Друг по переписке (ЛП)

7

Ровно в восемь часов следующего утра мистер Личность стучится в мою дверь.

По правде говоря, он колотит по ней изо всех сил. Как будто он — командир группы спецназа, и ему поручено уничтожить группу обезумевших террористов, чтобы спасти жизни сотни захваченных ими людей.

Я открываю дверь и смотрю на Эйдана.

— Доброе утро, мистер Лирайт. Что за чрезвычайная ситуация?

Нахмурившись, он оглядывает меня с ног до головы.

Поскольку в доме холодно, на мне толстый свитер с пуховым жилетом поверх него, а также спортивные штаны и шарф, но этот мужчина смотрит на меня так, будто у меня на голове пчелиный улей, а на ногах — кожаные шлепки без задников.

— У тебя все хорошо? — интересуется Эйдан.

— Разве я выгляжу так, как будто у меня не все хорошо? Нет, не отвечай. Почему ты пытался выломать мою дверь?

— Я стою здесь уже десять минут.

— Я вижу, твое чувство времени так же хорошо, как и чувство юмора.

Мой гость поднимает руку. На его толстом запястье надеты массивные черные часы. Какая-то спортивная штука, которая отслеживает шаги и шпионит за вами, пока вы спите. Он постукивает по дисплею. На нем — десять минут девятого.

— Десять минут. И в четвертый раз — я Эйдан.

Разве я только что не смотрела на часы на кухне? Они точно показывали восемь часов.

— Извини, — говорю я нервно. — Мои часы, должно быть, остановились.

— А слух отключился?

Поскольку, как видно, это уже наш привычный способ взаимодействия, какое-то время мы стоим и молча смотрим друг на друга.

— Слушай, ты впустишь меня или нет? — наконец требовательно спрашивает Эйдан.

— Я еще не решила.

— Что ж, решай. Я не становлюсь моложе.

Сколько Эйдану лет? Тридцать? Тридцать пять? Трудно сказать. Он в отличной форме в любом случае. Боже, какие огромные бицепсы. И эти бедра могли бы раздавить «фольксваген».

— Да, заходи, — говорю я слишком громко, пытаясь заглушить идиотский голос в голове, восхищающийся этими большими глупыми мышцами.

Избегая его взгляда, я оставляю дверь открытой, поворачиваюсь и иду на кухню. Сажусь за стол, потом снова встаю, потому что не знаю, чем себя занять.

Входная дверь закрывается. Тяжелые шаги пересекают фойе. Эйдан неуклюже входит в кухню и останавливается в паре метров от меня.

Мы начинаем нашу молчаливую игру в «Кто первый скажет что-то странное».

Я не выдерживаю напряжения раньше.

— У меня есть деньги.

Он смотрит на мои пустые руки.

— Мне нужно покопаться на твоем заднем дворе, или ты отдашь их мне сама?

— Знаешь, я думаю, ты солгал, когда сказал, что у тебя нет чувства юмора. Я думаю, ты большой гребаный комик.

— Ты можешь ругаться при мне, если хочешь. Мне все равно.

Я пользуюсь моментом, чтобы помассировать свой пульсирующий лоб, прежде чем вздохнуть.

— Щедрое предложение. Спасибо. А я-то всю ночь не спала, беспокоясь о том, как бы не ранить твою нежную натуру.

— Не за что. И для протокола, моя нежная натура так же прочна, как и мой юмор.

Либо Эйдан пытается не улыбаться, либо у него спазмы в животе. Трудно сказать. У этого человека лицо, как кирпичная стена.

— Ты сказал, что чеком нормально, верно?

Он наклоняет голову.

Сегодня Эйдан одет в другую версию костюма дровосека: расстегнутая на груди выцветшая фланелевая рубашка в черно-красную клетку, которая сочетается с такими же выцветшими джинсами. Его ботинки…

— О нет.

Проследив за моим взглядом, он опускает взгляд на свои ноги.

— Что?

— Ты оставил грязные следы по всему полу.

Эйдан снова смотрит на меня.

— У тебя нет дверного коврика. И на улице дождь.

— Ты верно подметил.

— К тому же, этот пол все равно довольно грязный.

— Извини, но я только что его протерла.

— Когда? Сто лет назад?

Моя шея начинает пылать от гнева. Черт, этот парень действует мне на нервы!

Свирепо глядя на него, я решительно говорю:

— Да, мистер Лирайт. Сто лет назад. Я пойду за своей чековой книжкой. Мне выписать чек на имя Годзиллы или оставить эту строчку пустой?

— Годзилла — самое то, — отвечает он, пристально глядя на меня. — А что я должен написать в квитанции? Леди-дракон с печальными глазами?

Я не могу спорить с первой характеристикой. Но вторая меня раздражает.

— У меня не печальные глаза.

Он некоторое время рассматривает меня, прежде чем сказать:

— Это не мое дело, но если тебе нужна помощь…

— Мне не нужна никакая помощь, — горячо перебиваю я. — Все хорошо. Со мной все хорошо.

— Я не говорил, что это не так, — мягко отвечает Эйдан.

Но его взгляд не так спокоен, как его голос. Его взгляд — будто кулак, колотящий по моей двери, требуя ответа.

— Знаешь что? — говорю я, чувствуя, как колотится сердце. — Не думаю, что это сработает. Прости за неудобство, но я прошу тебя сейчас же уйти.

Дождь барабанит по крыше. Ветер дребезжит в окнах. Где-то наверху хлопает расшатанная ставня, стонут ржавые петли.

После долгого, напряженного момента Эйдан говорит:

— Хорошо, — а потом поворачивается и идет к входной двери.

Я чувствую облегчение, пока Эйдан не оборачивается и не смотрит на меня. Его глаза темные и проницательные. Такое чувство, что они могут заглянуть глубоко в мою душу.

— Но если ты передумаешь, Кайла, у тебя есть мой номер.

Я не знаю, имеет ли он в виду, что я передумаю насчет того, что мне нужна помощь с крышей, или насчет чего-то еще.

Эйдан выходит, закрывая за собой входную дверь.

Как только Эйдан покидает мой дом, я снимаю шарф с горящей шеи и иду в ванную дальше по коридору. Я включаю свет, затем встаю перед зеркалом и смотрю на себя, пытаясь определить, что не так с моими глазами.

Я ахаю от шока, когда вижу уродливые фиолетовые пятна вокруг своей шеи.

То, что прямо под мочкой левого уха, выглядит будто след, оставленный большим пальцем.

~

Пять дней спустя отметины на моей шее полностью исчезли. Я поискала в Интернете причины необъяснимых синяков и нашла кучу, от диабета до дефицита витаминов.

Учитывая мое скудное питание и стресс, которому я подвергалась в последнее время, решаю, что причина в последнем. Вероятно, у меня анемия, что также объясняет усталость.

А еще следы могли остаться после несчастного случая.

Но я не хочу думать об этом. Потому что думать об этом означало бы вспоминать, переживать заново, а я еще не готова. И сомневаюсь, что когда-нибудь буду. Я сложила тот ужасный день в коробку и поставила ее на верхнюю полку в глубине своего сознания.

Помня о том, насколько хрупко мое психическое равновесие, я решаю посещать местную группу по поддержке переживших утрату.

Встреча проводится в центре для пожилых людей. Дюжина или около того складных металлических стульев расставлена по кругу в центре уродливого коричневого коврового покрытия. У стены — шаткий деревянный стол, накрытый белой пластиковой скатертью, с кофейником, чайником и покосившейся стопкой пластиковых стаканчиков. Повсюду развешаны плакаты с улыбающимися пожилыми людьми и напоминаниями о необходимости делать ежегодные прививки от гриппа. Единственное окно выходит на парковку и дождливый вечер за ней.

Когда я прихожу, несколько человек уже сидят на стульях. Судя по тому, как они болтают, я могу сказать, что все они знают друг друга. Чувствуя беспокойство, я направляюсь к столику с кофе и наливаю себе. Пока я раздумываю, остаться или выйти за дверь и быстро сбежать, ко мне подходит женщина и тянется за пластиковым стаканчиком.

— В первый раз? — спрашивает она, наливая себе кофе.

— Да. Вы?

— Ох, нет. Я прихожу в эту группу уже шесть лет.

Она поворачивается ко мне, улыбаясь. Она брюнетка, лет сорока, модная, на каблуках, в костюме от Channel цвета слоновой кости и с огромным бриллиантовым кольцом на пальце. Ее кожа безупречна, а стрижка стоит больше, чем весь мой наряд. Она невероятно хорошенькая.

Я чувствую себя комком грязи, стоящим рядом с единорогом.

— Вы не обязаны участвовать, если не хотите. Никто не станет принуждать к откровениям, вы можете просто сидеть и слушать. Я делаю так. Иногда достаточно просто быть рядом с другими людьми, которые понимают, через что ты проходишь. Ян — лидер группы, — говорит она.

Девушка жестом указывает на долговязую седовласую женщину в развевающемся платье с цветочным узором, которая входит в дверь. Ян приветствует группу и садится на стул, роняя свою объемистую сумку на пол.

— Я Мэдисон, — добавляет женщина рядом со мной.

— Привет, Мэдисон. Я Кайла. Приятно с вами познакомиться.

Я хочу спросить, почему она здесь, но не делаю этого. Я еще не знаю правил. И я не хочу обидеть кого-то, кто настолько любезен, что заметил мою панику.

И, как будто она может читать мои мысли, Мэдисон говорит:

— Мою дочь похитили, когда ей было четыре года. Полиция так и не нашла ее.

Я чуть не роняю свой кофе. Прикрываю рот рукой и шепчу:

— О боже мой. Мне так жаль.

Мэдисон делает глоток из стаканчика, затем смотрит в него, как будто что-то ищет.

— Это моя вина. Я отпустила ее руку, когда мы ходили за покупками в торговый центр. Всего на секунду, чтобы проверить сообщение от мужа, но когда я подняла глаза, ее уже не было.

Мэдисон поднимает голову и встречается со мной взглядом. В ее глазах — призрак прошлого.

— Это самое худшее. Что это была моя собственная вина. Это и незнание, жива ли она еще. ФБР заявило, что если пропавший ребенок не найден в течение двадцати четырех часов, то, скорее всего, его никогда не найдут. Они отказались от поисков через шесть месяцев, потому что не было никаких зацепок. Как будто Оливия растворилась в воздухе. И с тех пор каждый день я задаюсь вопросом, что случилось с моим ребенком. Кто забрал ее. Что они могли с ней сделать.

Глаза Мэдисон стекленеют, как будто она смотрит на что-то далекое. Ее голос затихает.

— Оливии сейчас было бы десять лет. Понятия не имею, сколько часов я потратила на поиск сайтов с детской порнографией в Даркнете, разыскивая ее. Единственное, что удерживает меня от самоубийства, — это надежда, что однажды я увижу девочку с одним голубым глазом и одним карим в одном из этих ужасных видео, и я смогу снова обнять ее.

Кажется, меня сейчас вырвет. Мои руки так сильно дрожат, что кофе в стаканчике расплескивается, чуть не переливаясь через край.

Мэдисон переводит свой затравленный взгляд на меня. Она больше не кажется модницей. Кажется, за несколько минут она постарела на десять лет, и теперь выглядит именно той, кто она есть.

Женщиной, живущей в аду.

Слезы наворачиваются ей на глаза, она хрипло говорит:

— Как вы думаете, она смогла бы простить меня?

Мне хочется разрыдаться. Но я кладу свою дрожащую руку на ее предплечье и говорю:

— Здесь нечего прощать. Человек, который забрал ее, — вот кто зло. Это была не ваша вина.

Она печально улыбается.

— Так говорит мой психотерапевт. Но я в это не верю. Как и мой муж. Он бросил меня ради другой женщины. Она намного моложе. Я недавно услышала, что у них будут близнецы.

Раздается голос:

— Если все готовы, мы можем начать.

Ошеломленная, с ощущением тошноты в животе, я оглядываю группу. Ян машет двум людям, которые только что вошли в дверь. Когда я поворачиваюсь обратно к Мэдисон, она уже уходит.

Я хватаю ее за руку и в отчаянии спрашиваю:

— Вам помогла эта группа?

Она смотрит на меня в течение одного короткого мгновения, прежде чем тихо сказать:

— Как вы думаете?

Затем Мэдисон поворачивается и уходит. Она садится за стол и смотрит на свой кофе.

Никто не здоровается с ней. Она тоже никого не приветствует. Как будто она находится в своем собственном маленьком пузыре боли, отрезанная от всего остального.

Я представляю себя через шесть лет, рассказывающей незнакомке у этого самого стола о том, что случилось с моим мужем. И если она задаст мне вопрос о том, помогла ли группа, то без тени сомнения мой ответ будет таким же, как у Мэдисон.

Большое жирное долбаное «нет».

Я ставлю стаканчик на стол и выхожу, не оглядываясь.

Через дорогу от центра находится бар под названием «У Коула». Его желтая неоновая вывеска светится, как маяк. Не обращая внимания на дождь и не думая о том, чтобы поискать пешеходный переход, я бегу прямо через бульвар и открываю тяжелую деревянную входную дверь.

Как только я вхожу внутрь, я замечаю Эйдана Лирайта, сидящего в кабинке в углу.