Его уже не ждали

Глава двадцать вторая «Я НЕ ПОСТУПЛЮ, КАК ЖАН МЕЛЬЕ»

Прошло двенадцать лет. Для Анны и ее сына они были годами тяжелого труда и лишений. Однако Ярослав блестяще выдержал «интеллигентку», как называли в Праге экзамен экстерном на аттестат зрелости, и поступил в Пражский университет.

На втором курсе в жизни Ярослава произошли события, от которых у иного человека перевернулась бы вверх дном вся жизнь. Но Ярослав ясно видел свою цель, редко принимал поспешные решения и не терял рассудка от неудач.

Через год после вынужденного переезда в тесную, сырую и совсем темную комнату (вместе с кухней и коридорчиком это была вся их квартира), Анна почувствовала, что когда-то простуженные ноги начинают настойчиво напоминать о себе. И вот пришел день, когда женщина не могла встать с постели.

Частные уроки перешли от матери к Ярославу. Их осталось всего два. Педантичные родители побаивались доверить образование своих юных дочек красивому молодому студенту. (Как-то «Брачная газета», не жалея красок, описала романтическую историю побега из дома богатой девушки с нищим репетитором). Мизерного заработка Ярослава, конечно, не хватало даже на то, чтобы расплатиться с домовладельцем за квартиру.

Но Ярослав не терял надежды. Ничего не говоря матери, он вместе с другими бедными студентами разгружал на железной дороге вагоны с ящиками консервов. За это платили сносно — на день-два хватало свести концы с концами.

Но настоящим ударом явилось заявление ректора университета:

— Я никому не позволю порочить доброе имя нашего учебного заведения. Если вы сами не оставите университет, я вынужден буду сообщить о вас полиции.

— Может быть, пан ректор объяснит, в чем дело? — взволнованно спросил Ярослав.

— Что ж, пожалуйста, хотя причина вам должна быть известна без моего объяснения. — Ректор прищурил глаза: мол, кого вы хотите обвести, молодой человек? — Так вот, для исключения вас из университета у меня действительно должна быть причина. Ваше участие в подпольных кружках — это скорее повод для ареста, нежели для исключения из учебного заведения. Между тем, я не хочу, чтобы мой студент прямо с университетской скамьи попал на скамью подсудимых. Вот так… А вам, юноша, советую не заниматься политикой. Сами знаете, в Панкрац дорога широка, а оттуда — не очень…

Случилось то, чего можно было ожидать. Ярослав оставил университет, чтобы не попасть в Панкрац — пражскую тюрьму для политических заключенных.

Об этом каким-то образом стало известно в семьях, где он давал уроки. И подобно тому как после первых осенних заморозков дерево теряет листья, Ярослав лишился учеников. А нужно было платить доктору, покупать матери лекарства, продукты, платить за квартиру. Дошло до того, что Ярослав тайком от матери продал свое пальто и последний сюртук.

Однажды Ярослав вышел из дому в одной летней рубашке. Увидев его, домовладелец пан Марек удивленно пожал плечами. Что за мода? На улице холодный апрельский дождь, а студент ходит без плаща и сюртука. Впрочем, какое Мареку дело? Важно другое, и домовладелец становится суровым:

— Пап Калиновский, вы обещали сегодня уплатить.

— Я уплачу, пан Марек, сегодня не позже восьми вечера.

— Ровно в восемь я зайду. Если не заплатите, завтра же освободите квартиру.

Ярослав вышел из дому, чтобы заложить у ростовщика самую дорогую семейную реликвию, с которой он никогда не расставался, — небольшой золотой медальон на тоненькой золотой цепочке, а в медальоне — портреты Дембовских — дедушки и его брата.

Еще больше огорчился Ярослав, когда увидел опущенные жалюзи на лавках знакомых ростовщиков. Идти же в центр города Ярослав не решался. Не потому, что ему было холодно, — это еще полбеды, можно стерпеть. Он даже не думал, что может простудиться. Нестерпим был стыд, потому что люди недоумевающе оглядывались на него. Да и полицейские бросали подозрительные взгляды и, чего доброго, могли схватить и втолкнуть в «корзинку».[41]

«Хорошо, что мама не знает о пальто и сюртуке», — думал Ярослав, направляясь в аптеку, чтобы на оставшиеся несколько геллеров[42] заказать лекарство.

В семь часов вечера Ярослав вернулся домой. Мать спала. Он тихонько положил на тумбочке у кровати лекарство и вышел на кухню. Сел на стул и погрузился в невеселые думы.

Преданный Барс бесшумно подошел к Ярославу, лег у его ног и посмотрел на хозяина умными глазами. Нет, он не просил есть, не жаловался на голод, словно понимал, что Ярослав и сам с утра ничего не ел. Но наконец Барс не утерпел и тихо заскулил, мягко постукивая хвостом об пол.

— Что, голоден? — Ярослав погладил собаку по голове. — Плохи наши дела, Барс. Если бы мой профессор в университете был умным и честным, я сейчас бы учился и ты не голодал бы. — Ярослав продолжал говорить сам с собой, — ну, могу ли я молчать, когда этот невежда, лакей угодничает перед престарелым идиотом — монархом, предает забвению великих чешских национальных героев — Яна Гуса и Яна Жижку, всячески восхваляя Австро-Венгерскую империю? Ему представляется счастьем поражение чехов в битве с крестоносцами у Велой горы. Этот коронованный осел[43] утверждает, будто расцвет чешской культуры начался именно с тех пор, когда Чехия попала под пяту Габсбургов и утратила независимость. Да имеет ли он право, никчема, считать себя историком, и к тому же профессором? И можно ли называть университетом заведение, где большинство кафедр возглавляют предатели народа, коронованные ослы, которые выдают себя за жрецов науки? И может ли в душе тлеть хотя бы искра уважения к таким ученым? О Барс, какой ты счастливый, что не знаешь подобных профессоров! Да, тебе, конечно, не известно, Барс, что вот-вот придет хозяин этих хоромов и потребует с нас деньги, а у нас их нет. Ну, а что если мы его не впустим? Как ты думаешь?

— Гав, — тихо подал голос Барс.

— Значит, ты согласен?

— Гав! Гав! Гав!

— Тише, маму разбудишь.

Барс виновато уткнулся головой в колени Ярослава.

Постучали. Барс рванулся к дверям, но Ярослав удержал его за ошейник.

— Тссс!..

Собака легла и положила морду на вытянутые лапы.

Стук повторился. Барс вопросительно посмотрел на Ярослава.

— Тссс! Лежать!

Ярослав вышел в переднюю, плотно закрыв за собой дверь.

— Славик, стучат, — донесся из комнаты голос матери.

— Кто там? — спросил Ярослав.

— Здесь проживает пан Калиновский?

Голос чужой, незнакомый. Ярослав поспешно открыл дверь.

На пороге стоял полицейский в кивере с петушиным пером.

— Мне нужен пан Ярослав Калиновский.

У Ярослава мелькнула догадка: «Донесли! Если меня сейчас арестуют, погибнет мама…» И в его голове родился план.

— Прошу, войдите.

Когда полицейский вошел в кухню, Ярослав прикрыл за ним дверь и непринужденно сказал:

— К сожалению, Ярослава Калиновского сейчас нет дома. Что ему передать?

— Слава Иисусу! Наконец-то он нашелся! — обрадовался полицейский.

«Нашелся? Разве полиция не знает, что я здесь живу? Какая-то неурядица. Что он мелет?» — старался понять Ярослав, некоторое время молча вглядываясь в морщинистое и совершенно безбровое лицо полицейского. Невольно подумалось: как могли сохраниться на его лице такие наивно-доверчивые, с чистой голубизной глаза ребенка? На длинной жилистой шее, словно узел веревки, резко выпячивал кадык. Во время разговора кадык, подобно челноку на ткацком станке, то вскакивал вверх, то опускался вниз.

— А вы кем приходитесь пану Ярославу Калиновскому? — полюбопытствовал полицейский.

— Я его кузен, — не моргнув, нашелся Ярослав.

— Тогда позвольте и вас поздравить. Говорят, с пчелами жить — меду быть.

— Прошу, входите, — у Ярослава сразу отлегло от сердца.

— К вашему кузену весьма благосклонна судьба. Он получил огромное наследство, — сообщил полицейский. — Разрешите присесть.

— О да, прошу.

Полицейский притянул к себе один-единственный на кухне стул, да и тот с порванным сидением, и присел.

Гость явно не понравился Барсу, и пес недружелюбно зарычал. Полицейский с опаской покосился на собаку.

— Это пес… пана Калиновского?

— Да.

Полицейский так заискивающе улыбнулся собаке, словно перед ним был сам будущий миллионер пан Калиновский. Затем он перевел взгляд на «кузена» и заговорил, отчего на его шее «челнок» запрыгал вверх-вниз, вверх-вниз.

— Венский «Акционгезельшафтсбанк» полгода разыскивает пана Ярослава Калиновского. Всем полицейским комиссариатам прислан запрос. Видите, мне посчастливилось, — радостно выпалил полицейский и совсем интимно спросил — Он у вас как, не скупой? По праву я должен рассчитывать на щедрое вознаграждение. Это бы мне не помешало — у меня большая семья, дети…

— Будьте уверены, у вас в долгу не останутся, — сказал улыбаясь Ярослав, окончательно успокоенный.

— Вы разрешите мне его подождать?

Ярослав не успел ответить, как кто-то постучал во входную дверь.

— Ага! Так может стучать только хозяин. Это, наверное, идет сам пан Калиновский! Позвольте, я ему открою, — полицейский, не дождавшись разрешения, поспешил в коридор и впустил пана Марека.

— Добро пожаловать, пан Калиновский! Я принес вам радость. Вы получили огромное наследство, — приветствовал опешившего домовладельца полицейский. — Вот, прочтите… Я кончил работу, время идти домой, но ведь я отец большого семейства… Одиннадцать детей… Я счел своим долгом не откладывать до утра… Спешил обрадовать.

Едва домовладелец успел прочесть протянутую ему бумагу, как в переднюю вышел Ярослав.

— Пан Ярослав! Поздравляю вас, поздравляю! — начал раскланиваться хозяин. — Вы не думайте, что я пришел за деньгами, боже упаси, можете уплатить, когда захотите…

«Так кто же из них Калиновский?» — никак не мог сообразить полицейский.

— Позвольте, — спросил он у домовладельца, — так этот молодой человек и есть Ярослав Калиновский?

— Собственной персоной, — угодливо захихикал пан Марек.

Умиленно глядя на Ярослава, полицейский пожурил его:

— Ай-ай-ай, пан изволил пошутить? Понимаю, понимаю, молодые люди любят шутки.

— Пан Марек, прошу вас, дайте пану полицейскому двадцать пять крон… Я верну вам с процентами.

— Конечно, конечно! Прошу, спустимся ко мне, пан…

— Штепанек, — подсказал полицейский.

Когда за ними закрылась дверь, Ярослав быстро прошел к матери, присел на край ее кровати и протянул бумагу, принесенную полицейским.

— Мамуся, ты не должна сердиться. Банк сам разыскивает меня, чтобы вручить сумму, о которой ты мне когда-то говорила.

— И ты возьмешь деньги? — тяжелым вздохом вырвалось из груди Анны.

— Да, мама, — твердо ответил Ярослав. — Я не поступлю, как Жан Мелье, не заморю себя голодом, чтобы после смерти, как он, оставить завещание, в котором объявляется война богу, королям, принцам и богачам. Свои деньги Калиновский награбил у рабочих. Я их возьму, чтобы вернуть тем, кому они принадлежат по праву. Да и мой отец тоже был рабочим. И его эксплуатировали, значит, и его доля есть в этой сумме. Она принадлежит нам, мама. Я повезу тебя лечиться. И кто знает, скольким людям спасут жизнь эти деньги. Чтобы твоя совесть была чиста, мамуся, я посоветуюсь с дядюшкой Ванеком. Он просил меня быть сегодня у Дворжака, на улице Паржич. Там собираются ткачи.

— Я никогда так не думала, — у Анны дрогнули губы. — Посоветуйся с дядюшкой Ванеком, сын… Помни, родной: твой отец, прежде чем решить какой-нибудь важный вопрос, обдумывал его всесторонне.

— Пожилые рабочие верят мне, спрашивают у меня советов. А моя мама никак не может привыкнуть к тому, что ее сын уже взрослый. Выпей, мамуся, лекарство. Вот тебе капли, вот таблетки, сейчас принесу воды…

В кухне, наливая воду, Ярослав сказал Барсу:

— Не горюй, дружок, прорвалась голодная блокада. И мамуся наша скоро встанет на ноги.

Барс, почувствовав, что у хозяина хорошее настроение, завилял хвостом и побежал вслед за Ярославом в комнату.

— Вижу, вижу, что ты пришел, Барс, — лаская собаку, сказала Анна.

Внимание растрогало собаку — она признательно лизнула хозяйке руку.

— Барс, ляг у дверей и стереги маму, — приказал Ярослав. — Я пошел, мамуся.

— Непременно надень пальто, слышишь? А то я знаю тебя — выскочишь в одном сюртуке. Не хватает, чтобы ты заболел, — заволновалась Анна.

— Хорошо, мамочка, надену.

— Нет, ты оденься и покажись мне.

— Ну, мамуся…

— К другим ты чуток, даже слишком, а вот к себе невнимательный, — с укором посмотрела на него мать. Заметив замешательство сына, она поняла его по-своему: — Ну, иди, иди.

Хотя дождь и прекратился, но тонкая рубашка плохо защищала Ярослава от пронизывающего холодного ветра. Студент почти пробежал три квартала до улицы Паржич. Очутившись во дворе многоэтажного дома, Ярослав мгновенье постоял около ворот, выжидая. Убедившись, что никто за ним не следит, он быстро пересек двор и спустился по каменной лестнице в темный коридор подвального помещения.

Когда на его стук открылась дверь, яркий электрический свет ослепил Ярослава.

— Смотри, Ванек, да он же совсем по-весеннему! Молодость, горячая кровь! — прогудел, вставая из-за стола навстречу Ярославу, Вацлав Дворжак.

Ванек вынул изо рта трубку и, добродушно улыбаясь, проговорил:

— Когда в кармане гуляет ветер, человеку иногда становится очень жарко.

Дворжак, его жена и дядюшка Ванек пили кофе. Больше в комнате никого не было.

— Ружена! Чашку горячего кофе нашему студенту! — снова прогудел Вацлав.

Ружена Дворжак, подав кофе, прошла за пеструю ситцевую занавеску, которая отгораживала от комнаты «кухню».

Ярослав присел за стол, накрытый белой скатертью, над которым висел большой бумажный оранжевый абажур, придавая уют комнате с постоянно сырыми стенами.

— Ты, сынок, свой гонор спрячь, — строго, по-отечески трогательно сказал доктор Ванек. — Видишь, до чего гордость довела. Последний сюртук продал. Вацлав третий месяц не может тебя убедить взять деньги. Держи, здесь шестьдесят крон. Бери без разговоров, — увидя смущение Ярослава, сказал доктор. — Я не какой-нибудь там эрцгерцог или банкир, не из своего кармана даю: это деньги из рабочей кассы. Когда тебя еще на свете не было, сынок, твой отец организовал нашу рабочую кассу. Он понимал, что она значит для рабочих людей. Бери, разбогатеешь — возвратишь.

— Дядюшка Ванек, я хотел с вами посоветоваться об одном деле…

Доктор вопросительно посмотрел на Ярослава. Тот молча протянул ему извещение Венского банка.

Ванек положил трубку, достал из нагрудного кармана коричневой вельветовой куртки очки, не спеша надел их и молча прочитал бумагу. Затем передал ее Дворжаку.

— Как быть, дядюшка Ванек, отказаться или взять?

— Почему ж нет? — усмехнулся Дворжак.

— А как ты, сынок, думаешь? — спросил доктор Ярослава, пристально глядя ему в глаза. — Или без денег сон крепче?

— Возьму.

— Правильно! — загудел Дворжак.

— Согласен! — подтвердил Ванек, снимая очки и снова беря трубку.

— У меня есть еще вопрос. Мама настаивает, чтобы я закончил университет. Здесь меня обратно не примут. Такое мнение обо мне создали, что даже ученики разбежались. Мама советует уехать во Львов. Там я смогу продолжать образование.

— Жаль, не хотелось бы с тобой расставаться. Но если нужно… А как справляется твой друг в университете?

— Костусь пользуется авторитетом. Стал душою кружка. Я его завтра же представлю вам, дядюшка Ванек.

— Хорошо, поезжай, сынок, рабочим людям нужны образованные учителя. Твой отец, где бы он ни был — в России, Галиции, у нас, в Чехии, всегда находил свое место, всегда был с рабочими. И ты не собьешься, найдешь верный путь.

— Спасибо, дядюшка Ванек. Хочу только попросить вас…

— О чем, сынок?

— Разрешите дядюшке Вацлаву принять от меня сто тысяч крон в рабочую кассу.

— Молодец, Ярослав! Закваска у тебя отцовская. Вацлав охотно примет от тебя деньги.

— Завтра я дам распоряжение «Акционгезельшафтсбанку» перевести половину денег в Прагу, а остальные — во Львов, там они тоже пригодятся в нашей борьбе.

— Первым делом, сыпок, надо мать поставить на ноги. Отвези ее в Карлсбад, как рекомендуют врачи. А осенью сможете переехать во Львов.

— Я так и сделаю, дядюшка Ванек, — проговорил Ярослав, крепко пожимая руку другу своего отца.