Дневник военных лет

29 <октября> (скорее 30-е, так как уже второй час ночи)

Сегодня яркий солнечный день, который прошел очень тихо, очевидно, потому что не было облаков и немцы не полетели. Зато к вечеру они себя компенсировали и прорывались до объявления тревоги. Началась стрельба. И недалеко от нас упало две бомбы. Когда я вышел на улицу, упала третья. Я видел по направлению к Леонтьевскому переулку, т.е. справа от нас, огромную вспышку голубовато-багрового пламени и услышал грохот, который был, очевидно, от разрушения какого-то здания и падения камней и земли на железные крыши. Отправился в убежище. Вскоре грохнул еще один близкий взрыв. Таким образом сегодня наш район был в зоне бомбардировки. Сейчас затихло. Я пришел домой, чтобы лечь спать, так как отбой, говорят, дадут лишь утром. Интересно, что по Москве ходил упорный слух, которому многие верили: что немцы в своих листовках обещают не бомбить Москву. Сейчас они разочаровываются. С одной стороны, эти самолеты — хороший признак с точки зрения остановки немецкого наступления. Если бы оно шло хорошо, не было бы смысла восстанавливать против себя общественное мнение. Правительство уехало, заводы эвакуированы. Смысла в бомбежке большого нет. Но если надежды на взятие Москвы испарились, понятна бомбежка. Вчерашняя бомбардировка была тяжелой, на улице Горького бомбы попали в очередь, и убитых увозили на грузовиках. Сегодня я мог уехать с четырехчасовым поездом в Ташкент, но отклонил эту идею. Институт мне сообщил, что Моссовет категорически не дает направления в Саратов, и предложил ехать до Куйбышева, а оттуда пробираться в Саратов. Но этот авантюризм не по моим возможностям. Правда, утомительны бомбардировки. Если они стабилизируются, может быть, возникнет идея поездки в Гороховец, хотя вряд ли. Но все же смерть явно ходит над нашими головами. Любая бомба по игре случая может нас прикончить. Было бы досадно недосмотреть. Сейчас дети и Соня в убежище, а я пришел спать домой. Юлия Ивановна с такой стремительностью спешит в убежище, что два раза падала. Эвакуация идет медленно: сегодняшний поезд — тот, который должен был отойти еще 26-го.

Интересно, что у великих людей всегда создавалась плеяда ярких сподвижников: у Петра — и Брюс, и Боур, и Репнин, у Наполеона — его маршалы, а у Ленина — круг имен, которые сейчас неосмотрительно было бы вспоминать. Это и понятно: великий человек должен хорошо разбираться в людях, не бояться их, благодаря своему превосходству, и ставить их на настоящее место, где они сделают все, что в их возможностях, а они повторяют то же по отношению к своему кругу. Так великий политический деятель как бы омолаживает весь государственный аппарат. Вот почему в том случае, если правительство живет старой традицией, если власть передается по наследству, развивается бюрократизм, бездарность, короче, “Севастопольская война”. Меня огорчает состояние нашего государственного аппарата, с этой точки зрения. Я не знаю ни одного из учреждений, с которыми мне приходилось сталкиваться, где участвовала бы эта молодость, наоборот, произошла какая-то “китаизация” в последние годы.

На фронте, очевидно, затишье: ждут резервов. Немцы бросают смешные листовки: от имени Гитлера сообщается, что он вступает в Москву 1-го, и выражается надежда, что Сталин его не отдаст под суд, если он опоздает минут на 15. Другая обращена к женщинам, роющим окопы: “Московские дамы, не ройте ямы, придут наши танки — раздавят ваши ямки”. С ними, как всегда, неурядица. Приходят на работу, пройдя многие километры, не находят распорядителей, уходят обратно. В “Красной звезде” появилась статья Ильи Эренбурга. Говорят, он уехал 16-го с 18-ю чемоданами. Это тоже признак стабилизации: его возвращение.

У нас до сих пор не топят. Очень холодно. Грею ноги на электрической печке, потом лягу спать. Не топят потому, что наш комендант мобилизован, а другой не назначен, ибо Союз писателей уехал с такой стремительностью, что не осталось лица, которое могло бы утвердить коменданта, хотя человек-то есть! А без него нельзя нанять истопника…

31 <октября>

Вчерашний день и ночь прошли совсем спокойно. Сплошные облака, очевидно, избавили нас от налетов. Сегодня такой же день, и до сих пор тихо. Последняя бомбардировка была очень мощной. Бомбы попали в здание ЦК, которое горело всю ночь, в Наркомат тяж. пром., МГУ и т.д. Говорят, что на Тверской в очереди было убито 200 человек. У знакомого бомбы попали в дом двухэтажный с подвалом, служившим убежищем. В убежище все уцелели. У нас такое же положение: убежище под трехэтажным домом. Так что мы в случае прямого попадания бомбы не обязательно погибнем, как я ранее предполагал. Сегодня объявлено, что переучету на воинскую повинность в Москве подлежат все мужчины до 60 лет. Газеты говорят о затишье и подготовке немцами нового броска. Мы нигде не ведем контрнаступления. Таким образом, наша оборона целиком пассивна, т.е. обречена на неудачу. В сегодняшней статье Ярославского в “Правде” говорится, что, “может быть, недалеко то время, когда мы перейдем в контрнаступление”. Все это признаки слабости. Конечно, в лозунгах к 24-й годовщине Октябрьской революции нигде нет слова “капиталист”, говорится лишь об империалистах. Даже в 17 г. была свержена, оказывается, власть империалистов. Зато последние дни принесли ряд речей: Рузвельта, Идена, Галифакса и других. Говорят они все настолько энергично, что трудно предположить, что они пойдут на компромисс с Гитлером. Но приближение его к Майкопу и к Грозному отдает ему в руки нефть. Стало быть, если они действительно хотят воевать, им надо активизироваться, ибо с нефтью Гитлер будет непобедим, а в России он найдет и человеческие ресурсы, скажем, для похода на Индию.

Забавные слухи о Тимошенко. Он будто бы незадолго до немецкого удара отдал приказ о наступлении, но генералы отказались выполнить приказ. Тогда он расстрелял десять генералов, но 11-й выстрелил в него и убил его. По другой версии, он в плену. Туманно с Ворошиловым, во всяком случае Ленинградским фронтом командует генерал Хозин. Сейчас опять застучали выстрелы. Началась тревога.

Без перемен. Очевидно, передышка. Слух: немцы у Голицына, т.е. в 50-ти км. Эвакуация продолжается. Наш институт едет 4-го. Судя по сегодняшнему выступлению Лозовского, положение с Японией все же угрожающее. Москва сейчас в значительной мере — ключ к будущему. Вряд ли положение сможет долго оставаться напряженным. Если немцы возьмут Майкоп, Грозный, Элисту, они будут непобедимы. Значит, должна последовать какая-то активизация англичан. Москва стоит. Осень, по газетам, мешает работе немецких коммуникаций. Подмосковные укрепления с каждым днем начинают принимать все более грозный вид. Если немцы застрянут под Москвой, выдержит ли их армия этот психологический удар?

Во всяком случае они близки к победе. Если они доберутся до бензина и возьмут Москву, англичане не будут для них страшны. Они установят фронт по Волге и весной ударят по Англии. Немецкая армия, прошедшая через горнило войны, конечно, разобьет англичан. Неужели они допустят разгром России? Какой козырь у них будет еще в запасе?

Лозовский сказал, что у нас успешно идет формирование новых армий. Это косвенное признание того, что у нас разбита старая армия и нет резервов. “Правда” пишет о том, что немцы могут одержать успехи “завтра и послезавтра”. Очевидно, на ближайшее время надежд у нас нет. Бои идут на окраинах Тулы. Немцы прорвались в Крым, подошли к Ростову, готовят штурм Москвы — поразительная сила удара.

Бомбардировок не было, из-за плохой погоды, должно быть. Дувакин уезжает в Омск. Если не уедет, его мобилизуют. Всех военнообязанных из Москвы изымают и посылают в Горький. В конце концов в Москве не усидишь — все опустеет.

Ночь обошлась без бомб. Но утро солнечное, синее небо. В небе аэростаты заграждения. Все недовольно смотрят на небо и ждут бомбардировки. Говорят, что в здании ЦК убит драматург Афиногенов. Я его знал еще с 1921 г., но отношений у нас каких-либо не было.

Сегодня воскресенье. Говорят, что немцы по воскресеньям не бомбят. Сейчас уже 6 ч., а их все нет. С сегодняшнего дня закрыты коммерческие магазины, снабжение переходит на карточки целиком, но цены остались коммерческие!

На фронте, очевидно, затишье. Перед боем, конечно.

Читаю А. Аверченко, его рассказы эмигрантского периода снова получили остроту современности.

3.XI.41

Сегодня такой же серый день, как и прежние. Но сейчас уже вторая тревога. Первая оборвала мою лекцию о жанрах, вторая мешает обедать, так как Лютик ушел в убежище. Он всегда туда стремится, так как там собираются мальчишки и устраивают клуб. В промежутках между тревогами он успел съездить на Арбат, где, говорят, упала бомба, но он ее не обнаружил. Стреляют сейчас мало, но время от времени строчит пулемет, где-то у нас над головой, должно быть, на Камерном театре. Газет еще нет. Очевидно, из-за тревог не ходят почтальоны, хотя уже 4 часа.

Нормы выдач по карточкам резко снижены: 100 г сахара на 10 дней для служащих и для детей, иждивенцам — нет и т.п. Наш институт завтра уезжает в Ташкент. Уверяют, что из Ташкента будут посылать мне зарплату! Организуется журнал “Смена”, я должен там заведовать литературно-художественным отделом.

Батальон, пользовавшийся моей машиной, завез ее в гараж и никак не хочет привезти, так что я без машины.

4 <ноября>

Вчера вечер закончился тревогой, ушли в убежище. В первый раз пошла Зина, Соня мне принесла в убежище пружинный матрас, так что теперь я располагаюсь там с комфортом. Приготовил там лекцию. Прочел Бальзака “Дом Нюсинжен”. В два вернулись, бомбардировки почти не было. В утренних газетах новости: очевидно, началось новое немецкое наступление. “Особенно ожесточенные бои под Калинином”. Передовая “Известий” говорит, что мы вступаем в период самых острых боев за Москву. Но в “Правде” в первый раз сказано о предстоящих наступательных действиях английской армии и флота. Кроме того, дали сообщение о требовании Америки, чтобы Финляндия кончила войну. Очевидно, отказ развяжет руки Англии для десанта. Кроме того, Англия усиленно бомбит Италию. Очевидно, нащупывается слабое место. Важно, чтобы удар был нанесен так, чтобы немецкий солдат подумал: “Здесь висит мочало, начинай сначала!”. Это ощущение бесперспективности будет гибельно для него.

Говорят, что 7-го в Москве будет парад! Рискованно, но умно. Политический эффект от этого будет равен военному успеху и сильно ударит по престижу Германии.

Но у нас все-таки все нескладно. Из расквартированного у нас батальона отправили на Можайское шоссе, чтобы его минировать, отряд бойцов. Сегодня они вернулись, но далеко не все. Оказалось, что они не все умели ставить мины и многие подорвались. Институт выехал в Ташкент сегодня. Едут с комфортом. Но как-то доедут и куда приедут. Говорят, что уже начались волнения среди узбеков. Говорят, что вокруг Москвы эшелоны стоят рядами, как трамваи в депо. Растут цены. Кружка молока на базаре — 7 руб. По карточкам вместо сахара дают повидло, вместо масла — сметану. Машина моя починена. Будто бы осадное положение означает конфискацию всех машин. Но мой новый знакомый шофер батальона Валя уверяет, что если батальон уедет, он оставит ее мне и обещает съездить с нами в Пушкино. У нас достижение: кажется, исправили котел. Сегодня немного топили. Не так холодно, как обычно. Идет снег. Небо серое. Тревог не было. Трудно думать, что 7-го немцы возьмут Москву. В октябре многие передавали, как будто сами слышали фразу Гитлера: “Или я 7-го ноября возьму Москву, или отдам им Берлин”. Вряд ли такие фразы были сказаны, говоря мягко, но какой-то дым у этого огня был, какой-то срок взятия Москвы был, и он, очевидно, не соблюден.

5 <ноября>

Звездная ночь и ясный морозный день прошли тихо. Только сейчас в 7 ч. дали тревогу и начали стрелять. В Москве как-то приободрились. Говорят о том, что на фронте появились английские танки, что немецкие города мы бомбили на американских летающих крепостях, что если мы выдержим еще пять дней, то Москва устоит, что мы получили много снаряжения, что англичане высадились в Мурманске и т.п. Был какой-то доклад для коммунистов, где тоже было сказано, что снабжение наладилось и уже на нашей территории находятся большие запасы и что нам надо выдержать еще месяц. Во всяком случае идет мобилизация с 1891 по 1923 гг., для того, чтобы вооружить эту массу людей, нужно иметь снаряжение, не знаю только — в Москве это лишь или в общем масштабе. Слышал, что в Куйбышеве и в Казани — голод. В Казани 250 чел. писателей, бежавших из Москвы, помещены в одном большом зале. У них, понятно, идут всякие склоки и ссоры.

Но вообще в Москве настроение повысилось. Сроки эвакуации учреждениям даются длинные, об уехавших говорят иронически, появились планы. Немцы пока что взяли большую половину Крыма. Удивительно, как мы не сумели организовать оборону Крыма, имея флот и время для подготовки Перекопа к обороне.

Так или иначе, но все же можно сказать, что элемент катастрофичности пока что отдалился. Даже если Москва будет сейчас взята, это уже будет в большей мере тактическим, а не стратегическим успехом, ибо сопротивление в корне подорвано не будет и от зимней кампании Гитлеру не уйти. Бензина же он пока не получил. Сейчас и Москва будет стоять тверже. Тыл окреп. Вероятно, залечен тот психологический надлом, который так ясен был 16-го. Если действительно будет получено оружие союзников, если англичане действительно активизируются хотя бы в Финляндии, чашка весов, которая резко пошла вверх в октябре, опять начнет уравновешиваться. В убежище, как обычно, сражались мальчишки в карты, женщины вязали, но к 9 часам дали отбой. Звонил по разным телефонам, чтобы узнать об Ушаковых, но все телефоны молчат.

По газетам трудно судить: начали немцы новое наступление или нет. Рассказывают страшные вещи о жертвах бомбардировок на Тверской: например, лежала голова с косами и в стороне ее тело, в квартирах были убиты целые семьи. Сильно разрушен университет, хотя бомба упала во дворе, а не в самое здание. Памятник Ломоносову во дворе уцелел, но постамент был разбит. Сейчас его уже поставили на новый постамент.

6 <ноября>

Без перемен. Завтра парад, на улицах красные флаги. Чудесная погода. Немцы, к моему удивлению, вели себя тихо. Правда, в 6 часов была тревога, минут на 40. А вечером несколько раз стреляли довольно сильно, но ничего необычного не было, хотя парад имеет, конечно, большое политическое значение. Может быть, завтра что-нибудь произойдет. Под Москвой тихо. Все повеселели, но возможность нового страшного удара велика. Немцы явно ждут, когда подмерзнет. Подвозят резервы. Новостей нет.

Пришло письмо из Саратова: там огромные очереди, мясо — 190 рублей килограмм, совершенно нет дров, очевидно, идет небольшая эвакуация в Среднюю Азию. Говорят об эпидемии в Ташкенте. В самых разных районах — продовольственный кризис. В Москве на рынках мясо, картофель, молоко за деньги не дают, только меняют на хлеб. (Напр., один килограмм картофеля на один килограмм хлеба!)

В газетах указано, что 7-е было в немецких листовках указано как день парада немецких войск. Что ни говори, немцы застряли. При всех успехах — решающий до сих пор не одержали. То, что Москва еще стоит по истечении 138 дней войны, говорит о многом.

Все же хорошо, что мы здесь остались. Эвакуация для нас безнадежна. Вместо долгого, но проигранного в эвакуации эндшпиля мы выбрали жертву ферзя в тяжелом положении, но с надеждой на ничью, хотя и рискуем получить быстрый мат при помощи бомбы.

Сегодня был в кино (репортаж с фронта). На улицах заметно меньше людей и автомобилей. Исчезло все, что раньше покупалось и продавалось.

7 <ноября>

Парад закончился, и ночь прошла спокойно. Парад был, очевидно, внушителен: большие и средние танки шли даже по нашему бульвару мимо меня. С утра стоит снежная погода, метет метель, холодно. Танков было много, и они были новые. Лютик уверяет, что насчитал более 600 штук. Это, конечно, очень эффектное и ободряющее предприятие. То, что немцы не сумели этому помешать, симптоматично. В газетах речь Сталина, хорошо построенная и утешительная. В ней сказано, что США дали нам заем в миллиард долларов, что скоро откроется западный фронт и т.п. Характерно, что он говорит об Америке, как о воюющей стороне.

Под Москвой больших операций нет. Итак, до зимы война не кончена; если под Москвой и Гитлер сложит свою голову, как Наполеон, это будет эффектно. Но трудно найти какое-нибудь логически вычислимое противоядие с его стороны против времени, которое он потерял. Правда, не зная фактов, нельзя и рассуждать, но все же до сих пор они не противоречили логике. Ноябрь еще может решить судьбу Москвы и, в частности, нашу, но судьбу войны, вероятно, он не может решить. Держать фронт в 3000 километров всю зиму, обеспечить коммуникации протяжением более, чем в 1000 километров, сдерживать кипение оккупированных стран, воодушевлять свое измотанное население, ждать к лету атаки англичан и их господства в воздухе, встряхивать пустеющие баки с бензином — все это задачи, решить которые Гитлеру нелегко. Этот великий, несомненно, человек близок к гибели в такой же мере, как и к победе по меньшей мере. Правда, еще имеются газы и бактерии, но это все же тактические, а не стратегические средства. История не простит бедняге, если он сорвется, а он, по справедливости, заслуживает почтения безотносительно к его идеям. Но как мы оплатим заем Америке и каков будет наш строй в случае победы (англичан) — сказать трудно.

По случаю праздника — у нас пироги. Интересно, сможем ли мы устоять (не говоря о бомбах) до восстановления, кто бы им ни занялся.

Видел поэта Васильева, вернувшегося из Казани. Узнал от него о смерти Е. Зозули, Долматовского, Острового, Клягина. Говорит, что погибло и много других писателей, которые были в писательской роте, посланные летом на фронт. На вопрос о том, как живут в Казани, он ответил, что живут и в Казани, и в Ташкенте ужасно и что, для того чтобы рассказать об этом, не хватает эпитетов. Взята толстовская Ясная Поляна. В прошлом году, летом, мы туда ездили на автомобиле всей семьей и жили в толстовском саду три дня. Все очень ярко помнится; большое впечатление производил дом Толстого: столовая, кабинет. Теперь немцы там пьют чай. На кладбище, недалеко от дома, была могила, на которой было написано: “здесь покоится прототип Анны Карениной”. Наступление немцев на Тулу шло со стороны Косой горы. Как-то отпустив шофера к сестре в Тулу, мы поехали назад без него. Машину вела Соня и после небольших приключений благополучно нас довезла, поэтому я хорошо помню тамошние косогоры и хорошо представляю себе, как шли там немецкие танки. Куда-то девалось семейство Тепловых, которых я туда устроил. Интересно, что опять затихли японцы. Очевидно, до взятия Москвы они не хотят воевать, а немцы таинственно молчат перед ударом, но, логически рассуждая, эта задержка не может быть для них выгодной. Будем ждать событий.

8 <ноября>

Тишайший день — ни одного выстрела. В газетах — фото Молотова, который по “гог” был арестован, Буденного, который по той же “гог” — ранен, и речь Тимошенко, который, по тому же источнику, убит своим же генералом. Я, кажется, не записывал, что, когда начались бомбардировки Москвы, то рассказывали со всеми подробностями, что командир немецкой эскадры был сбит, хотел застрелиться, был ранен, отправлен в больницу, и там выяснилось, что это был Леваневский, который вместо гибели на полюсе оказался в Берлине. При этом то, что бомбардировки стали слабее, объясняли тем, что немцы лишились Леваневского…

В Москву возвращаются кое-кто из тех, кто уехал 16. По газетам немцы продолжают скапливать резервы под Москвой. То, что нет налетов, может быть, объясняется снегопадом, который испортил аэродромы. Ленинград с выходом немцев на Свирь окружен совершенно, и ему грозит голодная смерть. Немцы так же легко могут отрезать Мурманск и даже выйти на Архангельск, отвлекая нас жестикуляцией под Москвой, как это уже не раз бывало с нами, но все это не решит войны. Как бы англичанам не пришлось спасать Гитлера от России, устроив свержение Гитлера, демократические правительства, перемирие и т.п. Если не будет сокрушительного удара, зима несет немцам много неприятного. Остановка для них равна поражению, но сокрушения я не вижу. Сталин в своей речи обещал, что немцы лопнут через полгода-годик.

9 <ноября>

Днем — тревога, вечером — очень сильная стрельба. У нас во дворе — три пулемета, на крыше — наблюдатель. Телеграмма от Ушаковых из Ташкента, следовательно, они доехали благополучно, новостей нет. Продолжают появляться “возвращенцы”. Говорил со Свирским, который живет в нашем же доме. Старику под 80 лет, и он рассуждает прямолинейно, заявляя, что “машина, называемая правительством, потерпела крах”. Снег все лежит. Зина утром едет в Пушкино. Электрические поезда сняты, снимается даже электропроводка, но паровые поезда ходят более менее регулярно. Итак, 141 день войны: наступила зима, Москва стоит довольно прочно. Последний налет англичан на Германию объявлен самым сильным за время войны. Судя по газетам, под Москвой — бои тактического характера за рубежи обороны. Будут ли немцы наносить здесь удар или пойдут на север и на юг, что вероятнее? Взятие Москвы сейчас будет дорого стоить, но мало что даст. Я опасаюсь за Архангельск и за Майкоп. 200 танков (газетная цифра), которые участвовали в параде, вероятно, там были бы уместнее. Узнал о печальной судьбе моего старого товарища еще по институту, а потом по РАНИОН’у, Б.И. Пуришева: он попал в народное ополчение, потом — на фронт и теперь — в окружении, если не убит… Стоило ли профессора с редчайшей специализацией (западное средневековье) делать истребителем танка? В этом яркий пример (а их много) совершенно безответственного отношения к остаткам русской культуры наших верхов. Замолкли мои фронтовые корреспонденты. “Будрыс думал — уж верно убит”. Вероятно, придется читать лекции в городском пединституте, который возобновляет работу, вместо уехавших Добрынина и Ревякина. В Литературном институте я даю 10 часов в неделю. Оригинально это сочетание мира и войны в нашей жизни: я за столом пишу, Соня за другим шьет у лампы с традиционно зеленым абажуром, Лютик на полу играет в солдатики. Слышен грохот рвущихся в небе зенитных снарядов, время от времени приходит Зина, чтобы сказать, что не надо сидеть у окна, так как в случае близкого попадания бомбы могут вылететь окна, и стекла поранят даже без осколков бомбы. Потом стрельба затихает, и все кажется очень нелепым. Днем во дворе во время стрельбы все заняты своими делами: смотрят за бельем, носят дрова, и дело здесь не в том, что, в сущности, бомбы малоопасны, и, следовательно, мало шансов от них пострадать, а во внутреннем согласии на смерть, которая стала массовой и с которой поэтому легче примириться. Из-за войны не пишу свою теорию литературы, хотя всю, в сущности, приготовил и мог бы сделать гораздо лучше, чем то, что напечатал в 1940-м. Если хоть сколько-нибудь стабилизируется ситуация, сяду ее писать, но ждать стабилизации бури — странно.

Мне все-таки надоели немцы. Их все губит чуть-чуть: чуть-чуть они не разбили французов на Марне в 1914 году, чуть-чуть не достигли победы в 1918 во время наступления Людендорфа, чуть-чуть не разбили англичан в 1940 году после разгрома Франции, ибо вторжение было бы наверняка удачным, чуть-чуть не разбили нас на голову под Минском в первые 10 дней войны, когда мы еще не успели мобилизоваться, чуть-чуть не взяли Москву 16 октября, — все им не хватает чуть-чуть, и губят они миллионы людей, и сейчас я не вижу, говоря по-шахматному, какой план игры у них имеется, куда ни кинь… Интересно, что они придумают.

11 <ноября>

9-го в 11.30 снова провозгласили тревогу. Я держусь того мнения, что дневные тревоги мало опасны, так как самолеты летят с разведывательной целью, а ночные всегда могут оказаться массовыми. Поэтому на вечерние и ночные тревоги мы ходим в убежище. Сидели там до трех часов ночи и вернулись домой. Было тихо, но потом стреляли очень сильно, но мы мирно уснули. Отбой дали в семь часов утра. Впрочем, судя по тому, что разговоров было мало, налет был мало эффективен. Вчера и сегодня были лишь дневные тревоги.

Положение без перемен. Все иностранцы говорят о России в очень нежных тонах и восхваляют Сталина. Очевидно, пришло время серьезно нам помочь. Да оно и верно, так как мы настолько обескровлены, что даже в случае победы уже не будем очень опасны, пойдем на компромисс. Я придумал, наконец, план дальнейшей игры для бедного Гитлера. Ему надо стабилизировать фронт, занять его разными румынами и итальянцами, слегка прошив немцами, отдохнуть, собрать силы и с весны броситься на Англию. Ясно, что он не мог организовать вторжение в Англию, имея в тылу нашу армию. Сейчас, хоть мы до конца и не разбиты, но все же, во-первых, отодвинуты на 1000 км, потеряли основные промышленные центры, армия наша растр <неразб.> и ее контрудар пока для немцев не страшен. Снабжение за наш счет (Украины и т.п.) уже может быть организовано. Стало быть, удар по Англии уже возможен и реален. Тогда будет понятно создавшееся под Москвой затишье и запоздавшие симпатии англичан.

Вчера был обрадован телеграммой Ушаковых из Ташкента, значит, они в порядке. Ответил, просил сообщить, как там живется. Академия все не унимается и все хочет нас увозить. Зато говорят, что есть решение правительства возобновить занятия в ВУЗах Москвы. Восстанавливается и издательство “Советский писатель”.

Зина вчера одна и сегодня с Олей ездила в Пушкино. Там все в порядке. Ходят только паровые поезда и у электрических снимают не только провода, но и рельсы! В колхозе на трудодень пришлось по одному килограмму картофеля и одному килограмму капусты и несколько рублей! Немного. Они привезли три п. картошки и завтра привезут два п. капусты. Капуста была роздана раньше и у нас пропала. Вот и вся продовольственная база колхозника!.. Очевидно, там полная хозяйственная вакханалия, так как трудно поверить в то, что напряженный труд многих людей мог дать так мало. Слышал, что генерал Рокоссовский, о котором сейчас много пишут, три года сидел в тюрьме! Жена военного мне говорила, что в армии все вспоминают о расстрелянных генералах, которые не довели бы до таких поражений. Сейчас уже около часа. Начали стрелять.

Днем была А.С. из Пушкино. Она уже эвакуировалась, но, доехав до Раменского, вылезла, так как в поезде было невозможно ехать из-за перегрузки! Говорит, что Пушкинский совет раздает свободные дачи желающим, то же делается в Москве с квартирами. Говорит, что кое-где новые жильцы жгут библиотеки старых!

Читаю для разнообразия Конан Дойля по-английски — “Приключения Ш. Холмса”.

12 <ноября>

Не выспался, так как стрельба шла всю ночь и выстрелы то и дело будили, но тревоги не было, не было значит и бомбардировки. Рассказывают, что у нас начинают применять пушку Костикова. Один студент видел на шоссе целую батарею. Эта пушка будто бы восьмиствольная, бойцы зовут ее “гитарой”. Есть четырехствольная, “мандолина”. Первая испепеляет все на пространстве 8 км, вторая на 4 км. Немцы зовут ее “адской машиной”, требуют ее убрать, угрожая применить адские газы, но мы отвечаем, что газы имеются и у нас, а вот пушки у них нет. Стойкость этих слухов говорит о чем-то реальном, хотя… 8 км — явная фантастика. Многие говорят о трудностях немецкой армии, которая раздета, мерзнет, состоит из мальчиков. Главное, конечно, — в моральных трудностях, немецкий солдат с наступлением зимы должен подумать о многом. Но Гитлер, конечно, как и Наполеон в Бородинском сражении, не пускал в ход старую гвардию и резервы у него, конечно, есть. Если принять его армию в 10 млн., вычесть 5 млн. потерь, два млн. дать на гарнизоны в оккупированной зоне и т.п., занять наш фронт союзниками, то три млн. немцев с их боевой школой имеют шансы для вторжения в Англию. Кроме этой идеи, я не вижу игры для него. Дальнейшее продвижение в глубь России не даст ему ничего, если англичане помогут нам прикрыть бензин на юге. Во всяком случае сегодня он, пожалуй, дальше от победы, чем когда бы то ни было, с “логической” точки зрения, свободной от знания фактов.

Зина и Оля опять поехали в Пушкино за остатками картофеля. Сегодня хорошая погода. Вероятно, будут тревоги. Говорят, что погибли О. Цехновицер и Шалва Сосланы (так! — О.Т.). Цехновицера я не знал. Убит на машине осколком снаряда Немченко, один из трех членов Московского бюро писателей, только что сформированного.

13 <ноября>

Всю ночь опять сильно стреляли. Я не высыпаюсь уже несколько ночей подряд. Вечером сегодня дали тревогу, но она кончилась быстро и без большой стрельбы. Говорят, что в листовках, которые бросают немцы, сказано, что мы потеряли 3 млн. 800 тысяч пленных. Кроме того они сбрасывают подборку из антисоветских выступлений Черчилля, убивая двух зайцев, язвя нас устами Черчилля и компрометируя его. Слышал, что 16-го у нас действительно не было перед Москвой ни войск, ни укреплений, ни штабов. Немцы остановились, так как у них иссякли силы, а 17-го подошли резервы с востока!

Получил повестку на заседание в Союзе писателей. Приехал в бюро писателей и сидел в той комнате с сиренами у входной арки, в которой сиживал в 1922 г., где Брюсов когда-то вел наш семинарий. Было человек 20: Юдин, Ставский, Славин, Сурков, Матусовский, Васильев, Кальма (когда-то брюсовская студентка), Н. Богданов (тоже из брюсовского института), А. Виноградов и др. Речь шла об издании сборника, посвященного войне, но все говорили не столько о нем, сколько о том, что наконец-то возродился Союз писателей, что большая часть писателей образовала “пеший драпунский полк”, а москвичи теперь должны снова воодушевить писательский мир. Ругали Асеева, Кирсанова, Леонова, Переца Маркиша и др. Большая часть писателей в военной форме, с револьверами и проч. Говорили искренне и горячо. Создалось настроение. Впечатление такое, что стараются создать жизнь всерьез и надолго. Некоторые из них заработали право на твердое слово: побывали в боях. В этом я им завидую.

14 <ноября>

Без перемен. Сегодня четыре тревоги. Днем к городу прорвались немецкие самолеты и многие видели воздушный бой. В это время мы отправились в убежище, так как красноармейцы сказали, что будет массированный налет, но его не было. Слухов не слышал. Возможно падение Ленинграда, который, очевидно, жестоко голодает и прочно окружен. Бои под Москвой как будто усиливаются, но я буду удивлен, если немцы будут ее штурмовать. Правда, первый удар всегда удачен и до Москвы они дойдут. Но это будет очень дорого стоить и решения не дает.

15 <ноября>

Без перемен. Тревог сегодня, почему-то, не было. Вечером ездил в Еврейский театр, где был вечер, посвященный Маяковскому.

В той части, которой принадлежит батальон, стоящий у нас, была трогательная встреча. Встретил своих аспирантов и студентов из ИФЛИ. Как меняет военное дело людей… Стихи Маяковского звучали по-новому среди этих людей, которых через несколько часов могут послать на фронт! Был концерт. Бойцам больше всего нравятся танцы…

Слышал, что когда немцы начали последнее наступление, то они разбомбили сначала штаб западного фронта, в частности оперативную группу, фронт сразу был обезглавлен, и части были предоставлены своей судьбе. При этом штаб два месяца сидел на одном месте и не имел блиндажей. Есть ли предел российскому идиотизму? Говорят, что, когда делали до войны укрепления на новой границе, то инженеры говорили, что чертежи совершенно непонятны, но им велели не рассуждать. Когда же бетон был уже залит, то оказалось, что им дали чертежи укреплений в горах, у которых задняя часть не укрепляется, ибо она примыкает к скалам и т.п. У военных тоже есть предположение, что немцы укрепят свой фронт и до весны будет затишье. Но, с другой стороны, ждут, судя по подвозу немцами резервов, скорого наступления.

Послал комбату бумагу с просьбой вернуть мне машину.

17 <ноября>

Итак уже миновал месяц со дня московской паники, а немцы так и остались на достигнутых к тому дню рубежах. Судя по газетам, мы давим на них почти на всех направлениях московского фронта.

Вчерашний день прошел спокойно. Вечером было две тревоги. Ночью в 1.30 еще одна. Но стрельбы почти не было. Зато утром мы все проснулись от близкого взрыва, от которого наш домик заходил ходуном. Не успели мы констатировать падение бомбы где-то поблизости, как грохнуло еще два раза. Какой-то самолет прошел без тревоги и без стрельбы, бросил в нашем районе несколько бомб, в Дегтярном и Мамоновском, Богословском и в других переулках. Ни Зины, ни Оли не было дома. Зина ушла за хлебом, Оля — в школу. Сейчас организовали школы для 8-х, 9-х и 10-х классов. Можно пройти ускоренно. Она записалась в 10-й класс, и сегодня был первый день учения. В момент падения бомбы она как раз должна была идти в школу. Соня пошла узнать, где упали бомбы, и встретила Зину, которая прошла по Дегтярному за пять минут до падения бомбы и была в булочной. Олина же школа на Петровке, где бомбы не падали. Таким образом мы успокоились. Жертв, кажется, вообще не было. Вскоре объявили тревогу, но без стрельбы. Сейчас она кончилась. Бомбы упали в 8.45.

Комбат 15-го сказал, что машина будет доставлена 16-го, но ее нет и сегодня. Встретил Исбаха, приехавшего с фронта и летящего в Куйбышев.

Я, кажется, не отметил одной своей любопытной встречи. В Литвуз зашел один начинающий поэт показать стихи, среди которых было стихотворение о горящем Минске. Когда мы заговорили о Минске, выяснилось, что он — кинооператор и снимал то заседание Академии Наук в Минске, где я 18-го делал доклад. Он вспомнил меня, я — его. Он рассказал, что киножурнал со мной был уже сделан, но его поглотила война. Так я лишился единственной, вероятно, возможности посмотреть на себя со стороны, да еще в действии.

18 <ноября>

Вчера немцы воодушевились и все время летали над Москвой. Было шесть тревог. Всю ночь стреляли. Тревога кончилась в 8 ч. утра. А в 2 ч. снова дали тревогу, как раз в момент, когда мы все разбрелись: Соня поехала хлопотать насчет радио, Оля — в школе, Лютик — в кино. Мы с 3-х — дома. Вероятность попадания возросла в четыре раза. Вообще мы, конечно, ходим под Богом. Бомба, которая нас разбудила, упала на прямой линии от нас метрах в 250-ти, а может быть, и меньше. Случайный кашель, который задержал летчика, быть может, нас спас, а что-нибудь другое нас уничтожило бы. Большая бомба упала в Кудрине, выбило окна у И.Н. Розанова.

Исчез керосин. Столовые сокращают работу. Писателей все же подкармливают. В столовой Клуба писателей дают хорошие обеды с мясом и хлебом без карточных талонов, а в других местах за хлеб отрезают соответственный талон на карточке. Интересно, что обслуживающий персонал в клубе очень недоволен льготами, которые дают писателям, и причиняют им мелкие неприятности. С машиной сложная история. Ее нет до сих пор. Вчера сказали, что она сломана, так что ее нельзя даже и починить, сейчас — что ее чинят и вечером привезут. Сегодня меня вызвали в ПУР, я не мог поехать, позвонил — оказывается, надо писать брошюры на темы доклада Сталина. Решил дать спокойную тему “СССР — нерушимый союз народов”. Говорят, что студенты ИФЛИ, которые пошли пешком в какой-то город, чтобы оттуда ехать в Ашхабад, продолжать занятия, до этого города дошли. Но там попали в страшно тяжелое положение без пищи и жилья, о котором для них не позаботились; и будут отправлены не на занятия, а на лесозаготовки. Вчера размышлял об одном из наших основных грехов. О том, что у нас совершенно убита в людях инициатива и чувство ответственности. Говорят, что в кино, когда режиссер кончал фильм, его не пускали в производство до тех пор, пока его не смотрел в своем домашнем кино Сталин, и, руководствуясь выражением его лица, пускали фильм или снимали. Иные фильмы ждали по несколько месяцев. Фильм “Танкер Дербент” ждал год. А до решения того, как пройдет фильм, режиссер не имел новых поручений, но получал зарплату! А в Америке режиссеры делают по фильму в месяц. Понятно, что при такой авторитетности критики исчезало собственное отношение к делу. Даже ордена и премии сыпались случайно. Когда награждали кино, то сначала отобрали несколько лучших. Но было сказано, что срочно надо представить человек сто. Этот список составили буквально по адресам, многих забыв, а многих включив для счета. Я сам это наблюдал с литературными премиями. Списки были составлены давно. Вдруг перед публикацией, поздно вечером мне звонят сначала из “Известий”, а потом из “Правды”, что в число лауреатов включен В. Гроссман и нужна о нем статья. Потом звонит ТАСС, что надо дать уже пять новых заметок: о Светлове, Гроссмане, Василевской и других. Утром в опубликованном списке никого из них нет, но есть те, кого никто не ожидал. А про историков и философов, должно быть, просто забыли в спешке или куда-нибудь завалилась папка с их именами. Удивительно то, что такие же вещи были в оборонной промышленности, когда СНК постановил делать тяжелые грузовики, то нарком, который раньше был шофером, дал сведения, что надо выпустить десятитонный грузовик. Это было дико, так как с прибавкой новой оси грузовика подъемность возрастала до двенадцати тонн. Но СНК этого не мог знать и утвердил. А когда инженеры объяснили сие наркому, то он не рискнул сознаться в своей неграмотности и оставил постановление в силе. Он же не мог выбрать форму кузова для малолитражки и, объявив контуры, получив модели, оставил их стоять, боясь как бы чего не вышло. Все это, конечно, разговоры. Но я в своей области видел то же. Номер “Знамени” не мог выйти из-за того, что кому-то показалось, что выражение “проклятье турка” в реплике старого матроса из романа о моряках XIX в. может вызвать плохое впечатление в Турции и, очевидно, повлиять на ход войны. И несмотря на полную нелепость этого, было решено снять роман и наново печатать номер журнала тиражом 40000 печатных листов, хотя это задерживало выход его на месяц и дорого стоило. Итог был тот, что за все время войны мы, благодаря таким эпизодам, которых было много, не выпустили ни одного номера журнала. И теперь наши редакторши с пачкой рукописей уехали в Красноуфимск, куда перевели государственные издательства.

Тревога кончилась к пяти часам, и все собрались. Но потом было еще две тревоги, и последняя еще не кончилась, хотя стреляют мало. Это оживление немцев заставляет думать, что они что-то готовят. В газетах явные признаки вступления Японии в войну. Кроме того, явные выпады против Англии. “Щось буде!” Так как я, Дживелегов, Бонди и др. не поехали в Ташкент с институтом, Академия нас отменила. Сие весьма глупо. В Москве можно было организовать нашими силами какую-то работу. А уж в Ташкенте институт — чистая фикция.

Сегодня — 150 дней войны.

Получил из Воронежа письмо о расторжении договора: аспирантка эвакуировалась.

19 <ноября>

Без перемен. Днем было четыре тревоги. Вечером тихо. Всю ночь стреляли. Очевидно, это связано с усилением давления на фронте. Неужели немцы будут брать Москву прямым ударом? Скорее, можно ждать ее окружения. Говорят, что северная дорога перерезана или будет перерезана, а на дороге к Горькому разбиты мосты. Разбомбили мосты и на окружной дороге под Москвой. Бывает по 12 тревог в день. Там нет воздушной обороны, и днем немцы летают, бомбят, стреляют из пулеметов. В Пушкине тихо. Являлись какие-то люди к нам на дачу, заявив, что будут в ней жить, но бабушка Наталья, там живущая, их не пустила. Больше они не приходили. Новые версии о Костиковской пушке: ее, оказывается, делают в Ленинграде. Почему ее здесь нет? Снабжение ухудшается. Мясо в столовой Клуба писателей теперь будут давать только по карточке, по талонам. Заметки, уязвляющие Англию, обратили на себя внимание, так же, как и речь Черчилля, фактически опровергающего Сталина. Не являются ли они подготовкой общественного мнения к какому-либо повороту? Мир с нами сейчас вполне устроит Гитлера, и нам приятно будет видеть его схватку с Англией. Каждый из двух союзников, борющихся с Гитлером, будет рад потерять в борьбе своего спутника или во всяком случае уязвить его. А мир очень укрепит и положение Гитлера, и положение наше и явится очередным проявлением мудрости нашего правительства.

20 <ноября>

Уже сутки не было ни тревоги, ни стрельбы. Интересно, чем это объясняется. По газетам немцы наступают под Волоколамском и Калинином с большой энергией. Очевидно, они хотят взять все же Москву прямым ударом. Для этого надо быть очень уверенным в своих силах. Но прекращение бомбардировки странно и не говорит о перевесе, так как она, конечно, была важной поддержкой для наступления. Или самолеты заняты на фронте, или выдохлись, или разбиты нами на аэродромах. Все это не говорит о силе. Даже если это маневр перед решительным ударом с воздуха по Москве, это непонятно, так как дает нам передышку.

Сегодня утром мне сказали, что должна прийти моя машину, но уже три часа, а ее нет. Но выдача бензина все равно прекращена. Его, конечно, перестали привозить в Москву.

Встретил Бонди. Он рассказал характернейшую историю. Оставшиеся в Москве и отчисленные от штата научные работники Института решили, что, поскольку помещение его имеется и охраняется, а они все равно работают, то есть смысл им организовать группу и работать при Институте, хотя бы и безвозмездно. Но в Академии решили: раз Институт эвакуирован по решению правительства, а мы, не уехав, его нарушили, то наши заседания будут иметь характер антиправительственной демонстрации. Посему разрешения заседать в институте нам не дано…

Сегодня приходили по поводу платы за электричество. Оказывается, что 16-го там решили уничтожить все бумаги, относящиеся к электричеству. И все служащие старательно жгли и рвали карточки абонентов. В Москве 940 тыс. счетчиков, на каждый имеется несколько картонных карточек с указанием сумм, подлежащих уплате, фамилии и адреса. Если бы эти документы и достались немцам, они им ничего не сказали бы секретного! Но все же все это разорвано, причем у рвавших руки были в мозолях, а собрать теперь плату за сентябрь, октябрь и начало ноября невозможно, так как неизвестны показатели счетчиков, записанные в последний раз и уничтоженные. Поразительна все-таки какая-то стихийная сила России, которая, несмотря на весь идиотизм, пронизывающий нашу систему сверху донизу, позволяет ей уже пять месяцев бороться буквально со всей Европой. Народ — богоносец, но и убогоносец.

21 <ноября>

В статье Ставского сказано, что Гитлер отдал приказ взять Москву любой ценой. По газетам, немцы яростно атакуют и, должно быть, взяли Рузу. На мой взгляд, удар на Москву сейчас говорит о слабости, а не о силе. Это признак нервности и подчинения военных соображений политическим. В Москве пока спокойно и не чувствуется признаков тревоги. “Тревог” нет, так как, очевидно, самолеты на фронте. Это они решают нашу судьбу и, вероятно, судьбу войны.

Вчера заходил ко мне мой аспирант, который с 23 июня в армии. Интересно, как военная служба меняет людей…

Днем был доктор. Оказывается, отдел диспансеризации ученых еще действует.

Машина совсем пропала. Ушла из гаража и не пришла ко мне.

Введены талоны на керосин (2 л в месяц на человека). Оказалось, что ВТО работает. Завтра туда схожу.

22 <ноября>

5 месяцев.

Объявили сейчас тревогу, но без стрельбы. Соня и Лютик в театре, теперь там застрянут. В Москве спокойно, хотя бои, очевидно, очень сильные, и в одной статье сказано о громадном превосходстве немцев в танках. Немцы берут Ростов. Англичане наступают в Ливии, дав немцам возможность перебросить свои войска оттуда на восточный фронт. Все же это важно во многих отношениях.

Был в ВТО. Слышал, что арестованы Нейгауз, Сахновский, Фромгольд и Габричевский. В ВТО обедал. Обедающие по-прежнему хорошо одеты, но масло к каше просят подавать отдельно, прячут его в карман, завернув в бумажку. Снабжение вообще ухудшается. В столовую не пропускают всех, а только прикрепленных. В Союзе писателей не дают уже хлеба, можно было без талонов брать дичь, но теперь и на нее берут талон, по которому можно по карточке получить мясо. По-прежнему не могу найти машину. Странные порядки в военной части. Судя по всему, немцы окружат Москву, вряд ли они сразу ее возьмут. Будет осада…

Уже объявлен отбой.

23 <ноября>

Сутки прошли спокойно. Лютик ушел в театр досматривать пьесу, которую вчера прервали из-за тревоги. Газеты спокойно утверждают, что немцы напрягают последние силы. Все же они подошли к Клину. Я помню этот городок, проезжал его на автомобиле, когда ездил в Калинин. В Ленинграде, говорят, выдают по сто граммов хлеба и то только рабочим. Разбомбили Дмитров. Бомбы попали в очереди, убито множество людей. Вышел русско-немецкий словарь. Его покупали с большим оживлением предусмотрительные москвичи.

24 <ноября>

Немцы у Клина и даже, говорят, у Подсолнечной — в 50 км. Газеты говорят о том, что положение становится все более острым. На Москву идет 40 дивизий. Появляются сведения из занятых подмосковных областей. Из Боровска прибежал какой-то комиссар, уверяющий, что все пропало и что наше командование никуда не годится. Он был в Боровске. Там немцы никого не трогают, все в порядке. Приехал бывший боровский купец, которого назначили старшиной. Устроил городской совет и уже открыл свою лавку. Зато в Тучкове немцы отобрали все, причем они были совершенно грязные и замерзшие, в летнем обмундировании. А в одном селе жителей выселили из-за приближения немцев. Когда их вернули, оказалось, что мужички из окрестных деревень уже развезли их имущество. Под Ростовом у нас крупный успех. Это симптоматично; под Ленинградом взята Малая Вишера. Значит, немцы ослабили фланги. До сих пор они были сильнее везде. Видел Бонди. Он говорит, что нас все же обязательно хотят увезти, но в Академии еще 2000 человек ждут вывоза. Пришли еще телеграммы от Ушаковых с запросом о нас. Значит, наша телеграмма до них не дошла, а еще идет, как в 18-м году, когда, по “Сатирикону”, дед с палкой шел из Севастополя в Москву и нес телеграмму. Скоро туда поедет Антонина Степановна, если немцы не отрежут дороги. С машиной эпопея продолжается. Дошли до ком. полка. От Клина до Пушкина по прямой 50 километров. Кое-где мы, отступая, жжем все селения, чтобы немцам негде было остановиться.

25 <ноября>

Ночь опять прошла совершенно тихо: ни тревог, ни стрельбы. Между тем ясно, что бомбить Москву весьма полезно для наступающего. Должно быть все же, у немцев мало сил. В городе спокойно. Наступление немцы начали 16-го — значит, уже 10 дней прошло, а в Москве их нет. Еще 6—7 дней, и их наступление может захлебнуться.

27 <ноября>

Наконец, после долгой паузы снова тревога в 6 часов 10 мин. Сильно стреляют. Газеты настроены оптимистично. Во всех передовых говорится, что мы должны под Москвой разгромить немцев. Очевидно, директива, которая, надо думать, должна опираться на какие-то реальные материалы. В pendant* — слух о том, что вывезено все продовольствие из Москвы. Опубликованы данные о потерях, довольно нелепые. У немцев 6 млн., у нас только 2 млн. Но если немцы потеряли половину армии, а мы — пятую, откуда у них численный перевес? Но все же, объективно рассуждая, второй удар на Москву как будто не удался. 11 дней наступления — а немцы далеко. Сейчас они идут на окружение: на Каширу от Тулы и на Александров от Клина. Но окружить Москву зимой не так просто. Если наступление выдохнется второй раз, я не знаю, что подымет немецких солдат в третье наступление.

28 <ноября>

Вчерашний вечер и ночь прошли весьма шумно. Днем постреливали, но вечер был спокоен. Говорят, что если вечером, когда стихает, послушать на крыше высокого дома, то доносится канонада. Немцы, очевидно, в километрах 40—50. У Солнечногорска и восточнее его, скоро вступит в дело наше Пушкино. Сейчас завыли сирены, 11 часов вечера, но тихо. Положение, очевидно, очень острое. На мой взгляд, никогда у немцев не было такого трудного положения. Эти дни буквально решают. Сегодня не приехал ни один из студентов Литвуза, живущих по Северной дороге. Говорят, что с востока Москва совершенно не укреплена и что вообще подмосковные позиции очень слабые. У Рогожской заставы целый месяц строят ДОТ. Кроме того, мы будто бы не укреплялись в районе болот и немцы будто бы идут по замерзшим болотам в обход наших позиций. Все это в нашем стиле, но тем не менее в Москве очень спокойно. Ощущения близкой опасности нет. Тон газет очень уверен. Должно быть, мы имеем что-то в запасе. В Союзе писателей хлеб и мясо все же выдают.

29 <ноября>

Довольно тихо. Тревоги были ночью и утром, но стрельбы было мало. Немцы, говорят, в 7 километрах от Сходни, но в Пушкине спокойно. Говорят о больших подкреплениях танковым частям, к нам подошедшим, и о введении в бой противотанковых бронированных самолетов. Кто-то говорил, что в Москве продовольственных запасов хватит на год, а военных — на месяц. Положение по-прежнему острое. Думаю, что, если в ближайшие дни мы не дрогнем, то кривая немецкого счастья пойдет вниз.

Борис Иванович Пуришев действительно убит. Я знал его с 1922 года. Получил из Самарканда письмо от Михайловского. В институт наш вернулся студент, который попал в плен (ополченец) к немцам под Калинином. Они завербовали его в контрразведку и перебросили к нам. Он пришел в Литвуз и спросил, что делать. Его направили куда-то. Он говорил, что ополченцы сдавались немцам в плен массами, одиночным солдатам, что у немцев пониженное настроение.

Днем в воздухе, очевидно, шли бои. Слышен был шум моторов и доносилась пулеметная стрельба. Долматовский и Островой живы. Долматовский умудрился быть у немцев писарем.

Машину, должно быть, я не увижу. Ее оставили на улице, и кто-то ее увез. Теперь ее ищут. Зато в Горьком, кажется, каждый желающий может получить машину: шоссе завалено машинами, брошенными московскими беженцами. 17-го в Горьком была тоже паника. Первыми в город летели машины ЦК. Увидев их, горьковчане тоже признали за благо бежать. Интересно разместилось правительство в Куйбышеве по рассказам: всех жителей центральной улицы мгновенно выселили на окраины, дав по 2 м2 на человека, а в центре гостеприимно разместили правительство и дипломатический корпус. Говорят, что всем наркомам был отдан приказ вернуться в Москву, и они уже прилетели. В Москве происходят большие переселения из-за топлива: выселяют жильцов, чтобы не топить лишних помещений. У нас топлива только на месяц.

30 <ноября>

Серый день, стреляют. В небе гул самолетов. Иногда из облаков выходит тройка самолетов, которая, очевидно, охраняет наш район. Соня ушла на рынок за молоком. Дети в театре. Дети где-то в очереди. Сейчас завыли сирены. Юлия Ивановна отправилась в убежище. Одним словом, будни. В газетах новость: победа. Мы взяли Ростов. Это тем более неожиданно, что никто не знал, что мы его отдали. Но успех, пожалуй, самый крупный, и, главное, симптоматический. Значит, немцы уже лишились того общего превосходства сил, которое позволяло им теснить нас везде. Очевидно, для удара на Москву они ослабили фланги и за это поплатились под Ростовом, где успех, должно быть, очень крупный. Я убежден в том, что немцы бьют нас небольшими силами, поэтому в случае прорыва у них в тылу может не оказаться больших резервов, и прорыв может быть большим. Оттягивают немецкие силы и англичане в Ливии, так что положение немцев все осложняется.

Слышал подробности о смерти Цветаевой. Она повесилась в Чистополе, так как очень нуждалась, а писательские жены ее травили, она обратилась к Асееву, но он был очень груб (он вообще — хам). После Ахматовой она самая талантливая русская поэтесса. На улице все время гул самолетов. Отбой дали довольно быстро, и трагикомедия под названием “Семейство Тимофеевых” восстановилась полностью — все собрались. Потом была еще тревога, еще отбой, а сейчас опять тревога.

1 декабря

Холодный ветер, метель, много тревог. Немцы в Сходне — 30 км от Москвы. Они не взяли Яхрому и стоят в 20 км от Каширы. Беженцы на Подсолнечной рассказывают, что на пути у немцев все сжигается. В свою очередь, их танки в деревнях, боясь, очевидно обстрела, идут прямо сквозь дома, так что от деревень ничего не остается. Матери теряют детей и т.п.

Моссовет запретил пользоваться электропечами. Я взял у доктора из КСУ бумагу о том, что печь мне нужна для ног, чтобы мне разрешили ей пользоваться. Мосэнерго отказал, но Моссовет разрешил, сказав, что в Москве на электростанции оставили лишь один двигатель, а остальные увезли. Если он выйдет из строя, а немцы возьмут Каширу или разрушат ее, то мы останемся без света и тепла. У нас в доме два корпуса уже без отопления, так как новые неумелые истопники заморозили трубы, но нам повезло: у нас пока топят. Снабжение (норма) осталось на декабрь прежним, но все же дела изменились.

176-й день

Немцы еще далеко от Москвы, в Ливии им туго, а под Ростовом их, очевидно, разбили довольно сильно, никогда у них не было еще такого неблагоприятного стечения обстоятельств. Интересно, как обстоят дела с нашими резервами. Вероятно, в случае сильного и одновременного удара немцы покатились бы назад. Декабрь вступает в силу, и их армия, оставшаяся в полях, отдаленная от баз, связанная нашими дорогами, расходующая остатки бензина и, главное, не имеющая ясной, достижимой цели — должна решать трудную задачу.

За окном постреливают, но слабо. Это — преимущество нашего положения в центре. На окраинах стреляют так, что вылетают стекла, а бомбы все-таки падают. А характерный гул немецких самолетов мы слышим гораздо реже, чем в Пушкине. Говорят, что все Подмосковье сплошь укреплено и минировано, всюду войска, и хотя порядка у них мало, но пройти к Москве немцам невозможно. Дисциплина строжайшая. Какая-то часть понесла большие потери и без приказа отошла. Все командиры ее были расстреляны. Впечатление такое, что на этот раз мы устоим. Правда, как раз сегодня в комплекте “Правды”, которую я просматривал для своей брошюры, мне попалась статья о том, что Киев никогда не будет немецким…

Говорят, что в нем неожиданно ночью объявили по радио, что в два часа ночи Красная Армия уходит. Жителям было предложено итти с ней, но без всяких вещей, так как транспорт отсутствовал. Как-то раз немцы ворвались в Киев и на улице, рядом с идущим трамваем, появилась танкетка (немецкая), но немцы были отброшены. Вообще они обычно не берут города штурмом, а обходят их. Соня была у каких-то знакомых и смущена их настроениями.

3 <декабря>

Вчера и сегодня — тихо. Опять началось под Москвой наступление, и самолеты, очевидно, заняты на фронте. Вторая волна немецкого наступления вряд ли будет сильнее первой, но она может привести к самой Москве, чтобы не сказать более. Говорят, что в Химках, например, уже военная обстановка, слышна канонада, стоят тяжелые орудия, стреляющие в немцев, уезжают грузовики с красноармейцами уже на позиции. Коммунисты готовят партизанские отряды, получают фальшивые паспорта, явки и т.п. У нас в Пушкине расквартированы красноармейцы, на ершовской половине 12 человек, у нас нет, так как наша половина закрыта. Красноармейцы голодные и продают на базарах то, что плохо лежит на дачах, им предоставленных. В Пушкино привозят много раненых. Вчера приходил ко мне полковник из Пур’а насчет моей брошюры. Лицо у него совершенно некультурного человека, так же, как и манера говорить. Присылали из ИФЛИ насчет поездки в Ашхабад. Об этом я начинаю думать, так как положение под Москвой, очевидно, затянется надолго, если ее вообще не возьмут. Так как немцы реквизируют продукты, то мы быстро расстанемся с милой жизнью, даже в том случае, если нас и не пристрелят. В руках немцев Крюково, Сходня. Вторая волна немцев всех огорчила. Надеялись, что на третьей неделе они выдохнутся, но я предполагал, что 50 дивизий должны иметь гораздо больший запас терпения, чем те 17, что шли в октябре. Говорят о большом количестве жертв среди подмосковного населения, остающегося в районе боев. Война вызывает чувство величайшего отвращения. Стоят чудесные лунные зимние белые вечера, но так странно вечером выйти во двор, тихий и белый, потому что все равно нельзя свободно вздохнуть. Успех под Ростовом большой, но вряд ли он повлияет на наше положение под Москвой. Кроме как задержит, может быть, подвоз новых резервов. Вообще, с точки зрения общего хода войны немцам никогда не было так туго, но лично нам, в свою очередь, никогда не было столь трудно представить себе свою дальнейшую судьбу!

4 <декабря>

Ясный солнечный морозный день. То и дело стреляют. Судя по газетам, немцы километрах в 20-ти около Химок!.. Нажим их, очевидно, очень силен, но тон газет спокоен. Пожалуй, это верно: немцы сильны маневром. Под Москвой же им приходится идти в лоб. Кроме того, зима уменьшает роль техники и увеличивает роль человека, уравнивая шансы. Говорят, что 5-го откроют коммерческие магазины, а с января начнутся занятия в школах.

Положение с моей машиной — без перемен!

12.30 ночи

Кончил свою брошюру. Завтра отдам. Сейчас началась сильная стрельба, и дали тревогу.

5 <декабря>

Усиливается мороз. Утром 26^оС, к вечеру, пожалуй, и больше. Жутко представить — что делается на фронте в такую стужу. Даже легкие раны в таких условиях — смерть. Но все же и это, скорее, в нашу пользу: ослабляет технику, ставит перед немецким солдатом бoльшие трудности, чем перед русским, — “мы привышные”. Днем ясное небо, в котором перекрещиваются белые линии, оставляемые высотными самолетами, их не видно, но виден возникающий в небе след.

Опубликована декларация о союзе Польши и СССР, составленная в весьма расплывчатых выражениях. С. Сахарский мыслит эту войну как войну демократизма, против тоталитаризма. Этот чудак никак не научится говорить впопад.

Сдал свою брошюру. Просили написать еще, о прошлой войне. С удовольствием стал собирать материал.

В газетах — туманно: удар немцев на Тулу, предсказания еще более яростных атак, с другой стороны — статья о том, что немцы под Москвой расходуют последние силы и т.п. Тем не менее, невзирая на статьи, они, говорят, в 17-ти км от Москвы на Ленинградском шоссе.

Днем было тихо. Вечером три тревоги подряд, но без бомб (в нашем районе, на окраинах, говорят, они падают довольно густо)…

Письма от Веры Дмитриевны из Космодемьянска и Мат. Цо из Мелекесса. Оказывается, Винокур с дочкой пешком бежал из Москвы 16-го! Не ожидал от него такой прыти. В Космодемьянске копают окопы. Интересно разделилась семья Ушаковых: Омск, Космодемьянск, Ташкент, Москва.

9 <декабря>

Итак, Япония вступила в войну. Правда, она воюет не с нами, а с Америкой. Теперь, действительно, воюет весь мир. В этом осложнение ситуации. Трудно разобраться. Однако, как это ни парадоксально, я вижу в этом известный симптом слабости. Япония или должна была вступать в войну, потому что Германия дальше могла совсем потерять шанс, или Япония совсем теряла возможность изменить судьбу мира, т.е. выбрасывала все, что она с таким напряжением готовила, или должна была начать войну. Таким образом, это можно истолковать и как показатель кризиса Германии…

Эти дни прошли тихо.

Был 6-го в кино. Смотрел репортаж с фронта. Трупы, машины, пожары… В газетах снимок: поле, на котором лежит человек тридцать убитых…

7-го ходили все на балет (“Штраусиана” у Немировича-Данченко). Странно было смотреть на эти изящные танцы, зная, что километрах в 20-ти отсюда сейчас смертельно усталые, грязные, вшивые люди с ревом, яростно, в ужасе убивают друг друга. Да и мы могли в любой момент стать жертвой случайной бомбы.

Под Москвой дела идут неплохо, хотя немцы очень близко. В ужасном положении жители Подмосковья: сейчас все дома сжигают, чтобы немцам не было жилья, а жители этих домов, очевидно, мало интересуют командование, и жертвы очень велики.

К сожалению, отменили газетные обзоры положения на фронте (кое-что дававшие), из-за обычной боязни слова.

На днях, кажется, у нас поставят радио. Зато сняли телефон. Говорят, что “Правда” делается не в Москве, а в Куйбышеве, а матрицы присылают сюда.

Вчера срочно вызывали в институт и предлагали 10-го выехать в Алма-Ату. Все это крайне безответственно. Отказался.

10 <декабря>

Все это время было тихо. Выпало много снега. Поразительно красиво в саду, во дворе, деревья в саду.

Слухи о Пушкино: немцы в 14-ти км, немцы взяли Пушкино. Был бой с прорвавшимися немецкими танками в 10-ти км от Болшево и очень большие пожары. Немцев отогнали. О Болшеве, возможно, и верно, так как об этом рассказал студент, там живущий. Вчера слышал от своего полковника, что дела на фронте очень хороши. Всюду успехи: отбиты Елец, Тихвин, окружен Калинин. Сейчас подтвердилось сообщение о Тихвине: он взят с большими для немцев потерями. Полковник, с которым я говорил, вышел из окружения. За это время поседел. Все настроены позитивно. Говорят об успехах под Москвой, о том, что взятие немцами ей не угрожает.

Цены на рынке: 20 руб. кг капусты, 30 руб. кг лука. Допускают свободный обмен продуктов на хлеб. За валенки, будто бы, просят двадцать кусков мыла.

Пришла телеграмма от Ушаковых. Очевидно, в ответ на мое письмо. Пишут, что в Ташкенте можно снять комнату, что институт Горького там и предоставляет жилплощадь. Таким образом, туда можно было бы сейчас уехать вполне нормально, получив билеты в АН и имея целых троих знакомых в Ташкенте, плюс мои бывшие аспиранты, узбеки, фамилии которых я нашел. Но ситуация позволяет как будто сидеть здесь. Сейчас выбор можно сделать чистый. В путешествии нет ничего трудного и есть возможность остановиться не под открытым небом. При этом надо ехать именно сейчас, иначе может оказаться поздно. Следующий удар немцев, если у них найдутся силы, может привести их к осаде и к падению Москвы. Необходима мудрость Эдипа.

Надо сказать, что во мне твердо живет уверенность в том, что немцы пошли под уклон. Такова логика и таков как будто ход событий последних дней. В Ташкенте мы обретем покой и чувство времени, но жить будет, конечно, очень трудно, так же, как и вернуться в Москву. В Москве мы сохраняем старые позиции и рискуем головой. Зато выдержка, если мы ее проявим, даст нам многое. Решаю все же сидеть здесь в надежде на русского Бога!

Пришло письмо от Л.П. Оказывается, ее письма вернулись обратно с пометкой “выбыл”, тогда как я дважды оставлял в Пушкинской почте свой адрес, чтобы они пересылали письма в Москву. Вот уж Рассея. Таким образом, я растерял своих корреспондентов, писавших с фронта. Очень досадно.

Пришло письмо из Ленинграда Юлии Ивановне от 2-го декабря. Там, очевидно, очень плохо. Судя по тому, что в нем говорится о трудностях “диэты” и о том, что очень тревожат немцы, что адресант опух от болезни почек, которую раньше не имел.

Интересно, сгорела ли дача в Пушкине? Если там действительно были пожары.

С машиной совсем нехорошо. Должно быть, ее стащил шофер, студент, довольно милый тип. Теперь это обнаруживается и в осадном положении он может очень поплатиться. У комбата возникла здравая идея дать мне другую машину из их автобазы.

11 <декабря>

Выпало очень много снега, но стало тепло. Москвичи в приподнятом настроении. Взят Елец обратно. (Правда, об оставлении его не было сказано.) Упорный и, должно быть, верный слух о переходе в наступление нашего западного фронта. Идея, конечно, хороша, так как удар по немцам в момент, когда выдохлось их наступление, следовательно, у них израсходована материальная часть и ослаб дух, наносится в самый подходящий момент. Но, с другой стороны, они, конечно, еще очень сильны, и мы можем свое преимущество израсходовать в атаках, бестолковость которых не исключена. Судя по общим чертам российского генералитета, понятно, что нам даст успех. Это — единственный шанс выиграть войну на самом деле, т.е. получить возможность решать судьбу Европы до англичан, и, следовательно, избавить себя от той зависимости, которая несомненна в случае затяжки войны и победы на Западном фронте, а не на нашем. Но нет ли здесь подчинения военных соображений политическим, т.е. политиканства, в котором погрешил Гитлер, направив свой удар на Москву, а не на юг? В этом случае мы отплатим ему хлебом за лепешку. В случае нашего быстрого успеха последствия необозримы по своему размаху и, вероятно, гибельности. Гражданская война во всей Европе на много лет и с таким разрушением материальной базы, что мы будем отброшены назад — к природе. Японцы бьют американцев и англичан аккуратно и вдумчиво.

В Пушкине, по твердым сведениям, немцев не было и нет. Радио не будет: радиостол заявил, что у него нет технической возможности для этого, 15-ти м. провода и теса, на который должен идти провод на роликах!.. Машину мою, должно быть, украл тот студент — военный шофер, который мне покровительствовал. Он явно путается в своих рассказах. Бывший у меня комбат сказал, что полк даст мне другую, если не найдет эту. Вряд ли это произойдет, но шофер может сильно поплатиться. Комбат думает, что он ее на что-то обменял!..

12 <декабря>

Газеты полны статьями об отступлении немцев на Западном фронте. Они, очевидно, отступают на всем фронте. Трудно думать, что они разбиты в бою. Очевидно, они отходят на какой-то оборонительный рубеж. Возможно, что это маневр: вытянуть нас вперед, а затем ударить и смять. Однако, судя по статьям, отступление их идет тяжело, с большими потерями, так что контрудар их вряд ли возможен. Но при любых условиях отход немцев и отказ Гитлера (в его речи) от идеи кончить с нами до зимы в такой степени для немцев тяжел, что трудно сказать, к чему все это приведет. А если мы действительно сумеем развить наступление, то последствия трудно учесть. Итак, мои предсказания близки к осуществлению, и крах Гитлера приобрел очертания реальности.

Сейчас были тревоги. Стрельба была небольшая.

Очередное письмо от Веры Дмитриевны с призывом уехать из Москвы. Она пишет, что Ушаковы в Ташкенте жили в общежитии и обед варили на костре во дворе.

Получил неожиданно жалование из ИФЛИ за полтора месяца. Теперь они уезжают в Ашхабад. Говорят, что эвакуированные заводы, если они отъехали недалеко, возвращают обратно. Под Пушкино все же что-то было, хотя оно и цело.

13 <декабря>

Сообщение о поражении немцев под Москвой доходило до меня сегодня постепенно: по слухам, по пересказам радио и газет; и наконец пришла “Правда”. Их неуспех очень значителен. Они потеряли много пространства, разбито 11 танковых дивизий, 4 мотопехотных, 10 пехотных; но, главное, это поражение должно надломить дух немецкого солдата и, вероятно, непоправимо. “Белотелая победа, исцарапанная в кровь” становится ощутимой. И, возможно, сила немецкого стремления была такова, что, встретив сопротивление и не преодолев его, она должна обратиться против самих же немцев. Не исключаю возможности быстрой развязки. В этом случае венец Третьего Рима становится реальностью и Георгий Димитров может начать стряхивать… <неразб.> со своих парадных костюмов. Ситуация будет исключительно благоприятной. Советский Союз освобождает Европу от угнетения, опираясь на подъем национальных чувств и на отсутствие армий у освобожденных народов. Руки Америки и Англии связаны Японией. Польская армия марширует обратно в концлагерь, и ныне и присно и во веки веков славится партия большевиков…

Теперь для меня окончательно ясно, что дело Гитлера проиграно бесповоротно. Интересно, что его интернациональная — по существу — идея объединения мира разбита отсталой — по существу — национальной идеей. Возможность действительно последней войны разбита перспективой целого ряда войн: национальных и гражданских, аристократическая власть властью охлократической. Его вина в том, что он для объективно прогрессивного дела нашел субъективно примитивные и отталкивающие методы и формулировки, и — кроме того — дважды ошибался в расчете силы удара: он мог разбить нас в июне, если бы нанес удар большими силами, он мог взять Москву и решить исход войны в октябре, если бы бросил лишние силы, которые развернулись лишь в ноябре. Кроме того, загадочна роль Японии.

Во всем блеске выступает Сталин, преодолевший даже то, что казалось необоримым — отсутствие культурных людей в России. Надо отдать ему справедливость: он создал техническую базу для войны, он создал международную обстановку, он вытянул из своих людей невозможное. Победа его вполне заслужена, и он до сих пор еще не потерял шансов на мировую революцию! Но судьба Гитлера — потрясающа: невероятный личный взлет, величайшая цель сравнительно с другими великими политиками, победа почти одержанная и полный крах из-за собственных ошибок! Интересно, как пойдет наше внутреннее развитие. Если наш организм все же надорван так, что нам придется подчиниться влиянию Англии, то перерождения не избежать. Думаю, что все же многое изменится даже в лучшем случае, т.е. в случае нашей победы в полном смысле слова.

Но что же делать Черчиллю? Не пора ли спасать Гитлера от Сталина? Хрен — редьки не слаще.

Вчера была оттепель, сегодня сильный мороз и метель. В понедельник — 15-го — обещают ставить радио. В Пушкино все в порядке. Говорят, что был лишь прорыв к Мытищам семи танков, вскоре уничтоженных.

Говорил по телефону по поводу своей брошюры с полковым комиссаром Крутиковым, редактором. Образец тупого хама, свысока требовавшим переделать все, согласно имеющимся у него в мозгу газетным штампам. Думаю, что мое выступление как публициста отпало.

Сегодня у меня был оригинальный сон. Засыпая, я думал о Честертоне и Шерлоке Холмсе, о том, что очень трудно найти авантюрный сюжет (т.е. придумать). На этом я уснул и увидел во сне типичный честертоновский рассказ с тонкостями, которые уже забыл; но сюжет был очень ясен. В основе — преступление, совершаемое так. Преступник заводит возню с детьми, вовлекая в нее мать. Пока увлеченные игрой дети, сбив мать с ног, продолжают возню с одной его рукой, другая душит мать на полу. Наблюдатель обнаруживает истину, заметив предельное напряжение мускулов на руке, непонятное в игре. Ситуация, позволяющая сделать очень занятный рассказ в духе Честертона!

Вчера было две тревоги. Ночью меня будила сильная стрельба. Интересно определилась моя материальная база. Литвуз и “Смена” без больших для меня трудностей почти заменили ИФЛИ и Институт Горького. Если вычесть отпавшие расходы на машину (около 1000 руб.), на домработницу, учительницу языка французского и немецкого для детей, расходы на “роскошь” (книги, гости, театр и т.п.), расходы на филантропию (долги разных знакомых и т.п.), то бюджет наш месячный не пострадал, и месячные расходы можно проводить без дефицита. Судьба ко мне до сих пор благосклонна.

14 <декабря>

Пришло письмо из Красноуфимска от Вл.А. <неразб.>

Солнечный день. Хочу пойти пешком на площадь Маяковского на концерт в зале им. Чайковского.

По сводке, взяты Ливны и Ефремов. Таким образом, у немцев неудачи по всему фронту: Ростов, Елец, Москва, Калинин, Тихвин — это не даст им возможности сосредоточить резервы для сильного удара.

Забавное опровержение ТАСС по поводу того, что наш атташе в Токио поздравил японцев с успехами. Должно быть, Сталин говорил с Мацуокой о весьма интересных вещах, так как позиция Японии все же загадочна и отношения ее с Союзом тоже очень странны.

15 <декабря>

Письмо от Ершова из Нижнего Тагила, где перестали продавать продукты за деньги, а только в обмен, и от Федорова. Была Дроздовская, рассказывала о своих бедствиях на Канатчиковой даче, где она лечилась и где совершенно потрясающее безобразие. Ее в связи с нервным заболеванием по направлению районного психиатра привезли туда, втолкнули в коридор, где санитары ее раздели догола и остригли, и потом втолкнули в камеру буйных, где было до двухсот голых женщин, вопящих и ругающихся и т.п. В этом обществе она провела 10 месяцев. Сиделки всех, в том числе и ее, зверски били. Врачи ни на что не обращали внимания, и только случайно она выбралась.

На фронте продолжается наступление. Бывший у меня командир рассказал, что мы давно могли наступать в ряде пунктов, но Сталин настоял на задержке, пока мы не накопили силы, чтобы ударить всем фронтом, несмотря на протесты генералов. Наступление задумано как непрерывное, чтобы не дать немцам закрепиться на рубежах. Уверяют, что мы почти достигли равенства в технике. Красноармейцы яростно идут в бой и немцев не щадят. Странная деталь: если солдат наступает на противотанковую мину, то его буквально разрывает на кусочки, но остается нетронутым только поясной солдатский ремень.

Слышал, что 16-го октября на вокзале Храпченко и Кирпотин говорили, что теперь настал момент “спасайся, кто может”.

Недавно поднялась сильная стрельба, но стихла. Говорят, что на Арбате открыт коммерческий магазин. Вчера дошел пешком до концертного зала на площади Маяковского. Очень красивый зал, но слегка аляповатые сиденья. У входа была ужасная неразбериха и давка в неосвещенном вестибюле. Перед началом погас свет, и минут двадцать сидели в темноте. Оказалось, что у администрации не было в запасе ни ламп, ни фонарей, ни свечей. Какой-то запасливый посетитель извлек свечу и зажег ее, внеся некоторый уют в ситуацию. Потом уже принесли какой-то грязный фонарь, поставили на сцену… Рассея остается себе верной. Потом Могэс дал ток, и начался концерт. Было много нарядных и веселых людей. Концерт был далек от современности: Чайковский, Скрябин, Гурилев. Назад было трудно идти в темноте, к которой я не привык, но добрался благополучно.

17 <декабря>

Победа, победа. Взят Клин и Калинин. Теперь положение Ленинграда улучшится. Очевидно, немцы устроили что-то вроде “работ Альбериха” и отходят на новые позиции, заранее укрепленные. Наша задача — не дать им отойти в порядке. Теперь угроза Москве до конца весенней распутицы миновала. Говорят, что эвакуация из Москвы вообще отменена. Усиленный слух о предстоящем открытии коммерческих магазинов. Выдержат ли немцы афронт под Москвой? Где взять им новую силу духа, для того чтобы ждать до весны и снова идти в наступление против нашей усилившейся армии? Несомненно, что мы подтянулись, усвоили новые формы, “и за учителей своих заздравный кубок подымаем”.

Наконец добился радио. Сегодня оно уже работает у нас. Может быть, удастся на машине проехать к линии фронта с корреспондентами какой-то газеты.

Западный фронт продолжает двигаться вперед. Трудно понять, заранее ли подготовили немцы отход, или отброшены нами, или и то, и другое совпало.

Утром была стрельба, но без тревоги. Подмосковные беженцы подтверждают газетные данные о зверствах и грабежах немцев. Мое отношение к происходящему различно. Субъективно эгоистически я абсолютно выигрываю от победы над немцами, сохраняя свое социальное положение, быт и проч. Ясно, что их приход ввергал бы меня во многие бедствия и эвакуация — так же. Национально я также очень рад поражению нашего старого и надменного врага.

Социально — также, ибо наш строй в принципе, конечно, лучше при всей его охлократичности.

Но исторически я не могу отделаться от мысли, что победа их давала бы огромный скачок вперед, уничтожая границы, вооружения, войны и освободив такие силы и богатства, которые перерастали бы все ограничения режима. Правда, их еще рано хоронить, но в их победу я совершенно не верю и допускаю даже очень быстрый их крах.

Новостей особенных нет. Коммерческие магазины как будто открываются, называют даже цены: сахар — 50 руб. кг вместо старой коммерческой цены в 15 руб. и обычной 5, масло — 120 руб. кг. Таким образом, деньги упали даже по официальному курсу раз в десять. Да и на рынке кружка молока вместо 80 коп. стоит 12 руб.

С машиной странно. Очевидно, ее украли сами командиры с шофером купно. Написал жалобу командиру полка. Не знаю, чем кончится эта глупая история.

21 <декабря>

Все это время — тихо. Вчера и сегодня вел подвижный образ жизни. Вчера ездил в М. Лeвшинский переулок². Говорили о колдунах. Сегодня ездил на Пречистенку в Дом ученых, на доклад Александрова, зав. Агитпроп’а. У дома масса машин, возбудивших грустные воспоминания о машине. В доме дикая давка и хамская неорганизованность, приличествующая русским. Еле нашел место. Заседание было торжественным. Выбрали почетный президиум. В докладе все время говорилось о Сталине — великом стратеге и о его победах. Зал пять раз вставал при упоминании его имени. Красной армии хлопали, но не вставали. О генералах наших не упоминали совсем… Боюсь, как бы генералы не обиделись… Эпохи войн опасны тем, что реальная сила оказывается в руках не правительства, а энергичных военных, “их ведали истории анналы, хоть старца Иловайского спроси. Известен факт: издревле генералы историю творили на Руси. История капризнейшая эта написана для генералитета”.

В докладе две идеи. Начался новый этап войны: наше наступление и грядущий разгром немцев, с одной стороны, а с другой стороны, вытекающий отсюда вывод о дальновидности и мудрости вождя — в этом главный вывод! Победный тон меня немного обескуражил: не рано ли, и не закружилась ли у нас голова? Что немцы отходят на заранее подготовленные позиции, это несомненно. Удивили меня некоторые данные докладчика: по его словам, в ночь на 22 июня немецкие офицеры говорили солдатам, что русские пропустили немецкие войска через свою территорию на Индию и Ирак, а уж потом — после начала боев — сказали, что русские отказались это сделать… Вряд ли это серьезно. Данные о потерях таковы: на третьем месяце войны мы теряли в среднем по 1300 в день, а немцы по 32 тыс. А на пятый месяц войны немцы теряют по 50 тыс. в день, а мы по 14 тыс. Всего потери немцев перевалили за 7 млн. В прошлую войну немцы, потеряв такое число людей, вышли из войны.

Но данные о бензине интересны: чтобы подвезти к московским позициям один снаряд для трехдюймового орудия, на него надо истратить 5 л бензина (если его везут из Эссена). На путь автоцистерны с бензином (2,5 т) надо на том же расстоянии сжечь 760 л бензина.

Видел командира с фронта. Говорят, что в районе Минеральных Вод мы готовим парашютный десант чуть ли не в 200 тыс. человек для операции в самой Германии. Все парашютисты учатся говорить по-немецки. Среди них уже имеются “гаулайтеры” для немецких городов. Солдаты наши одеты тепло. То, что делается под Москвой, позволяет сказать, что приближается победа. Таково настроение. Говорят, что военные учреждения получили распоряжение вернуться в Москву. Говорят, что Рокоссовский (генерал, прославившийся под Москвой), родственник Тухачевского и бывший помещик, он — три года сидел со времен Ежова.

Взят Волоколамск. Немцам, несомненно, туго. “Знамя” возвращается в Москву, а ИФЛИ окончательно едет в Ашхабад, что невероятно глупо. Коммерческие магазины, должно быть, действительно откроются.

Бои все же шли вплотную под Москвой. Стоит выехать из Покровского-Стрешнева, как уже можно видеть из… <недописано>.

23 <декабря>

Сегодня вечером — первая тревога с того дня, как у нас установили радио. Выстрелы были, но мало. И она скоро кончилась. В Москву вернулся Фадеев. В Союзе наконец прекратили давать обед с мясом и хлебом без талонов, так что наше питание ухудшилось. Со школами туманно. Учителей регистрируют, но не дают им никаких надежд на будущее. Детей перестали регистрировать.

Отступление немцев продолжается. В Ливии немцев, очевидно, все же разбили. Интересно, что будет делать новый их главнокомандующий — Гитлер. То, что он сменил Браухича — на мой взгляд, признак начавшихся внутренних осложнений. Думаю, что немцы должны ликвидировать Гитлера и сделать новое правительство, которое пригреет Англия. Я мало верю в их контрнаступление, если только оно не последует в ближайшие дни. Во всяком случае им придется перестать бросать листовки вроде следующих: “Мы Москву бомбить не будем, все равно ее добудем, а за теми, кто удрал, доберемся на Урал”. Многие боятся больших бомбардировок. Но я в них мало верю, так как в них нет смысла.

Сейчас в Москве начинается распря между теми, кто оставался, и теми, кто уезжал и вернулся. Каждой из этих сторон важно доказать свою ортодоксальность! Интересно, чем это кончится. Думаю, что к выгоде оставшихся, ибо героика требует устранить сомнения в крепости Москвы, а у уехавших ее установить все же трудно.

24 <декабря>

Тихо. Встретил Данина из “Знамени”. Он был в окружении в октябре. Говорит, что в октябре под Бородином мы дали немцам первый отпор, после того как побежали от Днепра. Сейчас вернулся из Куйбышева, вместе с Пур’ом приехали Кирсанов, Антокольский, Вашенцев. Возврат труден. Даже генералам не позволяют привозить в Москву жен. Газеты оптимистичнее с каждым днем. “Красная звезда” прямо говорит, что немецкая армия понесла такое поражение, что ей уже нечего рассчитывать в будущем на какие-то крупные успехи.

Меня разыскал ком. по делам Высшей школы. Завтра туда поеду.

25 <декабря>

Вчера была Михайлова, приехавшая из Казани. Жилось там туго, спали на двух стульях. 300 человек в зале, ели овсянку и т.п. Но теперь началось движение в Москву. Письма от Л.П. (мрачные) и из Ленинграда от шофера Полякова.

27 <декабря>

Письма от Дукора из Хабаровска и Котляра из Сталинграда, Ковальчик из Казани. В КВШ мне рассказали, что в октябрьские дни из Москвы убежало 25 директоров вузов. Комитет эвакуировал в общем около 9000 работников (с семьями).

Ждут решения СНК о возобновлении занятий в ВУЗах, в том числе и ИФЛИ, который, впрочем, стал литературным факультетом МГУ, но отсутствие машины меня режет, тем более, что возврат ее уходит в туман. В Москву съезжаются со всех сторон. Был Жданов. Вернулась старая редакция “Смены”, и мы освобождены от своих дел. Зато вернулось “Знамя”, так что мой бюджет не страдает.

Наше движение на запад продолжается. Сегодня взяли Нарофоминск и Белeв. Вообще дерутся везде: в Ливии, в Гон-Конге, в Карелии, в Таганроге и т.д.

Был вчера в кино, смотрел кинорепортаж с фронта. Много трупов. Их показывают со вкусом. Иногда становится совершенно отвратительно жить, когда представляется эта дикая свалка и гибель тысяч людей, совершенно бесмысленные. В кино у микрофона говорит Рокоссовский о победах. По странной случайности — и в контраст Александрову — он говорит о том, что победа достигнута красноармейцами и командирами, не упомянув ни разу вождя.

29 <декабря>

Без перемен. Фронт медленно идет на запад.

Зина и Оля вчера ездили в Пушкино. Проезд свободен. Дача цела и не пострадала.

За хлебом стоят с 12 ч. ночи. Говорят о каком-то сражении недалеко от Пушкино. Рядом трагедия: семейство Ратнер из 3-х человек разделилось: отец с сыном уехали 15-го октября в Ташкент, а мать осталась на даче. Должна была ехать 5-го декабря.Теперь выяснилось, что она получила телеграмму о смерти сына в Ташкенте 14-го ноября. Отец — старик остался один там, она — здесь…

Цявловский писал Чулковой, что получил комнату, но без печки, холодно, и готовят на костре на улице. Говорят, что решено освободить писателей от газетных дел и попросту послать на фронт бойцами.

Коммерческих магазинов до сих пор нет. Всеведущие бабы в очередях говорят, что их и не будет.

Была жена Полякова. Благодарила за совет не ездить в Ефремов, который я ей дал еще летом. Он оказался в руку, так как немцы побывали в ее деревне. Выхлопотал ей карточку, она получала под Москвой лишь 400 г хлеба и больше ничего, а колхозники вообще ничего не получают.

Сегодня 191 день войны. Что бы ни было у немцев в запасе, дело их плохо. Говорят, что в Москве уже разбирают баррикады.

Еголин уже здесь. Снова возглавляет процесс переселения писателей.

30 <декабря>

Сегодня радио работает полным ходом. Сначала объявило тревогу, а потом известило о победе: мы сделали десант и взяли Феодосию и Керчь. Это очень важный симптом, признак нашей силы и новой слабости немцев.

Сейчас читают телеграмму Сталина с приветом генералам.

Тревога была недолгой, но со стрельбой, довольно близкой.

Говорил по телефону с Еголиным. Говорит, что 10-го января начнет работу литературный факультет МГУ (бывший ИФЛИ). Хотел зайти.

Завтра встречаем Новый год с Сидориными.

1942 год

Мы продолжаем публикацию дневника замечательного отечественного филолога Л.И. Тимофеева (1904—1984), который он вел все четыре года Великой Отечественной войны, находясь в Москве, не имея возможности (по инвалидности) быть на фронте и отказавшись уезжать в эвакуацию. В этом Дневнике ярко отразились не только атмосфера и быт военного времени, но и мысли и чувства одного из представителей русской интеллигенции той поры, его рассуждения о судьбах страны и мира. Фамилии многих политических деятелей, писателей, ученых, артистов, упоминаемых на страницах Дневника, были откомментированы при первой публикации. Здесь напомним только, что Лютик и Оля — сын и дочь Л.И. Тимофеева, Соня — его жена (С.И. Леушева) и Зина — его сестра (З.И. Тимофеева). Помимо работы в ИФЛИ, Литературном институте им. А.М. Горького и Институте мировой литературы им. А.М. Горького, Л.И. Тимофеев являлся и членом редколлегии журнала “Знамя”. Неоднократно упоминаемый в тексте А.М. Еголин в те годы работал в Отделе агитации и пропаганды ЦК ВКП(б).

Необходимо отметить также, что сведения о некоторых известных людях (например, певце Николае Печковском и других) записываются Л.И. Тимофеевым по слухам на тот момент — впоследствии они порой оказывались не соответствующими действительности.

Январь

1-е. Устроили маленькую елочку на столе. Дети нагримировались, было весело. В 12 — речь Калинина, потом — сообщение о взятии Калуги. Теперь Западный фронт обрел маневренную форму. Козельск — Калуга вдаются большим клином в расположение немцев, грозя ударом на Брянск в обход Орла и на Вязьму в обход всей московской группировки немцев. Маневр определился. Говорят, что взят Можайск и что по плану командования мы рассчитываем к февралю выйти к Минску на старую границу и там задержаться.

Привезли уголь, и нам не грозит холод, хотя мы все равно очень мерзнем, так как топят очень плохо. В Лосиноостровской немецкий самолет сбросил бомбу на поезд со снарядами. Были очень сильные взрывы. Газеты крайне бодры и говорят о грядущей победе. Думаю, что 1942 год не для Гитлера.

2-е. Сильный холод. 30о. Вечером пошли было через двор пить чай к Сидориным. Задержались, так как началась сильная стрельба. Вечер изумительный, полная луна, чистое небо, ослепительный снег, заиндевевшие деревья. Когда успокоилось, пошли. На середине двора — загудели самолеты очень близко, сразу стали рваться снаряды с грохотом над головой. Пошли трассирующие пули. Чай у Сидориных пили под грохот стрельбы. Пришли домой до конца тревоги. Теперь во время тревог радио все равно играет. Потом была еще одна тревога, но она кончилась быстро и без стрельбы. Новостей не слышал.

4-е. Видел Николая Николаевича Гусева (бывший секретарь Льва Толстого). Он говорит, что в Ясной Поляне, откуда вернулась А. Толстая-Есенина, все в порядке. Повреждения легко исправить (после пожара). Пропало лишь седло Льва Толстого да фотокопии из литературной экспозиции.

Соня носила в МГУ ректору Орлову список профессоров ИФЛИ, которые остались в Москве. Еголин просил меня ему его послать. Он говорит, что занятия начнутся нескоро. В университете выбиты все стекла.

Были еще налеты немцев. Называют ряд мест, где упали бомбы. Вероятно, если у немцев хватит пороха, они усилят бомбежки.

Был Щербаков — он в школе комсостава. Обучение занимает два с половиной месяца, потом — сразу на фронт. Очевидно, с командирами плохо, зато пошли по принципу отбора в школы людей с высшим образованием. Опять — в армию приходят прапорщики, как в 1918 году. Говорят, что Иден прилетел в Москву, чтобы мы напали на японцев. Между тем — нам надо было бы их выдумать, если бы они не существовали… Если наш фронт будет идти вперед тем же темпом, мы сможем занять господствующие позиции. Судя по газетам, мы идем вперед. Фронт, который я вычертил, дает впечатление маневра с нашей стороны, и весьма крупного. Вопрос в том, выдержит ли дух немецкой армии, отступающей и мерзнущей.

Под Москвой, говорят, дерутся сибиряки и стреляет костиковская пушка.

На Северной дороге восстанавливают электропоезда.

5-е. Сегодня мне 38 лет… Уж не мечтать о подвигах, о славе… Потеплело, тихо. Трамваи не ходят к Охотному Ряду. Говорят, там упала 1000-килограммовая бомба, которая зарылась в землю на 7 метров и не взорвалась. Говорят, что ее окопали и хотят вытащить. Вообще, по слухам, в последние дни немцы без тревог сбросили много бомб, много зажигательных. Надо сказать, что при русской беспечности зажигательные бомбы могут иметь неожиданный эффект. Бочки с водой, которые везде были наставлены, уже давно замерзли и лопнули. Песок тоже замерз, занесен снегом и тому подобное. Местами уже не дежурят. Правда, снег кое-что заменит, но не в доме, где погасить пожар будет трудно.

Интересно, что в столовой клуба писателей питание ухудшается, а не улучшается, как можно было бы думать. Правда, стало больше людей, но вряд ли причина в этом. Отпраздновал день рождения и получил в подарок “Риторику” Ломоносова 1791 года (6-е издание) и каску, снятую с убитого немца в селе Горки в 23 километрах от Москвы 9 декабря 1941 года. При других обстоятельствах владелец каски мог бы заглянуть и в нашу квартиру и в свою очередь показывал бы кому-нибудь какой-нибудь трофей, снятый с меня.

6-е. Утром разбудило в 6 часов радио, которое я забыл выключить. В 6.15 послышались два глухих взрыва, а потом тряхнуло весь дом, звякнули стекла, посыпалась штукатурка. Это подчеркнуло своевременность того, что я встретил свой день рождения. Встретить следующий не так просто. Говорят, что довольно много бомб упало в Хлебном и Гранатном переулках, на Спиридоньевской и так далее. Говорят, что взорван большой завод в Тестовском поселке. Говорят, что скоро сообщат о какой-то победе. Думаю — о взятии Курска. Говорят, что есть приказ Гитлера об усиленной бомбежке Москвы. Потеплело.

Для Гослитиздата надо подготовить сборник “Родина в творчестве русских поэтов XVIII века”.

Слышал рассказ инженера о том, что 16 октября на его заводе удалили рабочих и, и дав ломы и взрывчатые вещества, предложили ломать станки. К счастью, говорит он, они сами сильно побаивались динамитных патронов и не воспользовались ими, а просто разгоняли станки и вставляли в них ломы, ломая шестерни и тому подобное. Поэтому им удалось сломать немного, и завод быстро восстановил работу. На место увезенных заводов везут новейшее американское оборудование.

10-е. Эти дни спокойны, без тревог и стрельбы. Фронт движется вперед, но медленно. Слухи о близких победах еще не подтвердились, но фронт загнут подковой вокруг Можайска и грозит замкнуться под Вязьмой, так что скоро мы, вероятно, выиграем все это пространство, которое для немцев важно как плацдарм для весеннего удара на Москву. Письма от Влад. Дм. и Е.А. Им нелегко живется на местах. Опасность вызова в Ташкент отпадает. Там очень плохо. Все сотрудники Института Горького сгрудились в двух комнатах. Пища плохая. На площадях Ташкента до сих пор теснится бездомный народ. Эпидемии — сыпного и брюшного тифа. Узбеки собирались резать сначала евреев, потом русских, но постепенно успокоились. Институт перевел нам, оставшимся здесь, зарплату и, очевидно, что-то хочет организовать здесь. Деньги, впрочем, не дошли. Слухи разные. Говорят, что под Ленинградом немцы создали неприступные позиции. Привезли железобетонные блоки, из которых на месте собрали доты столь мощные, что их не берет наша артиллерия. В Ленинграде такой голод, что мясо собак и кошек выдают по карточкам. Снабжение идет через автодорогу, проложенную по льду Ладожского озера. Немцы ее бомбят. Машины идут через воронки под лед, но мороз опять восстанавливает дорогу. Интересно, что от Мурманска теперь проложена железнодорожная ветка на Архангельск, так что он не отрезан, как я думал. Что касается собак, то я ел недавно собачью котлету. Она очень вкусная. В Москве очень много бездомных собак. Их доставляют в вет. больницы, где убивают электротоком. Ветеринары употребляют их мясо в пищу и снабжают своих друзей. Один из них меня и угостил.

Но от Москвы мы очень близко подошли к Ленинграду, так что ждут скорого с ним соединения. Слышал, что современная газовая техника устранила значение мороза для распространения “ОВ” и они могут появиться в любой момент. Мы будто бы готовы в ответ на немецкие газы вылить на Берлин 50 тонн самого лучшего иприта. Взрыв 6 января произошел где-то в Дорогомилове, на большом химическом заводе, на котором, впрочем, делали что-то другое. Взрыв произошел в момент ухода первой смены и прихода второй. Много жертв. От нас это километров 6, но даже нас сильно тряхнуло, а ближе выбивало двери на замках. Завод, когда были близко немцы, был минирован и мины не были еще (!) убраны. Говорят, что в Истре на своих дачах остались наши артисты — Жадан, Ридикульцев и другие и уехали вместе с немцами. Такой же эпизод был в Ленинграде с Печковским. В Тарусе оставалось несколько знакомых наших знакомых. Они говорят о любезности немцев. Зверств не было, но многое они брали “на память” и просто так, хотя офицеры в то же время разговаривали об искусстве и прочем. Уходя, они говорили, что вернутся и что Москва будет обязательно ими взята.

Слышал интересные подробности о взрыве Днепрогэса. Он был минирован в 20 местах, и инженеру было приказано взорвать его, когда немцы приблизятся, без точного определения этого понятия. Немцы подошли, он взорвал, и немцы были отброшены. Он хотел застрелиться, но его арестовали! Затем немцы еще раз пришли, на этот раз прочно. Тогда его освободили. У Киева мы почти закончили постройку под Днепром тоннеля для транспорта, но и его пришлось взорвать.

14-е. Фронт изменился: в немецкое расположение входит ряд клиньев.

Симптом ли это ослабления? Бывший у меня подполковник Бакланов, зав. военным отделом газеты Западного фронта “Красноармейская правда” и много знающий, твердо уверен в победе. По его словам, у нас стоят огромные резервы. Снаряжение, полученное от союзников, еще не пущено в ход, им овладевают тыловые части. У немцев не подготовлены к зиме не только люди, но и моторы. В то время как наши утеплены и не боятся холода и сразу же могут быть включены в любое время, у немцев утепление не предусмотрено конструкцией и моторы их выходят из строя. Усиливается сдача в плен. Недавно целая рота сдалась с оружием нашему взводу. Но потери у нас, очевидно, велики. Для “Знамени” пишет очерк Куприянов. Он пробыл здесь дней 10, уехал на фронт в свой полк и вчера опять вернулся. За время его отсутствия полк потерял половину состава! Получил от него подарок: железный крест. Кроме того, мне привезли немецкий противогаз, осветительную ракету и несколько писем, взятых у убитых немцев. Письма жен и матерей. В них ни звука о жизни тыла, о настроениях. Удивляюсь, где наше Информбюро берет те письма, которые оно публикует. Письма, адресаты которых убиты, читать трудно.

В институте вчера был приехавший с фронта сержант — 15-летний мальчик. Интересная фигура, Ваня Гавриков. Любопытно, что въезд в Москву строго воспрещен. Приехавших даже по вызову ПУР’а не прописывают и разрешают лишь жить временно. Объявлен закрытый конкурс на гимн для Союза: нормального (?!) советского содержания. Привлечены поэты крупного по нашим масштабам калибра. Упорный слух о сокращении нормы хлеба: 300 иждивенцам, 500 служащим, 600 рабочим. Вступил в борьбу за лучшую квартиру, расположенную рядом. На нее выдан уже кому-то ордер, но Союз писателей хлопочет за меня в Моссовете.

15-е. Был А.Г. Цейтлин. Приехал временно из Куйбышева отстаивать свою квартиру, в которую кого-то вселили. Говорит, что дипломаты из Куйбышева уже выехали в Москву. Слышал, что Сталин, говоря об испуганных интеллигентиках, имел в виду группу членов правительства, которые при подходе немцев к Москве решили, что все пропало. Среди них будто бы был Ворошилов, хотя я не уверен в точности формулировки по отношению к нему. Встретил С.В. Шервинского. Он все время жил на даче под Коломной. Немцы сбросили на их станцию 70 бомб, но ни одна не попала. Норму хлеба снизили, но гуманно. Служащим на 100 грамм, рабочим на 200 граммов, а иждивенцам оставили, так что мы, например, теряем всего 200 грамм. Получил из Ташкента зарплату из Института Горького за вторую половину октября!

21-е. Все эти дни очень тихо. Морозы крещенские — под 30о. Взят Можайск. Можно думать, что теперь темп движения вперед усилится. Впрочем, война втянула такие страшные силы, что даже победа над Германией не несет мира. Все равно, в худшем случае — европейская гражданская война, в лучшем — неустойчивое равновесие до новой войны. Не прав ли Владимир Соловьев — не придут ли все же “желтые дети”? Наша европейская культура смертельно больна. Кто придет ей на смену — только восточная! Неужели в России найдутся силы организовать новый порядок? Пока я в это не особенно верю. Снабжение ухудшается. По карточкам многого не дают. Столовую писателей грозят закрыть. Это все плохие симптомы, говорящие о слабостях наших.

Вчера в Литвузе были майор Долматовский и подполковник Симонов (впрочем, у них какие-то другие звания, но я имею в виду число шпал). Долматовский рассказал, как он был у немцев в плену, а потом убежал. В его рассказе много неясностей. Не удивлюсь, если он кое-что опустил. Симонов читал очень хорошие стихи, пожалуй, он действительно большой поэт. Я было начал в этом сомневаться. Впрочем, в наше время, когда поэзия стала не служением, а службой, ему все равно не развернуться. “Вакансия поэта опасна, если не пуста”…

29-е. Все эти дни стояли морозы, около 30о. Сегодня потеплело, 12о. Уже давно нет тревог. Говорят о взятии Ржева, Гжатска, о том, что мы подошли к Вязьме и Ельне, окружили Орел и Харьков. Слухи о том, что немцы отбили Феодосию и взяли обратно занятый было нами Орел. Был Жучков из армейской газеты. Он был в подпитии и говорил, что наше наступление задержалось.

Умер у нас во дворе А.И. Свирский. Из-за холода он лежал у себя в единственно теплом месте — в ванной. Соня отнесла ему цветы. В Москве везде выходит из строя отопление. Во многих домах в квартирах 5о, 7о. У нас во дворе из трех два корпуса уже вышли из строя. Наш еще топится, так как одна из жилиц сама добыла полторы тонны угля, которого хватит до середины февраля. Говорят, что не работали поезда из-за того, что не было угля. С 1-го сокращают снабжение: иждивенцам 300 грамм хлеба, служащим — 400, всего мы лишаемся таким образом 700 грамм хлеба на нашу семью. Мясо и прочее так и не выдали по талонам до сих пор. Говорят, из Америки пришло много продовольствия, но нет транспорта. Был пленум президиума Союза писателей. Говорили о молчащих, которые являются резервом, но неизвестно чьим — нашим или гитлеровским. Очень недовольны Виртой, который стремился на границу Ирана с недвусмысленной целью двинуться за границу в случае краха, Кирпотиным, который бежал даже из Казани, Фединым, Леоновым. Очень большой класс трусости показал мой старый знакомец И.Г. Лежнев. Леонов купил себе в Чистополе две бочки меду, а Тренев даже — дом!..

В “Знамени” столкнулся с любопытным фактом. Оказывается, что газетам и журналам запрещено писать о генералах. (Мы хотели дать серию очерков. Очевидно, о том, что русская история тяготеет к генералитету, думаю не только я.) В “Правде” резкая статья о японцах. Вожусь с Куприяновым и его книгой. Была пианистка Юдина от Бахтина, он погибает в Савелове, исхлопотал ему вызов в Москву из “Знамени”.

Февраль

4-е. Зима в этом году стоит большевистская: ни одного потепления, температура все время не выше 20о. Тихо. Тревог нет, но в небе иногда постреливают. Феодосию немцы действительно отняли. Говорят о большом их прорыве под Козельском. Во всяком случае от Москвы они все же не отошли, а времени, отпущенного нам русским богом, до осени не так много. Надо спешить. Может быть, тактика многих ударов по всему фронту не оправдала себя. Холод? Холод от нас пока отошел: опять привезли уголь тем же путем — 3 тонны, так что самое холодное время пройдет. У нас 10о по Цельсию, а у Зины 6о, но жить можно. О хлебе был неверный слух. Нормы те же, но зато по карточкам не дают ничего из того, что на них напечатано. Ни мяса, ни круп и так далее. В столовой Союза писателей становится все хуже.

7-е. Слухи о взятии Харькова очень упорные. Рассказы о голоде в Ленинграде: люди умирают на улицах, на кладбищах штабеля трупов. По квартирам ходят — собирают умерших. Трамваи, машины стоят брошенные на улицах. Говорят, что Ленинград продержится еще всего три недели. Если здесь многое и выдумано, то все же жутко. Говорят, что в Ленинград везут по Ладожскому озеру продовольствие на оленях, а оленей также съедают. За буханку хлеба отдают золотые часы, беличью шубу. Сегодня писал некролог Свирскому экспромтом для “Литературной газеты” (“Литература и искусство”). Примчался сотрудник: идет в печать номер, нет некролога. Готовлю доклад для пушкинского вечера. С пищей неважно и все хуже. В столовой писателей не дают детям обеда, хотя их всего 40 человек. Обещают давать в марте. Усиленно готовят газоубежище, что будет весной — сказать трудно. Вообще выхода, в сущности, нет, в лучшем случае компромисс, да вряд ли он возможен. Все больше возможен успех японцев. “И желтым детям на забаву даны клочки твоих знамен” — становится все реальнее. Ученых освободили из армии, и Белкины опять доценты. Начал работу университет, но я не могу туда ездить.

15-е. Устроили блины с Сидориными. Были Захарченки и Бауков. Захарченко завтра едет на фронт. С Куприяновым простились, и он уехал. Ж.М. Брюсова рассказывала Соне, что видела в Малаховке гуся, которого продавали за 230 р. Она достала денег и пришла за ним, оказалось, что он стоит 230 р. кило… А в Ленинграде, говорят, стоит крыса 30 р. Слухи о взятии Орла, Смоленска и даже Минска! Но в Белоруссию мы, судя по намекам газет, все же вступили.

Скоро, вероятно, начнется “бомбеж”. Успехи Японии многое меняют. Устоит ли Черчилль после падения Сингапура? Не будут ли немцы бить через Персию на Афганистан навстречу японцам, идущим через Индию?

Грядущий день нам готовит тьмы бед, и все, что пережили мы, еще, может быть, мелочь, и нам еще придется, как герою Уэллса, показывать внукам заросший бурьяном пустырь со словами “а вот здесь была Москва”.

Блок ждал Куликова поля… Но ему предшествовала битва на Калке.

Соня подает заявление о приеме в группком писателей.

23-е. Вечером ждали реляции о победах, но так и не дождались. Утром — приказ Сталина, из которого видно, что мы обещали не устраивать мировую революцию и сообразили, что выгоднее брать немцев в плен, чем заставлять их драться до последнего. Говорят, что в лагерях наших пленных в Германии развилось людоедство. В Ленинграде голод ужасный. Михайлова в “Знамени”, посещаемом многими военными, говорит о том, что каток войны будет еще ходить в разные стороны. То, что мы уже месяц не сообщаем о городах, означает, очевидно, что все они под вопросом. Значит, немцы ведут контратаки. Само по себе перемалывание их резервов полезно, но смущает незначительность оперативного пространства под Москвой. Приказ Сталина, в котором ни слова о союзниках, многозначителен. Нет ли в нем намека на компромисс? Но все равно грядущее темно. Глебов заявил мне вчера, что через год мы будем воевать с Англией и будущие историки будут ломать голову над тем, зачем Черчилль в 1942 году давал нам танки, которые в 1943 году будут бить англичан. Впрочем, то же они спросят, вероятно, и о нашей нефти в 1942 году. Все дело в выигрыше темпа! Интересно, в чем смысл смены кабинета в Англии. Победит, вероятно, тот, кто последний вступит в войну. Кирпотин рассказал мне о том, что говорит Николай Тихонов о Ленинграде: там нет электричества, воды, угля. Смертность от 4 до 15 тысяч человек в день. По улице идут грузовики, наполненные трупами, никто не удивляется и не ужасается. Есть совсем вымершие квартиры, дома. В одной семье решают, кого из троих детей кормить: один сможет выжить, двумя надо пожертвовать, надо выбрать, кого, выбрали девочку. Падают на улицах, смерть от истощения легка и незаметна. Огромные бадаевские склады с продовольствием немцы разбомбили. Надо было их, конечно, раздать населению. Срок жизни меньше месяца. Растает лед на Ладоге, по которому идет автодорога, растает — и все. Сейчас дают четыреста грамм хлеба. Это всё — даже военным.

Забавен разговор с Фадеевым Кирпотина в ночь на 16/Х, передаваемый Кирпотиным. Оба они винят друг друга в скандальном провале Союза в те дни. Фадеев винит Кирпотина в бегстве, а этот уверяет, что он уехал по приказу Фадеева… тот позвонил ему 15-го в ночь и сказал — уезжай. Распоряжение Щербакова. Но как же с писателями? Никаких сантиментов. Война! В Союзе жгут документы. Позвони сам Щербакову. Тот позвонил и не застал Щ. Опять звонит Фадеев. Щербакова нет. Уже нет?! Я говорил тебе, что он сказал, чтобы ты ехал, и Кирпотин поехал… Говорят, что А. Толстой везде живет по-царски. В Ташкенте у него квартира в 6 комнат и казенное содержание!.. А Вирта, когда эшелон ехал в Ташкент и не хватало пищи, проделывал следующие номера: выходил на станции в военной форме, и показывая начальнику на вышедшего из купе погулять Чуковского, говорил: “Я — его адъютант. Фамилию его называть не могу. Но если у него не будет продуктов, будет скандал в международной прессе”. В вагон спешно несли всяческое съестное и звонили на следующие станции, что едет международный старик и что ему надо приготовить дары. Вирта дал в “Знамя” роман, очень скверный, “Империя”, написанный в манере Хлестакова.

24-е. Кирпотина подвел приказ Сталина рублей на 500. Он только что приготовил для радио передачу о том, как относились к немцам наши классики, а приказ объявил, что у нас нет вражды к немцам! Туман, туман… Борьба за власть над всей землей — нелегкое дело! Думаю, что все же немцы выдохнутся скоро, нас, вероятно, постигнет та же участь. Японцы вряд ли “выдюжат” все-таки. Больше всего шансов у англоамериканцев, которые, в сущности, еще не расходовали своих человеческих ресурсов, но к победе надо прийти по аллее крестов, которой, вероятно, можно будет опоясать земной шар по экватору. Вероятно, и мы присоединимся к этой коллекции, не дождавшись конца этой кутерьмы. Возможен и другой вариант — общий распад, так как слишком велики будут потери, и мир покатится назад.

Приказ Сталина содержит в себе скрытый призыв к компромиссу, но это будет только передышкой, да и вряд ли осуществимо вообще.

Что скажет еще наша весенняя кампания? Что мы готовим для отражения удара бронированных немецких резервов? Правда, — война отобрала кадры, говорят, что многие наши генералы в июне были еще капитанами… Но уж очень слаба наша культура. К Зине пришла знакомая, приехавшая зайцем из Казани. Ее высадили по дороге за немецкую фамилию, но никто ее не проверял. Высадившись, она узнала, что по Казанской дороге в Москву попасть нельзя, но если пройти 8 км, то идет другая ж.д. линия, а по ней проехать легко. И вот она спокойно доехала до заставы, слезла и пересела на трамвай. По этой причине ее никто не проверял. Таким образом любой диверсант может с удобствами пробраться в Москву.

28-е. Приехал Захарченко из поездки в район Орла. Колхозники немцев встречали не без приятности: девушки с ними гуляли, были свадьбы в церквах; выходили за немцев. Наши, приходя, таких девиц расстреливают по соображениям, не вполне для меня понятным. Огрубение нравов: в одной деревне он видел, как деревенские дети катались на трупе германского солдата, как на санях, с горки… Странная судьба трупа — “и где мне смерть пошлет судьбина”…

Сложности с питанием: в Союзе выделены особо 35 особ, в число коих я не вхожу. Соня вошла в группком, она уже не моя иждивенка, и мне, вероятно, будут давать один обед. Детям по-прежнему не дают. Дом ученых, очевидно, мне столовой не даст: мое заявление отложено до открытия новой столовой. В Гослитиздате дают столовую только тем, кто в штате, да и то не всем. Очевидно, я отпадаю. Таким образом, несмотря на свои “чины”, я почти вне забот отечества. Ак. наук, кажется, перерешила: оставляет институт здесь. Такова последняя информация…

Март

4-е. Рассказывают подробности о Лебедеве-Кумаче, который сошел с ума во время эвакуации, когда отказались грузить его вещи. Уверяют, что он и Дунаевский стали строить рядом дачи и повесили плакат: “Нам песня строить и жить помогает!”. В Союзе писателей, кажется, устроили переворот и выгнали Архипова, который затеял “35”, включив в их число себя; ждут улучшений.

22-е. Поезда, говорят, почти не ходят из-за отсутствия топлива. Дров нельзя найти. Везде выключают электричество. Нам везет, у нас все еще горит. Печь ужасно дымит, но все же сохраняет температуру 7—8 градусов днем и 4—5 к утру.

В Союзе мне стали давать один обед без талонов, к которому прилагается 200 грамм хлеба!.. Это ценный факт, так как я не исключаю длительной разрухи и голода в чистом виде. Мы-то пока благодаря четырем обедам и запасам не испытываем неудобств. У многих в Москве голод. Дроздовская, например, не получает даже обеда и ест только хлеб. Ее родители уже просто лежат. Телеграмма из Иванова — умер еще брат у Сони, — Семен. Не набрался еще духу ей сказать. Правда, этого давно можно было ожидать, уж очень он был слаб и плох. Осталась дочь лет 6 и жена, но она мощная женщина. Все вспоминаю Шпаера.

25-е. Видел Шенгели. Он завтра уезжает из Москвы совсем, “чтобы не возвращаться больше”. Он многое для меня сделал в свое время. Счастливой ему дороги. Томашевский где-то говорил, что в Ленинграде умерло до 2 миллионов человек. Умирало до 50 000 в день… Сейчас полегчало. Дают от 300 до 500 граммов в день, а давали по 150, да и то не хлеба, а жмыхов… Кому обязаны мы этим?.. Сейчас эвакуируют через Ладогу по три тысячи человек в день… Но весна идет. Слышал, что где-то под Вязьмой мы освободили много времени бывшую в окружении нашу группу войск, очень большую, до 50 000 человек.

О потерях — один командир говорил мне, что в его дивизии осталось всего 5 человек из старого состава. Слухи о мире упорны. Когда-то я логически вычислил войну. Теперь я вычисляю мир. Оправдаются ли мои вычисления? Но в дальнейшей борьбе нашей с Германией нет смысла. Ни для нас, ни для нее. Победа любой стороны будет куплена ценой ее истощения, выгодного лишь Англии. Выйдя из войны, мы стравим немцев с Англией и лишим ее преимуществ того, кто приходит последним. А немцы, в сущности, сделали то, что им было надо: вывели нас из игры, предельно ослабив. А мир, судя по приказу Сталина, прост: очищение наших земель. Украина же будет совсем свободной. Это будет мудрым актом, довершающим сталинскую национальную политику.