Дневник ангела-хранителя

21. Обычные подозреваемые

Когда Нан в следующий раз навестила меня, я задала ей вопрос, горевший в моем мозгу со времени визита Грогора:

— Что случится, если я кое-что изменю в жизни Марго?

Мы стояли на крыше апартаментов Марго, глядя вниз на квадраты оранжевого света, пульсирующие в окнах домов по всему городу, на силуэты, временами пятнающие свет, как насекомые в янтаре, — люди обнимались, спорили, пребывали в одиночестве.

Нан долго не отвечала. Потом устроила мне нагоняй.

— Ты очень хорошо знаешь, что мы здесь не для того, чтобы заново оркестровать симфонию. Мы здесь для того, чтобы позаботиться: пусть симфонию сыграют так, как ее написал композитор.

Я всегда билась с ее метафорами.

— Но раньше ты говорила, что я могу немного переложить кусочки мозаики, так? Что, если я изменю всю картину? Что, если сделаю ее лучше?

— Кто тут побывал, чтобы повидаться с тобой?

Как всегда, мудра.

— Грогор, — призналась я.

— Демон, убивший твою маму? — вздрогнула Нан.

— Ты сказала, что маму убила вина.

— Грогор упоминал, какой ценой можно изменить картину?

— Нет.

— Всегда, всегда есть цена! — вскинула руки Нан. — Вот почему мы не изменяем ничего больше порученного: штурман направляет самолет, а не летящие в нем люди. Но ты уже это знаешь. Правда?

— Конечно-конечно! — поспешно кивнула я. — Я просто спрашиваю.

— Мы здесь с четырьмя целями. Наблюдать, защищать, записывать…

— …и любить, — закончила я за нее. Да, я все это знала. Но после приличной паузы спросила: — Просто ради любопытства. Какова цена?

— Зачем тебе это знать? — сощурилась Нан.

Я объяснила, причем настолько хорошо, насколько могла объяснить тому, кто не был в сводящем с ума положении собственного ангела-хранителя, не должен был постоянно страдать от сокрушающих душу сожалений, что в моем прошлом просто есть вещи, которые мне бы хотелось слегка улучшить. И я хотела бы для Тео лучшей участи. Намного лучшей, чем приговор за убийство.

— Вот цена, — сказала Нан, протягивая пустую ладонь. — Сейчас у тебя есть шанс отправиться на Небеса, вот он, шанс, у тебя на ладони. Ангелы не просто слуги, ты знаешь. Нам дают работу, дабы мы доказали: мы стоим того, чтобы попасть на Небеса, потому что большинство из нас недостаточно потрудились для этого при жизни. Цена такова. — Она положила поверх своей ладони вторую ладонь. — Когда ты закончишь работу ангела, ты не увидишь Небес.

Я начала плакать. Я сказала, что была влюблена в Тоби, что Марго начинает бракоразводный процесс. И это превращает воссоединение с Тоби в нечто невозможное.

— Некогда я была на твоем месте, — вздохнула Нан. — Задавала вопросы, испытывала сожаление, чувствовала потерю. Ты увидишь Бога. Ты увидишь Небеса. А на Небесах есть только радость. Помни это.

Но каждый раз, когда я наблюдала за страстным желанием и болью в глазах Тоби, когда тот заходил за Тео, каждый раз, когда я наблюдала сны Марго о жизни с Тоби, наблюдала, как она плачет и все глубже ненавидит Тоби за предательство, в моих ушах звенели слова Грогора… Пока наконец выглядывавшая из-под этих слов ложь не съежилась, став малозначительной.

Мы когда-нибудь опознаем поворотные моменты — моменты, которые определяют всю нашу дальнейшую жизнь и создают вечные формы? Заметили бы мы вообще такие моменты, если бы даже смогли прожить жизнь заново? Смогли бы мы выстроить в ряд, как обычных подозреваемых, все причиняющие боль моменты, смогли бы указать на них?

Да, офицер, вот этот подозреваемый, отпустивший язвительное замечание. Да, сэр, это он — именно он напоминает моего отца. Ой, да, я узнала вон того — именно он спустил мою жизнь в сточную канаву.

Я практически сдалась, не пытаясь распознать собственные поворотные моменты. Марго была тем, кем была, и все тут. Я могла сделать лишь то, к чему меня определили с самого начала. И всеми силами старалась преуспеть в последней, но самой важной части моей работы: любить ее. Марго превращала это в нелегкое дело.

Поразмыслите над таким эпизодом: Марго готовится к работе. И ей отчаянно хочется выпить. Она находит бутылку за камином и швыряет ее об стену. Бутылка пуста. Повсюду разлетается стекло. Просыпается Тео. Он уже опоздал в школу. Ему семь лет. У него отцовские спокойные глаза и рыжие волосы. У него темперамент Марго: быстрый на гнев, как гончая собака, но и такой же быстрый на любовь. Он обожает отца. Он пытается писать рассказы, как папа, но борется с дислексией.[43] Он пишет буквы задом наперед, и это заставляет его беситься.

Марго кричит, что Тео пора вставать. Но именно она и должна была его разбудить, но забывает про это, и Тео выбирается из постели и идет в ванную. Он пытается пописать, однако в поисках бутылки за бачком Марго отпихивает его в сторону. Тео громко возмущается. Она кричит в ответ. У нее ужасная головная боль, и благодаря ему эта боль становится еще сильнее. И Марго добавляет, что Тео все делает плохо, причем всегда.

— О чем ты? — вопит он. — Это же ты все время пьешь!

— О чем я? — отвечает она на его вопрос. — Я о том, что моя жизнь без тебя была бы лучше. Моя жизнь была бы лучше, если бы ты не родился.

— Прекрасно, — говорит Тео. — Я уйду жить к папе.

Он одевается в школу и изо всех сил хлопает дверью, а после уроков приходит домой, и ни Марго, ни он не разговаривают.

Поворотным моментом в жизни Тео был не тот, когда Марго объявила, что лучше бы он не родился. Он уже не раз слышал подобные заявления. Нет. До поворотного момента Тео еще предстояло пройти некоторый путь, но в начале этого пути был вид Марго, отчаянно ищущей водку. Несмотря на умозаключение, что его мама — пьяница, что она психованная и о чем вообще думал папа, когда женился на ней, несмотря на все это, Тео не давал покоя вопрос: что такого хорошего в водке, раз она ищет ее, как эликсир вечной юности?

А когда в возрасте десяти лет ему предложили открытую бутылку «Джека Дэниелса», пришел и ответ.

Он все понял.

А поняв все, он пустился в беспробудное пьянство. И посреди пьянства драка с парнишкой помладше. Парнишкой помладше, носящим нож. Нож, который перекочевал в руку Тео. Нож, который очутился в животе того парня.

Поэтому по решению Нью-Йоркского департамента по делам несовершеннолетних Тео на месяц направили в исправительное учреждение для молодых преступников. Молодых преступников, имевших в послужном списке изнасилования и тяжкие телесные повреждения и продолжавших практиковать все это на заключенных. Тео стал одним из таких заключенных.

Я узнала это от Джеймса. Он вернулся с Тео месяц спустя, лицо у него было как засохшее дерево, а крылья истекали кровью. А когда я посмотрела на Тео, то заплакала вместе с Джеймсом. Вокруг бронзовой, мерцающей ауры Тео была зазубренная броня боли, такая плотная и тяжелая, что он словно сутулился под ее весом. Приглядевшись повнимательней, я заметила странные щупальца, тянущиеся от брони внутрь, прорезающие ауру и доходящие до самого сердца. Вокруг Тео будто обернулся тугой парашют, притянутый ремнями к его душе. То была самая худшая эмоциональная крепость, какую я когда-либо видела: Тео сделал себя узником собственной боли.

Он не разговаривал с Тоби несколько дней. Он свалил в своей комнате вещи, потом достал из ящика кухонного стола ножи для мяса и спрятал их у себя под кроватью. Когда позвонил консультант-психолог, Тео пригрозил выпрыгнуть из окна, если тот попытается с ним поговорить.

В ту ночь я наблюдала, как кошмары Тео наполняют его спальню. Свежие воспоминания о тех, кто напал на него в исправительном учреждении. Два мальчика, бьющие его под дых кастетом, тайно переданным с воли. Еще один парень постарше, держащий голову Тео под водой до тех пор, пока тот не потерял сознание. Тот же самый парень, всю ночь закрывающий подушкой его лицо. Тот же самый парень, насилующий его.

И как будто этого было недостаточно, параллельные миры закручивались в спираль среди роя ночных кошмаров — вспыхивающие образы Тео, ставшего мужчиной, его тело испещрено татуировками, на обоих запястьях — свидетельства того, что он не раз пытался покончить с собой. Сначала я с облегчением увидела, что Тео находится не в тюрьме. Но потом я наблюдала за тем, как он засунул за пояс брюк пистолет, открыл багажник своей машины и помог другому человеку вытащить оттуда тяжелый мешок для переноски тел. Когда мешок дернулся, Тео вытащил пистолет и выпустил в него четыре пули.

Броня, которую он создал, больше не была его второй кожей: она превратилась в его живое оружие.

Что бы вы сделали? Разве тут важен вопрос цены?

Я вышла на ночной воздух, добралась до конца квартала и позвала Грогора.

Тут же в тени появилась пара ног. Он шагнул вперед с серьезным лицом, глаза его были пронзительны, как клинки.

— Скажи мне почему.

— Почему — что?

— Почему ты передумала.

Я уставилась на него.

— Мне нужно на какое-то время снова побыть Марго, чтобы исправить кое-что. Просто назови свою цену.

— Мою цену? Я разве торговец?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Грогор придвинулся ближе, так близко, что я смогла разглядеть вены на его шее, покрытые щетиной морщинки, расходящиеся от скул. Он так походил на человека.

— Думаю, слово, которое ты ищешь, — «возможность». Чтобы стать смертной на некоторый срок и успеть сделать то, что нужно сделать, тебе придется воткнуть затычки в обе эти штуки. — Он показал на мои крылья.

— И как это сделать?

— Я был бы глубоко польщен. — Грогор прижал руку к груди и низко поклонился. — Их нужно запечатать, или, выражаясь иначе, их следует отлучить от вечности, которая течет перед престолом Бога, дабы Бог не мог больше видеть, что ты затеваешь. Так ты получишь возможность изменить то, что следует изменить. Понимаешь?

— Давай, Грогор. Что еще?

Грогор изобразил замешательство. Я пристально смотрела на него. Он отвел взгляд и пожал плечами.

— В зависимости от твоего положения есть риск.

— И каков он?

Грогор помолчал.

— Что, как ты считаешь, подумает Бог об одном из своих ангелов, собирающихся нарушить правила?

— Я могу никогда не увидеть Небес.

— Ты можешь никогда не увидеть Небес. — Он очень медленно зааплодировал.

Но и Тео тоже.

Думаете, я хоть немного колебалась?