Двенадцать ворот Бухары

Глава 11

Прошла зима, кончилась лютая стужа. На смену ей явилась красавица весна и стала владычицей земли, неся тепло и радость. Это была первая весна в свободной Бухаре. Впервые видела она свободных дехкан, трудящихся на своей земле, обильно орошенной водой канала, принадлежащей ныне равно всем. Увидела она и закрытые двери опустевшей подземной тюрьмы, где еще так недавно томились ни в чем не повинные люди, подвергавшиеся жестоким пыткам. Регистан стал местом народных гуляний.

Снега в тот год выпало мало; потому-то при сильном и стойком морозе долго-долго держались обледенелые кучки снега, ставшего грязно-серым от пыли. Но весна растопила их.

По вечерам нередко сгущались темные дождевые тучи, часто-часто сверкала молния, гремел гром, первые крупные капли дождя предвещали ливень. Разразившись, он быстро проходил, ласковый, приятный ветерок разгонял остатки туч, зажигались звезды. По утрам они исчезали с первым золотым лучом солнца. В чистом, омытом дождем лазурном небе затевали веселую игру ласточки.

Улицы Бухары оглашались призывными возгласами продавцов сума-лака. «Аромат весны — сумалак, хорош для еды — сумалак, на завтрак вам — сумалак…»

На улицах полно ребят, играющих в чижика, в пятнашки… А иные уже купаются в хаузе.

Весна и в доме Фирузы. Она родила красивую девочку, названную Гульбахор. Это имя дала ей Оймулло Танбур. Счастью Фирузы и Асо не было границ, они просто дрожали над ребенком. Сорок дней после родов Фируза, как и полагалось, не выходила из дому. Когда кончился этот срок, она пошла в баню, вымылась с наслаждением. Вечером того же дня она и Асо долго обдумывали, во что обойдется им прием гостей, который решили устроить по случаю рождения ребенка. Гульбахор спала, а они тихо беседовали. Как ни судили, как ни рядили, все равно получалось, что, заложи они и душу, и тело, и все свое достояние, им не по средствам устроить большой пир.

— А кому это нужно? — сказала разумная Фируза. — Сейчас трудное положение, все дорого, у нас нет запасов… Зачем залезать в долги? Пригласим самых близких друзей, угощение будет скромное… А придет время, появится возможность, мы снова соберем гостей, уже побольше, и прием устроим побогаче.

На этом и порешили. На балахане в день встречи друзей собрались мужчины — Хайдаркул, Сайд Пахлаван, Карим и еще несколько приятелей Асо. На женской половине дома были учительницы женского клуба, ближайшие соседки, подруги Фирузы и, конечно, Оймулло Танбур, это женское общество.

— Гульбахор очень ревнива, — говорила она, держа на руках запеленатую девочку. — Она ревнует отца к матери, требует, чтобы и он возился с ней… Потому и в люльку не пожелала лечь, подняла крик: «Бросьте все, только на меня глядите! Я приказываю, а не послушаетесь, вам же будет хуже!»

— Да, — подхватила Фируза, — из-за этой крикуньи я забросила все дела в клубе. Ну скажите, — обратилась она к учительницам, — как там, все в порядке?

— Слава богу, — откликнулась одна из учительниц, — ваша заместительница хорошо работает, старается… Приехала еще одна, из Турции… Как звать-то ее… Ах да, Хусниддинова… Она учит девушек вышивать, убирать… Только очень плохо говорит, язык у нее заплетается… Оймулло даже стишок о ней написала, не читала еще вам?

— Нет!

Фируза удивленно смотрела на нее.

— Времени не было, — улыбнулась Оймулло. — Ее речь тяжела, неуклюжа… турецкий язык трудный. А она смеется над нашим, говорит, что мы вообще без языка, раз не знаем тюркского. Меня это задело, и я написала стихи. Они еще не закончены, если найду время, напишу еще две-три строфы…

— Интересно, — живо сказала Фируза, — завтра же пойду познакомлюсь с ней.

— Ее муж Сайд Ахрори, — сказала одна из учительниц, — редактор газеты, вот она и важничает.

— Да она и сама важная особа, не только муж ее, — сказала другая. Так вели беседу женщины, а тем временем на балахане все слушали

рассказ Карима.

— Врачи и не надеялись меня спасти… Мне это после рассказали… «Этот юноша не поправится, увы, и кончит свои дни в больнице…» Я этих разговоров не слышал, а сам себе говорил: «Ладно, вылечусь, все будет хорошо!» И вот, на мое счастье, явился новый врач, пожилой, многоопытный… Осмотрел он меня внимательно, выслушал, улыбнулся и говорит: «Поздравляю». Я от одних этих слов сразу ожил. Неужели правда? Неужели вернусь в Бухару, увижу друзей?

О счастье, помоги! Прощаясь, врач спросил, как это со мной произошло. Я рассказал без утайки о моей любви, увядшей, не успев расцвесть, обо всем рассказал, а он рассмеялся и спросил, сколько мне лет. Узнав, что только двадцать два, утешил: «У тебя все еще впереди, будешь счастлив! Но для этого нужна вера в себя, в свои силы, скажи «прочь» отчаянию!» Примерно это же говорили мне и другие, но почему-то именно его слова подействовали на меня ободряюще, я поверил ему до конца. Никакие лекарства не помогали мне гак, как его мудрые наставления. И вот я среди вас.

— Как мы все рады видеть тебя здоровым, ласково сказал Хайдар-кул. — Чего только не приходится испытать молодому человеку! Настоящий мужчина не теряется ни при каких обстоятельствах. И добивается своего. Забудь о тяжелом, смело гляди в будущее, тебя ждет счастье.

— В Самарканде хороший климат, много воды, фруктов, вкусный хлеб и славные люди, — сказал Тахир-ювелир. Был я там однажды… в год войны суннитов и шиитов… Там ювелиры хорошие. Да ты, наверное, все посмотрел и сам все это знаешь. Но Бухара — твоя родина. Соскучился?

— Мало сказать соскучился! Когда я весной немного окреп, врачи разрешили мне гулять по городу. Да, правда, в Самарканде хороший климат. Мне предлагали там работу. Но в Бухаре столько друзей, к которым я стремлюсь всем сердцем, вот и вернулся.

— Будешь работать на прежней службе? — спросил Сайд Пахлаван.

— Я как-то еще не думал об этом.

— Его служба уже известна, — улыбнулся Асо. — Он будет работать со мной. Но пока пусть еще отдохнет дней десять.

— Ну, конечно! — твердо сказал Хайдаркул.

В этот момент раздался сигнал снизу, означавший, что пора подавать плов. Обязанность эта лежала на хозяине дома, и Асо быстро спустился вниз.

Фирузе после родов не терпелось выйти поскорей из дому. Была весна, и, как известно, в это время года каждому хочется подышать воздухом, вырваться из четырех стен. Фируза к тому же беспокоилась о женском клубе — как там без нее справлялись с делом?

Но, вняв уговорам Асо и Оймулло, она сорок дней, как полагалось, просидела дома.

Наконец кончился этот срок. Асо рано утром ушел на службу, а вскоре и она, покормив ребенка, уложила его в колыбель и попросила Оймулло посмотреть за ним. Оймулло, всей душой полюбившая девочку, с радостью согласилась, но с опаской сказала:

— А вдруг она проснется и захочет есть, что мне тогда делать? Фируза улыбнулась.

— Развлеките ее, позабавьте… Но мне кажется, что она не скоро проснется, я успею прийти… Я ее хорошо покормила.

— Ну ладно! Будь спокойна, что-нибудь придумаю, если и проснется. Фируза прямиком отправилась в клуб. Там уже давно начались. Пройдя канцелярию, она сняла паранджу, чашмбанд и спросила дежурную, в каком классе ведет урок учительница Хусниддинова.

В класс она не вошла, а осталась в передней у двери, куда доходило каждое слово учительницы, говорившей по-турецки. Девушки-таджички не понимали ее, а та бранила их, называя тупицами. Фируза немного понимала по-узбекски, научилась в свое время, живя в Арке, и, внимательно прислушиваясь, с грехом пополам разобрала, что говорит учительница.

— Я добьюсь, ослицы, вы научитесь говорить по-турецки! Не сбывайте — вы ведь потомки Чингиса, Тимура, Чагатая…

Фирузу взорвало, она вошла в класс. Девушки встали.

Здравствуйте, учительница, — сказала по-узбекски Фируза, с трудом подбирая слова. — Наши девушки не знают турецкого, но по-узбекски немного понимают. Объясните им попроще, чего вы от них хотите… Кто вы такая? — перебила учительница, пренебрежительно глядя ни нее поверх очков.

Я заведую клубом. Вместо приветствия Хусниддинова грубо оборвала:

Сибирская язва, видно, у вас на языке выскочила! Что за произношение! А эти ослицы говорят и того хуже! Фируза с трудом подавила гнев.

После урока поговорим в канцелярии, — сказала она спокойно.

Никого не отпускайте! Покинув класс, она прошла в свой кабинет и, энергично покрутив ручку телефона, попросила соединить ее с председателем Центрального Исполнительного Комитета.

— Это вы, господин Абдухамид Муддинов, здравствуйте! Говорит с вами Фируза… Я из женского клуба… Спасибо, и я желаю вам здоровья. Прошу вас, уделите нам немного внимания, навестите нас хоть разок… Хочу кое-что рассказать вам, посоветоваться… Приедете? Очень хорошо. Жду вас! Вот если б и назир просвещения господин Кори-Юлдаш пожаловал…

Разговор был окончен. Фируза вскочила и побежала осматривать спальню, столовую, зал заседаний. Как будто все в порядке.

Раздался звонок, возвещавший, что урок окончился. Все вышли из классов.

Фируза между тем узнала от своей заместительницы волнующие новости. Трех молодых женщин увели из клуба некие «ответственные работники». Днем и ночью подле клуба шныряют в поисках приключений весьма сомнительные личности, заигрывают с девушками, а то входят в дом и уводят их на улицу.

— Все это мы сейчас обсудим! — заявила Фируза. Приедут начальники, проведем собрание…

— Как же это будет, мужчины и женщины вместе?

— Ну и что же? Кто захочет — снимет паранджу, кто не захочет — не снимет!

Вскоре явились Абдухамид Муиддинов и Кори-Юлдаш Пулатов. Их встретили учительницы — татарки и узбечки во главе с Фирузой; все были без паранджи. После осмотра клуба Фируза пригласила гостей в зал заседаний.

— А сейчас послушайте, что мы вам скажем, есть у нас жалобы, и просьбы, и даже требования.

Абдухамид Муиддинов огляделся и сел на один и стоявших в стороне стульев.

— Пожалуйста, — сказал он, улыбаясь, мы готовы выслушать все ваши упреки и жалобы. Вполне возможно, что за многими делами Центральный Исполнительный Комитет и не уделял достаточно внимания женскому клубу. Но мы придаем первостепенное значение раскрепощению женщин, их образованию и равноправию… Для достижения этого Советская власть не пожалеет средств!

— Спасибо! Поэтому-то я и позвонила вам, сказала Фируза. — На вас вся надежда. Велико значение женского клуба. Женщины и девушки получают здесь образование, их обучают разным ремеслам: мы разъясняем им их права и учим бороться за свою свободу. Но находятся еще среди ответственных работников люди, которые считают, что женский клуб — это рынок невест!.. Они являются сюда как хозяева, уводят понравившихся им девушек. Я не была здесь два месяца, и за это время отсюда выманили трех наивных молодых женщин.

— Кто, кто сделал это? — взволнованно спросил Муиддинов.

— Я еще не знаю, но непременно выясню и сообщу вам. Это пятнает честь нашего клуба, примите меры, чтобы такое не повторялось! Далее, у ворот и вокруг дома вечно болтаются какие-то подозрительные парни, пристают к женщинам, так что те боятся выходить… А во время моего отсутствия они даже внутрь дома проникали.

Надо бы одного-двух милиционеров поставить. Хочу также заявить, что в последние дни питание ухудшилось: мало жиров получаем, и мяса, и сахару…

— Я записал все ваши требования и просьбы, они вполне законны. Мы примем неотложные меры, — сказал Муиддинов.

— У меня еще есть дело к назиру просвещения.

— Пожалуйста, прошу! — живо откликнулся Кори-Юлдаш, полный смуглолицый человек с отвисшими щеками. — По-моему, назират в курсе ваших дел.

— В курсе-то в курсе, но хороших учительниц нам не дает, и вообще нам еще трех не хватает.

— Напишите нам об этом. Мы непременно найдем и пришлем вам.

— Мы уже писали… И что же? Нам прислали турчанку Хусниддинову… Она не знает нашего языка и ругает девушек да и нас — администраторов и педагогов — за то, что мы не говорим по-турецки.

— О, это плохо! — заговорил Муиддинов. — Правда, ЦИК постановил, что государственным языком Бухарской народной республики является тюркский и все должны его знать, однако с нашими женщинами, которые еще не овладели им, надо быть гибче, осмотрительней. Где эта учительница?

— Она ушла, — ответил кто-то.

— И разговаривает она грубо, властно, как хозяйка, — сказала Фируза.

— Да, да, — подхватили остальные, — очень груба со всеми.

— А вы увольте ее!

— Не так-то это просто: она жена Сайда Ахрори.

— Ну и что? Подумаешь!

Услышав это, Кори-Юлдаш поднялся с места и торопливо сказал:

— Хорошо, хорошо, мы заберем ее, а для вас найдем другую, может быть, русскую, знающую таджикский язык.

— Хорошо бы, — сказала Фируза.

Собрание продолжалось. Разговор шел о нехватке книг, тетрадей, о том, как проводить каникулы, и о многом другом. Муиддинов пообещал предоставить женскому клубу одну из правительственных дач, где все женщины смогут хорошо отдохнуть.

На этом собрание закончилось, приехавших угостили чаем, и они отбыли. Тут Фируза вспомнила о доме, о дочке и всполошилась: бедная Гульбахор, наверно, проснулась голодная, кричит. Она быстро распрощалась со своей заместительницей, схватила паранджу и чашмбанд и чуть ли не выбежала во двор. Во дворе она увидела только что вошедшую Анбари Ашк.

— Здравствуй, Фируза-джан, — сказала она, — поздравляю с окончанием сорока дней!

Ну как, жива-здорова? Как дочка, Оймулло? Самое главное — здоровье! Я вот болела, из дома не выходила, не знаю, что с моей подопечной Оим Шо. Вот пришла навестить.

— С Оим Шо все в порядке, учится… Староста класса. Она, наверное, в своей комнате, заходите, а я спешу домой, оставила дочку на попечение Оймулло. Навестите нас. До свиданья.

С этими словами Фируза выбежала на улицу, а тетушка Анбар пошла к Оим Шо.

С тех пор как Оим Шо ушла от Хасанбека, она жила в клубе. Ей не пришлось учиться грамоте с самого начала, она уже была грамотной, много читала, быстро усваивала все, что преподавали, помогала вести клубную работу. В последнее время иногда уходила домой — Ходжа Хасанбек, видимо, побаивался приставать к ней, у него были свои заботы. Оим Шо думала даже на время каникул совсем переселиться из клуба в свой дом, помогать старухе матери по хозяйству.

Тетушка Анбар застала Оим Шо за чтением газеты «Бухоро ахбори».

— Как хорошо, что наконец пришли! — радостно воскликнула молодая женщина и побежала ей навстречу. Но в голосе ее слышался упрек. — Я уже все глаза проглядела, ожидая вас.

— Попрекайте, попрекайте, вы правы, Оим! Заботы и хлопоты совсем одолели! А тут еще болела. Ничего не поделаешь старость! И старик себя неважно чувствует. Дети учатся… Но довольно обо мне. Как вы поживаете, как идет ученье?

— Спасибо, спасибо, хорошо! А сердце от тоски разрывается.

— Вы тоскуете? — удивилась Анбар. — Все в клуб ходят развлечься, а вы, живя тут, тоскуете. Странно!

— Сама не знаю, что со мной, — вздохнула Оим Шо. — Ничто не радует, смотреть ни на что не хочется… Девушки веселятся, играют, в бубен бьют, а я не могу. Правда, как-то одна молодая женщина рассказала мне о своих горестях. Я поплакала вместе с ней, и как-то легче стало. Поднялась я тогда вместе с девушками на крышу, оглядела все вокруг и облегченно вздохнула. Весна! Я и не заметила, когда она пришла.

— Да, весна, — сказала задумчиво тетушка Анбар. — Ваша тоска мне не нравится. Человек беспричинно не тоскует. Вы слышали, говорят, на Регистане народное гулянье, празднество по случаю Ноуруза?

— Нет, ничего не знаю…

Что за гулянье?

— Небывалое! Ярмарка! Шатры поставили рядами, цирк, чайханы, рестораны… Все на диво! Иллюминация, какие хочешь развлечения. А распорядителем этот самый Насим-джан, сын хаджи Малеха. Видела я его на белом коне, с ним еще двое, командует, распоряжается… Ну прямо эмир!

— А кто это — Насим-джан? — спросила Оим Шо, притворяясь, что не знает.

— Да тот, что расчистил дорогу для женщин тогда, в день праздника… Ах, вы ведь не были! Но мы с вами видели его на Регистане.

— А что, он красив?

— Вот увидите! Пойдемте и на гулянье посмотрим. Оим Шо обрадовалась, сразу повеселела.

— Хорошо, идем! Вот только возьму разрешение.

— Идите, идите, а я газету почитаю.

Тетушка Анбар была не очень-то грамотная, по слогам и то с трудом читала, но старалась каждый день попрактиковаться в чтении. Ее внимание привлекло такое извещение: «Чагатайская выездная труппа при политотделе Туркфронта прибыла 29 марта в Каган. С 1 апреля в Бухаре на площади Истиклоль будет представлена вторая часть пьесы Хамзы Хаким-заде «Трагедия Ферганы» под названием «Жертва честности» в четырех действиях».

На другой странице газеты тетушка Анбар прочла приказ: «Женщинам без спутников запрещается ездить верхом на лошадях. Нарушившие этот приказ будут подвергаться аресту, а лошади — конфискации». Подписан приказ заместителем начальника окружной милиции хаджи Фай-зуллой.

Тетушка Анбар от души рассмеялась, чем немало удивила вернувшуюся в это время Оим Шо.

— Что с вами?

— Вы прочитайте только этот приказ, — сказала тетушка Анбар. — Женщину, которая без спутника поедет верхом на лошади, арестуют, а лошадь конфискуют… Вот я подыщу себе верблюда и буду ездить на нем…

— А, — воскликнула, тоже смеясь, Оим Шо, — хаджи Файзулла испугался женщин на лошадях…

— Не подозревает даже, что собственная жена оседлала его, сидит на шее и погоняет куда хочет…

— Да, да! — Оим Шо, заливаясь смехом, начала быстро одеваться.

Народное гулянье в честь Ноуруза было организовано правительством Бухары. Председателем комиссии, руководившей устройством празднества, был Насим-джан.

В те времена подле Арка сильно пострадавшие здания были снесены. Образовавшуюся широкую площадь распланировали, построили на ней столовые, чайханы, торговые ряды, зрелищные заведения. Многие правительственные и общественные организации воздвигли свои павильоны. Например, павильон Центрального Комитета Коммунистической партии, павильон молодежи, Назирата здравоохранения, профсоюзов и другие. Построенные в разном архитектурном стиле, один другого наряднее и краше, они словно соревновались в гостеприимстве. Чуть ли не круглые сутки в них горели лампы, толпились люди.

Хозяева лавок и мастерских, ювелиры, торговцы фруктами, сластями, мануфактурой выставили напоказ свои лучшие изделия и товары. Из столовых доносились соблазнительные запахи, привлекавшие много народа.

А каких только не было на Регистане развлечений — тут и канатоходцы, и борцы, и фокусники… И все гудело, шумело, то и дело воздух оглашался взрывами смеха.

Словом, Регистан стал неузнаваем.

В молодежном павильоне стены были покрыты картинами на революционную тему. Тут опытными пропагандистами проводились беседы о молодежном движении. Хорошо угостив каждого входившего туда юношу, ему на прощанье вручали красную карточку, и это значило, что он стал членом молодежной организации.

Интересные встречи проводились в павильоне народного образования. По вечерам там устраивались настоящие концерты с участием лучших музыкантов, певцов и танцоров.

Днем для детей давались представления.

Радуясь успешно организованному праздничному веселью, Насим-джан успевал повсюду. Он то разговаривал на улице с мастерами, то заходил в павильоны и наводил там порядок, иногда заглядывал в столовую перекусить, в чайхану — выпить чаю… Его всюду зазывали в гости, но он нигде не оставался подолгу, а, обойдя свои «владения», садился на белого коня и уезжал.

Вот сюда и привела тетушка Анбар свою любимую Оим Шо. Вечерело, веселье было в самом разгаре. Молодая женщина, сидевшая уже несколько дней безвыходно дома, даже растерялась от избытка впечатлений. Куда раньше идти, по какому ряду, в какой павильон? Впрочем, женщин в павильоны не очень-то приглашали.

Тетушка Анбар и Оим Шо останавливались у входа в павильон и оттуда осматривали его, внутрь не входили.

Многие павильоны были отведены под выставки; стены пестрели диаграммами, картинами.

Дойдя до площадки канатоходцев, Оим Шо увидела Насим-джана, что-то обсуждавшего с двумя мужчинами. Она даже приостановилась.

— Что с вами? — спросила тетушка Анбар. И, увидев, на кого смотрит Оим Шо, сказала: — Это Насим-джан. Вы его знаете?

Насим-джан тем временем показывал товарищам какой-то сувенир. Оим Шо невольно пришли на память стихи Хафиза, она даже произнесла их вслух:

Кто глину в злато превращает сразу — Не поглядит на нас и краем глаза!

Словно притянутый ее голосом, Насим-джан посмотрел в их сторону и улыбнулся. А может, он заметил, что-на него обратили внимание? Так или иначе, Оим Шо страшно смутилась и чуть не бегом направилась в сторону хауза.

Тетушка Анбар едва поспевала за ней.

— Что с вами, почему вы так бежите?

— Сама не знаю… Умираю от жажды…

— Выпейте воды с сиропом.

— Она не утолит ее!

— Скажу Насим-джану, чтобы подал вам пиалу чая.

— И вы думаете, этого достаточно? — усмехнулась Оим Шо и, умерив шаг, пройдя от хауза к мечети, присела на софу подле минарета. — Ох, устала, — вздохнула она.

Подле хауза толпилось много народу — ребята, водоносы, старики… Кто сидел, отдыхая, на ступеньках, кто наполнял бурдюк водой для дома, кто пил воду…

На чисто подметенной площадке перед мечетью были расстелены молитвенные коврики, но молящихся не было.

Сгущались сумерки, становилось все оживленней. Цирк сверкал огнями иллюминаций, играл духовой оркестр, на балкон над входом выскакивали клоуны, артисты, зазывали в цирк. Народ все прибывал и прибывал. Начиналась увлекательная ночная жизнь в городе-сказке.

— Становится темно, — сказала тетушка Анбар. — Пора домой.

— Что ж… Но пройдемся еще немного.

Они снова пересекли площадку канатоходцев; Насим-джана там уже не было. Прошлись по центральной части площади, где расположились главные павильоны. В павильоне народного образования, видимо, готовились к большому вечеру, там должны были выступить известные певцы. У этого павильона Оим Шо лицом к лицу столкнулась с Насим-джаном. Он разговаривал с кем-то у входа. И снова она была поражена его красотой. Никогда в жизни Оим Шо еще не испытывала подобного чувства. В ее преждевременно увядшее сердце влилась живительная струя юности, и оно забилось совсем по-молодому. Она то и дело вздыхала, словно боялась, что иначе сердце перестанет биться. И это все потому, что она увидела Насим-джана? Неужели раньше ей не приходилось встречать таких же привлекательных молодых людей, с такой же милой улыбкой, изящными манерами, таких же решительных и храбрых? Ее ответом на этот вопрос было бы одно только слово: нет!

Насим-джана пригласили в павильон. Когда он скрылся за дверью, тетушка Анбар спросила, лукаво улыбнувшись:

— Теперь можем идти?

— Да-а, — задумчиво ответила Оим Шо и медленно двинулась дальше. Она так ушла в себя, что не отвечала на вопросы своей спутницы, не

слышала ее восхищенных возгласов при виде сверкавших огнями павильонов. Лишь когда они покинули Регистан и зашагали по тихой безлюдной улице, она заговорила:

— Спасибо вам за то, что привели меня сюда!

Но увы, тут я встретила духа красоты…

— Почему «увы»? Увидеть красоту — это счастье!

— Счастье для человека, у которого два сердца. А если только одно, да и то уже разбито?.. Все же и это разбитое единственное сердце попало в плен… Что делать?

— Ну, из плена мы вызволим!

— А можно найти и другой выход…

— Какой?

— Безвыходный плен…

Тетушка Анбар ласково улыбнулась:

— О, тогда в плен попадут два сердца…

— Милая тетушка!.. — сказала Оим Шо и умолкла от избытка чувств.

— Твоя тетушка все для тебя готова сделать! Послушай, Насим-джан не женат, мать его умерла, есть только старик отец… Если хочешь, я завтра же пойду к нему и так очарую, рассказав о тебе, как ни один волшебник бы не смог.

— Мне не везет, я несчастливая, — вздохнула Оим Шо.

— Вот увидишь, я принесу тебе счастье!

— Что-то не верится…

— Скажи, согласна?

— Сама не знаю…

Разговор был окончен. Они дошли до дома.