Для фортепиано соло. Новеллы

Пелерина © Перевод. Ю. Рац, 2011

— Доводилось ли вам встречаться с очаровательным австрийским поэтом Ризенталем? — спросил он.

— Я общался с ним всего лишь однажды. Припоминаю, что в тот вечер он говорил о России — в его суждениях удивительно сочетались простота и загадочность… А рассказы были окутаны какой-то сказочной дымкой, отчего описываемые им персонажи теряли конкретные очертания и превращались в поистине исполинские фигуры… Даже говорил он необычно, понизив голос… Удивительное дело, я видел его один раз и уже успел привязаться к нему больше, чем к иным своим друзьям, которых знал не один десяток лет… Вскоре после этой краткой встречи, я узнал о его смерти, с грустью, но без удивления, поскольку поэт мало походил на человека, пышущего здоровьем… С тех пор, путешествуя по разным странам — Франции, Германии, Италии, — я повсюду встречал друзей Ризенталя… Это были совершенно разные люди, и все они признавались, что поэт сильно повлиял на их жизнь, развив их природные способности и художественный вкус.

— То, что вы говорите, очень интересно, — ответил он, — ведь я был хорошим другом Ризенталя. Как и вы, я видел его один раз в течение часа, и уже не смог забыть. Три года назад, будучи проездом в наших краях, он, вспомнив обо мне, написал письмо, и я предложил ему остановиться на денек в моем доме. Была ранняя осень, и было уже довольно прохладно. Мой дом во Вьенервальде стоит у подножия высоких гор. Ризенталь, человек хрупкого сложения и весьма чувствительный к холоду, очень жалел, что не захватил с собой теплой одежды. «Не могли бы вы, — спросил он с улыбкой, — одолжить мне свое пальто?» Вы видите, я гораздо выше и крупнее нашего друга. Я принес ему коричневую пелерину, которую обычно надеваю зимой на охоту. Ризенталь, чтобы позабавить нас обоих, продемонстрировал, как может дважды обернуть себя пелериной, и так, закутавшись, долгие часы гулял со мной среди деревьев.

Днем — мой дом, сад, осенний багрянец листвы, неприступные горы, обступившие нас, а вечером — уютный жар камина настолько очаровали его, что он решил задержаться еще на день… Ложась спать, он повесил пелерину на спинку кровати, а утром, садясь за письменный стол, накинул ее на себя как халат. Вечером Ризенталь признался мне, что ему совершенно не хочется уезжать; со своей стороны я только и мечтал о том, чтобы как можно дольше не расставаться с этим необыкновенным и милым человеком.

Вот так, ежедневно откладывая свой отъезд, он провел у меня две недели, все это время не расставаясь с моей пелериной. Уезжая, он подарил мне стихотворение на память о днях, проведенных в моем доме. Спустя несколько месяцев я узнал о его смерти.

Следующей осенью, через год после кончины Ризенталя, меня посетил один французский писатель, чей ясный и отточенный стиль я всегда ценил, но с которым почти не был лично знаком. Направляясь в Вену, он тоже проездом оказался в нашем городке и остановился на один день в моем доме. Во время обеда мы разговаривали, но доверительной беседы не получалось. Мне стало казаться, что мы — слишком разные, и надежда, что между нами завяжется дружба, таяла с каждой минутой. Я с сожалением понял, что скоро мы расстанемся, так и не сказав друг другу ничего существенного и искреннего. После обеда мы вышли в сад прогуляться среди желтеющих деревьев. Он пожаловался на сырость, и я принес ему пелерину, которую носил Ризенталь.

Странное дело, но как только пелерина оказалась на плечах моего гостя, он совершенно переменился. Его ум, от природы ясный и даже желчный, как будто подернулся облачком грусти. Его тон стал доверительным, почти нежным. Наконец, с приходом ночи основание дружбы было положено, и, как раньше Ризенталь, этот осенний гость, приехавший на один день, провел у меня целых две недели.

Вы, конечно, понимаете, что после этого случая коричневая пелерина приобрела для меня особую ценность, и я стал приписывать ей (хотя и не очень в это веря) магическую и благодетельную силу.

Той зимой я влюбился в восхитительно красивую венку, Ингеборг де Дитрих. Она была из знатной, но обедневшей семьи и обеспечивала себя сама, работая у одного издателя. Я сделал ей предложение, но она, как и большинство молодых девиц послевоенного времени, безумно дорожила своей независимостью. Дав мне понять, что я ей небезразличен, она ответила, что сама мысль о брачных узах ей невыносима. Мне же было мучительно видеть ее свободной в многолюдном городе, в окружении не слишком щепетильных мужчин. Так прошло несколько тягостных месяцев.

Весной Ингеборг согласилась погостить в моем доме. В первый же вечер после ужина мы вышли в сад, и я сказал ей: «Не могли бы вы оказать мне одну услугу? Позвольте накинуть вам на плечи вместо пальто эту пелерину… Я знаю, вы не сентиментальны… Это желание может показаться глупым… Но что вам стоит? Поскольку вы сегодня впервые у меня в гостях, не отказывайтесь, прошу вас».

Она рассмеялась и, продолжая мило подшучивать надо мной, согласилась.

Он прервал свой рассказ в тот момент, когда из сумрака аллеи навстречу нам вышла прелестная молодая женщина с пелериной на плечах.

— Познакомьтесь с моей женой, — сказал он.