продолжал доктор Эйнитц, — что существует физическое родство между ними и животным миром, допускаю и психическое сходство. Но... тут неизбежны обычные вопросы и сомнения. Из растений, насколько нам известно, непосредственный переход в животных, одаренных мозгом и разумом, невозможен. Такой переход противоречит закону развития, по которому разделение между растением и животным происходит у самых низших элементарных организмов. Об этот закон разбивается и наша гипотеза о совмещении растения с разумным существом. Такое совмещение немыслимо на Земле!

— Но Земля — это еще не весь мир! — воскликнула внезапно Гарда.

Эйнитц изумленно взглянул на нее.

— Это правда, это правда, — сказал он. — Но ведь мы на Земле находимся. Мы должны лишь тем пользоваться, что можем доказать. Во всяком случае, утверждать или сомневаться я нахожу еще преждевременным. Надо еще поработать... Если бы вы мне указали, где я вернее найду распустившиеся цветки...

Гарда подумала о кладбище. Там, подле могилы ее матери, она нашла под плющом целый рассадник «Звездной росы». Она сказала это и, пригласив его прийти на виллу вечером, обещала сорвать для него несколько стеблей. Лучше всего было, по ее мнению, посвятить в их тайну отца, как человека, чутко откликающегося на все новое и живое. Он предоставил бы в его распоряжение лабораторию, в которой имеются наилучшие аппараты для фотографирования и даже для микрофотографии. Это значительно подвинуло бы его исследования... Доктор Эйнитц горячо поблагодарил и обещал вечером прийти.

Гарда сумела заинтересовать отца ботаническими изысканиями доктора Эйнитца. Она сказала ему, что обнаруживается существование совершенно новых химических веществ. Присутствовавшие при разговоре гости и младшая сестра, веселая Зиги, каламбурили по поводу открытия незримых тканей, вспоминали Андерсена «Платье короля», шапку-невидимку и трунили над увлечением Гарды. После обеда вся семья Керна отправилась на обычную воскресную прогулку в экипаже. Гарда от участия в прогулке отказалась и пошла на кладбище за «Звездной росой», как обещала доктору Эйнитцу. День был солнечный, тихий и ласковый. Придя к могиле матери, Гарда присела на лавочку под деревом и невольно отдалась во власть грустных и радостных воспоминаний.

В тени плюща, покрывавшего могильную решетку, она разглядела уже много новых прелестных цветков «Звездной росы» и заметила, что в прежних, которые она видела здесь несколько дней назад, значительно поднялись шпорники. Гарда сидела, прислонившись головою к дереву, и почувствовала опять с почти радостным испугом уже знакомое ей освежающее дыхание каких-то незримых, беззвучных существ. Диана насторожилась и залаяла, как тогда у «Богатырской могилы». И вдруг — Гарда даже в эти мгновенья не могла дать себе отчета, сон это или явь: она услыхала тонкий, нежный шепот, будто тихие касания серебряных струн. И потом опять наступила глубокая тишина. Гарда встряхнула головой.

— Боже мой, да это безумие!.. — сказала она себе. — Но ведь я совершенно здорова. О галлюцинациях слуха не может быть и речи...

Гарда, стараясь не думать ни о чем, быстро сорвала несколько стеблей и направилась было к дому, но на полдороге свернула и пошла к «Богатырской могиле».

Здесь ее нашел вскоре доктор Эйнитц.

— Выработали вы план действий, доктор? — спросила Гарда.

— О каком-либо плане не может быть речи, потому что мы имеем дело с существами, противоставящими нашей воле свою волю. Вся трудность задачи в том, чтобы зафиксировать фотографическим образом исходящие из растений лучи, или «эльфов», как вы их называете. Только таким путем можно было бы доказать их физическую реальность. Я предложил бы заключить несколько цветков в стеклянный ящик с густыми проволочными решетками вместо дна и крышки, чтобы не мешать притоку воздуха.

— Я должна вам кое-что рассказать, доктор, — нерешительно сказала Гарда. — Во всем этом так тесно переплетается возможное с фантастическим, что я не решаюсь принять только за игру воображения все, что привелось мне видеть и слышать в эти дни. Я явственно слышала голоса, и я смею думать, что это не лишено некоторого значения. Или же я больна...

Я вспомнила слова дяди Гео, а ведь он ученый. Мы говорили с ним не раз о душе растений. Он в этом ничего невозможного не видит. Если же это допустить, то, стало быть, человеческие чувства могут воспринимать и жизнь растений.

— Вопрос о душе растений, конечно, не естественнонаучный вопрос. Субъективные впечатления нельзя доказывать... Может ли жизнь растений воздействовать на нервы людей?.. Знаете, я ничего не решаюсь отрицать в данном случае... В конце концов, каждый человек верит в то, что он сам видел и слышал... Мы с вами были свидетелями удивительных вещей. Вы даже больше знаете меня... Меня занимает больше всего то обстоятельство, что впечатления, которые нас обоих волнуют, вы ведь переживали только вблизи этого растения... очевидно, какая-то таинственная магическая сила исходит из него и передается человеческому нервному аппарату... Если бы это удалось доказать... Подумать только надо!... Доказать, что мы живем среди незримых, неведомых существ... И, быть может, они видят нас, быть может, живут какой-то особой жизнью, не менее культурной, чем наша... или, кто знает, быть может, даже высшей культуры...

Гарда задумчиво слушала его.

— Сколько тайн, сколько загадок в мире!.. — тихо сказала она.

Они встали и молча пошли к дому.

Над горными вершинами стелются беловатые облака. Легкие, прозрачные пятна скользят в воздухе, сталкиваются, расплываются. Под ними лежит страна, покрытая роскошной растительностью, изрезанная камнями, соединяющими озера и моря. На водных зеркалах играет сказочных окрасок отражение, потому что небо над этим дивным краем голубовато-лиловое и на нем сверкает огромный диск с нежно-затуманенными краями. Одна серповидная часть его горит белым светом, остальная — переливчатым. Краски ласковые и мягкие. Ни одного пятна, режущего глаз или ослепляющего, но все чарует, как сказка и мечта.

Только в одном месте, к которому обращена серповидная белая часть диска, лучится в бездне неба яркая звезда. Это наше Солнце. Наше Солнце, находящееся от диска на расстоянии, которое в тридцать раз больше пространства, отделяющего его от земли.

Большой светящийся диск на небе — это крайняя планета нашей солнечной системы — Нептун. Эта страна с роскошною растительностью и морями — спутник планеты Нептун. Солнечные лучи дают этой стране девятисотую часть того света, который Солнце льет на землю. Даже и в этой доле солнечные лучи равны свету шестисот тридцати полнолуний. Но он затемняется еще плотностью атмосферы Нептуна. Зато планета сообщает своему спутнику, кроме света, и тепло, потому что она газообразна и горяча. Жителям спутника Нептуна она кажется диском, который больше нашей луны в шестнадцать раз. На этом спутнике луны имеются жители и весьма многочисленные. Он несколько схож по физическому устройству с нашей Землей, хотя по величине немного больше луны. Благодаря своему небольшому объему, эта планета остывает скорее других планет. Сила притяжения на ней значительно слабее, нежели на нашей планете. Все на ней легче, свободней и подвижней. Организмы на ней также отличаются от наших растений и животных.

Как законы механики, так и основные живые формы одинаковы во всей вселенной. Взаимное действие клеточек, их разделение и развитие, образование органических особей высшего порядка, сложных организмов с высокоразвитым сознанием — все эти законы одинаковы во всей вселенной. Различны только жизненные формы и те пути, которыми отдельные организмы идут к единению с природой.

Белые полосы на вершинах и скатах гор и светлые облачка, отделяющиеся от них, — не что иное, как мастерские утвердившихся здесь жителей, именующих себя идонами. Эти жилища можно сравнить разве только с корзинами, тонко сплетенными из нежных листьев и покрытыми прозрачной светящейся паутинкой.

Они заключают многочисленные комнаты, расположенные самым фантастическим образом, потому что в архитектуре здесь не приходилось принимать во внимание закона тяжести и притяжения. Кое-где на крышах веселых домов отдыхают идоны. Большинство летает в воздухе. Это их обычный способ передвижения. Идоны — маленькие, грациозные существа, вышиною в треть метра, с подвижными гибкими руками и крылоподобными ногами. Человеческому глазу они едва видны, потому что тела их почти прозрачны, и только от больших глаз их исходит яркий свет. Внутреннее строение их организма в значительно большей степени, чем у человека, приспособлено к преобладанию духовной жизни. Их можно было бы назвать витающими мозгами. Физическая сторона их жизни мало утруждает их, вся их энергия сосредоточена на мыслительной работе. Творящая сила природы у них приняла форму самостоятельного самосознания.

Фантазия их одолевает все препятствия в действительности. Жизнь их — свободная игра доброй воли и благотворной любви. Идоны не рождаются идонами и сами не рождают идон. Они вырастают из растительной породы, размножаются путем разделения и развития клеточек. Но сами идоны — совершенно свободные особи, устраивающие свою личную жизнь по своему вкусу и желанию и знакомые со всеми тончайшими оттенками любовных радостей и печалей.

От этих соединений происходит новая форма, распадающаяся на растительные зародыши. Из них затем опять вырастают растения, предшествующие новой органической породе. Переходом через корневидные растения эти существа поддерживают связь с жизнью и мощью мирового организма. Родовое же развитие идон и их свободная воля дают им возможность служить виду всем своим совершенствующимся опытом. Эта беспрерывная смена растительной и нервной жизни, счастливое разделение труда довели физическую энергию и духовную мощь до наивысшей точки.

Молодая идона, Фену, вылетела из своего домика и спустилась вниз, к цветущим лесам и лугам. Она летела медленно и осторожно, словно прятала что-то драгоценное под своим легким покрывалом. Вокруг нее летал ее муж Френ, уклоняясь то влево, то вправо, то поднимаясь выше, то опускаясь, будто изучая пространство, чтобы защитить Фену от случайной помехи. Расстояния, отделявшие их, не мешали им обмениваться мыслями. Правда, и у них речь передавалась путем колебания воздуха, но их органы слуха были несравненно восприимчивее, чем у людей. И для взаимного понимания они пользовались самыми разнообразными и утонченными способами. Фену летела через цветущий луг к большому лесу. Весь он был похож на один распустившийся цветник. Ветви деревьев покрыты были здесь и там голубыми чашечками. Цветущие растения, высокие и низкие, покрывали землю, и самые разнообразные пестрые животные бегали между деревьев и носились в воздухе. Все эти животные развивались, как и идоны, в смене поколений с растительным миром. Каждой животной породе соответствовала известная растительная порода, и все они составляли предшествующую ступень высших форм развития.

— Я вижу уже холм матери, — сказала Фену, — отдохнем немного.

— На ветвях этого темного дерева, — ответил Френ.

Они опустились на ветку.

— Теперь уже Нептун недалеко, — начала Фену, — хотелось бы мне опять увидать звезды.

— Туда еще очень далеко, — сказал Френ. — Но об этом надо будет подумать. Отчего тебя так тянет к звездам? Разве у нас не искрятся всюду огни?

— О, Френ, но ведь звезды — это миры, которые гораздо больше, красивее нашей планеты. Сколько счастья должно там быть!

— Как знать? Некоторые ученые утверждают, что звезды так же необитаемы, как и планеты, вращающиеся вокруг Солнца. Они утверждают, что единственные разумные во всей вселенной существа живут только в нашей стране, потому что здесь имеются все условия для существования идон.

— Вот как! И кроме идон, разумного существа и быть не может в мире? — загорячилась Фену. — Если разум ничего уделить не может другим планетам, то почему такая расточительность в отношении идон? Зачем существуют эти большие планеты вокруг Солнца, если не дано там жить разумной жизнью? Или мудрецы полагают, что планеты носятся в воздухе, как мертвые камни? И откуда знают мудрецы, что у планеты нашей нет души?

— Не горячись, Фену, в душе нашей планеты никто не сомневается, но единственные разумные существа — это все-та-ки мы. Помнишь, милая, книгу Нурля, которую мы с тобой читали — о том, как одна идона попала на планету вблизи солнца? И жителями этой планеты оказались исполинские существа, которые думают и говорят, но не летают. Там и всевозможные растения, и большие деревья, и красивые цветы. Жители этой планеты утверждают, что растения вовсе души не имеют. Они их не считают даже сознательными существами, потому что не умеют с ними говорить. Они в своем развитии совершенно оторвались от растений и воображают, что они одни во всей вселенной сподобились особого откровения, которому чужда осталась вся остальная природа.

— Я помню эту книгу. Но я думаю, что автор просто хотел дать остроумную сатиру. Если бы в действительности существовали где-либо такие существа, то это было бы ошибкой природы, которую мировой разум не замедлил бы исправить. Такие существа или погибли бы, так как утратили связь с природой, или вновь обрели бы ее, познав свое заблуждение.

Фену вздрогнула.

— Что с тобой? — тревожно спросил Френ.

— Как, должно быть, тяжело и страшно быть женщиной на такой планете! Это постоянная забота о новой жизни, ответственность, страх за непредвиденность, над которой мы не властны! Ни покоя, ни счастья! Все силы, все время отдавать маленьким беспомощным существам, и не иметь возможности выполнять свою гордую жизненную задачу, свободно и полно развивать свою личность... Какой ужас!..

— Конечно, — ответил Френ, — забота о будущем поколении совершенно поглощает все помыслы, и для стремления к высшим целям не остается больше места в душе. Нельзя любить Бога в самом себе и не видеть самого себя в этом Боге. А вечная забота о детях — это, в сущности, забота и любовь к себе, одинаково же любить Бога и себя нельзя.

— И потом, какая ужасная мысль, что высшее блаженство любви связано с ответственностью за будущую жизнь! Какое бессмыслие и какая пытка! Если есть где-либо такие несчастные женщины, которые производят на свет подобных себе существ и должны их растить и нянчить, то нет ничего удивительного в том, что такие обиженные природой создания не могут найти своего Бога...

— Что же, возможно, что многие существа приходят к нему окольным путем страдания... У нас тело и душа связаны неразрывно. Но те существа, о которых писал наш ученый, лишь путем долгого-долгого процесса мыслей и страдания могут прийти к сознанию своего единства с природой.

— В моей голове эта жизнь даже не укладывается.... Представить себе только надо, что мы, идоны, живем с нашими родителями, и они тоже идоны... Сколько тягостных осложнений создавалось бы! Как могут молодые и старые понимать друг друга? И потом, эти взаимные заботы, взаимные обязательства! Какая же тут возможна самостоятельность мысли и воли? Самым сильным чувством, вероятно, было бы желание освободиться друг от друга. Насколько счастливее мы! Живем свободно, радостно, без обязательств к нашим предшественникам, без забот о потомстве. И в то же время, когда есть потребность излить свое чувство, можем говорить с матерью, давшей нам жизнь и силу высоких духовных стремлений!...

— Полетим скорее, Фену, к твоей матери. Био благословит наше сокровище прежде, чем оно вернется в недра жизни, чтобы набраться там сил для наших внуков...

Они полетели дальше и скоро достигли цели.

* * *

Био было крохотное, прелестное деревцо, на веточках которого красовались красивые голубые цветки. Это растение, предшествующее живым идонам, носит на спутнике Нептуна название «Фиты». Идоны благоговейно чтят своих «Фит». Юным росткам они оказывают самое заботливое внимание. Только дальнейшее, конечное развитие его семян они предоставляют высшей власти.

— Здравствуй, мать, — сказала Фену, остановившись перед деревцом. — Мы прилетели к тебе с нашей заветной тайной. Благослови ее, прежде чем мы отошлем ее на темный извилистый путь надежды.

Био отвечала медленно и достойно, с светлою и покойною торжественностью.

— Благословляю красоту, которую вы, получив от меня, возвращаете вновь земле, сделав ее достойней и значительней. И пуст земля даст ей новую силу для дальнейшего расцвета и творческих порывов.

Идоны полны были гордости от сознания, что и они принесли свою мечту на алтарь вечно меняющейся, вечно творящей жизни. С радостью в сердце они полетели обратно домой.

Из развевающегося покрывала Фену вылетело в пространство что-то прозрачное, едва уловимое. Оно рассеялось в миллионы невидимых маленьких клеточек. Это были преемники Био. Рой этих молекул дремлющей жизни носился в атмосфере, окружавшей спутника Нептуна. Одни из них медленно спускались на почву, где им суждено было пустить ростки и превратиться в растения.

Спутник продолжал свой путь вокруг Нептуна, и некоторые из молекул очутились на стороне, не получавшей света ни от солнца, ни от Нептуна. Здесь они попали в разреженную атмосферу высоких воздушных слоев, получили сильный толчок назад и отлетели от планеты в пустое мировое пространство. Но и в мировом пространстве нет полной пустоты. В ней носятся и кружатся частички, разными путями отделившиеся от своих планет. Смотря по величине своей, они или притягиваются к Солнцу силой притяжения, или отталкиваются солнечными лучами. Молекулы Био были так малы, что давлением солнечных лучей их отбросило несколько еще дальше в пространство. Долгий, долгий путь проделали одинокие скитальцы. В течение сорока лет летали они из одного воздушного слоя в другой, попадали в холод, в жару, в сырость, в сухой зной, пока наконец не попали на землю, где пустили ростки в тени темного скрытого плюща. Здесь с растением произошел тот же процесс, что и в родной обстановке: из голубых чашечек развились живые существа. Первая идона на земле, родная внучка Фену, развилась из того цветка, который пересадила в свою комнату Гарда.

Едва она поняла, что находится среди чуждых ей существ, она вылетела в раскрытое окно: это было на заре. «Ильду», так она сама себя назвала (это на языке идон значит «единственная»), робко носилась в воздухе и искала товарищей. Подле темного бука, где она остановилась, она услыхала говор каких-то странных существ, смутное представление о которых она получила уже от своих предков. Идоны рождаются со всем опытом и со всеми знаниями своих предшественников. И все-таки эти существа — это были люди, Гарда и доктор Эйнитц — показались Ильду загадочными. Идона решила выждать встречи с товарищами, чтобы обсудить с ними положение. Не далее как в следующую ночь она встретила молодых идон, только что вышедших из своих чашечек, и уже могла им сообщить некоторые полезные сведения о грубом, неприветливом мире, в котором они очутились. Идоны решили, что одна часть поселится вместе и образует свою колонию, а остальные займутся изучением людей. Руководителями этого отряда выбраны были Эльзу и Грет.

Когда фабрикант Керн брался за какое-нибудь дело, то уже не забывал о нем, пока не доводил до конца. Обещав Гарде оказать содействие доктору Эйнитцу, он обставил его самыми ценными пособиями и инструментами. Гарда деятельно помогала ему и в то же время училась у него. Зафиксировать таинственные существа, или эльфов, как он и Гарда их называли, ему так и не удавалось. Он сделал из этого заключение, что они замечают его попытки и умеют совершенно ускользать из его поля зрения. Странные существа властно влияли на его воображение, настолько, что у него не хватало даже отваги совершить над ними какое-либо насилие. На тех стеблях, которые они взрастили в закрытом стеклянном ящике, чашечки еще не распустились.

Доктор Эйнитц надеялся с этих пленников получить более или менее точные фотографические снимки. Герман Керн, ни перед чем не останавливавшийся в желании угодить любимой дочери, заказал особые восприимчивые пластинки. Для Гарды эти дни совместной работы с доктором Эйнитцем были чуть ли не первыми днями истинной радости в ее жизни. Ей было с ним хорошо, легко. Другие молодые люди, с которыми она встречалась, или ухаживали, или занимали ее разговорами по светской обязанности — и то и другое было одинаково скучно. Доктор Эйнитц по какой-то внезапной прихоти судьбы стал ей товарищем, почти необходимым, и обоих связывала такая странная, такая очаровательная тайна.

В течение нескольких дней Гарда не слышала загадочных зовов из неведомого мира. Эльфы больше не являлись ей. Однажды Гарда, войдя утром в лабораторию, узнала от сторожа, что доктор проработал здесь почти всю ночь и на рассвете отозван был к больной. На стеклянном ящике Гарда нашла записку Эйнитца: «Не открывайте, пожалуйста, ящика. Здесь вполне развившиеся экземпляры — с трех часов ночи уже невидимы». Гарда взволнованно смотрела на темницу, в которой были незримые эльфы.

Ей пришло в голову сделать фотографический снимок при дневном свете; быть может, пластинка покажет больше, чем может разглядеть человеческий глаз. Она установила аппарат, но. не будучи вполне уверенной в технических приемах, села за стол и открыла руководство. Вдруг она почувствовала на своем лбу знакомое уже ей свежее дыхание. Она испугалась, схватилась руками за голову. Но руки ее тотчас отпрянули назад, словно от электрического удара. Она чувствовала, что сила изменяет ей, но сделала над собой неимоверное усилие и ждала... Ждала увидеть что-нибудь, услышать. Но она видела только ящик, и у нее было такое чувство, что она должна, должна немедленно его открыть... Она встала, как загипнотизированная, и сделала несколько шагов. Но в тот же миг явственно увидела записку Эйнитца — не открывать ящика ни в коем случае. Устоять, устоять против внушения — не думать о «Звездной росе!» Сосредоточить мысли на чем-нибудь другом... Но на чем, на чем?..

Бесконечная тоска охватила ее и страх перед чем-то неведомым, властным... Помогите, помогите!.. Она почувствовала какое-то покрывало на своей голове, вскрикнула, вскочила и в тот же миг услыхала другой крик испуга...

Когда она открыла глаза, перед ней стоял Эйнитц с полотенцем в руках я взволнованно смотрел ей в лицо.

— Что с вами? — сказал он. — Вы испугались?

Гарда смущенно улыбалась и, стараясь скрыть свою слабость, подтрунила над собой.

— Эльфы мне визит сделали, и я перед ними растерялась. Но, быть может, вы больше меня знаете, что здесь было? Расскажите!

— Я застал вас в обмороке... Это все, что я видел... Я тотчас схватил полотенце и набросил вам его на голову... У меня была мысль, что я таким образом поймаю это существо, доведшее вас до такого состояния. И действительно, я почувствовал мягкий, сильно забившийся в моих руках предмет! Я хотел его удержать, но вдруг меня обожгла такая острая боль, что я должен был разжать руки... В тот же миг вы пришли в себя. Я поспешил к вам. Вот полотенце, — смотрите, это следы едкой кислоты, ее мог выделить только эльф.

— Вы ранены? — тревожно спросила Гарда.

— Нет, ничего, я омыл уже обожженное место спиртом. Не больнее, чем от крапивного ожога. А вы теперь как себя чувствуете?

— Мне лучше, — ответила Гарда. — Досадно только то, что эльф от нас ускользнул. И, представьте себе, у меня такое было ощущение, что я должна во что бы то ни стало открыть ящик. Если вы бы не пришли, я, вероятно, это и сделала бы. Что вы на это скажете?

— Знаете, я большой скептик, — ответил он. — Я даже ваши переживания склонен был объяснять, как чисто субъективные явления. Но то, что сегодня произошло... Прямо думать жутко... Ведь это отрицание научной логики... Наука ясно доказала, — так, по крайней мере, мы привыкли верить, — что переход от растительного вида к животному совершается медленно, с чрезвычайно медленной постепенностью. То, что мы с вами видели и чувствовали, эта попытка эльфов воздействовать на вас; эти старания освободить заключенных эльфов и оказанные мне противодействия — все это опрокидывает всякие научные положения. Я прихожу к самому фантастическому предположению. Для нас с вами ясно, что мы имеем дело с сознательными существами. Но на нашей планете, на земле, непосредственный переход из растений в сознательные существа немыслим. Стало быть, «Звездная роса» явилась к нам с какой-то другой планеты.

Это предположение не так фантастично, как, быть может, вам кажется. Мысль о зародышах, рассеянных в мировом пространстве, высказывалась многими знаменитыми учеными. Сванте Аррениус[16], например, точно вычислил — сколько времени должен лететь маленький зародыш от Нептуна до земли. С какой планеты явилась «Звездная роса», вряд ли мы узнаем. Я вам снимки свои последние показывал? — добавил он.

Он поставил перед нею под стереоскопом небольшой снимок. Гарда несколько мгновений внимательно рассматривала его.

— Послушайте, да тут что-то есть... — тихо и изумленно сказала она.

Они подошли оба к окну.

— Да, да... совершенно явственные фигурки... Одна летает, другая сидит.

— Те же самые очертания, как у тел эльфов, которых я видела однажды ночью в моей комнате.

Они молча и взволнованно разглядывали один снимок за другим, и с каждым мгновеньем перед ними все глубже и увлекательнее раскрывалась сказка жизни.

— Это сон, доктор Эйнитц!.. — тихо сказала Гарда.

— Мы с вами на зачарованном острове, в царстве эльфов, — так же тихо ответил он. — Мы с вами вдвоем, и никто этого не знает. Гарда... — почти без звука промолвил он.

Она подняла на него свои лучистые глаза.

— Мне домой пора, — сказала она. — А что вы намерены сделать с этим несчастным пленником?

— Это задача, — сказал Эйнитц. — Ни видеть, ни поймать его нельзя. Попробовать разве резиновыми перчатками? Но что мы с ним будем делать? Остается только наблюдать и ждать. Попробуем еще воздействовать на него какими-нибудь световыми или химическими способами. Быть может, удастся каким-нибудь способом усыпить его или убить, и таким образом сделать его тело более доступным исследованию.

— Мне жаль тебя от души, мой прелестный эльф, — шутливо сказала Гарда, обращаясь к ящику. — Но завтра у тебя будут товарищи. Смотрите, доктор, тут распускаются новые чашечки. А теперь я пойду...

Доктор Эйнитц принялся за работу с удвоенной энергией. За дни усиленных наблюдений за «Звездной росой» он проследил уже все стадии ее развития и момент отделения эльфа от цветка. Ему удалось вовремя покрыть цветки тонкой сеткой и заметить, что она легко приподнимается. Сильной струей хлороформа он предупредил вылет эльфа. Сетка опустилась, и по некоторым слабым световым отражениям он заметил, что в чашечке действительно находится какое-то безжизненное тело. Этот опыт он проделал несколько раз, и все парализованные таким образом организмы положил в спирт. Обо всех своих наблюдениях он написал обстоятельный доклад, который хотел послать двум известным ученым — зоологу и ботанику — и спросить у них совета или указания. Он чувствовал недостаточность своего знания для продолжения дальнейших опытов. Гарда смутилась, когда он сообщил ей свой план. Ей казалось, что чужие люди отделят их от царства эльфов, к которому они так близко подошли, и разрушат мечту, которая озарила ее жизнь таким радостным смыслом. Она не решалась сознаться себе в этом — она не хотела, чтобы тайна, связывавшая ее с этим симпатичным, милым доктором Эйнитцем, сделалась общим достоянием. Но он был прав, и она ничего ему возразить не могла. Со своей стороны она заявила, что напишет своему другу — дяде, известному ученому географу Гео Сольвесу.

Гарда с увлечением заполняла страницу за страницей. Она сидела за столиком у «Богатырской могилы», где пришлось пережить ей столько незабвенных чудесных минут. Кругом была глубокая тишина, та удивительная летняя тишина, в которой голоса природы становятся близкими и понятными человеческому уху. Незаметно внимание Гарды перешло от письма к дяде Гео к таинству, совершавшемуся вокруг нее. Многоликая, многозвучная жизнь вила свою бесконечную нить. И каждый атом этой великой объединенной работы был полон чудесного, таинственного смысла. Тихо, нежно и все отчетливей и яснее уловила Гарда какие-то необычные, трепетные голоса. Из отдельных слов, из отдельных фраз складывалась в ее сознании стройная речь. Говорили растения. Говорили об узости человеческого понимания, об эгоизме и властолюбии людей. Говорили с негодованием, что один человек убил забредшего на землю эльфа и убьет еще многих для каких-то своих корыстолюбивых интересов. Говорили, что надо положить конец долготерпению и отомстить людям за их беспощадный эгоизм. «Мстить, мстить, мстить... — слышала Гарда на разные голоса. — Это преступники!.. безбожники...»

Гарда сидела, как оглушенная. Кругом опять была глубокая мирная тишина.

«Преступники!.. Вернер Эйнитц и она — Гарда?!. Идоны что-то замышляют против нас. Они хотят мстить, мстить...»

Гарда в ужасе вскочила. Она была уверена, что то, что она сейчас пережила, не было сном. Она была убеждена теперь, что вокруг нее существа сильнее ее... Что во власти их делать людям добро и зло... И люди беспомощно бьются и долго-долго еще будут биться в сетях неразрешимых загадок, недоказанных предположений и робких, жалких догадок. Она вернулась домой удрученная, прибавила к письму своему дяде описание только что пережитых минут и прилегла на диван. Она чувствовала бесконечную усталость во всем теле. Каких-то невиданных очертаний ветви скоро затрепетали над ее головой, какие-то фантастические цветы склонялись к ее ищу. Эльфы хороводом кружились перед нею, и вдруг на нее полился золотой дождь. Золотые крупинки сталкивались и звенели, как далекие струны — тихо, тихо... и все затихло... все погасло...

Жизнь Гарды разделилась теперь на две половины. Одна протекала в семье, в хозяйственных хлопотах, в заботах о близких. Другая — в заколдованном кругу ее новых интересов и захватившей ее тайны.

Отец уезжал по делам, и тетя Минна волновалась. Ей надо было ее успокаивать. Все хозяйство лежало на ее плечах, и служащие, начиная от управляющего и кончая ночным сторожем, за всяким пустяком обращались к ней. Потом вдруг от Фрикгофа пришло письмо с обстоятельным изложением его нежных чувств и предложением. Надо было и ему ответить. Гарда знала, как огорчит отказ и его, и ее отца. Но теперь она говорила себе, что не имеет даже нравственного права соединять свою судьбу с чужою жизнью... Теперь, когда ей грозят какие-то неведомые опасности, ее прямой долг избегать кого бы то ни было... Разве только, конечно, если человеку грозит такое же несчастье, как ей... Но это совсем другое дело...

Она широко открыла окно в сад. Стояло чудесное солнечное утро. Она быстро оделась и побежала в лабораторию. Было всего только семь часов, но доктор Эйнитц сидел уже за работой и встретил ее с сияющим лицом.

— Вы поверите, что я вчера слышала идон?

— Кого- кого?.. Идон?.. Это что такое?..

— Ну да! Представьте себе. Они так себя называют... идонами.

И Гарда с бьющимся сердцем рассказала доктору, что она слышала от существ другого мира.

— Что же, этого надо было ждать! — сказал Эйнитц. — Раз наш глаз воспринимает движение и очертание этих таинственных существ, то очевидно, формы, в которых проявляется их сознательная жизнь, могут передаваться нам в доступных нашему пониманию звуках. Ведь речь идет об индивидуальном представлении сознательности у растений, и собственные имена, как «Идоны» и «Био», создались в вашем мозгу. Неведомые нам формы растительной речи проникли в ваше сознание какими-нибудь акустическими образами, прозвучавшими для вас, как «Идоны» и «Био». Все это в высшей степени интересно, и мне кажется порой, что мы с вами находимся по ту сторону действительности. И кто знает, что мы еще увидим и услышим! Я пойду наверх, посмотрю, что сталось с заключенными эльфами, а вы подождите меня здесь.

— Нет, нет, ни за что! — твердо сказала Гарда. — Я пойду с вами.

Они осторожно вошли в темную комнату.

— Как сильно спиртом пахнет!... — заметила Гарда. — Но в ящике ничего нет...

Она повернула электрическую кнопку и осветила комнату.

— Исчезли! Взгляните-ка: в сетке будто выпилено отверстие. А здесь, а здесь, — воскликнула Гарда, — осколки стекла!

Сосуд со спиртом, где лежал мертвый эльф, разбит.

— Глядите-ка, глядите-ка сюда!..

В комнате стоял хаотический беспорядок. Все ящики были разбиты. Сетки и крышки были разбросаны по всем углам. Весь материал, который Эйнитц тщательно собирал, был уничтожен. Даже фотографические снимки и рисунки были совершенно испорчены. Сохранились только снимки аппарата, лежащего в шкафу. Шкафа идоны не коснулись. Доктор Эйнитц мрачно смотрел на опустошенную комнату. Все погибло... Надо отказаться от всех дальнейших попыток изучить эти таинственные мстительные существа. И с прекращением работ прекратятся и частые встречи с Гардой —золотые минуты его жизни. Он взглянул на Гарду. Она сидела за столом и безмолвно смахивала с ресниц набегавшие слезы. Эйнитц подошел к ней.

— Месть идон, — тихо сказал он. — Но вина лежит на мне одном. Я отнял у вас вашу тихую радость — «Звездную росу». Простите, но я отказаться от начатого дела не могу. Я буду бороться и готов ко всему. Но я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности. Этого я не хочу, Гарда, — тихо добавил он и глубоко заглянул ей в глаза.

Она с любовью встретила его взгляд.

Эйнитц схватил ее руку и прижал ее к своим устам. Гарда хотела что-то сказать, по ничего не сказала. Они только потянулись один к другому и губы их сказали друг другу то, чего никогда никакие речи в мире сказать не могут...

Гарда вдруг вырвалась из его объятий и отбежала в другой угол комнаты.

— Не подходи! Не подходи! — крикнула она. — Если идоны здесь, они все видят...

— Это теперь безразлично, — сказал он, смеясь. — Подумай только — если бы они захотели выболтать, то ведь не нам, а другим, и тогда они сами выдали бы свое существование.

Гарда согласилась с ним, и оба стали приводить комнату в порядок. Это стоило им немалого труда, так как лаборатория имела такой вид, словно была стоянкой неприятельского отряда.

— Необходима безусловная осторожность, — сказал Вернер. — Мы должны выяснить причины этой вспышки. Что они освобождают своих пленников, это естественно. Что они унесли своих мертвецов — можно объяснить религиозными мотивами. Но зачем они уничтожили свои собственные ростки, фотографические снимки, рисунки?..

— У нас ничего почти не осталось, — скорбно вздохнула Гарда.

— О, но то, что я получил, я не обменяю на всех идон, вместе взятых.

— И я тоже, пожалуй, — с прелестной плутовской улыбкой ответила Гарда.

Идоны основали свою колонию в уединенном месте, на вершине утеса, который люди называли «Богатырской могилой». Жилища их были не так красивы и удобны, как на родной планете, потому что строительный материал, который они нашли на земле, мало отвечал их потребности. Кроме того, у них не было примера и опыта их предков и соплеменников. Экспедиционный отряд под руководством Эльзу и Грет летал в воздушном поезде, среди людей, наблюдал и изучал их.

Колония же, которой предводительствовала Ильду, наистаршая из земных идон, наблюдала тех людей, которым известно было существование идон. Если отдельные человеческие приемы и не были вполне ясны для них, то они отлично все-таки понимали, с какой целью Гарда и Эйнитц затеяли эту лихорадочную работу в лаборатории.

Первая развившаяся в плену идона назвала себя «Стефу», и ее-то и снял Эйнитц вместе с ее возлюбленным «Лиссом», пытавшимся ее освободить. Этот же Лисс хотел путем гипнотического воздействия заставить Гарду открыть ящик и обжег руку доктора Эйнитца. Это было вызвано лишь необходимостью самозащиты, так как идоны ни малейшей вражды к людям не питали. Люди были для них только предметом научного интереса. Идоны слишком чтили все живое для того, чтобы умышленно причинять страдание органическому существу. Но для собственной безопасности они не хотели, чтобы люди знали о них. Поэтому они не решались для освобождения заключенной идоны прибегать к мерам, которые бы открыли людям их деятельность. Они не хотели делать решительных шагов до возвращения экспедиции, но когда они узнали, что Эйнитц посягает на жизнь идон, они вынуждены были изменить свой план действий. Они были оскорблены в своих лучших, священных чувствах, и ради спасения своих близких решили не щадить людей. Ильду созвала всех идон колонии на чрезвычайное собрание. Все сошлись на одном пункте, а именно: подобные враждебные действия людей впредь недопустимы. И необходимо изъять из их власти всех идон и предшествующие им растения. Решено было немедленно освободить заключенных и путем уничтожения аппаратов лишить людей возможности овладеть новыми идонами. Конечно, жители Земли должны были узнать о силе и способностях идон и о средствах, которыми располагают идоны, но другого способа борьбы у них не было. Против беспощадности они решили выставить свои силы. Некоторые из идон, лично пострадавших от людей, были того мнения, что в борьбе с людьми ни перед чем останавливаться не надо. Существа, которые сознательно и умышленно покушались на жизнь других существ, по их мнению, никакой пощады не заслуживают. Во власти идон было истребление всего человечества. Благодаря тому, что они могли приближаться к ним, оставаясь невидимыми, они имели возможность одним уколом или электрическим ударом убить человека.

Это Лисс, возмущенный страданиями Стефу, выступил с предложением радикальных мер. Но сама Стефу заступилась за людей, которых она близко наблюдала. На ее взгляд, покушение людей на идон не было только проявлением злой воли. Они преследовали при этом важные для всего человечества интересы, еще чуждые пока идонам. В заключение, единодушно принято было предложение Ильду — ограничиться пока только разгромом лаборатории. В ту же ночь, когда это решение приводилось в исполнение, и в то самое утро, когда Гарда и Вернер переживали в лаборатории ужас потери и счастье любви, руководители экспедиции Эльзу и Грет делали доклад собранию идон.

Грет и Эльзу со своими спутниками совершили много поездок в разные стороны. Путем астрономических наблюдений им удалось определить размеры планеты. Огромное количество жителей, разнообразие их жилищ и вид поверхности скоро доказали им, что этим внешним путем обозрения им вряд ли удастся познать сущность этого мирового организма. Они решили тогда действовать своим центральным органом, то есть вычитывать непосредственно из человеческого мозга человеческое представление об их мире, жизни и задачах. Идоны скоро убедились, что в умственном уровне людей существуют большие различия, но что есть немногие дальновидные индивидуумы, которые могли им объяснить то, что им нужно было знать. Идоны пользовались своим даром гипнотического воздействия и подвергали восприимчивых к гипнозу людей форменному экзамену. Человеческие мозги были для них библиотекой, в которой они находили ответы на все свои вопросы. Их тяготила необходимость физического прикосновения к голове человека для того, чтобы читать в нем, как они выражались. Люди не могли не почувствовать какого-то внешнего воздействия на свои нервы, и идоны опасались, что они станут доискиваться причин происходящих в них явлений.

Но Грет случайно заметила, что исходящие от идон световые волны могут служить мостками между человеческим мозгом и центральным органом идон. Благодаря этому, они в течение нескольких недель составили себе представление о человеческой культуре.

— Планету, на которой мы находимся, — докладывала Грет собранию, — здешние обитатели называют «Землей». Это та самая, которую мы называем «Третья», то есть третья планета от солнца. Она значительно меньше нашей планеты, но несравненно сильнее, так как заселена тысячью шестьюстами миллионов жителей и бесчисленными животными и растениями. Благодаря этому, она достигла известной культуры.

— Культуры?! — воскликнуло несколько голосов.

В собрании пробежал шепот удивления.

— Да, — продолжала Грет, — я употребила это выражение, так как состояние, в котором находится Земля, все-таки означает для нее известную ступень на пути к совершенству. Хотя, с нашей точки зрения, она совсем некультурна. На наш взгляд, планета идет к развитию, к идеалу единства прямо невероятным и непостижимым окольным путем. Но в этом лежит глубокий смысл. Необъятный дух космоса на другой планете избрал совершенно иные формы проявления. Разнообразие неисповедимых путей его может только исполнить нас благоговейного удивления.

Растения на Земле имеют о людях очень смутное представление, и не могли дать нам каких-либо определенных сведений. Но и сами люди еще не постигли всего смысла живущего — они видят в растениях только средства для их человеческого существования, а не участников духовной жизни планеты.

На Земле живут два многочисленных вида, которые друг друга не понимают: растения и животные, из которых самые разумные — люди. Это раздвоение внесло в духовную жизнь планеты болезненный разлад. Люди живут какой-то обособленной группой, без тесной духовной связи с окружающим их миром. Им еще только предстоит долгий и тяжелый путь к слиянию с природой. Они еще только томятся, и то немногие из них, о сознании единства мира, где каждый чувствует себя величиной и нераздельною частью великого. Быть может, и нашим предкам в незапамятные времена пришлось проделать этот путь. Но люди стремятся вперед, путем труда и познания стараются приблизиться к идеалам нашей культуры. Жизнь их — тяжелая, полная труда и забот, полная страха и опасений. Им совершенно чуждо то безоблачное блаженство, в котором проходит наша жизнь. Их тяготит настоящее и пугает будущее, потому что оно связано с каким-то концом, с призраком тьмы, в которую тоскливо и тщетно вглядываются их светлые глаза. И в жизни каждого отдельного человека мы наблюдали то же самое раздвоение. Вечно творящую, свободную мысль, то есть свой внутренний мир, они называют фантазией, а то, что их окружает, что им мешает, с чем приходиться бороться, они называют действительностью. Удовлетворение они получают только извне, фантазия же ставит им все новые и новые требования, и потому они вечно в томлении и тоске. Чем больше мы наблюдали людей, тем чаще приходила нам мысль, что вся эта планета — ошибочный опыт природы.

Грет замолкла, и слова попросил Лисс.

— На мой взгляд, такой организм даже не имеет права на жизнь. Для людей, мне кажется, лучше вовсе не жить, нежели являть вселенной такую жалкую картину безуспешного стремления к разуму. Лучше вычеркнуть их в бессознательном состоянии из живого мира, чем дать им возможность влачить без конца свое мучительное существование. Волею неведомого мы, представители более совершенного вида, попали на землю, и я полагаю, что наш долг исправить ошибку природы. Я предлагаю истребить все человечество...

— Если мы посланы сюда с какой-либо целью, — горячо возразила предводительница колонии Ильду, — то спасения ради, а не для зла. Я считала бы наиболее целесообразным вступить в общение с высшими организмами Земли, с людьми, и помочь им, советами и указаниями, пересоздать свою культуру. Но по тому, что нам сообщили наши друзья, побывавшие у людей, это кажется мне невозможным. Грет права. Обитатели земли идут совершенно иным путем, нежели мы. Мы не можем переделать их мыслительный аппарат и не можем думать за них. Но уже самая чуткость их к голосам из другого мира, к существам более высокой культуры, говорит за то, что они могут еще со временем войти в царство высшего разума. По-моему, они не совсем безнадежны. И мы не имеем никакого права путем истребления отрезать им путь к совершенству. Дальше, я позволю себе еще заметить, что вряд ли мы даже сможем привести в исполнение наше желание помочь людям. Я не вполне уверена, сможем ли мы утвердить наше существование в физических условиях этой планеты. И кто знает — не прекратится ли даже вовсе наш род в изменившейся среде.

После нескольких минут серьезного молчания, заговорила Эльза:

— Да, Ильду совершенно права. Мы все должны обдумать и взвесить ее слова. Мы живем уже немало дней на этой планете. А много ли состоялось браков? Правда, мы не должны об этом спрашивать, но если бы это было, мы это знали бы. Мы никого еще не видели здесь в праздничной одежде. А если бы браки и были, то откуда мы знаем, что тайна любви может приняться на этой почве. Мы нигде здесь не видели растений, подобных нашим матерям. Люди даже представления не имеют о подобной смене поколений. Если же нас не сменят новые растения, то вид наш выродится. И мы, может быть, должны отсюда уйти.

— Да, — решительно поддержала ее Ильду, — прежде всего мы должны иметь в виду интересы нашего вида. Если в течение ближайшего времени выяснится, что физические условия на этой планете не благоприятствуют нашему дальнейшему развитию, то мы должны будем исчезнуть отсюда.

Лисс опять попросил слова.

— После всего, что сказано Ильду и Эльзу, я беру свое предложение об истреблении человечества обратно. Какое бы решение мы ни приняли, мы должны, первым делом, позаботиться, чтобы идоны не попадались больше в руки людям. Мы-то сами можем уйти от них. Но у них останутся наши растения. Люди найдут способ вырастить идон где-нибудь в далеко укрытых местах, и мы бессильны будем помешать этому. Я полагаю поэтому, что первая наша забота должна быть о том, чтобы не допустить до дальнейшего развития пестики на оставшихся здесь растениях.

После недолгих прений, идолы решили уничтожить свои побеги, а вопрос об исчезновении с этой планеты подвергнуть вторичному обсуждению.

Гарда ликовала. Приехал ее дядя Гео Сольвес, ученый, авторитетный в научном мире, и не только заинтересовался ее сообщениями о наблюдениях и опытах, которые она и Эйнитц проделали над таинственным цветком, но даже сам принял участие в лабораторных исследованиях. На второй же день его приезда Эйнитц сделал новое открытие. В чашечках «Звездной росы» вместо пестиков, из которых, по наблюдениям, развивались идоны, оказалась какая-то беловатая жидкость.

Самих же идон и след простыл.

Химический анализ обнаружил в жидкости присутствие элемента, входящего в состав каучука. Доктор Эйнитц и Гарда имели теперь влиятельного покровителя в лице Гео Сольвеса. Слово его было законом для фабриканта Керна. Когда Гео сказал ему, что открытие доктора Эйнитца может иметь серьезное практическое значение, Керн со всей свойственной ему горячностью ухватился за эту мысль. Тотчас выписаны били необходимые инструменты. На помощь доктору Эйнитцу приставлен был фабричный химик доктор Эммейер, и работа, которая велась в глубокой тайне под непосредственным руководством Гео Сольвеса, не преминула дать самые блестящие результаты. Найдено было средство для выделки каучука самого высокого качества. Открытие это совершенно уничтожило всякую возможность конкуренции и сулило несметные богатства.

Лишь тогда, когда в значительности этого открытия не оставалось больше сомнения, Гарда решилась открыть отцу тайну своего сердца. Она знала, что отец желал ее брака с Фригкофом, его другом и компаньоном, и что отказ, которым она ответила на его предложение, глубоко его огорчил. Правда, он не сказал ей этого, но она видела по его затуманившимся глазам, что он сильно разочарован в своих ожиданиях. Брак любимой дочери со скромным фабричным докторам Эйнитцом был бы для него, быть может, ударом, тем более, что дела его в то время сильно пошатнулись, но теперь Эйнитц был уже не бедный фабричный доктор, а автор открытия, которое должно было осчастливить всю семью Керна. Гарда радостно и гордо сообщила о своем выборе. И теперь ее замужество раскрывало и перед ней нежданные блестящие перспективы.

Под шумок всех этих событий, сестра Гарды, веселая Зиги, которая, казалось, ничем, кроме танцев и лаун-тениса, не интересовалась, влюбилась в лейтенанта Шилена. У них дело обошлось гораздо проще, чем у Гарды с Эйнитцем, без участия идон и каких бы то ни было таинственных существ. В одно ликующее утро она пришла к отцу и заявила, что, хотя ее и считают только девочкой и шалуньей и водят ее в коротких платьях... но все равно, она о себе совсем другого мнения... И вовсе не хуже Гарды... И тоже хочет выйти замуж.

Замужество дочерей привело к долго откладывавшемуся объяснению между Керном с теткой Миной. Теперь, когда они оба остались в доме одни, Керн исполнил свое давнишнее обещание: скрепил брачным союзом свою дружбу и ее любовь.

Идоны покинули землю. Но растений, которые Гарда окрестила поэтичным именем «Звездная роса», они унести с собою не могли. Они сделали все, что было в их силах, чтобы помешать дальнейшему развитию своего рода на этой несчастной планете, где цель и смысл жизни — корыстный труд. Из пестиков их не выделялись больше идоны, легкие светящиеся существа, творящие сказку жизни. Из них выделялась тяжелая жидкость, которой люди пользовались для своих целей, чуждых светлому миропониманию идон.

Все тайные радости и печали, которые Гарда и Эйнитц пережили в общении с таинственными существами, они сохранили глубоко в своих сердцах. Это осталось тайной их души, их любви. Она исполняла их радости и благодарности к Неведомому Богу, который сподобил их заглянуть в лик Вселенной.

Они сподобились видеть сон, который снится избранным.