Эффект «домино»

XXII

— Ты?!

В полумраке прихожей я не видел выражения ее глаз, но почему-то решил, что они смотрят на меня настороженно.

— Что-то произошло? — она оглянулась на смех смотревшей по телевизору мультфильм дочери, и в падающем из зала свете быстро гаснущего сентябрьского вечера я действительно заметил на ее лице напряженно-выжидательное выражение.

— Ничего особенного, — я старался не поддаваться эмоциям. — Просто нашел ключи от своей квартиры, которые ты потеряла.

— И где же? — вырвалось у нее.

— Представь, у одной женщины, которая с их помощью пробралась в мою квартиру с единственной целью: убить меня.

— Мария! — испуганно выкрикнула она и прикрыла ладошкой ротик.

— Да, Мария, — подтвердил я. — Сейчас она в следственном изоляторе и скоро начнет давать показания, — в моем голосе, несмотря на все старания держать себя в рамках, появился зловещий оттенок.

— Господи! Сумасшедшая!

— Мне хотелось бы услышать твое объяснение случившегося, — твердо заявил я, и даже холодновато-отталкивающе, тем самым устанавливая между нами дистанцию, где личные отношения в расчет уже не брались.

— Она их выкрала, — Жанна в явном волнении перебирала пальцами одежду, пока ее руки не сошлись возле горла.

— Для чего?

— У нее в последнее время с психикой ненормально, но я не предполагала… — Жанна осеклась, в глазах обозначились слезы.

Увы, они не смягчили моего тона, не прибавили жалости, а подвинули к решению немедленно испить горькую чашу большого разочарования, если такая уготована, разом. И я без пауз, с уверенностью, словно обладал железными доказательствами, а не кучей домыслов, выдал:

— А может быть, в свое время хранились в твоей сумочке ключи от квартир Алешина, Чегина, Макарова? И они тоже пропадали в нужный момент, чтобы оказаться в руках убийцы. Или все происходило по иному сценарию, с помощью личного очарования. Ну кто устоит перед прелестной женщиной, которая вдруг заявилась в гости? Хозяин, конечно, расстилался и выполнял все прихоти. Захотелось гостье пивка, и он тут же бежал в магазин, а в квартиру в это время впускали убийцу. Уверен: в тот роковой для Алешина вечер ты находилась у него.

Жанна вскрикнула и замерла, безвольно опустив руки.

— И именно на твое присутствие он намекнул мне в нашем послед-нем телефонном разговоре, — продолжил я, переходя к угрозам: — Ничего, отпечатки твоих пальчиков, оставленных на месте преступления, хранятся в памяти компьютера. Дело за малым — за дактилоскопической экспертизой. Правда, мне пока не ясны мотивы столь изощренной жестокости.

Выпалив все без остановки, я сник. Мстительное уходило. Стало как-то не по себе, словно и не я старался только что пригвоздить любимую женщину к позорному столбу и не я возводил на нее тяжкие обвинения, основанные на догадках и подкрепленные неукротимым желанием как можно скорее познать истину. И произнеси сейчас Жанна что-то вроде «Боже, какой чудовищный наговор!», я поверил бы в искренность ее слов и принялся бы вымаливать прощение. Но тут я заметил поразительные изменения, произошедшие в ней: передо мной стояла уже совсем другая женщина. Вместо растерянности — на лице решительность. Голова гордо вскинута, плечи расправлены и чуточку отведены назад.

— Чтобы понять мотивы, нужно многое пережить, — продолжала она с дрожью в голосе и гневом во взгляде. — Когда у твоих подруг убивают мужей, при этом превратив одного из них в ночного разбойника, когда, не перенеся смерти супруга, одна из них кончает жизнь самоубийством, оставляя детей круглыми сиротами, когда подлецами в милицей-ских мундирах разрушается все, ради чего люди только и жили, когда выродки превращаются в героев, а невинные жертвы — в отщепенцев, когда закон безмолвствует, а до Божией справедливости далеко, остается лишь один путь — самим вершить правосудие.

— Ты… Ты сообщница, — с трудом выговорил я. — Это чудовищно.

Вот мы и поменялись местами. Как ни готовил себя к худшему, все-таки испытал сильное потрясение, а в Жанне, судя по выражению лица и резким жестам, устанавливалась твердая вера в свою правоту.

— И ты… Ты… — я не находил слов. — Нет, это невозможно… Не укладывается в голове… Ты помогла убить Алешина?

— Да, — прозвучало без раскаяния.

— Но его-то за что? — в отчаянии воскликнул я.

— Не прикидывайся наивным мальчиком, ты же знаешь: он прикрывал всю эту мразь.

— Но тебе-то откуда известно?

— Мы проводили собственное расследование.

— Боже, как ты не права! — я в бессилии пристукнул кулаком по стене и несколько поправился: — Ты, возможно, права в частностях, но в целом ты не права. Понимаешь, ты изломала жизнь, и не только себе.

— Я не жалею! — выкрикнула она и вдруг, закрыв лицо ладонями, всхлипнула и замотала головой.

— Господи, что же это я, — проговорила она, плача, отнимая руки от лица. По щекам торили путь слезинки. — Мне тяжело, мне очень тяжело, — со стоном вырвалось у нее, и пальцы рук переплелись на груди, как в молитвенном экстазе. — Господи, как снять тяжкий гнет с души? Кто сможет терпеливо выслушать меня, прежде чем осудить? Прошу тебя, не уходи, останься, выслушай. Я готова к любому твоему осуждению, только вначале выслушай.

Ее взгляд, застывший на мне, стал умоляющим. В душе моей еще не умерла надежда, что в поведении Жанны я отыщу оправдание ее поступкам. Мне по-прежнему не верилось, что руки женщины, которые я страстно целовал и которые ласкали меня, запачканы кровью моих товарищей. Все еще чудилось: ее признание — результат сиюминутного порыва, желания взять на себя чужую вину, а сама она — жертва невероятного стечения обстоятельств.

Жанна закрыла дверь в зал, где девочка, ничего не подозревавшая о разыгравшейся в прихожей драме, пребывала в сказочном мире рисованных человечков. Затем, придерживаясь рукой за стену, пошла по направлению к спальне. Я последовал за ней, но, сделав пару шагов, остановился, ибо Жанна перед дверью застыла, прижавшись лбом к косяку. Я не ведал, что терзало ее в эти мгновения, но она вдруг поменяла решение: развернувшись и качнувшись, как пьяная, двинулась в сторону кухни.

— Присаживайся и выслушай меня, пожалуйста, — проговорила она изменившимся голосом.

Я заметил, как подрагивали пальцы ее рук, да и саму Жанну бил мелкий нервный озноб.

— Нас, таких непохожих по характеру, сдружила работа, — начала она свой тягостный рассказ, но горло перехватило — каждое слово давалось с трудом. — В холодильнике водка, налей мне, пожалуйста.

Я извлек початую бутылку и наполнил рюмку до краев. Она, запрокинув голову, выпила водку одним большим глотком, не поморщившись, не задохнувшись от горького зелья.

— Для меня прежняя жизнь, в общем-то, спокойная, закончилась в тот день, когда я узнала, что убиты мужья моих подруг, — начала Жанна и в ее голосе вновь зазвучала твердость, возможно, как результат возвратившейся к ней уверенности в своей правоте. — Мы работали в одной поликлинике. Сдружились, хотя у нас и не было каких-то особых общих увлечений, так, ходили в театры, на концерты, обожали застолье, когда каждая из нас проявляла свои кулинарные способности. Такая вот, с виду, возможно, непритязательная, но вполне нас устраивающая дружба. Она продолжилась и тогда, когда я, получив более выгодное предложение, поменяла место работы. И вдруг — горе, которое вот так сразу и разумом не объять. Не успели нагореваться, как новая беда: не перенеся гибели мужа и всей той лжи, которой пытались очернить его, отравилась Люба, такая ранимая женщина. Что оставалось делать? Сжаться от горя и ждать, когда время вылечит? Возможно, это был не худший вариант: покорно отдаться воле судьбы. Но вот Мария… Боже, как она любила своего Сашку! Это была не просто любовь, зародившаяся где-то на городских улицах, это была любовь, выстраданная на войне. Мария побывала в «горячих точках» и вот там встретила в полевом госпитале офицера-контрактника. Потом их несколько месяцев связывали письма. Она давала мне их читать. Боже, сколько в них чувств, надежды, веры. Залечив раны, он переехал сюда, чтобы обрести здесь свое счастье, а нашел смерть. Они мечтали о двух сыновьях. Не суждено.

Жанна примолкла, но вскоре я услышал продолжение.

— Самообладанию Марии можно было завидовать или удивляться. Не знаю, что творилось у нее в душе, но внешне она производила впечатление весьма спокойной женщины. Казалось, она смирилась с ударом судьбы, здраво рассуждая, что уже ничего не изменить, не возвратить и нужно подумать о себе. Но внешнее впечатление оказалось обманчивым. Она взяла отпуск, получила деньги и на девятый день после гибели мужа объявилась у меня, чтобы, как она выразилась, помянуть убиенных. Помянули. И она попросила о помощи. Я согласилась. Вот тут-то и прозвучало слово «месть». Она поведала о своем последнем походе в прокуратуру, закончившемся ничем, и заявила, что с подлецами и убийцами нужно поступать так же жестоко, как и они сами с невинными людьми. Мария изложила задуманное с такими изощренными тонкостями, что я оцепенела и у меня даже мелькнула мысль: у подруги нарушилась психика на почве непосильных переживаний. Она поставила перед собой, казалось, недостижимую цель: покарать убийц своего мужа и мужа подруги, отомстить за рано ушедшую из жизни Любу. Она не только поставила цель, но уже и действовала. Ей в чем-то помогли журналисты, увидевшие в этом происшествии преступление должностных лиц и проводившие свое расследование. Они отыскали очевидцев. Мария разговаривала с обслуживающим персоналом закусочной, куда мужчины заходили после работы. Она встречалась с женщиной, виде-вшей, как к мужчинам пристали двое в штатском, предварительно предъявив удостоверения сотрудников милиции, как их посадили в машину и увезли куда-то. Женщина опознала мужей моих подруг на фотографии, так что тут ошибки не было. Ту женщину допрашивал Алешин, но лишь для того, чтобы проигнорировать ее показания и тем самым прикрыть убийц. А Мария тем временем уже знала их в лицо. «Закон нам не помощник, он смотрит лишь в карман, набитый деньгами», — говорила она после посещения прокуратуры и того скандала в кабинете Алешина. Успокаивать ее приходом неизвестно где застрявшей справедливости, призывать к терпению было бы с моей стороны обманом. Да я и сама уже не могла без слез смотреть в глаза осиротевших детей. Сердце сжималось от боли, и эта боль подталкивала, может быть, не к лучшему выбору. Я согласилась во всем помогать Марии.

— И тогда была подстроена встреча с Алешиным и Чегиным с целью дальнейшего знакомства и организации последующих трагических событий, — не выдержав, убыстрил я ход признания.

— Да, — ранила она мое и без того истерзанное сердце утвердительным ответом.

— Сыграно на уровне, без фальши, — преподнес я комплимент, полный горечи.

— Старалась, — чуть ли не по слогам произнесла она и, оторвав свой взгляд от окна и повернув голову в мою сторону, добавила: — Об одном сожалею: зря согласилась на знакомство с тобой.

— Одним больше, одним меньше, — досадливо проговорил я. — Да и что я для тебя значил!

— Поначалу ничего, — она вновь устремила свой взгляд в окно. — Приравняла тебя к ним, но затем поняла, что глубоко ошибалась.

— И твоя душа стала разрываться на части: с одной стороны — любовь, с другой — друзья любимого человека, которым нужно отомстить, — я с трудом сдерживал себя, хотелось кричать, обвинять, унижать.

— Упрощенно — так и было.

— Ты помогала умерщвлять моих товарищей по работе, а следом, держась за мою руку, хоронила их с самым скорбным видом. Ну что ж, и здесь отлично сыграно, — не без издевки выдал я и, не выдержав, от отчаяния воскликнул: — Господи, как слепит любовь, какие черные дела творятся под ее прикрытием!

— Я не играла любовью, — возразила она. — Я любила тебя и люблю.

— Неужели? — процедил я сквозь зубы и, стараясь заглянуть в ее глаза, спросил: — И как же ты мыслила нашу дальнейшую жизнь?

— Это самый больной вопрос. Я не смогла бы жить рядом с тобой, притворяясь. Я все рассказала бы тебе.

— Как трогательно! — я хмыкнул. — Лучше бы ты пустила мне спящему пулю в лоб, чем твое признание.

— Ты жестоко судишь о моих чувствах, о моих поступках со своей колокольни. А ты попробуй взойти на мою, и все предстанет в ином свете.

Ее суждение меня взорвало.

— Ты же преступница! — выпалил я.

— Если ты видишь во мне только преступницу и так скор на суд, то телефон в прихожей, можешь вызывать своих коллег.

Я закрыл лицо руками и протяжно простонал. В душе творилось невообразимое.

— Ты же помогла убить трех человек, понимаешь, убить, — отнимая ладони от лица, попытался я показать всю уязвимость ее позиции перед законом.

— Если тебя интересует арифметика, то только двух, — поправила она меня.

Холодность ее рассуждений бесила. Если бы она плакала, горько каялась, билась в истерике, мне было бы намного легче, и наверняка та свернувшаяся в душе жалость поднялась бы и призвала понять и по возможности простить. А так, скорее всего, дойду до неуправляемого состояния и буду с перекошенным лицом только обвинять и обвинять. Господи, где же мое хваленое хладнокровие? Почему оно изменило мне впервые в жизни? Лишь потому, что ответ держит небезразличная мне женщина? Да-да, небезразличная, и ее нужно спасать. Только от чего или кого спасать? Для начала от собственных заблуждений. Но как это сделать, если у нее своя правда?

— …Так что к убийству Макарова я не имею почти никакого отношения. Мария сама свела знакомство с падким, как я поняла, до женщин Макаровым. Он, конечно, не знал, кто она, а уж Мария постаралась вернуть себе прежнюю обаятельность. Правда, во время свидания произошел непредвиденный случай. К Макарову явилась без приглашения одна из его любовниц. Несмотря на все ссылки вашего коллеги на плохое самочувствие и болезненное состояние, находившаяся, видимо, в подпитии дама упорно рвалась в квартиру. Макарову пришлось ее впустить, предварительно сопроводив Марию на балкон. Общался он с непрошеной гостьей недолго, с полчаса. Угостил вином и, сумев как-то уговорить, заставил уйти. Мария же из этого посещения дамы в дальнейшем извлекла выгоду. Бокал с отпечатками пальцев непрошеной гостьи Макаров отставил в сторону. Ну, конечно, принес Марии извинения. Встречу они продолжили до того самого момента, когда от большого количества спиртного кавалер стал плохо соображать. Мария проводила его до постели, уложила, а спустя несколько минут прикончила убийцу своего мужа выстрелом в голову. Постаралась уничтожить все свои следы, а тот бокал, которого касалась любовница Макарова, она возвратила на стол.

— Вот в чем дело! — досадливо вырвалось у меня. — Вот, оказывается, чей след на бокале!

Жанна, не реагируя на мои реплики, продолжала:

— После того как Мария благополучно прошла дактилоскопическую и почерковедческую экспертизы, она уже не боялась оставить свой след в квартире очередной жертвы, считая себя вне подозрений.

— А ты?

— Что я? — непонимающе отреагировала Жанна на мой вопрос.

— Ты не боялась оставлять свои следы в квартире моих друзей? — спросил я более пространно.

— Нет.

— Почему?

— Ты слишком боготворил меня, чтобы подозревать.

Ответ показался мне вызывающим и циничным. Я, стиснув зубы, шумно засопел, пытаясь сдержать боль.

— Да уж, боготворил, — выговорил я еле внятно.

Рука Жанны, скорее, из жалости, потянулась ко мне, но, застыв на полпути, безвольно опустилась на стол.

— Так вот, — продолжала она тихо, — мое участие в случае с Макаровым заключалось лишь в том, что я передала Марии нож с отпечатками пальцев Чегина, который подменила на подобный, заранее купленный в магазине, во время той памятной вечеринки. И еще я под диктовку Марии написала анонимку в прокуратуру, в которой указывался убийца Макарова.

— А что за фокусы с ножами? — спросил я мрачно.

— Так хотелось Марии. Она говорила: пусть для свершивших зло это будет мистическим знаком смерти. Мария увлекалась мифологией, особенно греческой. А еще она говорила: пусть они готовятся к уходу в царство мертвых и пусть сжимаются от страха их подленькие душонки. Так что отпечатки пальцев на ноже — это не уловка, чтобы запутать следствие, это знак, указывающий на очередную жертву.

— Я так это и истолковывал, — вклинился я в рассказ Жанны со вздохом запоздалого сожаления.

— Как мы поступили с остальными, ты уже, наверное, догадался, — продолжила она. — Я появлялась у них неожиданно, очаровывала, намекала, что неплохо бы расслабиться наедине.

Несмотря на весь трагизм ситуации, во мне, как ни странно, взыграла ревность, мой взгляд исподлобья был, очевидно, достаточно красноречив, и Жанна правильно его истолковала.

— Нет-нет, ради достижения цели я не ложилась с ними в постель, — поспешила она выдать что-то вроде успокоения. — В этом отношении твои коллеги были порядочными людьми. К тому же ты пользовался у них непререкаемым авторитетом. Так что мы сидели, вкушали вино или водку, болтали о пустяках, ну, самую чуточку флиртовали. Затем даме вдруг хотелось пива. Гостеприимный хозяин изъявлял желание тотчас сбегать в магазин. И бежал. Я впускала в это время в квартиру Марию, передавала ей нож с отпечатками пальцев последующей жертвы и прятала ее в заранее облюбованное место. Дальше доводила прибывшего с пивом хозяина до состояния опьянения с помощью разных уловок, личного обаяния и просто желания выпить на брудершафт. Затем, ссылаясь на поздний час, уходила. От предложения проводить не отказывалась по единственной причине: надо было дать Марии время почувствовать себя более уверенно в незнакомой обстановке. Дома металась из угла в угол, стараясь избавиться от угрызений совести, пытаясь внушить себе, что мы творим справедливое дело. Я постоянно заклинала себя держаться именем осиротевших детей и не вынесшей земных мук подруги.

— Заклинать себя, чтобы творить новое зло, но от этого его меньше не станет, еще больше людей осатанеет, — нравоучительно изрек я и пожал бурю.

— Ты знаешь другой способ борьбы со злом? — и в меня уперся ее испытующий взгляд, полный презрения. — Что же ты, такой праведный, сидел сложа руки? Ты же либо знал, либо догадывался об истинном положении дел и молчал. Так кто же из нас творил большее зло: ты или я? Тебе не кажется, что ты тоже сообщник мерзких преступлений?

Вместо раскаяния уже слышалось обвинение. Признать вслух, что она в чем-то права, не поворачивался язык, хотя и мелькали соглашательские мыслишки, но подсознательно сидящее в каждом из нас понятие о чести мундира, которую нужно защищать при любых обстоятельствах, выдвинулось на передний край. Я не мог стать в позу оправдывающегося или даже поддакивающего. Невидимая стена отчуждения мгновенно выросла между нами. Я резко поднялся и заявил:

— Мне кажется, мы никогда не поймем друг друга.

Захотелось как можно больнее уколоть ту, которую только недавно боготворил, и, не сдержавшись, я проделал это.

— К тому же наша дискуссия не предполагалась, так как я должен был стать очередной жертвой, принесенной во имя справедливости, и уже числился в «смертных списках», — изрек я и направился в прихожую.

— Нет! — услышал за спиной выкрик. — Нет! — повторила она, вы-скочила вслед за мной в прихожую и вцепилась в рукав куртки.

— Клянусь здоровьем Инны, против тебя ничего не замышлялось, — в ее широко открытых глазах появились слезы отчаяния. — Боже, это Мария! Она не раз видела нас вместе. С моих слов она знала, что ты из милиции, что у нас хорошие отношения, и ты даже дал мне ключи от своей квартиры. Я только сейчас поняла: для нее теперь каждый милиционер — носитель зла. Я делилась с ней радостью, а она скрыто презирала мой поступок и ненавидела тебя. Она наверняка незаметно провожала меня, когда я шла к тебе, до самой твоей квартиры. А выкрасть ключи из сумочки — дело нехитрое. Она сделала это заблаговременно. А я никак не могла догадаться, куда же они подевались. Господи, как все кошмарно! Но поверь, я ни при чем, и прости Марию, ее психика пошатнулась.

Во мне шевельнулась жалость. Нельзя вот так разом оборвать все связующее нас. Даже если сильно хлопнуть дверью, не отсечешь прошлого и не окажешься в той прежней, до нашей встречи, жизни. Я держался за дверную ручку и никак не мог решиться потянуть ее на себя.

— Ну хотя бы выполни свой долг и задержи меня как преступницу, — неожиданно прозвучало умоляющим, печальным голосом.

— Мама, а почему ты преступница? — вмешалась в наш трагический диалог Инна, выбежавшая в коридор на крик.

— Не могу, не имею права, — покачал я головой и обосновал свое решение явной нелепицей: — Я в отпуске.

— И что же мне делать? — просила она совета.

— Решай сама.

— Хорошо, уже решила, — заявила она с вновь появившейся в голосе твердостью. — Я не оставлю Марию одну. Будем до конца тянуть горестную для нас лямку. И пусть нас рассудит Бог. Прощай!

— Прощай! — скорее машинально вырвалось у меня, и я толкнул самую тяжелую в моей жизни дверь.