Эксодус (Книга 1 и 2)

Поезд, везший Дова Ландау, проехал Освенцим и остановился на станции Биркенау.

Дов был полумертв от голода и весь окоченел от холода, но долгие годы, проведенные в непрерывной смертельной опасности, до предела обострили его инстинкт, и даже в этом состоянии он был начеку и полон решимости уцелеть. Дов знал, что предстоящий час решит его судьбу.

Борта и двери телячьих и товарных вагонов открылись, и всем, приехавшим, как и он, на открытых платформах, отрывистым лаем приказали спрыгнуть на землю. Несчастные жертвы запрудили длинный перрон, вдоль которого в ряд стояли эсэсовцы, вооруженные дубинками, кнутами, пистолетами, и со злыми собаками на поводу. Кнуты засвистели в воздухе, и люди застонали от боли. Дубинки глухо ударяли по черепам, а из пистолетов пристреливали тех, у кого не было сил передвигаться.

Люди построили в колонну по четыре и повели в сторону огромного станционного здания. Медленно, но без остановок колонна приближалась к зданию.

Дов посмотрел вокруг. Слева стояли поезда. За поездами, на улице по ту сторону вокзала он заметил колонну грузовиков. Кузова были открытые, так что это не могли быть душегубки, подумал Дов. Справа, по ту сторону цепи охранников, Дов увидел чистенькие газоны и деревья, окружавшие кирпичные здания газовых камер Биркенау. Он смотрел на контуры этих зданий и на их конусообразные трубы и понял, что справа от него находятся газовые камеры.

Колонна напирала сзади. Дов почувствовал тошноту. Кто-то споткнулся и упал, не будучи в состоянии подняться. Двое тявкающих псов были спущены с повода и разорвали беднягу в клочья. Его душераздирающие вопли ввергли Дова в панику. Он изо всех сил старался овладеть собой; он знал, что ему сейчас никак нельзя проявлять слабость.

Его четверка вошла в здание. Тут колонна расходилась, и каждый ряд направлялся к одному из столов в глубине зала. За каждым столом сидел немецкий врач, а вокруг каждого врача стояло человек десять эсэсовцев и помощников. Дов не отрывал глаз от стола, к которому подходил его ряд, чтобы разобраться, что тут происходит. Врач быстро осматривал каждого подходившего к столу. Затем он приказывал ему отойти от стола в одно из трех направлений.

Первым направлением была дверь справа. Дов начал считать. Семь человек из десяти направлялись в эту дверь. Это были либо старики, либо дети, либо совсем больные. Так как он уже догадался, что постройка справа были газовыми камерами, то он сделал вывод, что те, которым велели отойти вправо, шли прямо в газовые камеры.

Вторым направлением был выход слева. Эта дверь вела туда, где стояла колонна грузовиков. Из каждых десяти человек сюда направляли не более двух. Дов понял, что этих людей направят в трудовой лагерь.

Дверь справа означала смерть, дверь слева - жизнь!

Была еще одна группа. Эти люди, один из десяти, а то и того меньше, были чаще всего молодые женщины, некоторые - довольно красивые. В эту же группу попали также несколько подростков мужчин. Дов был уверен, что этих девушек поместят в бордели, а мальчики отобраны для немецких офицеров-педерастов.

Дов сделал несколько глубоких вздохов, когда стала подходить его очередь. На нем была только кожа и кости, и он знал, что у него нет никаких шансов попасть налево, то есть, в трудовой лагерь.

Рядом раздались вопли женщины; на нее бросились эсэсовцы, опрокинули на пол и подняли юбку; женщина, оказывается, пыталась спрятать ребенка.

- Направо... направо... направо... направо..., - то и дело приказывал врач.

Дов остановился перед столом. Врач поднял голову и посмотрел на него.

- Направо!

Дов состроил любезную улыбку.

- Вы, верно, ошиблись, доктор, - сказал он преспокойно. - Я специалист по подделкам. Распишитесь вот на этом листочке бумаги, и я вам это докажу.

Доктор ошеломленно откинулся назад. Хладнокровие Дова произвело на него впечатление; было ясно, что парень знает, что ему предстоит. Произошла небольшая заминка в однообразном шествии к смерти. Врач быстро принял решение, и на его лице появилась улыбка. Два эсэсовца схватили Дова и потащили его к двери.

- Подождите! - приказал доктор. Он еще раз посмотрел на Дова и велел ему подойти к столу. Мгновение он колебался: ясно, что мальчик пытается обмануть его. Он чуть не указал ему опять направо, но любопытство взяло верх. Врач быстро расписался на листочке бумаги.

Дов тут же сделал еще шесть штук подписей и протянул листок врачу.

- Какая из этих подписей ваша? - спросил он. Кучка эсэсовцев изумленно таращили глаза через плечо врача. Врач еще раз посмотрел на Дова, затем о чем-то пошептался с одним из эсэсовцев, который тут же отошел прочь.

- Становись вот здесь, - бросил врач Дову, указав место сбоку.

Дов стоял у стола и смотрел на обреченных, проходивших мимо. Он подсчитал, что они шли на смерть со скоростью четыре человека в минуту.

Дов посмотрел на эсэсовцев, на их дубинки, на их рычащих собак. Он смотрел на дверь справа и насвистывал песенку сквозь зубы.

Прошло пять минут. Казалось, конца не было плетущейся колонне.

Эсэсовец вернулся, а с ним еще один в чине офицера. Офицер долго смотрел на мальчика.

- Где ты этому научился? - коротко спросил он.

- В варшавском гетто.

- А что ты умеешь делать?

- Все. Паспорта, проездные билеты, любые документы. Все, что хотите.

- Следуй за мной.

Дов вышел в дверь налево. Когда он полез в машину, и его повезли в Освенцим, он вспомнил слова Мундека: "Хотя бы один Ландау должен уцелеть". Еще через несколько минут машина проехала через главные ворота Освенцима. Над входом в лагерь красовалась надпись: "Честным трудом ты добьешься свободы".

Главный лагерь был расположен в местности, утопающей в грязи. Один за другим шли деревянные бараки, разделенные высокими заборами из колючей проволоки, по которой шел электрический ток.

Этот бесконечный ряд бараков снабжал рабочей силой примерно тридцать трудовых лагерей, подчиненных Освенциму. Заключенные носили полосатую одежду, а на рукаве и на груди был пришит лоскут определенного цвета: у педерастов розовый, у проституток - черный, у уголовников - зеленый, у священников фиолетовый, у русских и у поляков - красный, у евреев же - традиционная шестиконечная звезда.

Дов получил в Освенциме еще один опознавательный знак: ему накололи номер на левом предплечье. Дов Ландау ходил теперь в полосатой одежде заключенного и был жидом номер 359195.

ЧЕСТНЫМ ТРУДОМ ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ СВОБОДЫ. Дов Ландау отметил свой 14-ый день рождения в Освенциме, а подарком ко дню рождения была жизнь. В конце концов Дову повезло, так как среди десятков тысяч заключенных маленькая группа фальшивомонетчиков, в которую входил Дов, была самая привилегированная. Он и его группа должны были подделывать билеты достоинством в один и пять долларов для немецких шпионов, действовавших в странах Западной Европы.

Прошло некоторое время, и Дов все чаще задумывался о том, что, пожалуй, было бы лучше, если бы он погиб в Биркенау.

Заключенных держали впроголодь, заставляли работать до изнеможения, а спать им давали на тесных нарах всего пять часов в сутки. Свирепствовали эпидемии, людей пытали, заключенные сходили с ума; их избивали, над ними издевались, не было той жестокости, которой бы к ним не применили.

Каждое утро с петли снимали десятки людей, покончивших с собой. Многие прямо бросались на колючую проволоку, ища избавления от мук. Ни днем, ни ночью не прекращались пытки, и розги хлестали обнаженные ягодицы на виду у всех прямо на перекличке.

Кто попадал в штрафной изолятор, того сажали в темную одиночку, а кормили пересоленными овощами, чтобы измучить его жаждой.

В блоке номер 10 нацистские врачи Вирте, Шуман и Клауберг использовали человеческое мясо для своих "научных" опытов. Заключенный поляк, врач по профессии, доктор Владислав Деринг, кастрировал тысячи и тысячи заключенных по распоряжению немецких начальников, работавших над стерилизацией всего еврейского племени.

Вот чем был Освенцим, вот, какой подарок получил Дов ко дню рождения.

ЧЕСТНЫМ ТРУДОМ ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ СВОБОДЫ.

"Хоть один Ландау должен уцелеть", сказал Мундек. Какой он был, Мундек? Он никак не мог вспомнить. Руфь или Реббека, или отец, или мать? Он совсем не помнил отца. Воспоминания становились все смутнее, пока не стерлись совсем. Он помнил только смерть и ужасы и просто не мог себе представить жизнь, где не было ни ужасов, ни смерти.

Прошел год. В Биркенау поезда приходили и уходили. Число тех, кто умирал в трудовых лагерях от болезней и голода, было почти такое же, как в Биркенау. И все-таки Дов упрямо цеплялся за свой инстинкт самосохранения и не умирал.

Даже в этом аду были некоторые светлые стороны. Был лагерный оркестр. Действовало лагерное подполье, и у них даже был радиоприемник. Даже здесь мужчина мог найти женщину.

ЛЕТО 1944-го ГОДА.

Освенцим был охвачен каким-то странным беспокойством. Дов часто видел в небе русские бомбардировщики, и тайный радиоприемник все чаще сообщал о немецких поражениях. Сквозь пытки и муки стал пробиваться слабый луч надежды. Каждая новая победа союзников ввергала эсэсовцев в какую-то безумную свирепость, и дело дошло до того, что заключенные стали прямо бояться известий о немецких поражениях. В Биркенау еще более усилили работу газовых камер, и они действовали теперь круглые сутки.

ОСЕНЬ 1944-го ГОДА.

Стало ясно, что гитлеровская Германия идет к поражению. Немецкую армию громили на всех фронтах. Но чем больше они терпели поражения на поле битвы, тем они становились кровожаднее и с тем большим наслаждением они убивали безоружных. Эйхман мобилизовал все силы на завершение своей программы геноцида.

ОКТЯБРЬ 1944-го ГОДА.

Особые бригады подняли бунт в Биркенау, в ходе которого они вывели из строя одну из печей. Каждый день происходили новые бунты. Члены "особых команд" все чаще хватали эсэсовцев и их собак и бросали их в печи. Под конец все бригады особого назначения были уничтожены и в Освенцим затребовали новых работяг. Прижатый к стенке, Эйхман все же ухитрился отправить 20 тысяч евреев, сливки европейского еврейства, находившиеся в привилегированном чешском лагере Терезине, в Биркенау на уничтожение.

Список евреев, умерщвленных в Биркенау все рос и рос, пока он не составил в круглых цифрах: около миллиона выходцев из Польши,

50 тысяч - из Германии, сто тысяч - из Голландии, 150 тысяч - из Франции, 50 тысяч - из Австрии и Чехословакии, 50 тысяч - из Греции, 250 тысяч - из Болгарии, Италии, Югославии и Румынии, и еще четверть миллиона - из Венгрии.

В этой дьявольской гонке, целью которой было поголовное истребление, все чаще и срочнее требовали еще и еще особые бригады.

НОЯБРЬ 1944-го ГОДА.

Фальшивомонетную мастерскую в Освенциме внезапно закрыли, и всех отправили в Биркенау для пополнения особых бригад.

Новая работа Дова заключалась в том, чтобы ждать в коридорах, ведших к газовым камерам, пока в камерах находилась очередная партия. Он и остальные члены бригады стояли в коридорах, пока не затихали предсмертные вопли и не прекращались бешеные удары жертв о стальные двери. Затем они выжидали еще минут пятнадцать, пока камеры проветривались. Лишь тогда открывались двери камер, и начиналась работа бригад. Крючьями и веревками Дову приходилось разбирать клубки сплетенных между собой рук и ног, вытаскивать трупы из камер и погружать на вагонетки для отправки в печь. После этого он возвращался в камеру, окатывал пол водой и готовил камеру для новой партии, которая уже ждала в раздевалках.

Целых три дня Дов работал на этой адской работе. Вся его энергия иссякла до последней капли, и его упрямая, неукротимая воля к жизни все больше и больше иссякала тоже. Дов чуть не падал в обморок от ужаса в ожидании того мгновения, когда откроются стальные двери камер и он вновь увидит на полу сплетенный клубок трупов. Он боялся этого мгновения больше, чем боялся чего бы то ни было в гетто или в каналах. Он знал, что недолго выдержит это адское зрелище.

И тут произошло что-то невероятное!

Немцы приказали разбить печи и взорвать газовые камеры! Союзные войска наступали с запада, а русские - с востока. Теперь нацисты делали отчаянные усилия, чтобы скрыть свои преступления. По всей Польше вскрывали рвы и разбивали в порошок кости убитых. Транспорт, в котором так отчаянно нуждалась армия, использовался для перевозки евреев в Германию.

22-го ЯНВАРЯ 1945-го ГОДА.

Советская армия захватила Освенцим и Биркенау и освободила заключенных. Оргиям убийств наступил конец. Дов Ландау, 15 лет от роду, был одним из пятидесяти тысяч польских евреев, уцелевших из трех с половиной миллионов. Он сдержал обещание, данное брату.

Глава 26

Русские военные врачи, осмотревшие Дова, были поражены, что несмотря на все вынесенные им лишения и ужасы, он все же остался в живых и его здоровье даже не пострадало серьезно. Правда, он был слаб и недоразвит, особенно крепким он уже никогда не будет, но при надлежащем уходе его можно поставить на ноги.

Хуже обстояло дело с его душевным состоянием. Парень уцелел благодаря своему нечеловеческому упорству. Теперь, когда после шести лет постоянного напряжения можно было отдохнуть, на него хлынул нескончаемый поток воспоминаний и видений, мучивших его днем и ночью. Он стал нелюдимым, впал в апатию, и его психическое состояние все более и более приближалось к той узкой грани, где норма переходит в ненормальное состояние.

Колючую проволоку сняли, газовых камер и печей не стало, но память о них никогда не исчезнет в его душе. Ему казалось, что по-прежнему в воздухе пахнет горелым мясом. Вид наколотого на его руке лагерного номера неизменно напоминал ему то ужасающее мгновение, когда открывались двери газовых камер. Вновь и вновь видел он, как его мать и сестру Руфь вытаскивают из такой вот камеры в Треблинке. Вновь и вновь подносил он мерцающую свечку к обгоревшим лицам в бункере варшавского гетто, стараясь отгадать, кто же из них Мундек. Вновь и вновь видел он черепа своей матери и сестры на немецком письменном столе.

Евреи, уцелевшие в Освенциме, сгрудились в нескольких бараках. Дов просто не мог представить себе, что где-то есть жизнь без подлости и пыток. Сытая, теплая жизнь, без ненависти - была свыше его понимания. Даже весть о капитуляции немцев не вызвала в Освенциме особого энтузиазма. Эти люди не могли радоваться даже победе.

Воспоминания Дова Ландау превратились в ненависть. Он жалел, что не было больше газовых камер. Он видел в своем воображении нескончаемые ряды эсэсовцев, которых он с радостью загнал бы вместе с их собаками в эти камеры.

Война кончилась, но никто не знал, что им теперь делать и куда податься. Варшава? До нее было километров двести, а дороги были запружены потоками беженцев. Если ему даже удастся добраться до Варшавы, что тогда? На месте гетто лежат одни развалины, его мать, отец, сестры, Мундек - никого нет, они все погибли. День за днем Дов стоял у окна, не говоря ни слова. Он стоял и смотрел на низкое, мрачное небо, нависшее над Силезией.

Один за другим освенцимские евреи отправлялись по своим домам. И один за другим они возвращались в Освенцим, когда рушилась и эта последняя надежда. Немцев теперь не стало, но их дело продолжали поляки. Никто из поляков не оплакивал гибель трех с половиной миллионов евреев. Совсем напротив: в городах всюду торчали плакаты и раздавались крики: "Жиды навлекли на нас войну. Они затеяли эту войну, чтобы нажиться на ней... Во всем виноваты жиды!". Никто мертвых не оплакивал, зато тем свирепее ненавидели кучку евреев, оставшихся в живых. Они громили еврейские лавки и избивали евреев, пытавшихся вернуться к себе домой.

Этим и объяснялось, что кто бы ни пытался покинуть Освенцим, неизменно возвращался туда. Они торчали в грязных бараках, ни на что уже не надеясь и, полоумные, ждали смерти. Память о гибели ни на миг их не покидала. В воздухе по-прежнему носился смрад Биркенау.

ЛЕТО 1945-го ГОДА.

В Освенцим пришел какой-то мужчина. Его встретили подозрительным шипением. Это был молодой человек высокого роста с большими черными усами. На нем была белоснежная рубашка с закатанными рукавами. У него была походка, свидетельствовавшая о том, что он - свободный человек. Созвали собрание под открытым небом, и все уселись вокруг него.

- Меня зовут Бар Дрор, Шимшон Бар Дрор, - громко сказал он. - Меня послали из Палестины забрать вас... домой!

Впервые после долгих, долгих лет эти люди выразили радость; некоторые даже заплакали от счастья. Его забросали вопросами. Многие встали перед ним на колени, целовали ему руки, другие хотели просто дотронуться до него, слышать его, видеть его. Свободный еврей - из Палестины! Шимшон Бар Дрор - Самсон Сын Свободы - явился, чтобы забрать их домой!

Бар Дрор взял дела лагеря в свои руки и с головой окунулся в работу. Он сказал им, что пройдет еще некоторое время, прежде чем они смогут тронуться с места, но пока Мосад Алия Бет все устроит, им все же надлежит наладить здесь на месте более достойный образ жизни.

В лагере повеял совершенно новый дух. Бар Дрор создал комитеты и поручил им навести порядок в лагере. Он организовал школу, драмкружок, небольшой оркестр и танцы, выпустил газету и устраивал нескончаемые дискуссии о Палестине. Шимшон даже организовал образцовую сельскохозяйственную ферму в окрестностях, чтобы люди начали привыкать к земледельческому труду.

Когда все это было налажено и самоуправление лагеря заработало как полагается, Шимшон Бар Дрор отправился вербовать на дорогах новое пополнение для своей базы.

Пока Шимшон Бар Дрор и другие агенты Мосада Алия Бет рыскали повсюду и собирали евреев для отправки через польскую границу, другие силы работали не менее упорно, чтобы задержать их в Польше.

Во всей Европе британские посольства и консульства оказывали нажим на все правительства, чтобы закрыть границы перед беженцами. Англичане утверждали, что вся эта возня - не более как заговор мирового сионизма, имеющий целью навязать собственное решение палестинской проблемы.

Пока шла беспощадная подпольная борьба между англичанами и Мосадом Алия Бет, польское правительство приняло поразительный декрет; по этому декрету все евреи, находившиеся на польской территории, должны были остаться в Польше. Польское правительство исходило из того, что если уцелевшим евреям разрешат покинуть Польшу, то они подтвердят всему миру, что поляки продолжают гонения на евреев, - как это и было в действительности, - даже после немецких зверств.

Таким образом, евреев силой удерживали в стране, где они были нежелательны, и не давали им ехать туда, где их так ждали.

В Освенциме опять настала зима, и моральное состояние людей резко понизилось. Все усилия Бар Дрора пошли насмарку. Палестинец созывал собрания, чтобы объяснить им, какая вокруг них идет борьба, но люди не хотели его слушать. Им дела не было до политики.

Глубокой зимой в лагерь пришел еще один агент Алии Бет. Они приняли с Бар Дрором отчаянное решение. Оба палестинца созвали группоргов и распорядились, чтобы все приготовились в путь.

- Мы собираемся добраться до чешской границы, - сказал Бар Дрор. Это не так уж далеко, но добраться туда будет все-таки нелегко. Мы ведь сможем передвигаться только очень медленно: со скоростью самого слабого из нас. К тому же мы должны держаться подальше от шоссе .

Бар Дрор раскрыл карту и наметил маршрут общей длиной примерно в сто километров по Карпатским горам и через Яблунский перевал.

- А что будет, если мы доберемся в конце концов до границы? - спросил кто-то,

- Наши агенты уже действуют там. Они подкупят польских пограничников. Если только нам удастся пробраться в Чехословакию, все будет в порядке. Ян Массарик - наш. друг. Он нас не выдаст обратно.

Они вышли из Освенцима глубокой ночью и пошли по проселкам, в стороне от шоссе, несчастная кучка бездомных скитальцев, где более сильные поддерживали слабых и носили на руках детей. Так они плелись по полям, покрытым снегом, таща свои разбитые кости, в продолжение кошмарных шести дней. Затем они начали взбираться в горы сквозь ледяной ветер, и палестинцам просто чудом удалось довести их всех живыми до границы.

На границе другие агенты Алии Бет лихорадочно работали, чтобы подкупить польских пограничников, и когда изможденная толпа добралась наконец до границы, то граничники, набив карманы, ничего не видели и не слышали. Бывшие узники Освенцима благополучно перебрались в Чехословакию.

Надо было идти дальше по жестокому холоду и перебраться через Яблунский перевал. Наконец они собрались все у подножья перевала, уже на чешской стороне, голодные, с разбитыми в кровь ногами, больные, еле-еле держась на ногах. Мосад Алия Бет арендовал специальный поезд. Беженцев погрузили в вагоны, где их ждали тепло, пища и заботливый уход. Первый этап этого труднейшего путешествия был позади.

Евреи, въезжавшие в Палестину легально, передавали свои паспорта Мосаду, чтобы их можно было использовать еще раз. Пятьсот таких паспортов были розданы бывшим узникам Освенцима. Кроме того, Алия Бет позаботилась снабдить все эти паспорта еще и въездными визами Венецуэлы, Эквадора, Парагвая и других стран Южной Америки. Эти "документы" были призваны обезоружить, по крайней мере, на первых порах англичан.

Британское Си-Ай-Ди (Центральное Разведывательное Управление) узнало об этих 500 евреях, бежавших из Польши, и немедленно доложило обо всем в британское Министерство иностранных дел. Уайтхолл направил британскому послу в Праге предписание немедленно снестись с чехословацким Министерством иностранных дел и добиться задержки поезда. Посол получил немедленно аудиенцию у Массарика и потребовал, чтобы евреев отправили назад в Польшу. Он подчеркнул, что вся эта операция Мосада была нелегальной, незаконной, и что ее инициаторами были сионисты, стремящиеся навязать миру свое решение палестинского вопроса.

Массарик улыбнулся.

- Я не очень разбираюсь в нефтяных делах, господин посол, - сказал он, зато немножко разбираюсь в делах человеческих.

Давно было известно, что Массарик стоит на стороне евреев. Посол заметил, что Великобритания может высказать свое неудовольствие более "конкретным" образом.

- Господин посол, - ответил Массарик, - на меня никакие британские угрозы не подействуют. Пока я министр иностранных дел Чехословакии, границы моей страны будут открыты для евреев независимо от того, имеют ли они паспорта и въездные визы, или нет.

Посол доложил Уайтхоллу, что поезд задержать не удалось. Он отправился в Братиславу, где сходились границы Венгрии, Чехословакии и Австрии.

Опять англичане сделали попытку остановить его, но на этот раз поезд пересек австрийскую границу под личным покровительством сочувствовавшего евреям высокого американского офицера.

В Вене поезд сделал остановку, чтобы беженцы могли отдохнуть и получить остро необходимую медицинскую помощь. Им выдали новую одежду на огромной базе, созданной именно для таких целей на средства американских евреев.

Следующим этапом была Италия. Тут Мосад Алия Бет пользовался открытой поддержкой как населения, так и официальных учреждений, но помехой было то, что страна находилась под британской оккупацией.

Некоторые из британских оккупационных частей, как это ни парадоксально, состояли из палестинских еврейских подразделений. Палестинская бригада Британской Армии и ее подразделения, расположенные по всей Италии, считались Британским командованием образцовыми. Агенты Мосада проникли в эти части, и вскоре палестинские солдаты начали помогать в создании лагерей для беженцев, организации нелегальных морских рейдов и т. д. Формально палестинскими подразделениями командовали английские офицеры, но практически ими управляли Мосад и Палмах.

Шимшон Бар-Дрор был сержантом в одном таком подразделении и воспользовался своими военными документами, чтобы съездить в Польшу и собрать там беженцев.

Стояла уже весна, когда группа беженцев из Освенцима, в которой находился Дов, села в новый поезд и отправилась через австрийские Альпы и перевал Бреннер в Италию.

Поезд остановился неподалеку от озера Комо в окрестностях Милана на боковой и глухой ветке. Хотя беженцев и предупредили, что их встретят люди, одетые в британскую военную форму, все же возникла паника. Эти люди никак не могли представить себе солдат в военной форме с шестиконечной звездой на рукаве. Шестиконечная звезда олицетворяла для них гетто. Вот уже две тысячи лет, если не считать восстания в гетто, что евреи не воевали под знаменем Давидова Щита.

Они сошли с поезда, оглядываясь с опаской. Солдаты относились к ним хорошо, некоторые говорили даже на идиш и все говорили на иврите. Они были очень милы, но нисколько не похожи на евреев.

Спустя неделю после их прибытия в Милан, Дова и еще сто человек забрали глубокой ночью из небольшого лагеря, где они находились. Их посадили в британские грузовые машины, а за рулем сидели бойцы Палестинской бригады. Колонна тихо, но на полной скорости добралась до заранее обусловленного тайного места у побережья, где уже ждали еще человек триста беженцев, привезенных из других лагерей. Со стороны расположенного неподалеку порта Ла Специя приплыло небольшое судно.

Судно бросило якорь в открытом море, и беженцев перевезли на борт на резиновых лодках. Судно немедленно подняло якорь и пересекло трехмильную зону. Тут же Британский флот, всегда начеку, напал на след.

Что-то было не так с этими "Вратами Сиона". Не в пример другим судам с беженцами, этот корабль не взял курса на Палестину. Он явно шел в Лионский залив на южном побережье Франции. Ни англичане, ни беженцы на борту "Врат Сиона" не имели ни малейшего понятия, что это суденышко являлось частью гигантского заговора.

Глава 27

Биль Фрай сидел за столиком в ресторанчике братьев Миллер в Балтиморе, Мэриленд. Он бросил горсть сухариков в большую тарелку флотского супа с моллюсками и помешивал его ложкой. Он хлебнул пару раз, но у него не было аппетита. "Господи боже мой, - подумал он. - Как же мне переправиться на этой лохани через океан?".

Биль Фрай считался наиболее толковым капитаном Мосада. Его высадка "Давидова Щита" у Кесарии открыла новую страницу в войне за нелегальную иммиграцию. Она заставила англичан создать концентрационные лагеря на Кипре. Это был поворотный пункт: Мосад направлял в Палестину одно судно за другим, а англичане с той же регулярностью заворачивали их. Теперь назревал новый кризис. Мосад Алия Бет прислал столько беженцев, что лагеря на Кипре их просто уже не вмещали.

Гордый своими успехами и полный решимости сорвать английскую политику ограничения иммиграции, Мосад затеял безумный план, и на Биля Фрая было возложено ею проведение в жизнь.

Его "Давидов Щит" со своими двумя тысячами пассажирами был до сих пор крупнейшим нелегальным транспортом. На других судах было всего несколько сот беженцев, не более тысячи. Теперь Мосад решил, что если ему удастся прорваться через блокаду на судне, вмещающем более пяти тысяч беженцев, это нанесет англичанам сокрушительный удар.

Билю было поручено найти подходящее судно, отремонтировать его и погрузить на борт пять тысяч беженцев из лагеря Ла Сиотат на юге Франции. Судно решили достать в Соединенных Штатах или в Южной Америке, чтобы англичане ничего не могли заподозрить. За европейскими портами Си-Ай-Ди наблюдало неусыпно. Агенты Мосада рыскали по Южной Америке, а сам Биль объезжал порты мексиканского залива и восточного побережья. Очень скоро выяснилось, что на деньги, которыми они располагали, подходящего судна купить не удастся. Пришлось Билю пойти на риск, и теперь он не находил себе места. Он купил старый-престарый пароход, который совершал когда-то рейсы по Чизапикскому заливу между Балтиморой и Норфольком. Пароход этот с гордым названием "Дженерел Стоунвол Джэксон", неуклюжее пассажирское судно, никогда по океану не плавал. Единственное его преимущество состояло в том, что его удалось купить дешево.

Официант в белой куртке подошел к столику и спросил:

- Что-нибудь не так с супом, сэр?

- А? О, черт, нет... суп чудный, - пробормотал Биль, хлебнув ложку.

А может, покупка этой лохани была ошибкой? В настоящую минуту пароход находился на верфи в Ньюпорт Ньюз, штат Виргиния, где его переоборудовали под 6850 пассажиров.

Биль вздохнул. А вот и другая сторона медали. Если только ему удастся вывезти из Европы одним махом семь тысяч беженцев! Вся политика англичан полетит тогда вверх тормашками!

Биль отодвинул суп и попросил счет. Он достал потухший окурок сигары из пепельницы, зажег его и еще раз прочитал телеграмму, полученную из Ньюпорт Ньюз: ДЖЕКСОН ГОТОВ.

На следующий день Биль собрал свою команду, состоявшую из палестинских пальмаховцев и ребят Мосада, американских евреев, сочувствующих испанских бойцов, итальянцев и французов. Он осмотрел судно и сделал пробный рейс вдоль берега южной части залива, затем дал "Полный вперед" и вышел в океан.

Не прошло и трех часов, как пошли неполадки, и пришлось вернуться в Ньюпорт Ньюз.

В течение следующих двух недель Биль сделал еще два пробных рейса. Как только старое судно выходило из привычных вод, оно тут же бунтовало, и приходилось возвращать его в порт.

Биль признался ребятам Мосада, что он сделал ошибку. Джэксон ни за что не справится. Они уговорили его загнать судно в верфь еще на неделю и попытаться еще раз.

При пятой попытке вся команда затаила дыхание, когда ветхий пароход обогнул мыс Генри и пыхтя вышел в Атлантический океан. К радостному изумлению всех, он продолжал пыхтеть.

Двадцать два дня спустя "Стоунвол Джэксон" притащился во французский порт Тулон в Лионском заливе, всего в сорока милях от Марселя и не более двадцати от главного лагеря беженцев в Ла Сиотат.

Во Франции была как раз забастовка водителей грузовых машин, и Си-Ай-Ди, неусыпно наблюдавшее за Ла Сиотат, могло позволить себе небольшой отдых: раз не было движения, то и бояться было нечего. Кроме того, после прибытия "Врат Сиона", на борту которого находился Дов, в Пор-де-Бук несколько недель тому назад, из европейских портов не поступало никаких сведений о новых нелегальных судах.

Прибытие "Джэксона" захватило англичан врасплох.

Никаких сведений о нем к ним не поступало, так как купили и переоборудовали его в Штатах, а до сих пор не было еще ни одного случая, когда мосадовский корабль был бы достаточно большим, чтобы переплыть Атлантический океан. Когда "Джэксон" должен был вот-вот бросить якорь в Тулоне, люди Мосада пошли к председателю профсоюза шоферов и объяснили ему положение. Шоферы тайно собрали грузовики и, несмотря на забастовку, без шума перевезли шесть с половиной тысяч беженцев, среди них и Дова, из Ла Сиотат в Тулон.

Си-Ай-Ди обо всем стало известно лишь в самый последний момент. Они тут же бросились в Тулон и всучили огромные взятки служащим порта, чтобы только задержать отплытие "Джэксона" до тех пор, пока они свяжутся с Лондоном и получат указания.

Мосад Алия Бет, действуя еще большими взятками, добивался разрешения на выход в море, и "Джэксон", теперь переименованный в "Обетованную землю", открыто и вызывающе поднял сине-белый флаг на мачту.

В британском Адмиралтействе, в Чэтэм Хауз, и в Уайт-холле происходили срочные совещания. Было ясно, какими осложнениями все это грозит политике англичан. "Обетованная земля" должна быть задержана во что бы то ни стало. Англичане направили французам гневные ноты, полные угроз. К Тулону подплыли британские военные корабли. В ответ французы дали санкцию на отплытие "Обетованной земли".

"Обетованная земля" вышла из тулонской гавани под радостные восклицания тысяч беженцев, находившихся на борту. Как только она пересекла трехмильную зону, тут же за ней увязались два подстерегавших ее британских крейсера: "Апекс" и "Данстон Хил".

Прошло три с половиной дня, во время которых Биль Фрай следовал по прямому курсу в Палестину. Длинная и узкая труба парохода пыхтела, машина стонала, на палубе копошились люди, а крейсеры не спускали глаз с судна.

"Апекс" и "Данстон Хил" держали постоянную связь с адмиралтейством в Лондоне. Когда "Обетованная земля" доплыла уже почти к цели, и до палестинского берега осталось не более пятидесяти миль, англичане не посчитались с правилами борьбы против нелегальной иммиграции. "Апекс" подплыл вплотную к пароходу и дал залп чуть ли не по самому носу судна. Затем в громкоговорителе крейсера раздался голос:

"Контрабандное судно! Остановите машину и приготовьтесь к обыску!".

Биль Фрай принялся кусать свою сигару. Он схватил мегафон и шагнул на мостик.

"Мы в открытом море, - заорал он. - Если вы возьмете нас на абордаж, это будет чистейшим пиратством!".

-Очень жаль, ребята, но приказ есть приказ. Вы дадите себя обыскать, не оказывая сопротивления?

Биль обернулся к командиру-пальмахнику, стоявшему позади.

- Ну-ка, устроим встречу этим мерзавцам!

"Обетованная земля" дала полный вперед, пытаясь ускользнуть от крейсеров. "Апекс" поплыл рядом, затем резко повернул и протаранил бок ветхого судна. Пробоина получилась огромная, но над ватерлинией, и пароход весь зашатался от удара. "Апекс" открыл пулеметный огонь, чтобы прогнать всех с палубы и приступить к абордажу.

Британские матросы в противогазах и вооруженные пистолетами прыгнули на палубу "Обетованной земли" и направились к палубным надстройкам. Пальмахники тут же протянули заграждение из колючей проволоки и обрушили на англичан град камней и струи из брандспойтов.

Англичан оттеснили назад к борту. Они пустили в ход огнестрельное оружие и потребовали подкрепления. Появились свежие силы, на этот раз с ножницами. Англичане вновь бросились в атаку. Вновь вода из брандспойтов отогнала их. Под прикрытием пулеметного огня с "Апекса" англичане в третий раз пошли в атаку, добрались до колючей проволоки и только начали орудовать ножницами, как на них обрушились струи кипятка из брандспойтов. Теперь пальмахники перешли в атаку сами, опрокинули англичан и сбросили их, одного за другим, в море.

"Апекс" прекратил огонь, чтобы поднять на борт своих барахтавшихся в воде матросов, а "Обетованная земля", с огромной пробоиной в боку, опять запыхтела. "Данстон Хил" бросился вдогонку и тут же настиг ее. На борту крейсера уже обсуждали вопрос, не следует ли протаранить пароход еще раз. Но еще одна пробоина, и ветхое судно могло пойти ко дну. Крейсер не стал рисковать. Зато "Данстон Хил" обрушил на палубу свирепый огонь из пулеметов, и беженцам, а также пальмахникам, пришлось скрыться. Приставив к борту лестницы, матросы "Данстон Хила" взяли пароход на абордаж. Последовал яростный бой врукопашную. Действуя дубинками, частенько и пистолетами, англичане напирали на лестницу, ведущую к капитанскому мостику.

Тем временем "Апекс" оправился и подплыл к месту боя. Оба крейсера взяли пароход в ножницы. "Апекс" вооружил свою абордажную команду слезоточивыми газами, и под прикрытием газов команда "Апекса" напирала с тыла.

Дов Ландау участвовал в схватке. Он с группой беженцев охраняли лестницу, ведущую на мостик. Добрых полдесятка раз они сбросили англичан с лестницы, пока слезоточивые газы и огонь из пистолетов не заставили их отступить.

Наконец англичане захватили всю палубу. Получив подкрепление и угрожающе направив винтовки и дула пистолетов на беженцев, они дали возможность другому отряду броситься в сторону рубки, чтобы завладеть штурвалом.

Биль Фрай и пятеро матросов встретили первых трех англичан, ворвавшихся в рубку, пистолетами и кулаками. Отрезанный от всех, Биль Фрай продолжал драться, пока англичане не избили его до полусмерти и выволокли из рубки.

Бой длился четыре часа. Англичане потеряли восемь человек убитыми. Два десятка англичан были ранены. Евреев было убито пятнадцать человек, среди них и капитан судна, американец Биль Фрай. Наконец-то англичане завладели "Обетованной землей".

Когда "Данстон Хил" с "Обетованной землей" на буксире стал подплывать к Хайфе, были приняты чрезвычайные меры, чтобы все это держать в строгой тайне. Старый пароход сильно пострадал. Британские солдаты наводнили весь район порта в Хайфе. Расположенная в районе Шестая дивизия парашютистов, вооруженная до зубов, была приведена в боевую готовность. Однако, несмотря на все попытки держать все в тайне, ничего из этого не получилось. Англичане не знали, что евреи уже передали по радио полный отчет о захвате "Обетованной земли" в открытом море.

Когда оба судна подплыли к Хайфе, евреи объявили в Палестине всеобщую забастовку. Англичанам пришлось мобилизовать войска и даже танки, чтобы оградить порт и беженцев от возмущенных палестинских евреев.

Четыре британских корабля, предназначенных для перевозки заключенных: "Эмпайр Монитор", "Эмпайр Ринуан", "Эмпайр Гардиан" и "Магна Харта" ждали погрузки беженцев с "Обетованной земли". Но в тот самый момент, когда ветхий катер, курсировавший по Чизапикскому заливу, вошел в гавань, весь порт и вся Хайфа задрожали от мощного взрыва. Взрыв произошел на "Эмпайр Монитор" и от судна остались только рожки да ножки. Операция была проведена пальмахниками-амфибиями, подложившими магнитную мину под бугшприт.

"Обетованная земля" причалила к пристани, и тут же началась погрузка беженцев на британские суда. Большинство беженцев пало духом и не помышляло уже о сопротивлении. Их повели в баню, раздели наголо, обыскали, погнали под душ, затем всю эту жалкую процессию повели на оставшиеся три корабля.

Дов Ландау, а с ним еще человек двадцать пять беженцев, засели в трюм, вооружившись кусками стальных труб, и продолжали оказывать сопротивление до конца. В трюм накачали слезоточивые газы, но и тогда Дов, схваченный четырьмя солдатами, не переставал ругаться и отчаянно отбиваться. Его бросили за решетку на "Магна Харта".

Забитые до отказа, три британских судна, в сопровождении крейсеров "Данстон Хил" и "Апекс", подняли якорь и отплыли из Хайфы.

Если бы беженцев отправили на Кипр в без того переполненные лагеря, то евреи достигли бы своей цели: шесть с половиной тысяч беженцев было бы вывезено из Европы, и на столько же увеличилось бы непрерывно растущее число заключенных, ожидавших на Кипре отправки в Палестину.

"Беженцы с так называемой "Обетованной земли", находящиеся сейчас на борту "Эмпайр Гардиан", "Эмпайр Ринуан" и "Магна Харта", подлежат возвращению в порт отправления, то есть в Тулон. С нынешнего дня все нелегальные иммигранты, которые попытаются пробраться в Палестину, будут возвращены в те порты, где они сели на судно".

Пальмахники и агенты Мосада, находившиеся на борту трех кораблей вместе с беженцами, приняли поэтому следующее решение. Если англичане добьются своего, и беженцев высадят в Тулоне, то на этом нелегальная иммиграция закончится. Ни под каким видом нельзя поэтому допустить этой высадки.

Когда корабли вошли в Лионский залив и бросили якорь в открытом море, англичане приняли все меры, чтобы все дело держать в глубокой тайне.

Одновременно с этим командиры-пальмаховцы, находившиеся на борту кораблей, передали капитанам, всех трех кораблей заявление, гласившее: "Вы сможете высадить нас на берег только силой".

Начальник эскадры немедленно радировал обо всем в Лондон и потребовал указаний. Уайтхолл тут же принялся нажимать на Париж, угрожая вплоть до разрыва отношений. Они предупредили французов не принимать сторону евреев и не возражать против высадки беженцев силой. Четыре дня летели донесения и инструкции от кораблей, из Лондона, из Парижа и назад. Затем французское правительство объявило англичанам о своем решении: "Французское правительство не будет участвовать и не допустит применения силы к беженцам. Если беженцы желают вернуться во Францию по своей доброй воле, мы их всегда примем с радостью".

Французы приняли сторону евреев, несмотря на угрозу разрыва отношений с англичанами. Беженцы облегченно вздохнули. Как один человек они решили не двигаться с места. Оправившись от удара, англичане объявили беженцам, что либо они добровольно высадятся в Тулоне, либо же будут торчать в лионском заливе пока не сдохнут.

На борту "Эмпайр Гардиан", "Эмпайр Ринуан" и "Магна Харта" евреи устроили баррикады. Пальмахники создали школы, обучали беженцев ивриту, стали издавать газету, организовали драмкружок и делали все, чтобы не дать людям падать духом. Французские власти ежедневно направляли длинные конвои баркасов к кораблям, чтобы снабдить беженцев продовольствием и медикаментами. На борту кораблей родилось за это время больше десятка детей. Прошла неделя, а беженцы стояли на своем.

На берегу появились журналисты, заинтересовавшиеся странными тремя кораблями и возмущавшиеся таинственностью, которой их окружали. Однажды ночью агент Мосада с "Эмпайр Гардиан" добрался вплавь на берег и рассказал обо всем французским журналистам.

Весть немедленно разнеслась по Франции, Италии, Голландии и Дании. Передовицы газет во всех четырех странах были полны грубых ругательств в адрес британских властей.

Лондон заранее приготовился к этому взрыву негодования. Они ничего и не ожидали другого. Они все предусмотрели, только не это неукротимое упрямство беженцев. Условия на кораблях были ужасные. Было невыносимо душно, и очень многие заболели. Тем не менее, беженцы отказывались высаживаться. Судовые команды, не очень-то отваживавшиеся в закрытые решетками трюмы, начинали мало-помалу нервничать. Прошла вторая неделя, а евреи не сдавались. Возмущение печати все нарастало.

Прошла еще одна неделя. Затем еще одна.

Интерес постепенно слабел. Затем на берег был доставлен без применения силы первый еврей. Он был мертв. Последовал новый взрыв возмущения в мировой печати. Капитаны всех трех кораблей доложили, что беженцы, как никогда, полны решимости не сдаваться, и нажим на Уайтхолл все усиливался. Если на берег будут доставлены новые трупы, дело примет весьма скверный оборот.

Инициаторы британской политики решили прибегнуть к обходному маневру. Они потребовали от беженцев послать делегацию для ведения переговоров. Они рассчитывали на то, что удастся найти какой-нибудь компромисс, который позволит им выйти с честью из всей этой истории. Со всех трех кораблей получился один и тот же ответ: "Мы согласны высадиться только в Палестине".

Пошла шестая неделя. Когда на борту умер еще один беженец, англичане поставили перед беженцами ультиматум: либо они высадятся на берег, либо вся ответственность падет на них. Было не совсем ясно, о какой ответственности шла речь, но когда беженцы отклонили и ультиматум, настаивая на своем, англичане были вынуждены действовать.

"Транспортным судам "Эмпайр Гардиан" и "Эмпайр Ринуан", - говорилось в приказе, - немедленно поднять якорь и следовать в Гамбург, британскую зону оккупации. Пассажиров этих двух кораблей высадить на берег и отправить в Дахау до дальнейшего распоряжения".

Пока оба корабля взяли курс через Гибралтарский пролив на Гамбург, Мосад делал отчаянные попытки посадить на два других корабля 15 тысяч новых беженцев, чтобы вывезти их нелегально в Палестину. Ибо, когда "Ринуан" и "Гардиан" прибыли в Германию, возмущение мирового общественного мнения бесчеловечной английской политикой достигло предела. Победа, одержанная Мосадом над Англией, была довольно безрадостна.

Все же последнему из трех кораблей, транспортному судну "Магна Харта" англичане разрешили высадить беженцев на Кипре, где их тут же отвезли в лагерь в Караолос. Дову повезло. Он отпраздновал свой 16-ый день рождения не в Дахау, а в Караолосе. Зато у него ничего не осталось в душе, кроме ненависти.

Глава 28

Свой семнадцатый день рождения Дов отметил тоже в лагере - в Караолосе. Он провел этот день точно так же, как и все остальные дни. Он лежал на койке, глядя в пространство, и не сказал никому ни слова. Он вообще ни разу ни с кем не говорил с того самого дня, когда его вынесли из трюма "Обетованной земли". Длинные недели перед Тулоном еще более усилили его ненависть.

В Караолосе с ним пытались заговорить десятки людей: социальные работники, врачи, учителя и пальмахники, но Дов никому не доверял и никого не хотел видеть. Им так и не удалось пробить эту стену.

Днем он лежал на своей койке. Ночью он гнал от себя сон: стоило ему заснуть, как тут же одолевали кошмары. Вновь и вновь он видел во сне, как открываются двери газовых камер в Освенциме. Целыми часами он смотрел на лагерный номер, наколотый на его руке: 359195.

В палатке напротив жила девушка. Это была красивая девушка. Он еще такой не видел. В этом не было ничего удивительного: в тех местах, где ему пришлось жить, женщины не могли быть красивыми. Она работала воспитательницей, всегда улыбалась ему и никогда на него не сердилась, как сердились все остальные. Эта девушка была Карен Ханзен-Клемент.

Карен тоже обратила внимание на Дова и пыталась разузнать, почему он не учится в школе и вообще ни в чем не принимает участия. Ее предупредили держаться подальше от него; он, дескать, неисправим и, пожалуй, даже опасен.

Это предупреждение только подзадорило Карен. Она знала, что Дов был в Освенциме, и испытывала к нему глубокое сочувствие. Ей не раз удавались с такими юношами вещи, которые вряд ли удались бы кому-нибудь другому, и хотя она понимала, что лучше с таким не связываться, любопытство брало верх всякий раз, когда она выходила из своей палатки, расположенной как раз напротив.

Однажды Дов лежал, как обычно, на своей койке и глядел в пространство. Было очень жарко, и он весь вспотел. Вдруг он почувствовал, что кто-то зашел в палатку, и молниеносно спрыгнул с койки. Перед ним стояла Карен.

Мальчик весь напрягся.

- Ты не одолжишь мне ведро? Мое потекло, а вот-вот подъедет водовоз.

Дов вытаращил на нее глаза и заморгал.

- Я говорю, ведро не одолжишь?

Дов что-то проворчал.

- Так как же? Да или нет? Ты что, немой?

Они стояли друг против друга, как два петуха, приготовившиеся к прыжку. Карен уже жалела, что вообще зашла в палатку. Она сделала глубокий вдох.

- Меня зовут Карен, - сказала она. - Я живу напротив.

Дов все еще не отвечал. Он не сводил с нее глаз, но молчал.

- Ну, ты мне дашь ведро?

- Чего тебе здесь надо? Тоже мне - агитатор!

- Я пришла, чтоб попросить ведро. Чего это я буду тебя агитировать? Больно много о себе воображаешь!

Он отвернулся, сел на койку и начал кусать ногти. Ее прямота совершенно обезоружила его. Он показал рукой на ведро, стоявшее в углу, и она тут же взяла его. Он быстро посмотрел на нее краем глаз.

- А тебя-то как зовут? Вот я приду и верну тебе ведро, а как зовут, не знаю.

Он не ответил.

-Ну?

-Дов!

- А меня - Карен. Можешь звать меня Карен. И здороваться со мной можешь. А там, глядишь, и улыбаться научишься.

Он стал медленно оборачиваться, но она уже выскочила из палатки. Он подошел к двери и посмотрел ей вслед. Как раз подъехала английская цистерна, и она пошла набрать воды. Она была удивительно красива.

Это был первый случай за много, много месяцев, оторвавший Дова от его вечного самоанализа. Эта Карен была совсем непохожа на тех, кто пытался заговорить с ним до этого.

Она была прямая, немного капризная и пугливая, но ее существо излучало какую-то ласку. Она не надоедала ему и не говорила громких слов, в которые сама не верила. Она была такая же заключенная, однако не жаловалась и не ходила злая, как все остальные. У нее был нежный голосок, но в то же время решительный.

- Привет, Дов, - сказала Карен, вернувшись. - На, возьми ведро. Спасибо!

Он что-то буркнул.

- Ах да, ты же говорить не умеешь по-человечески, а только бурчать. У меня в садике есть такой. Только он разыгрывает из себя льва.

- Привет! - заорал Дов, что было мочи.

Дов знал теперь, когда она встает по утрам. Он знал, когда она идет стирать, а когда в садик. Однажды он украдкой забрался в ее палатку и осмотрел ее ведро. Ничего оно не текло. Он лежал теперь целыми днями на койке и с нетерпением ждал стука ее каблуков на дорожке. Он подскакивал к двери своей палатки и украдкой смотрел ей вслед. Частенько и Карен смотрела в сторону его палатки, и их взгляды на мгновение встречались. Тогда Дов обычно сердился и упрекал себя в слабости и в том, что он просто губошлеп.

Дни шли за днями, но для Дова что-то все-таки изменилось. Он по-прежнему молчал и чуждался людей, но его мысли частенько отвлекались от смерти и ненависти, и он даже слышал, бывало, как дети играют рядом на площадке, и как она им что-то говорит. Все это было ново для него. За все время пребывания в Караолосе он почему-то не расслышал голоса детей, пока он не познакомился с Карен.

Однажды ночью Дов стоял у колючей проволоки и следил за лучами прожекторов, скользившими над палатками. Он часто стоял так и смотрел, потому что спать он боялся. Пальмахники устроили костер на детской площадке, там люди сидели, пели и плясали. Когда-то он сам пел так и плясал на собраниях "Строителей", но теперь все это ему опостыло. Тогда на собраниях были и Мундек, и Руфь и Реббека.

- Хэлло, Дов!

Он обернулся рывком и увидел рядом тонкий силуэт и Карен. Слабый ветерок играл в ее длинных волосах, а она куталась в видевший виды платок.

- Давай подойдем к костру!

Она подошла ближе, но он повернулся к ней спиной.

- Ведь я же тебе нравлюсь, дурачок ты этакий! Меня ты можешь не стесняться. Почему ты живешь таким волком?

Он только мотнул головой.

- Дов..., - шепнула она.

Он резко обернулся к ней. Его глаза сверкали от бешенства.

- Бедный Дов! - закривлялся он. - Бедный безумец! Ты ничуть их всех не лучше! Ты только красивее! - Дов положил ей руки на шею и начал стискивать пальцы вокруг горла. - Оставьте меня в покое... оставьте меня в покое...

Карен посмотрела ему прямо в глаза.

- Убери руки прочь... Сию же минуту!

Он отнял руки.

- Я хотел только нагнать на тебя страху, - сказал он. - Ничего плохого я бы тебе все равно не сделал.

- Никакого страха ты на меня не нагнал и не нагонишь, - ответила она презрительно и пошла прочь.

Неделю Карен не разговаривала с ним и даже не смотрела в его сторону. Его охватило какое-то мучительное беспокойство. Дов не мог уже проводить часы на койке в молчании, как проводил раньше. Целыми днями он ходил взад и вперед по палатке. На кой черт он связался с этой девушкой! Раньше у него были его воспоминания, и только они одни. Теперь он даже думать разучился!

Однажды вечером Карен была с детьми на площадке. Вдруг один ребенок упал и начал плакать. Она опустилась перед ним на колени, обняла его и начала его успокаивать. Подняв голову, она увидела перед собой Дова.

- Хэлло! - сказал он быстро и пошел прочь. Несмотря на все предостережения, Карен знала, что она глубоко проникла в его душу, покрытую мраком. Она знала, что мальчик в отчаянии, что ему хотелось выбраться из своего мрачного одиночества, и что своим скупым "хэлло" он хотел по-своему извиниться.

Несколько дней спустя она нашла на своей койке рисунок. Она поднесла рисунок к свече и принялась рассматривать его. Рисунок изображал девушку, стоящую на коленях и держащую в руках ребенка. На заднем плане - колючая проволока. Она перешла дорожку и вошла к Дову в палатку. Увидев ее, Дов повернулся к ней спиной.

- Ты очень хорошо рисуешь, - сказала Карен.

- Еще бы! - бросил он в ответ. - Пора было набить руку. Моя специальность - Джордж Вашингтон и Линкольн.

Он присел на краю койки и принялся кусать губы. Карен села рядом. Его охватило какое-то странное ощущение - кроме как со своими сестрами, он еще никогда не сидел так близко к девушке. Она дотронулась пальцем до голубой наколки на его левой руке.

- Освенцим?

- На кой черт я тебе вообще сдался?

- Может, ты мне нравишься.

- Нравлюсь?

- Aгa. Когда ты не рычишь, а это с тобой почти не бывает, ты ничего. И голос у тебя приятный, когда не орешь.

У него задрожали губы.

- А я... а ты мне действительно нравишься. Ты не такая, как все остальные. Ты, кажется, понимаешь меня. У меня был брат, Мундек; тот меня тоже всегда понимал.

- Сколько тебе лет?

- Семнадцать. - Дов вскочил на ноги и резко обернулся к ней. - Боже, как я ненавижу этих англичан! Они ничуть не лучше немцев.

-Дов!

Взрыв прекратился так же быстро, как начался. Все же начало было положено: он, хоть немного, а сбросил маску. Уже больше года он не сказал ни с кем больше одного-двух слов. Он тут же на глазах у Карен полез обратно в свою мрачную скорлупу.

Дов так искал общества Карен, потому что она была ласкова к нему, слушала его и, кажется, даже понимала. Он начинал, бывало, говорить спокойно, но потом на него находило, из него перла ядовитая ненависть, и кончалось тем, что он обратно забирался в свой странный мирок.

Карен доверяла ему все больше и больше и рассказала ему, что она оттого так стремится попасть в Палестину, что надеется найти там своего отца. С тех самых пор, как она оставила Ханзенов, она была все время до того занята своими детьми, что у нее просто не оставалось времени подружиться с кем-нибудь. Дову было лестно, что она рассказывала ему все это, а и она, как ни странно, испытывала удовольствие от этих бесед.

И однажды произошло что-то очень важное. Дов Ландау улыбнулся.

Когда они мирно беседовали, ему тоже хотелось рассказать ей о чем-нибудь приятном. Она так ласково говорила о Ханзенах, о датчанах, о детях, которых она так любила, о своей надежде найти отца. Ему очень хотелось подражать ей, но как он ни силился, а ничего приятного он вспомнить не мог. Родители, сестры, родной дом - все это было так давно, что он все позабыл.

Карен тщательно избегала тем, которых избегал он сам. Она никогда его не расспрашивала об Освенциме или о гетто.

Спустя несколько недель она явилась к нему с заданием.

- Дов, сделай для меня что-то. Дов сразу стал подозрительным.

- Ребятам из Мосада известно, что ты был в Освенциме и что ты умеешь подделывать бумаги.

- Ну так что же?

- Здесь какой-то новый палестинец, Иоав Яркони говорит, что он хочет побеседовать с тобой. Его зовут Ари Бен Канаан. Ему нужны паспорта и всякие бумаги. Вот ты ему и нужен.

- Ах, вот оно что! Вот для чего ты так ко мне подлизывалась! Чтобы завербовать!

- Дов, перестань! Ты сам не веришь тому, что ты говоришь.

- Ну, хорошо, - пробормотал Дов. - Если я им так уж нужен, то чего ж им не прийти и не попросить меня самим?

- Как же они могут попросить тебя, когда ты ни с кем не хочешь разговаривать?

- А с какой стати мне работать на них?

- С той стати, что они работают на тебя.

- Черта с два они на меня работают! Они работают на самих себя.

- Ладно, пусть по-твоему. Но ведь они не хуже немцев, а если ты мог подделывать доллары для тех, то ничего с тобой не случится, если ты будешь подделывать паспорта для Мосада.

- Да, ты за ответом в карман не полезешь.

- Дов, я никогда ни о чем тебя не просила. А теперь прошу. Что мне им сказать?

- Скажи им, что я, может быть, соглашусь, но нужно сначала о многом поговорить.

- Вот и пойди поговори. Ари Бен Канаан сидит и ждет.

- Пускай приходит сюда.

Дову Ари Бен Канаан понравился, хотя он ни за что бы в этом не признался. Он был прямой, говорил дело и без обиняков сказал Дову, что если он не согласится работать на него, то он отправит его с Кипра последним.

Дову нравились в нем качества врожденного вождя, те качества, которыми обладал и Мундек. Он начал работать в одном из классных помещений, где находился штаб Пальмаха. Тем не менее, все, кроме Карен, продолжали считать его неисправимым. Он по-прежнему говорил только сердито. Когда на него находило, ее всегда звали, чтобы успокоить его.

Она замечала в нем вещи, которых не замечал никто другой - неукротимую силу и гордость. Были еще и другие причины, не совсем ясные ей самой, из-за которых он ей нравился все больше и больше.

Спустя две с половиной недели после прибытия Беи Канаана на Кипр, Давид Бен Ами передал Дову список в триста фамилий детей, для которых он должен был изготовить наряды на переброску из Караолоса в новые лагеря у Ларнаки. Дов знал, что никакая это не переброска, а побег. Ни его фамилия, ни фамилия Карен в списке не значились.

Дов сказал Давиду, что ему нужно поговорить с Бен Канааном. Во время этого разговора он потребовал от Ари, чтобы его и Карен включили в список. Ари согласился.

Глава 29

До последнего этапа Операция Гидеон осталось всего 24 часа.

Ари Бен Канаан созвал совещание своих командиров в доме Мандрии, их союзника-киприота.

Давид Бен Ами вручил Ари наряды, изготовленные Довом. Ари посмотрел на бумаги и сказал, что парень - настоящий артист своего дела. Никто не догадается, что это подделка. Давид доложил, что он покончил со всеми приготовлениями, начиная от мер безопасности и вплоть до кошерной пищи для верующих детей.

Иоав Яркони, марокканец, доложил, что грузовые машины все наготове и что потребуется не более двадцати минут, чтобы они добрались от 23-ей колонны до Караолоса. Он сообщил также точное время, необходимое для переезда из Караолоса в Кирению по ряду других маршрутов.

Зеев Гильбоа доложил, что погрузка детей в машины займет считанные минуты, как только машины прибудут в Караолос. Он сообщит детям о цели поездки непосредственно перед отправкой.

Американец Ханк Шлосберг, капитан "Эксодуса", сказал, что он поднимет якорь в Ларнаке на рассвете, возьмет курс на Кирению и прибудет туда за час, а то и за два, до прибытия автоколонны.

Мандрия доложил, что он расставил наблюдателей вдоль пути следования автоколонны. Они немедленно сообщат водителям, если произойдет что-нибудь непредвиденное. Другие наблюдатели следили за целым рядом обходных маршрутов. Мандрия сказал, что он лично будет ждать, как приказано, в Фамагусте у себя дома. Как только колонна проедет мимо его дома, он тут же позвонит в Кирению Марку Паркеру.

Ари встал и окинул взглядом своих помощников. Все нервничали. Даже столь спокойный обычно Яркони уставился в землю. Ари не стал ни поздравлять их, ни желать им успеха. С поздравлениями еще успеется. Что же касается успехов, то об этом они уж побеспокоятся сами.

- Я сначала хотел устроить этот побег только дня через три, когда сами англичане начнут перебрасывать детей в новые лагеря. Но нам стало известно, что майор Алистэр что-то заподозрил. Мы имеем все основания считать, что он потребовал из Лондона указаний, минуя своего непосредственного начальства, генерала Сатерлэнда.

Поэтому нам приходится действовать немедленно. Наши машины прибудут в Караолос в девять утра. Я надеюсь, что к десяти часам дети будут уже в машинах и мы проедем мимо вашего дома в Фамагусте. С момента, когда мы свернем с ларнакского шоссе, нам предстоят два решающих часа. Нет оснований полагать, что нашу колонну остановят. Наши машины известны по всему Кипру.

Однако... мы должны действовать так, как если бы были на подозрении. Есть еще какие-нибудь вопросы?

Восторженная натура Давида Бен Ами не позволила ему покончить с таким делом без тостов. Ари относился к его затеям со снисхождением.

- Лехаим! - сказал Давид, подняв рюмку.

- Лехаим! - ответили остальные.

- Мне частенько приходится слышать этот ваш "Лехаим", - сказал Мандрия. Что это слово обозначает?

- Оно обозначает "За жизнь!", - ответил Давид. - В устах евреев это немалое требование.

- "За жизнь", - повторил Мандрия. - Хорошо как! Ари подошел к Мандрии и обнял его по-пальмаховски.

- Вы были нам настоящим другом, - сказал он. - Теперь мне надо пойти к Паркеру.

У Мандрии были слезы, на глазах. Он знал, что так они обнимаются только со своими. Такое объятие со стороны Ари означало, что его полностью приняли как своего.

Полчаса спустя Ари, под видом капитана Калеба Мура, встретил Марка на террасе отеля "Кинг Джордж". Марк был сплошной комок нервов.

Ари сел, от сигареты отказался и заказал себе виски.

- Ну как? - нетерпеливо спросил Марк.

- Завтра мы будем в Караолосе в девять утра.

- Я думал, вы подождете, пока англичане сами начнут перебрасывать детей.

- Оно и было бы лучше, но мы не можем ждать. Дружок из Си-Ай-Ди сообщил нам, что Алистэр о чем-то догадывается. Успокойся, - сказал Ари. - Еще немного, и все будет позади. Англичане, хотя и заподозрили что-то, но сами не знают что. Вот и все наши дела.

Марк кивнул. Он собирался послать телеграмму и попросить о продлении отпуска. В Лондоне Брэдбери узнает по подписи "Марк", что Операция Гедеон закончилась успешно и немедленно напечатает репортаж, который Марк отправил ему через знакомого гражданского летчика неделю тому назад.

- А что, если Мандрия не позвонит мне в десять?

Ари улыбнулся.

- Тогда я бы тебе советовал сорваться как можно скорее. Разве только ты желаешь написать репортаж о моей казни.

- Получился бы неплохой репортаж, - ответил Марк. Он допил свою рюмку.

- Кстати, - сказал Ари, глядя в сторону моря, - с того дня, как нам пришлось включить Карен в список, Китти ни разу не была в лагере.

- Правильно. Она со мной во "Дворце".

- И как она?

- Ну, как, по-твоему? Плохо, конечно. Она не хочет, чтобы Карен попала на "Эксодус". Можно ли осуждать ее за это?

- Я и не осуждаю. Мне просто жаль ее.

- Очень мило с твоей стороны. Я не знал, что ты можешь пожалеть кого-нибудь.

- Мне жаль, что она поддалась своему чувству.

- Вот как? Я забыл. Ты ведь не признаешь никаких чувств.

- Ты нервный, Марк.

Спокойствие Ари злило Марка.

Он вспомнил, как горевала Китти, когда она вернулась в Кирению и рассказала ему, что Карен тоже попадет на "Эксодус".

- Что ты хочешь? Китти вынесла в жизни больше страданий, чем под силу женщине.

- Страданий? - сказал Ари. - Я боюсь, что Китти Фремонт вообще не знает, что такое "страдания".

- Ну тебя к черту, Бен Канаан. Не думаешь ли ты, что евреи взяли все страдания на свете на откуп?

- По счастью, вам платят не за то, чтобы мне сочувствовать. А мне на ваше сочувствие в высшей степени наплевать.

- Как ты так можешь? Я сочувствую каждой человеческой слабости.

- У меня их нет в рабочее время.

Марк поднялся, собираясь уйти. Ари схватил его за рукав. Марк впервые видел Ари по-настоящему сердитым. Его глаза сверкали гневом.

- Что, по-твоему, здесь происходит? К черту! Это тебе не пикник в саду у герцогини. Мы вызываем завтра на бой всю Британскую империю.

Он выпустил рукав Марка и пожалел о своей вспышке. В эту минуту Марк пожалел его. Ари, правда, умел скрывать свои чувства, но нарастающее напряжение сказывалось.

Несколько часов спустя Марк был уже во "Дворце" в Кирении. Он постучал в дверь Китти. Она ухитрилась встретить его с улыбкой на лице, но ее покрасневшие веки красноречиво говорили о ее муке.

- Завтра.

Китти вся сжалась.

- Так быстро?

- Они боятся, как бы англичане не спохватились.

Китти подошла к окну и посмотрела на остров и на пирс. Стоял сияющий вечер, и вдали виднелись даже неясные очертания турецкого берега.

- Я пытаюсь набраться мужества, собрать свои вещи и уехать с Кипра.

- Послушай, - сказал Марк. - Как только со всем этим будет покончено, давай съездим на пару недель на Ривьеру.

- Чтобы зализать раны? Я думала, ты собираешься в Палестину.

- Вряд ли англичане меня туда пустят. Я чувствую себя последним мерзавцем, что втянул тебя в эту историю.

- Ты тут ни при чем, Марк.

- Это очень мило с твоей стороны, но не совсем правильно. Как ты думаешь справишься ли?

- Думаю, справлюсь. Зря только ввязалась. Ты, правда, предупреждал. Все-то время я чувствовала, что почва ускользает у меня из-под ног. Помнишь, Марк, как мы спорили с тобой той самой ночью, когда ты меня познакомил с Бен Канааном? Я сказала, что в евреях есть что-то особое. Они не похожи на нас.

- У них особый талант попадать в беду. В этом им не откажешь, - сказал Марк, поднимаясь с края кровати и потирая виски.- Однако как бы там ни было, поесть надо. Я голоден.

Китти встала тоже и стояла, прислонившись к двери, пока Марк помыл лицо под краном. Он потянулся за полотенцем. Она подала ему.

- Марк! Эта история с "Эксодусом", она очень опасна?

Он поколебался с минуту. Обманывать ее не имело смысла.

- Этот твой "Эксодус" - настоящая подводная мина.

В любой момент может взорваться. У Китти сжалось сердце.

- Скажи мне правду, Марк. Есть ли у них хоть какой-нибудь шанс?

- С таким начальником, как это бесчувственное чудовище Ари Бен Канаан, у них шансы неплохие. Солнце село и наступила ночь.

Марк и Китти молча сидели в ее номере.

- Что ж мы, всю ночь так и будем сидеть?

- Пожалуйста, не уходи, - попросила Китти. - Я лягу прямо поверх одеяла.

Она достала из тумбочки две таблетки снотворного, потушила лампу и растянулась на кровати.

Марк уселся у окна и следил за прибоем.

Прошло минут двадцать. Он посмотрел в сторону кровати и увидел, что Китти заснула беспокойным сном; она то и дело ворочалась во сне. Марк подошел к кровати, постоял с минуту над ней, затем прикрыл ее одеялом и вернулся к своему стулу.

В Караолосе Дов и Карен тоже сидели на его койке слишком возбужденные, чтобы заснуть. Они разговаривали шепотом. Среди всех детей только они одни знали, что их ждет завтра.

Карен пыталась успокоить Дова. Он без умолку говорил шепотом о том что он станет делать, приехав в Палестину. Он немедленно пристанет к террористам и будет убивать британских солдат. Она успокаивала его, как умела, затем все-таки уговорила его прилечь.

Когда он закрыл глаза, Карен тихонько встала. Ее охватило какое-то странное ощущение, непонятное и страшное. Дов значил для нее гораздо больше, чем она думала до сих пор. Сначала она его просто жалела. Теперь она была в его власти. Она не понимала, как это могло случиться. Она хотела бы поговорить обо всем этом с Китти. Но Китти не было.

- Карен?

- Я здесь, Дов.

В темноте медленно текли часы.

В 23-ей Транспортной роте ЕВЕВК три человека лежали на своих койках с широко открытыми глазами.

Зеев Гильбоа, впервые за без малого год, позволил себе представить весну в Галилее. Он думал о своей жене, о ребенке и о своем хозяйстве. Его ребенку было всего несколько месяцев от роду, когда Пальмах направил Зеева на Кипр.

Иоав Яркони тоже думал о своем хозяйстве. Оно было не такое, как у Зеева: оно было расположено у самого моря на севере Саронской долины. Хозяйство звали "Сдот Ям", то есть "Морские Нивы", и занималось оно преимущественно рыболовством. Яркони любил скитаться часами по заброшенным руинам Кесарии, делать раскопки в поисках древностей, и он надеялся, что Пальмах отпустит его теперь на некоторое время домой. Он очень тосковал по брату и сестре, а с каким удовольствием он сядет теперь на катер и отправится ловить рыбу!

...Давид Бен Ами думал о своем любимом Иерусалиме. Он любил Иерусалим почти столько же, сколько Иордану, сестру Ари. Теперь он увидит их обоих, пока не пошлют куда-нибудь с новым заданием. Скалистые горы Иудеи, где жили шестеро его братьев, и каменный город, поднимающийся среди гор. Давид приподнялся на локоть и прочитал еще раз потертое письмецо, которое привез ему Ари. Иордана, Иордана!

У него бешено забилось сердце. Иордана, любовь моя!

Все трое знали, что недолго им дадут побыть дома. Они принадлежали Пальмаху и Мосаду, и их в любой момент могли отправить куда угодно. Но в эту ночь все их мысли-были дома...

Генерал Брус Сатерлэнд проснулся среди ночи, измученный кошмарами, оделся и вышел прогуляться. Он шел вдоль древней крепостной стены Фамагусты, погруженной в темноту, и вглядывался в старый город с его сотнями Церквей и соборов и с развалинами дворцов и памятников прошедшей славы. Он шел, пока не добрался до башни Отелло. Он взобрался на башню и посмотрел вниз, в сторону порта. Он устал, ужасно устал. Будет ли еще в его жизни ночь, когда он сможет спокойно закрыть глаза и заснуть мирным сном?

Майор Дж. Дж. Алистэр заснул прямо за письменным столом. Почти всю ночь он рылся в донесениях, в отрывках рапортов, поступивших от агентов, пытаясь отгадать, что же такое затевают евреи в Караолосе.

Мандрия шагал взад и вперед по комнате, где Мосад и Пальмах провели уже столько совещаний. Да, прошло всего лишь несколько недель с того дня, когда Ари Бен Канаан и Давид Бен Ами стояли на этом же балконе и смотрели вниз на конвой евреев, снятых с "Ворот Надежды". Завтра он тоже будет стоять на балконе и смотреть, как мимо проезжает другой конвой. Это будет венцом безумного плана Ари Бен Канаана.

Отвага Мосада произвела огромное впечатление на воображение греческих патриотов на Кипре. Те из них, кто, подобно Мандрии, сотрудничали с евреями, уже подумывали о собственном подпольном движении против британского владычества на Кипре.

Только один спал крепко. Ари Бен Канаан спал мирным сном хорошо накормленного ребенка, у которого нет никаких забот на свете.

Луч света упал Марку Паркеру на лицо. Он открыл глаза и зевнул. Он задремал у окна, упершись ногами о подоконник. Он весь окоченел, во рту было горько от табака и виски. Он оглянулся и увидел Китти, спавшую спокойным и глубоким сном на кровати. Он спустил штору, на цыпочках вышел из комнаты, побрился, принял холодный душ и почувствовал себя лучше. Он оделся, вернулся в комнату Китти, осторожно присел на краю кровати и нежно погладил ее по волосам. Она проснулась и медленно открыла глаза. Увидев Марка, она улыбнулась и сладко потянулась. Но тут же на ее лице изобразился страх.

Было без двадцати девять, когда Ари Бен Канаан, в форме капитана Калеба Мура, сел в военный джип, возглавлявший автоколонну из двенадцати грузовых автомашин 23-ей Транспортной роты. В каждой машине за рулем сидел пальмахник, переодетый в британскую военную форму. Они выехали с базы и минут через двадцать остановились перед зданием управления в Караолосе, находившемся за зоной.

Ари вошел в здание управления и постучал в двери начальника лагеря, с которым он предусмотрительно подружился в течение последних трех недель.

- Доброе утро, сэр! - сказал Ари.

- Доброе утро, капитан. Чем могу служить?

- Мы получили приказ из штаба, сэр.

Похоже, что новые лагеря готовы раньше срока. Мне приказано перевести туда часть детей уже сегодня.

Ари положил на стол поддельные наряды.

Начальник лагеря полистал бумаги.

- В нашем графике ничего об этом не сказано, - заметил он. - Мы рассчитывали начать переброску только дня через три.

- Таков приказ, - ответил Ари.

Начальник лагеря принялся кусать губы в задумчивости. Он посмотрел на Ари, затем еще раз на бумаги и поднял телефонную трубку.

- Алло, говорит Поттер. Капитан Мур привез приказ на переброску трехсот детей из секции No 50. Выделите им бригаду в помощь.

Начальник достал ручку и завизировал бумаги. Он подписал еще дюжину пропусков для каждого водителя.

- Только, пожалуйста, побыстрей, Мур. Через час должна прибыть другая колонна. Как бы не получилась пробка.

- Хорошо, сэр.

- Ээ... ээ... Мур. Большое спасибо, старик, за виски, которое вы послали для нашего клуба.

- Мне это доставило большое удовольствие, сэр.

Ари собрал бумаги со стола начальника лагеря. Начальник вздохнул.

- Евреи приходят и евреи уходят.

- Да, сэр, - ответил Ари. - Они приходят... и уходят.

Завтрак стоял на столике, поставленном у самого окна в комнате Марка. Он и Китти едва дотрагивались до пищи. Зато пепельница на столе была полна окурков.

- Который час? - уже в пятнадцатый раз спросила Китти.

- Около половины десятого.

- Что же будет?

- Если все у них идет по графику, то они в эту минуту погружают детей в машины. Посмотри! - сказал Марк, показывая рукой на море. Старая красавица "Афродита", переименованная в "Эксодус", как раз поворачивала медленно в сторону входа в гавань.

- Боже мой, - вскрикнула Китти, - "Эксодус"?

- Точно.

- Но ведь, господи боже мой, он вот-вот развалится на части, Марк.

- Вполне может быть.

- Но как же они думают разместить там триста детей?

Марк зажег новую сигарету. Ему хотелось походить по комнате, но он боялся выдать Китти свое беспокойство.

Девять тридцать.

Девять сорок.

"Эксодус" проплыл между маяком и "Дворцом", сквозь узкий вход между обоими рукавами мода, и вошел в гавань. Без десяти минут десять.

- Марк, пожалуйста, присядь. Надоело.

- Вот-вот должен позвонить Мандрия. Остались считанные минуты.

Десять.

Десять пять.

Десять шесть минут.

Десять семь минут.

- Что они там, черти! Я ведь заказал кофе.

Китти, позвони, пожалуйста, из своей комнаты. Пусть немедленно приносят кофе сюда.

Четверть одиннадцатого. Кофе наконец принесли. Семнадцать минут одиннадцатого. Нервное напряжение Марка начало падать. Он знал: если Мандрия не позвонит в течение ближайших десяти минут, значит, что-то произошло непредвиденное.

Двадцать минут одиннадцатого. Звонок! Марк и Китти обменялись быстрым взглядом. Марк вытер пот с ладони, сделал глубокий вдох и поднял трубку.

- Алло.

- Мистер Паркер?

- У телефона.

- Минуточку, сэр. Вас вызывают из Фамагусты.

- Алло... алло... алло.

- Паркер?

- У телефона.

- С вами говорит Мандрия.

- Слушаю.

- Они только что проехали. Марк медленно положил трубку.

- Все в порядке. Он их все-таки вывез из Караолоса. Теперь они едут по ларнакскому шоссе. Минут через пятнадцать они повернут на север. Это каких-нибудь пятьдесят миль, все по ровной местности. Только один раз им придется перевалить через горы, если, конечно, они не будут вынуждены поехать в обход. Они прибудут, вероятно, сразу после обеда... если все пойдет хорошо.

- Я чуть не молю бога, чтобы пошло нехорошо.

- Ладно, давай пойдем. Теперь уже нечего сидеть и ждать.

Он взял бинокль, направился с Китти вниз к телеграфу и попросил бланк.

Кеннету Брэдбери директору Американского Синдиката Новостей Лондон.

Подвернулось дело тчк прошу продлить отпуск две недели тчк подтвердите получение тчк Марк

- Отправьте это, пожалуйста, срочно. Когда дойдет? Телеграфист прочитал текст.

- Будет в Лондоне через пару часов.

Они вышли из "Дворца" и направились к пристани.

- Чего это ты? - спросила Китти.

- Это был условный знак, что мой репортаж может быть отдан в печать.

Они постояли несколько минут на набережной и смотрели, как ветхое судно причаливает к пристани. Марк увел Китти. Они пересекли порт и взобрались на башню Дворца Девы. Отсюда перед ними открывался вид на порт, а также на шоссе, тянувшееся вдоль моря. По нему должна была проехать колонна.

В четверть двенадцатого Марк направил бинокль на шоссе. Он медленно оглядывал шоссе, вьющееся вдоль берега, исчезая за холмами и вновь появляясь. До перевала было слишком далеко, чтобы увидеть что-нибудь. Вдруг он весь сжался! Он заметил маленькое облако пыли и колонну автомашин, которые с этого расстояния казались не больше муравьев. Он толкнул Китти в бок и протянул ей бинокль. Она направила его на машины, ползшие по извилистому шоссе в сторону Кирении.

- Пути всего на полчаса.

Они сошли вниз, вновь пересекли порт и остановились на самом конце набережной, всего в пяти минутах ходу от Дворца. Когда колонна проехала госпиталь на окраине города, Марк взял Китти под руку и повел ее назад в гостиницу.

Он вошел в телефонную кабину и срочно вызвал британскую контрразведку в Фамагусте.

- Мне нужно поговорить с майором Алистэром, - сказал Марк, положив носовой платок на микрофон и стараясь говорить с английским акцентом.

- Назовите, пожалуйста, свою фамилию и объясните, по какому делу вы хотите поговорить с майором Алистэром.

- Послушайте, старик, - ответил Марк. - Триста евреев только что совершили побег из лагеря. Бросьте вы эти дурацкие вопросы и соедините меня с Алистэром.

Его немедленно соединили.

- Алистэр слушает, - послышался в трубке сдержанный голос майора.

- С вами говорит доброжелатель, - сказал Марк. - Я хочу вам доложить, что несколько сот евреев совершили побег из Караолоса и в эту самую минуту направляются на борт корабля в Кирении.

Он тут же положил трубку. Алистэр нажал несколько раз на рычаг.

- Алло... алло... кто говорит? Алло... кто говорит, спрашиваю?... Алло...

Он тоже положил трубку и тут же позвонил куда-то сам.

- Говорит Алистэр. Мне только что доложили о побеге евреев. Они якобы направляются на борт корабля в Кирении. Сейчас же объявите тревогу. Пусть проверит военный комендант Кирении немедленно. Если это правда, нужно немедленно вызвать туда несколько военных кораблей.

Алистэр положил трубку и побежал вниз в кабинет Сатерлэнда.

Автоколонна остановилась у самой пристани. Ари Бен Канаан вылез из своего джипа, и шофер тут же угнал его. Один за другим грузовики подъезжали к "Эксодусу". Ребята работали как часы, благодаря тренировке Зеева. Они спокойно и быстро перебрались с их машин на борт корабля. На борту Иоав, Давид и Ханк Шлосберг, капитан судна, указывали каждому место в трюме или на палубу. Всю операцию провели спокойно и молча.

Несколько прохожих остановились на набережной и с любопытством смотрели на происходящее. Несколько британских солдат пожали плечами и почесали затылки. Как только машину разгружали, ее тут же угоняли в горы, а там, в окрестностях святого Илария, бросали.

23 транспортная рота выполнила свое задание и прекращала свое существование. Иоав оставил в своей машине записку, в которой он благодарил англичан за оказанную помощь.

Ари поднялся на борт "Эксодуса" и направился в рубку. Машины подъезжали одна за другой, и не прошло и 20 минут, как они все были разгружены. Зеев, Давид, Иоав и Ханк Шлосберг доложили, что погрузка детей на борт закончена. Ари отдал команду Ханку, тот скрылся и тут же заработала машина.

- Идите к детям, - распорядился Ари, - объясните им, чего мы от них требуем. Если кто-нибудь чувствует, что у него не хватит сил, пусть приходит ко мне в рубку, и мы тут же отправим его назад в Караолос. Разъясните им, что оставаясь здесь они рискуют жизнью.

Ни вы, ни кто-нибудь из детей не должны оказывать никакого давления на желающих вернуться.

Пока пальмахники пошли к детям, "Эксодус" доплыл до середины гавани и бросил якорь.

В эту минуту всюду завыли сирены! Ари посмотрел в бинокль в сторону берега и шоссе вдоль моря и увидел десятки британских грузовиков и джипов, подъезжающих со всех сторон к Кирении. Он не мог удержаться от смеха, видя также грузовики 23-ей Транспортной роты. Они следовали в противоположную сторону, чтобы остаться в горах. Они только что разминулись с военной автоколонной, мчавшейся в сторону Кирении.

Ари посмотрел на палубу. Дети были спокойны.

Англичане наводнили весь район порта. Машина за машиной подъезжала к пристани. Несколько офицеров показывали рукой на "Эксодуе" и отдавали приказы. Солдаты бросились бежать по обоим рукавам мола, устанавливая пулеметы и минометы у входа в гавань, чтобы отрезать путь судну, если бы оно захотело выйти из гавани.

Подъезжали все новые машины. Пристань оцепили и Удалили зевак с набережной. Ари наблюдал за все прибывающим британским пополнением. Не прошло и часа, как порт прямо кишел солдатами; съехалось их никак не меньше пятисот. Все солдаты были вооружены до зубов. За гаванью бросили якорь несколько торпедных катеров. На горизонте Ари различил три миноносца. Вой сирен не прекращался! Мирный городок превратился в настоящий военный лагерь. Затем по набережной загрохотали танки, и пулеметы у входа в гавань заменили орудия.

Вновь завыли сирены, и к пристани подъехали на машине генерал Сатерлэнд, Колдуэлл и Алистэр. Майор Кук, военный комендант Кирении отдал рапорт Сатерлэнду.

Вон то судно, сэр, посредине гавани. Доверху забито евреями, это точно. Но уйти оно никак не может.

Сатерлэнд внимательно оглядел пристань.

- Вы стянули войска, словно предстоит бой с танковой дивизией, - сказал он. - Эти люди на судне просто сошли с ума. Распорядитесь, чтобы установили громкоговоритель.

- Слушаюсь, сэр.

- Если бы вы спросили меня, то я бы советовал сбросить их всех в море, сказал Колдуэлл.

- Но я вас не спросил, - отрезал Сатерлэнд. - Кук... оцепите весь район порта. Организуйте абордажный отряд. Слезоточивые газы, легкое оружие, на случай, если они не согласятся сойти на берег добровольно. Фредди, сбегайте во "Дворец" и скажите в штабе, что я требую прекращения связи с внешним миром.

Алистэр стоял молча и тщательно оглядывал судно.

- Ваше мнение, Алистэр?

- Мне все это не нравится, сэр, - ответил он. - Они не рискнули бы устроить побег среди бела дня, если бы у них не было еще что-то другое на уме.

- Бросьте, Алистэр! Вам всегда мерещатся призраки. Марк Паркер проложил себе путь через оцепление и подошел к офицерам.

- Что тут происходит? - спросил он Алистэра. Как только Алистэр заметил Марка, он сразу понял, что его подозрение было правильным.

- Вот-вот, Паркер, - ответил Алистэр. - Будьте паинькой и расскажите вы нам. Впрочем, старик, вам не мешало бы поработать немножко над своим британским произношением на случай, если вам захочется поговорить со мной по телефону еще раз.

- Не понимаю, о чем вы говорите, майор.

Генерал Сатерлэнд начинал догадываться. Он посмотрел на судно, затем на Паркера, затем на Алистэра и понял, что Мосад Алия Бет захватил его врасплох. Он покраснел. Майор Кук, комендант Кирении, подошел с докладом.

- Минут через десять абордажные группы смогут приступить к выполнению задания. Двести человек. Они доберутся до судна на рыбацких катерах, которые вот-вот будут поданы.

Сатерлэнд даже не стал его слушать.

- Где громкоговоритель, черт возьми!

Десять минут спустя Сатерлэнд поднес ко рту микрофон. На порт спустилась тишина. Абордажные команды стояли тут же, готовые в любую минуту броситься к судну.

- Эй, вы там на судне! С вами говорит генерал Брус Сатерлэнд, - раздался его голос. Ему громко повторило эхо. - Вы меня слышите?

В рубке "Эксодуса" Ари включил свой громкоговоритель.

- Алло, Сатерлэнд, - крикнул он в ответ. - С вами говорит капитан Калеб Мур из 23-ей Транспортной роты Еврейского Войска Его Величества на Кипре. Ваши грузовики находятся в окрестностях Святого Илариона. Сатерлэнд побледнел. Алистэр разинул рот.

- Эй, вы там, - сердито заорал Сатерлэнд. - Мы даем вам десять минут сроку, чтобы подплыть к пристани. Если вы не пристанете, мы пошлем за вами вооруженную абордажную команду.

- Алло, Сатэрленд! С вами говорит "Эксодус". У нас на борту триста два ребенка. Весь машинный зал забит динамитом. Как только кто-нибудь из ваших людей ступит на борт или откроет огонь по нас, мы тут же взорвем корабль.

В эту минуту репортаж Марка Паркера передавался по телеграфу из Лондона во все концы света.

Сатерлэнд, Алистэр и пятьсот британских солдат, собравшихся в порту, окаменели на берегу, когда на мачте "Эксодуса" взвился флаг. Это был Юнион Джэк с огромной свастикой посредине.

Бой за "Эксодус" начался!

Глава 30

Экстренный выпуск! Давид против Голиафа, модель 1946-го года. От специального корреспондента американского синдиката новостей Марка Паркера. Кирения, Кипр. АСН.

"Я пишу этот репортаж в Кирении. Это крохотный, похожий на жемчужину портовый городок на северном побережьи британской королевской колонии Кипр.

У Кипра богатая и бурная история. На острове много следов блистательного прошлого, начиная руинами Саламиды и соборами Фамагусты и Никозии и кончая множеством дворцов славной эпохи крестоносцев.

Однако все это красочное прошлое - ничто по сравнению с той драмой, которая происходит в эту минуту в этом тихом, неизвестном и заброшенном городке. Вот уже несколько месяцев, как Кипр превращен в место ссылки для еврейских беженцев, пытавшихся прорваться через британскую блокаду в Палестину.

Сегодня триста детей в возрасте от десяти до семнадцати лет совершили (пока неизвестно как), побег из британского лагеря, расположенного в Караолосе, пересекли остров, и сели в Кирении на специально переоборудованное для этой цели старое транспортное судно водоизмещением примерно в двести тонн, которое ожидало их в порту, чтобы отплыть с ними в Палестину.

Почти все беглецы - бывшие узники немецких концлагерей и лагерей уничтожения. Транспортное судно, метко переименованное в "Эксодус", было обнаружено британской разведкой еще до того, как ему удалось покинуть порт.

Теперь судно с тремястами детей на борту стоит на якоре посреди гавани, диаметром не более чем в триста метров, и решительно отклоняет все попытки англичан принудить детей высадиться обратно на берег и вернуться в Караолос.

Представитель "Эксодуса" заявил, что трюм судна забит динамитом. Дети полны решимости покончить с собой и они взорвут судно при первой попытке англичан взобраться на корабль силой".

ЛОНДОН

Генерал сэр Кларенс Тевор-Браун бросил газету на письменный стол. Он зажег сигару и принялся изучать поступившие донесения. Репортаж Марка Паркера упал как бомба и всколыхнул не только всю Европу, но и Соединенные Штаты. Сатерлэнд отказался отдать приказ на взятие "Эксодуса" силой и просил инструкций.

Тевор-Браун знал, что часть вины лежит на нем самом. Это он, Тевор-Браун, рекомендовал Бруса Сатерлэнда на эту должность, и он же не обратил должного внимания на донесение Алистэра, в котором его предупреждали, что что-то там затевается, и что Сатерлэнда нужно немедленно сменить.

В кабинет вошел Хамфри Кроуфорд. Этот снедаемый честолюбием, всегда бледный чиновник ближневосточного отдела в министерстве колоний служил связующим звеном между армией, с одной стороны, Уайтхоллом и Чэтэм Хаузом, с другой.

- Добрый день, сэр Кларенс, - нервно поздоровался Кроуфорд. - Нам пора на совещание с Брэдшоу. Тевор-Браун встал из-за стола и собрал бумаги.

- Правильно. Старик уже, верно, ждет.

Кабинет Сесиля Брэдшоу находился в Институте международных связей в Чэтэм Хаузе. Вот уже тридцать лет, как он был одним из главных творцов британской политики на Ближнем Востоке.

К концу первой мировой войны между Великобританией и Францией шла борьба за сферы влияния на Ближнем Востоке. Когда Великобритания получила мандат на Палестину, Брэдшоу вместе с Уинстоном Черчилем, был одним из тех, кто не жалел усилий для создания на одной половине территории мандата отдельного арабского государства. Это государство получило название Трансиордании.

Целью создания этого государства было превращение его в британскую военную базу. С английской помощью была создана также британская арабская армия, так называемый "Арабский легион", а во главе государства поставлен король. Это был хашемит Абдалла, смертельный враг Сауда, короля Саудовской Аравии.

К концу второй мировой войны к власти в Англии пришла лейбористская партия. Она чего только не наобещала во время предвыборной кампании!

Между прочим, она обещала также создать еврейское отечество в Палестине и прибежище для уцелевших жертв нацизма в Европе. Именно Сесиль Брэдшоу возглавлял сильную фракцию в Чэтэм Хауз, убедившую нового министра иностранных дел в том, что все эти предвыборные обещания звучат, конечно, очень красиво, но практически совершенно не выгодны, и что британские интересы требуют поддержки арабов.

У арабов десять миллионов квадратных миль, и вся эта территория богата нефтью; вдобавок, там же находится Суэцкий канал, жизненно важный для Великобритании.

Сэр Кларенс Тевор-Браун и Хамфри Кроуфорд прошли в кабинет Сесиля Брэдшоу. Брэдшоу, грузный мужчина лет шестидесяти с небольшим, стоял у стены спиной, к вошедшим, заложив за спину толстые руки. Хамфри Кроуфорд нервно присел на краешек стула. Тевор-Браун удобно расположился в голубом кожаном кресле и зажег сигару.

- Поздравляю вас, господа, - обращаясь к стене, сказал Брэдшоу язвительным голосом, дрожащим от гнева. - Мы с вами попали сегодня, я вижу, на первую полосу.

Он обернулся, похлопал себя по круглому животу и улыбнулся.

- Вы, верно, ожидали, что со мной случился припадок. Нет, нет, Уайтхолл, правда, звонил с утра. Как и следовало ожидать, министр спихнул все это дело с "Эксодусом" мне. - Брэдшоу сел за письменный стол, взглянул на лежавшие на столе донесения и резким рывком сорвал с носа очки в роговой оправе.

- Сэр Кларенс, скажите мне, пожалуйста, вот что... Ваша разведка там, вымерла, что ли, или они просто отправились играть в теннис? Кроме того, вы объясните нам, я надеюсь, что нашло на этого Сатерлэнда. Это ведь была ваша идея назначить его туда.

Тевор-Браун не дал себя огорошить.

- Я думаю, это была ваша идея создать эти лагеря на Кипре. Как вы это объясните?

- Господа, - быстро вмешался Кроуфорд, чтобы предупредить ссору, - мы попали из-за этого "Эксодуса" в весьма неловкое положение. Впервые обо всем этом заговорили в американской печати.

Брэдшоу язвительно захохотал. Его розовые щеки побагровели.

- Вопреки всем трумэновским разговорам, американцы приняли с конца войны не более десятка тысяч еврейских беженцев. Конечно, Трумэн за сионизм... покуда Палестина находится не в Пенсильвании. У всех на устах громкие слова, но именно на нашей шее сидит миллион евреев.

Миллион евреев, которые могут подорвать все наши позиции на Ближнем Востоке. - Брэдшоу вновь надел очки. - "Давидов Щит", "Моисей", "Пальмах", "Врата Сиона", "Врата Надежды", а теперь вот "Эксодус". Сионисты очень хитрый народ. Вот уже 25 лет, как они валят на нас все шишки в Палестине. Они вычитывают из статей мандата и из Бальфурской декларации такое, чего там никогда не было. Они даже верблюда способны убедить, что он ишак. Господи боже... двухчасовая беседа с Хаимом Вейцманом, и я сам стал бы убежденным сионистом.

Сесиль Брэдшоу опять снял очки.

- Ваши симпатии, Тевор-Браун, нам известны.

- Я не принимаю вашего намека, Брэдшоу. Может быть, я и впрямь один из твердолобых, считающих, что единственный способ удержать Ближний Восток - это создать сильную еврейскую Палестину. Я руководствуюсь при этом не еврейскими, а британскими интересами.

Брэдшоу перебил его.

- Давайте поговорим лучше об этом деле с "Эксодусом". Последствия совершенно ясны. Мы пошли на уступки в истории с "Обетованной Землей", но на этот раз мы ни на какие уступки не пойдем. Судно находится в наших водах, а не во французских. Мы не будем брать их силой, мы не станем отправлять их в Германию, мы не потопим судно. Мы их будем держать в Кирении, пока они не сдохнут. "Сдохнут" - слышйте, Тевор-Браун! Именно сдохнут. - Он впал в ярость и его руки задрожали.

Тевор-Браун прикрыл глаза.

- Мы не можем пойти на это уже из моральных соображений. У нас нет никаких оснований удержать триста детей, выросших в концентрационных лагерях, и помешать им поехать в Палестину.

Нефть... каналы... арабы... к черту все это! Мы выставили себя на посмешище, отправив беженцев с "Обетованной Земли" в Германию.

- Мне известны ваши симпатии.

- Господа!

Тевор-Браун поднялся и нагнулся над письменным столом к Брэдшоу.

- Существует только один способ выйти с честью из всей этой истории. Евреи тщательно спланировали все это дело в целях пропаганды. Спутайте им карты. Дайте "Эксодусу" отплыть сию же минуту. Именно этого они ни за что не хотят.

- Никогда!

- Неужели вы не видите, что этим мы только сыграем им на руку?

- Пока я сижу в Чэтэм Хауз, это судно не поднимет якорь.

Глава 31

Марку Паркеру Дворцовая гостиница

Кирения, Кипр.

Получилось неплохо тчк

Гоните продолжение тчк

Кен Брэдбери АСН Лондон

Кирения, Кипр АСН, От нашего специального корреспондента Марка Паркера

"Получается смешно: тысяча вооруженных солдат, танки, артиллерия и военно-морская эскадра стоят и смотрят беспомощно на невооруженное транспортное судно.

Первая неделя борьбы за "Эксодус" закончилась вничью. Обе стороны: англичане и беженцы, твердо стоят на своем. До сих пор никто не пытался взобраться силой на борт нелегального судна, заявившего, что оно взлетит в воздух, если такая попытка будет предпринята. Меж тем, до судна всего несколько сот метров от набережной, и в хороший бинокль видно все, что происходит на борту.

Моральное состояние трехсот детей на борту "Эксодуса" по всем признакам, очень высокое. Всю неделю они пели песни и издевались над британскими солдатами, несшими охрану на набережной и на моле".

Марк отправлял свои репортажи день за днем, добавляя все новые и новые подробности.

Когда Сесиль Брэдшоу принял решение поставить все на карту и превратить "Эксодус" в пример в назидание другим, он знал, что на него обрушится убийственная критика. Французская печать реагировала, как всегда, с крайним возмущением, но на этот раз ее нападки были до того безудержны, что ничего подобного не было во всю историю англо-французского сотрудничества. Вся европейская печать писала об этом деле, и даже в британской прессе мнения разделились. Все чаще в газетах высказывались сомнения в мудрости решения, принятого Уайтхоллом по поводу "Эксодуса".

Брэдшоу был опытным политическим деятелем, пережившим на своем веку не одну бурю. В данном случае речь шла, по его мнению, о буре в стакане воды, которая вот-вот стихнет. Он послал в Кирению трех дружественных журналистов, которые должны были нейтрализовать репортажи Марка Паркера, и полдюжины экспертов были день и ночь заняты разъяснением британской позиции в этом процессе. У англичан была зацепка, и они ловко использовали ее, однако было нелегко побороть в людях естественное сочувствие к судьбе детей, выросших в концлагерях.

"Если сионисты действительно такие благородные люди, почему они подвергают опасности жизнь трехсот невинных детей? Все это дело ничто иное, как мрачный и хладнокровно задуманный заговор, имеющий целью вызвать сочувствие и напустить туману при решении палестинского вопроса. Мы тут явно имеем дело с фанатиками. Ари Бен Канаан - матерый сионистский агент, с большим стажем нелегальной деятельности".

В аэропорту в Никозии высадились корреспонденты из десятков стран, требуя разрешения поехать в район Кирении. Ряд иллюстрированных журналов послал своих фотокорреспондентов. Дворцовая гостиница все более и более напоминала резиденцию небольшого политического съезда.

В парижских кафэ англичан ругали.

В лондонских ресторанчиках англичан защищали.

В Стокгольме пасторы читали проповеди.

В Риме спорили.

В Нью-Йорке букмэкеры организовали пари. Ставили четыре против одного, что "Эксодусу" не дадут поднять якорь.

К концу второй недели Марк получил от Ари разрешение подняться на борт судна. Марк сам выбрал этот наиболее подходящий, по его мнению, момент и договорился обо всем при помощи сигналов. Так как он был первым посторонним, которому удалось подняться на борт "Эксодуса", его следующие три репортажа были напечатаны на первых страницах всех газет.

Первое интервью, данное нашему специальному

корреспонденту представителем "Эксодуса"

Ари Бен Канааном. Кирения, Кипр, АСН.

Сегодня я в качестве первого корреспондента получил интервью от Ари Бен Канаана, представителя детей, находящихся на борту "Эксодуса". Я спросил его, что он может сказать по поводу появившихся в печати обвинений в том, что он профессиональный сионистский бунтовщик, а также по поводу других обвинений, поднятых против него Уайтхоллом. Мы беседовали в рубке судна, единственном месте, не забитом детьми. Моральное состояние детей продолжает и сегодня оставаться высоким, но осада, продолжающаяся уже две недели, начинает сказываться на их физическом состоянии.

Бен Канаан, - высокий мужчина лет тридцати, рост - свыше 1,80м., у него черные волосы и холодные голубые глаза, он легко мог бы сойти за киноартиста. Он выразил глубокую благодарность всем благожелателям во всем мире и заверил меня, что дети держатся великолепно. В ответ на мои вопросы он сказал: "Мне наплевать на личные нападки. Интересно, впрочем, упомянули ли англичане о том, что я служил в британской армии в чине капитана во время второй мировой войны? Я признаюсь, что я действительно сионистский агент и что я им останусь до тех пор, пока они не выполнят всех своих обещаний по вопросу Палестины. Легальна ли моя работа, или нелегальна - это зависит от того, как смотреть на дело".

Я задал вопрос, касающийся английских доводов и значения "Эксодуса". На это Бен Канаан ответил: "Нас, евреев, обвиняют во многом, и мы к этому привыкли. Когда дело касается какой-нибудь проблемы, вытекающей из британского мандата на Палестину и которую нельзя ни объяснить, ни оправдать логически, они всегда вытаскивают на свет предлог, что речь идет о новой провокации сионистов.

Я удивляюсь, что они еще не обвинили сионистов в беспорядках, происходящих в Индии. Ганди, к счастью, не еврей.

"Уайтхолл опять прибегает к старому жупелу таинственного сионизма, чтобы прикрыть им три десятилетия грязного правления, лживых заверений, данных как евреям, так и арабам, когда тех и других продавали и предавали. Не успели они опубликовать в 1917-ом году Бальфурскую декларацию, обещавшую создать в Палестине еврейское отечество, как они тут же ее нарушали. С тех пор они все время нарушают данные обещания. Последнее предательство совершили лейбористы, обещавшие перед выборами открыть двери Палестины для уцелевших жертв нацизма.

Крокодиловы слезы Уайтхолла по поводу судьбы трехсот детей просто смешны. Каждый ребенок, находящийся на борту "Эксодуса" пришел сюда добровольно. Каждый ребенок на борту "Эксодуса" - сирота по вине Гитлера. Почти все эти дети провели в немецких или британских концентрационных лагерях шесть лет жизни.

Если Уайтхолл в самом деле так озабочен благополучием этих детей, то пусть они примут мой вызов и откроют ворота лагерей в Караолосе, чтобы журналисты могли познакомиться с положением детей в этих лагерях. Людей держат за колючей проволокой под дулами автоматов, кормят плохо, не хватает воды, медицинское обслуживание никуда не годится. Никаких обвинений против этих людей нет. И тем не менее их держат под стражей.

Уайтхолл обвиняет нас, будто мы пытаемся навязать ему несправедливое решение палестинского вопроса. В Европе из шести миллионов евреев уцелело не больше четверти миллиона. Британская норма иммиграции евреев в Палестину составляет 700 человек в месяц. И это они называют "справедливостью"?

Наконец, я вообще оспариваю право англичан на Палестину. Неужели у них больше прав находиться там, чем у жертв нацизма? Позвольте, я вам что-то прочту".

"Так говорит Господь: вот, Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду, и приведу их в землю их и очищу их пред глазами народов, и будут жить на земле, которую я дал рабу моему Иакову, на которой жили отцы их; там будут жить они и дети их, и дети детей их во веки".

Ари Бен Канаан положил библию обратно на стол. "Впредь пусть господа из Уайтхолла обосновывают свои претензии получше. Я скажу министру иностранных дел то же самое, что один великий человек сказал другому поработителю три тысячи лет тому назад: "ОТПУСТИ НАРОД МОЙ".

Назавтра после появления в печати репортажа под заголовком "Отпусти народ мой" Марк предал гласности некоторые подробности операции Гидеон, в том числе и историю о том, как при побеге были использованы британские военные машины. Британский престиж упал совсем низко.

По совету Марка, Ари разрешил и другим журналистам подняться на борт "Эксодуса". Вслед затем они громко требовали пропуска в караолоские лагеря.

Сессиль Брэдшоу приготовился к нападкам, но он никогда не думал, что они достигнут такой небывалой резкости. Совещание следовало за совещанием, так как гавань в Кирении находилась теперь в центре внимания всего мира. Теперь уже никоим образом нельзя было разрешить "Эксодусу" поднять якорь; это было бы настоящей катастрофой.

Генерал сэр Кларенс Тевор-Браун полетел тайно на Кипр, чтобы взять командование в свои руки и искать какой-то выход из положения.

Его самолет приземлился под строжайшим секретом в никозийском аэропорту в предрассветные часы. Встречать его пришел майор Алистэр. Они быстро сели в штабную машину и с ходу помчались в генштаб, расположенный в Фамагусте.

- Мне хотелось поговорить с вами, Алистэр, прежде чем Сатерлэнд передаст мне дела. Я, конечно, получил ваше письмо. Вы можете говорить не стесняясь.

- Да, сэр, - сказал Алистэр. - Я бы сказал, что это дело оказалось не по силам Сатерлэнду. С ним происходит что-то непонятное. Колдуэлл сказал мне, что у него каждую ночь кошмары. Ночи напролет, вплоть до самого утра, он расхаживает по комнате и проводит все свое время за чтением библии.

- Какой ужас! - сказал Тевор-Браун. - Брус всегда был отменным солдатом. Я надеюсь, что все, что было сказано здесь, останется между нами. Мы должны отстоять его.

- Конечно, сэр, - ответил Алистэр.

Кирення, Кипр, АСН.

От нашего специального корреспондента.

"Генерал сэр Кларенс Тевор-Браун, знаменитый своими славными победами в пустыне, инкогнито высадился ночью в никозийском аэропорту. Сэр Кларенс был в гражданском и его прибытие держалось в секрете. Появление на сцене Тевор-Брауна свидетельствует о том, до чего Уайтхолл озабочен историей с "Эксодусом". Весьма возможно, что произойдут перемены в политике, а то и в командовании".

Марк поднялся на борт "Эксодуса" и попросил, чтобы к нему в рубку привели Карен. Он явно нервничал, пробираясь по забитой детьми палубе. У детей был бледный вид, от них шел дурной запах, так как на борту не хватало воды.

Ари сидел в рубке, невозмутимый, как всегда. Марк передал ему сигареты и несколько бутылок брэнди.

- Как дела на берегу? - спросил Ари.

- Что-то незаметно, чтобы что-нибудь переменилось с прибытием Тевор-Браука. Газеты по-прежнему шумят о нас. Шум получился даже больше, чем я ожидал. Послушайте, Ари. У вас, как и у меня, все это дело выгорело на славу. Вы добились того, чего хотели: вон какой фонарь посадили англичанам. У меня есть сведения, что англичане не пойдут на уступки.

- Что вы этим хотите сказать?

- А то, что вы можете завершить это дело чрезвычайно эффектной концовкой. Высадите детей на берег, и мы такую развернем кампанию в газетах, когда англичане повезут их обратно в Караолос, что у всех на свете будут слезы на глазах.

- Это Китти послала вас с этим предложением?

- Оставьте, пожалуйста! Вы только посмотрите на детей. Они вот-вот свалятся.

- Они знали, на что идут.

- И вот еще что, Ари. Я боюсь, что мы достигли вершины нашей газетной шумихи. Конечно, мы все еще на первой полосе, но если Франк Синатра заедет завтра какому-нибудь газетчику в рыло в ночном кабаке, то все - мы сразу окажемся на задворках.

В рубку вошла Карен.

- Хэлло, мистер Паркер, - поздоровалась она тихо.

- Хэлло, детка. Вот тебе письмо от Китти и небольшая посылочка.

Она взяла письмо и передала другое для Китти. От посылки она отказалась, как отказывалась до этого.

- Господи, у меня просто не хватит духу сказать Китти, что она отказывается от ее передач. Девочка больна. Вы заметили синие круги под глазами? Еще пара дней, и вы бед не оберетесь на этом корабле.

- Мы говорили о том, как нам удержать интерес публики. Поймите одно, Паркер. Мы ни за что не вернемся в Караолос. Четверть миллиона евреев ожидают в Европе ответа, и только мы одни можем ответить им. Начиная с завтрашнего утра, мы объявим голодовку. Тех, кто не выдержит и свалится с ног, вынесем наверх и положим на палубу, чтобы англичане могли налюбоваться вдоволь.

- Вы, чудовище... вонючее чудовище, - прошипел Марк.

- Называйте меня, как хотите, Паркер. Вы думаете, мне доставляет удовольствие обрекать сирот на голод? Дайте мне какое-нибудь другое оружие. Дайте мне что-нибудь, чтобы я мог броситься на эти танки и миноносцы! У нас ничего нет, кроме нашего духа и нашей веры. Две тысячи лет нас избивали и унижали. Но этот бой мы выиграем.

Глава 32

НА "ЭКСОДУСЕ" ОБЪЯВЛЕНА ГОЛОДОВКА! ДЕТИ ПРЕДПОЧИТАЮТ УМЕРЕТЬ С ГОЛОДУ ЧЕМ ВЕРНУТЬСЯ В КАРАОЛОС.

Выждав две недели, в продолжение которых шумиха, поднятая газетами, всколыхнула весь мир, Ари Бен-Ка-наан неожиданно перешел в атаку. Теперь это уже не была игра в "поживем, увидим"; дети навязали англичанам необходимость принять решение.

За бортовую стену была спущена огромная доска, на которой по-английски, по-французски и на языке иврит менялась надпись:

ГОЛОДОВКА, ЧАС 1.

ГОЛОДОВКА, ЧАС 15.

Двое мальчиков и одна девочка в возрасте десяти, двенадцати и пятнадцати лет потеряли сознание и их положили на верхнюю палубу судна без сознания.

ГОЛОДОВКА, ЧАС 20.

Десять детей лежали без сознания на палубе.

- Ради бога, Китти! Перестань ходить и сядь!

- Уже двадцать часов. До каких же пор это будет продолжаться? У меня просто не хватило духу пойти на набережную посмотреть. Карен тоже лежит без сознания на палубе?

- Я уже сто раз говорил тебе, что нет.

- У них вообще слабое здоровье, а тут они еще проторчали две недели на этом судне. Это подорвало их последние силы. Китти затянулась сигаретой и принялась нервно теребить волосы. - Этот Бен Канаан - не человек, он просто зверь.

- Я много думал над этим, - сказал Марк, - очень много. Боюсь, что нам никогда не понять, что именно двигает этими людьми. Ты когда-нибудь была в Палестине? Это мертвая пустыня на юге, выветрившаяся степь посредине и сплошное болото - на севере. Вонючая выжженная дыра, окруженная плотным кольцом смертельных врагов, не меньше пятидесяти миллионов. И все же они валят туда сломя голову. Они называют эту дыру страной, где течет молоко и мед...

Они поют песни о брызгалках и оросительных каналах. Две недели тому назад я сказал Бен Канаану, что у евреев нет монополии на страдание, но теперь я начинаю сомневаться. Ей-богу, начинаю сомневаться. Какая же должна быть мера страдания, чтобы люди стали такими фанатиками!

- Не защищай его, Марк, и не защищай, пожалуйста, этих людей.

- Ты подумай вот о чем. Без поддержки со стороны детей у Ари ничего бы не вышло. Они же поддерживают его безоговорочно.

- Это-то и страшно, - ответила Китти. - Эта круговая порука. Они горой стоят один за другого.

Зазвонил телефон. Марк поднял трубку, послушал и положил трубку на рычаг.

- Что случилось? Что случилось, Марк?

- На палубу вынесли еще детей, потерявших сознание. Человек пять-шесть.

- А... а... Карен?

- Я не знаю. Пойду узнаю.

- Марк.

- Что?

- Я хочу на "Эксодус".

- Это невозможно.

- Я не могу больше, - сказала она.

- Если ты это сделаешь, ты пропала.

- Нет, Марк... тут что-то другое. Если бы я знала, что она жива и здорова, мне было бы легче. Я клянусь тебе, что справлюсь с собой. Я хорошо это знаю. Но сидеть так, сложа руки, и знать, что она там умирает. Нет, на это у меня нет сил.

- Если мне даже удастся уговорить Бен Канаана, все равно англичане тебя не пустят.

- Ты должен, - настаивала она. - Ты должен. Она встала спиной к двери и загородила ему дорогу. Ее лицо выражало твердую решимость. Марк опустил глаза.

- Постараюсь, - сказал он.

ГОЛОДОВКА, ЧАС 35.

Перед посольствами Великобритании в Париже и В Риме происходили бурные демонстрации протеста. Возмущенные ораторы и плакаты решительно требовали снятия запрета с "Эксодуса". В Париже пришлось пустить в ход полицию и слезоточивые газы. В Копенгагене и в Стокгольме, в Брюсселе и в Гааге тоже устраивали демонстрации. Но там они прошли более спокойно.

ГОЛОДОВКА. ЧАС 38.

На Кипре стихийно возникла всеобщая забастовка протеста против англичан. Транспорт замер, были закрыты магазины, порты, театры и рестораны. Фамагуста, Никозия, Ларнака и Лимассол словно вымерли.

ГОЛОДОВКА, ЧАС 40.

Ари Бен-Канаан не сводил глаз со своих помощников, Он смотрел прямо в глаза Иоава, Давида, Зеева и Хапк Шлоссберга.

Зеев, крестянин из Галилеи, заговорил первым.

- Я солдат. Я не могу стоять и смотреть, как дети умирают с голоду.

- В Палестине, - резко оборвал его Ари, - ребята не старше их уже воюют в рядах Гадны.

- Одно дело воевать, и совсем другое умирать с голоду.

- Это та же борьба, только в другом виде, - ответил Ари.

Иоав Яркони работал с Ари много лет, они вместе воевали во время второй мировой войны.

- Я никогда не шел против тебя, Ари. Но в ту минуту, когда кто-нибудь из этих детей умрет, все дело обернется бумерангом против нас самих.

Ари посмотрел на капитана судна, американца Ханка Шлоссберга. Хаик пожал плечами.

- Вы здесь босс, Ари, но судовая команда начинает нервничать. Об этом в договоре нет ни слова.

- Другими словами, - сказал Ари, - вы хотите сдаться. Последовавшее молчание красноречиво подтвердило его догадку.

- Давид, а ты? Ты еще ничего не сказал.

Давид был ученым. Он хорошо разбирался в Священном писании и вообще в святых книгах. Он ближе стоял к богу, и все относились к нему поэтому с особым уважением.

- Шесть миллионов погибло в газовых камерах, не зная за что они умирают, начал он. - Если мы, каких-нибудь триста человек, погибнем тоже, то мы очень хорошо будем знать, во имя чего мы умираем. И не только мы, но и весь мир будет знать.

Когда две тысячи лет тому назад мы еще были нацией и боролись против римского и греческого порабощения, мы, евреи, установили традицию драться до последнего. Мы так и сделали в Арбеле и в Иерусалиме, в Бейтаре и в Геродиуме.

Массаду мы четыре года держали, а когда римляне наконец ворвались в крепость, они нас застали всех мертвыми. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как дрался наш народ. Мы выгнали из своей страны римлян и греков, пока нас самих не рассеяли по всему свету. В продолжение последних двух тысяч лет нам не часто приходилось бороться как нации. Но когда мы поднялись в варшавском гетто, мы остались верны своей древней традиции. Если мы сойдем теперь с этого судна и добровольно вернемся за колючую проволоку, мы предадим своего бога.

- Вопросы будут? - спросил Ари.

ГОЛОДОВКА, ЧАС 42.

В Соединенных Штатах, в Южной Африке, в Англии состоялись массовые молитвы в синагогах; даже во многих христианских церквях молились о благополучии детей с "Эксодуса".

ГОЛОДОВКА, ЧАС 45.

В Аргентине евреи объявили пост в знак сочувствия детям с "Эксодуса".

ГОЛОДОВКА, ЧАС 47.

Уже темнело, когда Китти поднялась на борт "Эксодуса". Вонь стояла невыносимая. По всей палубе, в спасательных лодках, у палубных построек, всюду валялись обессиленные дети. Все лежали на полу, не шевелясь, чтобы не тратить лишней энергии.

- Я хочу посмотреть на детей, потерявших сознание, - сказала она.

Давид повел ее на верхнюю палубу, где без сознания лежали три ряда детей, всего человек шестьдесят. Давид опустился на колени, поднося фонарь к лицам детей, а Китти передвигалась от одного к другому, щупая пульс и поднимая веки у детей. Несколько раз она чуть не потеряла сознание сама, когда она с бьющимся сердцем поворачивала к себе девочку, похожую на Карен.

Давид повел ее по забитой телами палубе. Приходилось шагать прямо через тела. Дети тупо смотрели потухшими глазами. Лица были покрыты толстым слоем грязи, волосы нечесаны.

Давид повел ее по лестнице в трюм. В нос ударила такая вонь, что ее чуть не стошнило. Она различала в полумраке детей, лежавших вповалку в своих клетках.