Два листка и почка

Глава 3

Ряды кирпичных домиков в поселке кули, с их железными крышами, сверкавшими в бледном сиянии предвечернего солнца, произвели на Саджани огромное впечатление. А когда Бута подвел всю семью к одному из домиков на дальнем конце улочки в глубине долины, она невольно воскликнула: — Да он почти такой же, как дом нашего деревенского судьи!

Гангу собственными руками построил свою глинобитную хижину в деревне и имел представление о том, какие должны быть дома в условиях климата Индии; он понимал, что эта покрытая жестью коробка вовсе не так хороша, потому что в ней будет очень жарко летом и холодно зимой. Его не так-то легко провести, и он был далеко не в восторге от аккуратного вида домика.

— Ну разве тебе снилось, что ты когда-нибудь будешь жить в настоящем доме? — восклицал Бута. — Мы, деревенщина, ничего не умеем. Посмотри, какие домики строят англичане даже для простых рабочих!

Предположение Гангу подтвердилось, когда он вошел в помещение следом за своей взволнованной, дрожащей от возбуждения женой: в тесном домике, стоявшем стена к стене с другим таким же домиком, было жарко как в печке от раскалившейся железной крыши. Он обвел глазами комнату, заглядывал в углы, куда не проникал свет, и ему показалось, что тяжелые, непроницаемые стены придавили его со всех сторон: он никогда не испытывал такого чувства в их деревенской хижине из податливой глины, даже когда задыхался там от дыма. И в то же время, когда он вышел на середину комнаты, ему показалось, что негде повернуться. Но он старался себя подбадривать, надеясь, что они скоро привыкнут к новому дому.

— Здесь мы сложим печку, а в том углу у нас будут стоять ведра с водой, — суетилась Саджани, с увлечением распределяя площадь в новом доме. — Иди-ка сюда, Леила, и ты Будху, — крикнула она детям, которые остались на улице, — ну-ка принесите мне пару кирпичей и немного глины.

— Имей терпение, о мать моей дочери! — остановил ее Гангу. — Давай сначала немного отдохнем, а потом уже начнем складывать печку и выбирать место для ведер. Во всяком случае, этот угол надо отвести для спанья. Немного погодя мы все это наладим.

— Да, да, — подтвердил Бута, — теперь отдыхайте! Мне тоже надо идти. Но я позову Нараина, это ваш сосед, его хижина рядом с вашей. — Нараин! — заорал он так громко, что его голос отдался эхом в железной кровле.

— Я здесь, сардар, — ответил старческий голос.

— Ну вот и отлично; я скажу сторожу, пусть он тут присматривает, — сказал Бута. — Он караулит поселок, чтобы не было краж. А меня ждут дома.

И он поклонился Гангу, смиренно сложив руки; может быть, тут сказывалась привычка человека, принадлежавшего к низшей касте, а может, ему просто было немного совестно и он чувствовал свою вину перед семьей, которую заманил сюда ложными обещаниями.

— Хорошо, Бута Рам, спасибо, — попрощался с ним Гангу, и, когда сардар ушел, он сбросил со спины тяжелый узел с домашним скарбом, вздохнул с облегчением и сел.

— Я сейчас подмету комнату и промажу пол коровьим навозом, если ты побудешь на улице, — сказала Саджани. Домовитая хозяйка, вечно занятая хлопотами по дому, стиркой и уборкой, она не могла спокойно сидеть без дела.

— О, сядь и отдохни хоть немного, мать Леилы, — сказал Гангу с легким раздражением, глядя сквозь низенькую отворенную дверь на фигуру Буты. Сардар торопливо шагал мимо кули, стоявших группами у пыльной дороги. По обеим сторонам ее выстроились домики, в их крышах, как в полированных щитах, отражались лучи заходящего солнца. Утомленный Гангу поднялся и вышел на улицу. Глядя на низкорослых темнокожих кули, сновавших по поселку, он испытывал к ним и симпатию и недоверие: а вдруг они окажутся такими же ненадежными, как Бута Рам или тот бабу из конторы?

— Здравствуй, брат, — произнес Нараин, подходя к Гангу с трубкой в руке. Это был высохший маленький человек, вся одежда которого состояла из повязки вокруг бедер.

— Здравствуй, — ответил Гангу с улыбкой.

— Вы приехали издалека? — спросил Нараин.

— Отсюда до нас двенадцать суток езды, — сказал Гангу. — Мы из округа Хошиарпур.

— Значит, вы пенджабцы?

— Да, мы горцы.

— А мы из Биканера, брат, — задумчиво произнес Нараин.

— Вы давно сюда приехали? — заинтересовался Гангу.

— Ах, давно, брат, очень давно, — вздохнул Нараин, посасывая трубку, он глотнул слюну и продолжал приглушенным голосом. — Лет уже двенадцать.

— Вас тоже привез сюда сардар?

— Да, всех кули сюда привозят агенты с плантаций. По доброй воле никто бы не поехал. Какое проклятие судьбы загнало вас в эти гиблые места?

— Значит, вам плохо живется? — участливо спросил Гангу.

— Что делать, брат, — покачал головой Нараин. — Такая уж наша судьба! Дома мы жили как в тюрьме, а здесь и того хуже. В княжестве Биканер был голод; тогда говорили, что магараджа отдал губернатору так много денег, что у него не хватило на постройку каналов. У нас умерло с голоду двое старших детей, и мы с женой тоже едва не умерли. Потом нам встретился сардар, и он привез нас сюда. Здесь все же лучше, чем было во время голода, потому что мы все-таки каждый день понемногу едим, и у нас теперь еще двое детей, кроме старшего Балу, которого мы привезли сюда грудным, на руках. У нас был договор только на три года, но когда срок кончился, мы не могли вернуться к себе. Я еще должен лавочнику у себя в деревне, потому что по теперешним временам никак не заработаешь достаточно: прежде, когда у сахибов дела шли хорошо и они нам больше платили, было лучше. Мы уже двенадцать лет не видали своих родных, может быть, они все уже умерли. И я не знаю, что стало с моей землей. Я слышал, что магараджа в конце концов сделал канал, и мне очень хотелось бы работать на своей земле и прожить последние годы жизни среди своих. Но уж, видно, не судьба! А ты почему сюда приехал?

— Нечего было есть, — мрачно произнес Гангу.

— Ты уже подписал договор? — спросил Нараин.

— Нет еще, — ответил Гангу.

— Все равно, теперь тебе уже не выбраться отсюда, — заметил Нараин, — ты уже никогда не вернешься на родину.

— Никогда, — согласился Гангу, как будто он и раньше догадывался о правде и примирился со своей судьбой. — А почему? — спросил он с внезапно пробудившимся любопытством.

— Скоро сам узнаешь, брат, — сказал Нараин. — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Из этой тюрьмы не вырвешься, хотя здесь и нет решеток. Плантацию стерегут вооруженные стражники, и, если ты убежишь, они приведут тебя обратно. На днях стражники избили Балкришана, мальчика из деревни Сантал, за то, что он убежал; мальчишка надеялся, что ему удастся пробраться в Удх, к матери. А ночью стражники с фонарем обходят поселок и отворяют дверь в каждом доме, проверяя, все ли на месте. До моего приезда здесь каждый вечер была перекличка.

— Бута не говорил мне об этом, брат, — воскликнул Гангу; он возмутился при мысли, что за ним будут следить, хотя в глубине души он уже переломил себя и был готов ко всевозможным унижениям. У него на лбу обозначились скорбные складки, которые потом так и не разгладились.

— Ничего, брат, все обойдется, — начал утешать его Нараин, увидав, что чересчур напугал новичка. Помолчав, он продолжал: — Я же говорю, что здесь у нас по крайней мере есть еда, а в Биканере мы бы погибли с голоду. У меня на глазах умерли три моих брата и двое сыновей. Мы с Шамой целый месяц питались одними листьями, у нее пропало молоко в грудях, и Балу чуть не умер. А теперь вот какой вырос нам на радость, — и нежность к сыну волной поднялась в его груди.

Гангу посмотрел на своих детей, увлекшихся игрой с сыном Нараина, и тоже почувствовал некоторое облегчение.

— Эй, Балу! — внезапно крикнул Нараин, — беги и скажи матери, чтобы она приготовила гостям поесть. — Потом он обернулся к Гангу: — Поужинайте с нами сегодня вечером.

Гангу поспешил отклонить приглашение Нараина.

— Не беспокойтесь, брат. — Как все зажиточные горцы, он с презрением относился к жителям Биканера, считал их грязными, нищими, уличными попрошайками.

— Право же, нет никакого беспокойства, брат, — настаивал Нараин. — Мы с тобой называем друг друга братьями и должны жить дружно, как братья.

— Ты очень добр, но нас так много, — продолжал Гангу отказываться, — хозяйке будет слишком много хлопот. У нас еще остались сдобные лепешки с дороги, мы поедим и ляжем спать.

— Нет, нет, какие там хлопоты, — уверял Нараин; он все еще придерживался старинного обычая гостеприимства, хотя при новых экономических отношениях, укоренившихся в стране, в ходу было правило: «отдай мне свои глаза, а сам шарь впотьмах».

— Ну, спасибо, брат, — согласился наконец Гангу и позвал дочь и жену:

— Леила, дитя мое, иди помоги тете готовить! Мать Леилы, не хочешь ли познакомиться со своей сестрой?

— Пойдемте за мной, девочка, и ты, сестра, — сказал Нараин. — Я вас проведу к матери Балу.

Леила и Саджани пошли за Нараином. Будху, держа в одной руке яркий пушистый шерстяной мячик Балу, другой ручонкой уцепился за передник сестры.

Гангу посмотрел на долину, расстилавшуюся перед ним: солнце окрашивало ее пологие склоны, где росли рядами чайные кусты, то в желтые, то в ярко-красные, то в темно-синие тона. «Тут, должно быть, богатые урожаи», — подумал он. Листья шелестели, и ему вспомнилось, как на его родных полях в годы обильных дождей качаются на ветерке стройные стебли пшеницы, склоняя к земле тучные колосья. Увидел он и себя, ничтожную былинку, затерявшуюся в необъятных просторах полей, когда под вечер он возвращался усталый домой, к своей Саджани; он улыбался тогда и ей, и себе, и всему миру, уверенный, что все везде обстоит прекрасно. Каким невероятно далеким казалось ему теперь время, когда он женился и владел пятью акрами земли! Глядя на долину, которую вечерний свет превратил в золотистый сад, не хотелось верить, что жизнь здесь так ужасна, как рассказывал Нараин. Гангу ничего не замечал вокруг, он так устал после дороги, что мысли путались у него в голове; он чувствовал, как усталость, подобно медленно действующему яду, сковывает его тело; ему трудно было бы даже пальцем шевельнуть; в его душе замерли все желания — он застыл в каком-то смутном оцепенении.

Вдруг послышался шум, Балу прибежал с криком: — Отец! Сахиб, сахиб! — Гангу встрепенулся и стал оглядываться по сторонам.

— Это сахиб Хант, помощник управляющего, — шепнул Нараин, поспешно подходя к Гангу; затем он обернулся к приближавшемуся сахибу, заранее привычно прикладывая руки ко лбу для приветствия.

— Салаам, хузур, — произнес Гангу, тоже поднимая руку к голове.

— Ты новый кули? — отрывисто спросил Хант на ломаном хиндустани; голова у него тряслась, как в лихорадке.

— Да, хузур, — подтвердил Гангу.

— Кто тебя привез — сардар Бута?

— Да, хузур.

— Где он? — спросил Хант, пристально разглядывая Гангу.

Гангу покачал головой, давая понять, что не знает.

— Почему это он не явился доложить мне о своем приезде? — воскликнул Хант, не обращая больше никакого внимания на Гангу.

— Хузур, он пошел домой, — вмешался Нараин. Хант огляделся по сторонам, нахмурился, круто повернулся и хотел уже уйти, как вдруг Леила, не подозревая присутствия белого сахиба, подбежала к Гангу: — Отец, кушанье го… — но при виде белого человека отпрянула назад и в испуге убежала, сверкнув голыми пятками.

— Чья она? — обратился Хант к Нараину.

— Это моя дочь, сахиб, — сказал Гангу.

— Почему же она убежала? — возмутился Хант. — Позови ее сюда!

— Она еще ребенок, хузур, — поспешно ввернул Нараин, не дав Гангу ответить. — А вот и Бута.

— Ну ладно, — Хант махнул рукой и направился к сардару; за ним побежала стайка любопытных, глазастых мальчишек.

— Благодари судьбу, брат, — предупредил Нараин Гангу. — Этот сахиб очень дурной. Он всегда навеселе. И он не уважает ни наших матерей, ни наших сестер. Он открыто живет с тремя женами кули.

— Да ведь моя дочь еще девочка, — прошептал Гангу. — Он не мог бы причинить ей вреда.

— Здесь всего можно ожидать, брат, — возразил Нараин. — Ни одна девушка и ни одна женщина не может чувствовать себя здесь в безопасности. Но пойдем ужинать, а потом вам надо отдохнуть, вы, наверно, устали после такого длинного пути.

И он увел Гангу.