Двенадцать ворот Бухары

Глава 2

Кишлак Кули Хавок находился в восьми верстах к северо-западу от Кагана, в степи. Жители этого кишлака были большею частью земледельцы, добывали себе пропитание в поте лица, работая на земле. Хотя земли вокруг были пропитаны солью и в степи не было воды, дехкане умудрялись и на солончаковой почве выращивать сладкий урожай. Особенно искусным и опытным дехканином считался Сайд Пахлаван.

В юности, в те дни, когда еще жив был его отец, Сайд занимался борьбой и был известен как сильный борец. Всюду в окрестностях Кагана, где только устраивались состязания, прежде всего приглашали Сайда Пахла-вана. Он не был ни высоким, ни широкоплечим, но зато был мускулист, подвижен и очень силен. Силачей, которые были крупнее его, подымал и бросал на землю; с каждым днем он становился все более известным.

Однажды в Бухаре Каракулибай устроил большой той, объявил скачки с козлодраньем и состязание борцов. На этот той из кишлака Кули Хавок был приглашен молодой Сайд Пахлаван.

За Каракульскими воротами, на широкой площади, собралось множество народа. В центре под навесом сидел сам Каракулибай, угощая своих знатных гостей: казикалона, раиса и миршаба Бухары. Здесь собрались знаменитые силачи из дальних мест, зрители бились об заклад за того или другого. Сайд Пахлаван вышел победителем из этого состязания — поборол четырех силачей, получил в награду халат, головку сахара и деньги.

Его даже пригласили под навес к именитым людям. Каракулибай спросил у него: «Откуда ты, чем занимаешься и как тебя зовут?» Получив ответ, Каракулибай сказал, что у него есть повар Хайдаркул, который не только хорошо жарит рыбу, но еще и силач. Если Сайд победит этого повара, то получит в награду коня.

Сайду Пахлавану очень нужна была лошадь, поэтому он тотчас согласился, даже сказал, что, будь тут хоть не один рыбный повар, а два, все равно их переборет. Еще больше возросла в нем уверенность в себе, когда он увидел Хайдаркула, который, несмотря на высокий рост и худощавость, совсем не походил на силача. Когда Сайд Пахлаван, раскинув руки, как птица крылья, приблизился к повару, он уже видел себя верхом на обещанной лошади. Но первая же схватка двух борцов показала, что конь еще далеко и взобраться на него нелегко… Сайд Пахлаван попытался схватить Хайдаркула и перебросить через голову, но у него не хватило силы, и он едва не свалился сам от толчка противника. Однако он все же удержался на ногах и вновь стал нападать, хотел показать свою силу и искусство, но на Хайдаркула и это не подействовало. Видно было, что Хайдаркул только защищается, а сам еще не сделал ни одной настоящей попытки свалить Сайда. Догадываясь об этом, Сайд вновь попытался схватить его, зрители опять зашумели, но Хайдаркул словно прирос к земле и не хотел падать. Скоро Сайд Пахлаван не только потерял уверенность в себе, но и дошел до отчаяния. Схватившись с противником плечом к плечу, он шепнул ему покаянным тоном:

— Я восхищаюсь вами, я сдаюсь вам, ака! Делать нечего, свалите меня, покажите ваше искусство!

— Ты сильный борец, браток, — отвечал ему Хайдаркул. — Тебя побороть нелегко.

— Не смейтесь надо мной, ака! Я ведь только из-за лошади… бай обещал мне лошадь…

— А тебе нужна лошадь?

Мало сказать: нужна! Пропадает хозяйство без лошади! Ну, раз так, постарайся, и ты получишь лошадь! Нет, я не могу вас свалить! Можешь! Зрители в нетерпении кричали:

Сайд Пахлаван, не сдавайся! Вали его! Схвати его — и через голову! Ну-ка!

И послышался голос бая, который крикнул:

Хайдаркул, не тяни! Вали его! Хайдаркул сделал вид, что силится поднять Сайда, но «не смог.

— Ну, попробуй еще раз на счастье!

Сайд Пахлаван, собрав все свои силы, напрягся, поднял Хайдаркула и бросил его на землю. Толпа заревела. Бай, который знал силу Хайдаркула и только что расхваливал его гостям, теперь смутился и, чтобы скрыть смущение, громко стал хвалить Сайда и приказал привести коня, который был уже оседлан и стоял наготове. Но Сайд Пахлаван не радовался своей победе. Ни на кого не глядя, он убежал с поля и исчез, даже не взглянув на выигранного коня.

После этого он долго не участвовал в состязаниях, отказывался от всех приглашений на той и никуда не ходил. Друзья укоряли его за это, но он никого не слушал. Только когда отец спросил его, почему же он не взял полученную в награду лошадь, он ответил:

— Я отказался от лошади, зато нашел друга.

— Это хорошо, — сказал отец. — Даже сто лошадей не стоят одного друга. Но если только это настоящий друг…

— Мой друг настоящий, — сказал Сайд.

И действительно, с тех пор Хайдаркул стал его другом. Он многому научил Сайда. До самого ареста и ссылки Хайдаркула они встречались и все знали друг о друге.

После смерти отца на плечи Сайда Пахлавана легли все заботы по хозяйству; он вынужден был забыть про всякие развлечения и увеселения и крепко привязать себя к тому клочку земли, который достался ему в наследство. Семья его разрослась: две дочери, три сына, младшие сестры и братья — все они зависели от него, всех надо было накормить и одеть, нужно было поддерживать дом и двор. А так как он был хороший семьянин, к тому же гордый и самолюбивый человек, то он не хотел, чтобы его семья испытывала нужду, чтобы его дети и близкие смотрели в руки людям. Он не делал разницы между днем и ночью, работал с огромной энергией и добивался большого урожая. Но жизнь не щадила его: он женил старшего сына и для устройства тоя вошел в долги, и теперь большая часть урожая шла на погашение долга.

В тот осенний вечер, когда Сайд Пахлаван со своим сыном Мираком собирали дыни на бахче и встретились с прибывшим в кишлак Асадом Махсумом, было еще совсем тепло. Когда они пришли домой, мать Мирака на дворе у очага готовила похлебку.

— Что так долго задержались? — спросила она.

— Такой уж неповоротливый твой сын! — сказал, улыбаясь, Пахлаван. — Пока он лазил от грядки к грядке, уж и ночь наступила.

— И что вы только говорите! — сказала мать, гладя сына по голове.

Это вы сами стали неповоротливы. А сыночек мой совсем запарился, иди умойся! Я сварила такой вкусный суп, кто его поест — сразу оживет, усталость как рукой снимет.

Отец и сын умылись холодной водой и уселись на суфе вокруг дастархана. После целого дня работы на свежем воздухе аппетит у них разыгрался, они съели по большой миске супа с накрошенным в него хлебом, потом, отдохнув в вечерней прохладе, стали пить чай. За чаем потекла приятная семейная беседа.

— Завтра твой сын отвезет на базар мешок дынь и привезет мешок денег, — сказал шутливо Пахлаван, — но с условием, что за это ты приготовишь вкусный плов с курицей.

— Бог даст! — сказала женщина и опять погладила сына по голове. — Мой сын привезет мне мешок денег, а я чтоб не сварила плов? Для такого добытчика я из себя дров наломаю, в лепешку расшибусь.

— Если брат привезет мешок денег, купите мне серебряные серьги, папочка, — сказала младшая сестренка Мирака. — А то у меня уж и дырочки в ушах заросли.

— Конечно, непременно! — сказал с улыбкой отец. — Тебе не серебряные, а золотые серьги, матери шелковое платье, Мираку коня, а себе я табакерку куплю.

— Что ж так мало — табакерку? — сказал Мирак, тоже улыбаясь. — Себе вы купите хорошие сапоги, мотыгу и новый серп… Потом еще для всех нас купите корову, которая будет давать пятнадцать мисок молока…

— Да, в молодости не грех и помечтать, говорят, — сказал отец и, помолчав, добавил: — А теперь, мать, стели нам постели, пусть твой сын пораньше ляжет спать, ведь ему ехать на рассвете.

В ту ночь все они заснули с одной надеждой на завтрашний день. Мираку снилось, что его дыни нарасхват берут люди на базаре и в раскрытый им мешок дождем сыплются деньги. Мать и в самом деле мечтала о корове. «Вот хорошо, — думала она, — если мы купим корову, которая дает много молока! Утренний удой тратили бы на семью, а вечерний продавали бы и на эти деньги поправили свои дела…» Что касается сестренки Мирака, то она спала и видела у себя в ушах золотые серьги.

А отец — Сайд Пахлаван — думал совсем о другом… Зима подходит, ребятам нужна теплая одежда, нужно сделать запасы… Отдать ли все, что заработал, в погашение долга или тратить на жизнь? Жить становится все труднее, на базаре дорожает то, что хочешь купить, и дешевеет то, что продаешь… Плоды твоего труда идут почти задаром… А народ говорит, что будет война, что джадиды опять подняли голову и эмир собирает войско…

Вокруг бродят какие-то темные люди, шпионят… Им ничего не стоит оклеветать человека, ввергнуть его в беду… Вот тот человек, которого они встретили вечером в поле, кто он? Как он подкрался к ним? По виду словно учащийся медресе, а под халатом — военная форма. Мирак даже увидел у него револьвер. Не зря он спросил про Наима. Этот Наим Перец на все способен. Ладно, завтра — если суждено, чтобы наступил завтрашний день, — он спросит Наима, кто этот ночной бродяга, его гость…

Сайд Пахлаван уснул позже, а проснулся раньше всех. Он умывался у арыка, когда услышал вдалеке пушечный выстрел. По субботам обычно войска эмира упражнялись в стрельбе за городом, в открытой степи за Самаркандскими воротами. Но та стрельба не была слышна в Кули Хавоке. Сайд Пахлаван подумал, что, видно, нынче стреляют из больших пушок, и не придал этому значения. Он взял дыню, разрезал ее и разбудил Мирака:

Вставай, сынок, пора, эмирские сарбазы уже стреляют, слышишь?

Мирак открыл глаза, прислушался: действительно, издалека слышалась пушечная стрельба.

— Разве стрельба начинается, когда еще не рассвело? — спросил он сонным голосом.

— Кто знает, — сказал Пахлаван, — каждый день новая песня! Вставай, завтракай, и надо ехать!

Мирак умылся, они поели хлеба с дыней, потом положили на осла вьючное седло и погрузили мешок с дынями.

— Ну ладно, сынок, поезжай и возвращайся с удачей, — сказал Пахлаван. — Будь осторожен, смотри, чтобы деньги не украли.

— Будьте спокойны! — сказал Мирак и погнал осла.

Уже рассвело, но солнце еще не всходило. На востоке разгоралась заря.

— Вот хорошо! — сказал себе Мирак. — Раньше всех приеду на базар…

Осел Мирака, отдохнувший за ночь, бежал бодро, а Мирак быстро шагал за ним и весело пел:

В воздухе скользили ласточки, лучи восходящего солнца золотили их крылья. Над широкой равниной степи веял приятный ветерок, шелестел ветвями урючин, росших вдоль пашни, на траву пала роса. Степь просыпалась, дышала свежестью. И на земле и на небе было чисто, светло, радостно, как будто за ночь — к встрече с утренним солнцем — все было вымыто, вычищено, доведено до блеска… В кишлаке слышалось блеяние коз и баранов, мычанье коров, ржанье лошадей. Пастухи сгоняли стадо. А в полях звенели птичьи трели. Начинался обыкновенный день, день ранней осени под Бухарой.

Но это был совсем необычный день!

А Мирак не знал, что день этот станет необыкновенным, он быстро шагал за своим ослом по безлюдной и тихой дороге к Кагану, заботясь поскорее довезти и продать свои дыни. Этот четырнадцатилетний мальчик, которому впору было беспечно предаваться играм, рано повзрослел, превратился в юношу с самостоятельными суждениями, серьезного и вдумчивого. Он был не так уж высок, но руки его окрепли в труде, были мускулисты и сильны. Ноги его были обуты в рваные сапоги с узкими носами и без каблуков, поверх голенищ свешивались неопределенного цвета карбосовые штаны. На нем была карбосовая же рубашка с широким воротом, легкий, без подкладки полосатый халат и выцветшая тюбетейка из черного бархата… В такой невзрачной одежде, но зато с улыбкой на лице, с озорным огоньком в черных глазах, полный веселых надежд, шагал он вслед за своим ослом.

За мостом через речку Курак дорога поворачивает на восток и подходит близко к линии железной дороги Каган — Самарканд.

В лицо Мираку брызнули первые лучи восходящего солнца. Словно нарочно для этого дня надев свой сверкающий золотой наряд, солнце открыло лицо миру, и вся окрестность вмиг засветилась и засияла.

Тень осла и длинная тень Мирака то бежали по краю дороги, то попадали в заросший травою арычок, но все двигались и двигались вперед. На дороге появились и другие путники. Дехканин вез на трех ослах солому, другой на двух ослах свежий клевер, третий тащил на спине корзину с инжиром. Скоро со стороны Кагана показался арбакеш с нагруженной чем-то арбой. Дехканин с соломой, поздоровавшись с арбакешем, спросил:

— Что, проезд в город открыт?

— Только один проезд и остался, — ответил арбакеш.

Мирак не обратил внимания ни на вопрос, ни на ответ. Он радовался, что никто, кроме него, не везет на базар дыни. Только он, Мирак, везет целый мешок дынь и первым приедет на базар.

— И-их ты, живая тварь! — подгонял он осла и шагал еще быстрее.

Проехав кишлак Гачкаш, он ясно увидел станции Каган и Амирабад. Длинный ряд красных вагонов протянулся от станции Амирабад до самой станции Каган. Паровоз дал свисток, выпустил в небо клубы белого дыма и тронулся.

Как их много выстроилось в ряд, этих вагонов! Он в жизни своей не видал столько красных вагонов! Как будто они сошлись здесь со всех железнодорожных линий. Мирак так удивился, что даже остановился на минуту.

— Как много вагонов собралось, — сказал он дехканину, везшему солому. — Разве из Кагана поезд не пойдет?

— Войска приехали, говорят, — сказал дехканин. — Все эти красные вагоны полны солдат. Хорошо, хоть наш переезд не закрыли, арба только что проехала.

— А, правда, — сказал Мирак, — вон, посмотрите, солдаты строятся. Ух, как их много!

В самом деле, из красных вагонов, которые заняли все пути, выходили солдаты с пулеметами и ружьями и шли к станции Каган и к кишлаку Убачули, который находился у дороги в Бухару. Дехканин, везший солому, немного постоял, поглядел, потом пошел своей дорогой. Мирак тоже хотел продолжать свой путь, но, увидев, что позади, от кишлака, кто-то скачет на лошади, остановился. Всадник был еще далеко, а Мирак уже узнал его: это был тот самый незнакомец, который вчера вечером приходил к ним на бахчу. Он не обратил внимания на Мирака, проскакал мимо, направляясь в сторону Кагана. Когда улеглась пыль, поднятая копытами скачущей лошади, Мирак снова пустился в путь. Пройдя на переезде между рядами вагонов и железнодорожных путей, он погнал своего осла мимо хлопкового завода и караван-сарая, где торговали чаем, к каганскому базару. В вагонах, мимо которых он проходил, были все военные, слышалась разноязычная речь — говорили по-русски, по-таджикски, по-иоркски. Мирак вспомнил, что ребята в кишлаке болтали про войну… Можот быть, эти солдаты приехали воевать?.. Война!.. Сарбазы эмира упражняются в стрельбе, афганские войска прибыли на боевых слонах… Минерное, будет большая война… Если бы можно было посмотреть, как шиоюг, Мирак, конечно, пошел бы… Но где будет война? Должно быть, на площади у Кули Шаголон или в степи за Самаркандскими воротами… Ч, лн иойпы, конечно, нужен простор…

Мирак шел позади своего осла, как вдруг резкий треск, раздавшийся над головой, заставил его вздрогнуть; даже равнодушный ко всему осел навострил уши. Взглянув вверх, в небо, Мирак увидел самолет с двойными крыльями, летевший в сторону их кишлака. У самолета на крыле была красная звезда, он летел, треща и качаясь, как от ветра. Мирак и раньше несколько раз уже видел самолет и знал, что он пролетит высоко над их кишлаком, сделает круг и повернет назад — в Бухару; он знал также, что эту механическую птицу зовут «айаплан»; всякий раз, когда она появлялась над кишлаком, мальчишки громко выкрикивали такие стихи:

Сейчас аэроплан летел так низко, что можно было рассмотреть пилота в больших очках; шум был оглушительный, и Мираку стало страшно.

Аэроплан пролетел. Мирак добрался до площади около караван-сарая, где всегда толпился народ и был небольшой базарчик. Мирак обычно не ездил на большой базар и продавал свои овощи и дыни здесь. Сегодня площадь была забита людьми, большей частью солдатами. Когда Мирак, привязав осла к ближайшему дереву, свалил свой мешок на землю и выложил дыни, около него тотчас столпились покупатели.

— Почем дыни? — спросил один солдат по-тюркски.

— Сколько дадите, — отвечал Мирак. Молодые солдаты переглянулись и засмеялись.

— Какой же ты продавец, если не знаешь цену своему товару? — сказал другой солдат по-таджикски.

— Это дыни со своей бахчи, — сказал Мирак, вспомнив слова, когда-то сказанные отцом. — Им цены нет, их цена — земля и вода, данные богом, и пот дехканина!

— Ишь шайтан! — сказал удивленно солдат. — Ты, оказывается, остер на язык!

— Если его дыни так же хороши, как слова…

— Раз дехканин не знает цены своему товару, бери по дешевке…

— Как же можно не знать?!

В разговор молодых солдат вмешался мужчина средних лет, тоже военный.

— Не удивительно, что парень не знает базарной цены, — сказал он по-таджикски, но видно было, что он русский и на таджикском говорит с трудом. — Мальчик приехал из кишлака, базара не знает, а вы набросились на него, вот он и положился на вашу добрую волю. Вот за эти три дыни — рубль. Идет?

— Рубль? — удивился Мирак.

— Ну да, рубль — мало, что ли?

— Нет, нет, — возразил живо Мирак. — На рубль возьмите хоть десяток!

— Э! — сказал покупатель. — Да ты настоящий дехканин. Нет, мне десять дынь не нужно, беру эти три.

Он выбрал три хороших больших дыни, бросил Мираку рубль и ушел.

Другие тоже не отстали от него. Кто-то дал рубль за пять дынь, другой за две дыни бросил две больших теньги — таким образом за несколько минут было продано больше половины мешка. Мирак глазам своим не верил и все смотрел на вырученные деньги. Ведь самая большая дыня стоила пятачок, ни один торговец даже в Бухаре не продавал дыни по десять копеек… Все это, верно, был сон!

Один перс-торговец, увидев, как Мирак торгует дынями, был ошеломлен. Протянув руки, он пытался остановить покупателей.

— Эй, люди! Что же вы делаете? — кричал он. — Самой большой его дыне цена — пятачок, а вы что делаете?

— А мы хозяева своим деньгам, — сказал один солдат. — Мы не из твоего кармана деньги взяли, чего ж ты кричишь?

— Ему жаль, что мальчик расторговался.

— Завидует!

— Если б это его дыни были, он бы звука не подал.

— Жадюга и завистник — вот кто он!

Раздался общий хохот, и торговец мгновенно скрылся.

— Он пошел за своими дынями, — сказал солдат, отрезая большие куски и с удовольствием поедая. — Но его дыни не будут такими сладкими, как у этого паренька.

— Пусть несет, будет торговать их по копейке за штуку! — сказал другой, и все опять засмеялись.

В это время запела труба посреди площади, и солдаты бегом побежали на свои места. Из ворот хлопкового завода и из караван-сарая вышли рабочие, грузчики, конторские служащие и заполнили всю площадь.

Мирак, который уже распродал все свои дыни, свернул мешок, засунул поглубже во внутренний карман, который мать специально пришила ему на рубахе, кошелек, набитый деньгами, запахнул халат и подпоясался. Успокоившись, Мирак стал смотреть, что делается на площади. Он увидел, как на высокий помост взошли несколько человек, будто собираясь что-то сказать солдатам, выстроившимся рядами перед ними.

Один из этих людей был высокого роста, крупный, широколицый, с кудрявыми черными волосами, которые выбивались из-под фуражки красной звездой. Одет он был по-военному — в гимнастерку и галифе, но оружия при нем не было. Рядом с ним стоял человек пониже его, сильный и суровый на вид, тоже в фуражке со звездой, с рыжей бородой и усами; через плечо у него на ремне висела сабля, у пояса был револьвер людей окружали еще другие, но Мирак заинтересовался только ими.

Мирак, как жизнь? — раздался возле него чей-то голос.

Мирак обернулся и узнал одного из близких отца, дядю Хайдар-кули, который не раз бывал у них в доме.

Но сегодня вид Хайдаркула портил мальчика. Вместо обычного дешевого халата на нем были куртка и брюки, подпоясанные ремнем, на котором висела кобура с револьвером. Только шапка, персидская шапка, была все та же.

— Это вы, дядя Хайдаркул? — спросил Мирак, не веря глазам своим.

— Да, я! — отвечал Хайдаркул, поглаживая свои длинные с проседью усы. — А ты что делаешь тут в такое время? Где отец? Неужели ты один приехал?

— Да, я утром рано привез дыни, — сказал Мирак, и уже все продал.

— Ты один здесь? — переспросил Хайдаркул. — А отец знает, что ты здесь?

— Ну конечно, — сказал Мирак, удивляясь таким вопросам. — Отец сам меня сюда отправил. А что случилось? Дыни я так хорошо продал… Может, еще привезти?

— Нет, теперь отец тебя больше сюда не пустит, — сказал Хайдаркул и хотел еще что-то добавить, но Мирак, указывая на солдат и на тех людей, что стояли на возвышении, спросил:

— Дядя-джан, а что здесь такое? Кто вон те?

— Это большие начальники, командиры Красной Армии, — сказал Хайдаркул. — Сейчас они будут говорить речи, будут говорить о революции в Бухаре.

— Я понимаю… — сказал с достоинством Мирак, как будто и впрямь понял, о чем говорил Хайдаркул. — Но все-таки удивительно… что здесь делается? У солдат тут будет учение?

Хайдаркул улыбнулся, взял Мирака за руку и подвел его поближе к трибуне.

— Не учение будет, а сражение. Вот сейчас скажут речь, прочтут солдатам «фатиху», чтоб хорошо сражались.

— С кем сражались?

— С эмиром! Идет война с эмиром… революция… Неужели вы в кишлаке ничего не знаете?

— Нет, — сказал Мирак и добавил быстро: — Правда, ребята говорили, что война будет, но я не знал, что война такая… Значит, они будут сражаться с войсками эмира?

— Да, с войсками эмира, под стенами Бухары уже идет бой. Разве ты не слышал утром голос пушки?

— Слышал, слышал. Но я подумал, что эмирские войска проводят учение. Так, значит, началась война, вы говорите?

А эти что тут делают?

— Да, началась! — сказал с улыбкой Хайдаркул, которому понравилось, что Мирак так жадно расспрашивает обо всем. — И эти солдаты тоже пойдут в бой. А перед боем командиры красных войск дают им советы, разъясняют, что такое революция. Вон того, кудрявого, зовут Куйбышев, умный, энергичный человек. А тот, с саблей, — Фрунзе, главный командир всех туркестанских войск. Сейчас будет говорить Куйбышев — вон, видишь, вышел вперед, снял шапку. Сейчас такое скажет, что все люди изумятся.

— О чем?

— О революции, о войне, о революции в Бухаре… Да ты все равно не поймешь, сынок, ты лучше возвращайся в свой кишлак, пока цел. Если твой отец узнал, что началась война, он теперь здорово за тебя тревожится.

— А солдаты сейчас не будут маршировать? — опять спросил Мирак.

— Нет, — сказал Хайдаркул, — сейчас не до того. Вот кончится война, тогда будет парад — насмотришься. А теперь давай я выведу тебя на дорогу и отправлю домой.

Хайдаркул посадил Мирака на осла, вывел с площади и сказал:

— Передай отцу, что началась революция, не сегодня завтра трон эмира разрушится… Пусть отец не беспокоится. Еще скажи, пусть приготовит для солдат, если может, фруктов, дынь…

— Я привезу, — перебил его Мирак.

— Нет, не нужно, — сказал Хайдаркул. — Пусть твой отец поговорит с аксакалом, пусть приготовит фруктов, дынь, а также сена и ячменя для коней; мы пришлем людей, они купят все и заплатят деньги. Они привезут вам сахару, ситцу, мануфактуры.

— Это хорошо.

— Скажи, чтобы не трусили, не верили дурным слухам. Революция победит, мы сильны, наступит освобождение, все пойдет хорошо.

— Ладно, скажу!

Хайдаркул вернулся на площадь. А Мирак поехал по улице между кирпичными зданиями, и его внимание привлек рисунок, который был изображен на большом листе бумаги и прилеплен к стене.

Мирак толкнул своего осла поближе к стене и стал внимательно разглядывать картинку. На ней были нарисованы дехканин, кузнец и солдат. Взявшись за руки, они поднимали красное знамя, под которым лежали, скорчившись, пузатые люди в чалмах со страшными лицами.

На знамени и внизу под рисунком было что-то написано. Мирак был погружен в созерцание рисунка, когда сзади вдруг послышался резкий голос:

— Эй ты, деревня! Что стал? Гони своего ишака! Что за безобразие — на ишаке приближаться к революционному лозунгу!

Мирак обернулся и увидел вчерашнего незнакомца, который шел с другим человеком в кожаном камзоле и злобно глядел на мальчика. Мирак ничего не сказал, быстро погнал осла прочь, а ночной бродяга с товарищем повернули к дому торговца-перса. Увидев это, Мирак сказал себе:

Ишь, слепой слепого и в темноте найдет! — и, понукая осла палкой, поехал в сторону кишлака.

Сайд Пахлаван, проводив Мирака, взвалил кетмень на плечо и отправился на поле, совсем позабыв, что должен прийти Наим Перец, которого он собирался расспросить о незнакомце. Все мысли Пахлавана сейчас были как полить тот кусок земли, где посеян лук. Но не успел еще он выйти из кишлака, как услышал голос Наима, который звал его. Спид Пахлаван поставил кетмень на землю и остановился.

Солнце уже поднялось высоко, заливая кишлак теплом и светом. В прозрачной воде арыка, который тек по улице, будто алмазы вспыхивали. Чистый воздух был полон запаха скошенного сена и пыли, прибитой утренней росой.

— Не уставайте, Пахлаван! — сказал, подойдя, Наим. — Куда вы?

— Ловить очередь на воду, — сказал Пахлаван. — Ах, я и забыл, что обещал вам починить ружье.

А, охотничье ружье? — сказал небрежно Наим. — Не беда, почините в другое время. Сейчас нужно другое ружье — боевое! Зачем? — удивился Пахлаван.

— Началась война. Вы что, пушек не слышите?

Слова Наима словно открыли глаза Сайду Пахлавану, он сразу все понял. В самом деле, пушечные выстрелы продолжались, гул не затихал. Казалось, что на горизонте вспыхивают молнии и гремит гром.

— Война началась? Где? Не в Кагане ведь?

— Нет, в Бухаре. Вы что, стоите за эмира? С эмиром идет война сейчас, а в Кагане большевики собрали войска. Как говорит Асад Махсум, на этот раз, кажется, его высочество свалится с трона.

— А кто этот Асад Махсум? Не вчерашний ли ваш гость?

— Вот-вот, — сказал Наим, а потом удивился и спросил: — А вы откуда знаете?

— Я видел его на бахче, дыню дал ему.

— А, так вы его видели? Очень хорошо! Вот этот человек и зовется Асадом Махсумом. Он главный из бухарских джадидов, очень энергичный человек!

— Да, — сказал Сайд Пахлаван рассеянно, потому что в это время он думал о Мираке.

— Асад Махсум, уезжая, приказал мне, чтобы я собрал группу людей, которым можно доверять. Как только Бухару возьмут и война кончится, он нас позовет и каждому даст должность… Я здесь никому, кроме вас, не доверяю. Потому что вы были борцом и многое испытали в жизни, бедняга!

— Спасибо, брат! — сказал Сайд Пахлаван, а про себя усмехнулся. — Посмотрим, вот кончится война, что-нибудь да будет…

— Конечно, конечно! — самодовольно сказал Наим. — Будьте спокойны, придет наша пора! Дойдет черед и до нас с вами, бедняков!

— Дай бог, чтоб так было, но… — задумчиво сказал Сайд Пахлаван, — сейчас надо думать о работе. И вот что, дорогой брат, прошу вас, не говорите больше ни с кем об этом, а если и будете говорить, не поминайте моего имени.

— Не бойтесь, Пахлаван! — сказал Наим Перец — Я ведь тоже джигит. Я вам сказал это, чтобы вы знали. А пока до свидания! Иду в кишлак Убачули, у меня там дело есть.

Наим Перец больше ничего не сказал и ушел. А Сайд постоял немного и вернулся в кишлак. Слова Наима расстроили его, посеяли в душе страх.

Когда он дошел до мечети — центра кишлака, там уже собрался народ, говорили о войне, о священной войне за веру, рассказывали всякие ужасы. Хотя бой шел в десяти — двенадцати верстах от кишлака и пули не долетали до него, люди уже впадали в панику, им мерещилось: горы трупов выше минарета… кишлаки вокруг Бухары все разрушены… солдаты ворвались в город… Но ведь известно, Бухара будет стоять, пока от мазара ходжи Бахауддина останется хотя бы один кирпич…

Эти россказни в одних вселяли ужас, других радовали, иные не верили и удивлялись, и каждый по-своему раздумывал, что ему делать. Некоторые баи спешили припрятать, что подороже, и подумывали о том, как бы убежать подальше.

Имам и суфи призывали людей к священной войне против неверных.

А бедняки с нетерпением ожидали победы революции.

Сайда Пахлава на мучила прежде всего мысль о младшем сыне. Ведь Мирак уехал в Каган, где война, где, может быть, идет бой. Может быть, его схватили, арестовали, погнали на поле битвы? Дыни растащили, наверное? Но пусть уж пропадут эти дыни, дай бог, чтобы сам остался цел. Бедный парень, с такими надеждами собирался на базар, сказал, что привезет мешок денег… Ничего не вышло, война началась…

Все утро Сайд разговаривал то с тем, то с другим, пытаясь отвлечь себя чем-нибудь, но потом не выдержал, вышел из кишлака, сел на берегу арыка и стал смотреть на дорогу в Каган. Дорога была пуста. Не видно было ни прохожих, ни проезжих, словно все люди сговорились и засели по домам.

Солнце почти достигло зенита, но жары не было, дул ветерок. В арыке журчала вода. Птицы распелись вовсю. Одна сизоворонка сидела на плетне и все время подавала голос. Лесная горлинка на дереве, словно в ответ, ворковала беззаботно. Ласточки, со свистом рассекая воздух, носились над кишлаком. Стая домашних голубей кувыркалась в небе, показывая свое искусство. Египетские горлицы возбужденно переговаривались друг с другом… Вдалеке послышалось жалобное мычание теленка, на что корова неподалеку отозвалась, как бы говоря: «Не бойся, я тут». Потом в кишлаке закричал осел. А время от времени издалека, будто из-за горизонта, доносился гул сражения.

«Люди давно говорили, что будет война, вот она и началась. Кто знает, чья сторона одержит верх в этой войне? Если, как и в прошлый раз, эмир окажется сильнее, что будет с людьми? Опять кровопролитие, опять убийства, казни джадидов? Дай бог, чтобы этого не было, да сжалится господь над людьми, да пошлет бедному народу мирную жизнь, чтобы и мы вздохнули спокойно!.. Неужели господь не услышит нашу мольбу?

Но что же могло случиться с Мираком? Почему он так запаздывает? Разве долго продать мешок дынь? А вдруг его забрали? Нет, надо идти в Каган, узнать, искать его!»

Сайд Пахлаван раздумывал, как быть, и вдруг услышал топот. Он вскочил и стал жадно смотреть в сторону Кагана, но дорога была по-прежнему пуста, это из кишлака выехал дехканин верхом на осле.

— А, Сайд Пахлаван! — сказал он. — Что вы здесь сидите?

Ждете кого-нибудь?

— Да, — сказал Пахлаван, — сын мой, Мирак, поехал в Каган, что-то задержался, я беспокоюсь…

— Э, полно, — сказал беззаботно дехканин, — не беспокойтесь, еще рано. Приедет… — Он хотел проехать, но Сайд Пахлаван остановил его:

— Нас есть, брат?

— Есть. Хотите? Давайте!

Сайд взял тыквочку-табакерку, положил под язык щепотку табака, потом отсыпал себе на листочек с дерева еще две-три щепотки и вернул табакерку хозяину.

— Четыре года воздерживался, — сказал он. — А сейчас вот захотелось. Ну, спасибо, будьте здоровы!

— И вы тоже! — сказал дехканин и добавил: — Да не беспокойтесь, никуда не денется ваш сын, вернется!

Дехканин уехал. Сайд опять остался один. Крепкий нас жег ему язык, это было приятно и немного успокоило его. Через несколько минут, выплюнув нас и прополоскав рот свежей водой, он лег на траву и опять стал смотреть на дорогу в Каган. На дороге никого не было видно. Но зато в траве шла своя жизнь, множество живых существ копошилось тут, занимаясь своими делами. Длинноногие муравьи, быстрые и подвижные, ухватив челюстями по зерну, спешили к дому и, сталкиваясь с другими, касались их усами, словно расспрашивали о чем-то… Кузнечики, стрекоча, гонялись друг за другом. Как беззаботны эти кузнечики. Есть ли у них дом и семья, жена и дети? Без детей жить трудно, но тревожиться о детях еще тяжелее!

«Но что же все-таки с Мираком? — спрашивал себя Сайд Пахлаван и невольно вновь положил под язык нас. — Солнце уже высоко, за это время можно было три мешка дынь продать. Или глупый мальчишка решил продать подороже, получить побольше денег? Не знает, что война в Бухаре началась. И никто ему не сказал…»

Он выплюнул табак, опять прополоскал рот водой из арыка. И, вновь посмотрев на дорогу, увидел какое-то пятнышко, двигавшееся к кишлаку. Он вскочил и стал вглядываться. «Да, конечно, кто-то едет на осле… Как будто Мирак… Да, конечно, это он, это Мирак. Слава, слава богу!»

От волнения Сайд Пахлаван хотел опять заложить нас под язык, но удержался, выбросил нас подальше и даже руки вымыл. А Мирак, увидев отца издалека, радостно закричал:

— Отец, отец! Все хорошо!

Дела наши прекрасны!

Сайд Пахлаван, не слушая радостных и несвязных слов сына, снял его с осла, поцеловал, прижал к груди, и слезы полились из его глаз.

Мирак никогда еще не видел своего отца таким взволнованным и спросил удивленно:

— Что с вами, отец?

— Хорошо, что ты приехал, сынок, а то я уж собирался идти в Каган тебя разыскивать.

— Почему?

— Разве ты ничего не слышал? В Кагане газават. Война идет.

— В Кагане все хорошо! — сказал Мирак и, погоняя осла впереди себя, пошел с отцом, на ходу рассказывая, что он видел и слышал. — В Кагане нет войны, — говорил он, — война идет в Бухаре… Жаль, что нельзя посмотреть! В Кагане солдаты, военные… Говорят: «Привези еще дынь».

— А ты что? — спросил Сайд Пахлаван, гордясь своим смельчаком сыном.

— Я сказал: «Хорошо. Непременно привезу». Солдаты все свои — мусульмане. Один из них назвал меня братишкой, другой — сынком, третий — племянником… Ей-богу, я правду говорю. Целый мешок денег я набрал… Это все солдатские деньги. Там и урусы есть, и ногаи, но все говорят по-нашему… Они все были за меня, даже поругались из-за меня с персом-перекупщиком…

— С каким персом?

— Ну, такой есть перс-перекупщик, лавочник, такой бородатый… ну, который вам деньги в долг дал… Так вот, солдаты над ним насмехались… Да! Еще там был тот человек, который вчера пришел вечером на бахчу… Ну, тот, с револьвером, который ушел к Наиму в дом. Он и еще один, в кожаной куртке, пошли в дом к персу-перекупщику… Человек с револьвером на меня накричал.

— За что?

— Я просто остановился и рассматривал картинку, а он сказал: «Погоняй своего осла, деревенщина!»

— Какую картинку?

— На большой бумаге нарисовали и к стене прилепили на улице. Ну, я посмотрел.

— Раз она на улице, значит, ее для того и повесили, чтобы все смотрели… Да! А тому человеку жалко стало, накричал на тебя.

Ну, пусть, бог с ним! Спасибо, что ты целым вернулся. Нет, он мне сразу показался дурным человеком… А другой в кожаной куртке, говоришь? Господи, помилуй нас! Хорошо, что не тронули тебя… Ну, а кого еще ты там видел?

— Дядю Хайдаркула видел… Одет по-военному… он с солдатами там. Он сказал, чтобы вы приготовили для солдат фруктов, дынь, сена и ячменя для коней, а они приедут и увезут все, деньги заплатят и мануфактуры дадут.

— Ну что ж, — сказал, задумавшись, отец. — Надо сказать аксакалу, м думаю, он не откажет.

— Войдя в кишлак, Сайд направился прямо к дому. А как же дыни?

— Какие дыни?

— Давайте пойдем на бахчу, еще дынь наберем… дынь отвезу — опять мешок денег привезу!

Оставь что, сынок, — решительно сказал отец. — Недаром говорит! «Пусть половина лепешки, да зато душа спокойна». Хватит на сегодня! Слава богу, что тебе никакого вреда не причинили, — война не шутка, сынок!

Мирак удивился, но не мог ничего возразить, только пробормотал:

— Я бы отвез… и все было бы хорошо…

— Скажи и за то спасибо!