Эксодус (Книга 1 и 2)

Несколько метров к югу от развалин стояли первые дома еврейского рыболовецкого кооператива Сдот Ям (Морские нивы). Этой ночью никто из рыбаков и их жен не спал.

Они сидели на развалинах и, затаив дыхание, напряженно вглядывались в море. Их было человек двести, и столько же было с ними пальмахников.

На древней башне Друза, выходящей далеко в море, мигнул сигнальный фонарь, и все насторожились.

На борту "Давидова Щита" Биль Фрай зажал в зубах окурок сигары и его руки застыли на штурвале ветхого судна. Он медленно подплывал зигзагами, обходя коварные рифы и течения. На палубе беженцы прильнули к перилам и готовились к высадке.

"Давидов Щит" содрогнулся и затрещал, ударившись деревянными боками о подводную скалу. В воздух поднялась единственная сигнальная ракета. Началось!

Все полезли через борт в воду, доходившую до плеч, борясь с волнами, начали добираться дюйм за дюймом до берега, находящегося на расстоянии всего нескольких сот метров.

Когда вспыхнула ракета, рыбаки и пальмахники, ожидавшие на берегу, выскочили из-за прикрытий и бросились вброд навстречу беженцам. Многие спотыкались, попадали в глубокие ямы, их опрокидывало волной, бросало об скалы, но ничто не могло остановить людей. Наконец оба потока людей встретились. Сильные руки людей с берега схватили беженцев и потащили их на берег.

- Скорее, скорее! - кричали они. - Снимите свое барахло и наденьте вот это.

- Выбросьте все документы!

- Кто оделся, давайте за нами... давай, давай, давай!

- Тише! Не шумите!

- Никакого огня!

Беженцы сбросили с себя мокрую одежду и надели синие рыбацкие комбинезоны.

- Не собирайтесь кучками! Разойдись!

Карен стояла на палубе "Давидова Щита" и одного за другим передавала детей пальмахникам, переносившим их на берег и тут же возвращавшимся. Нужно было быть на редкость крепким и выносливым, чтобы переносить детей по такой волне.

- Скорее, скорее!

Некоторые припадали к священной земле, целовали ее и душераздирающе рыдали.

- Потом, потом! Еще нацелуетесь! Давайте скорее!

Биль Фрай стоял на мостике и орал приказы в мегафон. Всего за час почти все покинули судно; осталось только несколько десятков детей и группорги.

Тридцать километров к северу подразделение Пальмаха инсценировало ложную атаку на английские склады, расположенные к югу от Хайфы, чтобы отвлечь внимание британского гарнизона от высадки в Кесарии.

На берегу рыбаки и пальмахники действовали быстро. Некоторых беженцев направили в деревню, остальных погрузили на машины, которые должны были увезти их вглубь страны.

Когда последний ребенок был передан с борта корабля, Биль Фрай спустился по лестнице на палубу и приказал группоргам покинуть судно.

Карен почувствовала, как ледяная вода сомкнулась над ее головой. Глотнув немного воды, она встала на цыпочки и, быстро сориентировавшись, поплыла, пока не нащупала дна. С берега до нее доносились неясные восклицания на иврите и по-немецки. Она добралась до огромной глыбы и на четвереньках перелезла. Волна унесла ее обратно в море. Но теперь у нее было дно под ногами, и дюйм за дюймом, преодолевая волну, она пробиралась все ближе к берегу. Ее опрокинуло волной еще раз, тогда она поползла на четвереньках.

Вдруг - пронзительный вой сирен!

Оглушительный треск выстрелов!

На берегу все разбежались!

Карен встала на ноги - вода доходила теперь только до колен - и жадно глотала воздух. Прямо перед ней стояло несколько английских солдат в защитной форме и с резиновыми дубинками в руках.

- Нет! - отчаянно закричала она. - Нет, нет, нет! Она бросилась на солдат, визжа, царапаясь и вырываясь. Какая-то сильная рука схватила ее сзади и прижала к воде. Ее зубы вонзились в руку солдата. Он вскрикнул от боли и отпустил ее. Она бросилась вперед, бешено размахивая руками. Другой солдат поднял дубинку и ударил ее по голове. Карен застонала, упала без сознания и покатилась в воду.

Она открыла глаза. Нестерпимо болела голова. Однако, увидев щетинистую рожу и добрые глаза Биля Фрая, она улыбнулась.

- Дети! - вскричала она, рывком поднявшись.

Биль схватил ее за плечи.

- Успокойся! Большинство детей успели увезти. Некоторые здесь с нами.

Карен закрыла глаза, глубоко вздохнула и опустилась обратно на подушку.

- А где мы?

- В английском лагере... Атлит. Все получилось чудесно. Более половины людей успело смыться. Англичане до того взбесились от злости, что хватали всех без разбора и привезли вот сюда матросов, рыбаков, беженцев..., всех замешанных в этой истории. Как ты себя чувствуешь?

- Ужасно. Что, собственно, было со мной?

- Ничего. Ты просто затеяла поединок с британскими вооруженными силами.

Она сбросила с себя одеяло, села и ощупала шишку на голове. Ее одежда была все еще мокрая. Она спустилась с кровати и прошлась, чуть пошатываясь, к выходу из палатки. Здесь стояло несколько сот таких палаток, а вокруг палаток - колючая проволока. По ту сторону забора стояли английские солдаты.

- Я не знаю, что на меня нашло, - сказала Карен. - Я еще никогда в жизни никого не ударила. Когда я увидела этих солдат, пытавшихся остановить меня, со мной произошло что-то очень важное; пожалуй, самое важное во всей моей жизни. Я почувствовала, что во что бы то ни стало должна ступить ногой на палестинскую землю... просто умру, если не ступлю. Я не знаю, что на меня вдруг нашло. - Она села с ним рядом.

- Кушать хочешь?

- Я не голодна. Что они теперь собираются делать с нами?

Биль пожал плечами.

- Через пару часов рассветет. Они вызовут нас и учинят глупейший допрос. Ты ведь знаешь, что ты им должна ответить.

- Да... Что бы они ни спрашивали, я ничего не знаю. Это моя страна и все.

- Да, так вот. Они тебя продержат здесь пару, тройку месяцев, а там отпустят. Наконец-то ты в Палестине!

- А вы?

- Что ж я? Выгонят, конечно, как и в тот раз выгнали. Мне дадут еще одно мосадовское судно... снова попытаемся прорваться.

Голова у нее прямо разрывалась на части. Она опять прилегла, но не могла закрыть глаза. Она долго всматривалась в посеревшее от усталости лицо Биля.

- Биль... зачем вам все это?

- То есть как это зачем?

- Вы ведь американец. Американский еврей - это ведь другое дело.

- Всем почему-то хочется сделать из меня героя. - Он порылся в кармане и вытащил пару сигар. Они все промокли. - Пришли ребята из Алия Бет, сказали, что им нужны моряки. Я - моряк... всегда был моряком. Начал с юнги и вот капитан. Вот и все. Мне за это хорошо платят.

- Биль.

-Ну?

- Я вам не верю.

Биль и сам не очень верил в то, что говорил. Он встал.

- Это трудно объяснить, Карен. Я люблю Америку. Я не променяю ее на полсотни Палестин.

Карен приподнялась на локоть. Биль начал ходить по палатке взад и вперед, пытаясь разобраться в своих мыслях.

- Мы - американцы, но все-таки - мы американцы особого рода. Может, мы сами в этом виноваты, может быть, виноваты другие... У меня не хватает мозгов, чтобы разобраться во всем этом.

Всю жизнь меня принимают за труса, потому что я еврей. И вот что я тебе скажу, дитя мое. Каждый раз, когда Пальмах взрывает какой-нибудь английский склад оружия или дает жару арабам, у меня прибавляется чувство собственного достоинства. Они доказывают, что лгут все те, кто утверждает, будто евреи трусы. Эти ребята здесь дерутся за мое достоинство... понимаешь?

- Кажется, понимаю.

- А я - будь я проклят, если что-нибудь понимаю! Он присел рядом с Карен и внимательно осмотрел шишку на ее голове.

- Пустяк! Скоро заживет. Я сказал этим негодяям, чтобы они положили тебя в больницу.

- Ничего, заживет и так, - ответила она.

Этой же ночью Пальмах совершил нападение на лагерь в Атлите, прорвал колючую проволоку, и еще человек двести беженцев скрылось. Карен и Билю Фраю бежать не удалось.

Когда Уайтхолл получил подробный доклад обо всем, что произошло с "Давидовым Щитом", англичане поняли, что им нужно внести изменения в свою иммиграционную политику. До сих пор нелегальным путем удавалось пробраться в Палестину только отдельным сотням смельчаков. Это же судно доставило без малого две тысячи, и большая часть успешно высадилась в Кесарии, или сбежала из Атлита. Англичане стояли перед фактом открытой поддержки евреев французским правительством. Каждый шестой еврей в Палестине попал туда нелегальным путем.

Англичане оказались в тупике. Они ни на шаг не приблизились к решению палестинской проблемы. Теперь они решили, что держать евреев в Атлите нельзя, а нужно вывезти их вон из Палестины. Создание лагерей на Кипре было прямым следствием усиливающейся нелегальной иммиграции вообще и удачного рейда "Давидова Щита" в частности.

Карен Ханзен-Клемент погрузили на борт специально оборудованного судна, предназначенного для перевозки заключенных, и отправили на Кипр, в лагерь Караолос. Но уже тогда, когда "Карпатос" - он же "Давидов Щит" - все еще сидел зажатый между скалами у Кесарии и волны разбивали его постепенно на куски, Мосад Алия Бет уже оборудовал новые корабли для нелегальной переправки новых масс беженцев из Европы в Палестину.

И вот уже шесть месяцев, как Карен жила в пыльном Караолосе и работала с детьми. Ни время, ни частые этапы из лагеря в лагерь не смогли ни разочаровать, ни озлобить ее. Она жила одной единственной мечтой - попасть еще раз в Палестину... в Эрец Исраэль. Эти волшебные слова стали для нее навязчивой идеей.

Прошло несколько часов, пока Карен закончила свой рассказ. За это время между Китти Фремонт и Карен протянулись какие-то невидимые нити. Обе они чувствовали свое одиночество и их влекло друг к другу.

- А об отце ты что-нибудь узнала? - спросила Китти.

- Нет. Последний раз я слышала о нем еще в Ля Сиотат. Это было давно.

Китти посмотрела на часы.

- Господи... уже за полночь!

- А я и не заметила, как время прошло.

- Я тоже. Спокойной ночи, дитя мое!

- Спокойной ночи, Китти... Мы с вами еще увидимся?

- Может быть... Я не знаю.

Китти вышла и зашагала прочь. Вокруг по-прежнему стояли сотни и сотни палаток. Рефлектор со сторожевой вышки скользнул по брезентовым дюнам. Вихрем проносилась пыль, и она плотнее натянула плащ. Высокий силуэт Ари Бен Канаана шагнул ей навстречу, и она остановилась. Он протянул ей сигарету, и они вместе вышли из детской зоны по мосту. Китти остановилась на мгновение и посмотрела назад. Затем они пошли к главным воротам.

- Я согласна работать у вас, - сказала Китти, - но при одном условии. Эта девушка не будет участвовать в побеге. Она останется в лагере со мной.

- Согласен.

Китти повернулась и быстро пошла в сторону вахты.

Глава 18

План, который Давид романтически окрестил "Операцией Гедеон", начал проводиться в жизнь. В Караолосе Дов Ландау вовсю подделывал накладные и личные воинские документы, а Китти Фремонт выносила их из лагеря Ари Бен Канаану.

Товаро-транспортные накладные дали Ари Бен Канаану возможность осуществить первую часть его плана. Во время поездок по Кипру Ари обнаружил неподалеку от Караолоса, по дороге в Фамагусту, большую английскую военную базу. За высоким забором на площади нескольких акров стояло на приколе множество автомашин и прочих транспортных средств и с десяток огромных складов.

Во время войны это была одна из главных баз снабжения сил союзников в Средиземном море. Теперь часть военного снаряжения отгружалась морским путем британским силам, расположенным в этом районе, другая часть была объявлена излишней и подлежащей реализации. Благодаря этой распродаже в частные руки, не прекращалось движение между базой и портом в Фамагусте. Кипрско-Средиземноморская пароходная компания Мандрии была агентом британских вооруженных сил на Кипре, поэтому у Мандрии был на руках список всех грузов, имевшихся на складе. Он располагал также достаточным количеством транспортных документов.

В четверг, в 8 часов утра, Ари Бен Канаан и 13 пальмахников, одетые все в английскую военную форму и снабженные английскими документами, подъехали на английском военном грузовике к главным воротам базы. В этот "рабочий отряд" входили также Зеев Гильбоа, Иоав Яркони и Давид Бен Ами.

Ари - по документам "капитан Калеб Мур" - предъявил заведующему базой соответствующие документы на получение грузов, которые "рабочий отряд" должен был тут же погрузить на машины и доставить в Фамагусту якобы для дальнейшей отправки транспортным судном "Ахан".

Бумаги были до того мастерски подделаны, что завбазой даже не подумал о том, что "Калебом" звали главного разведчика Моисея в библии, а мнимое судно "Ахан" носило имя человека, выкравшего часть добычи в Иерихоне.

Первыми в списке значились 12 грузовиков и два джипа. Их тут же сняли с прикола и передали "капитану Калебу Муру". Затем "рабочий отряд" обошел склад за складом и загрузил полученные 12 машин всем, что только могло понадобиться для палестинского рейда "Афродиты" - она же "Эксодус", - и ее тремстам маленьким пассажирам.

Иоав Яркони, ответственный за оборудование судна. составил длинный список, где, между прочим, значились также рация последнего выпуска, всякого рода консервы, медикаменты, сигнальные лампы, легкое оружие, посуда, постель, вентиляторы, громкоговорители и сотни других наименований. Иоав сильно досадовал, так как Ари велел ему сбрить огромные черные усы. Зеева постигла та же участь, потому что Ари боялся, как бы эти усы их не выдали.

Помимо грузов, предназначенных для "Эксодуса? Давид захватил еще несколько тонн вещей, крайне необходимых в Караолосе.

У Зеева Гильбоа потекли слюнки при виде массы оружия на складах. Все годы Палмах так нуждался в оружии, и вид этих чудесных пулеметов, минометов и автоматов просто разрывал ему сердце.

"Рабочий отряд" действовал с точностью часов. По спискам Мандрии Ари знал, где что находится. Иоав Яркони прихватил напоследок еще несколько ящиков виски, коньяка, джина и вина - для медицинских нужд.

Двенадцать новеньких грузовиков, до верху набитых добром, выехали за ворота и направились будто бы в Фамагусту, где машины вместе со всем снаряжением якобы должны были быть погружены на борт "Ахана". Ари поблагодарил английского офицера за любезную помощь, и "рабочий отряд" укатил восвояси. Вся операция потребовала не более шести часов.

Пальмахники были в восторге от легкости, с которой им досталась первая победа, но Ари не давал им почивать на лаврах. Это было только начало.

Теперь нужно было найти место, где бы они могли поставить машины с наворованным добром. У Ари был готов ответ и на это. Он заметил на окраине Фамагусты заброшенный английский лагерь. Там, вероятно, стояло когда-то небольшое вспомогательное подразделение. Забор был еще в довольно хорошем состоянии, а на территории лагеря стояли два деревянных барака и служебные постройки. Электрическая проводка тоже была в порядке.

Последующие три ночи все пальмахники. находившиеся в Караолосе, приходили в лагерь и лихорадочно работали: ставили палатки, убирали территорию - одним ловом, приводили лагерь в порядок, чтобы создать вид будто в нем снова расположилась воинская часть.

Двенадцать грузовиков и джипы были окрашены в защитный военный цвет. На дверце каждой машины Иоав Яркони нарисовал знак, который легко мог сойти за один из тысяч военных знаков, и снабдил его надписью: "23-ья транспортная рота ЕВЕВК".

В штабе на столах были разложены стопки настоящих и подложных военных документов, чтобы придать помещению рабочий вид.

Четыре дня спустя маленький лагерь с дюжиной автомашин имел вполне нормальный и будничный вид. Они захватили на складе достаточное количество военной одежды, и теперь все палмахники были одеты по форме, как полагается. Не было недостатка также в материалах, и вскоре лагерь был полностью оборудован всем необходимым.

В довершение всего Иоав Яркони прибил над воротами вывеску, гласящую: 23-ЬЯ ТРАНСПОРТНАЯ РОТА ЕВЕВК. Все вздохнули, когда над воротами появилась эта вывеска, и лагерь получил, таким образом, официальное наименование.

Зеев посмотрел на вывеску и почесал затылок.

- А что это значит - ЕВЕВК?

- Как же? ЕВРЕЙСКОЕ ВОЙСКО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА на КИПРЕ. Что же еще?

Итак, под операцию Гедеон был заложен солидный фундамент. Ари Бен Канаан не побоялся создать фиктивную английскую воинскую часть. Нарядившись в английскую военную форму, он на виду у всех разбил штаб Мосада Алия Бет вдоль автострады, ведущей в Фамагусту, и готовился теперь приступить при помощи английского снаряжения к выполнению последней части своего плана. Это была опасная игра, но Ари считал, что смелость и непринужденность - лучшая маскировка для разведчика.

Следующий этап операции Гедеон наступил, когда в Фамагусте, с борта транспортного судна сошли три американца, члены команды. Они тоже принадлежали к Мосаду и служили во время войны во флоте США. С другого судна сошли два испанских эмигранта. Бывшие "красные" часто работали на кораблях Мосада. Теперь у "Эксодуса" была своя команда, которую должны были пополнить, когда наступит день, Ари, Давид, Иоав и Зеев.

Ханк Шлосберг, американский шкипер, и Иоав Яркони взялись за переделку "Эксодуса" в нелегальное судно. Ларнака была небольшим портовым городком, и Мандрия, конечно, знал, что нужно сделать, чтобы необычная возня у "Афродиты", стоявшей на самом краю пирса, не привлекала ничьего внимания.

Первым делом из кабин, из трюма, с палубы были убраны все шкафы, полки, чуланы и кладовые. Все судно, от кормы до носа, было превращено в голое пространство.

Затем на палубе построили две уборные: одна для мальчиков, а другая для девочек. Столовую превратили в медпункт: ни в столовой, ни в камбузе надобности не будет, так как вся пища будет состоять из консервов, а есть будут прямо из банок. Камбуз был превращен в склад оружия. Каюты разобрали: команда будет спать на мостике. Были смонтированы громкоговорители. Капитально отремонтировали ветхую машину. Поставили запасную мачту и приготовили паруса на случай выхода машины из строя.

Среди трехсот детей были верующие, и возникла новая задача. Яркони должен был снестись с главой еврейской общины на Кипре и достать через него "кошерную" пищу, законсервированную в соответствии с религиозными предписаниями в специальные банки.

Затем тщательно измерили кубатуру трюма и квадратуру палубы. В трюме, на расстоянии 45 см друг от друга, были построены перегородки. Эти 45 см. должны были служить "койками"; дети могли спать только лежа на спине или на животе, но не могли позволить себе роскошь повернуться с боку на бок. Они высчитали средний рост детей и разделили перегородки по длине, оставляя для каждого ребенка пространство в 4 фута и 11 дюймов. Точно так же была разбита вся палуба и мосты. Детям оставлялось не больше одного дюйма свободного пространства, если они начнут ворочаться во сне.

Отремонтировали спасательные лодки. В бортах судна прорезали большие щели, вставили и присоединили к сети вентиляторы, чтобы обеспечить приток свежего воздуха в трюм. Смонтировали также взятые на военном складе установки по кондиционированию воздуха. Свежий воздух будет жизненно необходим в набитых до отказа помещениях, чтобы избежать массовой рвоты.

Работа продвигалась хорошо. Вид полудесятка рабочих на палубе старой лохани был обыденным явлением в ларнакской гавани.

Потруднее было доставить на борт все грузы. Ари не хотел пойти на риск и подогнать свои машины к доку, так как это могло привлечь внимание. Когда работы по переоборудованию "Эксодуса" были почти закончены, судно каждую ночь поднимало якорь и подплывало тайком к обусловленному месту в южной части залива всего в нескольких милях от Ларнаки. Сюда подъезжали грузовики 23-ей транспортной роты ЕВЕВК, до верху набитые грузом, взятым из военного склада. Всю ночь между берегом и судном шныряли резиновые лодки, пока "Эксодус" не был загружен до отказа.

Тем временем Зеев Гильбоа выполнял свою часть операции Гедеон в детской зоне караолосского лагеря. Он тщательно отобрал триста самых выносливых мальчиков и девочек и проводил с ними занятия на детской площадке: обучал рукопашному бою, обращению с легким оружием и т. д. Вокруг площади были расставлены часовые, и как только появлялся надзиратель, учения превращались в мирную игру; всего за каких-нибудь три секунды дети переходили от военных занятий к детским играм и исполнению школьных песен. Кто не был на площадке, тот сидел в классных комнатах, изучал палестинские географические карты и заучивал наизусть ответы на случай допроса в британской контрразведке.

Ночью Зеев приводил всех на площадку, усаживал их вокруг костра и вместе с другими пальмахниками рассказывал им чудеса о Палестине, где им не придется больше жить за колючей проволокой.

Были и осложнения в подготовке операции Гедеон, но они касались, в основном, только ближайших помощников Ари: Давида, Зеева и Иоава.

Хотя Давид был мягкий, интеллигентный молодой человек, но когда он закусывал удила, ему море было по колено. Теперь он закусил удила. Первая экспедиция на английскую военную базу прошла так успешно, что он, Зеев и Иоав считали преступлением оставить там хотя бы один ржавый гвоздь. Он считал, что нужно ездить на базу днем и ночью и вывезти в 23-ью транспортную роту все, что только удастся. Зеев намеревался даже отгрузить пушки. Они так долго испытывали нужду, что обилие на складе просто вскружило им головы.

Ари не соглашался, считая, что жадность может погубить всю операцию. Англичане дремали, но не спали мертвецким сном. Показаться время от времени, так сказать, для соблюдения приличий, это, конечно, можно; но опустошить склад - это означало бы верную виселицу для них всех.

Но ему не удалось убедить своих помощников. Они строили планы - один безумней другого. Иоав дошел в своей наглости даже до того, что пригласил нескольких английских офицеров на ужин в 23-ью транспортную роту. Тут у Ари лопнуло терпение, и ему пришлось пригрозить им, что он немедленно отправит их обратно в Палестину. Это их вмиг отрезвило.

Прошло немногим более двух недель с появления Ари, как все уже было готово. Последняя часть плана - репортаж Паркера и доставка детей в Кирению ждали сигнала самих англичан. Эта последняя часть начнется тогда, когда англичане откроют новый лагерь вдоль ларнакской автострады и начнут перевозить туда беженцев из Караолоса.

Глава 19

Колдуэлл, адъютант Сатерлэнда, вошел в кабинет майора Аллана Алистэра, начальника контрразведки на Кипре. Алистэр, мужчина лет сорока, тихого и застенчивого вида, взял папку со стола и пошел вслед за Колдуэллем вниз по коридору в кабинет Сатерлэнда.

Генерал пригласил Колдуэлла и Алистэра сесть и кивнул в сторону начальника контрразведки в знак того, что тот может начать. Алистэр почесал кончик носа и посмотрел в бумаги.

- В детской зоне караолосского лагеря происходит какая-то странная возня, - начал он полушепотом. - Нам кажется, что готовится не то бунт, не то побег.

Сатерлэнд нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Этот Алистэр всегда раздражал его своим шепотом и таинственностью. Когда он наконец перестанет рыться в бумагах?

- Дорогой майор Алистэр, - сказал Сатерлэнд, когда тот кончил, - вот вы мне прочитали здесь кучу бумаг, а суть всей этой истории сводится к тому, что евреи затевают якобы какой-то грязный заговор.

За последние две недели вы заслали в детскую зону трех осведомителей и пять - в остальные зоны. И что же? Все эти ваши высококвалифицированные шпионы были вмиг разоблачены и им в тот же день пришлось убраться. Вот вы мне прочли две страницы перехваченных радиограмм, которые вы не можете расшифровать и которые, по-вашему, были переданы радиостанцией, которую вы не можете обнаружить.

Алистэр и Колдуэлл обменялись быстрым взглядом, словно хотели сказать друг другу: - старик опять становится невозможным.

- Извините, генерал, - сказал Алистэр, наклоняясь вперед. - В нашем деле многое неизбежно основывается только на догадках. Однако мы уже докладывали о ряде бесспорных фактов, но мер никаких принято не было. Мы знаем положительно, что Караолос прямо кишит палестинскими пальмахниками, и что они проводят с беженцами военные занятия на детской площадке. Нам также положительно известно, что палестинцы высаживают своих людей на Кипр неподалеку от развалин Саламиды. У нас все основания подозревать, что этот грек, Мандрия, сотрудничает с ними.

- Бросьте! Все это я знаю, - сказал Сатерлэнд. - Вы забываете одно: если беженцы давно уже не превратились в дикую ораву, то только благодаря этим палестинцам. Они заведуют школами, больницами, кухнями и вообще всем в лагере. Более того, они заботятся также о дисциплине и предотвращают побеги уже одним тем, что не каждому дают входить и выходить. Уберите этих палестинцев, и мы жизни не будем рады.

- Тогда нужно завербовать и среди них несколько стукачей, - сказал Колдуэлл, - чтобы знать, по крайней мере, что у них на уме.

- Среди них стукачей не завербуешь, - сказал Алистэр. - Они горой стоят друг за друга. Каждый раз, когда мы вот-вот, кажется, завербовали кого-нибудь, он такие городит нам небылицы, что уши вянут.

- В таком случае необходимо покрепче закрутить гайки, - зло бросил Колдуэлл, - чтобы знали, где раки зимуют.

- Фредди, вы говорите чушь, - сказал Сатерлэнд с укоризной и закурил трубку. - Этих людей ничем не запугаешь. Они прошли через огонь и воду, и медные трубы. Вы помните Берген-Бельзен, Фредди? По-вашему, мы можем потягаться с Берген-Бельзеном?

Майор Алистэр уже начинал жалеть, что взял с собой Колдуэлла: все-таки он ужасный тупица.

- Генерал, - быстро вмешался Алистэр, - все мы здесь солдаты. Но я поступил бы нечестно, если бы докладывал вам, что в Караолосе тишь и благодать, и что нам ничего не остается, как сидеть и ждать.

Сатерлэнд встал, сложил руки за спиной и начал ходить по комнате. Подымив немного, он взял трубку в руки и забарабанил мундштуком по зубам.

- Моя задача здесь на Кипре заключается в том, чтобы в этих лагерях было спокойно, пока наше правительство не решит, как ему быть с палестинским мандатом. Мы поэтому не можем, позволить себе ничего такого, что могло бы быть использовано против нас враждебной пропагандой.

Фред Колдуэлл злился. Он никак не мог понять, как это Сатерлэнд мог спокойно сидеть и позволять этим евреям делать все, что им вздумается. Это было выше его понимания.

Майор Алистэр, правда, понимал, но не одобрял. Он был сторонником крутых мер, способных пресечь еврейские планы в Караолосе. Однако в его власти было только докладывать. Принимать решения мог один только Сатерлэнд. Сатерлэнд же вел себя, по его мнению, непростительно мягко.

- Еще что-нибудь? - спросил генерал.

- Да, еще вот что, сэр. - Алистэр порылся в бумагах. - Мне хотелось бы знать, познакомились ли вы с моим рапортом об этой американке, Кэтрин Фремонт, и о Марке Паркере, американском журналисте?

- А что такое?

- Видите ли, сэр, мы не знаем точно, является ли она его любовницей, но ее поступление на работу в лагерь совпадает по времени с его прибытием на Кипр. По опыту прошлого мы знаем, что этот Паркер нас недолюбливает.

- Ерунда! Он первоклассный журналист. В Нюрнберге он писал великолепно. Мы допустили тогда ошибку в Голландии, и она нам недешево обошлась. Паркер разоблачил ее. Это его профессия.

- Вправе ли мы полагать, что поступление миссис Фремонт в лагерь на работу может быть как-то связано с намерением Паркера написать репортаж о лагере?

- Майор Алистэр, я надеюсь, что если вас когда-нибудь обвинят в убийстве, то присяжные не приговорят вас на основании таких доказательств, какие вы привели мне.

У Алистэра появились на лице красные пятна.

- Кэтрин Фремонт - одна из лучших педиатрических медсестер на Ближнем Востоке. Греческое правительство пригласило ее заведывать детским домом в Салониках, и она справилась с этой задачей как нельзя лучше. Обо всем этом говорится в вашем докладе. Она и Марк Паркер - друзья детства. Об этом тоже можно прочитать в вашем рапорте. Там же говорится, что еврейские организации помощи обратились к ней с просьбой наладить работу среди детей в Караолосе. Скажите, пожалуйста, майор Алистэр... вы-то хоть сами читаете свои докладные записки?

- Но... сэр...

- Я еще не кончил. Допустим, что худшие ваши подозрения оправданы. Допустим, что миссис Фремонт действительно собирает информацию для Марка Паркера, что Марк Паркер в самом деле собирается написать серию статей о Караолосе. Господа, мы живем сейчас в конце 1946-го года; война кончилась еще полтора года тому назад. Народы устали, им надоели эти истории о беженцах; никакою впечатления эти истории уже не производят. А если мы возьмем и выпроводим из Кипра американскую медсестру и американского журналиста, это таки произведет впечатление и немалое. Господа, заседание кончено.

Алистэр быстро собрал свои бумаги. Фрэд Колдуэлл, сидевший все время молча и кипевший от злости, вскочил.

- А я говорю, нужно повесить пару жидов, чтоб они поняли, кто здесь хозяин.

- Фрэдди!

Колдуэлл обернулся.

- Если вам так хочется, я могу устроить вам перевод в Палестину. Там жиды вооружены и не сидят за колючей проволокой. Таких, как вы, они запросто поедают за завтраком.

Колдуэлл и Алистэр быстро пошли по коридору. Фрэдди что-то зло бормотал себе под нос.

- Войдите на минутку ко мне, - сказал Алистэр. Фрэдди бросился в кресло и вскинул руки вверх. Алистэр схватил со стола нож из слоновой кости, ударил им по ладони и зашагал по комнате.

- По мне, - сказал Колдуэлл, - я бы дал старику титул и отправил бы его на пенсию.

Алистэр вернулся к столу и в нерешительности стал кусать губы.

- Фрэдди, я все время думаю об этом деле. Сатерлэнд становится прямо-таки невозможным. Я напишу лично генералу Тевор-Брауну.

Колдуэлл поднял брови.

- Это рискованное дело, старик.

- Но мы должны что-то сделать, прежде чем этот подлый остров навлечет на нас беду! Вы - адъютант Сатерлэнда. Если вы меня поддержите, я ручаюсь, что никакого риска не будет.

Колдуэлл был зол на Сатерлэнда. Алистэр, к тому же, приходился родственником Тевор-Брауну. Он согласился.

- Не забудьте добавить в письме к Тевор-Брауну пару слов обо мне.

В дверь постучали. Вошел младший сержант с новой стопкой бумаг. Он протянул их Алистэру и вышел из кабинета. Алистэр полистал бумаги и вздохнул.

- Как будто у меня мало своих забот! На острове орудует шайка воров. Они до того хитры, что мы даже не знаем, что именно они воруют.

Несколько дней спустя генерал Тевор-Браун получил срочный и секретный доклад майора Алистэра. Его первым побуждением было вызвать Колдуэлла и Алистэра в Лондон и хорошенько отчитать их за проявленную недисциплинированность. Затем он подумал, что Алистэр не стал бы писать такой доклад, если бы у него не было веских причин для тревоги. С другой стороны, если последовать совету Алистэра и полететь в Караолос, чтобы пресечь планы евреев, то действовать надо быстро, так как, хотя он этого и не знал, но Ари Бен Канаан уже назначил точный день и час побега детей.

Наконец англичане смогли рапортовать, что новые бараки у Ларнаки готовы и что на днях начнется массовое переселение беженцев из переполненных зон в Караолосе. Переселение произойдет на грузовиках. Предполагалось переселять от трех до пятисот человек в день, так что вся операция займет дней десять. Ари избрал для побега шестой день.

Никаких подкопов, никаких гробов, никаких мусорных свалок. Ари собирался просто подогнать свои английские машины к зоне и погрузить в них детей.

Глава 20

Заведующему лондонским отделом АСН Кеннету Брэдбери. Лично.

Дорогой Брэд!

Податель сего письма и прилагаемого репортажа с Кипра - Ф. Ф. Уитмен, летчик британских межконтинентальных авиалиний.

Срок проведения операции Гедеон - через пять дней. Немедленно подтвердите телеграммой получение сего письма. Я ввязался в это дело на собственный страх и риск. Чувствую, что из этого может получиться что-то очень большое.

В день операции я отправлю вам телеграмму. Если она будет подписана "Марк", то это будет означать, что все идет по плану, и вы можете печатать репортаж. Если она будет подписана "Паркер", то задержите репортаж, так как это будет означать, что произошло что-то непредвиденное.

Я обещал Ф. Ф. Уитмену 500 долларов за доставку этого пакета. Рассчитайтесь с ним, пожалуйста.

Марк Паркер.

Марку Паркеру Дворцовая Гостиница Кирения, Кипр.

Тетя Дороти благополучно прибыла в Лондон, и мы все очень рады видеть ее. С нетерпением ждем вестей от вас.

Брэд.

Очерк Марка лежал теперь в лондонском бюро АСН и ждал только сигнала, чтобы появиться в печати.

Начав работать в Караолосе, Китти переехала из Дворцовой гостиницы в гостиницу "Король Георг" в Фамагусте. Марк решил остаться во Дворце, чтобы быть на месте, когда "Эксодус" прибудет в Кирению.

Он дважды съездил в Фамагусту, чтоб повидаться с Китти, но ни разу ее не застал: она была в лагере. Мандрия подтвердил все подозрения Марка. Девушка работала помощницей Китти. Они все время были вместе. Марк начал беспокоиться. Неужели Китти окажется такой дурой и попытается воскресить собственную дочь в лице этой девочки? Во всем этом было что-то нездоровое. Вдобавок она еще должна была выносить из лагеря поддельные документы.

Остались считанные дни до решающего этапа операции Гедеон. Беспокойство Марка все возрастало, и странное поведение Китти тревожило его все больше и больше. Он назначил с ней свидание в "Короле Георге".

Его нервы были натянуты до предела, когда он ехал в Фамагусту. Все шло очень хорошо. Бен Канаан и его шайка запросто водили англичан за нос. Англичане, правда, чувствовали, что что-то не так, но им никак не удавалось уцепиться за что-нибудь. Марк изумлялся тонкой хитрости Бен Канаана и отваге пальмахников. Переделка судна, подготовка детей - все шло без задоринки. Дело и впрямь обещало стать венцом его карьеры, но так как он принимал в нем личное участие, он ужасно волновался.

Добравшись а Фамагусту, он поставил машину у гостиницы "Король Георг". Она была очень похожа на "Дворец" в особенности тем, что она так же стояла на берегу залива и имела такие же, нависающие над морем, террасы.

- Хэлло, Марк! - воскликнула она, улыбнувшись и поцеловав его в щеку, как и в первый раз.

Он заказал что-нибудь выпить, и они закурили. Китти прямо вся сияла. Она словно помолодела на десять лет.

- У тебя вид, - сказала она, намекая на его кислое лицо, - словно ты выиграл миллион в лотерею.

Подали рюмки. - Неужели ты так волнуешься из-за всего этого?

- Конечно, волнуюсь. А как же иначе? - буркнул он.

Их глаза встретились поверх краев рюмок.

- Ладно, мистер Парк. Ты горишь весь, как светофор. Начинай уж, а то ты еще лопнешь, чего доброго.

- В чем дело? К чему эти издевки? Мы что же - не друзья больше с тобой?

- Ради бога, Марк! Я не думала, что ты такой щепетильный. Мне приходится нелегко на работе... Кроме того, мы ведь договорились с тобой встречаться некоторое время не слишком часто. Ведь так?

- Меня зовут Марком Паркером. Раньше мы вроде были друзьями. Ничего не скрывали друг от друга.

- Не понимаю, куда ты гнешь.

- Карен... Карен Ханзен-Клемент. Маленькая беженка не то из Дании, не то из Германии.

- Я не думаю, что это подходящая тема.

- А я думаю.

- Она просто очень милая девочка и она мне нравится. Она мой друг, а я ее.

- Ты никогда не умела лгать.

- Я не желаю разговаривать на эту тему.

- Ты сама напрашиваешься на беду. В прошлый раз все кончилось в постели того моряка. На этот раз у тебя, боюсь, достанет силы воли покончить с собой.

Она отвела глаза от пронзительного взгляда Марка.

- Я была такой рассудительной всю жизнь... до недавнего, - призналась она.

- Неужели ты начнешь опять все с начала?

Она положила свою руку на его.

- Это, конечно, глупо, но я словно вновь родилась на свет. Она такая душка, Марк.

- А что будет, когда ее посадят на "Эксодус" и увезут? Поедешь с нею?

Китти потушила сигарету и допила коктейль. Ее глаза сузились и приняли выражение, хорошо знакомое Марку.

- Нет, ты скажи! - настаивал он.

- Ее не посадят на "Эксодус". Я выговорила себе это условие, прежде чем пойти работать у них.

- Сумасшедшая... ну, просто сумасшедшая!

- Перестань! - сказала она. - Перестань ты с этими мерзкими намеками. Я одинока и истосковалась как раз по той ласке, которую эта девочка может дать. Я же могу дать ей то понимание и ту дружбу, в которых нуждается она.

- Какая там дружба! Ты просто хочешь быть ей матерью.

- А если бы и так? В этом нет ничего дурного.

- Послушай, Китти. Давай не будем ругаться. Сначала успокойся, пожалуйста. Я не знаю как ты себе это представляешь, но ее отец, вероятно, жив. Если даже нет, то у нее есть своя семья в Дании. И, в-третьих, эта девочка испорчена, как они испорчены все. У нее одна Палестина на уме.

Китти побледнела, и в ее глазах появилось страдание.

Марк пожалел о своих словах.

- Я, пожалуй, поступаю дурно, что не даю ей уехать на "Эксодусе". Мне хотелось побыть с нею несколько месяцев вместе, чтобы заслужить ее доверие, чтобы уговорить ее, как было бы хорошо, если бы она поехала со мной в Америку. Если бы я провела с нею несколько месяцев, все бы встало на свое место...

- Китти, Китти, Китти!... Она не Сандра. С тех пор как кончилась война, ты только одну Сандру и искала всюду. Ты искала ее в детдоме в Салониках; может быть, оттого ты и у Бен Канаана согласилась работать, что и здесь речь шла о детях, и ты надеялась, что найдешь среди них Сандру.

- Пожалуйста, Марк, ... перестань!

- Ну, ладно. Пусть по-твоему. Чем же я могу тебе помочь?

- Узнай, жив ли ее отец. Если его нет уже в живых, я усыновлю ее и увезу в Штаты.

- Постараюсь, - сказал он.

К их террасе пробирался Ари Бен Канаан в форме капитана Калеба Мура. Ари быстро подошел к их столу и сел. Его лицо как всегда ничего не выражало. Лицо у Китти засветилось, как только она увидела его.

- Что случилось? - в один голос спросили Марк и Китти.

- Точно не знаю. Этот Ландау, мальчик, который подделывает бумаги. Сейчас он работает как раз над оформлением нарядов на перевод детей из лагеря в лагерь. И вот он отказывается продолжать, пока не поговорит со мной.

- Но я тут при чем? - спросил Китти.

- Ваша подруга, эта датская девушка - единственный человек, которого он слушает. Китти побледнела.

- Эти бумаги должны быть готовы в течение ближайших 36 часов, - сказал Ари. - Может быть, будет нужно, чтобы вы и Карен поговорили с парнем.

Китти тяжело поднялась со стула и безвольно пошла за ним. Марк с досадой покачал головой и долго не отводил взгляда от опустевшего входа.

Глава 21

Карен стояла посреди классной комнаты, служившей штабом Пальмаха, и сердито смотрела на мальчика с нежным лицом, русой головой и милой внешностью. Он был слишком маленьким для своих 17 лет, и мягкость его черт была обманчивой. В его холодных голубых глазах проглядывали тревога, смущение и ненависть. Он стоял у небольшого чулана, где находилась его мастерская. Карен подошла к нему и пригрозила ему пальцем.

- Дов, что ты тут опять надумал?

Он скривил губы, и что-то невнятно пробормотал.

- Перестань ты рычать на меня как собака, - потребовала она. - Я хочу знать, что ты тут опять затеял?

Он нервно заморгал глазами. С Карен было бесполезно спорить, когда она сердилась.

- Я сказал им, что мне нужно поговорить с Ари Бен Канааном.

- Зачем?

- Ты видишь эти бумаги? Это бланки английских нарядов. Бен Ари дал мне список трехсот детей из нашей секции, подлежащих якобы переводу в новый лагерь в Ларнаке. Ни в какой лагерь их не переводят. Где-то тут у них мосадовское судно. Они повезут их всех в Палестину.

- Ну и что из этого? Ты же знаешь, что не нам требовать отчета от Мосада или Пальмаха.

- На этот раз я требую отчета. Наших с тобой имен нет в списке. Я не стану оформлять эти списки, если они не возьмут нас с тобой тоже.

- Во-первых, откуда ты взял, что вообще речь идет о судне. Если даже такое судно существует, и мы с тобой на него не попадем, то у них, наверное, есть на это причины. Мы с тобой нужны здесь в Караолосе.

- Мне наплевать на это. Они обещали переправить меня в Палестину, и я их заставлю.

- А не кажется ли тебе, что мы по уши в долгу перед этими ребятами из Пальмаха за все, что они сделали и продолжают делать для нас? Неужели ты такой эгоист?

- Сделали для нас, сделали для нас! - передразнил он ее. - Неужели ты до сих пор не поняла, почему они так лезут из кожи вон, чтобы переправить как можно больше евреев в Палестину? Неужели ты в самом деле думаешь, что все это они делают из одной только любви к нам? Как бы не так! Им нужны люди, чтобы воевать с арабами.

- А как же американцы и все прочие? У них-то какие дела с арабами? Они-то чего ради стараются?

- Я тебе скажу, чего ради. Их грызет совесть. Они-то ведь не видели газовых камер. Вот они и откупаются.

Карен, едва сдерживаясь, сжала кулаки и губы; даже глаза зажмурила.

- Дов, ради бога! Неужели ты ничего другого не умеешь, как только ненавидеть? - Она пошла к двери. Он обогнал ее и преградил ей дорогу.

- Опять ты злишься.

- Да, злюсь.

- Ты мой единственный друг, Карен.

- Тебе хочется только попасть в Палестину, чтобы записаться в террористы и убивать. Вот что тебе надо!

Она вернулась в комнату, села у стола и вздохнула. Перед ней на доске было написано мелом и печатными буквами: БАЛЬФУРСКОЙ ДЕКЛАРАЦИЕЙ 1917-ГО ГОДА АНГЛИЧАНЕ ВЗЯЛИ НА СЕБЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО СОЗДАТЬ В ПАЛЕСТИНЕ ЕВРЕЙСКОЕ ОТЕЧЕСТВО.

- Я тоже хочу в Палестину, - прошептала она. - Мне до смерти хочется туда. Меня ждет в Палестине мой отец, я это знаю точно.

- Иди в свою палатку и подожди меня там, - сказал Дов. - Сейчас придет Бен Канаан.

Когда Карен ушла, Дов нервно шагал по комнате минут десять, все больше злясь.

Дверь открылась. На пороге появилась рослая фигура Ари Бен Канаана. Следом за ним шли Давид Бен Ами и Китти Фремонт. Давид замкнул дверь на замок.

У Дова подозрительно сузились глаза.

-Я не хочу, чтобы она присутствовала при нашем разговоре.

- А я хочу, - ответил Ари. - Давай, что там у тебя?

Дов заморгал глазами в нерешительности. Он знал, что ему не сломить Бен Канаана. Он подошел к чулану и хлопнул по пачке подложных нарядов.

- Мне кажется, вы тут ожидаете контрабандное судно и собираетесь отправить на нем этих трехсот детей.

- Неплохо придумано, - сказал Ари. - Валяй дальше.

- У нас с вами уговор, Бен Канаан. Я не стану оформлять эти бумаги, пока вы не внесете в список также меня и Карен Клемент. Понятно?

Ари посмотрел краем глаз в сторону Китти.

- Ты когда-нибудь подумал, Дов, о том, что никто, кроме тебя, не справится с этой работой и что ты нам нужен именно здесь? - спросил Давид Бен Ами. Подумал ли ты о том, что ты и Карен принесете здесь гораздо больше пользы, чем в Палестине?

- А вы подумали о том, что мне наплевать на все это? - огрызнулся Дов.

Ари опустил глаза, скрывая улыбку. Дов был хитер и упрям и отнюдь не шутил. Сразу было видно, какую он прошел школу.

- Да, брат, мы у тебя в руках, - сказал Ари. - Вставь в список свою фамилию.

- А Карен?

- Об этом у нас уговора не было.

- Зато есть сейчас.

Ари подошел к нему и процедил:

- Я не люблю таких вещей, Дов. - Он угрожающе навис над ним. Дов не спасовал.

- На, бейте! Меня еще не так били! Хоть совсем убейте, мне не страшно. Куда вам до немцев!

- Ты мне брось эту сионистскую агитацию! У меня этот номер не пройдет, сказал Ари. - Иди в свою палатку и подожди меня там. Через 10 минут ты получишь ответ.

Дов отомкнул дверь и пулей выскочил вон.

- Вот негодяй! - сказал Давид.

Ари украдкой подмигнул ему, чтобы он смылся. Как только дверь закрылась за ним, Китти схватила Ари за рукав.

- Она не поедет. Вы мне в этом поклялись. Она не поедет на "Эксодусе".

Ари схватил ее за кисти рук.

- Если вы не успокоитесь, я не стану разговаривать с вами. У нас хватит хлопот и без женской истерики.

Китти вырвала свои руки и гордо выпрямилась.

- Послушайте, - сказал Ари, - я не мог предвидеть, что так получится. Этот парень держит нас буквально за горло и знает об этом. Мы не можем шевельнуть и пальцем без этих бумаг.

- Поговорите с ним... обещайте ему все, что угодно, только чтобы Карен осталась здесь.

- Я могу говорить с ним, пока охрипну, но из этого ничего не получится.

- Бен Канаан... пожалуйста!... Он согласится. Он не будет настаивать.

Ари покачал головой.

- Я видел сотни таких, как он. В них почти ничего не осталось человеческого. К одной только Карен он питает человеческие чувства. Вы не хуже меня знаете, что эту девушку он не предаст.

Китти прислонилась к доске, где было написано: БАЛЬФУРСКОЙ ДЕКЛАРАЦИЕЙ 1917-го ГОДА АНГЛИЧАНЕ ВЗЯЛИ НА СЕБЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО... Мел испачкал плечо ее платья. Бен Канаан прав, она это знала. Дов Ландау был неисправим, но его странное чувство к Карен было искренне. Она просто дура.

- У нас только один выход, - сказал Ари. - Пойдите к этой девушке и признайтесь ей во всем. Скажите ей, почему вы хотите, чтобы она осталась на Кипре.

- Не могу, - прошептала Китти. - Не могу. - Она посмотрела на Ари глазами полными слез.

- Мне очень жаль, что все так получилось, - сказал Ари. - Простите меня, Китти! - он впервые назвал ее по имени.

- Проводите меня к Марку, - сказала она. Они вышли в коридор.

- Иди к Дову, - сказал Ари Давиду, - и скажи ему, что мы согласны на его условия.

Когда Дов узнал обо всем, он вихрем бросился в палатку к Карен.

- Мы едем! - крикнул он.

- Милый ты мой - только и могла шепнуть Карен. - Милый ты мой!

- Только молчок! Никто, кроме нас пока об этом не знает.

- Когда же мы поедем?

- О, теперь уже скоро. Бен Канаан подъедет за нами на машинах. На них на всех будет английская военная форма. Они заберут нас будто бы для перевозки в новый лагерь недалеко от Ларнака.

- Милый ты мой!

Они вышли из палатки, держась за руки. Дов смотрел на брезентовое море, прогуливаясь с нею среди акаций. Они медленно подошли к детской площадке, где Зеев обучал группу ребят рукопашному бою.

Дов Ландау пошел один вдоль забора из колючей проволоки. Он видел английских солдат, шагавших по ту сторону вдоль забора. На углу стояла вышка, оборудованная пулеметом и рефлектором.

Колючая проволока... пулеметы... солдаты...

Когда еще он находился не за колючей проволокой? Это было давно, так давно, что он уже и забыл.

Колючая проволока... пулеметы... солдаты... Неужели существует жизнь без всего этого? Дов стоял и смотрел. А может, удастся все-таки вспомнить. Это было так давно... так давно...

Глава 22

ВАРШАВА, ПОЛЬША. ЛЕТО 1939-го ГОДА.

Мендель Ландау был скромный варшавский пекарь. Если сопоставить с доктором Иоганном Клементом, то он находился на противоположном конце лестницы - как в общественном, так и в экономическом и интеллектуальном смысле. И вообще у них не было ничего общего, кроме того, что они оба были евреями.

Будучи евреями, и тот и другой должны были, каждый по-своему, ответить на вопрос об их отношении к окружавшему их миру. Доктор Клемент до последней минуты верил в ассимиляцию. Мендель же Ландау, хотя он был человеком маленьким, но и он немало размышлял над этой проблемой. Однако он пришел к совершенно другим выводам.

Не в пример Клементу, Мендель Ландау жил в среде, постоянно дававшей ему почувствовать, что он чужеродный элемент. В продолжение семисот лет евреи подвергались в Польше всевозможным гонениям - начиная с дурного обращения и кончая поголовным истреблением.

Первоначально евреи пришли в Польшу, спасаясь от преследований крестоносцев. Они бежали в Польшу из Германии, Австрии, Богемии, спасаясь от меча "святого" очищения.

Как и любой другой польский еврей, Мендель Ландау хорошо знал, что последовало за первоначальным бегством евреев в Польшу. Их обвиняли в ритуальных убийствах, в колдовстве, ненавидели как конкурентов.

Непрерывная цепь страданий достигла высшей точки однажды на пасху, когда чернь высыпала на улицу, силой выволакивая евреев и их семьи из домов. Те, кто не соглашались принять крещение, были тут же на месте убиты.

Евреи облагались особым налогом. Евреев принуждали носить желтую повязку, чтобы их легче было опознать. Бесчисленное множество законов и постановлений имели своей единственной целью угнетение и подавление евреев всюду и во всем. Их загнали в гетто, отделив высокой стеной от окружающего мира.

Но в этих гетто произошло нечто странное. Вместо того, чтобы медленно отмереть, еврейские вероисповедание и культура пустили еще более глубокие корни, а сами евреи еще быстрее размножались. Насильственно изолированные от внешнего мира, евреи все теснее сплачивались вокруг Моисеева закона, образуя одно крепко спаянное целое. В стенах гетто они распоряжались всем сами, и они создали там систему чрезвычайно крепких семейных и общинных уз, сохранивших свою связующую силу даже после того, как были упразднены сами гетто.

Для тех, кто правил Польшей, создание гетто было только частичным ответом на вопрос, как быть с евреями. Закон запрещал евреям владеть землей или принадлежать к средневековым ремесленным и купеческим гильдиям, где они могли бы соперничать с другими.

Замкнутые в гетто, евреи служили козлами отпущения за каждое несчастье, обрушивавшееся на Польшу. Каждый раз озверевшая чернь, побуждаемая слепой ненавистью и суеверным страхом, врывалась в стены гетто, громила и убивала евреев, разрушала их дома и имущество, пока избиение жидов стало у поляков обыкновенным, если не почетным времяпрепровождением.

Четыре столетия не прекращающихся погромов достигли своего кровавого апогея в 1648-ом году. Во время восстания казаков было вырезано полмиллиона евреев. Ярость убийц доходила до того, что младенцев часто бросали в ямы и забрасывали землей заживо.

Средневековая тьма, уже рассеявшаяся в Европе, продолжала витать над еврейскими гетто в Польше. Страшная трагедия 1648-го года, а также века непрерывных гонений породили в стенах гетто ряд странных явлений.

Во всей еврейской истории, всякий раз, когда наступали черные дни, и не оставалось уже ни малейшей, казалось. надежды, в народе появлялись десятки самозванцев, объявлявших себя мессиями. В жуткой тьме, наступившей после резни 1648-го года, появилась новая группа "мессий". Каждый из них заявлял, что он явился во исполнение пророчеств Исайи, и у каждого было немало приверженцев.

Вместе с мессиями возникла также еврейская мистика: культ, призванный найти основанные на священном писании объяснения для вековых страданий. В своем отчаянном стремлении к спасению каббалисты сочиняли фаталистические интерпретации библии, основанные на тайных учениях, на нумерологии, а то просто на сокровенных чаяниях. Посредством запутанной системы, так называемой каббалы, они надеялись найти путь, по которому господь вывел бы их из одичалости и гибели.

Одновременно с мессиями и поисками скрытых значений священного писания, в гетто возникла еще одна секта: хасиды. Это были люди, которые, пренебрегая правилами нормальной жизни, проводили все свое время за священным писанием и в молитвах, благодаря чему им удавалось уйти от горестной действительности в некий религиозный экстаз.

Мессии - каббалисты - хасиды, - все явления, порожденные отчаянием.

Менделю Ландау все это было известно. Он знал также, что были и более светлые периоды, когда гнет не так душил, и законы смягчались. История самой Польши была вся в крови. Поляки дрались за свободу в нескончаемом ряде войн, восстаний и переворотов. Польшу не раз расчленяли и, когда она не была оккупирована, ей грозила оккупация. В этих непрерывных войнах евреи брались за оружие тоже и дрались плечом к плечу с поляками, ставя польское дело выше своего собственного.

Многое из того, что было известно Менделю Ландау, принадлежало теперь истории. Теперь стоял 1939-ый год, и Польша была республикой. Он и его семья больше не жили в гетто. В стране проживали более трех миллионов евреев, и они играли немалую роль в жизни страны.

Однако гонения не прекратились и после образования республики. Они только приняли менее жестокие формы. По-прежнему с евреев взимали особый налог; по-прежнему их всячески душили экономически. Поляки все так же винили евреев, когда на страну обрушивались ливни, засухи и т. п.

Гетто, правда, не стало, но для Менделя Ландау вся Польша, где бы он ни жил, была сплошным гетто. Польша, правда, была республикой, но, начиная с 1936-го года, Менделю Ландау опять пришлось быть свидетелем погромов и издевательств над евреями: в Бжеще, Ченстохове, Бжитике, Минске-мазовецком, и слышать улюлюканье хулиганов, набивших руку на еврейских погромах и на выдергивании еврейских бород.

Итак, Мендель Ландау и Иоганн Клемент пришли к противоположным выводам. После семи веков проживания в Польше Мендель Ландау все еще считался пришельцем и он хорошо это знал.

Мендель был простой и очень скромный человек. Лея, его жена, была самая заурядная женщина, преданная, работающая до изнеможения жена и мать.

Мендель Ландау хотел оставить своим детям что-нибудь в наследство. У него не было фанатизма хасидов к молитве, он не верил также в мессию и в выкладки каббалы. Мендель Ландау только в очень слабой мере придерживался веры своих предков. Он отмечал еврейские праздники, как большинство христиан празднуют, скажем, пасху и рождество. Библия была для него не столько священной книгой, сколько историей его народа. Таким образом, он не смог дать своим детям сколько-нибудь твердого религиозного чувства.

Зато Мендель Ландау дал своим детям идею. Она была призрачной, нереальной - всего лишь мечтой. Он вселил в своих детей мысль о том, что евреи должны когда-нибудь вернуться в Палестину и воссоздать там свое древнее государство. Только в собственном государстве они смогут добиться когда-нибудь равенства.

Мендель Ландау был пекарем. Это был нелегкий труд. Весь его мир состоял из забот о семье, об обеспечении ее пищей, кровом, одеждой, образованием и родительской любовью. Даже в самых смелых своих мечтах он не верил, что его дети увидят когда-нибудь Палестину. Но он верил в идею.

Мендель был не одинок среди польских евреев. Среди трех с половиной миллионов евреев, проживавших в Польше, несколько сот тысяч верили в те же идеалы, в которые верил Мендель Ландау, отсюда и бил неиссякаемый источник сионизма. Были религиозные сионисты, сионисты-социалисты, небольшие воинствующие группы и сионизм средних классов.

Будучи членом профсоюза, Мендель и члены его семьи принадлежали к одной сионистско-социалистической группе, называвшей себя "Габоним" - "Строители". Вся общественная жизнь семейства Ландау проходила среди "Строителей". Время от времени приезжали представители из Палестины, велась просветительная работа, обсуждались книги и брошюры; они пели песни, устраивали пляски, словом - идея жила полнокровной жизнью.

Организация "Габоним", как и другие сионистские организации, содержала сельскохозяйственные фермы, где юноши и девушки проходили обучение и привыкали к земледельческому труду. Они частенько отправляли такие молодежные группы в Палестину для обработки и освоения вновь купленных земель.

Семейство Ландау насчитывало шесть душ. Кроме Менделя и Леи, был еще старший сын Мундек, стройный парень лет восемнадцати - тоже пекарь. Мундек был врожденный вожак и состоял группоргом в "Габоним".

Были еще две девушки: Рут, 17 лет, ужасно робкая, какой была когда-то и сама Лея. Она была влюблена в Яна, который тоже был вожаком среди "Габоним".

Реббеке было еще только 14 лет, и был еще маленький Дов, самый младший в семье. Это был светловолосый мальчуган лет десяти, с огромными глазами. Он был еще слишком мал, чтобы состоять в "Габоним". Он боготворил своего брата Мундека, который снисходительно позволял ему изредка приходить на собрания.

1-го СЕНТЯБРЯ 1939-го ГОДА.

Инсценировав ряд мнимых пограничных инцидентов, немцы напали на Польшу. Мендель Ландау и его старший сын Мундек были призваны в армию.

Немецкий вермахт разбил Польшу вдребезги всего за каких-нибудь 26 дней. Мендель Ландау был убит в бою вместе с еще тридцатью тысячами еврейских солдат, надевших польскую военную форму.

Семейство Ландау не могло позволить себе роскошь долго оплакивать своего погибшего отца, так как время наступило чрезвычайно опасное. Мундек вернулся после мужественной, но бесполезной защиты Варшавы, и занял место главы семьи.

В тот самый день, когда немцы вошли в Варшаву, "Габоним" устроили собрание, чтобы обсудить, как быть дальше. Большинство польских евреев лелеяли иллюзорные надежды, что, дескать, ничего страшного с ними не случится, и придерживались позиции: "поживем, увидим". "Габоним" и остальные сионистские группы по всей Польше были не такими наивными. Они были уверены, что немецкая оккупация чревата для них со смертельной опасностью.

"Габоним" и многие другие сионистские группы решили сплотиться воедино и действовать сообща. Некоторые группы предпочли бежать в Советский Союз, чьи войска тоже вступили в Польшу вслед за немецким нападением и отторгли восточную часть Польши. Другие группы ушли в подполье, а третьи стали работать над организацией нелегального бегства за границу.

"Габоним" решили остаться в Варшаве и создать сопротивление в самом городе, установив связь с группами тех же "Строителей" всей Польши. Мундек был избран военным руководителем организации, хотя ему еще не было и девятнадцати. Ян, тайная любовь Руфи, был назначен помощником Мундека.

Как только немцы организовали оккупационный режим и Ганс Франк был назначен губернатором, тут же был издан ряд декретов против евреев. Молитвы были запрещены, свобода передвижения - ограничена, налоги - неимоверно увеличены. Евреи были изгнаны с государственных, гражданских и выборных должностей. Евреям не разрешалось стоять в очереди за хлебом, запрещалось входить в общественные места. Еврейские дети были изгнаны из школ.

Поговаривали даже о создании специального гетто. Одновременно с антиеврейскими декретами немцы развернули "просветительную" кампанию среди польского населения. Целью этой кампании было - укрепить в людях и без того распространенное среди них мнение, что именно евреи развязали войну.

Немцы заявляли, что именно евреи ответственны за оккупацию страны Германией, преследующей, дескать, одну единственную цель, а именно: спасение Польши от "жидов и большевиков". Варшава и остальные города были наводнены плакатами, на которых изображалось, как бородатые жиды насилуют малолетних и творят свой пресловутый "жидовский" разврат. Выдергивание бород, осквернение синагог, публичные издевательства - все это всячески поощрялось.

БЕРЛИН, ГЕРМАНИЯ.

В Германии нацистские главари бились над "еврейским вопросом". Было разработано много проектов. Гейдрих, начальник Эс-Дэ, предлагал взимать выкуп за каждого еврея, а затем сослать их всех в массовом порядке. Шахт, финансовый гений гитлеровской Германии, предложил выкачать постепенно деньги у евреев. Много было предложено и обсуждено проектов. Вспомнили и старый план сослать всех евреев на остров Мадагаскар. Были и такие, что предпочли бы выслать евреев в Палестину, но британская блокада делала это невозможным.

Оберштурмбанфюрер Эс-Эс Эйхман давно занимался вопросом "расселения" евреев. Он бегло говорил на иврите и был, поэтому наиболее подходящим человеком, чтобы провести в жизнь "окончательное решение" еврейского вопроса. Он разбил свой штаб на Курфюрстенштрассе 115/116 . Прежде всего, выяснилось, что еще до того как приступить к "окончательному решению", необходимо осуществить широкую программу переселения. Большинство нацистских главарей сходились на том, что Польша - наиболее подходящее место для этого. Во-первых, в Польше и без того проживает три с половиной миллионов евреев. Во-вторых, в Польше эти массовые ссылки не вызовут того возмущения, которое они вызвали бы в Западной Европе.

Ганc Франк, немецкий генерал-губернатор, возражал против отправки евреев в Польшу. Он делал все, что было в его силах, чтобы истребить польских евреев; он расстреливал и вешал, сколько только мог. Но с Франком в Берлине не посчитались.

Немцы организовали сначала охоту на евреев по всей Польше. Специальные отряды врывались в местечки и города и накрывали евреев по определенному сигналу. Их погружали в товарные вагоны, часто не разрешая им взять с собой вещей, и отправляли в города покрупнее.

Некоторые евреи заблаговременно узнавали о намечавшихся облавах и либо бежали, либо пытались прятаться в христианских домах. Очень мало поляков шли на этот риск. Чаще всего они выжимали у евреев все до последней копейки, а затем выдавали их немцам, получая за это дополнительную награду.

Когда кампания "переселений" была завершена, немцы издали декрет, обязывающий всех евреев носить повязку с шестиконечной звездой.

Польша - не Дания. Поляки не стали протестовать против этого декрета, и евреи носили не только повязку, но Давидов Щит был пришит у них еще и на спине.

ВАРШАВА, ЗИМА 1939-го ГОДА

Для семейства Ландау наступили трудные дни. Смерть отца, разговоры о восстановлении гетто, беспрестанные "переселения" и нужда делали жизнь очень трудной.

Однажды утром, в начале 1940-го года, у дверей их дома раздался стук. Это были польские синерубашечники, местные полицаи, сотрудничавшие с немцами. Они приказным лаем объявили Лее, что в ее распоряжении два часа, чтобы собрать свои вещи и перебраться в другой район Варшавы, предназначенный специально для евреев. Никакого возмещения за покидаемый дом. У Леи едва хватило времени, чтобы собрать самое ценное из того, что она скопила за 20 лет супружества. Всех евреев Варшавы, в том числе и семейство Ландау, загнали в специально выделенный для этого район в центре Варшавы, расположенный неподалеку от железной дороги.

Мундек и Ян не стали мешкать. Они первыми заняли трехэтажное здание под жилье и штаб для ста с лишним "строителей". Пятеро членов семейства Ландау получили крохотную комнатку с матрацами на полу и парой стульев. Кухня и уборная были общие для десятка разместившихся по соседству семейств.

Евреев загнали в тесный район, длиной всего в 12 кварталов: от улицы Иерозолимской и до кладбища и шириной в шесть кварталов. "Строители" обосновались в квартале щеточников на улице Лешно. Лее удалось спасти кое-какие драгоценности, которые могли пригодиться в дальнейшем, хотя срочной необходимости в них еще пока не было, так как Мундек продолжал работать в пекарне, а "Строители" клали свои продукты в общий котел.

Варшаву наводнили евреи, пригнанные из провинции. Они прибывали нескончаемыми шеренгами, таща то, что им разрешили унести, на плечах, на тачках, детских колясках. Их выгружали эшелон за эшелоном вдоль железнодорожного пути, проходящего неподалеку от гетто. Вскоре во всем районе негде было повернуться. Семейство Яна поселилось вместе с семейством Ландау. Их было теперь девять человек в комнате. Ухаживание Яна за Руфью перестало быть секретом.

Немцы заставили евреев создать свой собственный совет для управления делами района, но он стал вскоре орудием в руках немецких оккупационных властей. Некоторые евреи предпочли выслужиться перед немцами и пошли служить в специальную еврейскую полицию. Население района достигло вскоре полумиллиона.

К концу 1940-го года, спустя год после захвата Польши, немцы стали мобилизовывать трудовые батальоны, в которые загнали много тысяч евреев. Вокруг еврейского района воздвигли трехметровую каменную стену, а сверху протянули колючую проволоку. Все пятнадцать выходов охранялись польскими синерубашечниками и литовскими полицаями. В Польше воскресло гетто! Сообщение между гетто и внешним миром прекратилось почти полностью. Мундек, работавший за стенами гетто, ходил сейчас безработным. Продовольствия, отпускаемого для всего гетто, едва хватало, чтобы прокормить кое-как половину людей. Только те, кто работали в каком-нибудь трудовом батальоне или на заводе за пределами гетто, и у кого был рабочий "пропуск", еще могли достать что-нибудь из продуктов.

Создание гетто вызвало панику. Некоторые евреи начали продавать все, что у них было, чтобы доставать пищу, а были и такие, которые пытались бежать из гетто, чтобы потом спрятаться в каком-нибудь христианском семействе. Но все попытки бегства кончались либо гибелью, либо выдачей бежавших властям уже по ту сторону стен гетто. Жизнь в стенах гетто превращалась мало-помалу в беспощадную борьбу за голое существование.

Мундек Ландау оказался талантливым руководителем. Благодаря своему положению среди "Строителей" он получил от юденрата разрешение на открытие пекарни в гетто. Таким образом, благодаря взаимной спайке его группе удалось выжить и кое-как прокормиться.

Но не все в гетто было так мрачно. Прекрасный симфонический оркестр давал каждую неделю концерты, работали школы, создавались драмкружки, читались доклады, велись дискуссии. Издавалась даже своя газета, и особые денежные знаки имели всеобщее хождение в гетто. Проводились также тайные богослужения. Во всем этом "Строители" играли важную роль. Хотя маленькому Дову и хотелось принять более активное участие в работе "Строителей", но родные заставляли его учиться как можно больше, пока не поздно.

МАРТ 1941-го ГОДА

Спустя полтора года после нападения на Польшу Гитлер распорядился о проведении в жизнь "окончательного решения" еврейского вопроса. Приказ был устный. Месяца через полтора начальник эс-дэ Гейдрих доложил о приказе фюрера на секретном совещании главарей эс-эс, эс-дэ и прочих нацистских организаций, созванном в Ванзее (20.01.1942 прим. LDN-knigi).

"Окончательное решение" было в сущности чистейшим геноцидом.

Оберштурмбанфюреру эс-эс Эйхману, специалисту по еврейским делам, было поручено истребление евреев Европы.

В течение нескольких месяцев специальные карательный отряды эсдэ "Эйнзацкомандос" были превращены в "Зондерэйнзацгруппен" и они наводнили Польшу, балтийские страны и оккупированные советские области, где они приступили к своей народоубийственной миссии. Специальные карательные отряды эти действовали сначала по заранее разработанному плану. Они сгоняли всех евреев в одно место и заставляли вырыть себе могилы. Затем их ставили на колени у краев могил и убивали выстрелом в затылок.

Рекорд специальные карательные отряды поставили в Киеве, где в Бабьем Яру, неподалеку от города, в течение двух дней были согнаны и расстреляны на краю огромных рвов 33 тысячи евреев.

Карательные отряды действовали так успешно потому, что местное население не оказывало никакого сопротивления. Больше того, оно в известной степени разделяло ненависть немцев к евреям. Побоище в Бабьем Яру происходило на глазах и под громкие крики одобрения украинской толпы.

Вскоре, однако, выяснилось, что методов карательных групп недостаточно для доведения до конца программы геноцида. Расстрелы шли медленно и были неудобны. Кроме того, сами евреи упрямо не вымирали так быстро, как того хотелось немцам.

Эйхман, Пауль Блобель, Гимлер, Штрейхер и десятки других немецко-фашистских главарей выработали грандиозный в своей чудовищности план. Для проведения этого плана в жизнь было необходимо тщательно отобрать особые места, расположенные у железной дороги и неподалеку от крупных населенных пунктов. Лучшие инженеры должны были построить при минимальных затратах лагеря уничтожения, чтобы истребление можно было проводить в массовом порядке.

Для руководства новыми лагерями были отобраны лучшие кадры старых концентрационных лагерей, разбросанных по всей Германии.

ЗИМА 1941-го ГОДА.

В Варшавском гетто свирепствовала смерть. По сравнению с тем, что творилось в Варшавском гетто, бледнел даже Бабий Яр. Сотни и тысячи людей умирали от голода и холода. Дети, у которых давно уже не было сил плакать, умирали сотнями, и сотнями же умирали старики, у которых уже не было сил молиться. Каждое утро улицы были усеяны новыми трупами. Санитарные отряды обходили улицы с лопатами и набрасывали трупы на тачки. Малютки, подростки, женщины, мужчины умирали прямо на улицах, их трупы нагромождали один на другой и отвозили в крематорий, чтобы загрузить ими печи.

Когда пекарню Мундека закрыли, Дову было уже одиннадцать лет. Он бросил школу и шатался по улицам в поисках пищи. Даже такие крепко спаянные группы, как, "Строители", и те находились в ужасном положении. Дов усвоил все приемы, необходимые для того, чтобы выжить в условиях гетто. Он передвигался, прислушивался и действовал с хитростью зверька. Дома часто нечего было есть. Когда никому из "Строителей" не удавалось достать что-нибудь, Лея обменивала на пищу какую-нибудь из своих драгоценностей.

Это была долгая и жестокая зима. Однажды, когда у них целых пять дней нечего было есть. Лея наконец все-таки приготовила обед, но обручального кольца не стало на ее пальце. Потом положение несколько улучшилось, так как "Строители" где-то достали дохлую лошадь. Это была старая, костлявая кляча; кроме того, по еврейским законам запрещено есть конину, но какая же она была вкусная!

Руфи уже было 19 лет. В эту зиму она вышла замуж за Яна. Она до того похудела, что от ее красоты не осталось и следа. Медовый месяц они провели с Яном в общей комнате вместе с остальными четырьмя членами семейства Ландау и тремя членами его семьи. И, тем не менее, молодые супруги ухитрялись как-то уединиться; весной Руфь уже была беременна.

Одной из главных обязанностей Мундека в качестве руководителя организации "Строителей" была связь с внешним миром. Польских синерубашечников и литовцев всегда можно было подкупить деньгами, но Мундек считал, что деньги надо беречь для более важных дел. Он начал искать подземные выходы из гетто - через канализационные трубы. Было опасно выбираться в Варшаву, потому что банды польских хулиганов зорко охотились за евреями, чтобы шантажировать их или выдать немцам за награду.

"Строители" потеряли пять человек, посланных с поручениями за пределы гетто. Последним хулиганы поймали, выдали гестапо и тут же повесили Яна, мужа Руфи.

Маленький Дов усвоил множество хитростей в ежечасной борьбе за существование в гетто. Он пошел к Мундеку и вызвался быть его курьером по канализационным ходам. Мундек не хотел и слышать об этом, но Дов настаивал. У него были светлые волосы и голубые глаза, и он меньше всех походил на еврея. К тому же он еще мальчик и, следовательно, не вызовет подозрений.

Мундек знал, что Дов смышленый мальчик и хитрый, но он никак не мог решиться поручить своему маленькому брату такое опасное дело. Потом, когда Мундек потерял своего шестого, а затем и седьмого курьера всего за несколько дней, он решил попытать счастья с Довом. Он подумал, все равно ведь их на каждом шагу подстерегает смерть. Лея понимала это тоже и не стала возражать.

Дов оказался лучшим курьером гетто. Он выискал десятки разных подземных лазеек. Он чувствовал себя как дома в этих каналах, где текли густые, грязные и вонючие отбросы Варшавы. Каждый понедельник Дов совершал такую вылазку, пробираясь впотьмах и по грудь в воде. Выбравшись в Варшаву, он отправлялся на улицу Забровска 99, где жила женщина, которую звали Вандой. Пообедав, он возвращался в гетто теми же каналами, нагруженный пистолетами, боевыми зарядами, запчастями для радиостанций и новостями из других гетто и от партизан.

В свободное время, то есть, когда он не был в походе, Дов любил сидеть в штабе, где Мундек и Реббека проводили почти все свое время. Реббека занималась подделкой пропусков и паспортов. Дов любил смотреть, как она это делает, и вскоре он и сам начал помогать ей. Очень скоро выяснилось, что у Дова исключительные способности. У него был острый глаз и твердая рука, и в возрасте двенадцати лет он был лучшим подделывателем бумаг среди "Строителей".

ПОЗДНЕЙ ВЕСНОЙ 1942-го ГОДА.

Немцы сделали важный шаг по пути "окончательного решения" еврейского вопроса, построив ряд лагерей массового уничтожения. Для евреев варшавской зоны была выделена и отгорожена от постороннего глаза территория в 33 акра в Треблинке. В двух главных корпусах были сооружены 13 газовых камер. Там находились и жилые дома для рабочих и немецкой охраны, и там же были огромные печи для сжигания трупов. Лагерь в Треблинке, один из первых таких лагерей, был только первенцем целого ряда других, более эффективных лагерей уничтожения, построенных впоследствии.

ИЮЛЬ 1942-го ГОДА.

Июль месяц принес с собой день глубокого траура для всех евреев. Евреи варшавского и других польских гетто отмечали этот день, возможно, еще более глубоким трауром, чем все остальные евреи. Был день девятого Ава, день ежегодного еврейского траура в память дважды разрушенного - вавилонцами и римлянами - иерусалимского храма. Ибо падение Иерусалима в войне с римлянами около двух тысяч лет тому назад ознаменовало собой конец государственного существования евреев. С тех пор евреи жили, рассеянные по всему миру. С того времени они жили в так называемой диаспоре.

9-ый день месяца Ав совпал в 1942-ом году с важнейшим этапом "окончательного решения" еврейского вопроса.

В то самое время, когда евреи оплакивали свои былые и новые несчастия, немецкие отряды ворвались в гетто и остановились перед зданием юденрата. Могло показаться, что немцы затевают новую облаву для пополнения трудовых батальонов. Но на этот раз в воздухе носилось что-то гораздо худшее. Началось с того, что немцы стали сгонять только стариков и детей. В гетто возникла паника. Когда немцы согнали в одно место стариков, они устроили настоящую охоту на детей, прямо вырывая их из рук матерей.

Всех согнали на Умшлагплац, а оттуда погнали по улице Ставки к железной дороге, где уже стоял длинный ряд товарных вагонов. Собралась ошеломленная и испуганная толпа. Матерей, в отчаянии бросавшихся к своим детям, удерживали силой, а некоторых тут же и пристрелили.

Дети смеялись и пели. Немецкая охрана обещала им прогулку за город. Вот это да! Многие из них уже забыли, когда были за пределами гетто.

Поезд медленно тронулся по направлению к Треблинке. Началось "окончательное решение". Это произошло в день девятого Ава 1942-го года.

Две недели спустя Дов Ландау вернулся от Ванды с улицы Забровска 99 с ужасным донесением. В донесении говорилось, что все те, кого забрали в день 9-го Ава, а затем в ходе еще пяти таких облав, были умерщвлены в газовых камерах какого-то нового лагеря, Треблинки. Из других польских гетто поступали сведения о существовании других таких лагерей; Бельзец и Хелмно в районе Кракова, Майданек в районе Люблина, который не то уже действует, не то вот-вот будет введен в действие. По всему видно, говорилось в донесении, что строят еще десяток таких лагерей.

Массовые убийства в газовых камерах? Это было просто непостижимо! Мундек в качестве руководителя "Габоним" встретился с руководителями других сионистских групп в гетто, и они выпустили совместное воззвание "Ко всем!" немедленно организовать восстание и прорвать стену.

Воззвание имело скорее моральное значение, чем практическое. У евреев не было оружия. Кроме того, каждый, у кого было на руках рабочее удостоверение, считал себя застрахованным от всего.

Однако главная причина, делавшая восстание невозможным, заключалась в том, что никто за стенами гетто не стал бы его поддерживать. Во Франции вишистское правительство категорически отклонило требования немцев о выдаче французских евреев. В Голландии все население было полно решимости спрятать евреев у себя дома. В Дании король не только не обращал внимания на немецкие декреты, но датчане еще эвакуировали всех евреев в Швецию.

Поляки же, если они и не поддерживали прямо истребления своих евреев, но и не возражали. Во всяком случае, открыто не протестовали. Только очень небольшая часть поляков была готова скрывать у себя евреев.

В стенах гетто каждая еврейская организация придерживалась своей идеологии. Религиозные препирались с социалистами, консервативные с левыми. Евреи любят препираться. В условиях гетто споры и дискуссии всегда играли большую роль. Но сейчас им грозила смертельная опасность. "Строители" Мундека объединили все враждовавшие группы и создали единое руководство. Эта объединенная организация носила название ЦОБ, и ее ближайшей задачей было сплочение воедино остатков евреев в гетто.

Дов делал теперь одну вылазку за другой к Ванде на улицу Забровска 99. В каждый такой поход он доставлял польскому подполью просьбы от ЦОБ об оружии и помощи. Большинство этих просьб так и осталось без ответа, а те ответы, которые поступили, были просто отписками.

В продолжение этого ужасного лета, когда немцы отправляли в Треблинку один транспорт евреев за другим, ЦОБ делал отчаянные попытки приостановить это поголовное уничтожение.

Однажды, в начале сентября, Дов чуть не попался. Выходя от Ванды, он привлек внимание четырех хулиганов. Он пытался убежать, но те загнали его в переулок, из которого не было выхода, и потребовали у него документов, которые бы удостоверили, что он не еврей. Мальчик стоял спиной к стене, и его мучители напирали на него со всех сторон, намереваясь спустить ему штаны, чтобы удостовериться самым недвусмысленным образом - еврей он или не еврей. Дов выхватил пистолет, который он должен был доставить в гетто, и наповал убил одного из хулиганов. Остальные убежали. Сам Дов что было мочи побежал прочь и вскоре был уже в канале.

Вернувшись домой, мальчик свалился. Мундек пытался успокоить его. Дов всегда чувствовал какую-то чудесную теплоту, когда брат бывал рядом. Мундеку было теперь без малого 21 год, но он был ужасно худой и вид у него всегда был усталый. Он был хорошим руководителем и работал до изнеможения.

Ему удалось сохранить почти весь отряд "Строителей", и их боевой дух был по-прежнему высок. Братья тихо беседовали. Дов успокоился. Мундек положил руку Дову на плечо, они вышли вдвоем из штаба и пошли в свою комнату. Мундек говорил о том, что Руфь должна вот-вот родить, и как это будет чудесно, когда Дов вдруг станет дядей. Конечно, ребенок будет племянником всех "Строителей", но все-таки Дов будет его настоящим дядей. В отряде уже и до этого справляли свадьбы и уже даже родилось трое детей - все новые "Строители". Но самым чудесным ребенком будет, конечно, сын Руфи. А тут еще Мундек сказал Дову, что им удалось "организовать" еще одну лошадиную тушу, так что будет настоящий пир. У Дова дрожь прекратилась. Добравшись наверх, Дов улыбнулся Мундеку и сказал, что очень его любит.

Едва они открыли дверь и взглянули на Реббеку, как им сразу стало ясно, что стряслась беда. Мундеку с трудом удалось заставить Реббеку рассказать внятно в чем дело.

- Мать и Руфь! - рыдала она. - Их забрали с фабрики. Отменили пропуска и повели на Умшлагплац.

Дов бросился к двери. Мундек схватил его. Мальчик визжал и вырывался.

- Дов, Дов, ничего нельзя сделать!

- Мама, мама, я хочу к маме!

- Лов, Дов, неужели тебе хочется посмотреть, как ее уведут?

Руфь, на восьмом месяце беременности, до газовых камер Треблинки так и не доехала. Она умерла при родах вместе с ребенком в товарном вагоне, до того набитом, что не было никакой возможности прилечь.

Комендант Треблинки, полковник эс-эс Вирт, был вне себя от бешенства. Опять случилась авария в газовых камерах, а тут ожидался новый транспорт из Варшавскою гетто. Вирт гордился тем, что Треблинка занимала первое место в области предоставления "специальных услуг" среди всех лагерей в Польше. Инженеры доложили, что нет никакой возможности устранить аварию еще до прибытия транспорта из Варшавы.

В довершение всех бед, вот-вот должны были прибыть в целях личной инспекции оберштурмбанфюрер Эйхман и сам Гиммлер, а Вирт намеревался устроить в их честь показательный сеанс массового умерщвления в газовых камерах.

Пришлось собрать все старые, почти уже вышедшие из строя, душегубки в окрестностях и послать их на станцию для приема груза. При нормальных условиях в душегубке размещалось всего 20 человек.

Но это был аварийный случай. Заставив жертвы поднять руки вверх, немцам удалось втолкнуть в кузова еще шесть или восемь евреев. Затем они обнаружили, что между макушками стоявших и потолком осталось еще несколько дюймов свободного пространства; они и туда затолкнули человек восемь или десять детей.

Лея Ландау находилась в состоянии полнейшей прострации после гибели Руфи, когда поезд загнали в тупик неподалеку от Треблинки. Ее и еще тридцать женщин вытащили из товарного вагона и кнутом, дубинками, собаками, их загнали в душегубку, заставив поднять руки над головой. Когда душегубка была набита до отказа, железная дверь захлопнулась. Машина тронулась, и не прошло и минуты, как стальной кузов машины наполнился окисью углерода. Когда машина доехала до лагеря и остановилась у заранее вырытых ям, все в кузове были уже мертвы; оставалось только разгрузить трупы и вырвать золотые коронки из ртов жертв.

Но тут Лея, наконец, надсмеялась над палачами: ее золотые зубы были уже давно выдернуты и обменены на пищу.

Опять настала зима, и немцы устраивали облавы все чаще и чаще.

Все гетто перебралось теперь в подвалы, захватив с собой все, что представляло собой какую-то ценность. Подвалы все более расширяли, а некоторые, как подвал "Строителей", были превращены в настоящие дзоты. Возникли десятки, затем и сотни таких бункеров. Прокладывались подземные ходы сообщения между ними.

Облавы, устраиваемые немцами и их польскими и литовскими наймитами, приносили все меньший и меньший улов евреев для Треблинки.

Немцы начинали злиться. Бункеры были так хорошо замаскированы, что их почти нельзя было обнаружить. Наконец комендант Варшавы пожаловал в гетто самолично, чтобы поговорить с председателем юденрата. Он был очень сердит и требовал, чтобы юденрат помог немцам в быстрейшем завершении программы "переселения" и вылавливании трусов, скрывающихся от "честного труда". Вот уже три года, как юденрат находился между молотом и наковальней: с одной стороны, ему приходилось выполнять распоряжения немцев, а с другой он пытался спасать евреев.

Теперь, сразу после того как немцы потребовали его прямую помощь, председатель юденрата покончил с собой.

В гетто опять пришла зима.

"Строителям" Мундека было поручено разработать план обороны части квартала щеточников. Дов проводил свои дни либо в канале, либо в бункере, подделывая бумаги и паспорта. Все-таки его подземные экспедиции позволяли ему наедаться досыта один или два раза в неделю у Ванды. Он выводил теперь из гетто стариков и инвалидов, а на обратном пути приносил оружие и радиочасти.

В эту зиму 1943-го года смертность в гетто достигла пугающих размеров. Из полумиллиона евреев, загнанных в гетто первоначально, в живых осталось всего каких-нибудь 50 тысяч.

Однажды, в средине января, Мундек и Реббека отвели Дова в сторону перед тем, как ему отправиться по каналу к Ванде.

- Мы до того замотались последнее время, - сказал Мундек, - что даже посидеть и поговорить некогда.

- Дов, - сказала Реббека, - Мы тут переговорили кое о чем, пока ты был в Варшаве, и поставили вопрос на голосование. Было решено, что ты останешься на той стороне.

- Какое-нибудь особое задание? - спросил Дов.

- Нет... ты не понял.

- А что такое?

- А то, - сказала Реббека, - что мы решили отправить кое-кого из наших ребят в город насовсем.

Дов не понимал. Он знал, что "Строители" нуждаются в нем. Ни один человек во всей организации не знал канал так, как знал его он. Если ЦОБ готовит теперь оборону, то, значит, он им нужен еще больше. Кроме того, он подделывает документы и паспорта, благодаря которым многим уже удалось выбраться из Польши. Дов вопросительно посмотрел на брата и сестру.

Реббека зажала ему в руки конверт.

-Здесь деньги и бумаги. Поживешь у Ванды, пока найдет для тебя какую-нибудь христианскую семью, где ты сможешь спрятаться.

- Ничего вы не проголосовали. Это ты с Мундеком все выдумали. Никуда я не пойду.

- Ты пойдешь. Это приказ, - сказал Мундек.

- Какой это приказ? - отмахнулся Дов.

- Это приказ от главы нашей семьи!

Все трое стояли в крошечной землянке, в углу бункера. Стало очень тихо.

- Это приказ, - повторил Мундек.

Реббека обняла Дова и погладила его по волосам.

- Ты теперь большой, Дов. Жилось тебе с нами не очень сладко. Сколько раз мне приходилось смотреть, как ты спускаешься в канал, и сколько раз ты приносил нам ворованную пищу! У тебя совсем не было детства.

- Вы тут ни при чем.

- Дов, - сказал Мундек. - Пожалуйста, сделай нам с Реббекой это единственное одолжение. Мы не очень тебя баловали. Не мешай нам, когда мы пытаемся спасти твою жизнь.

- Мундек, Реббека! Мне ничего не надо. Лишь бы остаться с вами!

- Пожалуйста... ну, пожалуйста, Дов! Пойми ты нас! По крайней мере, один Ландау должен остаться в живых. Надо, чтоб ты жил за нас за всех.

Дов взглянул на брата, которого он боготворил. Глаза Мундека смотрели с мольбой.

- Ладно, я понял, - прошептал Дов. - Я буду жить.

Он посмотрел на конверт, сунул его в брезент, так чтобы его не намочило в канале.

Реббека прижала его голову к своей груди.

- Встретимся в Эрец Исраэль! - сказала она.

- Да... в стране Израиля.

- Ты был хорошим бойцом, Дов, - сказал Мундек. - Я горжусь тобой. Шалом, леитраот.

- Шалом, леитраот, - повторил Дов.

Дов Ландау провел свой тринадцатый день рождения, пробираясь по сточным каналам Варшавы к Ванде на квартиру. У него было на душе так тяжело, что, казалось, он этого не вынесет. При иных условиях и в ином мире это был бы день его Бар-мицвы.

18-го ЯНВАРЯ 1943-го ГОДА.

Три дня после того, как Дов покинул гетто, ища временный приют на квартире у Ванды, немцы, польские синерубашечники и литовцы наводнили гетто. Теперь, когда осталось всего пятьдесят тысяч евреев, они начали форсировать, "окончательное решение".

Однако немцев и их приспешников встретил град пуль из оборонительных позиций ЦОБ. Они бежали, оставив за собой немалые потери.

Эта новость распространилась по Варшаве с быстротой пожара!

Евреи восстали!

В эту ночь вся Варшава напряженно слушала подпольную радиостанцию ЦОБ, непрерывно передававшую следующее воззвание:

"Братья поляки! Сегодня мы нанесли удар по палачам! Мы призываем всех наших братьев, находящихся за пределами гетто, восстать тоже и ударить по врагу. Присоединяйтесь к нам!".

Все остались глухи к этому воззванию. Но на здании штаба ЦОБ, расположенном на улице Мила, был поднят флаг со Щитом Давида. Рядом с ним развевалось польское национальное знамя. Евреи варшавского гетто решили биться насмерть под тем знаменем, под которым им было отказано жить.

Глава 23

Самолюбие немцев было жестоко оскорблено тем, что их прогнали из гетто. Конрад, начальник гестапо по делам гетто, доложил Гансу Франку, генерал-губернатору Польши, что за два или три дня со всем этим будет покончено. Поляки, которым до этого говорили, что евреи - подлые трусы, уверяли теперь, что это все - дело рук горстки безумцев и сексуальных маньяков, тех самых, кто насиловал польских девушек.

ЦОБ взял власть в гетто в свои руки и первым делом сместил юденрат. Быстро и беспощадно расправившись с теми, о которых было известно, что они добросовестно служили немцам, они вернулись в свои бункеры.

Ганс Франк решил не подаваться на удочку восставших и отказался от немедленного наступления на гетто. Немцы решили поднять восставших на смех и свести на нет значение восстания. Они развернули широкую пропагандистскую кампанию, требуя от обитателей гетто добровольной явки для дальнейшего "переселения" и обещая хорошее отношение ко всем тем, кто согласится "работать честно".

ЦОБ издал распоряжение, оповещавшее жителей гетто о том, что каждый, кто попытается выполнить требования немцев, будет немедленно расстрелян. Никаких "переселений" больше не будет.

Две недели прошли спокойно. Затем вооруженные отряды вновь отправились в гетто на облаву. На этот раз они были хорошо вооружены и передвигались в высшей степени осторожно. Бойцы ЦОБ, хорошо укрывшись в тщательно подготовленных позициях, открыли огонь. Опять немцам пришлось отступить.

Немцы задумались. Их печать и радио неистово ругали жидовских большевиков, повинных в беспорядках. Пока они неистовствовали, ЦОБ еще больше укрепил свои оборонительные позиции и отчаянно продолжал взывать о помощи к польскому подполью.

Они обращали свои призывы ко всем слоям населения, но ни оружия, ни помощи не приходило: только несколько десятков добровольцев пробрались по каналам в гетто, чтобы принять участие в борьбе.

Немецкое командование разработало план, чтобы одним решительным ударом стереть с лица земли все, что осталось от гетто. Они выбрали для этого канун пасхи, праздника, олицетворяющего исход евреев из египетского рабства под водительством Моисея.

В три часа утра три тысячи отборных эсэсовских карателей, при поддержке польских синерубашечников и литовцев, окружили гетто кольцом. Десятки прожекторов заметались по гетто, выискивая цели для немецких минометов и легких орудий. Артподготовка велась до самого утра.

На рассвете эсэсовцы пошли в атаку. Сходясь со всех концов, они проникли глубоко в сердце гетто, не встречая сопротивления.

Из-за тщательно замаскированных баррикад, с крыш домов, из окон, бойцы ЦОБ - мужчины и женщины - внезапно открыли огонь из легкого огнестрельного оружия и с короткого расстояния по попавшим в засаду немцам. В третий раз немцам пришлось спасаться бегством.

Вне себя от ярости, немцы вернулись в гетто на танках, но их встретил ураган бутылок с горючим, превративших стальные чудовища в пылающие гробы. Немцам пришлось бросить подбитые танки и бежать опять; на этот раз они оставили на улицах гетто несколько сот человек убитыми.

Бойцы ЦОБ вмиг выскочили из укрытий и собрали брошенное немецкое оружие, а также сняли с павших военную форму.

Конрад был смещен с должности. На его место пришел генерал эс-эс Строоп. Ему было приказано разрушить гетто до основания, чтобы в дальнейшем никому уж неповадно было сопротивляться немецким вооруженным силам.

Строоп день за днем организовывал одну атаку за другой. В каждой новой атаке он прибегал к другой тактике и наносил удар из другого направления. Но каждую атаку и каждый отряд постигла одна и та же судьба: бойцы ЦОБ, сражаясь, как безумные, за каждый дом, за каждую пядь, отражали их одну за другой. Ни один из них живым в руки немцев не сдавался. Самодельные мины, ловушки, бешеные контратаки, отчаянная отвага людей, которым нечего уже терять, вновь и вновь отбивали атаки немцев и заставляли их отступать.

Прошло десять дней, а обещанной победы не было. Тогда немцы развернули атаку на единственную больницу в гетто. Они ворвались в больницу, расстреляли всех больных до единого, взорвали здание и объявили, что они уничтожили генштаб ЦОБ.

Бойцы ЦОБ, переодевшись в немецкую военную форму, пробирались в ряды немцев, сбивали их с толку, заманивали в ловушки и уничтожали. Они все чаще и чаще пробирались из гетто наружу, чтобы наносить немцам удары в спину, и взрывали склады оружия.

Немцы продолжали свои атаки и, благодаря своему численному превосходству, начали брать верх. ЦОБ не мог заменить павшего бойца, разрушенную позицию приходилось оставить; они не могли пополнить боеприпасы с той быстротой, с какой они их расходовали. И все же, несмотря на свое превосходство, немцам не удалось закрепиться в гетто. ЦОБ обратился с призывом к лицам, не состоявшим в вооруженных соединениях, пробираться в Варшаву, так как не хватало винтовок на всех.

Переодевшись в немецкую форму, Мундек организовал атаку на тюрьму Павиак и освободил всех заключенных.

Трехдневный срок, обещанный Конрадом, растянулся на целых две недели. На 15-ый день боев, Реббека Ландау участвовала в сражении, происходившем в квартале щеточников неподалеку от штаба "Строителей". Разорвавшаяся мина перебила всех, только она одна осталась в живых. От непрерывного минометного огня стены дома стали рушиться, и ей пришлось выскочить из укрытия. Когда немцы ее окружили, отрезав все пути к отступлению, она достала гранату из-за пазухи и бросилась бежать к немцам. Добежав, вырвала предохранитель и погибла, убив заодно трех немцев.

По истечении трех недель Строопу пришлось переменить тактику. Он понес тяжелые потери, пропаганде было уже не скрыть этих потерь, и подавно он не мог скрыть отважного сопротивления, оказываемого евреями. Строоп оттянул свои войска назад, окружил гетто плотным кольцом и объявил осаду гетто. Он притащил тяжелые орудия и непрерывно обстреливал гетто, стараясь разрушить все здания, где евреи могли найти укрытие. По ночам бомбардировщики Хейнкель сбрасывали на гетто зажигательные бомбы.

Мундек вернулся к "Строителям" после совещания в штабе ЦОБ. Он и его бойцы едва держались на ногах от изнеможения, голода и жажды. У многих были ожоги. Все собрались вокруг него.

- Немецкая артиллерия разрушила почти все здания. Что еще не рухнуло, то горит, - сказал он.

- С подпольем связь установлена?

- Да, конечно... связь-то мы установили, но вряд ли они нам помогут. Мы не можем теперь достать ни продовольствия, ни воды, ни боеприпасов. Только на то можем рассчитывать, что у нас под руками. Наши коммуникации все разрушены. Короче, друзья, мы не можем больше воевать по плану. Каждый бункер сам себе хозяин. Попытаемся держать связь со штабом ЦОБ посредством посыльных, но если немцы придут опять, мы будем действовать против них самостоятельно, кто как сумеет.

- А сколько мы сможем так продержаться, Мундек? У нас ведь осталось всего человек тридцать людей, десяток пистолетов и шесть штук винтовок.

Мундек улыбнулся.

- Вся Польша продержалась всего лишь 26 дней. Мы и так продержались дольше.

Мундек распределил охрану, раздал, что еще осталось из пищи, назначил маршрут для утреннего патруля.

Рифка, одна из девушек, взяла в руки потрепанную гармошку и стала наигрывать тихую, грустную мелодию. В этом сыром, вонючем бункере, три метра под землей, остатки "Строителей" запели неумело и тоскливо. Они пели песню, которую они разучили еще в детстве на собраниях.

В песне говорилось о прекрасной Галилее, о чудесной пшенице на ее полях, которую колышет нежный ветерок. В бункере варшавского гетто они пели о полях Галилеи, которые, они это хорошо знали, никто из них уже не увидит.

- Стой! - крикнул наверху караульный, заметив одинокую тень, приближающуюся со стороны горящих развалин.

В бункере вмиг потушили свет, стало темно и тихо. В дверь раздался обусловленный стук. Дверь открыли и опять закрыли, зажгли свет.

- Дов! Ради бога! Откуда ты взялся!

- Не отсылай меня назад, Мундек!

Братья обнялись, и Дов заплакал. Хорошо чувствовать вокруг себя руки Мундека! Все уселись вокруг Дова, и он доложил им страшную весть о том, что польское подполье не собирается придти им на помощь и что вообще никто там не принимает близко к сердцу все восстание.

- На обратном пути, - сказал Дов, - я видел, что каналы забиты людьми. Они прямо лежат в дерьме; у них нету даже сил встать. Идти им некуда. Никому они в Варшаве не нужны".

Дов вернулся в гетто. И тут произошло что-то странное. Со всей Варшавы и окрестных деревень евреи, которым удалось спрятаться у христиан, стали возвращаться в гетто на последний бой. Они пришли к выводу, что лучше все-таки умереть стоя.

МАЙ 1943-го ГОДА.

Обстрел наконец прекратился.

Пожары улеглись.

Строоп вновь послал свои эсэсовские отряды в гетто. На этот раз все карты были у них в руках. У евреев не было ни оборонительных позиций, ни связи друг с другом, ни планов, и почти не было у них пищи, воды и оружия. Немцы действовали систематически. Они отрезывали один квартал за другим, выкуривали огнем из орудий и огнеметов всех из бункеров, затем полностью разрушали квартал.

Они стремились из всех сил взять кого-нибудь в плен, чтобы пытками заставить его выдать расположение бункеров, но бойцы ЦОБ предпочитали сгореть заживо, чем сдаваться в плен.

Немцы открыли канализационные крышки и накачали в канал отравляющие газы. Скоро все каналы были забиты трупами.

Но ЦОБ все-таки не сдавался. Заметив немецкий патруль, они молниеносно выскакивали из своих бункеров и уничтожали его.

Добровольцы обрекали себя на верную смерть, сея панику и разрушение среди немцев. Немецкие потери все росли и исчислялись уже тысячами.

Строоп продолжал нажимать. Когда какое-нибудь еврейское подразделение распадалось, отдельные бойцы продолжали драться, руководствуясь одним инстинктом.

14-го мая Мундек собрал своих оставшихся из всей группы двенадцать человек и провел с ними совещание. Он предложил им выбрать одно из двух: либо остаться в гетто и стоять насмерть, либо же спуститься в канал, и тогда Дов, может быть, сумеет вывести их из гетто. Тогда у них был бы шанс - очень, правда, небольшой - податься к партизанам. Дов убедил Мундека, что можно обойти те части канализационной сети, которые немцы отравили газами.

Он отправился сначала один. Добравшись до улицы Забровска, он инстинктивно почуял что-то неладное. Он прямо прошел мимо дома, даже не повернув головы. Его острый глаз разглядел десяток мужчин, следивших за домом No 99 с разных концов. Дов не знал, попалась ли Ванда в лапы гестапо, но он твердо знал, что место это небезопасно.

Он вернулся в гетто поздно ночью. Даже ему было теперь трудно найти бункер, так как ни улиц, ни домов больше не было, а были сплошные развалины. Подойдя к бункеру, он почуял знакомый запах горелого мяса. Он спустился под землю и зажег свечу, которую он всегда носил с собой в канале. Слабый, мерцающий свет упал на стены бункера. Дов обошел весь бункер, то и дело опускаясь на колени: везде лежали трупы. Прямое попадание из огнемета до того обезобразило еще тлевшие тела, что он никого не смог опознать. Даже своего любимого брата Мундека.

15-го мая 1943-го года радиостанция ЦОБ в последний раз передала отчаянный крик о помощи: "Говорит варшавское гетто. Ради всего святого помогите!".

16-го мая 1943-го года. Сорок два дня прошло со дня первой немецкой атаки на гетто. Четыре месяца прошло с того дня, как ЦОБ поднялся и впервые выгнал немцев из гетто. Чтобы как-нибудь поэффективнее завершить свою "победу", генерал Строоп взорвал Большую синагогу на улице Тламацка. Эта синагога с давних пор олицетворяла польское еврейство. Подобно тому как Соломонов храм пал от рук римлян, так пала и синагога на улице Тламацка. Немцы сообщили, что проблема варшавского гетто нашла свое окончательное решение.

Разрушение было полное. На всем пространстве бывшего гетто ничего выше человеческого роста не поднималось. Строоп доложил о взятых трофеях: 16 штук пистолетов и четыре винтовки. Еще, что развалины можно будет использовать как строительный материал. Пленных не было.

Даже после этого тщательнейшим образом проведенного поголовного истребления, все еще остались в живых бойцы ЦОБ, не желавшие умереть. Даже среди сплошных развалин борьба продолжалась. Евреи, чудом уцелевшие, объединялись по два, по три человека в шайки и нападали по ночам на немецкие патрули. Немцы и польские синерубашечники клялись, что в гетто водятся черти.

Дов нашел еще шесть евреев среди развалин. Порывшись в бункерах, они нашли оружие. Они переходили с места на место, но всюду витала и воняла смерть. Ночью Дов выводил их по каналам в город, и они совершали там молниеносные нападения на продовольственные магазины.

Евреи поднялись также в ряде других гетто, разбросанных по Польше, но все эти восстания постигла одна и та же участь. Слишком мало, слишком поздно, никакой поддержки.

Днем Дов и его шесть товарищей оставались под землей в свежевыкопанном бункере. Пять нескончаемых, ужасных месяцев ни Дов Ландау, ни кто-нибудь из его товарищей не видели белого света. Они погибли все один за другим: трое во время грабежа в Варшаве, двое покончили с собой, один умер с голоду.

Один Дов уцелел. Пять месяцев спустя его, полуживого, нашел немецкий патруль. Он уже ничем не походил на человека. Его привели в чувство ровно настолько, чтобы можно было потащить в гестапо на допрос. Допросы всегда кончались избиением, но они ничего не дали. Дов Ландау, 13 лет от роду, крыса гетто, каналов и развалин, специалист по подделкам, был включен в состав транспорта, намеченного к "переселению". Назначение - Освенцим.

Глава 24

Дова Ландау, вместе с еще 60 евреями, погрузили на открытую железнодорожную платформу. Гестаповцы отказывались верить, что он ухитрился прожить без помощи извне целых пять месяцев среди развалин варшавского гетто. Поезд шел по заснеженной местности на юг в сторону Освенцима.

БЕРЛИН, ГЕРМАНИЯ, 1940-ой ГОД.

Подполковник эс-эс Рудольф Гёс вошел в кабинет полковника эс-эс Эйхмана, которому было поручено проведение в жизнь "окончательного решения" еврейского вопроса. Эйхман познакомил Гёса с грандиозным планом - венцом коллективного творчества всех нацистских главарей.

Весь европейский материк был усеян концентрационными лагерями и политическими тюрьмами. Каждая страна, подлежащая оккупации, была хорошо оснащена учреждениями гестапо.

Еще одна сеть, состоявшая из трехсот "комбинированных" лагерей, опутывала Европу. Половина этих лагерей предназначались для евреев.

Тщательно разработанный план намечаемого геноцида произвел на подполковника эс-эс Карла Гёса глубокое впечатление.

Несмотря на все эти лагеря и на их тщательно выбранное расположение, проектировщики чувствовали, что они столкнутся рано или поздно с особой трудностью, и из-за этого-то Гёс и был вызван в Берлин. Нацисты знали, что будет чрезвычайно трудно обеспечить бесперебойную работу лагерей уничтожения в Западной Европе. Кроме того, Польша занимала более или менее центральное положение, если учесть Балканы и западную Европу. Нужен был головной, огромный лагерь, который служил бы "образцом". Помимо евреев, были ведь еще русские, французские и прочие военнопленные, партизаны, политические противники в оккупированных странах, религиозные фанатики, в особенности католики; цыгане, уголовные преступники масоны, марксисты, большевики и даже немцы, болтавшие о мире, свободе, профсоюзах и просто настроенные пораженчески.

Были еще подозрительные иностранные агенты, проститутки, педерасты и много других неблагонадежных элементов. Всех их нужно было уничтожить, чтобы привести Европу в надлежащий вид с арийской точки зрения.

Как раз о создании такого лагеря, куда можно было бы поместить все эти категории людей, и говорил Эйхман с Гёсом. Эйхман добавил, что в награду за долголетнюю верную службу Гёс будет назначен начальником этого нового лагеря. Эйхман указал на карте небольшой Вольский городок у польско-чешской границы. Название этого городка было Освенцим.

Поезд, везший Дова Ландау и следовавший на юг, в сторону Освенцима, остановился в Кракове, важном железнодорожном узле. Состав подали на боковую ветвь, а там к нему прицепили еще вагоны. В телячьих вагонах находились французские и греческие евреи, в угольных - евреи из Югославии и Голландии; были и открытые платформы, где находились итальянские евреи, следовавшие на "поселение".

Стоял жестокий холод. Ледяной ветер со снегом пробирал насквозь Дова, стоявшего на открытой платформе и не защищенного от холода ничем, кроме разорванной в клочья рубашки и скупого тепла от тесно сбитых в кучу человеческих тел.

БЕРЛИН, ГЕРМАНИЯ, 1940-1941 гг.

Нацистские главари не случайно назначили именно Гёса начальником лагеря уничтожения в Освенциме, этой чудовищной человеческой бойни. Они знали, что на Гёса можно положиться. Его послужной список в системе концлагерей тянулся с самого прихода Гитлера к власти. До назначения начальником лагеря в Освенциме он был заместителем начальника лагеря в Заксенхаузене. Это был человек аккуратный до педантичности и он выполнял приказы, не задавая никаких вопросов. Кроме того, он был на редкость работоспособен.

В районе Освенцима была расчищена территория в 20 тысяч акров и окружена забором. Все крестьянские хозяйства были разрушены, а крестьяне высланы. Лучшие инженеры, ученые, строители, транспортники и отборные штурмовые отряды приступили к осуществлению грандиозного проекта. Газовые камеры было решено построить в поселке Биркенау, расположенном в двух милях от главного лагеря. Биркенау находился на отшибе и имел свои собственные подъездные пути. Оттого на него и пал выбор, что туда было удобнее всего подавать железнодорожные составы со всех концов: из западной, восточной и южной Европы. Небольшой городок Освенцим ничем особым не отличался. Он был расположен на окраине силезского угольного бассейна и вечно утопал в грязи. Приступив к созданию своей системы концентрационных лагерей, немцам пришлось сначала преодолеть возражения из своей собственной среды.

Немецкий вермахт нуждался во всех железнодорожных путях и вагонах, которые только были в наличии, чтобы успешно вести войну на восточном фронте. Использование дефицитнейшего подвижного состава для перевозки евреев они считали нелепостью и были отнюдь не в восторге от него. Однако нацистские главари твердо стояли на том, что окончательное решение еврейского вопроса столь же важно, как успешное ведение войны. Вопрос был поставлен перед самим Гитлером, который принял сторону эс-эс, эс-дэ, гестапо и прочих нацистских элементов, несмотря на возражения верховного командования немецкой армии.

Став начальником Освенцимского лагеря, Гёс поехал в Треблинку, чтобы познакомиться с методами уничтожения. Он пришел к выводу, что полковник эс-эс Вирт - всего лишь неопытный любитель. В Треблинке пользовались окисью углерода, весьма малоэффективным средством. Механизмы то и дело выходили из строя, и расходовалось ценное горючее. Кроме того, у Вирта не было системы, к обману он почти не прибегал, отчего дело часто доходило до беспорядков среди евреев. Наконец, что это за лагерь, где за один прием можно уничтожить не более трехсот человек!

Когда газовые камеры в Биркенау были введены в эксплуатацию, Гес провел серию широких опытов над первыми "гостями". Он и его ученые пришли к заключению, что Циклон Б, газ, содержащий цианистую кислоту, явится наиболее подходящим. Он заказал огромные количества этого газа у гамбургской фирмы ИИС (Международная Компания по производству инсектисидов).

Газовые камеры в Биркенау имели по проекту пропускную способность в три тысячи человек за один раз. При хорошей погоде и при максимальном использовании мощностей можно было уничтожить до десяти тысяч человек в день.

Поезд, везший Дова Ландау, состоял теперь из пятидесяти вагонов. Он остановился на станции Гжанов, последней станции перед Освенцимом. Каждый пятый пассажир поезда умер в пути. Сотни других до того примерзли к стенам вагонов, что не могли сдвинуться с места, не отодрав клочьев мяса с рук и ног. Многие женщины выбросили своих детей из вагонов, умоляя крестьян, глазевших на поезда, забрать их с тобой. Трупы выгрузили из вагонов и забросили в шесть новых вагонов, специально для этой цели прицепленных в хвосте. Дов, хоть и полуживой, был все же в сознании и начеку. Он знал, что его ждет, и он знал также, что как никогда раньше ему понадобится теперь вся его находчивость. Поезд опять тронулся. До Освенцима оставался час езды.

ОСВЕНЦИМ 1941-1942 гг.

Гёс непрерывно совершенствовал процесс уничтожения в Биркенау. Сначала он разработал систему обмана, благодаря которой жертвы должны были сохранить спокойствие до самого конца. Вокруг зданий, в которых размещались газовые камеры, были посажены деревья, разбиты газоны и цветники. Всюду были прибиты таблички, на которых было на разных языках написано: САНЧАСТЬ. Главное очковтирательство состояло в том, что жертвам внушали, что они должны пройти медосмотр, баню и дезинсекцию, а там им выдадут новую одежду и отправят в рабочий лагерь в самом Освенциме или в окрестностях.

Вокруг газовых камер были оборудованы чистенькие раздевалки с пронумерованными вешалками для одежды. Каждому велели запомнить свой номер. Затем их стригли наголо и велели снять очки, прежде чем зайти в "душевую".

Каждому давали номерованный кусочек мыла, затем их водили - по три тысячи человек за один раз - вдоль длинных коридоров. Справа и слева были десятки огромных дверей. Когда эти двери открывались, можно было видеть огромные "душевые".

Большинство жертв были до того подавлены, что они ничего не подозревали и спокойно входили в душевые. Только немногие рассматривали свой кусочек "мыла" и обнаруживали, что это был всего лишь камушек. Еще меньше замечали, что душевые головки на потолке - липа, и что на полу нет стока.

Бывало, в последнюю минуту возникала паника, но немцы были начеку: кнутами и дубинками они заталкивали строптивых в "душевые".

Затем стальные двери завинчивались на болтах. В каждую "душевую" вводили один или два бидона Циклона Б, и минут через десять-пятнадцать все было кончено.

Затем приходили особые бригады. Это были такие же заключенные, их задачей было разгрузить газовые камеры и перевезти трупы к печам. Перед загрузкой в печь с трупов снимали кольца, вырывали коронки; все это отправлялось на плавку, затем - в Берлин. Если попадался череп особо красивой формы, эсэсовцы частенько брали его себе в качестве пресспапье.

На семейные фотокарточки или письма, которые находили в карманах жертв, не обращали внимания. Эсэсовцы были гораздо более заинтересованы в том, чтобы прощупать прокладку: там частенько были спрятаны драгоценности. Случалось, что в одежде находили ребенка, нарочно оставленного там матерью. Его немедленно отправляли в очередной "душ".

Гёс хорошо относился к своим подчиненным. Им крепко доставалось, когда в Биркенау прибывал большой эшелон. Гёс выдавал им дополнительные пайки и шнапс. Его система работала безотказно, и ничего на него не действовало. Он даже тогда остался равнодушным, когда Эйхман отгрузил в его адрес четверть миллиона венгерских евреев, не предупредив заблаговременно.

Гёс нажимал на своих ученых, требуя от них повышения производительности и снижения себестоимости. Его проектировщики разработали чертежи для ряда нововведений. Одним из таких нововведений был передвижной пол камеры, который можно было перемещать гидравлическим путем, как лифт, под самые печи. Другие проекты предусматривали увеличение производительности камер в Биркенау до сорока тысяч убийств в день.

Самым узким местом в Биркенау была обработка трупов. Сначала их вывозили прямо из камер в поле, бросали во рвы и забрасывали известью. Вонь, однако, была невыносима. Эсэсовцы заставили еврейские особые бригады выкопать все эти трупы, сжечь их, а затем измельчить кости в порошок. Но и сожжение на открытом воздухе ужасно воняло, и тогда были построены специальные печи.