Донал Грант

Глава 81 Завещание и свадьба

Но распахнувшиеся небесные окна и мощный поток невыразимой любви и жизни оказались непосильными для слабого и измученного человеческого сосуда, не способного выдержать сокрушительный прилив радости. Однажды утром Арктура обнаружила на подушке кровавые пятна и поняла, что конец её совсем близко.

Она послала за мистером Грэмом и попросила его вызвать из Эдинбурга их семейного адвоката. Оставшись с ним наедине, она продиктовала ему своё завещание. Выслушав её, этот деловой человек укоризненно покачал головой. Его разум был до отказа забит сотнями мелких забот и придавлен множеством самых искажённых мнений. Он пытался возражать и спорить, но Арктура сразу же остановила его.

— Но у вас есть кузен, имеющий право на наследование титула! — воскликнул адвокат.

— Мистер Фортен, — сказала Арктура, — поверьте, я знаю свою семью не хуже вас. Я пригласила вас не для того, чтобы с вами посоветоваться, а для того, чтобы отдать распоряжения насчёт моего завещания.

— Простите, миледи, — возразил тот, — но о некоторых вещах я просто обязан вам напомнить, если желаю честно исполнять свой долг.

— Хорошо, тогда скажите всё, что считаете нужным. Я выслушаю вас хотя бы для того, чтобы потом вас не мучила совесть.

Адвокат пустился в длинные рассуждения, полные мирской мудрости и здравых советов. Говорил он долго, но ни разу не повторился.

— Теперь вы спокойны? — спросила Арктура, когда он замолчал.

— Да, миледи.

— Тогда выслушайте меня. Нет никакой необходимости в том, чтобы вы шли против собственных чувств и предубеждений. Если мои желания противоречат вашей совести, я не стану более вас задерживать.

Мистер Фортен молча поклонился, внимательно выслушал и записал всё, что сказала ему леди Арктура, а потом поднялся, чтобы идти.

— И когда же будет готово моё завещание? — спросила она.

— Через неделю или две, — ответил он.

— Если вы не привезёте мне его до послезавтра, я приглашу адвоката из Эдинбурга.

— Оно будет у вас, когда вы пожелаете, миледи.

Мистер Фортен сдержал своё слово. Через день завещание было доставлено в замок, и приглашённые свидетели заверили его своими подписями. После этого Арктура начала угасать буквально не по дням, а по часам. Донал ни единым словом не напоминал ей о свадьбе. Пусть всё будет так, как она захочет, решил он. Он почти всё время проводил возле её постели. Он читал ей вслух, когда она ещё могла слушать и думать, говорил с ней или просто молчал, когда силы покидали её. Арктура сразу же рассказала миссис Брукс о том, что они с Доналом любят друг друга и собираются пожениться. Услышав об этом, добрая женщина пролила немало слёз. Ей казалось, что даже в нашем печальном мире нет ничего печальнее, чем такая любовь. Но Донал и Арктура вовсе так не думали.

Граф чувствовал себя немного лучше, но у него не было никакой надежды даже на временное выздоровление. Он стал гораздо мягче и спокойнее, и его угрюмая раздражительность всё больше уступала место тихой грусти. Казалось, он начал понемногу осознавать всю низменность своей прежней жизни — должно быть, потому, что хоть мельком, но успел увидеть нечто лучшее. Просто удивительно, как болезнь, которую глупые люди упорно считают самым страшным и нежеланным злом, может подвигнуть человека к искуплению! Граф неизменно справлялся о здоровье Арктуры и даже просил, чтобы через день его относили к ней в комнату, чтобы он мог хоть недолго, но побыть с нею. В его душе проснулась первая, робкая, но настоящая привязанность к своей племяннице.

Одним майским утром, когда голые ветви деревьев дрожали на холодном ветру, Донал, просидевший возле Арктуры почти всю ночь и теперь дремавший на кушетке в соседней комнате, вдруг услышал, как его зовёт миссис Брукс.

— Миледи хочет вас видеть, сэр, — сказала она.

Донал тут же вскочил и, быстро подойдя к кровати, опустился возле неё на колени.

— Надо позвать священника, — прошептала Арктура. — Только не мистера Кармайкла, он совсем тебя не знает. И мистера Грэма; пусть они с миссис Брукс будут свидетелями. Я должна хоть раз назвать тебя своим мужем перед тем, как умру.

— Будем надеяться, что и после ты назовёшь меня так ещё много, много раз! — прошептал Донал в ответ.

Она улыбнулась и посмотрела на него с бесконечной, невыразимой любовью.

— Смотри, — сказала она, протягивая к нему ослабевшие руки, но крепко притягивая его к себе. — Вот как я люблю тебя! Конечно, я сейчас ничего не понимаю, ни о чём не думаю и даже на тебя почти не смотрю. Я знаю, что смерть вернёт мне разум и оживит меня, но пока умираешь, становишься совсем глупой и вялой. Да, я теперь вялая и глупая, но, глядя на меня, ты всё равно повторяй себе: «Это ничего. Это всего лишь приближение смерти. Моя жена любит меня, знает, что любит, и когда — нибудь сможет показать мне всю свою любовь!»

Эти её слова стали для Донала настоящим сокровищем — и тогда, и после.

Появившийся вскоре священник тщательно и серьёзно расспросил Арктуру о её решении, по — видимому, желая убедиться, что, будучи на самом пороге смерти, она действительно понимает, что делает. Он не смог удержаться и потому то и дело тихонько вздыхал, неодобрительно покачивая головой, но всё же добросовестно совершил всё, о чём его попросили, выписал им бумагу о заключении брака и пригласил свидетелей скрепить её подписями. На его укоризненные и предостерегающие взгляды никто не обратил ни малейшего внимания — никто, кроме миссис Брукс, всем своим видом выражавшей молчаливое, но красноречивое возмущение. Когда церемония завершилась, жених бережно и нежно поцеловал свою невесту и вышел из комнаты вместе со священником.

— Вы уж меня простите, но это одно из самых странных бракосочетаний, которые мне до сих пор приходилось видеть! — воскликнул тот.

— Может быть, на самом деле всё не так странно, как кажется, сэр, — улыбнулся Донал.

— Но выходить замуж, стоя на пороге иного мира!

— Дары Божьи непреложны, — сказал Донал.

— Да — да, о вас я тоже уже слышал, — сказал священник. Он сердился и на Донала, и на себя, потому что подозревал, что его втянули в какую — то неблагочестивую махинацию. — Мне говорили, что вы нередко злоупотребляете Писанием, толкуете его, как вам заблагорассудится.

— Знаете что, сэр, — строго произнёс Донал, — если уж вы с самого начала чувствовали, что дело тут нечисто, то зачем тогда согласились совершить это бракосочетание? Так что теперь я попрошу вас оставить свои замечания при себе. Надо было либо высказаться заранее, либо вовсе молчать. И потом, если вы будете молчать, о нашей свадьбе почти никто не узнает, а мне, кстати, очень не хотелось бы, чтобы она стала предметом всеобщих пересудов.

— Я и буду молчать, если только не появится веской причины, чтобы раскрыть вашу тайну, — проговорил священник. Он собирался было отказаться от платы, предложенной ему Доналом, но бедность вкупе со значительностью протянутой ему суммы заставила его передумать. Он молча взял деньги, неловко поклонился и вышел с напряжённой скованностью, которую сам принимал за выражение благородного достоинства. У него были самые высокие представления если не о достоинстве своего призвания, то о том достоинстве, в которое оно облекало его самого.

Мистер Грэм пребывал в совершенном замешательстве и с готовностью пообещал Доналу хранить молчание. Он решил, что странная свадьба была всего лишь прихотью умирающей девушки, и лучше всего будет позабыть о ней как можно скорее. Что же касается участия в этом самого Гранта, тут он просто не знал, что думать. Вряд ли это повлияет на имущество, ведь никто в здравом уме не станет считать этот нелепый брак настоящим. Но ведь есть ещё и завещание, о содержании которого управляющему не было известно ровным счётом ничего. Кстати, если бракосочетание признают действительным, завещание сразу теряет силу, потому что составлено до него!

Я не стану подробно описывать последние тихие и печальные часы, которые Арктура и Донал провели после свадьбы вместе. Она говорила, что Донал был для неё одновременно и отцом, и братом, и мужем. В нём ей достались самые драгоценные плоды земного мира, которые всё — таки вызревают несмотря на ложь, убийства, страхи и недоверие. Она лежала на поле боя — поверженная, но одержавшая победу. В сердце её молодого мужа царил покой, над которым не властен весь мир. Он любил её так, что вся любовь прежних дней обратилась для него в милое, но ненужное воспоминание. Перед ним простиралась долгая жизнь в сумерках; к счастью, у него будет много работы. Любовь между ним и Арктурой была такой, что даже самая малость, совершённая по воле Отца, связывала их воедино ещё одной, новой ниточкой. Она принадлежала ему, потому что оба они принадлежали Отцу, Чья воля скрепляла всю вселенную и наполняла её жизнью.

— Знаешь, — сказал ей Донал уже вечером, — я думаю, что моя мама после смерти будет где — то рядом с тобой. Если смогу, я пошлю тебе с нею весточку. А если не смогу, неважно. Всё равно, я скажу тебе только то, что ты и так уже знаешь: что я люблю тебя и жду не дождусь того дня, когда мы снова встретимся.

Как можно, называя себя христианином, сомневаться, придётся ли нам в грядущей жизни увидеться с близкими и друзьями и узнать их?! Для людей неверующих эти сомнения более чем естественны, но если подобные мысли закрадываются в душу того, кто следует за Богом, это лишь показывает, что вера его похожа на оборванное огородное пугало, и даже старый еврей или несмысленный язычник верят лучше и истиннее, чем он.

— Наверное, я буду где — нибудь неподалёку, любимый, — ответила Арктура еле слышным голосом. — По крайней мере, иногда. Так мне кажется. Если тебе приснится обо мне что — нибудь хорошее, то знай, что я думаю о тебе. А если приснится что — нибудь дурное, знай, что кто — то пытается оболгать меня перед тобою. Не знаю, позволят ли мне хоть иногда приходить к тебе, но если позволят — а я и вправду думаю, что позволят! — как же я буду смеяться, видя, что я совсем рядом, а тебе кажется, что я далеко — далеко! Но в любом случае всё будет хорошо, ведь сама Жизнь, Сам Бог и Отец жив, и в Нём мы просто не можем не быть с тобою вместе.

После этого она погрузилась в глубокий сон и проспала до самой ночи. Около полуночи она вдруг резко села в постели. Подскочивший Донал обнял её, чтобы поддержать. Невидящими глазами она посмотрела куда — то поверх его головы, пробормотала что — то неясное и снова упала на подушки. Тревога на её лице сменилась выражением дивного небесного покоя, и через минуту её не стало.