Эффект «домино»

XXI

Я подразделял окружавших меня в жизни людей на три категории: просто знакомые, хорошие знакомые и друзья. Последних негусто, но именно им я мог доверять все свои тайны, будучи уверенным, что они не выйдут за границы нашего тесного круга. Именно с ними я мог поделиться горем и отпраздновать радость. И никогда не думалось, что кто-то из нас может остаться посередине дороги жизни. А если и проскакивала мыслишка о вечной разлуке, то виделось это вдалеке, вдалеке, где седые головы, а в кармане пенсионное удостоверение, где внуки, так похожие на тебя, напоминают о прошлом, и где известие о смерти ровесников не воспринимается уже так остро…

В чем я был твердо уверен, так это лишь в том, что в тот трагический вечер Алешин находился в компании хорошо знакомого ему человека, и что самое главное, не только ему, но и мне. Иначе он не говорил бы по телефону о секрете, который мог бы открыть, если позволил бы тот, проводивший с ним эти часы. Кто он? Посланник смерти, пришедший сыграть прелюдию и удалиться, или сама смерть в чьем-то обличии? В моем пораженном подозрительностью сознании не оставалось места конкретным версиям. Но подозревать всех — дело бесперспективное, ко всему, это отрицательно сказывалось на психике. Я устал. И это до того выразительно сказалось на моей внешности и особенно работоспособности, что начальство само предложило мне отдохнуть.

Взял две недели в счет отпуска. За окном бабье лето примеряло наряды из разноцветных листьев, одаривая теплом, как женщина в своей последней любви. Однако меня ничто не радовало. Первую пару дней, отключив телефон, жил изолированно. Чтобы выбраться из хандры, заставил себя наводить чистоту в квартире. Но проделывая одно, постоянно увязал мыслями в другом: думал о трагической гибели Алешина.

Не выдержав, подключил телефон и позвонил в прокуратуру Писареву. Справился о Ловчиле. Это с моей подсказки Герка прорабатывал версию о причастности базарного мошенника к убийству сотрудников правоохранительных органов. Логика была простой. Если он признался в намерении убить Макарова, то, не исключено, и проделал подобное, а затем, когда не сработала его уловка свалить совершенное преступление на Чегина, он, в целях собственной безопасности, не оставил в живых и Пашку, по-видимому, посчитав, что тот слишком много знал о его взаимоотношениях с сотрудником уголовного розыска. Следующим в списке мошенника, ставшего убийцей, мог оказаться Алешин, если предположить, что между моим другом и моим осведомителем существовала какая-то связь, о которой я не ведал. И в подтверждение подобного — алешинский номер телефона в записной книжке Ловчилы. Я не исключал, что Ловчила поставлял информацию и Алешину, возможно, между ними существовали и какие-то деловые отношения. И ко всему, на час убийства сотрудника прокуратуры у Ловчилы не было алиби. Потому-то я все больше утверждался в мысли, что в предсмертный для моего друга час именно бывший карточный шулер находился у него за столом вместе с приведенной с собой женщиной. Отпечатки пальцев последней стали своеобразным отвлекающим маневром для сыщиков. Скорее всего, Ловчила для большей расположенности поведал Алешину, что он — мой информатор, и тот в телефонном разговоре со мной намекнул на пикантный секрет. Да, все возможно, но истина одна, и отыскать ее в ворохе домыслов ох как трудно.

Писарев ничем меня обрадовать не смог. Ловчила брал на себя лишь то, в чем признался мне. Может быть, со своим, теперь уже бывшим осведомителем я поступал не совсем по-джентльменски, обещая поддержку и следом строя против него козни, но где гарантия, что еще большие козни не исходили от него? Впрочем, своему слову я оставался верен: ни первая, ни вторая кассеты с записями его признаний не фигурировали в качестве вещественных доказательств в материалах следствия, а хранились у меня дома, а больше никаких обещаний я ему не давал. К тому же оформил явку с повинной.

В конце разговора Писарев посетовал на сложность ситуации: другие прорабатывавшиеся версии тоже не приносили желаемых результатов. На такой минорной ноте мы и закончили разговор. Я вновь отключил телефон и предался ничегонеделанию. Просто лежал на диване, смотрел в потолок и отгонял все приходившие в голову мысли. Своеобразный аутотренинг, позволявший избавиться от стресса. Не заметил, как задремал.

Из состояния приятной расслабленности вывел призывный звонок в дверь. Я было дернулся, но следом, послав всех к черту, остался лежать. Звонок повторился, длительный и тревожный. Пришлось подняться. Щелкнул замком и впервые за последнее время был приятно поражен.

— Ты?!

— Что случилось? — в глазах Жанны остывал страх.

— Ничего, — я недоуменно пожал плечами.

— Не могу дозвониться до тебя второй день.

— Просто отключил телефон.

— Ненормальный, — она прижалась ко мне, ее руки успокаивающе легли на мои плечи. — Звоню на работу, говорят — в отпуске. Звоню сюда — никто не берет трубку. Чего только не передумала. Хотела прийти вчера вечером, но где-то ключи потеряла от твоей квартиры.

Я вдыхал знакомый запах волос, ощущал тепло родного тела. В душе оттаяло, хотелось бы говорить о возвышенном, но лезло из меня совсем другое, тоскливое и мрачноватое.

— А что со мной может произойти? Все страшное уже произошло. Остается только хандрить, вспоминать прошлое и клясть себя. И даже время, видимо, уже не в силах вылечить.

— Не говори так, — Жанна легонько встряхнула меня. — Зачем так фатально?

— Господи, три недели назад все еще можно было изменить. Ну что мне стоило в тот злополучный вечер поехать к нему? Все сложилось бы иначе. И не чувствовал бы себя так тоскливо и одиноко.

— Но у тебя есть я, — с затаенной твердостью в голосе напомнила Жанна.

— Да-да, прости, ты мое самое действенное лекарство.

После гибели Алешина с Жанной виделся трижды, не считая похорон, на которых она затерялась или я ее постоянно упускал из виду, пребывая в сумрачном состоянии. Да и те три свидания были короткими и немногословными. Заполнившая мою душу печаль не исчезала при наших встречах. Попытки Жанны проявить участие, взбодрить, успокоить натыкались на мое молчаливое неприятие, и она, по-видимому, решила, что мне лучше некоторое время побыть наедине с собой. Эта нехитрая тактика временного исчезновения из моей жизни любимой женщины возымела действие. Я ощутил вокруг себя еще большую пустоту, которую необходимо было чем-то заполнить, иначе моя психика под влиянием негативных эмоций дала бы сбой. Необходимость встречи возросла, но я откладывал ее со дня на день, все больше из-за плохого настроения. И вот свидание состоялось, только не по моему желанию, а по зову ее сердца.

— Ты противный, — проговорила она с наигранной обиженностью, когда мы прошли в зал и присели на диван. — Ты превратил мой рабочий день в мучение, еле-еле досидела до конца. Боже, что я только не передумала! Какой тут прием больных, когда представляла тебя лежащим в окровавленной постели!

— Прости, что не звонил и тем самым мучил тебя, — я взял ее руки в свои, поднес к губам. — Прости и не представляй больше меня в ужасных картинах. Смерть закончила свой счет на Алешине. На рукоятке ножа отпечатков моих пальцев не обнаружено.

— Не понимаю, о каких отпечатках речь? — она заглянула мне в глаза.

— Когда-нибудь приоткрою тебе эту тайну, — пообещал я.

Мне показалось, что Жанна разочарованно вздохнула, по-видимому, по поводу моего стойкого угнетенного состояния. Господи, что же это я, на самом деле, мучаю ее? Неужели у меня не осталось ни возвышенных чувств и мыслей, ни благородных жестов, всего того, чем может откликнуться душа перед любимой женщиной. Нужно пересилить себя, заставить быть прежним, как в первые наши встречи.

— А не организовать ли нам ужин на две персоны? — предложил я и торопливо выложил все, что хранил мой старый холодильник. Набралось на два салата, овощной и мясной, а также на приготовление свиной поджарки со специями. Сервировку стола дополнил початой бутылкой водки и двумя рюмками.

— Прости, но водки что-то не хочется, — и Жанна прикрыла ладошкой свою рюмку.

— Самую чуточку, — попытался я уговорить ее.

— Нет-нет, — помотала она головой. — Чего-нибудь полегче выпила бы.

— Вино?

— Ну… — она пожала плечами.

— Пиво?

— Пиво, пожалуй, с удовольствием.

— Нет проблем, сейчас сбегаем и купим, — я поднялся.

— Не нужно, не беспокойся, — и она задержала меня за руку.

— Какое беспокойство? Мне приятно угодить тебе.

Ближе к ночи я проводил Жанну до подъезда ее дома. Она пригласила к себе, но я не уловил в голосе той расположенности, что сулила бы дальнейшее приятное времяпрепровождение, и потому отказался. Однако домой возвращался в приподнятом настроении: в удручающе мрачном течении жизни появились светлые тона.

Открыл дверь, снял куртку. Втянул, как сторожевой пес, воздух. Он еще хранил в себе тончайший аромат ее духов. Одолеваемый чувствами, полузакрыв глаза и привалившись к стене, немного постоял в прихожей. Запоздало посожалел, что наша встреча не имела продолжения, но следом, успокоив себя весьма приятными видами на ближайшее будущее, отправился на кухню убирать посуду. Открыл дверь и остановился. На моих губах обозначилась улыбка растроганного человека. Вот на этом стуле совсем недавно сидела она, а этой вилки касались ее изящные пальчики, а на этом бокале остались следы ее губ…

И вдруг в картину умиления стало вкрадываться что-то тревожное, неясно намекающее на опасность. Подспудное чувство, вызывая страх, такой же неясный, ибо казалось, не было никаких оснований для его появления. По спине побежали мурашки, и я даже оглянулся.

И тут только до меня дошло, что причиной неожиданной тревоги явился беспорядок на столе: сочетание грязной посуды и пустых бутылок. Подобное я уже видел, и не раз. Я до боли прикусил губу, когда до меня дошло, что это своеобразный знак смерти, ранее оставляемый в квартирах погибших товарищей. Я помотал головой, словно отделывался от галлюцинации, и даже усмехнулся по поводу пришедшей догадки. Попытался свалить все на обостренные нервы, однако успокоения не ощутил. Навязчивая мысль об опасности не уходила. Я прошелся по квартире, заглянул на балкон, стараясь доказать самому себе всю ложность возникших панических ощущений. Для вящей убедительности подошел к письменному столу, за которым коротал время еще в студенческие годы. Там, в верхнем ящичке, хранилось мое табельное оружие. Выдвинул ящик… и страх уже по-настоящему продрал меня леденящей рукой по коже. Пистолета на месте не было. На какое-то мгновение я оцепенел. Боялся пошевелиться, словно пытался таким образом защититься от разящего удара косы костлявой старухи. Еще не до конца веря в реальность происходящего, судорожным движением руки выдернул следующий ящик. Пусто. Лихорадочно пошарил под кипами бумаг и старых, чем-то памятных газет. Нащупал газовый пистолет, приобретенный в годы, когда я не носил еще звания «опера».

Мой обостренный слух уловил порывистое, сдерживаемое дыхание. Резко повернул голову. Смерть предстала в образе женщины, целившейся в меня из пистолета. В долю секунды отпечатался в мозгу ее облик. Лицо было искажено, будто сам лик смерти предстал мне: оскал, широко открытые, полные безумия глаза.

— За моего Сашу! — услышал я хрипловатый, надрывный голос.

Последующие мои действия уже не подчинялись сознанию, а полностью находились во власти инстинкта самосохранения. Я резко выдернул из ящика стола руку и, падая на пол, выстрелил, целясь в лицо. Заряд был высокой концентрации, и не успел я подняться на ноги, как ядовитый газ уже коснулся моего обоняния. Женщина, закрыв лицо руками и выронив оружие, опустилась на колени, а затем свалилась набок. Стараясь не дышать, рванулся к входной двери, подобрав по пути выроненный пистолет. Распахнув дверь настежь и хватив на площадке свежего воздуха, позвонил в соседнюю квартиру. На мое счастье, сосед оказался дома. С его телефона вызвал оперативную группу. Возвратился к себе и открыл окна, создавая сквозняк для лучшего проветривания помещения. Женщина корчилась в удушье, лицо сделалось иссиня-багровым. Подхватив ее под мышки и сам обливаясь слезами, поволок на балкон. Вглядевшись, признал в покушавшейся на меня ту самую Марию Сладкову, жену одного из убитых экспедиторов, которую не так давно допрашивал. Нагнувшись, обыскал ее. В кармане короткой кожаной курточки нашел ключи. Мой слегка мутный взгляд на мгновение задержался на них, но и этого оказалось достаточно, чтобы определить: они от моей квартиры. Именно их отдал в свое время Жанне. Сбегал в ванную и промыл слезившиеся глаза. Намочив полотенце, возвратился на балкон, дабы облегчить страдания женщины.

Вот тут-то я и застыл, пригвожденный догадкой, и тут же постарался изгнать из сознания прорвавшуюся туда, как мне казалось, подленькую мыслишку. Но память преподносила новые факты, и они выстраивались в убедительный логический ряд. Подозрение усиливалось.

К приезду оперативной группы я уже знал, что делать. Сжато изложив старшему происшедшее в моей квартире и передав ему пытавшуюся убить меня и одновременно пострадавшую от меня особу, горя нетерпением и в то же время еще полный сомнений, отправился по знакомому адресу.