Во втором ряду нар дети лежали тесно прижатые один к другому. Она нашла Карен в каком-то углу. Ноги, руки детей сплелись в сложный клубок. Рядом с Карен спал Дов. Они лежали на лохмотьях, пол был скользкий от грязи и сырости.
- Карен, - шепнула она. - Карен, это я, Китти.
Карен открыла глаза. Под глазами были черные круги, губы все потрескались. У нее не было сил подняться.
- Китти?
- Да, это я.
Карен протянула к ней руки, и Китти крепко обняла ее.
- Не уходи, Китти. Я так боюсь.
- Я буду с тобой, - шепнула Китти, успокаивая девушку.
Она пошла в лазарет и посмотрела, что еще осталось от лекарств. Она вздохнула.
- Тут много не сделаешь, - сказала она Давиду. - Все-таки попробую помочь им, сколько сумею. Вы с Иоавом сможете мне помочь?
- Безусловно.
- Некоторые из детей, лежащих без сознания, находятся в тяжелом положении. Нам придется сделать им холодные компрессы, чтобы согнать температуру. На палубе теперь прохладно. Их надо укрыть. Затем я требую, чтобы все работоспособные принялись за уборку судна.
Китти лихорадочно работала в течение нескольких часов, чтобы отразить смерть. Но это было каплей в море. Как только она приводила в чувство одного ребенка, заболевало трое других. У нее не было ни лекарств, ни воды, вообще ничего. Единственного, что могло бы помочь, пищи, она использовать не могла.
ГОЛОДОВКА, ЧАС 81.
На палубе "Эксодуса" лежали без сознания семьдесят детей.
На набережной в Кирении английские войска начинали проявлять недисциплинированность. Многие отказывались выполнять приказания и требовали, чтобы их сменили, несмотря на то, что это угрожало им военным трибуналом.
ГОЛОДОВКА, ЧАС 82.
Карен Ханзен-Клемент вынесли в бессознательном состоянии на верхнюю палубу.
ГОЛОДОВКА, ЧАС 83.
Китти вошла в рубку и в изнеможении упала на стул. Она работала без перерыва 35 часов. Она валилась с ног и отупела. Ари налил ей стакан виски.
- Возьмите, выпейте, - сказал он. - Вы-то ведь в голодовке не участвуете.
Она проглотила виски, потом еще рюмку; это вернуло ей силы. Она долго и пристально смотрела на Ари Бен Канаана. Какой он сильный! Вся эта осада на нем почти не отразилась. Она посмотрела в его холодные глаза и подумала о том, какие он замышляет новые планы. Она задавала себе вопрос, испытывает ли он страх, знает ли он вообще, что такое страх. Она спрашивала себя, озабочен ли, потрясен ли он происходящим.
- Я рассчитывал, что вы придете ко мне гораздо раньше, - сказал он.
- Я не стану вас умолять, Ари Бен Канаан. Но Бен Канаан, господи - порядок слов правильный? - там на палубе лежат дети прямо на краю смерти. Я не молю, а просто докладываю, как хороший пальмахник. Они вот-вот умрут, Бен Канаан. Каково будет приказание?
- Меня часто пытались оскорблять, Китти. Я на это не обращаю внимания. Кстати, эти ваши гуманные чувства продиктованы заботой обо всех детях или только о каком-нибудь одном?
- Вы не имеете права задавать мне этот вопрос.
- Вы хотите спасти жизнь одного ребенка. А мне нужно спасти жизнь четверти миллиона людей. Она поднялась.
- Я пойду работать, Ари. Но скажите еще вот что. Вы ведь знали, почему мне так хотелось попасть на "Эксодус". Почему вы мне это разрешили?
Он повернулся к ней спиной и посмотрел в окно на море, где крейсер и миноносцы стояли на вахте.
- Может быть, потому, что мне хотелось видеть вас.
ГОЛОДОВКА, ЧАС 85.
Генерал сэр Кларенс Тевор-Браун ходил взад и вперед по кабинету Сатерлэнда. В кабинете дым от сигар стоял коромыслом. Он несколько раз останавливался и смотрел в окно в сторону Кирении.
Сатерлэнд выбил трубку и посмотрел на бутерброды на чайном столике.
- Присядьте, сэр Кларенс, закусите, выпейте чаю.
Тевор-Браун посмотрел на часы и вздохнул. Он сел, взял бутерброд, оглядел его, откусил кусочек, но тут же бросил на стол.
- Мне просто совестно есть сейчас, - сказал он.
- Да, вся эта история не для тех, у кого есть совесть, - ответил Сатерлэнд. - Две войны, одиннадцать должностей за рубежом, шесть наград, три ордена. А оборвала карьеру кучка безоружных детей. Блестящий конец для тридцатилетней службы, не так ли, сэр Кларенс? Тевор-Браун опустил глаза.
- О, я знаю, что вам нужно поговорить со мной, - сказал Сатерлэнд.
Тевор-Браун налил себе чаю и в некотором смущении вздохнул.
- Послушайте, Брус. Если бы по мне...
- Чепуха, сэр Кларенс. Вы тут ни при чем. Это не вы, а я должен чувствовать себя неловко. Я ведь подвел вас.
Сатерлэнд встал. Его глаза горели. - Я устал. Ужасно устал.
- Мы добьемся для вас полной пенсии, а отставка не вызовет никакого шума. Вы можете положиться на меня, - сказал Тевор-Браун. - Послушайте, Брус. По дороге сюда я остановился в Париже и долго беседовал с Нэдди. Я рассказал ей о ваших трудностях.
Послушайте, старик, если вы будете действовать умно, вы можете оба сойтись вновь. Нэдди будет рада вернуться, а вам она теперь будет нужна.
Сатерлэнд покачал головой.
- Между Нэдди и мной уже давно все кончено. Если нас что-нибудь связывало раньше, так это была моя служба в армии. Только на этом и держался наш брак.
- У вас есть какие-нибудь планы?
- Со мной что-то произошло здесь на Кипре, сэр Кларенс, в особенности за эти последние недели. Вы можете мне не верить, но я не считаю, что потерпел поражение. Наоборот, у меня такое чувство, что я, может быть, выиграл что-то очень важное. Нечто такое, что я очень, очень давно потерял.
- А именно?
- Правду. Вы помните тот день, когда я согласился на эту должность? Вы сказали тогда, что единственное царство, где правит добро и справедливость, это царство небесное, и что на земле правит нефть.
_ Очень хорошо помню, - сказал Тевор-Браун
- Так вот, - продолжал Сатерлэнд. - Я очень много думал об этом с тех пор, как началась эта история с "Эксодусом". Всю жизнь я знал, что такое правда, и умел отличить добро от зла. Большинство людей это умеет. Но знать, где правда, это одно...
А вот жить по правде, создать царство небесное здесь на земле - это что-то совсем другое. Как часто приходится делать в жизни вещи, о которых ты знаешь, что они безнравственны, и все-таки делаешь, потому что твои интересы этого требуют. Как я всегда восхищался теми немногими, что умели постоять за свои убеждения, хотя бы это им и угрожало позором, пытками и даже смертью. Какое у них должно быть чудесное чувство душевного покоя! Такое чувство, какого мы, обыкновенные смертные, никогда не будем иметь. Возьмите Ганди.
Вы спрашивали, есть ли у меня какие-нибудь планы. Да. Я поеду в ту дыру, которую эти евреи называют своей самим господом "обетованной землей". Я хочу познакомиться с ней... с Галилеей, с Иерусалимом... со всей страной.
- Я вам завидую. Брус.
- Может быть, я и поселюсь где-нибудь в окрестностях Сафеда... или на Канаанской горе.
В кабинет вошел майор Алистэр. Он был бледен, и его рука дрожала, когда он протянул Тевор-Брауну какую-то бумагу. Тевор-Браун читал бумагу еще и еще и не мог поверить своим глазам.
- Да смилуется над нами господь, над всеми нами! - прошептал он и протянул бумагу Сатерлэнду.
ЭКСТРЕННО
"Ари Бен Канаан, представитель "Эксодуса", заявил, что начиная с завтрашнего дня, десять добровольцев будут ежедневно в 12 часов дня лишать себя жизни на капитанском мостике корабля на виду у всего британского гарнизона. Эти действия протеста будут продолжаться до тех пор, пока либо "Эксодусу" будет разрешено сняться с якоря, либо же все покончат с собой на борту до единого".
Брэдшоу, в сопровождении Хамфри Кроуфорда и еще полдесятка помощников, оставил Лондон и направился в мирную тишину своего небольшого загородного дома. До начала, самоубийств на "Эксодусе" осталось всего 14 часов.
Он сильно промахнулся со всем этим делом. Во-первых, он проморгал решимость и упрямство детей на борту. Во-вторых, он недооценил размеры шумихи, которую поднимет этот инцидент во всем мире. И главное, он дал захватить себя врасплох, и теперь Бен Канаан прямо навязывал ему решение. Брэдшоу был упрям, как бык, но он умел и проигрывать, и теперь он лихорадочно искал какой-нибудь компромисс, чтобы выйти с честью из всей этой истории.
Брэдшоу заставил Кроуфорда и остальных своих помощников срочно обратиться по телеграфу или по телефону к ведущим еврейским деятелям в Англии, Палестине и Соединенных Штатах и попросить их о вмешательстве. Может быть, им - в особенности палестинцам - удастся отговорить Бен Канаана. В крайнем случае, они могли добиться хоть какой-нибудь отсрочки, во время которой Брэдшоу уж нашел бы какой-нибудь компромисс. Если бы только удалось уговорить Бен Канаана пойти на переговоры, уж он, Брэдшоу, заговорит "Эксодус" досмерти. Через шесть часов пришел ответ от еврейских руководителей. Они в один голос заявили: НЕ СТАНЕМ ИНТЕРВЕНИРОВАТЬ.
Брэдшоу тут же связался с Кипром. Он велел Тевор-Брауну передать на "Эксодус", что английское правительство разрабатывает компромисс, и добиться отсрочки самоубийств хотя бы на 24 часа.
Тевор-Браун немедленно выполнил это указание и передал в Лондон ответ Бен Канаана.
СРОЧНО
"Бен-Канаан ответил нам, что ни в какие переговоры он не вступит. Он не признает никакого другого решения. Либо "Эксодус" поднимет якорь, либо он начинает действовать. Он заявил, кроме того, что одним из его условий является полная амнистия для всех палестинцев, находящихся на борту. Резюмируя, Бен Канаан сказал: Отпусти народ мой.
Тевор-Браун".
Заснуть Сесиль Брэдшоу в эту ночь уже не мог. Он ходил по комнате взад и вперед, не останавливаясь ни на минуту. До того момента, когда дети начнут эту чудовищную кампанию, осталось немногим более шести часов. У него у самого оставалось, следовательно, всего три часа чтобы внести в правительство соответствующее решение. Никакого компромисса добиться не удалось.
Что он, безумец, этот Бен Канаан? Или это просто хитрый и бессовестный картежник, который все глубже и глубже втягивал его в эту западню?
ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!
Брэдшоу подошел к письменному столу и включив лампу.
СРОЧНО.
"Ари Бен Канаан, представитель "Эксодуса", заявил, что начиная с завтрашнего дня, десять добровольцев буду ежедневно в 12 часов дня лишать себя жизни...".
Лишать себя жизни... жизни... жизни...
Рука у Брэдшоу так дрожала, что бумага выпала у него из рук.
На его письменном столе лежали официальные ноты от ряда европейских к американских правительств. Во всех этих нотах дипломатическим языком выражалась тревога по поводу тупика, в который, по-видимому, зашло это дело с "Эксодусом". С другой стороны, тут же были ноты от всех арабских правительств, в которых говорилось, что если "Эксодусу" будет разрешено следовать в Палестину, это будет рассматриваться как вызов, брошенный в лицо каждому арабу в отдельности.
Сесиль Брэдшоу совсем растерялся. Последние несколько дней он жил прямо как в аду. Как все это началось? Тридцать лет он успешно разрабатывал политическую линию на Ближнем Востоке, а теперь попал в такое безвыходное положение с этим невооруженным транспортным судном.
Каким образом он вдруг попал в палачи? Никто не мог сказать о нем, что он антисемит. В глубине души Брэдшоу восхищался палестинскими евреями и понимал их стремление вернуться на родину. Он с удовольствием спорил с сионистами на всевозможных конференциях, отражая натиск их блестящих ораторов.
Однако Сесиль Брэдшоу верил всеми силами души, что интересы Англии на стороне арабов. Еврейское население подмандатной территории достигло полумиллиона. А арабы твердо стояли на том, что британцы нарочно насаждают среди них еврейский народ.
Все эти годы он был честным с самим собой. Что тут происходило? Он представил себе, что на борту судна находятся его собственные внуки. Брэдшоу знал библию не хуже любого другого англичанина и, как все англичане, относился к ней с большим уважением, хотя и не был религиозным. Могло ли быть, что дети на "Эксодусе" движимы какой-то сверхъестественной силой? Нет, он - реалист и дипломат и он не верит в сверхъестественное.
Все-таки у него армия, флот, и он в два счета может покончить с этим "Эксодусом" и с любыми незаконными иммигрантами. Но вот беда: он никак не мог решиться на это!
А разве египетский фараон не имел силы на своей стороне? По лицу Брэдшоу струился пот. Все это чепуха! Он просто устал. Напряжение было слишком велико. Какое это все безумие!
ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!
Брэдшоу прошел в библиотеку, достал библию и начал лихорадочно читать страницы книги "Исход", где говорилось о десяти наказаниях, ниспосланных богом на Египет.
Неужели он сам Фараон? Неужели он навлекает проклятие на Великобританию? Он вернулся к себе, пытался прилечь, но в его мозгу происходила какая-то дикая пляска... отпусти народ мой... отпусти народ мой...
- Кроуфорд! - завопил он. - Кроуфорд!
Кроуфорд ворвался в комнату, застегивая на ходу халат.
- Вы меня звали?
- Кроуфорд. Немедленно свяжитесь с Тевор-Брауном. Передайте ему... передайте ему, пусть он отпустит "Эксодус" в Палестину.
КНИГА ВТОРАЯ
ЗЕМЛЯ ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ.
Ибо земля - Моя; вы пришельцы и
поселенцы у Меня. И по всей земле
владения вашего дозволяйте выкуп земли
Книга Левит, гл. 25, стихи 23/24.
Глава 1
Борьба за "Эксодус" закончилась.
Не прошло и минуты, и слова "Эксодус" поднимает якорь" понеслись по эфиру, чтобы тут же захлестнуть весь мир в виде аршинных заголовков.
На Кипре радость населения была неописуема, и весь мир вздохнул с облегчением.
На самом "Эксодусе" дети были слишком измучены, чтобы выражать свою радость.
Англичане предложили Ари Бен Канаану подать судно к пирсу, чтобы детям можно было оказать медицинскую помощь, а заодно и отремонтировать судно. Бен Канаан согласился, и когда "Эксодус" причалил, в Кирении закипела лихорадочная работа. Десятка два английских военных врачей поднялись на борт и тут же распорядились перевезти на берег серьезно больных детей. Во "Дворце" был спешно оборудован госпиталь. На пристань стали прибывать продовольствие, одежда и прочий инвентарь. Вдобавок на судно обрушился нескончаемый поток подарков от населения острова. Инженеры британского королевского флота тщательно осмотрели ветхое судно от носа до кормы, заваривали трещины, ремонтировали двигатель и приводили судно в порядок. Санитары произвели полную дезинфекцию судна.
После предварительного медицинского осмотра детей Бен Канаану доложили, что потребуется несколько дней, прежде чем дети достаточно окрепнут и судно сможет отправиться в 36-часовый рейс в Палестину. Небольшая еврейская община на Кипре послала к Ари делегацию с просьбой позволить детям отпраздновать первый день предстоящего праздника "Ханука" на острове. Ари согласился.
Только после многократных заверений, что у Карен все в порядке, Китти позволила себе роскошь принять горячую ванну, съесть сочный бифштекс, выпить двойную порцию виски и погрузиться в чудесный, глубокий 17-часовый сон.
Проснувшись, Китти задумалась над вопросом, увиливать от которого теперь уже было нельзя. Ей нужно было решить окончательно: положить ли раз и навсегда конец эпизоду с Карен, или последовать за девушкой в Палестину.
Поздно вечером, когда Марк пришел к ней на чашку чаю, на ее лице не было уже никаких следов пережитого. После целительного сна она выглядела прямо-таки обольстительно.
- Корреспонденты по-прежнему беснуются?
- Вообще-то нет. - ответил Марк. - Короли и рыцари уже отправились за кулисы. "Эксодус" - это теперь уже старо... Чего ты хочешь: прошли ведь уже целые сутки. В репортажи об этом деле теперь еще разве что можно завернуть рыбу. Но я все-таки надеюсь, что мы еще раз попадем на первую полосу, когда судно дотащится до Хайфы.
- До чего же люди непостоянны!
- Нет, люди тут ни при чем. Просто земной шар имеет обыкновение вертеться и не останавливаться.
Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Он сложил пальцы правой руки пистолетом и целился поверх носков в сторону пирса.
- А ты как, Марк?
- Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской империи. Я подамся в Штаты. а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда... Там опять заваривается каша.
- В Палестину англичане тебя теперь не пустят?
- Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне - хуже некуда. Если бы они не были благовоспитанными англичанами, я бы сказал, что они ненавидят меня как чуму. Впрочем, я к ним не в претензии.
- Дай мне сигарету.
Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.
- Ну тебя к черту, Марк! Я терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.
- А ты девка не промах. Уже успела сходить куда надо, чтобы получить разрешение на въезд в Палестину. Как истые джентльмены они, конечно, распахнули перед тобой дверь и отвесили тебе почтительный поклон. Почему бы и нет ведь ты для них всего лишь смазливая американочка, ты только выполнила свой долг. О твоих махинациях с Мосадом Си-Ай-Ди не имеет, конечно, понятия. Ладно... ты поедешь, нет?
- Господи, я еще и сама не знаю...
- Ты хочешь сказать, что еще не успела уговорить сама себя?
- Я просто хочу сказать, что еще не знаю.
- Если так, то чью же сторону ты прикажешь принять мне?
- Да перестань ты вести себя этаким противным Буддой и смотреть свысока на обыкновенных смертных. Заодно перестань целиться в меня.
Марк спустил ноги с подоконника.
- Валяй, валяй! Поезжай в Палестину. Ведь этого ты от меня ждешь, не так ли?
- Понимаешь, Марк, я все еще чувствую себя не совсем ловко с этими евреями... ничего не могу с собой поделать.
- Зато ты себя очень хорошо чувствуешь с этой девушкой, ведь так? Она тебе все еще напоминает дочь?
- Не совсем. Вернее, совсем уже не напоминает. Она слишком самобытна, чтобы напоминать кого бы то ни было другого. Но я ее люблю и хочу быть с ней, если ты это имеешь в виду.
- У меня к вам еще один вопрос, миссис Фремонт; весьма скользкий вопрос.
- Я слушаю.
- Ты любишь Ари Вен Канаана?
Любит ли она Ари Бен Канаана? Она знает только, что испытывает какое-то странное волнение, когда разговаривает с ним, смотрит на него, даже когда думает о нем. Она знала также, что она еще никогда не встречала мужчины, который бы во всем был похож на него. Она знала, что испытывает трепет от его мрачной невозмутимости и от его неукротимой энергии. Она была восхищена его мужеством и отвагой. Она знала, что временами он возмущает ее так, как еще никто не возмущал. Но любить?
- Я не знаю, - ответила она тихо. - Я не могу ни ринуться к нему без оглядки, ни отойти прочь... Не знаю, в чем тут дело... не понимаю.
Немного погодя Китти просидела около часа с Карен в больничной палате, устроенной на втором этаже гостиницы. Карен быстро поправлялась. Врачи были поражены тем, какое прямо-таки волшебное действие оказывают два слова: "Эрец Исраэл" на всех детей. Это было сильнее любой медицины. Сидя у кровати Карен, Китти смотрела на остальных детей, лежавших в палате. Кто они такие? Откуда они? Куда они направляются? Какой странный, непонятный народ... какой у них странный, непонятный фанатизм!
Китти и Карен все больше молчали. Ни та, ни другая не смела заговорить первой о предстоящем отъезде Карен в Палестину. Под конец Карен заснула. Китти долго смотрела на личико, покоящееся на подушке. До чего же она мила... до чего невыразимо мила! Она поцеловала девочку в лоб, погладила по волосам, и Карен, улыбнулась ей сквозь сон.
Она вышла в коридор, где Дов Ландау ходил взад и вперед. Мальчик остановился, они посмотрели друг другу в глаза, не проронив ни слова.
Уже смеркалось, когда Китти вышла на набережную.
Напротив, у пирса, Зеев Гильбоа и Иоав Яркони наблюдали за погрузкой ящиков на борт судна. Китти украдкой оглянулась вокруг, надеясь увидеть Ари. Но его нигде не было.
- Шалом, Китти! - крикнули ей парни.
- Хэлло! - откликнулась она.
Она пошла вниз по набережной, в сторону маяка. Становилось прохладно. Она надела жакет. "Я должна разобраться... я должна решиться... я должна..." сверлило у нее в мозгу. В самом конце набережной сидел Давид Бен Ами. Он сидел погруженный в мысли, смотрел на море и время от времени бросал камешки в воду.
Она подошла к нему, он поднял голову и улыбнулся ей.
- Шалом, Китти. У вас чудесный вид.
Она присела рядом. Некоторое время они оба молча смотрели на море.
- О доме задумался? - спросила она.
- О доме.
- Иордана... так, кажется, ее зовут - сестру Ари.
Давид кивнул.
- Вы с нею теперь повидаетесь?
- Если мне повезет.
- Давид.
- Да?
- А что будет с детьми?
- О них хорошо позаботятся. Они - наше будущее.
- Но ведь там опасно?
- Очень опасно. Китти помолчала.
- Вы поедете с нами? - спросил Давид.
Ее сердце екнуло.
-Почему вы спрашиваете?
- Просто так. Мы к вам привыкли. Кроме того, Ари кажется, что-то говорил в этом роде.
- Если... если Ари заинтересован, чтобы я поехала, то почему бы ему не попросить меня об этом?
- Ари никогда ни о чем не просит, - ответил Давид смеясь.
- Давид, - сказала она внезапно. - Вы должны мне помочь. Я в ужасной нерешительности. Вы, пожалуй, единственный человек, который хоть что-нибудь понимает...
- Я помогу, если это в моих силах.
- ...Я никогда в жизни не имела дело с евреями. Вы для меня какие-то загадочные.
- Мы не только для вас, но и для самих себя загадка, - ответил Давид.
- Можно, я поговорю с вами откровенно? Я чувствую себя какой-то чужой...
- В этом нет ничего необычного. Почти все чувствуют то же самое. Даже те немногие, которых мы считаем своими друзьями, даже те, кто предан нам до фанатизма. Некоторые, мне кажется, чувствуют за собой некоторую вину за все то, что нам пришлось вынести.
Другие хотят быть евреями - один бог знает почему. Вы правы, мы загадочный народ.
- Но Ари Бен Канаан? Кто он? Какой он на самом деле? Реальный ли он человек?
- О, Ари Бен Канаан вполне реальная личность. Он просто ублюдок исторического развития.
Они пошли назад в сторону гостиницы, так как подходило время ужина.
- Не знаю, с чего лучше начать, - сказал Давид. - Все же я думаю, что для того, чтобы рассказать вам настоящую историю Ари Бен Канаана, лучше всего начать со Симона Рабинского, жителя еврейской черты оседлости. Черта оседлости - это была область на юго-западе России, куда входила и Украина. Мне кажется, что начать надо с конца прошлого столетия, точнее - с 1884 года.
Глава 2
ЖИТОМИР, РОССИЯ. 1884
Симон Рабинский был сапожник. Его жену звали Рахилью. Это была добродушная и преданная женщина. У Рабинских было двое сыновей, и родители прямо души не чаяли в них.
Младшему, Якову, было 14 лет. Это был самолюбивый мальчуган, острый на язык и скорый на руку. Чуть что, он готов был полезть в драку.
Иосе, старшему из братьев, было шестнадцать. У него была необыкновенная внешность. Это был рослый силач с рыжей копной волос, как у матери. Насколько Яков был горяч, настолько же Иося был добродушен. Его никогда не покидала невозмутимость, он всегда был спокоен и любезен. Если бы гиганту Иосе еще неуемный ум Якова - из него мог бы выйти настоящий сверхчеловек.
Рабинские были крайне бедны. Они жили в той части российского юга, куда входили Бессарабия, Украина, Крым и часть Белоруссии. Все это составляло пресловутую еврейскую черту оседлости. Границы этой черты были установлены еще в 1804 году, и только там разрешалось в России селиться евреям. Это было, по существу, огромное гетто; Москва и Петербург находились за его пределами, и только немногим богатым евреям удавалось получить за взятки разрешение проживать за пределами черты....
Примечание составлены ldn-knigi.narod.ru
История Еврейского Народа , под. редакцией проф. С. Эттингера, изд. 1972 г.:
..."В России в течение ряда столетий евреям было совершенно запрещено селиться. Этот запрет строго соблюдался. Когда в первой половине XVIII в. было обнаружено несколько евреев на западной границе России, - один за другим появились указы об их изгнании. Однако после трех разделов Польши Россия оказалась страной с самым многочисленным в мире еврейским населением.
Пруссия - в виде меры предосторожности - запретила евреям аннексированных областей (Великого герцогства Познанского) переселяться в другие части государства; австрийская императрица Мария Терезия неоднократно пыталась уменьшить еврейское население Галиции изгнанием из ее пределов "нищих"; Россия же вначале старалась сохранить статус евреев таким, каким он был в Польском государстве до разделов. Еврейские общины, опасавшиеся новшеств, которые не сулили ничего, кроме новых гонений, употребили все свое влияние, чтобы обеспечить продолжение прежнего режима.
На первых порах русские чиновники даже в некоторой мере укрепили общинную автономию, подорванную в последние дни Польши, так как незадолго до разделов в ней стала {437} намечаться тенденция к изменению правового положения евреев...
Однако вскоре все три государства, поделившие между собой Польшу, начали вырабатывать новые принципы законодательства по отношению к евреям, в соответствии с подходом просвещенного абсолютизма к различным группам населения.
В положении евреев в России произошли в последнюю четверть XVIII в. большие перемены. Вначале они явились следствием общих административных реформ, проведенных Екатериной II.
В 1778 г. Россия была разделена на губернии, и ее население приписано к различным сословиям. Зажиточные евреи были зарегистрированы в качестве купцов и приписаны к гильдиям, а все остальные считались мещанами. Включение евреев в общие сословия населения (хотя они принадлежали и к еврейской общине) возбудило вопрос об их участии в представительных органах этих сословий. Таким образом Россия оказалась первым государством во всей Европе, в котором евреям было предоставлено право избирать и быть избранным в городские думы, что еще более усилило напряженность между христианскими горожанами и евреями.
К тому же русское правительство решило в 1782 г., что купцы и мещане обязаны проживать в городах, а не в деревнях. Таким образом было впервые выдвинуто требование выселить евреев из деревень. Такого рода выселение стало одной из основных тенденций русских властей по отношению к евреям в течение всего XIX в. Попытки еврейских купцов вести торговлю и во внутренней России привели к трениям с местными купцами, вследствие чего был издан закон, запрещавший евреям проживать за пределами присоединенных к России польских областей. Так возникла "черта оседлости", т. е. район, за границами которою евреям не было дозволено жить без особого разрешения.
Второй и третий разделы Польши, значительно увеличившие еврейское население в пределах России, привели к необходимости четко определить статус евреев. И действительно, со вступлением на престол Александра I была назначена особая комиссия для выяснения этого вопроса. В обсуждениях комиссии сформировались два мнения: согласно одному из них, евреев следует сначала "исправить", т. е. изменить их уклад жизни, и лишь затем дать им возможность включиться в общественный строй государства.
Некоторые же утверждали, что именно предоставление евреям гражданских прав послужит средством для их "исправления". В результате этих обсуждений было {440} опубликовано уложение от 1804г., на которое, несомненно, оказало влияние законодательство о евреях в германских странах. Уложение исходит из предпосылки, что евреи - вредный элемент, но их можно преобразовать путем изменения их гражданского состояния.
"По жалобам - сказано в уложении - многократно к нам и в правительствующий сенат доходившим, на разные злоупотребления и беспорядки во вред земледелия и промышленности обывателей в тех губерниях, где евреи обитают происходящие, признали мы нужным составить особый комитет для рассмотрения дел, к сему относящихся, и для избрания средств к исправлению настоящего евреев положения".
Уложение от 1804 г. обязывает евреев покинуть в течение 3-4 лет деревни и запрещает им заниматься корчмарством и арендовать поместья для того, чтобы прекратить эксплуатацию крестьян. Уложение определяет также границы черты еврейской оседлости: к территории, приобретенной от Польши, были добавлены некоторые области южной Украины и побережья Черного моря с очень редким населением, в заселении которых государство было в ту пору заинтересовано.
Для улучшения положения евреев власти рекомендовали следующие мероприятия: разрешить их детям посещать общие школы и предоставить им право основывать свои собственные; ограничить употребление еврейских языков, иврита и идиш, по прошествии нескольких лет все документы должны быть составлены только на русском, польском или немецком языках; в городские думы и на должности раввинов будут избираться только лица, владеющие одним из этих языков; поощрять еврейских земледельцев путем наделения их земельными участками на юге России, не прикрепляя их, однако, к земле наподобие других крестьян; выдавать им ссуды для основания фабрик; запретить ремесленным цехам дискриминацию еврейских ремесленников..."
"Из всех пунктов уложения от 1804 г. практическое значение имели лишь предписания о выселении их из деревень и о помощи сельскохозяйственным поселениям. Выселение началось в 1807 году. В том же году было приступлено и к основанию сельскохозяйственных поселений {441} в Херсонской губернии, но лишь очень незначительная часть изгнанных была поселена там. Даже правительственные чиновники противились этим выселениям, утверждая, что и без того города черты оседлости чрезвычайно переполнены евреями, не имеющими источников существования. Власти временно прекратили действия, связанные с изгнанием евреев из деревень и с их поселением на земле. Особая комиссия была назначена в 1809 г. для того, чтобы расследовать вопрос о жительстве евреев в сельских местностях. В отчете этой комиссии говорится: "Доколе у белорусских и польских помещиков будет существовать теперешняя система экономики, основанная на продаже вина, доколе помещики не перестанут, так сказать, покровительствовать пьянству, дотоле зло сие, возрастая год от году, никакими усилиями не истребится и последствия будут все те же, кто бы ни был приставлен к продаже вина, еврей или христианин".
По мнению комиссии, евреи не наносят вреда деревням. Напротив, они приносят пользу в качестве поставщиков товаров и посредников между ними и городом..."
www.grani.ru :
.." Черта оседлости - в России в 1791-1917 годах граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (за исключением купцов 1-й гильдии, ремесленников и некоторых других). Эти границы начали складываться в 1791 году, еще до окончательного раздела Польши. В черту оседлости входили Ковенская, Сувалкская, Виленская, Витебская губернии (включая Себежский и Невельский уезды, сегодня относящиеся к Псковской области), Велижский уезд (в настоящее время - часть Смоленской области), Могилевская, Минская, Гродненская, Волынская, Киевская, Черниговская губернии (включая Суражский, Мглинский, Новозыбковский и Стародубский уезды, входящие сейчас в Брянскую область), Полтавская, Екатеринославская, Таврическая, Херсонская и Бессарабская губернии, а также девять губерний Царства Польского. Из черты оседлости были исключены Киев, Николаев, Ялта и Севастополь. Даже временный выезд из черты оседлости был осложнен...."
...Невежественному русскому крестьянству беспрестанно вдалбливали в головы всевозможные сказки о том, что евреи, дескать, колдуны, что они запродали себя дьяволу и пользуются христианской кровью в ритуальных целях.
Симон Рабинский, житомирский сапожник, его верная жена Рахиль и сыновья Яков и Иося были пленниками черты оседлости, где господствовал образ жизни совершенно ни на что не похожий. Между еврейскими общинами и остальным населением не было почти никакой общественной или экономической связи. Единственный гость извне был сборщик податей, который всегда уносил с собой если не подсвечник, то что-нибудь из постели или одежды. Частыми, хоть и не столь регулярными гостями, были озверелые толпы казаков, крестьян и студентов, жадных до еврейской крови.
Изолированные от общества, евреи питали мало преданности к "матушке Руси". Они говорили и писали не по-русски, а на языке идиш, испорченном немецком языке. Молились они на древнееврейском языке. Одежда евреев тоже была не такая, как у всех. Они носили черные шляпы и длинные черные кафтаны. Хотя это и запрещалось законом, многие носили пейсы.
Симон Рабинский вел в стенах гетто тот же образ жизни, который вели его отец и дед. Они были ужасно бедны, и из-за этого велись бесконечные споры о каждой копейке. Однако, несмотря на несказанно трудную жизнь, Рабинские и все остальные евреи придерживались в гетто очень строгих правил. Обманывать соседа, обкрадывать его или ограбить было строго запрещено.
Вся жизнь общины вращалась вокруг священных законов, синагоги и раввина, который был одновременно учителем, духовным пастырем, судьей и главой общины. Все раввины в черте оседлости были великими учеными. Их мудрость была всеобъемлюща, а авторитет непререкаем.
Внутри гетто евреи организовали собственное самоуправление, всецело подчиненное власти раввинов. У них были свои суды и множество других административных органов. Существовало много библейских и талмудических обществ. Были приюты для сирот и общества для сбора приданого для девушек победнее. Были духовные лица, специально занимавшиеся венчанием и составлением брачных контрактов, у каждой синагоги был избранный казначей и много других служителей синагоги. Имелся духовный суд, имелись чтецы псалмов и надзиратели над ритуальными банями. Почти не было сферы жизни, которая бы не регулировалась общиной.
Бедные жертвовали для еще более бедных. Эти - для совсем нищих. Благотворительность была неписаной, одиннадцатой заповедью. Надо было заботиться о выдающихся ученых и духовных руководителях. Никакие житейские заботы не должны были мешать ученым занятиям.
Многие говорили, что сапожник Симон Рабинский уступал в учености одному только раввину. В черте оседлости, где все были нищие, авторитет человека определялся его ученостью. Симон служил настоятелем своей синагоги. Ежегодно его избирали еще на одну или больше высоких должностей в общине. Симон мечтал только об одном: дать своим детям возможно больше образования.
Евреи называли свой Талмуд "морем". Они утверждали, что это море до того бескрайнее, что нельзя добраться до противоположного берега, хотя бы ты всю жизнь только и делал, что корпел над Талмудом и больше ни над чем. Братья Рабинские долго изучали этот огромный свод законов, где предусматривалось решительно все: начиная от поведения в обществе и вплоть до личной гигиены.
Помимо Талмуда, братья Рабинские усиленно изучали также Пятикнижие, то есть пять книг Моисея, составляющие Тору, и являющиеся наиболее святыми.
Всю субботу Симон Рабинский проводил в молитвах, в благочестивых размышлениях и беседах со своими сыновьями, проверял их знания, вел с ними беседы на религиозные и философские темы.
Когда солнце садилось, Симон с женой и детьми пели заключительную молитву: "Возрадуйся Израиль... избави нас от бед".
Наутро он возвращался к горькой действительности. В мрачном подвале, служившем ему домом и мастерской, Симон Рабинский сидел, согнувшись над своим верстаком, и при мерцающем свете свечи резал морщинистыми руками кожу. За работой он произносил те же слова молитвы, которые евреи произносили с того самого дня, как были угнаны в вавилонское рабство...
"Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прильни язык мой к гортани моей, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего".
Молитва утешала, а Симон Рабинский был глубоко верующим человеком. Но каким бы верующим он ни был, он все же не мог закрывать глаза на свою собственную и окружающую его нищету. "Доколе, господи... доколе?.." спрашивал он, бывало. "Доколе нам жить в этой неприглядной тьме?". И тут же утешал себя, повторяя проникновенно свой излюбленный пасхальный стих: "На будущий год - в Иерусалиме!".
На будущий год в Иерусалиме? Сбудется ли это когда-нибудь? Явится ли когда-нибудь Мессия, чтобы вернуть их на родину...?
Они изучали священное писание. Они изучали Мишну. Они изучали народные легенды, мудрые изречения и комментарии к Библии и к Мишне, содержащиеся в Мидраше.
Они изучали Кабалу, книгу тайного учения, и они изучали молитвы, напевы, обычаи и праздники.
Иося и Яков изучали Маймонида и Раши, великих ученых средневековья.
Хотя Рабинским и жилось трудно, все же это была не совсем безрадостная жизнь, лишенная всякой надежды. Всегда были разговоры и дискуссии, если не о каком-нибудь чрезвычайном происшествии, так о предстоящей или уже состоявшейся свадьбе, или бар-мицве, о родах и похоронах. Затем были праздники, к которым надо было готовиться. У свах работы было всегда по горло, но главное, была суббота.
Один раз в неделю Симон Рабинский, как и всякий другой еврей в гетто, становился королем. В гетто раздавался звук традиционного рожка, и Симон прятал свой инструмент и начинал готовиться ко дню, посвященному господу-богу. Как он любил звук этого рожка! Это был тот же звук, который в течение четырех тысяч лет призывал его народ к молитве и к бою. Симон отправлялся в баню, в то время как его жена Рахиль зажигала субботние свечи, произнося слова молитвы.
Затем он надевал свой субботний костюм, длинный, черный шелковый кафтан и красивую шляпу, отороченную мехом. Взяв Иосю за одну руку и Якова за другую, он гордо отправлялся в синагогу.
К субботней трапезе они всегда приглашали какую-нибудь семью, беднее их самих. При свете горящих свечей он благословлял хлеб и вино и благодарил господа за все ниспосланное.
Затем Рахиль подавала фаршированную рыбу, куриный бульон с лапшей, а после ужина он либо отправлялся посещать больных, либо принимал гостей у себя в мастерской, так как гостиной у него, конечно, не было.
Глава 3
Яков и Иося шли домой из Талмуд-Торы. Иося шел, низко опустив голову. Он задумался над одним местом из Библии, которое они как раз проходили сегодня. Рядом вприпрыжку шел неугомонный Яков, то и дело швыряя камни в какую-нибудь цель. У него карманы всегда были набиты камнями - на случай, если нападут хулиганы.
Дойдя до угла своей улицы, Яков схватил Иосю за руку.
- В мастерской Когана сегодня вечером состоится еще одно собрание, сказал он.
- Я уже слышал об этом, - ответил Иося.
- Пойдешь на этот раз?
- Нет.
- Сегодня тебе бы надо пойти, - сказал Яков. - Будет выступать настоящий Билу из Палестины.
У Иоси забилось сердце. Настоящий Билу из Палестины! Как бы ему хотелось увидеть и послушать кого-нибудь, кто на самом деле был в Палестине! Иося втайне завидовал своему младшему брату, посещающему тайком собрания "Друзей Сиона". Эта новая организация, призывающая создавать в гетто собственную охрану и возвращаться в Святую Землю, возбуждала его любопытство. Настоящий Билу! Нет, он не поддастся соблазну, пока отец относится с неодобрением к "Друзьям Сиона".
Они завернули за угол и вошли в мастерскую, поцеловав, как водится, мезузу, маленький священный свиток в коробочке, прибитой к дверному косяку. Сильно пахло смолой. Отец поднял голову и улыбнулся.
- Здравствуй, отец, - сказали оба в один голос, и пошли за занавеску в тот угол мастерской, который служил им спальней. Симон сразу узнал по их поведению, что они совещались о чем-то тайном; он даже знал, на что именно молодой Яков подбивал брата, но он не сказал им ни слова. - Пусть ребята сами решат, как им быть, - подумал Симон. - Я не стану навязывать им свою волю и даже не заговорю первым. Пускай они сами придут ко мне.
Среди евреев гетто Симона можно было считать счастливчиком. Все в его семье были здоровыми, у него была работа, которая, хоть и скудно, все же давала им пропитание. Смертность среди евреев черты была вдвое выше, чем среди остального населения России.
Бедствовали не только евреи. Большинство населения России, в особенности крестьяне, жило почти впроголодь. Страна погрязла в средневековье, промышленности почти не было, страну жестоко эксплуатировали дворяне.
По всей стране раздавались требования: земля, воля, реформы! Так как положение евреев было хуже всех, то их можно было найти во всех подпольных организациях, стремившихся низвергнуть царское самодержавие.
Россию охватило брожение. Появились подпольные организации, прямо призывавшие к восстанию. Только тогда царь Александр Второй провел некоторые запоздалые реформы. Он отменил крепостное право и несколько смягчил законы, касавшиеся евреев. Новые правила разрешали даже некоторым специалистам и ремесленникам проживать в Москве. В Бессарабии некоторым евреям было разрешено владеть землей. Но этих реформ было явно недостаточно.
В своих стараниях отвлечь внимание народа от истинных причин его бедственного положения, царские советники решили прибегнуть к старому козлу отпущения, евреям.
Русское крестьянство, ослепленное религиозными предрассудками, невежеством и условиями своего нищенского прозябания, издавна питало неприязнь к евреям. Теперь русское правительство решило превратить антисемитизм в подлинное политическое оружие. Оно развернуло пропагандистскую кампанию, чтобы при помощи сфабрикованных данных об участии евреев в "Земле и Воле" доказать, что все это революционное движение было не больше как еврейским заговором, направленным на то, чтобы посеять анархию в народе и под шумок захватить власть в России в свои руки.
По тайному указанию царского правительства это оружие тщательно оттачивалось, совершенствовалось и распространялось, пока озверевшие массы не обрушили ряд погромов на еврейские гетто в черте. Они убивали направо и налево, насиловали женщин и проливали кровь ручьями. Когда погромщики бесчинствовали в гетто, русская полиция смотрела на это сквозь пальцы, а то и сама участвовала в погромах.
1-го марта 1881 года на евреев обрушилась страшная катастрофа. В результате удачного покушения был убит царь Александр Второй. Одна из участниц заговора была еврейкой.
Годы, последовавшие за убийством царя, были ужасны.
Наибольшим влиянием при дворе Александра Третьего пользовался заслуживший мрачную известность Победоносцев. Он делал с новым слабовольным царем все, что хотел. В его глазах такие принципы, как свобода, равенство и братство были крамолой, лозунгами черни, и он объявил им беспощадную войну.
Относительно евреев у Победоносцева были особые планы. В качестве Оберпрокурора Святейшего Синода он заручился молчаливым согласием православной церкви для проведения в жизнь своего плана, сводившегося всего лишь к поголовному уничтожению еврейского населения России. Одна треть должна была погибнуть от погромов и голода, другую треть он собирался сослать и изгнать, из страны, а последнюю треть он заставит принять крещение.
Пасха 1881 года. Сигналом послужила церемония венчания нового царя, Александра Третьего. На черту оседлости обрушилась волна погромов, задуманных Победоносцевым.
После первой волны погромов Победоносцев срочно провел ряд законов, которые либо совершенно упраздняли все послабления, добытые евреями в упорной и длительной борьбе, либо имели своей целью окончательное истребление еврейского населения России.
После ужасных событий 1881 года евреи черты отчаянно принялись искать выход из положения. Выдвигались сотни предложений, одно другого несбыточней. Во многих уголках гетто стал раздаваться тогда голос группы, называвшей себя "Ховеве Цион" - "Друзьями Сиона".
Одновременно с возникновением движения "Друзей Сиона" появилась брошюра Леона Пинскера, в которой излагались причины и указывался путь к решению еврейского вопроса. Брошюра Пинскера призывала к "автоэмансипации", то есть к освобождению собственными силами, как к единственному пути вырваться из черты оседлости.
В конце того же 1881 года группа еврейских студентов из города Ромны действительно покинула черту и отправилась в Палестину с девизом "Бет Яков Леху Венелха" - "Дом Якова, давайте тронемся в путь", на устах. Эта отважная группа, насчитывавшая человек сорок, получила широкую известность под сокращенным названием "БИЛУ" - составленном из инициалов их девиза.
Билуйцы построили небольшую деревню в Саронской долине. Они назвали ее Ришон Лецион - Первенец Сиона.
Погромы в черте оседлости все усиливались. В первый день Пасхи 1882 года в местечке Балте произошла небывалая по размерам кровавая резня.
В результате новой волны погромов, в Землю Обетованную подались новые группы "Билуйцев", и движение "Ховевей Цион" росло и крепло с каждым днем.
Билуйцы построили в Саронской долине Петах-Тикву - Врата Надежды.
В Галилее они основали Рош-Пину - Краеугольный камень.
В Самарии они основали Зихрон Яков - Память о Якове.
Таким образом, в 1884 году на Святой Земле уже было налицо с полдюжины маленьких, слабых, но мужественно борющихся за свое существование поселений.
Каждую ночь в Житомире и во всех других городах черты оседлости происходили тайные собрания. Молодежь начинала восставать и отмежевываться от всего, что было в прошлом.
Яков Рабинский, младший из братьев, с головой окунулся в новую идеологию. Часто он лежал ночью без сна в углу, где он спал вместе с братом, и глядел в темноту. Как бы было чудесно, если бы он получил возможность бороться! Какое бы это было счастье, если бы он бросил все и отправился в Святую Землю! Голова Якова была набита сведениями о славном прошлом евреев. Он часто рисовал в своем воображении, как он, Яков Рабинский, сражается плечом к плечу с Иудой Маккавеем в те дни, когда греков прогнали из Иудеи, как он вместе с ним победоносно врывается в Иерусалим и присутствует при восстановлении храма.
Юноше представлялось, как он, Яков Рабинский, стоит рядом с Симоном Бар-Гиорой, удержавшем Иерусалим под натиском всей мощи Рима в продолжение восемнадцати месяцев. Как он, закованный в цепи, следует за легендарным и гордым еврейским героем, брошенным в Риме львам.
Или вот он, Яков Рабинский, сражается рядом с величайшим из героев, с Бар-Кохбой, бичом римлян.
Геродиум, Махерус, Массада, Бейтар, где после долголетней осады легли все до последнего.
Но из всех этих героев больше всех Якову хотелось быть рабби Акивой, принимающим мученическую смерть в Кесарии, так как Акива был одновременно учителем, ученым и бойцом.
Когда "Друзья Сиона" появились и в Житомире, Яков сразу стал ходить на их собрания. Их призыв к освобождению собственными силами был для его слуха райской музыкой. "Друзьям Сиона" очень хотелось заполучить также его брата Иосю, рослого и сильного парня, но тот строго соблюдал господни заповеди, требующие почтения к родителям, и поэтому нелегко принимал новые крайние взгляды.
Однако после того, как палестинский "билуец" выступил на собрании в свечной мастерской Когана, Иося не мог дольше совладать с собой. Он расспросил брата обо всем: о том, какой он, этот "билуец", что он сказал, как он себя вел.
- Я думаю, Иося, тебе давно пора пойти со мной на такое собрание.
Иося вздохнул. Это означало бы первый раз в жизни пойти против воли отца.
- Ладно, - шепнул он наконец и до самого вечера молился и испрашивал прощения за тот грех, который он собирался совершить.
Братья сказали отцу, что они отправляются сказать "Кадиш", то есть совершить поминальную молитву по одному товарищу, недавно скончавшемуся. Они поспешили в мастерскую свечника Когана. Это была маленькая мастерская, расположенная, как и мастерская их отца, в подвале. Сладко пахло воском. Окна были тщательно занавешены, а на улице был установлен караул. Иося узнал среди присутствующих очень много знакомых, и это его сильно поразило. Выступал человек из Одессы, которого звали Владимиром.
Владимир держался и говорил совсем не так, как они. У него не было ни бороды, ни пейсов. На нем были кожаные сапоги и кожаная куртка. Как только он заговорил, Яков забыл обо всем на свете. Докладчика то и дело перебивали издевательские голоса.
- Ты что же, Мессия, что зовешь нас назад?
- А ты, случаем, не наткнулся на Мессию под кроватью, где ты прятался в дни погрома? - ответил Владимир.
- Ты уверен, что ты не царский агент?
- А ты уверен, что ты не будущая царская жертва? - резко ответил Владимир вопросом на вопрос.
Наконец-то установилась тишина. Владимир говорил спокойно. Он кратко коснулся истории евреев в Польше и России, затем перешел к Германии и Австрии. Потом он остановился на насильственном изгнании евреев из Франции и Англии, на резне, учиненной в Брее и Йорке, в Шпеере и Вормсе.
Владимир рассказал, как папа римский призвал христиан освободить Святую Землю из-под власти мусульман, и как пять крестовых походов, длившихся три столетия, истребляли евреев именем господа.
Владимир рассказал о самом ужасном периоде изо всех - о периоде испанской инквизиции, в продолжение которого над евреями именем церкви христовой были совершены самые невероятные зверства.
- Товарищи, нет такой нации на свете, которая бы над нами не издевалась. Мы должны вновь стать нацией. Это наше единственное спасение.
Пинскер это понял, это поняли также "Друзья Сиона" и это поняли, наконец, "Билуйцы". Мы должны восстановить "Дом Якова".
Когда ребята ушли домой, у Якова сильно билось сердце.
- Ты видишь, Иося? Правильно я говорил? Даже рабби Липцин, и тот пришел на собрание!
- Мне еще надо подумать, - уклончиво ответил Иося. Но в глубине души он уже знал, что Владимир прав и прав Яков. На улице было тихо и темно, и они прибавили шагу. Дойдя до своего дома, они быстро поцеловали мезузу и вошли.
На верстаке отца горела свеча. Сам отец стоял позади верстака в длинной ночной рубашке, заложив руки за спину.
- Здравствуй, отец, - сказали они скороговоркой, пытаясь пройти за занавеску.
- Подождите! - приказал Симон. Они остановились и подошли к верстаку.
В эту минуту послышался голос матери:
- Симон, ребята дома?
- Дома.
- Скажи им, пускай не ходят так поздно.
- Ладно, мать, - ответил Симон. - Ты иди, ложись, я им скажу.
Симон взглянул сначала на Якова, затем на Иосю, затем еще раз на Якова.
- Я скажу завтра вдове Горовица, что ее покойному мужу царство небесное теперь обеспечено, так как оба моих сына прочитали по нему упокойную молитву.
Лгать своему отцу Иося не мог.
- Мы не молились за упокой Горовица, - пробормотал он.
Симон изобразил удивление на лице и поднял руки.
- Вот как! Впрочем, мне следовало догадаться. Вы, ребята, невесту, верно, смотрели. Как раз сегодня у меня был Абрам, наш шадхен. Говорит: "Хороший парень, этот твой Иося. Он приведет тебе в дом богатейшую невесту". Вы представляете? Он подыскивает для тебя невесту, Иося.
- Никакой невесты мы не смотрели, - вырвалось у Иоси.
- Как? Ни на смотринах, ни на молитвенном собрании... Может, вы в синагоге задержались за священными книгами?
- Нет, отец, - чуть слышно ответил Иося.
Яков не мог больше выдержать и выкрикнул:
- Мы пошли на собрание "Друзей Сиона"!
Иося с глупым видом посмотрел на отца, покраснев и кусая губы. Яков был рад, что наконец-то сказал отцу правду. Он принял дерзкую позу. Симон вздохнул и долго смотрел на сыновей.
- Вы меня обидели, - сказал он наконец.
- Именно поэтому мы тебе и не сказали. Мы не хотели обижать тебя, - сказал Иося.
- Я обижен не тем, что вы пошли на собрание "Друзей Сиона", а тем, что сыновья Симона Рабинского не доверяют больше своему отцу.
Теперь и Яков был смущен.
- Но ведь если бы мы тебе сказали, ты бы нам мог и запретить ходить.
- Ну-ка, Яков, скажи мне, когда это было, чтобы я запретил вам набирать знания? Разве я вам когда-нибудь запрещал читать книжку?
Даже когда тебе взбрело почему-то на ум прочитать, прости господи, христианское евангелие, разве я тебе запретил?
- Нет, отец, - ответил Яков.
- Не кажется ли вам, что нам пора поговорить в открытую? - сказал Симон.
Рыжие волосы Иоси светились, казалось, в ровном свете свечи. Он стоял перед отцом, на целую голову выше него, и заговорил без колебаний. Хотя Иося и был медлительным по натуре, но раз приняв решение, он редко менял его.
- Мы с Яковом не хотели обидеть тебя, потому что мы знаем, как ты относишься к "Друзьям Сиона" и к новым идеям. Но я рад, что пошел сегодня на собрание.
- Я тоже рад, что ты пошел, - ответил Симон.
- Рабби Липцин предложил мне записаться в оборонительный отряд гетто, сказал Иося.
- Рабби Липцин нарушает столько обычаев, что я начинаю сомневаться - еврей ли он еще, - ответил отец.
- Вот в этом-то и дело, отец, - сказал Иося. - Тебя пугают эти новые идеи. - Иося впервые в жизни разговаривал со своим отцом в таком тоне и тут же устыдился.
Симон вышел из-за верстака и положил руки на плечи сына. Затем он повел их за занавеску и они все уселись на койку.
- Вы думаете, я не понимаю, что происходит в ваших головах? Новые идеи смотри-ка! Совершенно те же разговоры об автоэмансипации и обороне гетто велись еще в то время, когда я был юношей. Вы переживаете сейчас тот кризис, который переживает в своей жизни каждый еврей. Вам хочется найти ответ на мучающие вас вопросы, найти место в жизни. Когда я был в ваших летах, я даже подумывал о крещении. Так что напрасно вы думаете, что все это для меня внове.
Иося был поражен. Его отец подумывал о крещении!
- А что плохого в том, что мы хотим постоять за себя? Почему это грех, когда мы хотим бороться за улучшение наших условий? - запальчиво спросил Яков.
- Ты - еврей, - ответил отец, - а быть евреем, это налагает кое-какие обязанности.
- Спрятаться, что ли, под кровать, когда приходят убивать?
- Не повышай голоса на отца, - бросил Иося.
- Никто не говорит, что быть евреем - легко. Мы родились не затем, чтобы наслаждаться благами жизни. Мы пришли на свет божий, чтобы соблюдать Его законы. Вот наша миссия. Вот наша цель.
- А вот и расплата! - резко ответил Яков.
- Придет время, и явится Мессия, и он нас поведет назад на родину, когда настанет час, - невозмутимо продолжал Симон, - и я не думаю, что дело Якова Рабинского - подвергать сомнению мудрость Всевышнего. Я думаю, что дело Якова Рабинского состоит в том, чтобы жить по законам Священного Писания.
В глазах Якова от обиды заблестели слезы.
- Я вовсе не сомневаюсь в мудрости Всевышнего, - крикнул он, - я только сомневаюсь в мудрости некоторых людей, кто берется истолковывать эти законы.
Наступило короткое молчание. Иося глотал слюни. Никто никогда не смел говорить с его отцом в таком тоне. Но в глубине души он восхищался смелостью брата, отважно ставящего те самые вопросы, которые он сам ставить не смел.
- Если мы сотворены по образу и подобию бога, - продолжал Яков, - то Мессия живет в каждом из нас, а Мессия, который в моей душе, велит мне обороняться и постоять за себя. Он все время повелевает мне присоединиться к "Друзьям Сиона" и отправиться с ними в Страну Обетованную. Вот что мне велит Мессия, отец.
Симон Рабинский был по-прежнему невозмутим.
- В продолжение всей нашей истории мы немало настрадались от всякого рода лжемессий. Боюсь, ты тоже попался на удочку одного из них.
- А как же мне отличить настоящего Мессию от мнимого? - вызывающе спросил Яков.
- Вопрос заключается вовсе не в том, распознает и признает ли Яков Рабинский Мессию. Вопрос заключается в том, признает ли Мессия Якова Рабинского. Если Яков Рабинский начнет отходить все дальше от господних законов и прислушиваться к мнимым пророкам, то Мессия безусловно не признает его за еврея, Я предлагаю поэтому Якову Рабинскому, чтобы он оставался евреем и следовал дорогой своего отца и всего его народа.
Глава 4
- Бей жидов!
Через окно, разбив стекло, в школьное помещение угодил камень. Раввин поспешно повел ребят задним ходом в более или менее безопасный подвал. На улицах обезумевшие от страха евреи беспорядочно бежали кто куда, тщетно ища укрытия от озверевшей толпы, насчитывавшей по меньшей мере тысячу человек, среди них много гимназистов.
- Бей жидов! - исступленно орала толпа. - Бей жидов!
Это был очередной погром, вдохновителем которого был на этот раз Андреев, горбатый директор местной гимназии и один из самых ярых врагов евреев в Житомире. Гимназисты Андреева ворвались в еврейские кварталы, били окна, громили лавки, выволакивали евреев, которые не успели спрятаться, на улицу и зверски избивали их.
- Бей жидов!... Бей жидов!... Бей жидов! Яков и Иося изо всех сил бросились бежать домой. По узким и пустынным закоулкам они спешили, чтобы защитить и спасти родителей. То и дело раздавался лошадиный топот казаков, слышался исступленный рев гимназистов, и ребятам не раз приходилось прятаться.
Но вот они повернули на свою улицу и угодили прямо в руки шайки хулиганов с фуражками гимназистов на голове - это были ученики Андреева.
- Вот еще двое жиденят!
Яков и Иося круто повернули назад, стремясь увести за собой гимназистов от родительского дома. С диким визгом гимназисты бросились преследовать братьев. С четверть часа продолжалось это дикое преследование по переулкам и закоулкам, пока, наконец, гимназисты не загнали братьев в переулок, из которого не было выхода. Иося и Яков стояли припертые спиной к стене, ловя воздух и вытирая пот, ливший с них градом, а гимназисты, образовав полукруг, подступали все ближе.
Главарь погромщиков, с горящими от ненависти глазами и с куском стальной трубы в руке, подошел совсем близко и, нацеливаясь на Иосю, взмахнул трубой.
Иося перехватил удар, схватил гимназиста мощными руками, поднял его высоко над головой и что было силы швырнул его на остальную банду. Яков, у которого всегда были в карманах камни для такого рода случаев, тоже не стоял сложа руки и попал в головы двух хулиганов, которые тут же упали без сознания. Остальные гимназисты обратились в бегство.
Ребята помчались домой, распахнули дверь мастерской.
- Мать! Отец!
В мастерской все было разбито вдребезги.
- Мать! Отец!
Они нашли мать, обезумевшую от страха, в каком-то углу. Иося принялся ее трясти.
- Где отец?
- Тора! - воскрикнула мать. - Тора!
В это самое время, через шесть кварталов, Симон Рабинский пробирался в горящую синагогу, прокладывая себе путь к амвону. Он раздвинул занавес с вытканными на нем десятью заповедями и достал Тору, пергаментный свиток Моисеева Пятикнижия.
Симон прижал священный свиток к груди, чтобы защитить его от пламени, и, пошатываясь, стал пробираться назад к выходу. Его сильно обожгло, и дым чуть не задушил его. Кое-как он дополз до выхода.
Десятка два Андреевских молодчиков ждали его на улице.
- Бей жида!
Симон еще прополз на коленях несколько шагов, а там рухнул без сознания, прикрыв Тору своим телом. Дубинки раскрошили его череп, окованные железом сапоги обезобразили его лицо...
- Бей жида!
На последнем дыхании, Симон Рабинский вскрикнул:...
- Слушай, Израиль... Господь - наш бог... Господь - един!...
Когда нашли труп Симона Рабинского, он был изуродован до неузнаваемости. Тору, где содержался Закон, данный Господом Моисею, погромщики бросили в огонь.
Все житомирское гетто оплакивало гибель Симона Рабинского. Он умер самой достойной для еврея смертью - защищая своей жизнью Тору. Его похоронили вместе с десятками других жертв Андреевского погрома.
Для Рахили Рабинской гибель мужа была еще одним звеном в длинной цепи трагедий, из которой состояла ее жизнь, мало что знавшая, кроме горя. На этот раз, однако, ее силы и воля к жизни были надломлены. Даже родные сыновья ее не могли утешить. Родственники забрали ее в другое местечко.
Иося и Яков ходили два раза в день в синагогу, чтобы справить Кадиш по отцу. Иося живо помнил, как старался отец жить евреем, чтобы Мессия немедленно признал его за такового. Вся его жизнь была посвящена одной задаче - блюсти закон божий. Может быть отец был прав, может быть жизнь действительно дана евреям не для того, чтобы наслаждаться ею, а исключительно - чтобы блюсти законы Господа. Убитый горем, Иося все пытался найти какое-нибудь оправдание ужасной гибели отца.
Совсем другое дело Яков. В его душе бушевала ненависть. Даже когда он произносил слова молитвы, его душа взывала о мести.
Его душила злоба, он просто места себе не находил от желания мести. По нескольку раз в день он клялся сквозь зубы, что отомстит за отца.
Иося, понимавший, что происходит в душе брата, не спускал с него глаз. Он пытался успокоить его и утешить, но Яков был безутешен.
Спустя месяц после гибели Симона Рабинского Яков украдкой ушел из дома, пока Иося спал. Он захватил с отцовского верстака длинный острый нож, спрятал его за поясом и направился вон из гетто - в сторону школы, где жил Андреев.
Иося инстинктивно проснулся несколько минут спустя. Как только он заметил, что брат ушел, он тут же натянул на себя одежду и выбежал на улицу. Он знал, куда направился Яков.
Было четыре часа утра, когда Яков Рабинский постучал медным молотком в дверь Андреевского дома. Когда кровожадный горбун приоткрыл дверь, Яков выскочил из тени и до рукоятки всадил ему нож в сердце. Андреев коротко взвизгнул и замертво упал на землю.
Когда через несколько минут подоспел Иося, он застал брата над трупом убитого, от которого он не мог оторвать взгляда. Он оттащил Якова и они оба побежали.
Следующие сутки они провели в подвале рабби Липцина. Весть об убийстве Андреева распространилась с быстротой молнии по всему Житомиру. Старейшины гетто собрались и приняли решение.
- Есть основания опасаться, что вас там узнали, - сказал раввин, когда он вернулся с собрания. - Какие-то гимназисты видели твою рыжую голову, Иося.
Иося принялся кусать губы, но он и не подумал заикнуться о том, что он пытался всего лишь помешать убийству. Яков не чувствовал никакого раскаяния. Я с удовольствием повторил бы то же самое, - сказал он.
- Мы, конечно, понимаем, что толкнуло тебя на этот шаг, - сказал раввин, но все равно это тебя не оправдывает. Очень может быть, что это приведет к новому погрому. С другой стороны,.. мы - евреи, и справедливости нам ждать не приходится. Мы приняли поэтому решение, которому вы должны безоговорочно подчиниться.
- Да, рабби, - сказал Иося.
- Вы тут же отрежете пейсы и переоденетесь в "гоев". Мы дадим вам продукты и деньги, которых вам должно хватить на неделю. Вы должны сейчас же покинуть Житомир и никогда сюда не возвращаться.
Так, в 1884 году, Яков и Иося Рабинские, в возрасте четырнадцати и шестнадцати лет, стали беглецами. Они шли на восток, в сторону Лубен, расположенных километрах в трехстах от Житомира. Шли они только ночью, а днем прятались. В Лубнах они с ходу направились в гетто к раввину, но в городе о них уже знали. Раввин собрал и здесь старейшин, и было решено дать ребятам продукты и деньги еще на одну неделю. На этот раз они направились в Харьков, куда было тоже с двести пятьдесят километров. Они надеялись, что там их будут разыскивать не так упорно. Лубенский раввин позаботился сообщить в Харьков о том, что Рабинские направились туда.
Розыски двух братьев велись по всей Украине. Прошло двадцать дней, прежде чем им удалось добраться в Харьков. По всей черте оседлости только и говорили, что о братьях Рабинских. Власти считали их поимку чуть ли не святым делом.
Две недели ребята скрывались в сыром подвале харьковской синагоги. Об этом знали только раввин и некоторые старейшины.
Наконец рабби Соломон спустился к ним в подвал. - Здесь для вас тоже небезопасно, - сказал он. - Это дело всего лишь нескольких дней, пока вас здесь найдут. Полицейские уже ходят и разнюхивают. Но зима на носу, пробираться дальше будет почти невозможно. Рабби вздохнул и покачал головой.
- Мы пытались раздобыть для вас бумаги, которые бы позволили вам выбраться за пределы черты, но, боюсь, что это невозможно: уж больно вас хорошо знают в полиции. - Он принялся шагать взад и вперед по подвалу. - Остается одно, и это мы и решили. Тут живут в деревнях несколько еврейских семейств. Они приняли крещение и у них небольшие хозяйства. Нам кажется, вам лучше всего скрываться у них хотя бы до весны.
- Рабби Соломон, - ответил Яков, - мы очень благодарны за все, что вы сделали для нас, но мы с братом уже приняли другое решение.
- А именно?
- Мы отправляемся в Палестину, - сказал Яков. Старый добряк ошеломленно посмотрел на ребят.
- В Палестину? А как?
- Мы уже продумали маршрут. С божьей помощью доберемся.
- Конечно, бог вам поможет, но знаете, - нехорошо, когда пытаются заставить Его совершить чудо. До Одессы добрых шестьсот верст. И если вы даже доберетесь до Одессы, вам все равно не сесть на пароход без бумаг.
- А мы вовсе не через Одессу.
- Но ведь другого нет пути.
- Мы пешком.
Рабби Соломон раскрыл рот от удивления.
- Моисей странствовал сорок лет, - сказал Яков, - нам так много не потребуется.
- Молодой человек, мне очень хорошо известно, что Моисею пришлось странствовать сорок лет. Однако это ничего не говорит о том, как именно вы собираетесь добраться до Палестины.
- Я вам сейчас скажу, - ответил Иося. - Мы отправимся на юг. Как раз на юге нас не очень будут разыскивать. Мы выберемся из черты, проберемся в Грузию, а оттуда через Кавказ в Турцию.
- Вы с ума сошли! Это же чистое безумие! То, что вы задумали, совершить невозможно. Неужели вы в самом деле думаете пройти пешком свыше трех тысяч километров, и зимой, по совершенно незнакомой местности, перевалить через высочайшие горы... не зная никого... и вдобавок, скрываясь от полиции? Да ведь у вас еще молоко не обсохло на губах!
Глаза Якова страстно горели, когда он поднял их на раввина:
"Не бойся, ибо я с тобой; от востока приведу племя твое, и от запада соберу себя. Северу скажу: отдай; и югу: не удерживай; веди сыновей моих издалека и дочерей моих от концов земли".
И вот так случилось, что братья Рабинские, которых разыскивали по делу убийства учителя Андреева, покинули Харьков и направились на восток, затем на юг, зимой, в нечеловеческий холод и мороз. Днем им приходилось скрываться еще тщательнее прежнего.
Опять настала зима, и ребята должны были решиться на невероятно трудный шаг. Либо углубиться в Грузию и пытаться перевалить зимой через Кавказский хребет, либо же - пытаться перебраться через Черное море на каком-нибудь судне. Оба варианта были чреваты большими опасностями. Хотя попытка перевалить через Кавказ, да еще зимой, и представлялась чистым безумием, их желание оставить Россию позади было настолько сильным, что они решились на этот план.
В Ставрополе, у подножья гор, они совершили ряд краж и полностью запаслись одеждой и пищей для похода в горах. Затем они забрались, спасаясь от преследования полиции, еще глубже в горы и направились в сторону Армении.
Настала суровая зима. Они забрались глубоко в горы. Теперь они шли и днем, перебираясь через коварные перевалы и обворовывая деревни. Предыдущая зима закалила их, и теперь у них было гораздо больше опыта. С каждым днем росло также их неукротимое желание попасть в Палестину, оно-то и поддерживало их слабые силы. Частенько Яков читал вслух отрывки из Библии, когда силы у них иссякали. Последнюю часть пути они проделали чисто инстинктивно, словно в каком-то забытьи.
И вот настала вторая весна и все вокруг чудеснейшим образом возродилось к новой жизни. Однажды они встали - и впервые вдохнули воздух свободы: "матушка Россия" была позади, чтобы никогда уже к ней не возвращаться. Когда Яков перешел рубеж, он обернулся и плюнул на Россию.
Теперь им уже не нужно было скрываться. Но это была странная страна, все звучало и даже пахло как-то необычно, а у ребят не было ни паспортов, ни бумаг. Вся восточная Турция - гориста, и пробирались они медленно когда они не могли воровать пищу, они нанимались на полевые работы, но дважды за эту весну их ловили и сажали в тюрьму; правда, ненадолго.
Иося решил, что надо отказаться от воровства. Это было слишком опасно: если поймают, могут отправить обратно в Россию.
В середине лета они миновали подножье горы Арарат, где остановился Ноев ковчег. Они спешили дальше на юг.
В каждой деревне они первым делом спрашивали:
- Евреи есть здесь?
В некоторых деревнях действительно жили евреи; они встречали братьев хорошо, брали их к себе, кормили, одевали, давали отдохнуть.
Однако это были совсем другие евреи. Это были простые крестьяне, невежественные и суеверные, но они свято блюли Тору, соблюдали также субботу и праздники.
- Евреи есть здесь?
- Мы евреи.
- Мы хотим поговорить с вашим раввином.
- А куда вы, ребята, направляетесь?
- В Страну Обетованную.
Это слово творило чудеса, оно всюду служило пропуском.
- Евреи здесь есть?
- В соседней деревне живет несколько еврейских семейств.
Ни разу им не отказали в гостеприимстве. Так прошли два года. Ребята упрямо продолжали свой путь, останавливаясь лишь, когда силы у них иссякали, или когда нужно было заработать на хлеб.
- Евреи здесь есть?
И вот они уже добрались до турецко-сирийской границы.
Еще одна необычная страна.
В Алеппо они впервые познакомились с арабским миром. Они шли по базарам, по покрытым навозом переулкам, а с минаретов раздавались мусульманские песнопения...
Они шли все дальше и дальше, пока перед ними не предстала сине-зеленоватая гладь Средиземного моря. Море появилось внезапно, и после холодных ветров пережитых лет они обливались потом в тридцатиградусную жару. Кутаясь в арабские отрепья, они шли вдоль берега на юг.
- Евреи есть здесь?
Да, здесь были евреи, но они опять были совсем другими. Эти евреи во всем походили на арабов: та же одежда, тот же язык. Они, однако, знали и древнееврейский и знали также Тору. Точно так же, как евреи черты оседлости и евреи Турции, эти евреи тоже без лишних расспросов оказывали гостеприимство братьям Рабинским, делясь с ними пищей и кровом. Они так же благословляли братьев, как их и раньше благословляли всюду на святой подвиг.
Путь шел теперь в Ливан - через Триполи и Бейрут - и вот они уже совсем близко от Обетованной Земли.
- Евреи есть здесь?
Стоял 1888 год. Прошло ровно сорок месяцев с той ночи, когда Яков и Иося бежали из житомирского гетто. Иося вытянулся в стройного, крепкого великана, ростом в метр девяносто и с телосложением атлета. Ему теперь было двадцать лет от роду и носил он пламенно-рыжую бороду.
Якову было всего восемнадцать лет. Он тоже сильно возмужал и окреп за этот почти четырехлетний поход, но рост у него был средний, черты лица - тонкие. Он остался таким же дерзким и беспокойным, каким он был еще юношей.
Они стояли на вершине горы. Под ними простиралась долина. Яков и Иося смотрели вниз на Хулу в северной Галилее. Иося Рабинский присел на скалу и зарыдал. Их поход кончился.
"Но жив Господь, который привел племя дома Израилева с северной страны и со всех прочих стран, куда он их было повел, и будут они жить в своей собственной стране".
Яков положил свою руку на плечо брата. - Мы дома, Иося! Мы дома!
Глава 5
Они смотрели с вершины горы на простирающуюся перед ними страну. По ту сторону долины на ливанской стороне возвышался покрытый снегом Хермон. Под ними простиралось озеро Хула со своими болотами. Справа в горах приютилась арабская деревушка. Иося Рабинский находился во власти такого волнения, какого он еще ни разу не испытал. До чего же прекрасна Страна Обетованная, если смотреть отсюда!
Он поклялся в душе, как это часто делают при таких обстоятельствах люди его возраста, что непременно вернется сюда в один прекрасный день еще раз и будет смотреть вниз на участок земли, который будет его собственным.
Они провели здесь сутки, а на следующее утро они спустились с горы по направлению к арабской деревушке. Белые саманные домики, теснившиеся в ложбинке, сияли в утреннем солнце. Луга и оливковые рощи тянулись вниз до самого озера. В поле ослик тащил деревянный плуг. Ишаки перевозили на себе тощие снопики невзрачного урожая. В виноградниках среди кустов маячили работающие женщины. Вид у деревушки был такой же, какой был, вероятно, тысячу лет тому назад.
Чем ближе они подходили к деревне, тем она становилась непригляднее, а вскоре братьям ударила в нос невыносимая вонь. С полей, из хижин, отовсюду за братьями следили подозрительные взгляды, как только они вошли в деревню. Деревушка жила своей ленивой жизнью в ярких лучах южного солнца. Улицы были сплошь покрыты верблюжьим и ослиным навозом. На братьев наседали тучи огромных мух. Ленивая собака лежала без движения в сточной канаве, наслаждаясь прохладной сыростью. Женщины с закутанным лицом спешно прятались в убогие хижины из саманного кирпича. В этих наполовину развалившихся домиках жило по десять и более человек, помимо кур, мулов и коз.
Братья остановились у деревенского колодца. Стройные девушки носили огромные кувшины на голове, другие стирали белье, стоя на коленях и обменивались сплетнями.
Как только к колодцу подошли путники, все внезапно замолкли.
- Можно напиться воды? - спросил Иося.
Никто не отважился ответить. Ребята сами вытащили ведро воды, умылись, напились, налили воды в свои фляги и ушли.
Чуть дальше стояла такая же полуразрушенная хижина, служившая чайханой. Мужчины лениво сидели или лежали на полу, предоставляя женам работать в поле. Некоторые играли в кости. В воздухе сильно пахло крепким кофе, табаком, хашишом и всей вонью деревни.
- Нам бы хотелось навести кое-какие справки, - сказал Иося.
После некоторого молчания с пола поднялся один араб и велел им следовать за собой. Он их повел вон из деревни, в сторону речушки. На противоположном берегу речушки стояла небольшая мечеть с минаретом. Рядом стояло приличное каменное здание в тени, а неподалеку - небольшое помещение, которое служило сельской управой. Их пригласили в это помещение и предложили сесть. Высокие стены помещения были чисто выбелены известкой, стены были толстые, окна хорошо пригнаны, отчего в комнате было довольно прохладно. По всей длине стен шли широкие, застеленные пестрыми подушками скамьи. На стенах висели всевозможные сабли, безделушки и портреты арабов, а также иностранцев.
Наконец в помещение вошел мужчина лет двадцати пяти. На нем был полосатый халат до колен, на голове - белый бурнус с черной окантовкой. Одна уже внешность говорила о том, что это состоятельный человек.
- Меня зовут Каммал, я - мухтар села Абу-Йеша, - сказал он. Он ударил в ладоши (при этом блеснули богатые кольца на пальцах) и велел подать гостям фрукты и кофе. Когда его братья ушли выполнять его приказания, в комнате воцарилось молчание. Вслед затем в комнату один за другим прошли старейшины села.
К немалому удивлению братьев, Каммал знал немного по-древнееврейски.
- На том месте, где стоит эта деревня, похоронен, по преданию, Исус Навин, - сказал он. - Исус Навин не только еврейский герой, но и мусульманский пророк.
Затем, следуя арабскому обычаю никогда не задавать прямых вопросов, Каммал повел беседу кругом да около, чтобы узнать, кто они такие, эти гости, и чего им здесь надо. Под конец он намекнул, что, может, они заблудились, так как еще не было случая, чтобы какой-нибудь еврей забирался в Хулу.
Иося пояснил, что они пришли с севера и ищут ближайшее еврейское селение. Прошло еще полчаса окольных расспросов, пока Каммал убедился, что эти двое евреев не собираются поселиться на этом месте.
Немного успокоившись, Каммал рассказал братьям, что он не только местный мухтар и владелец всей земли в Абу-Йеша, но еще и духовный вождь общины и единственный грамотный человек в деревне.
Иосе этот человек чем-то нравился. Чем именно, он не мог бы сказать и сам. Он рассказал Каммалу об их бегстве из России, об их долгом путешествии, а также о том, что они желают поселиться в Святой земле и обрабатывать ее. Покончив с фруктами, Иося стал прощаться.
- Вы найдете евреев километрах в тридцати к югу. Если поднажать и держаться дороги, вы сможете добраться туда еще засветло - в Рош-Пину.
Рош-Пина! Неужели правда! Они не раз слышали это название еще в черте оседлости.
- Рош-Пина находится на полпути от Хулы до Тивериадского озера. Вам попадется по дороге большой курган. Под курганом лежит древний город Хацор... Да поможет вам бог в пути!
Дорога шла по полям села Абу-йеша, затем - вдоль зловонных болот Хулы, Иося оглянулся. Он хорошо видел то место, где они стояли сегодня утром. - Я вернусь, - сказал он самому себе, - я обязательно вернусь...
В полдень они дошли до большого искусственного кургана, описанного Каммалом. Взбираясь наверх, они неотрывно думали о том, что под ними похоронен древний город Хацор. Иося был глубоко взволнован:
- Ты только подумай! Может быть Исус Навин стоял на этом самом месте, когда он завоевал город, победив ханаанеев. - Иося то и дело нагибался, собирал какие-то обломки, которыми была усеяна вся местность. С тех пор как он ступил на Святую Землю, Иося находился в таком приподнятом душевном состоянии, что он совершенно не замечал дурного настроения брата. Якову не хотелось портить настроение брату, поэтому он молчал, но его досада усиливалась с каждым часом.
В сумерки они дошли до Рош-Пины, Краеугольного Камня, самого северного еврейского селения. Их появление вызвало большую суматоху. Их повели в небольшое здание, служившее местом для сходок, и жадно расспрашивали обо всем. Но они покинули Житомир еще сорок месяцев тому назад, и все, что они могли рассказать, было то, что после 1881 года погромы становились с каждым разом все кровавее.
Хотя оба брата старались не подавать виду, но Рош-Пина их жестоко разочаровала. Вместо цветущих хозяйств, они нашли запущенную деревню. Здесь жили несколько десятков евреев в условиях немногим лучших, чем у арабов в Абу-Йеша.
- Порой я думаю, что было бы, пожалуй, лучше, если бы я остался в России, - как-то бросил один из билуйцев. - Там мы, по крайней мере, жили среди евреев. Читали книги, слушали музыку, было с кем поговорить... были женщины. Здесь ничего этого нет и в помине.
- Но как же! Ведь сколько говорили на собраниях "Друзей Сиона"... вставил Иося.
- Ну, конечно, когда мы приехали сюда, мы были полны воодушевления. Со временем мы, однако, растеряли свои идеалы в этой стране. Вы только посмотрите! Все ужасно запущено, здесь ничего расти уже не может. То немногое, что у нас есть, крадут бедуины, а что еще остается после них, то забирают турки. Будь я на вашем месте, ребята, я бы пошел в Яффо и на первом же пароходе уплыл в Америку.
Какая чушь, подумал Иося.
- Если бы не помощь Ротшильда, де Гирша, де Шумана, мы бы здесь уже давно подохли все с голоду.
Наутро они покинули Рош-Пину и направились через горы в Сафед. Сафед был одним из четырех городов, которые евреи почитали священными. Он был расположен на неописуемо красивом холме, отделявшим Хулу от Галилеи. Вот здесь, подумал Иося, от нашего разочарования не останется и следа; в Сафеде жило уже четвертое поколение евреев и изучали тайное учение Кабалы. Однако в Сафеде повторилось то же, что произошло в Рош-Пине. Они нашли здесь несколько сот стариков, которые только и знали, что корпеть над книгами. Жили они на пожертвования, собираемые среди евреев всего мира. Им не было никакого дела до восстановления Дома Якова. Им хотелось только одного: жить тихо, хоть и в нищете, и изучать священные книги.
Братья Рабинские ушли наутро и из Сафеда. Они поднялись на расположенную неподалеку гору Канаан и сделали там привал, чтобы сориентироваться. Вид, открывшийся перед ними с горы, был великолепный. Отсюда можно было видеть, если смотреть назад, конусообразную гору, на которой расположен Сафед, а дальше к югу - Тивериадское озеро. На севере переходили один в другой склоны Хулы, откуда они пришли; эту местность Иося особенно любил, так как именно там он впервые ступил на родную землю. Да, он поклялся в душе еще и еще, что когда-нибудь это будет также его собственная земля.
Яков не скрывал больше свою горечь:
- Всю нашу жизнь, все молитвы мы посвятили одному... И вот - смотри!
Иося обнял брата за плечи.
- Я смотрю. Посмотри и ты. Посмотри, какая кругом красота! - сказал он. Вот посмотришь, когда-нибудь мы сделаем так, чтобы вблизи все выглядело таким же красивым, как и отсюда.
- Я уже не знаю, во что мне еще верить, - тихо ответил Яков. - Все эти зимы в горах, когда мы коченели от холода... весь летний зной... к этому ли мы стремились?
-Ну, ладно, ладно, нечего падать духом. Завтра мы отправляемся в Иерусалим.
Иерусалим! Услышав магическое слово, Яков вмиг воспрянул духом.
На следующее утро они спустились с горы Канаан и пошли на юг, вдоль Тивериадского озера, пересекли Гиносарскую долину, минуя Арбель и Хитимскне выступы, где сын курдов Саладин когда-то наголову разбил крестоносцев.
Однако, чем дальше они шли, тем даже Иося становился скучнее.
Страна Обетованная была отнюдь не страной, где текли молоко и мед, а страной зловонных болот, оголенных склонов, каменистых полей и бесплодной земли - все результат тысячелетней турецкой и арабской бесхозяйственности. Эта страна просто растеряла свое плодородие, и вот она лежала перед ними голая и вся в ранах.
Немного погодя они добрались до горы Табор в центре Галилеи и поднялись на эту гору, которая сыграла такую большую роль в истории их народа. Именно здесь еврейская Жанна д'Арк Дебора и ее полководец Барак устроили засаду и потом наголову разбили врага, пытавшегося завладеть страной. С вершины горы Табор перед ними во всех направлениях открылась широкая панорама. Вокруг лежали руины с времен крестоносцев, а неподалеку - маленький монастырь.: именно здесь произошло преображение Христово, здесь он общался с Моисеем и пророком Ильей. С грустью смотрели они с горы на безрадостную картину, представшую их глазам: серая, лишенная растительности, умирающая земля.
С тяжелым сердцем они продолжали путь. Их все время окружали тени прошлого. Вот и гора Гильбоа, где в битве пали Саул и Йонатан и где похоронен Гидеон, вот Вифлеем и Иерихон...
Когда они дошли до Иудейских гор, они воспрянули духом. Древние террасы стояли здесь еще с того времени, когда сотни тысяч евреев получали богатые плоды земли. Теперь от всего этого изобилия не осталось и следа: склоны гор лежали перед ними выветрившиеся и нагие. Все же один вид этих древних террас глубоко взволновал молодых братьев, они взбирались все выше и выше.
Добравшись до вершины, Иося и Яков Рабинские увидели город Давида!
Иерусалим! Кровь их сердца, самая сокровенная их мечта! В это мгновение они забыли все горести и перенесенные ими муки. Они вошли в город через Дамасские ворота и направились по узким проулкам и торговым рядам к знаменитой синагоге "Хурва".
- Эх, если бы отец был с нами! - вздохнул Иося
"ЕСЛИ Я ТЕБЯ ЗАБУДУ, ИЕРУСАЛИМ..." прошептал Яков молитву изгнанников.
От синагоги они пошли к единственной стене, сохранившейся от древнего храма. Она стояла рядом с мечетью Омара, святилищем Скалы. Эта стена величайшая святыня для всех евреев.
Когда братья стали искать потом ночлег, их постигло жестокое разочарование. Евреи Иерусалима были хасидами, религиозными фанатиками, которые истолковывали закон божий с такой строгостью, что надо было совершенно отказаться от человеческой цивилизации. Даже в черте оседлости эти секты жили обособленно от всех остальных евреев.
С тех пор как они покинули Житомир, Иося и Яков впервые столкнулись с тем, что евреи отказывают им в гостеприимстве. Евреи Иерусалима относились с неприязнью к "билуйцам", а "Друзей Сиона" они прямо считали богоотступниками.
Молодые братья почувствовали себя непрошеными гостями в своей собственной стране. Они распрощались и с Иерусалимом, спустились с тоской в сердце с Иудейских гор и направились в Яффо.
Этот древнейший город, служивший портом со времени финикийцев, был точной копией Бейрута, Алеппо или Триполи.
Те же узкие улицы, та же грязь и то же запустение. Правда, неподалеку находились несколько еврейских селений: Ришон-Лецион, Реховот, Петах-Тиква. В самой Яффе тоже жило несколько еврейских торговцев, было даже агентство для еврейских иммигрантов. Здесь-то они узнали всю правду. Во всей Палестинской провинции Оттоманской империи проживало всего лишь несколько тысяч евреев.
Это были в основном старики, посвятившие свою жизнь молитве. Они жили в четырех городах, считавшихся святыми: Сафеде, Иерусалиме, Хевроне и Тивериаде. Десяток сельскохозяйственных поселков, созданных евреями, находились в очень тяжелом положении. Они могли существовать только благодаря помощи богатых европейских евреев: барона Гирша, Ротшильда и швейцарского миллионера де Шумана. Высокие идеалы, двигавшие билуйцами улетучивались понемногу. Одно дело - говорить о восстановлении Дома Якова в каком-нибудь подвале в черте оседлости, и совсем другое - преодолевать нечеловеческие трудности и полнейший развал в самой Палестине. Билуйцы не имели никакого сельскохозяйственного опыта. Их богатые покровители направляли к ним в помощь специалистов, но все дело сводилось к использованию дешевой арабской рабочей силы и выращиванию двух-трех культур для экспорта: маслин, цитрусовых, винограда. Трудиться самому и внедрить настоящее сельское хозяйство никто даже не пытался. Фактически евреи становились в Палестине надсмотрщиками.
Арабы, а тем более хозяева страны, турки, беспощадно грабили евреев. Доходы облагались огромными налогами, воздвигались всякого рода преграды и ограничения. Разбойничьи банды бедуинов смотрели на евреев, как на обреченных, так как те не умели и не хотели обороняться.
Все же в стране проживало несколько молодых еврейских парней, как братья Рабинские; они жили в окрестностях Яффы и они-то и переняли идеи билуйцев. Они ночами напролет сидели в арабских кофейнях и спорили. Задача возродить эту обнищавшую страну казалась почти невыполнимой, но все-таки можно было бы попробовать, если бы только в стране было побольше евреев с боевым духом. Иося считал, что рано или поздно евреи ринутся в Палестину, так как погромы происходили все чаще и чаще, а черта оседлости уже охвачена брожением. Все были согласны, что чего-то не хватало, чего-то такого, чего не было ни в Талмуде, ни в Библии, ни в Мишне и ни в Мидраше. Большинство парней, подобно Иосе и Якову, сбежали из России, чтобы не служить в царской армии, или спасаясь от бесправия и нужды, или из более высоких побуждений. Евреи, приехавшие в Палестину еще раньше, относились к ним, как к "чужакам". Вдобавок - у них не было никакого гражданства.
Прошел целый год, прежде чем пришел ответ от рабби Липцина. Он писал, что их мать скончалась от безутешного горя.
В продолжение последовавших затем четырех-пяти лет Яков и Иося превратились в настоящих мужчин. Они работали то в порту в Яффо, то на полях еврейских колоний в качестве батраков или надсмотрщиков. Когда с помощью богатого английского еврея, Моисея Монтефиоре, евреи начали селиться за пределами старого города в Иерусалиме, они работали и каменщиками. В Иерусалиме единственным строительным материалом служили очень красивые и своеобразные блоки, добываемые в Иудейских горах.
Так они и жили, перебиваясь с одной работы на другую. Мало помалу они отвыкли от религиозных обрядов, которые играли такую большую роль в стенах гетто. Только по великим праздникам они отправлялись в Иерусалим. Только Йом-Кипур, день всепрощения, проводили они в молитве, да еще Рош-Гашана, новый год, день суда. Яков и Иося Рабинские стали постепенно типичными представителями евреев совершенно нового склада. Они были молоды и сильны, чувствовали себя свободными людьми, какими они себя никогда не могли чувствовать в черте оседлости. Они тосковали, однако, по ясной цели, а также по контактам с евреями Европы.
Так прошли 1891, 1892 и 1893 годы.
За эти годы в страну прибыли еще несколько нахлебников, живших на подаяния европейских благодетелей.
Но пока Яков и Иося прозябали, казалось, бесцельно в Палестине, в другом месте земного шара происходили драматические события, которые определили их собственные судьбы, а также судьбу каждого еврея на вечные времена.
Глава 6
ФРАНЦИЯ 1894-97
Положение евреев Франции, а также большинства западной Европы было значительно лучше, чем в восточной Европе. После массовых погромов и изгнаний в средние века антисемитизм потерял свой кровавый характер как во Франции, так и в Англии.
С Великой французской революцией для евреев тоже наступили лучшие времена. После пятнадцати лет бесправия, по крайней мере, одна европейская страна признала их людьми. Франция была первой страной в Европе, которая предоставила евреям полные гражданские права без всяких ограничений. При Наполеоне, который видел в иудаизме только религию, а не национальность, положение евреев еще больше укрепилось. Покуда французские евреи рассматривали свое еврейство только как религию, а во всем остальном являлись преданными гражданами Франции, они пользовались полнейшим равноправием в стране.
Начало девятнадцатого века было для французских евреев началом золотой эры. Евреи дали Франции множество блестящих врачей, юристов, ученых, поэтов, писателей, композиторов и государственных деятелей, и казалось, что политика ассимиляции Наполеона была совершенно правильной.
Правда, антисемитизм не совсем исчез во Франции, но он принял более скрытые формы. Так или иначе, а еврейская принадлежность влекла за собой во Франции меньше неприятностей, чем в любой другой стране. Никогда раньше евреи не пользовались в Европе такой свободой и таким положением в обществе. К средине девятнадцатого столетия они уже успели занять место во всех областях французской жизни и организовали мощный "Всеобщий Альянс", служивший их рупором и развернувший широкую деятельность.
Однако неприязнь к евреям - неизлечимый недуг. Демократическое общественное устройство в известном смысле мешает распространению этой заразы. Бывает, что от этой заразы не остается как будто бы и следа, но в действительности она даже при идеальном общественном климате не исчезает совершенно.
Во Франции жил один молодой военный, по званию - капитан. Он происходил из хорошей и состоятельной семьи. В 1893 году он был отдан под суд по сфабрикованному обвинению в продаже немцам секретных французских документов. Судебный процесс над этим человеком вызвал сильнейшую бурю во всем мире и нанес непоправимый удар французскому правосудию. Французский военный трибунал нашел капитана виновным и приговорил его к пожизненному заключению на Чертовом острове.
Этого человека звали Альфредом Дрейфусом. В суровую зиму 1894 года несчастного Альфреда Дрейфуса вывели в какой-то двор, где должно было состояться его публичное разжалование. С него сорвали погоны, ударили по щекам, переломили его шпагу и сорвали пуговицы с мундира. Под приглушенный бой барабанов он был объявлен предателем Франции. Когда его увели под конвоем, Дрейфус воскликнул: - Я ни в чем не повинен! Да здравствует Франция!
Альфред Дрейфус был евреем по происхождению. Зараза антисемитизма, тлевшая до тех пор под пеплом, захлестнула Францию. Возглавляемые Эдуардом Дрюмоном, главным жидоненавистником, на улицах Парижа собирались толпы французов, в исступлении выкрикивавших извечное: - Смерть жидам!
Впоследствии великий французский писатель Эмиль Золя вмешался в дело Дрейфуса. В открытом письме, адресованном французскому президенту, он гневно и блестяще заклеймил неслыханное злоупотребление французским правосудием.
При церемонии публичного разжалования Дрейфуса, состоявшейся в парижском дворе, присутствовал, среди прочих приглашенных, один человек. Хотя Дрейфуса впоследствии и оправдали, но этот человек не мог забыть горестного крика несчастного: - Я ни в чем не повинен! Он так же не мог забыть иступленных криков парижской толпы: - Смерть жидам! Эти видения преследовали его днем и ночью.
Этот человек, который не мог забыть, был Теодор Герцль.
Теодор Герцль был тоже еврей. Он родился в состоятельной семье в Будапеште, но впоследствии его родители переехали в Австрию, и мальчик вырос уже в Вене. Он был знаком с иудаизмом только поверхностно. Он, как и вся его семья, был сторонником господствовавшей тогда теории ассимиляции.
Герцль был блестящим эссеистом, драматургом и журналистом. Подобно очень многим творческим натурам, он постоянно испытывал какое-то беспокойство. Он был женат на очень милой женщине, но она была совершенно не в состоянии дать ему то сочувствие и понимание, в которых он нуждался. К счастью для Герцля, его состоятельная семья могла финансировать его страсть к путешествиям.
Потом Герцль подался в Париж и стал там корреспондентом крупнейшей венской газеты "Нойе фрайе прессе". Он был более или менее счастлив. Париж был беззаботным городом, зарабатывал он неплохо, работа доставляла ему радость, а главное - интеллектуальная жизнь била здесь ключом.
Что привело его в Париж, если разобраться? Какая невидимая рука повела его в тот парижский двор зимой? Почему именно Герцля? Он не придерживался ни еврейского образа жизни, ни еврейского образа мыслей, но когда до его слуха донеслись раздававшиеся на улицах крики "Смерть жидам!" в его жизни и в жизни каждого еврея произошла перемена на веки вечные.
Теодор Герцль глубоко задумался. Он сделал вывод, что проклятие антисемитизма никогда нельзя будет окончательно устранить. До тех пор, пока будет жить хотя бы один еврей - до тех пор будет жить кто-нибудь, кто будет его ненавидеть. В его душе возникла глубокая тревога, и он начал искать какой-то выход из этого положения. И тут Герцль пришел к тому же выводу, к которому до него пришли многие евреи всюду в мире, к тому выводу, к которому недавно пришел Пинскер в своей брошюре, посвященной автоэмансипации. Герцль пришел к выводу, что только тогда, когда евреи станут снова нацией, они станут также свободными людьми, где бы они ни жили. Им нужен был официальный представитель, они должны были внушать уважение, как равные среди равных, а для этого им нужно было собственное общепризнанное государство.
Все эти мысли Герцль изложил в небольшой книжке, которую он так и назвал: "Еврейское государство".
Преисполненный сознанием своей внезапно возникшей миссии, Герцль принялся действовать. Не жалея никаких усилий, он начал вербовать сторонников. Он отправился к тем богатым евреям, которые поддерживали еврейские поселения в Палестине. Они буквально высмеяли его план создания еврейского государства. Одно дело благотворительность - будучи евреями, они, конечно, не отказывали в помощи своим нуждающимся братьям - но воскрешать нацию, это было в их глазах чистым безумием.
Однако идея создания еврейского государства нашла широкий отклик и быстро распространилась по всему миру. Идея Герцля не была ни новой, ни оригинальной, но его неутомимая деятельность не давала ей умирать.
Вскоре его стали поддерживать со всех сторон. Макс Нордау, всемирно известный писатель, родившийся, как и Герцль, в Венгрии и пустивший корни в Париже, поспешил к нему на помощь; то же сделали Вольфсон в Германии, Де Хаас в Англии. Даже многие высокопоставленные христиане выразили поддержку его плану.
В 1897 году в швейцарском городе Базеле был созван конгресс представителей евреев всего мира. Это был, в сущности, парламент мирового еврейства. Ничего подобного не было с тех пор, как был разрушен второй храм. На конгрессе съехались ассимилянты и "Друзья Сиона", религиозные евреи и социалисты. Каких бы они ни придерживались взглядов, они были евреями, и все до единого были готовы восстать против двух тысячелетий чудовищных преследований. Базельский съезд призывал евреев вернуться на свою историческую родину, так как только создание еврейского государства обеспечит свободу евреям всех стран.
Это движение получило название "Сионизм". В то самое время, когда кровавые погромы и всякие прочие издевательства вспыхнули с новой силой в России, Польше, Румынии, Австрии, Германии и даже Франции, Базельский конгресс принял свою историческую программу:
СИОНИЗМ СТРЕМИТСЯ СОЗДАТЬ ДЛЯ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА ПРАВООХРАНЯЕМОЕ УБЕЖИЩЕ В ПАЛЕСТИНЕ.
Теодор Герцль записал в своем дневнике: "В Базеле я положил основу еврейского государства. Если бы я это сказал вслух, меня бы неминуемо все засмеяли. Может быть лет через пять и наверняка - через пятьдесят - это признают все.
После формальной декларации сионизма Теодор Герцль как безумный ринулся в работу. Он был врожденным вождем и вдохновлял всех, кто были вокруг него. Он укрепил свое положение, вербовал все новых и новых сторонников, учредил фонды и создал организацию.
Ближайшей целью Герцля было - добиться "чартера"- государственного договора - или какой-нибудь другой законной основы, на которой Сионизм мог бы воздвигнуть свое здание.
Среди евреев не было единства. На Герцля то и дело нападали круги, которые считали его "политический" сионизм не совсем чистым. Многие из старых "Друзей Сиона" возражали тоже. Часть религиозного еврейства объявила его лжемессией, другая часть видела в нем настоящего Мессию. Однако движение, вызванное в жизнь Герцлем, нельзя уже было остановить. Сотни тысяч евреев всегда носили с собой отпечатанный "шекель", подтверждающий их участие в движении.
Так и не добившись чартера, Герцль отправился добиваться аудиенций у глав правительств, чтобы изложить им свои планы.
Герцль работал до изнеможения. Он растратил свое личное имущество, пренебрегал семьей и расстроил свое здоровье. Он весь отдался сионизму. Наконец ему удалось добиться аудиенции у султана расшатанной оттоманской империи, Абдул-Хамида Второго, "Абдула проклятого". Старый деспот все хитрил с Герцлем, пообещав, что он предоставит "чартер" на Палестину взамен на огромную сумму денег, в которой он отчаянно нуждался. Абдул был насквозь продажный человек. Его владения на Ближнем Востоке тянулись от самого Междуречья, включая Сирию, Ливан, Палестину и большую часть Аравийского полуострова. Он надеялся извлечь из предложения сионистов еще больше выгоды и наконец отказал Герцлю. Это был страшный удар для Герцля.
В 1903 году положение в России сильно ухудшилось. В Кишиневе против евреев снова подняли обвинение в том, что они пользуются христианской кровью в ритуальных целях. На пасху этого года царские власти спровоцировали новый погром, в результате которого кишиневское гетто было превращено в развалины.
Под конец Англия выразила готовность помочь. На стыке двух веков Великобритания все больше и больше распространяла свое влияние на Ближнем Востоке, успев стать серьезным соперником для Турции. Англичане проникли в Египет, а также в многочисленные княжества, расположенные на Аравийском полуострове. Для англичан было очень важно заручиться поддержкой мирового еврейства, чтобы таким путем осуществить свои собственные цели. Они предложили сионистам часть Синайского полуострова. Подразумевалось, что как только англичане завладеют также Палестиной, они пустят евреев и туда, так как Синайский полуостров находится в непосредственном соседстве со Страной Обетованной. Это был очень смутный и недоработанный план, так что Герцль решил не прекращать хлопот о мандате на Палестину. Английский план лопнул.
Настойчивые попытки добиться мандата не дали результатов. Волна погромов захлестнула большую часть Европы. Герцль решил, что надо получить хоть какое-нибудь убежище в качестве временного выхода из положения. Англичане предложили новый план. Они были готовы предоставить сионистам Уганду для целей еврейской иммиграции и колонизации. Не видя другого выхода, Герцль согласился поставить этот вопрос перед предстоящим конгрессом.
Когда Герцль предложил съезду проект Уганды, его встретили в штыки, в особенности - русские сионисты. Они основывали свои возражения главным образом на том, что в Библии ничего не говорилось об Уганде.
Четверть века все усиливающихся погромов в России и Польше привели к тому, что евреи покидали теперь восточную Европу прямо тысячами. К началу века около пятидесяти тысяч евреев поселились в Палестине. Абдул Хамид II рассматривал все прибывающих евреев как потенциальных союзников Великобритании и заявил, что не допустит больше в Палестину ни одного еврея из России, Польши или Австрии.
Однако в турецкой империи все было продажно. Сионисты организовали в Англии всемирный штаб, создали мощный банк ему в поддержку. С помощью взяток сионисты получали разрешения на въезд в Палестину для каждого, кто хотел.
Это была первая волна еврейского Исхода.
Одновременно с возвращением изгнанников в Землю Обетованную, в арабском мире тоже произошло важное событие. После долгих веков чужеземного владычества, среди арабов началось брожение, предвещавшее зарождение арабского национализма. Во всем арабском мире не существовало ни одно независимое или хотя бы автономное государство.
Арабский национализм возник впервые в либеральных кругах Ливана как прогрессивное движение, требовавшее проведения давно назревших реформ. Движение все росло, и, наконец, в Париже была созвана конференция, звавшая арабов к пробуждению.
Все эти тенденции испугали не только колониальных господ, но и угнетателей в самом арабском мире. По этой причине вожди племен, шейхи, религиозные вожди и помещики-эффенди решили завладеть этим движением и поставить его на службу собственным интересам. Под их влиянием эти первоначально передовые идеи выродились в догмы, проповедывавшие главным образом ненависть. Ловко маневрируя ими, арабские шейхи и помещики стремились обеспечить за собой контроль над умирающей оттоманской империей.
Двадцатый век!
Хаос на Ближнем Востоке. Сионизм! Арабский национализм! Развал оттоманской и рост британской империи! Все это бродило в одном огромном котле, и рано или поздно должно было перелиться через край.
Звезда Теодора Герцля молниеносно пронеслась по историческому небосклону, оставив за собой яркий и неизгладимый след. Прошло не больше десяти лет с того дня, когда он услышал крик Дрейфуса: - Я невиновен! - как он, в возрасте сорока четырех лет, скончался от сердечного удара.
Глава 7
К тому времени, когда возникло сионистское движение, братья Рабинские были уже старожилами в Палестине. Они знали каждый уголок страны и перепробовали уже все виды работ. Они утратили почти все иллюзии.
Яков был по-прежнему беспокойным и злым. Иося, напротив, пытался найти хоть какое-нибудь удовлетворение в своем образе жизни. Он ценил относительную свободу, выпавшую ему на долю. Кроме того, он никогда не переставал мечтать о районе Хулы к северу от Сафеда.
Яков презирал как арабов, так и турок. Он видел в них таких же врагов, как в казаках и русских гимназистах. Конечно, турки не допускали, чтобы евреев убивали, но до всего остального им не было дела. Не одну ночь братья провели в спорах.
- Конечно, мы должны приобрести землю законным образом, - говорил Яков, но где же мы возьмем людей для обработки этой земли, а главное - как мы заставим бедуинов и турок оставить нас в покое?
- Будут у нас и люди, когда опять начнутся погромы, - отвечал Иося, - что же касается турок, то их всегда можно купить. С арабами мы должны научиться жить бок-о-бок, как мирные соседи. А это мы сможем только тогда, когда научимся понимать их.
Яков пожимал плечами. - Арабы понимают только одно. - Он поднимал руку и потрясал ею. - Вот это они понимают.
- Тебя еще повесят когда-нибудь, помяни мое слово! - отвечал Иося.
Пути братьев расходились все больше и больше. Иося всегда стремился к миру и взаимопониманию, в то время как Яков считал, что клин нужно вышибать клином, иначе никогда не будет конца несправедливостям, на которые обрекают евреев.
В начале нового столетия Яков присоединился к группе, насчитывавшей человек пятнадцать, которая затеяла одно очень смелое начинание. Один из еврейских фондов приобрел небольшой участок земли глубоко в Ездрелонской долине, куда веками не отваживался ни один еврей. Здесь эти пятнадцать пионеров создали сельскохозяйственную школу и опытное хозяйство. Они назвали это место "Сде Тов" - "Добрым полем". Их положение было в высшей степени опасным, так как они были окружены со всех сторон арабскими деревнями и, кроме того, отданы на милость племени бедуинов, которые без всяких колебаний были готовы убивать, если только была какая-нибудь надежда поживиться.
В 1900 году в Палестине проживало уже тысяч пятьдесят евреев, и у Иоси было теперь больше связей. Большинство из тех, кто спасался от погромов, не хотели иметь ничего общего с бедствовавшими сельскохозяйственными колониями и старались устроиться ремесленниками или торговцами в Яффе. Некоторые поселились также в маленьком порту Хайфы. Однако их было слишком много, чтобы все могли заниматься торговлей, тем более что очень многие не имели ничего, помимо того, что было на них. Очень скоро начали поговаривать все чаще о необходимости покупки земли.
Сионисты открыли свою первую контору по покупке земель - так называемое Сионистское Поселенческое Общество - в грязной, обшарпанной гостинице в Яффе. Эта контора стала вскоре штабом еврейской иммиграции в городе. Палестинские компании Ротшильда и де Шумана тоже приступили к операциям по покупке земель с целью создать новые села для "возвращенцев".
В средине 1902 года Общество, созданное де Шуманом, вошло в контакт с Иосей Рабинским и предложило ему должность главного агента. Он знал страну, как никто другой, знал также всех евреев, и был известен своей отвагой и тем, что часто ездил по местности, населенной исключительно арабами. Кроме того, у него был немалый опыт, как нужно вести себя с турками, а это было очень важно, так как евреям разрешалось приобретать землю только в очень ограниченном размере. Надо было вдобавок уметь торговаться также с арабскими эффенди, владевшими землей. У Иоси были свои сомнения в части целесообразности создания новых сельскохозяйственных поселений. Жить на средства благодетелей и пользоваться наемным трудом феллахов - все это не казалось ему наилучшим путем для освоения Земли Обетованной, но он все же принял предложение, так как оно давало ему возможность хотя бы приобретать землю для евреев.
Была еще и другая причина, побудившая Иосю принять предложение. Его новая должность даст ему возможность почаще встречаться с братом. Кроме того, он сможет теперь еще лучше изучить каждый уголок страны. Иося никогда не уставал восторгаться древней славой своего народа, а ведь каждый клочок Палестины был так или иначе связан с их славными делами. Наконец Иосе очень хотелось попадать как можно чаще на север страны, по ту сторону Рош-Пины, самого северного еврейского селения, чтобы любоваться Хулой и в особенности той частью долины, где расположено село Абу-йеша.
У Иоси был великолепный вид, когда он ездил верхом на своем белоснежном арабском скакуне. Теперь ему было уже лет тридцать, он был рослым, стройным и сильным мужчиной. Его яркая борода выделялась на фоне его белых арабских одежд и бурнуса. На груди он носил патронташи крест-накрест, сбоку болталась нагайка, и в таком виде он отправлялся глубоко в горы Самарии, объезжал Саронскую долину и Галилею в поисках земли.
В Палестине подавляющая часть земли принадлежала нескольким десяткам всемогущих семейств так называемых эффенди. Они сдавали землю в аренду феллахам и получали чуть ли не три четверти урожая. Они не делали решительно ничего для облегчения участи несчастных крестьян.
Иосе и агентам остальных обществ приходилось платить огромные цены за землю. К тому же эффенди продавали евреям только худшие участки неплодородные пустоши и болота. По их мнению, ничего на этих землях делать нельзя, а на "еврейское золото" они всячески льстились.
Иося частенько поднимался выше Рош-Пины, и часто бывал у Каммала, мухтара Абу-йеши. Они стали друзьями.
Каммал был на несколько лет старше Иоси. Он был белой вороной среди эффенди. Большинство эффенди жили за границей, проводя жизнь в наслаждениях в Каире и Бейруте. Каммал был не такой. Ему принадлежала вся земля в самом селе и в его окрестностях, и в своих владениях он был абсолютным монархом. У него еще в молодости была несчастная любовь к дочери нищего феллаха. Его отец не обратил никакого внимания на его просьбы сделать что-нибудь для лечения девушки - она страдала трахомой. По мнению отца, Каммал мог себе позволить иметь четырех жен и сколько угодно любовниц, так что не имело никакого смысла возиться с какой-то нищей крестьянкой. Девушка ослепла и не дожила даже до восемнадцати лет.
Этот случай озлобил Каммала против своего собственного класса. Он нанес ему такую глубокую рану, что в результате у него развилось известное общественное сознание. Он поехал в Каир, не чтобы наслаждаться, а чтобы учиться сельскому хозяйству, санитарии и медицине.
После смерти отца он вернулся в Абу-йешу, твердо решив жить среди народа и работать над улучшением условий его существования.
Каммал затеял безнадежное дело. Турки не соглашались открыть в селе ни школу, ни амбулаторию, вообще ничего. Жители села вели точно такой же образ жизни, какой вели их предки тысячу лет тому назад. Больше всего Каммал страдал от того, что он не мог претворить в жизнь всего того, чему он научился. Люди были совершенно неграмотными и до того отсталые, что они просто не понимали, чего он от них хочет.
Став мухтаром, Каммал все же добился того, что положение Абу-Йеши было лучше, чем положение любого другого села в Галилее, но тем не менее оно оставалось еще весьма и весьма примитивным.
Каммал недоумевал, зачем это евреи стали вдруг прибывать в Палестину. Стараясь понять причину, он сознательно поддерживал дружбу с Иосей Рабинским.
Иося всячески уговаривал Каммала, чтобы тот продал ему клочок пустующей земли, который можно было бы обработать. Каммал никак не соглашался. Эти евреи сбивали его с толку. Он не знал, можно ли им доверять, потому что, конечно, не все были похожи на Иосю Рабинского. Кроме того, он не собирался стать первым эфенди в долине Хулы, который продаст землю евреям.
Подобно тому, как Каммал учился у Иоси, так и Иося учился у Каммала. Несмотря на все образование, Каммал остался арабом с ног до головы. Он никогда не разговаривал о своих трех женах, так как женщины считались рабынями и разговаривать о них было не принято. Каммал был всегда очень любезен, но когда речь шла о какой-нибудь сделке, он торговался как цыган. Иося с интересом наблюдал за тем, как он правит селом. Несмотря на его несомненное сочувствие к своим крестьянам, он не мог даже представить себе какой-нибудь другой образ правления, чем основанный на беспрекословном повиновении.
Бывало, Каммал даже обращался за советом к Иосе, и хотя речь шла частенько о сугубо мошенническом деле, это нисколько не смущало араба.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги