Девушка в снегу © Перевод. Елена Богатыренко, 2011

— Америка? — сказал профессор Матерас. — Америка?.. О, это штука куда более сложная, чем думают наши писатели… и даже их писатели… Я объездил ее от Нью-Йорка до Нью-Мексико и от Луизианы до Аризоны, я преподавал французский в тринадцати университетах и в трех женских колледжах, так вот я вам скажу, что Америки как таковой не существует… Нет… Америк много… То, что справедливо для Бостона, не годится для описания Канзас-Сити, тем более Лос-Анджелеса… Бэббит? Но Бэббит и сам здорово изменился, хотя бы потому, что прочитал «Бэббита»… Бэббит умер… в тот момент, когда родился… Вы, европейцы, никогда не ездившие дальше площади Согласия или Пиккадилли, делаете вид, что верите, будто Америка не в состоянии испытывать те же чувства, что и мы… Да нет же, о Господи! Влюбленный, честолюбивый, ревнивый американец почти ничем не отличается от нас… Он не такой? Да, конечно… И все же сходства больше, чем различий. Американская мать — это прежде всего мать; американская женщина — это прежде всего женщина… Когда американец любит, он может быть немыслимым пуританином, может наивно искать лженаучные фрейдистские мотивы, но в конечном итоге он любит, и его любовные драмы нам совершенно понятны.

Он на мгновение умолк, поискал в кармане какое-то письмо, потом продолжал:

— Но все же порой испытываешь удивление… И тогда возможны ошибки… Вот, посмотрите, письмо от паренька из Чикаго, Гарри Плагга, который учился у меня лет… ага! лет восемь или десять назад, и которому я, сам того не желая, здорово навредил… Плагг — славный мальчик, вовсе не глупый, с жутким среднезападным акцентом… Дело было примерно в 1930 году, я тогда преподавал литературу в Сэндпойнте — это очень любопытный университет в горах, основанный когда-то для обращения индейцев в христианство… За всю свою преподавательскую карьеру я редко встречал настолько интересных студентов… Немного дикие, немного жесткие (нравы там такие), но до чего искренние, живые, пылкие… Так сложилось, что два-три раза в неделю я приглашал их к себе домой, маленькими группками, и мы свободно, по-свойски общались… Одна из драм зрелого возраста состоит в том, что тебе становится трудно поддерживать человеческий контакт с молодежью. Преподаватель, любящий свою профессию, естественным образом становится связующим звеном между поколениями.

Уже после нескольких недель работы в Сэндпойнте мои любимые ученики не испытывали никакой неловкости. Они приходили в мой кабинет, резвились и шалили, как щенки. Кто приходил первым, занимал кресла, остальные усаживались на ковре, все курили — кто сигареты, кто трубки. В принципе, нам следовало беседовать только о Руссо, Бальзаке, Прусте, а получалось, что они говорили главным образом о себе и о жизни, внушавшей им множество опасений. Это было время Великой депрессии, и с каждым днем жить становилось все труднее. Молодая Америка сомневалась в своем будущем, и мальчики искали ответы во французских романах примерно так же, как люди эпохи Возрождения гадали по книгам Вергилия, а пуритане — по Библии.

Как-то в воскресенье я стоял у окна в спальне и любовался снегопадом, и вдруг увидел, что перед моей дверью остановился маленький автомобильчик и из него вылез юный Плагг. Мне очень нравились его оригинальный язык и грубоватый здравый смысл.

— Смотри-ка! — сказал я жене. — Наш друг Плагг! В воскресенье!.. Какого черта ему понадобилось?

Мое удивление, следует отметить, объяснялось тем, что студенты почти никогда не посвящают воскресные дни учебе. Одни ходят в церковь (в Сэндпойнте таких было немного, но бывают очень набожные университеты); многие занимаются спортом; почти все гуляют с девушками. Приехать в воскресенье к преподавателю французского языка — это из ряда вон выходящий поступок.

Не заглушив мотор (я видел, как подрагивает стоящая на заснеженной дороге машина), Плагг с низко опущенной головой, довольно мрачный, пошел по тропинке к моему дому. Я спустился, чтобы открыть ему (в Сэндпойнте у нас с женой не было прислуги, только негритянка уборщица, которая приходила ближе к десяти).

— Вот это усердие, Плагг! — сказал я. — Решили поговорить по-французски с утра в воскресенье?

— Поговорить по-французски? — переспросил он. — О нет, сэр, я по личному делу… Прошу прощения, сэр, что беспокою вас в такое время, но я тут сделал кое-что… Кое-что такое, чего сам не понимаю… Мне нужно посоветоваться, и я подумал, что, может быть… ну, может, вы мне сможете помочь…

Чем дольше я его слушал, тем меньше узнавал спокойного Плагга, которого видел в рабочие дни. Его смущение стало передаваться и мне.

— Садитесь, Плагг, — сказал я, пригласив его войти, — и закуривайте… Это вам поможет успокоиться.

— Спасибо, сэр… Дело вообще-то недолгое… Идиотская история… Но я хочу рассказать вам все, честно, даже если вы потом будете меня ругать…

— Ладно… Ну хорошо, я вас слушаю… Спички у вас есть, Плагг? Ну, рассказывайте!

Он приступил к рассказу так торжественно, что я испугался, не натворил ли он серьезных бед. «Почему он не пошел посоветоваться с деканом? — думал я. — Решать проблемы студентов — это дело Филиппса, а не мое».

— Я буду точен, сэр, — сказал он, — и даже, как вы всегда говорите, объективен… Вы ведь знаете, сэр, что в первую субботу каждого месяца студенты нашего университета устраивают бал и каждый из нас имеет право пригласить девушку… Кое-кто встречается с девушками прямо в Сэндпойнте, у преподавателей есть дочки или у местных домовладельцев… Но таких меньшинство, а в основном мы приглашаем девушек из соседних городов… Само собой, мы не имеем права предлагать им остановиться в нашем общежитии, поскольку оно расположено в зданиях университета… Да и вообще, это было бы аморально или, если это слово кажется вам смешным, — опасно… Поэтому мы снимаем для наших приглашенных номера в гостинице, в «Сэндпойнт Инн» или в какой-то другой…

— Все это мне известно, Плагг… Я сам жил в «Сэндпойнт Инн», прежде чем нашел этот дом, и застал там не одну субботу, так что я видел, как гостиницу заполняли сестры, кузины и невесты. Это было очаровательно и довольно шумно.

— По-моему, сэр, в прошлую субботу мы с вами встретились на матче между Гарвардом и Сэндпойнтом, и я был с Кэтрин… Вы сидели в ряду над нами, и я даже извинился, потому что Кэтрин прислонилась к вашим коленям.

— Да-да, помню, вы были с очень хорошенькой девушкой… Если память мне не изменяет, блондинка в красном свитере.

Он с трудом сглотнул, потом продолжал:

— Да, она блондинка и, по-моему, очень симпатичная… Мы с ней встречаемся уже несколько месяцев… Так вот, вчера вечером она приехала на бал. Мы танцевали допоздна, потом, уже ночью, я проводил ее в гостиницу и поехал спать… Вы же знаете, сэр, где я живу — на первом этаже в «Харрисон-холл».

Я вспомнил, что действительно как-то раз заходил к Плаггу; мы пили чай вместе с другими студентами, и дело происходило на первом этаже здания в готическом стиле, подаренного университету банкиром Харрисоном. Помню, что мне понравились кресла и очень не понравился граммофон.

— Надо сказать, сэр, что днем я показал Кэтрин свою комнату.

— А вам разрешено приводить к себе девушек?

— До ужина можно, сэр… Но если кто-то увидит, что после определенного часа из комнаты студента выходит женщина, то его отчислят, а это дело поганое… В общем, я проводил Кэтрин в гостиницу и поставил машину в гараж; потом я вернулся к себе и только начал раздеваться, как вдруг услышал легкий стук. Потом еще и еще. Можно было подумать, что кто-то кидает камушки мне в окно. Я выглянул и увидел, что под моим окном, в снегу, стоит Кэтрин в белой шубке.

— Боже мой! — сказал я шепотом. — Что вы тут делаете, дорогая?

— Я не смогла попасть в номер… Я забыла ключ.

— Но, Кэтрин, вы могли попросить портье, он бы вам открыл!

— Я не нашла портье.

— Как это? Я видел его, когда оставил вас в гостинице.

— Мне холодно, — вдруг сказала она, вся дрожа.

— Подождите, дорогая, я сейчас выйду и отвезу вас в гостиницу. Я убежден, что смогу найти того, кто откроет вам номер.

Тут она подошла к окну и прошептала:

— Гарри, пустите меня к себе, это будет гораздо лучше… Я уйду совсем рано, на рассвете…

Я очень расстроился, мне было неловко, я даже рассердился. То, о чем она просила, нам запрещено строго-настрого; вы сами знаете, что проступки такого рода декан не прощает. Финнигана за это отчислили, а ведь он был одним из ведущих игроков в футбольной команде, а я, увы, нет; да и вообще, ломать всю карьеру из-за женских капризов — по-моему, это глупо… Добавьте к этому, сэр, что я не ребенок; я прекрасно представлял себе все искушения, ждавшие меня, если я пущу переночевать такую красивую девушку, как Кэтрин, а мне вовсе не хотелось, чтобы между нами было что-то серьезное… Она очень славная девушка, с ней приятно пойти на стадион, на бал… Но мы как-то говорили, месье… не знаю, помните ли вы… о Мольере… Да, когда вы рассказывали про «Ученых женщин», мы обсуждали тип женщины, на которой я хотел бы жениться, так вот, должен вам сказать, будущая миссис Гарри Плагг не очень-то похожа на Кэтрин!

Но дело в том, что пока в моей голове крутились все эти умные мысли, о которых я вам рассказываю, пока я размышлял над тем, что эта девушка ведет себя как-то странно, что она врет насчет портье и все это придумала нарочно, что-то во мне, наоборот, очень хотело воспользоваться ситуацией. Голова говорила мне: «Нет!», а руки сами потянулись, чтобы ей помочь. Она ухватилась за них. Через мгновение я уже держал ее на руках, она была легонькая и вся промерзла. Я усадил ее на диван и закрыл окно.

Кэтрин все время смеялась. Она встала, сняла мокрую шубку и осталась в бальном платье… Это было так красиво, сэр, — белое платье с блестками, голые плечи и светлая головка на моем старом диване, что я на какой-то миг забыл и о плохом настроении, и о тревоге… Она попросила сигарету. Она чувствовала себя, как дома, она расспрашивала меня про мою мебель, книги, фотографии, рисунки…

— Послушайте, Кэтрин, — сказал я наконец, — уже очень поздно; завтра с утра мне надо на теннис; вам надо встать в шесть; надо спать… Я уступлю вам кровать, дорогая, а себе перенесу диван в ванную комнату… Завтра с утра я вас разбужу и постараюсь, чтобы мы выпутались без осложнений… Если немного повезет, то все получится.

Она посмотрела на меня как-то насмешливо и спросила:

— Вы что, меня боитесь?

И, не говоря больше ни слова, она стала расстегивать платье… Ох, сэр, как красиво, как волнующе выглядит женщина, когда раздевается… Вы как-то сказали, что я буду художником… Я хотел бы запечатлеть эти движения рук, скрещенных над головой, в тот момент, когда она сняла платье… Через несколько секунд Кэтрин осталась совсем голая. Я знал, что у нее хорошая фигура: я видел ее в купальнике. Но голая!.. Ох, мужчина так странно устроен, сэр!

Я сказал:

— Кэтрин!..

Я больше ни о чем не жалел. Она с улыбкой бросилась на мою кровать.

«Ну и черт с ним, тем хуже! — подумал я. — Может быть, на карту поставлена моя судьба, но игра стоит свеч».

Вы хотели этого, Кэтрин, — добавил я.

И я тоже быстро разделся, совершенно не понимая, что делаю. Я расшвырял одежду по всей комнате, куда попало, и одним прыжком оказался рядом с ней.

И вот тут-то, сэр, и произошло нечто совершенно немыслимое… Наверное, я ничего не понимаю в женщинах, сэр, нет, не наверное, точно… Честно скажу, в этой женщине я не разобрался. Потому что эта девушка, которая, как я вам только что рассказал, сама все это придумала, которая вернулась через снег в бальном платье, чтобы провести ночь в моей комнате, девушка, решившаяся на такой смелый шаг — раздеться передо мной, — вдруг сделала вид, что оскорбилась, когда я разделся, и начала кричать.

— Гарри! — заявила она, укутавшись в мои простыни по самую шею. — Гарри! То, что вы делаете, это позор!.. Если бы я могла себе представить, что вы поведете себя как скотина, я бы к вам не пришла!

Ладно, сэр, вы же понимаете, я не могу вам описывать в подробностях всю эту ночь… Довольно забавные подробности, но я все же не решусь… Главное, что я ее умолял, пытался применить силу, просил, ругался, убеждал, обещал — и все напрасно, я провел ночь рядом с восхитительной девушкой и ничего не получил… Часам к четырем утра она уснула… А я глаз не сомкнул; я ее ненавидел; я придумывал способы, как наказать ее. Вы помните, сэр, роман Бальзака, который мы вместе читали, тот роман, который он написал, чтобы отомстить кокетке, и там говорилось, что мужчина, над которым она издевалась, заклеймил ее раскаленным железом?

— Да, конечно, — сказал я, — это «Герцогиня де Ланже».

— Так вот! Если бы у меня ночью было это раскаленное железо, я бы поставил Кэтрин клеймо прямо над ее красивой грудью, которая спокойно вздымалась во сне!

— Плагг, вы становитесь романтиком.

— Думаю, что обычно во мне ничего такого нет, сэр, вы скорее упрекаете меня в обратном, но в эту ночь… Ох, как я возмущался!.. В шесть утра я разбудил Кэтрин, потому что единственный шанс избежать гнева декана состоял в том, чтобы избавиться от нее до прихода прислуги… В шесть утра в воскресенье улицы в Сэндпойнте пустые, так что я имел все основания надеяться, что она вылезет из окна незамеченной.

Когда я потряс ее, она широко открыла удивленные глаза, потом все вспомнила и тут же развеселилась. Я понял, что для нее это приключение было просто забавным подвигом и что она с гордостью будет рассказывать о нем подружкам.

— Одевайтесь! — сказал я так твердо, как только мог, и кинул ей ее рубашку, лежавшую на ковре. — Я уже готов… Я пойду в гараж за машиной… Не выглядывайте в окно, но ждите меня, а когда увидите, готовьтесь спуститься… Я вам помогу.

— Спасибо, сэр Гарри, — насмешливо сказала она, — вы настоящий рыцарь.

Через пятнадцать минут мой «форд» уже стоял под окном. Снег валил вовсю, прямо как сейчас. Кэтрин открыла окно.

— Давайте, — сказал я, — прыгайте ко мне на руки… Не бойтесь.

— А что, я похожа на женщину, которая чего-то боится?

Как только она села в машину, я тронулся с места, но я не поехал к «Сэндпойнт Инн»… Нет, сэр!.. Потому что в этом случае Кэтрин осталась бы не наказанной, а я думал, что она заслужила суровое наказание… Я проехал через весь город, пересек реку и направился в Лонгвуд, к лесу.

— Послушайте, Гарри, — спросила она, — куда это вы меня везете?

Поскольку я ничего не ответил, а она горда, как сам черт, она решила сделать вид, что ей весело:

— Отличная мысль! Прогулка с утра пораньше… Заснеженный лес… Как красиво… Да вы поэт, молодой человек!

Пока мы ехали вдоль леса, а это было нелегко, потому что под этим снегом я не видел ни ухабов, ни выбоин, я прямо сказал ей все, что о ней думаю. Когда я все выложил и понял по спидометру, что мы уже отъехали на добрых шесть миль от Сэндпойнта, я остановился. Не говоря ни слова, я взял Кэтрин на руки — она была так удивлена и напугана, что даже не задала ни одного вопроса. Я отнес ее под елки, на миленькую полянку, которая была белее, чем ее собственная шуба. Там я ее осторожно поставил в густой снег и, по-прежнему молча, не обращая никакого внимания на ее вопли, не глядя, что с ней происходит, побежал к машине и уехал… Сейчас Кэтрин, наверное, идет по пустой дороге в серебряных туфельках и в платье с блестками, до Сэндпойнта ей часа два… Два часа в хорошую погоду…

Ну вот, сэр… Когда я это все проделал, мне казалось, что это справедливо… Но когда я ехал обратно, я стал думать, правильно ли я поступил… О, дело не в том, что я вдруг сильно пожалел эту девушку, которая меня не пожалела… И не в том, что я боюсь наказания. Она никогда не осмелится все рассказать. Она придумает, бог ее знает, какой киднеппинг, но никогда не скажет, что это сделал я, потому что она ведь рассказывает подружкам, что крутит мной, как хочет… Но я не знаю… Представляю себе эту бедолагу, как она идет в тоненьких чулочках по мокрому и глубокому снегу, и спрашиваю себя — может быть, несмотря на все, мне надо ее выручить?.. Я проезжал мимо вас, сэр, и подумал, что зайду и спрошу совета… Как вы думаете? Что надо сделать? Оставить ее пожинать плоды своего кокетства или попросить у нее прощения?.. Самое поганое, сэр, в том, что сейчас ей не до гордости и это ей только на пользу, но если я пойду на уступки и спасу ее, она в ту же секунду напустит на себя торжествующий вид… «Бедный Гарри!»… Так и вижу ее улыбку… В общем, сэр, я не знаю… Я сделаю, как вы скажете.

— Немедленно отправляйтесь за ней, — сказал я, потому что к этому времени снегопад еще усилился.

Но я не раз пожалел, что дал ему этот совет.

Загрузка...