Дом, из рассвета сотворенный

Предисловие Александра Владимировича Ващенко 1978 г.

Индейской культуре в США не везло на протяжении долгих столетий. Резко отличная от европейской, глубоко скрытая от постороннего взгляда, она развивалась сама в себе, служа подчас лишь экзотической диковинкой для широкой публики.

История индейского меньшинства кровавой трагедией происходит через три века истории континента, от первых провокационных захватов земель колонистами до индейских войн на американском Западе, завершившихся в 1890 г. грохотом пушек у Вундед Ни, расстрелявших 200 безоружных индейцев-сиу… «История, история… глупцы, что знаем мы об этом и хотим ли знать? Мы начали её с убийства, а не с открытия. Нет, мы не индейцы, но мы люди, живущие с ними в одном мире…» — размышлял с горечью американский поэт У. К. Уильямс.

Конечно, из этого вовсе не следует, что Америка не пыталась понять индейскую культуру, однако до недавнего времени исследования виднейших ученых оставались достоянием узкого круга заинтересованных лиц. «Индейцы — это котел, в котором что-то кипит. Время от времени кто-нибудь подойдет, снимет крышку, заглянет внутрь. Потом уходит, чтобы уже не возвращаться» — так говорит о судьбе народной культуры ирокезский вождь, наш современник. Поэтому и теперь рядовой американец едва ли назовет какие-либо индейские имена, кроме Покахонтас и Сакаджавеи, да и то не сознавая, что те, кому они принадлежат, стали, по существу, национальными героинями Америки, а имя Понтиак соотнесет скорее с маркой автомобиля, чем с вождем, который два века назад угрожал существованию европейцев на континенте.

Свыше полустолетия после Вундед Ни история индейской культуры в США была историей «исчезающих американцев», «молчаливого меньшинства»… «Подопечные нации» — так значились индейцы в государственных бумагах — влачили жалкое существование в бесплодных резервациях, вкрапленных в просторы Америки; упадок духа, голод, алкоголизм, самоубийства стали и их среде обыденными явлениями. Этому способствовали запреты на соблюдение традиционных обрядов, тяжелые условия жизни тормозили развитие национального искусства и литературы. Преподавание в школах было «американизировано», оно исключало изучение родного языка, истории, устного народного творчества. И хотя антологии индейского фольклора начали издаваться и стране уже с начала нынешнего века, все они были как бы отзвуком прошлого, надгробным камнем, казалось бы, умершей культурной традиции.

Первым просветом в своей «резервационной» истории индейцы считают «красные 30-е» — годы активизации демократических сил в стране, когда правительством Ф. Д. Рузвельта был принят так называемый «Индейский реорганизационный акт», по которому индейцы, оставаясь в резервациях под контролем федеральных властей, получили право на сохранение своих национальных обычаев и отправление традиционных обрядов. В эти же годы появляются первые писатели-индейцы, заявившие в своих произведениях о существовании самобытной культуры. Однако официальная критика не приняла их всерьез, и мало кто знает, что такие индейские писатели, как Мато Нажин, Охайеза, Дж. Мэтьюз, были современниками Хемингуэя, Фолкнера и Ричарда Райта, хотя имена их включены теперь в американские энциклопедии и справочники.

Послевоенная действительность и 60-е годы — переломный период в судьбе индейцев, как и других национальных меньшинств США. Одновременно с американскими неграми и чикано индейцы начинают вести активную борьбу за свои экономические и гражданские права. С начала 40-х годов правительство проводит по отношению к индейцам политику насильственной ассимиляции, молодежь уходит из резерваций, поселяется в городах, и таким образом индейцы приобщаются наконец к жизни современной Америки, зачастую испытывая при этом всю тяжесть своего неравноправного положения. В настоящее время в каждом крупном городе США — Чикаго, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе — есть индейское «землячество»; как правило, оно связано с резервацией, со своим племенем, чьи интересы старается отстаивать. Резервационные земли стали для индейцев предметом национальной гордости, в них воплощается надежда на экономическую и политическую независимость (пусть очень и очень относительную) от общества империализма. В годы вьетнамской войны, маршей протеста на Вашингтон на волне национального пробуждения малых народностей США возросла политическая активность индейцев. Они чутко присматриваются к тем общественным процессам, которые происходят в последние годы в развивающихся странах, ощущая, видимо, свою общность с ними. И всё же земли резерваций в результате всяческих происков и ухищрения уплывают из-под ног их владельцев. Вопрос о земле — по существу, коренной в политическом движении индейцев, разверзнувшемся в 60-е годы. В 1964 году на Дальнем Западе индейские племена боролись с оружием в руках за право на охоту и лов рыбы; в 1969 году захватили пустующий островок Алькатрас, а затем и ряд других пунктов; в 1973 году вторично пролилась кровь у Вундед Ни…

В это десятилетие литература коренных американцев получила дальнейшее развитие — в прозе Н. Скотта Момадея, в публицистике Вайн Дилории, в стихах молодых индейских поэтов. Манифестом этой литературы и началом диалога между двумя культурами стал роман, лежащий перед читателем.

«Я принадлежу к народу кайова. Кроме того, я — американский индеец. И затем — американец». Так сложно определяет свою национальную принадлежность автор романа «Дом, из рассвета сотворенный». По столь же сложно, очевидно, определили бы ее сегодня и многие американские индейцы.

Спустя десять лет после начала своего творческого пути Н. Скотт Момадей стал крупнейшим представителем современной индейской литературы, насчитывающей уже около полусотни названий. Помимо романа, он — автор повести «Путь к Горе Дождей» (1969), книги мемуаров «Имена» (1976), двух поэтических сборников, статей и эссе («Взгляд за пределы времени и пространства», «Я жив», «Первый американец оглядывает свою землю»).

Наварр Скотт Момадей родился в 1934 г. в г. Лоутон, Оклахома, в штате, где индейское население издавна составляло большинство. Детство писателя прошло в индейских резервациях Юго-Запада: навахо, апачи, химес. Там же, в так называемой «индейской школе», Наварр начал свое образование. «Мой отец рассказывал старые сказки кайова. Они были увлекательнее всего, что я узнал в школе; больше, чем грамматика и арифметика, они питали жизнь моего ума». Суровая красота скал и пустынь Нью-Мексико и Аризоны навсегда вошла в творческую палитру писателя. Со стороны отца, Эла, известного живописца, Момадею легко проследить свою генеалогию до знаменитого Гуипаго, Одинокого Волка, вождя племени кайова. На страницах своих произведений он часто вспоминает полных достоинства стариков вождей с седыми косами, приходивших в дом к деду и отцу, сказительницу Ко-Сан, народного летописца Пулоу, даровавшего Наварру, по обычаю, его индейское имя: Тсоуай-Тали, Юноша Каменного Древа… «Моя мать послужила источником вдохновения для нескольких людей, — вспоминает Момадей в своих мемуарах. — И прежде всего для меня». Натачи Скотт Момадей, на одну восьмую индианка-чероки, стала известной детской писательницей и учительницей индейских детей. Для них ею составлена первая антология индейских авторов XX века.

Литературная известность пришла к Момадею внезапно. Через год после выхода в свет романа «Дом, из рассвета сотворенный» (1968) 35-летний писатель получает премию Пулитцера. В трагичной истории юноши Авеля индейцы 60-х годов увидели свои муки и чаяния, а остальная Америка заново открыла духовный мир «коренных американцев». «Дом, из рассвета сотворенный» разбудил творческие силы молодых индейских прозаиков и поэтов, стал для них своего рода эстетическим эталоном. С появлением романа вынуждена была признать современную индейскую литературу, ее право на существование и официальная американская критика.

Перед читателем — ряд дней, выхваченных из семилетней истории индейца Авеля, ветерана второй мировой войны.

В пестрой веренице индейских социальных типов 60-х годов Авель является «традиционалистом», приверженцем древних индейских норм, «длинноволосым» (в подражание старикам индейская молодежь 60-х нередко носит длинные волосы). Но «белый мир» лишает потрясенного войной юношу стабильности, присущей народному мироощущению, и одновременно — отталкивает от себя, наполнив страхом и неуверенностью. В резко специфическом варианте предстала в романе проблема отцов и детей: как сохранить древние традиции и обычаи отцов и в то же время найти свое место в современном мире? Авель — персонаж глубоко типичный для индейской молодежи переломных послевоенных лет. Конечно, это собирательный образ, хотя Момадей не отрицает, что у него есть реальные прототипы. Герои войны Айра Хейз, индеец-пима, в число пяти морских пехотинцев водрузивший флаг на вершине острова Иводжима, кавалер многих воинских наград, был на какое-то время вознесен американской пропагандой, затем брошен на рубеже двух миров — европейского и индейского. Первому он был больше не нужен; для второго он стал чужаком. В конце концов герой Иводжимы в состоянии опьянения замерз в одну из морозных ночей, чтобы быть похороненным с воинскими почестями на кладбище в Арлингтоне и обрести бессмертие в знаменитом бронзовом монументе…

Читатель воспринимает происходящее глазами героя романа: перед нами многослойная, исполненная поэзии ткань из воспоминаний детства, пейзажей, лиц, ощущений, лирических монологов, исторических экскурсов, легенд. В «тему» Авеля вплетаются еще три: деда Франсиско, народного старейшины, чья жизнь — образец гармонии, обретенной в служении людям; преподобного Тосамы — индейского интеллигента, приспособившегося к буржуазной цивилизации и произносящего коварные проповеди, которые могут лишь оттолкнуть, повергнуть в отчаяние мятущегося человека; и Беналли, рабочего на конвейере, который стремится помочь Авелю, вывести его из духовного кризиса магической силой народных песен.

Однако деление книги на четыре части, в каждой из которых доминирует тот или иной поэтический голос, рассказчик и лейтмотив, основано не только на параллелизме или контрастности судеб героев. Писатель, тесно связанный с традицией народных мифологических повествований, уподобляет весь роман очищающей обрядовой поэме «Путь Красы». В таких поэмах большинство поэтических образов строится на четырехкратном повторе, на магии числа. В нем — символ единства четырех сторон света, а значит, и всего мира в целом.

В романе много принципиально важных эпизодов, где индейская культура отстаивает себя в споре с современным буржуазным обществом, его установлениями и моральными нормами. Этой теме посвящены и эпизод с беженцами из селения Бакьюла, взглянувшими, не дрогнув, в лицо собственной смерти; и раздумья об индейском селении, сохраняющем свой древний уклад, несмотря на близкое соседство современной белой цивилизации; и мотив вечно живой поступи предыдущих поколений в финале романа.

Определенной темой наделен и каждый из второстепенных персонажей романа. Проблема духовных контактов двух миров — суть размышлений отца Ольгина. Ищет на индейской земле смысла жизни пресыщенная белая американка Анджела. Искренности, теплоты человеческих отношений ищет и Милли, дочь бедного фермера.

В значительной мере противоречив образ преподобного Тосамы. Интересно отметить, что, создавая этот образ, Момадей, очевидно, имел в виду персонаж народных сказок кайова, премудрою глупца Сэйндэя. Могущественный и бессильный, выдумщик и простофиля, совершает он удивительные проделки, то замечательные, то скандальные. Существование Тосамы — это как бы грань между обоими состояниями фольклорного героя: Тосама — мудрец продолжает сохранять авторитет у своей паствы, Тосама-шарлатан способен лишь спровоцировать, погубить Авеля.

В романе отчетливо стремят свой «бег» две линии: героя и его народа; они символически сливаются в финале. Древние бегуны из индейских селений совершали ритуальный бег в честь плодородия, твердо веря, что этим поддерживают вообще всякое движение в мире. Сливается ли Авель в итоге с родовой стихией? Уходит из резерваций или остается в ней? Спасается от гибели или умирает в беге? Любое предположение может быть и верным, и неверным. Конец романа прочитывается скорее условно-символически, чем реалистически, что выявляет, конечно, известную слабость авторской позиции: писателю не ясна дальнейшая судьба героя.

С первых строк романа поражает зрительный эффект изображаемого. Красные, голубые и пегие лошади на равнине, белые старейшины, бегущие в ночи «наперехват» зла, — и черный, натертый золой Авель на белом снегу долины. Зрительность — понятие чрезвычайно важное для Момадея. Человек должен вглядеться в мир, чтобы поверить в его существование, и только поверив, сможет стать активной его частью. В этом и заключается особенность аборигенного мировосприятия, указывает Момадей в эссе «Взгляд за пределы времени и пространства». Особенно ярко воплощает писатель эту «особую манеру индейского народа видеть вещи» в поэтичных описаниях природы. Поэтичностью отличается и фраза романа. Момадей работал над прозой, осмысляя наследие американских поэтов конца XIX в. —Э. Дикинсон и Ф. Г. Такермана (последнему он посвятил отдельную работу), преобразуя образы, ритмы, звукопись народных песен пуэбло, кайова, навахо.

Теперь, спустя десять лет со времени выхода в свет романа «Дом, из рассвета сотворенный», заметнее его место в американской литературе. Известный всему англоязычному миру, переведенный на немецкий, французский, польский языки, роман был экранизирован в США. Среди его прямых литературных наследников — «Повелитель кроликов» Т. Санчеса, «Зима в крови» Дж. Уэлша, «Церемониал» Л. Силко и другие произведения коренных американцев.

За романом последовала повесть «Путь к Горе Дождей» (1969 г.), первый вариант которой был издан двумя годами раньше ограниченным тиражом под названием «Странствие Тайме». Книга сразу сделалась популярной — и как сборник преданий и легенд кайова, и как поэтическое повествование, воспевающее природу Великих равнин и Юго-Запада, и как историко-мемуарное произведение. Герой повести — народ кайова: перед читателем словно развертывается древняя рисуночная летопись его судьбы и представлений о себе. Повесть «Путь к Горе Дождей» стала первой в ряду так называемых «книг о культуре» — синкретичного жанра, популярного в последнее десятилетие в литературе американских индейцев.

В 1974 году по приглашению Московского университета Скотт Момадей посетил Советский Союз. Читая лекции, он не прекращал работы над своими стихами. Так возник стихотворный цикл «Всегда есть улица, ведущая в ночи…». Момадей написал его, глядя на огни Москвы.

Во время поездки по нашей стране Момадей посетил республики Средней Азии, города Самарканд и Ташкент и был поражен их тысячелетней красотой. «Самому древнему городу в США — Санта-Фе, в котором я живу, — всего только 365 лет».

Вероятно, именно в это время родился замысел написать книгу о азиатских предках индейцев.

Условия, в которых развивается творчество индейского писателя, отличаются особой сложностью. В обстановке насилия над левыми индейскими лидерами, расовой дискриминации, ограбления резерваций Момадея можно справедливо обвинить в том, что в проблематике своего творчества он уделяет основное внимание вопросам народной культуры, погружается в область поэзии и эстетики, оставляя, по сути, в стороне сферу политической борьбы. И все же стремление художника писать о своем народе, создавшем некогда самобытную культуру и фольклор, заявить о нем как о живой национальной и культурной общности, безусловно, заслуживает самой положительной оценки.

Творческий путь писателя продолжается, задач и планов много — нужно снимать правдивые документальные фильмы об индейцах, потому что таких еще не существовало в Америке; нужно писать статьи о духовных ценностях индейской культуры, читать лекции о литературе коренных американцев…